Text
5788646888766
Hello again
Я очень рад находиться здесь в почти что лучшем из своих ментальных состояний и очень боюсь, что эта песчаная крепость единым мгновением разрушится приливом волны упадка и деструкции. Но чёрт с ним, даже если, мой тихий островочек спокойствия примет меня своими белыми песками. Я просто закрываю глаза и пальцами всегда холодных ног ощущаю это тепло.
0 notes
Text
«Но время... Огромное, пустое, бесполезно уходящее время; этот притаившийся враг разъедает и подтачивает энергию, нескончаемое ожидание рождает усталость, а смутный страх парализует силы. <...> Вы оба молоды. Так не торчите же попросту в различных кафе, не скулите, не поддавайтесь усталости! Если иной раз станет невмоготу, отправляйтесь в великий зал ожидания Парижа — в Лувр. Зимой там хорошо топят. Уж лучше горевать, стоя перед картиной Делакруа, Рембрандта или Ван Гога, нежели сидеть за рюмкой водки или предаваться бесплодным сетованиям и бессильной ярости. Это говорю вам я, Марилл, который, вообще говоря, тоже предпочитает рюмку водки. Иначе я не стал бы читать вам нравоучений.»
— Erich Maria Remarque, “Liebe deinen Nächsten”
0 notes
Text
dasTagesbuchdrei
Я был и оставался Водным Знаком. Люди говорили, что он представляет собой стойкость, мощь, господство силы духа над всем низменным, примитивным и ничтожным. Я улыбался, сглатывал комок в горле и смотрел в пол. Откуда было им знать, что эта Вода была вовсе не защитой в аналогии с хитиновым покровом, а тем вихрем, который бушевал внутри, снося все храмы, всех идолов, который гасил зажженный во мне огонь в доли секунды. Все мои силы и попытки обретения гармонии был�� направлены на то, чтобы усмирить эту стихию, воссоздавая зеркальные поверхности северных озёр. Вдохновлённый полотном Айвазовского, я верил, что нахожусь в буре девятого вала, но вот-вот близится развязка, спокойствие и тихий шелест волн.
Иллюзия.
Теперь мне начинает казаться, что девятый вал заканчивается только вкупе с завершением жизни.
Я молюсь Посейдону, предавая ему дар своих слёз на щеках и крови на запястьях. Помоги мне усмирить эти реки, полные мусора и гнили, а взамен, обещаю, я преложу пред тобой все океаны миров, о которых ты не мог и мечтать.
1 note
·
View note
Text
dasTagebuchzwei
Есть люди, обнимая которых ты будто возвращаешься домой. В дом, которого никогда не было и не будет. Их кожа пахнет печёными яблоками, скулы - корицей, волосы - ароматной карамелью. Всё время вне этих объятий они словно шум на заднем плане, ненавязчивый, но время от времени всё-таки напоминающий о своём существовании. А ты отмахиваешься, будто от надоедливого ветра, сдувающего пряди волос на лицо. Но, оказываясь в той же пропасти, что и годы назад, Судьба всё равно приносит к ним, как обломки плота, причалившего к клочку земли среди бескрайнего океана. И ты стоишь, дышишь этими запечёнными в карамели яблоками с чётким осознанием того, что Колесо Сансары всего-то делает очередной оборот картиной пепла и праха под ногами и солнечных лучей далёкого горизонта. Это даёт мне надежду.
0 notes
Text
dasTagebucheins
Разочаровавшись в порыве (длиною с жизнь) найти свой тихий омут человеческого тепла, в котором смогу топить и радости, и слёзы, я пытаюсь совершить попытку изливать всё тому единственному, золотому и близкому — себе.
Пускай теоретическое «завтра» наконец-таки станет практическим.
В поиске понимания от других людей я теряю хитрость. Теряю изворотливость, умение составлять тактику, продумывать всё на несколько ходов вперёд, способность ждать (Христос терпел и нам велел), а по сему остаюсь с пустыми руками и солевым осадком в душе. Не пытаюсь быть мудрее и сложнее, вместо этого выворачивая внутренности своего метального мира наизнанку: резким движением, толчком, ударом тупого предмета или прохождением острия ножа в нежную чувствительную плоть. (Это, кстати, то, что сейчас составляет большой процент моего внутреннего дисбаланса: отсутсвие той самой нежности, чувственности (лишь не плоти, а лабиринтов души)). Словно брошенная бездомная собака, извалявшая в грязи и помоях всё, что она только могла поставить на крест, лишь тихо подвывающая в обледеневших подворотнях и плетущаяся хвостом за каждым прохожим, бросившим ей корку хлеба. Противно от себя. Противно, мерзко и обидно.
Времени 2:08 ночи, я старательно пытаюсь выжать из себя хоть какие-то чувства кроме горечи, раздражения и разочарования. Но сейчас, в окружении лишь сигаретного дыма, я могу хотя бы позволить себе любую эмоцию. Могу рыдать, могу смеяться, но настрой есть лишь на то, чтобы воткнуть себе вон ту вот сверкающую вилку в шею. Ментальные расстройства забрали у меня возможность окунаться в тепло и млеть от неровных стуков собственного сердца. Я больше не использую слово «ангедония» в отношении себя: последний раз такого применения принёс лишь колкость с солью на самую больную рану.
Греюсь о тёплое тело. Ничего, всё переживём.
0 notes
Text
HWXBYGXBGYSXV3663B
Крови — море, если не целые бескрайние океаны. Смотря на десятки истоков их рек на собственных руках, я чувствовал себя героем низкопробного кино, съёмки которого не потрудились даже снабдить качественной имитацией крови, вместо этого махнув рукой и оставив нечто по цвету напоминающее томатный сок. Слишком паршиво, чтобы быть правдой; слишком убого, чтобы наблюдать всё это от первого лица. Можно бесконечно глумиться и порицать, насмехаясь над слабохарактерностью и размазанными по лицу соплями. Но потом, уже растворяясь в ширме горизонта, признаваться самому себе: ты болеешь тем же самым.
0 notes
Quote
1:2 Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — все суета! 1:3 Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? 1:4 Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. 1:5 Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. 1:6 Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. 1:7 Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. 1:8 Все вещи — в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. 1:9 Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Biblia Vulgata. Слова из книги Екклесиаста, авторство которой приписывают царю Соломону.
0 notes
Text
VGVYTFTYVFYTVVYFTDERX
Золотые перста, посеребрённая икона. Мягкая водка в гранёном сосуде, две рюмки с такой же безупречной вырезкой на стекле. Первая ассоциация — перья жар-птицы в некотором минимализме. Эстетика. Материалтная поэзия. Фольклор.
Жар-прица. Её красота, от которой пальцы немеют, яркий свет перьев, слепящий глаза, — её недуг, её наказание, и не увидит она на своём веку ничего, кроме позолоченных прутьев клетки и налитых кровью глаз тех, для кого она — трофей, цель поиска, переходная ступень по достижению чего-то высшего (материального). Пустое существование. Склоним головы. Предоставим миру на обозрение свои скорбные лица. Посочувствуем. Двинемся дальше.
Глаза серо-голубые, как туман над вечерней рекой. Или цвета сочной свежескошенной травы с оттенком кроны еловых деревьев. Или янтарный, как льющийся мёд. Кожа молочная, волосы — пшеничные. Я часто представляю, как будет выглядеть это лицо, если его изрезать лезвиями, обрызгать кислотой высокой концентрации. Но, ужасаясь, понимаю, что это его не испортит и, что ни делай, с ним не сможет и сравниться что-либо ещё. Злись, режь, поджигай — бесполезно. Крест. Клеймо. Красота.
Нет ничего лучше осознания чистого удовлетворения потребности, желания обладать. Закрываешь глаза и улыбаешься. Она теперь в твоих руках. Сладость.
Это перевоплощение остатков человечности в чистую агрессию, мутация светлых чувств в овеществление и желание завоевания совершенно любой ценой — явление /// мерзкое.
0 notes
Text
UEHWH652)&hHj
Боль, душевное и физическое истощение, ненависть ко всему сущему в этой блядской галактике, желание только визжать, рушить и избивать. Особенно последнее. Кого-нибудь живого, тёплого. И красивого. Да, обязательно красивого. Каждым очередным ударом стирать с этой физиономии правильные, совершенные черты. До крови, криков, хруста костей. Чтобы орать вместе. От боли. В унисон. Чтобы ужасающее, полное отчаяния эхо достигало самых дальних уголков этой сказочной обители. Упасть от усталости. Обнять пустоту. Почувствовать нежное прикосновение ладони. Пальцы, измазанные тёплой кровью, так бережно, так трепетно обвивающие шею. И резкое движение. И рука вцепляется в волосы, и тащит к дереву. Кукольная тряпичность. Удар. Запах древесины, кора в зубах. Две крови теперь перемешаны воедино. Момент кульминационный, требующий душераздирающих криков, мольб и слёз. Но мы не в кино, приятель. Всё это здесь, настоящее. Не киноплёнк�� и не глянец обложки. Не тщательно подобранный кадр, не тысячу раз переписанные слова. И мы с тобой не герои картины, не романтизированные скитальцы, не безупречно загримированные лица с широченными улыбками во все тридцать два идеально отбеленных зуба. Всего лишь потерянные души. Всего лишь заменяемые элементы системы. Не более чем пушечное мясо. Такие умирают первыми. Слишком слабые, слишком трусливые, постыдно глупые. Ничтожества. "Жить не хочется, а умирать страшно". Страшно. Страх — одна из самых примитивных эмоций. Трусов всегда и везде презирали. И мы презираем. Себя и друг друга. Нечего бояться, приятель. Нечего. И терять нечего. Хочется кричать, но сил больше нет. Сдираемая ветками кожа, сломанные пальцы. Мне смешно. Я смотрю на звёзды. Всё, что далеко, притягательно. Всё, что недоступно, прекрасно и желанно. Но это не про тебя. Тебе не доступно, пожалуй, ничто. Вкус оков, следы плётки. Не такой, как они все. Особенный. Таких уродов Свет не видывал. Большой день маленькой души. Паршивый день. Впрочем, по-иному и не бывает.
0 notes