apacheforest

[apacheforest]

Глава X. Поджигатели пойманы

Мы немедленно держали совет и приняли решение по возможности хранить наши неприятности и планы в тайне. После этого я позвонил главному лесничему: — Как вам такой расклад? Похоже, дождь положил пожарам конец! — Только еловый сушняк, покрытый смолой, и упавшие стволы ещё тлеют, — ответил он. — Скоро и они прогорят. У нас заканчивается провизия. Позвольте отлучиться на пару дней, чтобы пополнить запасы. — Конечно, ступайте! Лес пропитан влагой, и уж на пару дней эти поджигатели точно связаны по рукам и ногам. — Отлично. Мы выезжаем рано утром. Нужно ли мне ещё раз вам звонить? — Нет. Сегодня вторник. В пятницу вечером возвращаешься на вышку и сразу сообщаешь мне. Удачи! Итак, с этой самой минуты мы были свободны — на целых три дня. Узнав о содержании нашего разговора, Белый Олень отметил, что управляющий Лесной службой, должно быть, хороший человек. Ибо смотрителем садов Бога дождя может стать только тот, у кого доброе сердце. Некогда жили на свете и другие прекрасные люди с бледной кожей — те, что занимались изучением древних племён, выращивали зерно и пасли скот. Они совсем как хопи — занимаются своим делом и не пытаются навязывать другим своё мнение о том, как следует жить и каким богам поклоняться! Дождь не утихал, и в преддверии надвигающихся сумерек мы предложили индейцам остаться в нашей хижине на ночь. Те отказались, намереваясь соорудить себе надёжное и уютное укрытие из веток под елью. Перед уходом они развязали мешки и выдали нам щедрую порцию маиса и пиноли. Немногим позднее, около пяти часов, мы с юным хопи направились на гору поохотиться на оленей. Мы оба уже не раз видели ранним утром и вечерами, как несколько особей паслись неподалёку отсюда — и на восточном склоне, и прямо за рощей с северной стороны горы. Поэтому вместо того, чтобы подниматься по тропе, мы отошли в сторону, взяв севернее, и вскоре добрались до их ��злюбленного пастбища. Дождь лил не переставая, клочья тумана путались среди сосен; казалось, что уже почти ночь, хотя до заката оставалось не менее трёх часов. На краю леса будто бы немного просветлело, но тут нас постигло разочарование — на лугу не оказалось ни одного оленя. Я решил, что в такой пасмурный вечер они не придут, но хопи лишь улыбнулся в ответ: «Голоду ненастье нипочём — рано или поздно они захотят есть!» — сказал он. Когда плотная лента тумана проплыла мимо нас, индеец потянул меня за рукав: «Идём! За туманом!» Его намерения были мне непонятны, но я последовал за ним; мы вышли из укрытия и стали подниматься ещё выше — вершина была уже всего в паре-тройке сотен ярдов; тем временем совсем стемнело, мы едва различали землю у себя под ногами. По пути мы наткнулись на густые заросли низкорослой ольхи, и хопи присел, укрывшись за более низкими кустами с краю и увлекая меня за собой; туман рассеялся, и мы очутились посреди голого склона. — Почти все бледнолицые и некоторые индейцы — никудышные охотники, — сказал мой друг. — Они вьются вокруг своей жертвы, подкрадываясь к ней то с одной стороны, то с другой, бдительные олени всегда успевают это заметить, и в мгновение ока их и след простыл. Настоящие охотники вначале выясняют, куда стадо идёт кормиться или на водопой, приходят в нужное место заранее и тихо выжидают, пока добыча сама не придёт к ним в руки! — Я это запомню, — отозвался я. Только произнёс я эти слова, как прямо перед нами появилось четверо оленей — они вышли из рощицы гуськом, двое крепких самцов и двое юнцов, на вид около двух лет от роду. На лугу они разделились, быстро перескакивая от одного кустика к другому, пощипывая свежую листву и сочные молодые побеги и с каждой секундой приближаясь к нашему укрытию. Хопи не брал с собой древний лук, поскольку не смог найти подходящее оперение для стрел; кроме того, набухшая под сильным дождём тетива будет сильно провисать. Я шёпотом предложил ему выстрелить из моей винтовки, но тот отказался с улыбкой на лице, резко махнув рукой. Я тщательно прицелился в оленя с крупными рогами, стоявшего ко мне боком, и спустил курок; тот упал, скатившись на пару ярдов вниз по склону, уткнулся в камень и остался лежать неподвижно. Его сородичи пару мгновений наблюдали за происходящим, а затем резкими, упругими скачками рванули обратно к роще. Через час мы принесли в хижину всё мясо, которое могли унести за раз, и двое старцев пошли с нами обратно, чтобы забрать остальное. Пока мы ходили второй раз, Ханна испекла большую лепёшку из кукурузной муки и воды и, несмотря на непрекращающийся ливень, принесла пару сухих осиновых поленьев и расколола их. Мы набили ими печурку, а когда от них остались только раскалённые докрасна головешки, подняли каменную крышку и зажарили несколько тонких ломтиков оленины. Это ли не праздничный ужин? Ароматное, сочное мясо и кукурузный хлеб — это же настоящий пир, да ещё и с музыкальным сопровождением. Через открытую дверь хижины до нас доносились звуки песни из лагеря индейцев на берегу ручья — негромкой, но в то же время разборчивой. Судя по всему, они были совершенно счастливы. Несколько позже наш друг поднялся к нам и объяснил, что мы слышали священные песни, молитвы богам, благодарность за дождь, надежду, что он продлится ещё долго и что всякая опасность обойдёт нас стороной, мы поймаем злодеев и вернём нашу медвежью шкуру. Затем мы развели большой костёр прямо возле нашего крошечного крытого крылечка, и через пару часов наша одежда совершенно ��ысохла. Греясь у огня, мы то и дело начинали разговор о том о сём, но неизменно возвращались к похищенной шкуре и подлым поджигателям. Эта чёрная шкура, подёрнутая серебристым инеем, значила для нас так много! Для нашего друга хопи это была возможность отправиться в дальний путь, чтобы вернуть своему народу утраченную свободу. Для нас с Ханной это была баснословная сумма, каких мы ещё в жизни не видывали. На эти деньги мы могли купить облигации свободы, помочь Красному кресту и отправить чудесный рождественский подарок дяде Кливленду, сражающемуся с гуннами в далёкой Франции. Чем больше мы об этом говорили и размышляли, тем сильнее разгоралась в нас ненависть к дезертиру Генри Кингу и ужасным поджигателям уоббли. Неужели мы и вправду сможем заманить их в ловушку в той пещере на краю пустыни? Казалось, подобное может случиться только в сказке. Сомнения мучили меня всё сильнее, но чем меньше верилось, что поджигатели нашли скрытый вход в пещеру, тем настойчивее наш друг заверял меня, что моё беспокойство беспочвенно. «Не могу объяснить, как жрецы обретают силу, — говорил он, — но знаю наверняка: она дана им на то, чтобы видеть сокрытое от глаз других. И если они утверждают, что бледнолицые воришки в той пещере — значит, так оно и есть». Уже в десять часов вечера наш друг ушёл к своим старцам, Ханна тут же укуталась в тёплое пальто и устроилась на устланной лапником койке, а я растянулся прямо на полу. Ночью мы просыпались три или четыре раза, и каждый раз мне приходилось вставать и заново разводить огонь в очаге, чтобы немного согреться. Дождь шёл не переставая, и только к утру начались резкие порывы ветра — верный знак, что буря скоро пройдёт. Действительно, через некоторое время всё стихло, и лучи восходящего солнца стали пробиваться через облака. В эти бессонные часы мы то и дело принимались обсуждать план поимки преступников в пещере. Предприятие было крайне опасным, и я предостерёг Ханну — ей лучше остаться в стороне; мы отведём её домой и позовём сюда дядю Джона и, возможно, ещё пару человек с нами в пещеру у Конаро Крик. — Конечно, как скажешь — посмотрю, как ты туда пойдёшь после того, как мама и дядя Джон обо всём узнают! — воскликнула она. — А что касается меня — у меня что, нет оружия или я не знаю, как им пользоваться? Я иду в эту старую пещеру вместе с тобой! После этих слов возражений у меня не осталось, и я согласился, чтобы она шла с нами. Наступило утро, и при ярком свете солнца в чистом голубом небе наш план показался мне уже не столь отчаянно безнадёжным, каким он был тёмной ночью. Даже совсем не безнадёжным — мы вполне способны справиться. К завтраку оставалось жареное мясо и кукурузная лепёшка; после еды мы вымыли посуду, подмели пол в хижине и уселись на крылечке в ожидании наших друзей. Вскоре они поднялись к нам из своего лагеря, каждый с небольшим мешком за плечами, и мы все вместе направились к вершине, огибая склон с северной стороны. Возле входа в киву старцы остановились, и Белый Олень передал через молодого хопи, что хотел бы сказать нам несколько слов. — Дети с добрым сердцем, — обратился он к нам, — для вас это место ничем не примечательно, но теперь вы знаете, как много оно значит для нас. Сила его уже однажды открылась вам — ведь именно здесь возносили мы молитвы и приносили дары Богу дождя, вызвали ливень, настоящий ливень, который вернул к жизни наши посевы в пустын��. Эта кива в горах для нас священна. Мы покинули её, ничего не тронув, и просим вас никогда более не входить туда и не пытаться убрать преграждающий проход камень, который мы вернули на прежнее место — туда, куда он упал по велению Бога дождя. Ибо, потревожив святыню, вы навлечёте на нас — и на себя тоже — его гнев. Возможно, тогда он поступит с вами так же, как с тем апачем, чьи кости мы нашли внутри. — Обещаем, — без колебаний ответил я. — Конечно, ни за что на свете, — добавила Ханна. Нужно было видеть сияние на лице старцев, когда они, услышав наш ответ, с улыбкой пожимали нам руки. Мы приблизились к краю обрыва и смотрели на лес и простирающуюся за его краем бескрайнюю пустыню. Там, где несколькими днями ранее бушевал огонь, остались зияющие чёрные проплешины. Северные холмы, на которых обитал мирный народ хопи, были укутаны плотной завесой облаков, по краю которой по-прежнему лил дождь. Старцы захлопали в ладоши, восторженно указывая нам на висящие тучи и оживлённо переговариваясь. Наш друг передал, что они благодарят Бога дождя за щедрость, ведь он продолжает питать их посевы живительной влагой. Указав на крошечное озерцо у самой кромки леса на северо-западе, Белый Олень осведомился, не исток ли это ручья, ведущего к великой пещере. Я ответил утвердительно. — Чуть поодаль ручей низвергается с крутого каменистого склона, протекает через небольшую рощу, к трём уступам и выходит в пустыню, не так ли? — В точности так, — ответил я. — Так мы, жрецы кивы, храним знания о земле — никто из нас прежде не бывал в этих краях, не бывали здесь наши отцы и деды, но мы знаем об этой местности всё, как если бы сами исходили её вдоль и поперёк! — сказал он. Затем он указал на блестящую поверхность крупного озера на полпути от нас к Конаро. — Одного не могу понять, — продолжил он, — в описании сада Бога дождя ни слова не говорится об этом водоёме. Едва ли это вода, собравшаяся после вчерашнего дождя. — Нет, — ответил я. — Вниз по реке живут белые люди, они соорудили здесь плотину. Её открывают, когда требуется вода для полива, поток спускается по руслу и попадает в каналы. — Вот оно как! — воскликнул он и от восторга громко хлопнул в ладоши, а затем голос его наполнился грустью. — Когда-то и у моего народа были траншеи для орошения, в те времена мы никогда не испытывали недостатка в воде. Путь к озеру Конаро лежал через длинный гребень горы, спускавшийся почти к бескрайней равнине, где было образовано искусственное озеро; нам предстояло пройти по южному склону, далее снова через лес и затем прямиком к цели. На озере молодой хопи попросил меня подстрелить утку, чтобы он мог сделать оперение для своих стрел. Спуск по южному склону на поверку оказался слишком крутым, и от первоначального плана пришлось отказаться. Мы спустились по западному склону почти к самой кромке леса и прошли вдоль кряжа около полумили по мягкой от влаги, совершенно голой земле, испещрённой полусмытыми следами оленьих копыт. В лесу пришлось пробираться через бурелом, с трудом выпутываясь из переплетения ветвей и упавших стволов, местами доходивших до уровня груди, и так на протяжении двух миль, до нижней границы еловых зарослей. Бодрым шагом пройдя через ельник, где деревья стояли на почтительном расстоянии друг от друга, к полудню мы вышли к равнине и направились к озеру, буквально кишащему утками всевозможных расцветок, пород и возрастов. Я подстрелил селезня кряквы, наш юный друг вытащил добычу из воды, выщипал самые крупные перья из крыльев и принялся мастерить оперение для стрел. Тем временем старцы достали из своих дорожных мешков немного жареного мяса, и мы подкрепились. Закончив работу, хопи связал из травы небольшой тугой шарик около фута в диаметре, закрепил его на верхушке куста и трижды выстрелил ярдов с тридцати, ни разу не промахнувшись. Мы были восхищены его ловкостью и сообщили ему об этом. — Этим воришкам несдобровать, как только мы доберёмся до них, — мрачно ответил он. Готовясь продолжить путь, мы увидели на севере пятерых всадников; некоторое время они топтались на месте, а затем резко устремились прямо на нас. Несмотря на разделяющее нас значительное расстояние, по тому, как они сидели в седле и хлестали своих скакунов, мы сразу поняли, что это апачи. — Мы не обнаружим перед ними своего страха! Мы их ничуть не боимся! — воскликнул наш юный друг, не спуская глаз с приближающегося отряда, как и мы с сестрой. Ханна достала револьвер из кобуры и спрятала его в складках платья, хопи изготовил к бою лук и положил его вместе с парой стрел себе на колени; я поступил точно так же со своей винтовкой. Тем временем всадники оказались уже совсем близко, и мы увидели, что четверо из них одеты в синюю униформу полиции резервации, а ещё один — в брюки болотного цвета и красную ситцевую рубаху; все вооружены выдаваемыми на госслужбе карабинами и револьверами. Они подъехали к нам практически вплотную и резко осадили лошадей, пристально смотря на нас сверху вниз; мы, в свою очередь, на них, пока индейцы не отвели свой взгляд. Несмотря на растущее напряжение, нельзя было не почувствовать, как далеки они от наших мудрых, добросердечных друзей хопи. Грубые черты их лиц дышали жестокостью, неповоротливые туловища были насажены на тонкие, кривые ножки, а бегающий взгляд из-под низкого, угрюмого лба источал злобу. Один из них, по всей видимости, не выдержав молчаливой дуэли, спросил на ломаном английском языке: — Чой-та делайте? — Сами видите — отдыхаем, — ответил я. — Откудова пришли? — Из дома. — Идёте куда? — Куда вздумается, — был мой ответ. — Ты, бледнолицый умник, отвечай, что ты тута делаешь с этими старыми степными псами хопи? — Эй, ты, не смей нас так называть! — вскочил с места наш юный друг, устремив на апача взгляд, полный ярости. Тот промолчал, исподлобья окинул нас с Ханной резким взглядом и повернулся к своим спутникам. Язык их резал нам по ушам — то был совсем не мягкий, приятный говор индейцев хопи. Вполне естественно, подумалось мне, что жестокие, кровожадные люди говорят на таком грубом языке. Наконец индеец повернулся ко мне со словами: — Мы тута ищем те, кто устроил пожар в ельнике. Те вы и есть. Идёмте, я всех вас рестую! — Ничегошеньки у вас не выйдет, — парировал я, доставая из кармана значок Лесной службы. — Вот, видите? Я пожарный наблюдатель, на вершине той высокой горы находится моя вышка. Так что оставьте нас в покое и идите своей дорогой. А где скрываются поджигатели, вам и так прекрасно известно, не сомневаюсь! Все пятеро не смогли скрыть удивление от вида моего значка. Перекинувшись парой слов, они резко вскочили на своих скакунов и умчались прочь. Тот, что был в болотном комбинезоне, оказался последним и, проезжая мимо старцев, сплюнул и мрачно выругался. Те сделали вид, что не заметили оскорбления. Не оборачиваясь более, апачи направились прямо на юг, к своей резервации, и вскоре скрылись среди деревьев; но мы были уверены, что, найдя укрытие у кромки леса, они остановятся наблюдать за нами, поэтому приняли решение изменить курс к северо-востоку, как если бы мы шли домой, в Грир. Мы пересекли большой луг и сделали привал в лесу, ожидая увидеть последовавших за нами апачей. Однако никто нас не преследовал; к двум часам дня мы изменили маршрут, попетляв по ельнику, а затем направившись прямиком к озеру Конаро. Мы действовали со всей осторожностью, то и дело останавливаясь и осматриваясь — преследователей не было поблизости, но сердца старцев по-прежнему были полны тревоги. Заговорил Белый Олень: — Эти ищейки сейчас всем о нас раззвонят, и пара скользких убийц из их племени непременно отправится прямиком за нашими скальпами! — О, не думаю, что они смогут отважиться на такое, — сказал я. — Вы не понимаете, — ответил он. — Власть бледнолицых столь сильна, что апачи не рискнут напасть на кого-либо из них. Но с бедными хопи совсем другое дело, их можно убивать как оленей, не страшась наказания. Было около пяти часов дня, когда мы подошли к краю леса и увидели перед собой чёрную от кишащих на ней уток водную гладь озера Конаро, наполненную беспрестанным кряканьем. Прямо у поросшего густой травой берега семь крупных индюков носились за кузнечиками, а к противоположному берегу олениха привела на водопой двух детёнышей. Пару минут мы наблюдали за этой картиной, а затем я повёл остальных через ровный лесной массив, пройдя около сотни ярдов. Мы спустились по крутому склону, держась по правую сторону от каньона, где протекал ручей, и наконец, когда солнце уже начало садиться, выбрались из леса и увидели в сотне ярдов от нас три каменных уступа, о которые спотыкалось русло ручья. Прямо напротив нас, у подножия центрального уступа, что возвышался в сотне ярдов от ручья, можно было различить густые заросли. Увидев их, старцы с улыбкой переглянулись и зашептались. Теперь мы расположились прямо на земле, соблюдая строжайшую тишину, и наблюдали за кустами, скрывавшими вход в пещеру: если преступники внутри, после захода солнца они наверняка выберутся, чтобы пополнить запасы воды и провизии. Ханна расположилась по мою правую руку, молодой хопи — по левую; за ним друг рядом с другом приникли к земле старцы, каждый держал перед собой наготове несколько камней. Поначалу мы с сестрой пребывали в крайне возбуждённом состоянии, предвкушая в любой момент увидеть, как грабители выходят из своего убежища — несколько человек или, может быть, даже все вместе. Однако солнце клонилось к закату, никаких признаков нахождения злоумышленников в пещере не было и в помине, и постепенно мы успокоились; через какое-то время нас стали одолевать сомнения, а когда темнота окутала всё вокруг и заросли превратились в смутное пятно на противоположном берегу ручья, сестра повернулась ко мне: «Мы шли сюда целую вечность, и всё напрасно! Конечно, эти поджигатели не в пещере! С чего бы им быть именно здесь, когда в лесу куча других мест, где можно отлично спрятаться!» В этот самый момент хопи толкнул меня локтем в бок, я, в свою очередь, пихнул Ханну, а один из старцев предостерегающе зашикал — из зарослей появился человек и направился к берегу ручья! Он шёл быстрым шагом в нашу сторону, и вскоре мы смогли различить в его руках ведро. Человек склонился над ручьём, набрал в ведро воды, поднял его к лицу и принялся пить, а потом снова наполнил и так же быстро пошёл обратно; темнота скрыла его от нас прежде, чем он добрался до зарослей. Лица его было не разглядеть, но по очертаниям его силуэта и походке мы с Ханной решили, что скорее всего, это и есть Генри Кинг, дезертир. Я шёпотом сообщил об этом молодому хопи, тот передал мои слова старцам, те принялись перешёптываться между собой; всё обсудив, мы решили, что должны подобраться к зарослям, как только станет совсем темно. Всех снова охватило возбуждение — по крайней мере, нас с Ханной. Мы гадали, чем закончится для нас вылазка — успешной поимкой преступников или настоящей бедой? Вынужден признаться, меньше всего на свете нам хотелось пробираться сквозь заросли в эту злосчастную пещеру, и единственным нашим желанием было оказаться сейчас за много миль отсюда, дома, в тепле и уюте. Я сказал сестре, что ей лучше подождать нас здесь, но она наотрез отказалась — остаться здесь совсем одной, можно ли представить что-то хуже? Итак, момент настал. Хопи шёл самым первым, я за ним, потом Ханна и следом старцы. Немало времени прошло, прежде чем мы преодолели двести ярдов, отделявших нас от зарослей. Здесь мы остановились и прислушались, но, не услышав ни звука, друг за дружкой осторожно пошли вперёд и наконец добрались до небольшого прохода, черневшего у подножия каменного уступа. Несмотря на нервное возбуждение и страх, я чуть не рассмеялся — как же глупо и самонадеянно было думать, что мы сможем быстро перекрыть вход в пещеру большими камнями! Ха, да тут в окрестностях нет ни единого камешка, кроме самого уступа! Мы долго стояли, вслушиваясь в тишину, и вдруг почувствовали запах дыма — несомненно, от разведённого в пещере огня. Наш друг нак��онился и прошептал мне в ухо: — Давайте спустимся ниже, совсем немного, только чтобы посмотреть, сколько их там? — Да, но я пойду первым — у меня винтовка, — ответил я и сообщил о наших планах Ханне, а хопи — старцам. Сестра пыталась удержать меня, но я отвёл её руку и полез в проход, молодой хопи следовал за мной по пятам. Примерно через двадцать пять ярдов проход начал спускаться под углом градусов в тридцать по направлению ко входу в пещеру. Примерно на полпути к нему я смог заглянуть ниже уровня крыши и увидел мерцание костра в кромешной тьме и силуэты сидящих вокруг него людей. Их было трое! А слева от огня у стены стояла деревянная рамка, на которой была растянута наша медвежья шкура! К моему огромному облегчению, все трое сидели ко мне спиной. Я бесшумно развернулся и полез обратно; хопи дал мне пройти вперёд. Было слышно, что люди о чём-то разговаривают — их голоса гулким эхом раздавались под сводами пещеры. Один из них что-то уронил, и за нами громкими раскатами последовало эхо. Наконец я выбрался наружу. «Все трое там, внизу, в пещере! Шкура у них!» — шёпотом рассказал я Ханне, а молодой хопи так же шёпотом рассказал об увиденном своим старцам. Не произнеся более ни слова, мы выбрались из зарослей, отошли от входа в пещеру на безопасное расстояние и принялись обсуждать наши дальнейшие действия. Ханне предстояло пойти на лесопилку, что в пяти милях отсюда, и позвать на помощь, а мы с индейцами будем сторожить вход в пещеру. Мало кто из девушек отважился бы проделать такой длинный путь под мрачным покровом леса! Сестра же была спокойна, а я был спокоен за неё: злодеи находились в пещере, со стариной Двойной порцией покончено — никакие опасности ей не грозят. Итак, она отправилась в путь, а мы прокрались обратно в кусты и уселись в ряд прямо перед входом. Если преступники заходят выйти наружу, мы заставим их вернуться, пригрозив оружием; если они не подчинятся, придётся пустить в ход винтовку, лук, камни и всё наше мастерство. Как же я надеялся, что до утра поджигатели останутся в пещере! Успокаивая себя мыслью, что, учитывая украденные у нас запасы провизии, дров и одеял, они и не подумают высунуть нос из надёжного и тёплого укрытия в течение ночи, я то и дело спрашивал себя, смогу ли выстрелить в человека, пусть он даже и трижды преступник? — Если дело до того дойдёт, придётся стрелять, стрелять прежде, чем это сделает кто-то из них, — говорил я себе. Время от времени до нас добирался запах дыма. Ночь тянулась бесконечно долго, и наконец дым полностью рассеялся; молодой хопи прошептал мне, что, должно быть, негодяи уснули. Уверен, так оно и было. Сильный, мускулистый, угрюмый старина Уильям Хэммонд успеет добраться до пещеры прежде, чем бандитам вздумается из неё выбраться. Мы справимся. И я почувствовал себя немного лучше. Около трёх часов утра мы услышали едва различимый звук удара металлической подошвы о камень где-то недалеко от истока ручья, затем звук стал чётче, как будто бы ближе. И вскоре у входа в пещеру появилась Ханна, а за ней — сам Уильям Хэммонд и пятеро его людей. — Всё обошлось?! Поджигатели в пещере?! — шепнул мне Хэммонд. — Всё обошлось. Думаю, они спят, — отвечал я. — Отлично! Подождём до рассвета и выкурим их оттуда, — шепнул он своим людям; те расселись рядом с нами полукругом, лицом ко входу. До восхода солнца оставалось всего ничего. Мы сидели не шелохнувшись, почти не сводя глаз со входа, лишь время от времени бросая взгляд на Хэммонда и пытаясь понять, что у него на уме. И чуть не подскочили от неожиданности, когда он вдруг рявкнул во весь голос: — Ну-кась, пора пригласить этих сонь к завтраку! И с этими словами направился прямо в пещеру. — Куда вы?! Вас же убьют! — вскричал один из его людей. — Они-то? Кишка тонка! Они и муху не сумеют прихлопнуть! Просто ждите, я их сию минуту выведу! Он исчез в проходе, передвигаясь на четвереньках вниз по спуску; мы с сестрой, индейцами и людьми Хэммонда последовали было за ним, но он нас остановил. Мы остались у самого входа, вслушиваясь, и вскоре до нас донёсся его рёв: — Ну здрасьте! Генри Кинг и вся честная компания, выходим отсюда! Выходим, я сказал, poco pronto! Затаив дыхание мы вслушивались в наступившую тишину, ожидая в любой момент услышать звук выстрела, обрывающего жизнь отважного владельца лесопилки. Но снова раздался его рык: — Выходите, я сказал! От нас не сбежишь! Останетесь здесь — умрёте от голода, мы уж позаботимся об этом. Хотя нет, ещё раньше — от жажды! На сей раз последовал еле слышный ответ. Позже мы узнали, что дезертир жалобно заскулил: — Выходим, только не стреляйте! И тут один из уоббли, «Джонс», как он себя назвал, взревел: — Конечно, выходим! Мы ничего не сделали, у вас ничего на нас нет! Почти сразу после этого они друг за другом вышли из пещеры — сначала Хэммонд, за ним «Джонс», «Смит» и, наконец, дезертир. Увидев нас с Ханной, последний замер на месте, будто его оглушили. — А медвежья шкура у вас в пещере весьма неплоха, да, Генри? — сказал я. Он не ответил, но внезапно взмолился: — Боже мой! Ребята, отпустите нас! Отпустите! Я не хотел воровать, у меня просто не было выбора! Если бы вы только знали, через какой ад мне пришлось пройти. Отбой по сигналу горна, подъём по сигналу горна! Весь день учения! Невыносимо! Оставаться там смерти подобно! Я должен был вернуться тайком сюды, в горы... — Мой дядя Кливленд тоже любит наши горы всем сердцем, и за них он сражается в далёкой Франции! — бросила ему в лицо Ханна. В её глазах горел яростный огонь — я и не думал, что у неё может быть такой свирепый взгляд. Тем временем «Джонс» и «Смит» продолжали бахвалиться, говоря, что у нас на них ничего нет, и грозясь призвать на помощь закон. Но тут Генри Кинг вскричал: — Это ложь! Ложь! Они помогли мне стащить еду, шкуру и весь этот скарб! Это они подожгли лес, но я в этом не участвовал! Я расскажу всю правду, и тогда вы отпустите меня, ведь отпустите? Поджигатели принялись осыпать его проклятиями так ожесточённо, что Хэммонд рявкнул, что если он услышит от них ещё хоть слово, то засунет им в рот кляпы. После этого все мы, кроме трёх людей Хэммонда, оставшихся сторожить преступников, вошли в пещеру. При свете спичек мы добрались до их лагеря, нашли и зажгли мою лампу. Перед нами было множество вещей, помимо наших собственных, украденных. Чьё-то постельное бельё, кухонная утварь, три ружья, одежда. А ещё удивительной красоты и внушительных размеров старинный кувшин, белую поверхность которого прорезали чёрные узоры в виде молний и дождевых облаков. При виде этого у старцев вырвался крик ужаса. Молодой хопи объяснил нам, что теперь священная пещера их предков полностью осквернена и уже никогда не может быть очищена. — Что ж, раз так, я, видимо, могу взять себе кувшин, — сказала Ханна. — Конечно, забирай его. Нам ничто из этого больше не пригодится, — ответил один из старцев, когда ему перевели желание Ханны. Итак, мы вынесли все вещи из пещеры. Хэммонд пригнал своих лошадей, из них двух отдали в наше распоряжение, чтобы мы довезли свои пожитки до дома. Сам он направился к шерифу вместе со своими людьми, чтобы передать преступников в руки правосудия. Хопи пошли с нами. А на следующий день они отправились в обратный путь к своим пуэбло под непрекращающимся ливнем. День за днём шёл дождь, напитывая лес влагой, пока всех пожарных не отпустили домой. Мы вскоре получили награду за поимку дезертира и убийство гризли; затем мы отослали медвежью шкуру нашему другу хопи. Тот продал её туристу, выручив четыреста пятьдесят долларов, в точности как обещал, и вскоре нам пришли от него почтовым переводом триста долларов. В ответ мы отправили нашему другу его долю вознаграждения за арест негодяев и избавление жителей от старины Двойной Порции. С тех пор мы больше никогда о нём не слышали. Мы с Ханной выступили свидетелями в суде над поджигателями, но Генри Кинг предоставил совершенно неоспоримые доказательства их вины, после чего его самого судили и приговорили к двадцати годам, которые он проведёт в тюрьме Ливенворт. Поджигатели получили по десять лет заключения. В ходе суда мы выяснили ответ на один давно мучивший нас вопрос — как оказалось, Генри Кинг обнаружил пещеру на охоте ещё четыре года назад, загнав туда раненного койота. Он никому о ней не рассказывал. Когда-нибудь мы с Ханной обязательно исследуем каждый её уголок. Что ж, для бойскаута-одиночки, как меня добродушно называет дядя Джон и многие другие, это лето выдалось очень даже нескучным.

[apacheforest]

Глава IX. Шкура похищена

Вернувшись к вечеру в хижину, мы убедились, что все вещи остались нетронутыми, и решили, что дезертир больше не собирается разорять наши скромные запасы. Я развёл огонь в печурке, и мы вышли наружу, чтобы ещё раз полюбоваться шикарной медвежьей шкурой, растянутой у стены хижины и уже почти полностью высохшей благодаря столь тщательной чистке. Я ударил по ней ладонью, и она загудела, как барабан. — Сестрёнка, наш друг, скорее всего, ошибся — вряд ли кто-то готов выложить четыреста долларов за медвежью шкуру, пусть даже и такую огромную! — воскликнул я. — Откуда нам знать, сколько готовы потратить богачи, чтобы получить то, что им хочется. Думаю, для того, кто не задумываясь платит двадцать пять долларов в день за еду и ночлег, отдать четыреста долларов за такую шкуру — это как раз плюнуть. Вместе с вознаграждением мы получим шестьсот долларов, это по двести каждому. О, я и мечтать не смела о таких деньгах в моём распоряжении! — сказала она. Мы вернулись в хижину в приподнятом от осознания такой невероятной удачи настроении и занялись приготовлением ужина. Перед самым заходом солнца наш друг хопи присоединился к нам, мы все вместе сидели за столом, ели, болтали и чувствовали себя совершенно счастливыми. Хопи продолжил свой рассказ о Большом каньоне и приезжающих туда богачах. Некоторые, говорил он, по-настоящему прониклись величественной красотой этого места, но многие лишь бросали что-то вроде: «Ну и трещина! Что ж, увидел-таки!», после чего сразу разворачивались и спешили к себе в отель — болтать, наслаждаться едой, курить и танцевать. Глупые танцульки интересовали их больше, чем возможность собственными глазами созерцать одно из прекраснейших мест на земле. На танцах можно было встретить женщин, чьи платья стоили не менее тысячи долларов, а вместе с бриллиантовыми колье и кольцами стоимость их наряда могла достигать пятидесяти тысяч долларов. Тут Ханна воскликнула: — Поверить не могу, что есть такие богатые женщины! — Есть, — заверил наш друг. — Более того, в Филадельфии живёт одна женщина, я сам видел её — однажды она приходила в нашу школу в Карлайсле. Её бриллианты и жемчуг оцениваются более чем в миллион долларов. — Похоже, мы и правда сможем выручить четыреста долларов за нашу шкуру, — сказал я. — Может быть, даже пятьсот, — добавил хопи, и было видно, что он не шутит. Тем вечером мы с Ханной чувствовали себя совершенно счастливыми, размышляя о том, как потратим будущее состояние. Ночью мы с хопи снова дежурили по очереди. Обошлось без происшествий. Рано утром мы съели приготовленный Ханной завтрак, вымыли посуду, собрали с собой обед и поспешили наверх по тропе: хопи к своим старцам, а мы с сестрой на вышку. Ночь была безветренной, и мы надеялись, что хотя бы часть пожаров уже потушена, но как бы не так — огонь продолжал бушевать с прежней силой, и к пожару присоединились ещё два очага возгорания между лесопилкой и краем пустыни, приблизительно в миле друг от друга. Это зрелище тяжёлым камнем легло на наши сердца, а в голосе главного лесничего во время девятичасового отчёта не чувствовалось ни проблеска надежды, лишь смертельная усталость: — Да, Джордж, я знаю про эти новые пожары, координаты не нужны. Ох, парень, если не будет дождя, то эта часть леса пропала! — Про поиск поджигателей лучше не спрашивать? — спросил я. — Да. Забудь! — мрачно ответил он и повесил трубку. Ещё не было и десяти утра, как на гребне вершины появился наш друг — он направлялся к нам, размахивая руками, и мы вышли ему навстречу. — Мои старцы полюбили вас, — сказал он. — До этого дня мой приятель археолог был единственным бледнолицым, допущенным на церемонию прославления Бога дождя, но сегодня не успел я обратиться к Белому Оленю, как он сам велел мне позвать вас. Разве не чудесно? — Милые, добрые старцы, моё сердце болит за них и за всех индейцев хопи, — ответила Ханна. — Если бы только у всех белых людей была такая добрая душа! — сказал хопи. Мы прошли вдоль гребня горы мимо входа в пещеру, спустились на тридцать-сорок ярдов к западу и остановились. Наш друг сообщил, что неподалёку от этого места старцы поднимутся на поверхность из кивы. Мы устроились на выступающих из земли камнях и принялись ждать. Тем временем хопи обратил наше внимание на вершину горы Эскудилья, что в тридцати-сорока милях к востоку, на границе с Нью-Мексико; её длинный высокий гребень резко обрывается почти у самого края пустыни. Индейцы зуни восходили на эту вершину, чтобы вознести молитвы о дожде. Их пуэбло расположены не далее, чем в сотне миль к северо-западу от подножия горы. Много столетий назад они жили в долине реки Литл-Колорадо и благодаря сооружённым ими арыкам снимали обильный урожай маиса и других культур. Однако впоследствии их постигла та же участь, что и хопи, — они были вынуждены покинуть эти благодатные места из-за набегов апачей и навахо. Внезапно послышался тихий шорох раздвигаемых камней, мы невольно обернулись и едва сдержали крик изумления: на вершину поднимались четверо старцев — впрочем, то были уже вовсе не старцы! Шаги их были по-мальчишечьи легки, на них не было ничего, кроме мокасин и широких набедренных повязок тёмно-синего цвета, рассечённых яркими красными зигзагами, символизирующими удар молнии. Тела были покрыты краской кирпичного цвета. Один за другим они взобрались на вершину, не более чем в пятидесяти ярдах от нас, и остановились, воздев руки к небу; Белый Олень произнёс краткую молитву — молитву Богу дождя, шёпотом пояснил наш друг. Затем они склонили головы и принялись молиться богам Подземного мира, после чего обратили взор поочерёдно на восток, на запад, на север и на юг, каждый раз произнося короткую молитву. И вот они запели низким голосом — то была странная, протяжная, тоскливая песнь. Едва ли возможно описать, что творилось у нас внутри. У Ханны на глаза навернулись слёзы; думаю, у меня тоже. Наш друг же прикрыл глаза рукой, губы его шевелились — по видимости, в молитве. Песня стихла, и на смену ей пришёл более бодрый мотив, под который индейцы, пританцовывая, поворачивались поочерёдно ко всем частям света, начиная с востока. Наконец они уселись передохнуть. — Скоро наступит время основных молитв! Сами всё увидите! Они будут молиться Богу дождя от всего сердца, — сказал наш друг хопи. — Вы расскажете нам чуть-чуть о том, что они будут говорить? — спросила Ханна. — Да, в общих чертах. Они взмолятся: «О всемогущий Бог, сжалься над несчастным племенем хопи. Взгляни на наши поля: засыхают побеги маиса и вянут листья молодых тыкв. О всемогущий Бог дождя, раскинь над ними дождевой покров, пусть щедро льётся его живительная влага, пусть пропитается ей земля и даст им силы расти и приносить плоды. О всемогущий, поторопись, не то наши женщины, дети и мы сами погибнем от голода на пустынных скалах». Вот такой будет одна из первых их молитв. Тем временем старцы поднялись и обратились к востоку, Белый Олень читал молитву, остальные время от времени присоединялись к ней. Затем они снова принялись петь и приплясывать — и снова молились; вконец обессиленные, они опустились на землю, не отрывая взгляда от неба. Утро выдалось ясным, лишь на юго-западе сновали небольшие белые перьевые облачка; теперь же они стали постепенно собираться в крупные комки с белоснежной кромкой, но сизые в центре. С каждым мгновением они становились всё темнее и постепенно поползли к нашей вершине и западнее, к вершине Маунт Орд. Вдруг совсем рядом с нами, к западу от вышки, облако прорезала ослепительная вспышка молнии, за ней последовал оглушительный раскат грома. Индейцы вскочили на ноги, протягивая к нему руки, неистово призывая его к себе, напевая, молясь, пританцовывая, вздымая руки к небу и бросая их обратно к земле, растопырив пальцы, — конечно изображая падающие струи дождя. Восторженное возбуждение старцев передалось и нашему другу. Он не сводил глаз с огромной надвигающейся тучи и облачков поменьше, медленно стягивающихся к нашей горе с востока и севера, и шептал молитвы срывающимся от волнения голосом, время от времени оборачиваясь к нам и поясняя хриплым шёпотом: — Это приближается Бог дождя! — Он услышал наши молитвы! Он принял наши подношения! — Друзья мои! Как добр Бог дождя! Он польёт наши иссушённые земли! — последние слова прозвучали после ещё одной вспышки молнии и последовавшего за ней нового раската грома прямо у нас над головой. В этот момент старцы будто обезумели: их била дрожь, они выкрикивали мольбы в небо и руками тянулись к облаку. Надо признать, нас с Ханной также охватило невероятное волнение. Конечно, мы не верили, что даже если дождь и пойдёт, то именно потому, что его призвали эти несчастные, но их страхи и надежды уже прочно поселились и в наших душах, и мы переживали за них всем сердцем. Кроме того, мы так же сильно мечтали, чтобы дождь прошёл над нашим лесом и потушил губительный огонь, полил поля и дал ростки молодой травы для скота, тем самым положив конец подлым делам поджигателей. Внезапно обрушившийся сверху поток холодной воды привёл нас в чувство, в то время как возбуждение индейцев только разгорелось, и наш друг воскликнул: «Бегите! Укройтесь в своём домике. Я приду к вам, как только старцы возвратятся в киву». Мы пустились бегом вдоль гребня горы к нашей вышке, мимо индейцев, среди хаоса вспышек молний, раскатов грома и всё усиливающегося ливня и успели вымокнуть до н��тки, прежде чем добрались до укрытия. Я тут же направился к телефону, чтобы сообщить о разразившейся буре в Лесную службу, управляющий был вне себя от счастья: «Отлично! Просто великолепно! Пусть льёт так хотя бы с недельку!» В ожидании нашего друга мы развели огонь в маленькой печурке. Гром и молнии сошли на нет; огромная чёрная туча, накрывшая вершину горы, поглотила свет дня. Дождь лил не переставая, а это означало, что пожары вскоре утихнут. Радости нашей не было предела. — Ой! Наша шкура! Дождь испортит её! — вдруг воскликнула Ханна. — Нет, она так хорошо растянута, что дождь ей нипочём — главное не оставлять её сохнуть на солнце, — сказал я. В любом случае я собирался накрыть её имевшимся у нас брезентом. Телефон просто разрывался, и каждые несколько минут мы слушали новости. Из Гринс Пик, Натриозо, Эскудильи, Алпайн и самых южных станций округа Блю Рэндж — отовсюду сыпались сообщения о проливном дожде. Гроза разразилась надо всем огромным лесом, не только над вершиной Маунт Томас. Такого ливня сполна хватит, чтобы потушить пожары. Мы с нетерпением ожидали прихода хопи, чтобы сообщить ему хорошие новости. И через полчаса он появился у нашего порога, широко улыбаясь. — Заходите! Не мокните под дождём! — позвал я его. — Но я хочу мокнуть! — ответил он. — Хочу чувствовать, как дождь проникает в меня, как он проникает сейчас в иссушенную землю наших огородов среди пустыни. О, велика сила наших старцев! Они вызвали этот дождь: Бог не смог отказать их мольбам. — Мы прослушали телефонные сообщения — дождь идёт повсюду, над всем нашим огромным лесом, — сообщила ему сестра. — Конечно! Как же иначе! Разве старцы стали бы просить дождя только лишь для одного крошечного клочка земли? Они молились об обильных ливнях для всей страны. Они молились, беспрестанно молились Богу дождя не только о наших погибающих посевах, но и об ужасных пожарах, уничтожающих лес. — Что они делают теперь? — спросил я. — Пируют — в киве. Курят священный табак. Поют песни благодарности Богу дождя! — ответил он. — Спустимся в хижину и тоже устроим пир, — предложила Ханна. — Но мы уже принесли обед сюда, — возразил я. — Есть вяленое мясо с хлебом в такой момент! Ну уж нет! Мы должны устроить настоящий пир. Я испеку пирог! Шоколадный! — воскликнула она. Итак, мы вышли наружу, под проливной дождь, плотно закрыли за собой дверь и побежали вниз по тропе к нашей хижине, расплёскивая струившиеся по крутому склону крошечные ручейки. Наш друг индеец хопи время от времени останавливался, пританцовывая, среди самых широких потоков, напевая причудливые, задорные песенки, радостью отзывавшиеся в наших сердцах. Наконец мы добрались до поляны, быстрым шагом подошли к двери хижины, которую утром надёжно заперли, и остановились как вкопанные: дверь была открыта нараспашку, сквозь проём видны разбросанные на полу ошмётки наших припасов. Ханна стремглав очутилась за углом. «Шкура пропала!» — вскричала она. Мы ринулись за ней и увидели, что рама пуста; концы перерезанных верёвок раскиданы по земле. «Генри Кинг вернулся! Это он стащил нашу шкуру, подлый дезертир! Трус!» — восклицала Ханна. Охваченный гневом, я не мог выдавить из себя ни слова; развернувшись, я переступил порог хижины, остальные последовали за мной, и мы молча стояли и смотрели на представший перед нашими глазами погром. Сундук для провизии был взломан; мешки с мукой, маисом, бобами, рисом и прочим продовольствием исчезли. Ветчины и окорока тоже не осталось, и даже стол был пуст — грабители смели оставленные нами с утра остатки еды. Пропали одеяла Ханны и её парусиновое покрывало, гребень, щётка, карманное зеркальце и мой ящик с патронами калибра 30-30. Я выбежал наружу и увидел, что мой матрас вспорот! — В одиночку это всё не увезти, даже двоим не под силу — должно быть, тут побывала целая шайка поджигателей уоббли, а привёл их Генри Кинг, — сказал я, вернувшись внутрь. — Один человек мог увезти все эти вещи на лошади, — сказал наш друг. — Да, но дезертир и поджигатели не ездят верхом — лошади оставляют следы, по ним не составило бы труда вычислить преступников, — сказал я. — Это так. Значит, лошадей у них нет. Но что же вы будете теперь делать? — У нас не осталось никакой провизии, кроме сегодняшнего обеда, оставшегося на вышке. Что тут можно поделать, кроме как вернуться домой? — воскликнула Ханна. — Ничего другого не остаётся. Следы воров уже давно смыты дождём, и нам их не выследить, а без еды мы не можем здесь оставаться, — сказал я. — Как это вернуться домой?! Дать злодеям унести нашу шкуру? Нет, не бывать этому! Нужно её вернуть. Ваши запасы украдены, но съестного здесь немало: мои старцы принесли с собой вдоволь кукурузной муки и пиноли*, а на склонах пасётся множество оленей — каждый вечер я вижу их на опушке зарослей на северном склоне, — воскликнул хопи, и каким же неистовым огнём пылали его глаза! — Но если пищу мы и добудем, как же нам вернуть медвежью шкуру?! — спросил я. — Подождите немного! Мои старцы желают поговорить с вами об этом, — ответил он. — Они упоминали на днях что-то на этот счёт, но были слишком озабочены молитвами о дожде — теперь же я приведу их сюда, чтобы вы выслушали их! — с этими словами он оказался уже за дверью и в два счёта пересёк поляну; лужи рассыпались брызгами под его быстрыми ногами. Ханна предложила сообщить о случившемся в Лесную службу, но я решил, что прежде следует послушать индейцев. Прихваченный с вышки обед мы разделили на три части, и каждый съел по одной; оставшаяся доля предназначалась для нашего друга хопи. Вяленый бекон и сухари показались нам теперь настоящим лакомством. Покончив с едой, мы вскоре услышали шаги нашей маленькой компании, пробирающейся через поляну. Молодой хопи привёл старцев к крылечку, возле которого они оставили свои многочисленные пожитки, после чего друг за дружкой зашли внутрь, с Белым Оленем во главе, и по очереди пожали нам руки с крайне серьёзным видом. Глава старцев обратился к нам с такими словами (конечно, наш друг переводил их для нас): — Мы рады пожать ваши руки — вы две добрые души. Мы рады быть вашими гостями — теперь, когда пошёл дождь, наш долг исполнен, и мы полностью свободны. — Мы очень рады видеть вас в нашем доме. Но вы, должно быть, промокли насквозь. Вешайте покрывала сушиться вдоль стен и подходите поближе к очагу, — ответил я. — Да. Мы будем вашими гостями, — сказал старец, — но что касается покрывал — мы, мужчины племени, сами плетём их, и ткань получается такой плотной, что вода не проникает сквозь неё, и мы нисколько не промокли. Они расселись — двое на сундуке для провизии, остальные на коробках, а мы с Ханной устроились на лежанке. Некоторое время царило молчание. Слышно было только, как дождь неустанно барабанит по обитой железом крыше хижины. Наконец, к нашему изумлению, Белый Олень поднялся с места и снова пожал руку сестре, затем мне. После этого он отошёл назад, скинул покрывало и обратился к нам, произнося за раз одно-два предложения и дожидаясь кивка переводчика, чтобы перейти к следующему: — Благородные юноша и девушка, день за днём наш юный помощник рассказывал нам о ваших злоключениях, но, будучи всецело поглощёнными нашей собственной важной целью, мы успевали перекинуться между собой лишь парой слов о том, что узнавали. Печаль поселилась в наших сердцах, когда мы увидели учинённые нехорошими бледнолицыми невероятной силы пожары в этом великом лесу, цветущем саду Бога дождя. Да-да, склоны этой горы — его сад, величественные деревья — цветы, взращённые его щедрыми поливами. Когда давным-давно наши далёкие предки приходили сюда по весне, чтобы возблагодарить Бога дождя, вознося ему молитвы и принося с собой дары, они и помыслить не могли о причинении какого-либо вреда этим деревьям — для н��х это было то же самое, что поранить самих себя. Мы чувствуем точно так же, и мы молились, чтобы разрушение постигло самих недобрых поджигателей. Ваше желание отдать нашему юному помощнику часть денег от продажи шкуры убитого вами медведя несказанно обрадовало нас. По нашему мнению, это честно заработанные де��ьги, и их, вероятно, хватит на то, чтобы покрыть расходы на путешествие к великим вождям бледнолицых, которое он намерен предпринять, чтобы просить их вернуть нашу утраченную свободу. Но теперь столь ценная шкура украдена, пропали ваши одеяла и провизия, и всё это дело рук тех же злодеев, что пришли топтать прекрасные растения в саду Бога дождя! Возможно ли вернуть шкуру и ваши вещи? Вполне. Наш юный помощник поведал нам о том, что бледнолицые полицейские, а с ними и апачи, тщетно пытаются поймать зачинщиков пожаров, и мы не упустили из виду это обстоятельство, хотя почти и не обсуждали случившееся. День ото дня, выходя из нашей кивы, мы видели всё больше и больше пожаров — новых очагов и тех, что не удаётся потушить. Мы сказали себе, что поджигатели, несомненно, прячутся где-то поблизости, однако устроились они таким образом, чтобы не выдать себя дымом от собственных костров для приготовления пищи и чтобы их не могли застать врасплох во время сна, который время от времени им необходим. В кивах наших пустынных земель опытные жрецы передают юношам знания не только о религии, но и обо всей истории нашего народа. Потому мы безошибочно смогли добраться до этой священной горы — тропа была знакома нам, будто мы уже ходили по ней много раз. Нам известны многие места в окрестностях этого горного кряжа, куда держали свой путь наши предки, как если бы мы уже видели их собственными глазами. Среди них есть гигантская пещера, коридоры которой уходят далеко в глубь горной породы, в них ничего не стоит так заплутать во тьме, что у��е никогда не найти путь к выходу. Она находится совсем неподалёку от мест, где сейчас бушует огонь. По нашим расчётам, примерно посередине между самым восточным и самым западным очагами пожара. Возможно, вы двое знаете эту пещеру? — Позвольте задать вам ещё вопрос, — продолжал он. — Неподалёку к северу, у самого края пустыни, есть вытянутый раздвоенный холм, лишённый растительности, а западнее его, также у края пустыни, более высокий холм с остроконечной вершиной. Верно? — Да. Дальний западный холм — это Гринс Пик, а второй — Пол Нелл. — Хорошо. Мы называем их иначе, но сейчас это не имеет значения. Скажите мне, есть ли на полпути от одного холма к другому небольшой ручеёк, что бежит из леса прямо в ненасытную песчаную пасть?! — Это ручей Конаро Крик. — Вытекая из леса, спускается ли он к трём полуразвалившимся каменным уступам, находящимся на значительном расстоянии друг от друга, средний из которых выделяется своей высотой? Когда хопи передал его слова, мы с Ханной оторопело уставились сначала друг на друга, а потом на говорящего — едва ли можно было описать это место точнее. Мы хором воскликнули: — Да, там три уступа! Посередине самый высокий! Индейцы с улыбкой переглянулись, и Белый Олень заключил: — У подножия центрального уступа, не более чем в ста шагах к западу от ручья, расположен вход в пещеру. — Но мы бывали там много раз и не видели никакой пещеры. Этого не может быть, иначе мы бы знали о ней! — сказал я. — Обнаружить её непросто, если только не искать целенаправленно. Вход так узок, что через него протиснется лишь один человек. Кроме того, он очень тщательно замаскирован густой ивовой порослью. — Но если уж мы её не нашли — ни мы с Ханной, ни люди, живущие в этих местах всю жизнь, — то маловероятно, что это сумели сделать поджигатели, — сказал я. — Как раз от подобных-то людей такое не укроется, — возразил старый индеец. — Растущие у кромки воды ивы среди голых камней, на которых не остаётся следов, — прекрасное укрытие, которое они сразу оценили бы по достоинству и не преминули бы исследовать, а там, конечно, и сама пещера обнаружится. Не смейтесь, просто поверьте нам — мы совершенно убеждены, что те недобрые люди облюбовали её и разбили там свой лагерь! — Но если даже и так, что мы можем предпринять? — Заманить их в ловушку! Прикатить несколько крупных камней, пары-тройки должно хватить, и перекрыть выход! — ответил он. Тут Ханна вскрикнула и указала на висящую над столом полку: — Смотрите! Они взяли нашу лампу и свечи тоже! Я подскочил с лежанки и заглянул за сундук с провизией. — Точно, и бутыль с керосином! Похоже, грабители действительно устроились в пещере — будь их лагерь под открытым небом, ничего из этого им бы не понадобилось, ведь от костра достаточно света! — Не слишком-то мы подготовлены к такой вылазке! — добавил я, обратившись к нашему другу. — Вначале убедимся, что они в пещере, — ответил он. — Хорошая идея. Так и поступим! — решил я. ___ *Пиноли — кушанье из молотых поджаренных зёрен маиса и др. растений с сахаром и специями.

[apacheforest]

Глава VIII. Конец «Двойной порции»

Всё так и было: я действительно слышал дыхание грабителя, звук его едва различимых шагов. Он неумолимо приближался к изголовью моей лежанки, и мне стоило немалых усилий сдержать порыв вскочить и броситься к противоположному краю поляны, чтобы укрыться среди сосен вместе с нашим другом хопи. Стиснув зубы, я затаил дыхание и на секунду прикрыл глаза, чтобы унять дрожащие веки, а открыв их, увидел не более чем в трёх футах от себя — и при этом где-то очень высоко над землёй — огромную медвежью морду, смотревшую мне прямо в лицо своими маленькими глазёнками. Блестящий чёрный нос непрерывно нюхал воздух, и я сразу узнал нежданного гостя — только старина Двойная порция мог быть обладателем этой колоссального размера головы. Все известные мне рассказы горных охотников вихрем пронеслись передо мной, и стало совершенно ясно, что стрелять смысла нет — оставалась единственная надежда выжить, лёжа совершенно неподвижно. Впрочем, что ещё оставалось делать! Голова тем временем отвернулась, и медведь продвинулся вперёд, явившись во всей своей красе — огромный, как бык, покрытый густым чёрным мехом, будто посеребрённым инеем, только вдоль спины оставалось несколько клочков старого зимнего одеяния. Передвигаясь, меховая глыба колыхалась, будто на волнах. Уму непостижимо, что я всё это подмечал, несмотря на охвативший меня ужас. Однако, сделав всего три-четыре шага, зверь остановился, вполоборота снова взглянул на меня, и я понял, что настало моё последнее мгновение — тот уже готовился к прыжку. «Будь что будет, но без борьбы не сдамся», — сказал я себе и, будто лишившись на мгновение рассудка, чуть не выпрыгнул из-под одеяла. Однако в этот самый момент медведь резко отвернулся и уставился в другую сторону. И тогда я увидел молодого хопи — тот немного выступил вперёд, с луком в руках и стрелой наготове. Я не верил своим глазам: на что он рассчитывает, стоя с этим древним луком и стрелами с каменным наконечником, когда даже на мою винтовку не оставалось никакой надежды? С широко раскрытыми от страха и удивления глазами я наблюдал за ним, пытаясь лихорадочно сообразить, что делать дальше. Шерсть у медведя на загривке встала дыбом, как у разъярённого пса. Я перевёл взгляд на индейца — тот внезапно замер, поднял лук, выпустил стрелу и сию секунду бросился обратно в заросли. Раненный метким выстрелом — я отчётливо слышал, как стрела со свистом впилась в медвежью шкуру, — зверь взревел, как дикий бык, и, будто обезумев, рванул следом. Из хижины послышался обеспокоенный голос Ханны: — Джордж! Джордж! Ты где? Что происходит? — Открой дверь! Скорее! — выпалил я в ответ, подскочив с лежанки и стремглав бросившись к крыльцу. К этому времени хопи был уже у самого края поляны, медведь нагонял его ловкими длинными прыжками, но между ними всё ещё оставалось около сорока ярдов. Я прицелился и спустил курок, и ещё раз, и в третий раз, прицелившись более точно, не промахнулся. Взревев ещё громче, старый медведь припал к земле и, изогнувшись, впился себе в заднюю ногу, задетую пулей; я снова прицелился в грузную тёмную массу, насколько это было возможно с подобного расстояния при тусклом свете луны. К моему полному изумлению, с последним щелчком курка зверь не издал более ни единого звука и растянулся на земле, несколько раз дёрнул лапами и затих. Пару секунд я стоял как вкопанный, не отрывая глаз от этой картины, мысли беспорядочно роились у меня в голове. Звук голоса Ханны вывел меня из оцепенения: — Ба, Джордж, да ты прикончил его! — воскликнула она, стоя прямо у меня за спиной на крыльце, укутанная в огромное одеяло. Я не слышал, как она вышла из хижины. — Да, так оно и есть, я убил его. Но боже мой, Ханна! Это же Двойная порция! — Этого не может быть, ты, наверное, ошибся, — сказала она. Я не успел ответить: в этот самый момент мы услышали необычную песню — незнакомые нам слова на очень весёлый мотив. То был наш друг хопи: приплясывая и напевая, он вышел из зарослей и направился прямиком к гигантской медвежьей туше, которая осталась лежать на противоположном краю лужайки. Мы поспешили за ним. Не обращая на нас ни малейшего внимания, он продолжал петь ещё некоторое время, после чего сказал: — Не мог не исполнить эту песнь, нашу песнь благодарности богам за то, что уберегли нас от большой опасности. — От опасности! Да уж, она-то вам и грозила, и ещё какая! Зачем вы вышли навстречу медведю с одним только луком и стрелами? — воскликнул я. — Как зачем — чтобы спасти вас. Отвадить медведя от вашей лежанки. Он определённо собирался напасть. Я был на безопасном расстоянии — успел бы добежать до ближайшего дерева и взобраться на него, зверь бы меня не нагнал, — ответил он так спокойно, будто подобные случаи происходили с ним каждый день. — Я не спал, не думайте, — продолжал он. — Должно быть, медведь пришёл с запада прямиком к хижине, иначе я бы точно его заметил, как только он вышел бы на поляну. А видели — моя неоперённая стрела задела его! Вот это был рёв! Посмотрим, куда она попала. Мы нашли наконечник и кусок переломившегося древка в правом плече зверя и увидели, что мой последний выстрел попал ему прямо в голову, ближе к правому уху. Я шагами измерил длину туши — она составила девять футов, даже чуть больше, — и вручную прикинул длину задней лапы. — Четырнадцать с половиной дюймов! Теперь уж сомнений нет — это может быть только старина Двойная порция! — Да! Подумать только, последним выстрелом ты заработал две сотни долларов! — воскликнула Ханна. — Как это? Шкура стоит не более пятидесяти, — удивился хопи. Сестра рассказала ему о награде, предложенной местными скотоводами за убийство Двойной порции, а заодно и историю его клички. Индеец повернулся ко мне: — Вас настигла необыкновенная удача! Это очень внушительная сумма. — Она настигла всех нас — каждому достанется около восьмидесяти долларов, — ответил я, и улыбка осветила их лица. — Мне очень нужны деньги! — воскликнула Ханна. — Восемьдесят долларов станут большим подспорьем на пути в Вашингтон, — сказал наш друг. Вне себя от восторга, мы совсем забыли о наших двуногих врагах, и теперь Ханна напомнила нам, что стоять посреди открытой поляны весьма небезопасно. Мы сошлись на мнении, что с этим сейчас ничего не поделать — медведя нужно немедленно освежевать, иначе шкура испортится. Тут заговорил хопи: — Прикоснувшись к костям и оружию апача в киве, я был осквернён. Едва ли я буду осквернён сильнее, если воспользуюсь другими орудиями бледнолицых. Я возьму один из ваших ножей, и мы вместе быстро снимем с него шкуру. Ханна принесла ножи из хижины, и мы принялись за дело, а она стояла рядом и не спускала глаз с поляны, оглядывая её со всех сторон. Мы работали очень осторожно, опасаясь нечаянным движением дать лезвию соскользнуть и повредить шкуру, — стоило немалых усилий снять её до самых кончиков пальцев, вместе с длинными когтями, и аккуратно обработать голову. Когда работа подошла к концу, уже занимался рассвет. Шкура оказалась столь внушительного размера, сколь и веса, и поднять её в одиночку для меня оказалось задачей непосильной. Мы расстелили её прямо на земле, мехом вниз, чтобы в полной мере оценить её размер — он поражал воображение. Тут индеец заявил, что сам займётся сушкой и вытягиванием. Мы сложили шкуру несколько раз, затем скатали, Ханна принесла мыло, и мы направились к источнику, чтобы хорошенько промыть её под бьющими струями. Хопи, отказавшись разделить с нами пищу, поспешил на вершину к своим старцам. К восьми часам мы с Ханной поднялись на вышку и увидели, что за ночь пожар успел существенно распространиться. Стояла такая засуха, что остановить продвижение огня мог бы только очень большой отряд пожарных. После моего девятичасового отчёта удалось подслушать несколько телефонных переговоров, и стало ясно, что рассчитывать на подмогу не приходится. Главный лесничий с большим интересом и не без удовольствия выслушал мой рассказ о старине Двойной порции и пообещал передать его секретарю Ассоциации скотоводов. Уже в десять часов раздался звонок секретаря, мистера Келлера: — Вы точно уверены, что это Двойная порция? — спросил он. — Да, точнее некуда! Шкура у него в длину девять футов, а задние лапы — четырнадцать с половиной дюймов. На груди белое пятно, есть несколько застарелых шрамов от пуль, — ответил я. — Ну, всё сходится, похоже, это он самый. Приноси тогда шкуру, как только с ней разберёшься — ну так, чтоб уж удостовериться наверняка, — и я выпишу чек на обещанные двести долларов. Ты просто молодчина, парень, избавил наших скотоводов от извечной головной боли. Скажи, как ты набрался смелости его завалить? — Выбора особо не было, — ответил я, и он повесил трубку. Рассказывать ему о наших друзьях хопи и их необычном восхождении на нашу гору я не собирался. Молодого хопи мы увидели только в полдень — всё утро наш друг носил воду и еду для жрецов в пещеру, спускаясь по западному склону горы. Он сообщил, что теперь полностью свободен и после обеда намерен спуститься вместе с нами вниз и посвятить вечернее время чистке и вытягиванию медвежьей шкуры. С неё обильно свисали куски мяса и жира. Кроме того, нужно было избавиться от туши — проще всего будет её сжечь. Мы спросили индейца, чем занимаются старцы в пещере, и он рассказал, что они мастерят молитвенные палочки, произносят особые молитвы, поют особые песни Богу дождя и стараются вызвать видения. — Видения? — переспросила Ханна. — Именно. Жрецам — а порой и обычным людям — время от времени являются образы будущего, будь то радостные или печальные события, которые скоро произойдут с ними — или со всем народом хопи. Знаю, вы не верите в это — о, мудрость белых людей безгранична, но они лишь на пороге открытия некоторых явлений — необычных, непривычных. В полдень я сообщил в Лесную службу об отсутствии новых пожаров, узнал новости — поджигатели по-прежнему были на свободе, — и мы направились к хижине, заранее готовясь увидеть внутри погром, но уже издалека стало ясно, что оставленная нами еда на месте. Мы зажарили пару ломтиков бекона, несколько картофелин и приготовили целую сковороду сухарей. И на этот раз наш друг хопи принял приглашение Ханны присоединиться к нам за обедом. — Я осквернён с головы до ног, так что это уже не имеет значения. Да, я останусь пообедать с вами, — ответил он. Во время еды я спросил его, как он будет вытягивать медвежью шкуру. — Вечером вернётесь, сами всё увидите — и останетесь довольны, обещаю. А если у вас есть ненужная верёвка, она бы мне пригодилась. Я достал из-под матраса верёвочную лестницу и сказал индейцу, что она в его распоряжении. В час мы вернулись на вышку, Ханна следила за пожарами, а я прилёг вздремнуть. Сестра разбудила меня в начале четвёртого и, не сдерживая смеха, сообщила, что Джея просят к телефону. — Что смешного? Кому это я понадобился? — поворчал я спросонья, не без труда пытаясь добраться до телефона. В ответ она снова рассмеялась и протянула мне трубку. Я узнал голос Джона Ла Мотта, заслуженного горца и траппера: — Это ты, Джордж Кросби? Как-то ж, грится, ты прикончил моего медведя, я ж за стариной Двойной порцией четыре года охочуся! — Простите, Джон, — ответил я. — Если бы я знал, что это ваш медведь, то и думать бы не стал о том, чтобы пристрелить его. — Ха-ха-ха! — загрохотало на другом конце провода. — Но довольно, лучше скажи, как, чёрт побери, тебе удалось его укокошить? — Я спал снаружи, у стены хижины, и около двух часов ночи он подобрался ко мне, остановился в трёх футах от моей лежанки, сделал пару шагов и повернулся в мою сторону, потом снова пошёл, и когда он был уже на полпути к зарослям, я ранил его, а затем всадил пулю в голову. Мне, конечно, просто повезло — при свете луны невозможно было прицелиться точно в голову… — Эк тебя угораздило! — перебил меня старик. — Изрядно ты его подырявил, надо сказать! Ну, сынок! Ума не приложу, как это он не набросился на тебя прям сразу. Небось, душа в пятки ушла со страху-то? — А то! До сих пор все поджилки трясутся! — Ну, кажись, не судьба была мне с ним потягаться-то, но слава богу, что тебе удалось с ним расквитаться. Вот бы и старику на вольную волюшку! А замест того я тут связан по рукам и ногам, бодаюсь с этим чёртовым огнём! Всю ночь тушили, и сейчас снова за дело! Ладно, сынок, ты смотри, обращайся с этой шкурой как полагается, она точно долларов на сто тянет, а с наградой получишь ещё двести. Ну, пока, малец! — ��одождите! — вскричал я. — Поджигатели… — Скользкие твари эти поджигатели! — перебил он. — Люди шерифа и апачская полиция к ним никак не подберутся. Не в упрёк шерифу и ихним работникам, конечно, — ищейки из белых никудышные, что уж тут говорить. Но апачи, сынок, они ж выследят оленя по голым камням — дык, похоже, они не слишком-то стараются, и понятно почему — прикрывают своих отщепенцев! А так-то это ж им как раз плюнуть! — Как справляетесь с огнём? — спросил я. — Помаленьку. Растёт как на дрожжах, когда в лесу такой сушняк. Но коли ветер не подымется, за четыре-пять деньков затушим. Ну, ладно, давай. — До свидания, — ответил я и повесил трубку. Всё это время Ханна стояла рядом, прислушиваясь к нашему разговору. — А старик траппер ведь прав, — сказала она. — Ты чудом спасся от этого чудовища! Она поёжилась. — Знаю, а то! — ответил я. Даже с открытыми глазами я не мог отогнать от себя видение огромной, хищной головы с пристально смотрящими прямо на меня глазами. Было почти пять, когда наш друг хопи поднялся на вершину и перешёл на северный склон в ожидании своих старцев. Вот бы хоть одним глазком глянуть, что они там делают в этой пещере! Теперь мы заметили тонкую струйку дыма, поднимающуюся с самого гребня. Просто удивительно, как только старцы не задохнулись, разведя костёр прямо в пещере! Тем вечером, спустившись, мы увидели растянутую на каркасе из четырёх крепких шестов тщательно выскобленную медвежью шкуру, загородившую практически всю северную стену хижины. На внутренней её стороне не осталось ни единого кусочка мяса или жира; она была равномерного тёмно-коричневого цвета и блестела как тщательно отполированное дерево. Мы с восхищением рассматривали её некоторое время. Я вспомнил, как сам выделывал шкуры койотов, волков и диких кошек, растягивая их у сарая — они топорщились и провисали от прилипших кусков мяса и жира, — и мне сделалось стыдно за такую грубую работу. — Я как-то читала о ежегодной меховой ярмарке в Сент-Луисе, — проговорила Ханна. — Подробностей особо не запомнила, но, кажется, шкуры гризли там продавались за двести долларов. Думаю, мы сможем выручить не меньше того. — Наверняка, знать бы только, куда её посылать. — Узнаем. Вот вернёмся домой и поищем в газетах адреса скупщиков, — сказала она. С этого момента мысль о возможности получить такую крупную сумму не покидала нас. Мы не преминули поделиться ей с хопи, когда он спустился к нам на закате, и тот рассмеялся, когда я сказал, что двести долларов нам кажутся слишком высокой ценой за медвежью шкуру. — Вы бывали в Большом каньоне? — спросил он. — Я — да, и не единожды. Там собираются богачи, которые расстаются с деньгами так же легко, как я с горстью песка, брошенной по ветру. Однажды на моих глазах за десять сотен долларов была продана крошечная картинка — всего лишь зарисовка скалы Ораиби, на вершине которой сидит старый индеец хопи и всматривается в простирающуюся перед ним пустыню. Большая картина, на которой был изображён сам каньон, ушла за двадцать тысяч долларов. Если бы у меня была с собой медвежья шкура, то ручаюсь, я бы с лёгкостью мог получить за неё дважды по двести долларов! Кажется, мы с Ханной чуть не задохнулись от восторга после этих слов, потому что он со смехом посмотрел на нас и добавил: — В крупной гостинице близ каньона проживание в маленьком номере с питанием стоит около десяти долларов в день, а в номере получше, с ванной комнатой, — двадцать пять долларов. Лучшие номера всегда заняты, что наглядно демонстрирует, как белые люди любят деньги. — Вы можете взять шкуру с собой и продать её, а потом выслать нам нашу часть денег, — сказал я. — Так и поступлю — как только приведу моих старцев обратно домой, — ответил он. Мы дождались его к ужину, и во время еды наш друг рассказывал о жизни и учении на востоке, о больших городах, в которых ему доводилось бывать — Чикаго, Нью-Йорке, Филадельфии и Вашингтоне. Его рассказ настолько захватил нас, что мы почти не чувствовали вкуса еды, и я даже положил в чай соль вместо сахара — вот так был сюрприз! После того как с едой и мытьём посуды было покончено, мы поинтересовались, как идут дела у старцев в пещере и как им удаётся оставаться внутри с разведённым костром. — О, дела идут хорошо, они преисполнены радости, — ответил он. — По стене идёт тонкая трещина — с самого потолка в бездну, ведущую в Подземный мир, — через неё дым уходит из пещеры. Они прекрасно себя чувствуют. Много молитв они вознесли и песен, что идут с ними бок о бок, а прошлой ночью Белому Оленю пришло видение — ему приснилось, что он в пустыне, начинается ливень, вода тяжёлыми струями льётся с небес и питает почву у подножия Ораиби. То верный знак, что Бог сжалился над нами и скоро одарит нас долгожданным дождём. — Коли так, он и нам сослужит хорошую службу — дождь потушит ужасные пожары в наших лесах, — сказала Ханна, с улыбкой склонив голову. — О, только не смейтесь над нами, молю! — воскликнул наш друг. — Мы с уважением относимся к вашим верованиям и надеемся на такое же отношение с вашей стороны. — О, я вовсе не смеюсь, — ответила Ханна. — Вы неверно меня поняли. Я подумала о том, что проливной дождь способен погасить уничтожающий лес огонь, дело рук этих подлых поджигателей. — Об этом жрецы также возносят горячие молитвы, — торжественно сообщил он. Днём мне удалось немного подремать, поэтому я первым заступил на ночное дежурство, а наш друг устроился спать на крыльце, завернувшись в своё одеяло. Я разбудил его в полночь, как было оговорено заранее, и он оставался на страже до утра. Ночь прошла спокойно. Наступил день. Рано позавтракав, мы с Ханной направились на вышку, а хопи — к жрецам. Уже на полпути к вершине каменного уступа ста��о ясно, что ночью поджигатели не сидели сложа руки, — чёрный столб дыма поднимался в паре миль к югу от основных очагов пожара, и к западу от Гринс Пик виднелось новое возгорание. И с утра как раз подул резкий ветер! Мы совсем поникли, увидев, как дерзко и ловко орудуют подлые поджигатели, несмотря на беспрестанные поиски полиции, и как умело они прячутся от неё день за днём. Зазвонил телефон, и главный лесничий приказал мне: — Поторапливайся, Джордж! Мигом на вышку и сообщи о местонахождении новых пожаров. — Мы уже на вершине. На вышке! Сейчас передам координаты, — ответил я. Ханна немедленно очутилась у картографической стойки и сообщила мне цифры, я повторил их в трубку. В ответ я услышал слова лесничего, обращённые скорее к себе самому, нежели ко мне: — Какой ужас! Что же делать? Откуда взять ещё подмогу? Я хотел спросить, не обнаружились ли следы самих поджигателей, но он уже бросил трубку. Чуть позже мы подслушали разговор и узнали, что люди шерифа никак не могут найти ни малейшего намёка, который бы указывал на убежище злоумышленников. Мы часами сидели возле вышки и смотрели вниз, на лес, пытаясь представить себе, где укрываются поджигатели. Лошадей у них не было — значит, едва ли они ушли от лесопилки дальше, чем на пять миль. Но где, где именно они могут находиться? Ветер, которого мы опасались, обернулся лишь ласковым утренним бризом и к десяти часам полностью стих; на смену ему пришла жара, добравшаяся даже до нашей вершины. Пополудни простирающаяся к северу пустыня утонула в поднявшихся волнах марева. Сегодня мы принесли обед с собой и пригласили нашего друга хопи разделить его с нами. Тот пришёл в начале первого, очень немногословный, очень тревожный, и после долгого нерешительного молчания Ханна наконец спросила о причинах его беспокойства. Он указал на северо-запад: — Там погибают от засухи наши посевы! Если Бог дождя не откликнется на наши молитвы, нам грозит голодная смерть! — Да. А мы лишимся нашего леса, от голода околеет скот, а за ним и мы, — сказал я. — Завтра будет великий день. Жрецы преподнесут Богу дождя свои подношения, будут петь и танцевать для него, и вы увидите всё это собственными глазами, — произнёс он.

[apacheforest]

Глава VII. Старейшины в киве Бога дождя

Перед тем как плотно задёрнуть шторы, я выглянул в окно — снаружи было совсем темно, хоть глаз коли: луна ещё не взошла. Ханна чиркнула спичкой, вспыхнула лампа, и мы сразу почувствовали себя намного лучше. И снова, точно как в прошлый раз, в ничего не предвещавшей тишине — ни звука шагов, ни скрипа дощечек полуразвалившегося крыльца — внезапно раздалось лёгкое постукивание в дверь. — Это молодой хопи, — прошептал я. — Да, но давай убедимся наверняка, — ответила Ханна. — Кто там? — выкрикнул я. — Это я, ваш друг, — послышался приглушённый, но уже знакомый нам голос, и не успел я открыть дверь, как хопи проскользнул внутрь; левой рукой он крепко прижимал к груди короткий увесистый лук и несколько стрел. — О, откуда это? — воскликнула Ханна, как только я запер дверь на замок. — Из пещеры. Из кивы Бога дождя. Его вынесли старцы. Тетива совсем сгнила, да и обмотка тоже. Но у нас полно оленьих жил. Гляньте-ка: я смастерил новую тетиву и заново привязал наконечники, — мягко ответил он и поднёс находку к свету, чтобы мы могли её рассмотреть. Наконечники были удивительно маленького размера, все пять из почти прозрачного камня. — Наконечники из вулканического стекла! — сказал я. — Археологи называют его обсидианом. Я вытаращил глаза, и челюсть у меня, наверное, отвисла. Такие термины были мне в новинку, а теперь передо мной сидит индеец и сыплет ими на чистом английском языке, ну и дела! Я совсем стушевался. — Вот дурачок, не знаешь, кто такие археологи? — воскликнула Ханна. — Те, кто изучает древние народы — их жилища, обиход и ремёсла. Я общался с одним из них и многому у него научился — среди прочего, что такой камень называется обсидианом, — объяснил молодой хопи. Я был совершенно потрясён. Как много знал этот индеец из пустыни по сравнению со мной! — Но как же старцы смогли проникнуть в пещеру, ведь упавший с потолка камень перекрыл вход!.. — спросила Ханна. — Вы, должно быть, не заметили, что камень был расколот надвое? Нет? Мы расширили трещину при помощи короткого шеста, обвязали одну из частей моей ивовой плетёной верёвкой, и все вместе вытащили его наружу, затем проделали то же самое со второй частью. — А теперь я расскажу вам нечто удивительное, — продолжил он, как будто ничего удивительного ещё не произошло, с тех пор как он вошёл! — Но прежде ответьте мне, есть ли новости о тех недобрых людях в лесу? Видели ли вы их? Я отвечал, что мы их больше не видели, и людям шерифа, судя по всему, не удалось их отыскать. — Тогда приступим к удивительному, — сказал он. — Итак, путь был расчищен, и старцы вступили в проход, который раньше перегораживал камень; вдруг тот, что шёл впереди, освещая дорогу сосновой лучиной, встал как вкопанный и закричал так громко, что даже мне было слышно: «Здесь смерть! Здесь кости человеческие!» Больше я ничего не расслышал — до начала спуска, где я располагался, доходил только невнятный гул терявшихся в коридорах пещеры слов. Но вскоре они гуськом, пятясь, вернулись, один за другим вскарабкались наверх по ивовой верёвке и уселись прямо за мной, а старец Белый Олень — тот, что шёл впереди всех, — произнёс: — Братья, кости эти принадлежат апачу. В том нет никаких сомнений: подняв лучину повыше, я увидел на ногах скелета полусгнившие апачские мокасины с запрокинутым вверх носком. Подле него лежит ружьё с капсюльным замком — ещё одно верное доказательство того, что мы наткнулись на останки врага. Никто из наших людей не принёс бы оружие бледнолицых в это священное место. — Теперь это место осквернено, осквернено навеки тем, что там лежит! Остаётся только вернуться домой! — в отчаянии вскричал один из старцев. — О, вовсе нет, — продолжил Белый Олень. — Только подумайте! Бог дождя сам обрушил эту глыбу вниз, чтобы заточить нашего врага в пещере. И оттого он только больше полюбил это место. Он точно так же ненавидит апачей. Они терпеть не могут дождь — тот проникает сквозь жалкие крыши их тростниковых хижинок и мочит шкуры, — поэтому и не возносят мольбы об обильных ливнях. — Но когда мы спустимся туда, то непременно потревожим то, что лежит в проходе, — кости апача — и будем запятнаны. Тогда наши молитвы обернутся пустым звуком, — сказал другой старец. — Проход будет расчищен — этим займётся наш юный помощник, — проговорил Белый Олень. — Как?! Если я вытащу оттуда эти кости да ещё и ружьё, то буду сам осквернён! — воскликнул я. — Но ты сопровождаешь нас в том числе и для того, чтобы помочь нам избежать скверны, — обратился он ко мне. — Конечно, ты будешь запятнан, но по возвращении на Ораиби в киве клана Флейты будет немедленно проведён обряд очищения. — Как следует поступить с останками врага и его вещами? — спросил я. — Ты вынесешь их из прохода к краю пропасти, ведущей в Подземный мир, я произнесу молитву, и ты столкнёшь их туда, — сказал он. Я спустился к нему по верёвочной лестнице, он зажёг для меня сосновую лучину… — Но спички сделаны белыми людьми! — воскликнула Ханна, и я улыбнулся, уверенный, что тем самым мы обнаружили непоследовательность людей его племени. Он тоже улыбнулся и продолжил: — Мы принесли с собой орудия для розжига из кивы клана Флейты: плоскую дощечку и заострённую палочку, вроде древка стрелы. Палочку прижимают острым концом к дощечке, обкладывают сухими веточками и крутят меж ладоней до тех пор, пока она не загорится и от неё не займутся щепки. Так мы добываем огонь — древним, истинно природным способом! Итак, я взял горящую лучину, спустился и вскоре наткнулся на кости апача и лежащее у его ног ружьё. Рядом я обнаружил мешочек из сыромятной кожи с пулями и пороховницу; я потряс её — она оказалась пуста; в тот же момент мне стало совершенно ясно, что здесь произошло, и я рассмеялся: этот апач направился в киву, чтобы уничтожить подношения моего племени Богу дождя, но очутился в ловушке и начал палить из ружья в надежде, что его соплеменники, разбившие лагерь неподалёку, услышат выстрелы и придут на помощь. Надежда его иссякла вместе с порохом, и когда он выстрелил в последний раз, не получив ответа, стало очевидно, что смерти не избежать. О, знаю, он стёр пальцы в кровь, пытаясь отодвинуть злосчастный камень. А Бог дождя лишь ухмылялся на призывы о помощи к апачским богам. Он страдал сначала от жажды, затем от голода и испустил дух после многих дней мучений. — Ха-ха-ха, жалкий апачский пёс! Тебе не по зубам наша святыня! — сказал я и, обойдя кости, принялся толкать их перед собой вместе с лежавшим рядом ножом в истлевших ножнах, и так до края обрыва. Над останками врага возвышался Белый Олень, а остальные старцы смотрели на нас сверху вниз. Белый Олень произнёс особую молитву и дал мне знак. Я собрал всё в кучу и столкнул её с выступа в бездну внутри горы, уходящую в Подземный мир. Мы долго слушали, как кости гремят, то и дело ударяясь о стены. И молвил Белый Олень: — Наши предки в стране изобилия и счастья, откуда все мы родом и куда мы все однажды вернёмся, будут ликовать, получив посланный им дар. Они попляшут на этих апачских костях! После этих слов он забрал у меня лучину и сам полез в проход. Я же забрался наверх и вместе с остальными стал ожидать его возвращения. Его не было так долго, что мы начали беспокоиться. Но наконец он появился и, выбравшись из пещеры, вручил мне старинный лук со стрелами и отвалившимися от них наконечниками, наказав починить его, чтобы у нас было настоящее оружие. По его словам, он нашёл их благодаря подробнейшему описанию кивы, хранимому жрецами клана Флейты: единственное несоответствие заключалось в том, что остался только один из упомянутых священных глиняных кувшинов — изящный, с узким горлышком и чёрным по белому изображением дождевых облаков, молний и ветров. Остальные были разбиты о каменный пол — это, конечно, дело рук того апача, пойманного Богом дождя в ловушку. Повсюду лежала древесная пыль — истёртые временем в порошок лежанки жрецов прошлого, — в куче которой он и нашёл лук со стрелами. — Что ж, весь день я выполнял поручения моих старцев, носил в пещеру лапник для постелей и хворост для разведения огня, и теперь они уже устроились в киве и начинают проводить долгие тайные ритуалы, после которых, мы надеемся, Бог дождя польёт наши засыхающие в пустыне посевы. А я, — воскликнул он, вдруг выпрямившись и сжав ладони, с сияющими глазами, — если всё получится, то уже следующей весной я стану жрецом клана Флейты, познаю секреты кивы и сам смогу молиться о дожде для посевов моих соплеменников. — Но что скажут об этом ваши учителя? — спросила его Ханна. — О, они разозлятся, очень разозлятся! Они станут бранить меня на чём свет стоит! — Не могу понять, — вставил я, — если вы так сильно презираете воззрения и религию белых людей, то для чего вы учились у них? Он посмотрел на нас с Ханной очень серьёзно перед тем, как ответить. — Я расскажу вам, — сказал он, — потому что чувствую ваше сострадание к моему народу. Сначала я противился учению. Но затем ко мне пришло осознание, что, знай я английский язык, я мог бы понимать всё, что белые говорят о моём народе, о том, какое зло они намерены ему причинить. Наши жрецы одобрили моё желание и наказали мне учиться как можно лучше, впитывая все книги и все слова учителей, чтобы стать умелым переводчиком для них и для хопи. О, я учился неустанно! И это не прошло даром. Теперь решено, что после того, как я стану жрецом клана Флейты, отправлюсь в Вашингтон к президенту и потребую некоторых изменений в жизни моего народа. Я скажу ему, что Конституция Соединённых Штатов гарантирует свободу каждому — но Бюро по делам индейцев насильно забирает наших детей в свои школы и заставляет их изучать чужую религию. Я скажу ему, что мы хотим быть свободными — так же, как белые люди. Я попрошу его отозвать своего представителя и всех остальных, включая разных миссионеров и учителей, с наших земель, чтобы мы, люди мира, могли жить в мире и покое, которые принадлежат нам по праву. — А если президент откажется — ведь он может даже отказать вам в приёме, — что тогда? — спросила Ханна. Он улыбнулся: — Тогда я обращусь в газеты, расскажу им историю нашего притеснения и наши требования, и они охотно напечатают её. Когда граждане этой великой страны прочтут её, то, несомненно, наши мольбы будут услышаны. Некоторое время мы с Ханной оторопело смотрели то друг на друга, то на молодого хопи и по сравнению с ним чувствовали себя маленькими детьми, ничего не знающими об окружающем их огромном мире и его устоях. Затем он произнёс: — Я хочу испытать вас. Скажите, чью сторону вы примете — нашу или тех людей из Вашингтона, заставляющих нас жить по своим правилам? — Вашу! Конечно же, вашу! — вскричали мы. — О, я знал! — воскликнул он, захлопав в ладоши. — Так же говорит мой добрый, мудрый друг археолог. Не единожды уверял он меня, что наши требования более чем справедливы. Разговор перешёл на другие темы, и наконец я сообщил ему, что он до сих пор не раскрыл нам своего имени. Хопи засмеялся и сказал: — Мои первые учителя дали мне имя — но не стоит об этом, оно мне не нравится. Моё настоящее имя — Поющая Лягушка. — Ха! Вам смешно! — повернулся он к Ханне и сам расплылся в улыбке. — Однако для нас это имя издревле почётно и уважаемо. Лягушки приносят дождь. Для нас они священны — ни один хопи никогда не станет убивать лягушку. Мы проводим церемонию лягушачьего танца, она очень красива. Когда земля в наших садах трескается от иссушения, жрецы собирают юношей племени у истока ручья, где они молятся Древней Лягушке о дожде, поют лягушачью песнь, а затем пускаются вниз по руслу вприпрыжку, подобно лягушкам, перекатывая перед собой мелкие камешки — как бывает, когда на землю обрушивается ливень. И после этого часто начинается дождь. Мы с сестрой даже не улыбнулись во время его рассказа; оба чувствовали, что нам не следует пытаться переубедить хопи с его необычными верованиями. Но рассказы о лягушках напомнили мне кое о чём, и я произнёс: — Боюсь, вы осудите нас, но расскажу без утайки: мы исследовали всю вершину и нашли немало разных вещиц — бусин, наконечников стрел, странные деревянные палочки и бирюзовую лягушку — теперь, после ваших рассказов, мы знаем, что всё это принесли сюда давным-давно индейцы хопи. И я попросил Ханну показать наши находки. Она вытащила их из-под своей койки и разложила на столе. Увидев бирюзовую лягушку, молодой хопи вскрикнул. — О, я бы всё отдал за такую! — сказал он. — Не эту самую, поскольку мы не можем забирать обратно то, что было преподнесено богам. Это очень старинная вещь — сама по себе воплощение молитвы о дожде. Палочки тоже молитвенные, это подношение Богу дождя, так же как бусины и всё остальное. — Что это за белый материал, в который вставлена бирюза? — спросила Ханна. — Не узнаёте? Это же кусочек раковины моллюска, выловленного в Калифорнийском заливе, — она наделяет талисман ещё большей силой, ведь считается, что моллюск, наряду с лягушкой, призывает дождь. Какой-то жрец, живший много лет назад, был его ��частливым обладателем и дорожил ею больше жизни — должно быть, засуха была совершенно невыносимой, только это могло вынудить его отдать такое сокровище Богу дождя. — О, пожалуйста, расскажите об этом поподробнее! — взмолилась Ханна. — Непременно, — заверил он нас. — Я расскажу вам о том, чего даже наши жрецы не знали до тех пор, пока им не раскрыл это мой хороший друг археолог, которого я уже упоминал в своём рассказе. Не просите назвать его имя — он велел никому не сообщать его до тех пор, пока я не доберусь до Вашингтона, а может быть и даже и тогда. Прежде чем этот выдающийся учёный пришёл к нам, выучил наш язык и впоследствии был допущен в святилища для участия в секретных ритуалах, мы знали о самих себе крайне мало: разве что хопи — народ, объединивший несколько кланов. Что наш основной клан, клан Воды, пришёл в эти места с юга задолго до того, как сюда впервые ступила нога белого человека. Вскоре к ним присоединился клан шошонов, пришедший с севера, и, наконец, клан Пуэбло с востока — все они искали убежища от набегов апачей и навахо и в конечном счёте сформировали единое племя хопи, людей мира. Именно клан Воды создал религию племени, положил начало местному искусству керамики и хлопкового ткачества. Членами клана Воды были последние оставшиеся в живых из многочисленного народа, построившего сады с системой орошения в долинах рек Солт-Ривер и Хила и большие пуэбло, в которых жили. Мне довелось собственными глазами видеть руины такого поселения, Каса-Гранде, как его называют бледнолицые, примерно в сорока милях к востоку от Финикса. Толщина бетонных стен главного дома, насчитывающего четыре этажа, составляла шесть футов, и большая часть конструкций осталась целой по прошествии нескольких веков. В таких удобных, прочных домах, окружённых каналами с чистой водой для полива растений, люди жили мирно и счастливо под палящим солнцем в краю Больших кактусов. А затем пришли апачи с навахо и оттеснили их к северу, к рекам, которым вы дали названия Верде, Солт, Хила и Тонто. В их долинах беглецы выстроили свои укромные поселения, именуемые пуэбло, убежища в скалах, которые подвергались постоянным набегам врагов, пока, наконец, после нескольких столетий кочевой жизни, переселения с места на место, немногие выжившие основали своё последнее прибежище там, в пустыне, где мы и проживаем по сей день. Это всё, что мы знали о прошлом своего народа. Теперь, благодаря нашему другу археологу, нам известно намного больше. По его словам, в Олд-Мексико он видел руины подобных домов, также называемых Каса-Гранде, в которых жили предки основателей пуэбло в долинах Хилы и Солт-Ривер. Он смог доказать это, изучив обнаруженные там керамические изделия и прочие находки. Но что заставило наших далёких праотцов покинуть столь благодатную страну? Наш друг считает, на то были веские причины. Когда белые люди впервые ступили на мексиканскую землю — то был испанец Кортес со своей армией, — пришли в великий город ацтеков и покорили его, они обнаружили в домах двадцать тысяч человеческих черепов — останки людей, которых ацтеки каждый год приносили в жертву солнцу. Конечно же, с каждым годом ацтекским воинам приходилось отправляться всё дальше от дома в поисках жертв для ежегодных подношений, и в конце концов они добрались до поселений наших предков, которые, подвергаясь нападениям всё чаще, были вынуждены оставить свои дома и посевы. Такова наша история — такой она дошла до нас. Это не просто жалостливый рассказ! С незапамятных времён и поныне нас преследуют кровожадные враги, в то время как единственным нашим желанием было и остаётся жить в мире и гармонии на своей земле, выращивать маис и почитать наших богов, как они и заповедали нам. К концу повествования лицо нашего друга стало совсем печальным; нам с Ханной было искренне жаль его и его соплеменников, людей мира. Мы сказали ему об этом, но слова не могли выразить все наши чувства. И мы были рады его дружбе. Он подарил нам возможность взглянуть на привычные вещи под другим углом: с этой поры мы перестали считать, что все индейцы — никчёмные, вероломные, кровожадные дикари. Да, апачи были именно такими, но что касается хопи, людей мира, — пожалуй, нам, белым, не мешало бы взять с них пример во многих отношениях! — Что ж, полагаю, вам уже пора спать — а я обещал нести стражу сегодня ночью, — заключил наш друг. — О, думаю, никакой опасности нет. Этот грязный дезертир и воришка не просочится сквозь стены, как песок, чтобы застать нас врасплох, — сказал я. — Но в лесу орудует не только этот негодяй Генри Кинг! Поджигатели уоббли вселяют в меня куда больший страх! Считаю, мы должны дежурить всю ночь посменно! — вскричала Ханна. Об этом, конечно, не могло быть и речи — мы сразу отказались от идеи дежурства Ханны, а затем наш друг хопи и вовсе настоял на том, что будет караулить всю ночь один. Мы вышли наружу, сестра немедленно заперла за нами дверь. Мы немного посидели на краешке нашего крошечного крылечка, вслушиваясь в тишину, пытаясь уловить любые подозрительные звуки, но слышали только гулкое уханье сов, разносившееся по каньонам. Слабое свечение на востоке предвещало скорый восход луны, и мой друг сказал, что намерен нести стражу, укрывшись в густых зарослях на противоположном крае поляны. Он направился туда, а я зашёл за угол хижины и опустился на свою лежанку. Внезапно я проснулся с гнетущим чувством, что мы в беде. Поляна перед хижиной была ярко освещена луной, и я отчётливо видел ту её часть, что не была закрыта от меня стеной. Вокруг царило безмолвие, но не успел я подняться, как вдруг услышал позади себя — с западной стороны хижины — еле различимые звуки шагов. «Дезертир, поджигатели», — промелькнуло у меня в голове, но я лишь приподнялся в постели, посмотрел через плечо и тут же рухнул обратно на подушку. Почему я так сделал, не смог бы объяснить даже самому себе. Конечно, как только голова моя коснулась подушки, я снова мог смотреть только перед собой, в поле зрения были только восточный край поляны и хвойные заросли, в которых дежурил наш друг — если, конечно, не уснул. Лёжа в постели, я будто прилип к ней и не отважился бы больше приподняться — ведь кто бы ни был там, за хижиной, он, несомненно, заглядывает сейчас за угол и немедля пустит мне пулю в лоб, едва я поднимусь в рост. Нет, оставалось лишь одно — лежать тихо, как мышь, и притвориться крепко спящим. Тогда, возможно, он пройдёт мимо, не заметив спрятанную у меня под одеялом винтовку, а как только повернётся спиной, окажется у меня на мушке. Если он пришёл сюда не прямо с запада, наш хопи должен был его заметить, и нас будет уже двое против одного. Эта мысль принесла мне огромное облегчение. Впрочем, я всё равно был до смерти напуган. Вдруг снова послышались лёгкие шаги. Сердце у меня заколотилось с неведомой мне ранее силой, в горле пересохло. Я закрыл глаза, почти ничего не видя сквозь дрожащие веки. Незваный ночной гость подходил всё ближе. Казалось, я слышал его дыхание.

[apacheforest]

Глава VI. Печальная судьба индейцев хопи

Я уронил ведро и со всех ног пустился вниз по тропе; тут-то оказалось, что бегун из меня никудышный: в мгновение ока молодой хопи и четверо жрецов оставили меня далеко позади, успевая при этом подхватывать с земли камни прямо на бегу. После крика Ханны: «Джордж! Джордж! Скорее сюда!» — всё стихло. Я уже не сомневался, что с ней произошло что-то ужасное. До поляны на гребне горы оставалось всего около сотни ярдов. Добравшись до неё — намного позже остальных, — я увидел, что дверь в хижину закрыта. Определённо, Ханна кричала не из хижины, иначе её голос не звучал бы так звонко, и мы даже не услышали бы её. Я решил, что она отправилась в лес, где на неё внезапно кто-то напал — возможно, даже Двойная порция, — иначе она продолжала бы звать меня. Меня мучили самые худшие предчувствия. Но — какое счастье! — дверь хижины вдруг резко отворилась, и Ханна выбежала нам навстречу, сжимая в одной руке револьвер, а в другой — мою винтовку. — Я пошла туда, — всхлипывала она, передавая мне винтовку, — к тем елям, чтобы собрать сухого хвороста и развести огонь, и наткнулась на лежащего человека. Он вскочил на ноги, а я пустилась наутёк, к хижине, и звала тебя прямо на бегу, забежала внутрь и забаррикадировала дверь. Как же мне было страшно! Думала, он схватит меня прежде, чем доберусь до хижины! — Он бежал за тобой? — вскричал я. — Когда он поднялся, то направился прямиком ко мне. Но не знаю, сколько он меня преследовал. Обернуться и посмотреть, кто это был, я не отважилась — всё бежала и бежала до самой хижины, а когда оказалась внутри и заперла дверь, его уже и след простыл. — Но ведь ты видела, что это был за человек! Белый, апач? — Сложно сказать. Из-за сосен там очень темно, и лица не разобрать. Мне просто некогда было всматриваться — нужно было убегать! — ответила она. Мне было сложно подобрать слова. Я был в бешенстве, но страха не чувствовал, только страстно желал оказаться с глазу на глаз с обидчиком своей сестры. Молодой хопи передал старцам наш с Ханной разговор, и один из них спросил: — Есть ли у вас враги? — По лесу бродят нехорошие люди, — ответил я и рассказал им о дезертире, который, по нашим предположениям, украл нашу еду, и о поджигателях уоббли. Когда рассказ был окончен, один из старцев обратился к остальным низким, преисполненным печали голосом. — Что он говорит? — спросил я переводчика. — Слова его таковы, — торжественно отвечал тот. — Бледнолицые, апачи, навахо — все известные нам народы — убийцы, воры, лжецы! Только мы — люди мира. Мы не делаем другим ничего дурного, но сколько же страданий вынесли из-за них! Что можно было тут возразить? Ведь так всё и было. Мы с Ханной потупив головы стояли перед этими кроткими старцами. Нам было стыдно — не за себя, но за всех белых людей, причинивших им зло. — Попробуем вместе разузнать, что за человек прятался там в лесу, будь он белым или апачем, — предложил молодой хопи. — Но ваши старцы безоружны — разве они отважатся туда пойти? — сказал я. Он повернулся к ним, и все они одобрительно покивали головами, ещё сильнее сжимая в кулаках камни. Мы пересекли поляну, вступили в еловый лес, и Ханна указала на место, где спал напугавший её человек. Опавшие иголки под низко нависающими ветвями были плотно утрамбованы — скорее всего, он лежал тут достаточно долго, возможно — всю ночь. Там, где он преследовал Ханну, — на протяжении всего пары ярдов — остались чуть заметные следы. Мы обошли это место кругом, а затем ещё раз, но с большим радиусом, и тут один из старцев подозвал нас к себе, указывая на чёткие отпечатки уже хорошо известных мне широких ботинок на голой земле, ведущие вниз по склону. — Дезертир! Это снова он! — сказал я Ханне. Она не ответила, только поёжилась, будто от холода. Я объяснил остальным, что следы мне знакомы — их оставил человек, живший на дне каньона и несколько раз воровавший у нас провизию. — Наше счастье, что это не апач, не то он привёл бы с собой сородичей, чтобы снять с нас скальпы и поплясать на наших трупах, — заметил один из старцев. — Сестрёнка, другого выхода нет! Придётся просить помощи — днём следить за пожарами, а ночью сторожить наш дом я не смогу, — сказал я. — Ни в коем случае! — воскликнула она. — Мне уже ни капельки не страшно. Если бы со мной был револьвер, то вместо крика о помощи ты услышал бы выстрел. — Не приводи сюда людей, прошу тебя: я сделаю всё, что в моих силах, буду стоять на страже ночами, — взмолился молодой хопи. — Мы нашли с вами общий язык, у вас доброе сердце, и вам можно доверять. Но если сюда явится множество людей, они будут смеяться и показывать на нас пальцем, и тогда нашим старцам уже никогда не осуществить то, за чем они пришли сюда так издалека. Подобный провал просто убьёт их. — Ладно, ладно! Обойдёмся своими силами, — ответил я. Наши друзья хопи, конечно, отказались перекусить с нами и направились к ручью — побудут там некоторое время, сказали они. Мы с Ханной наскоро приготовили еду; за завтраком не проронили ни слова. Время подбиралось к семи часам, и когда мы были заняты мытьём посуды, зазвонил телефон — только после второго звонка я добрался до аппарата и, подняв трубку, чуть не оглох от рёва главного лесничего: — Крупный пожар где-то около лесопилки! Мигом на вышку, доложить обстановку! — Бегу! — закричал я. Ханна прекрасно всё слышала. — Опять эти поджигатели! И как назло, сильный ветер! Какой ужас! — вскричала она, швырнув полотенце на гвоздь, наскоро собрала хлеб и необходимые вещи в мешок и пристегнула кобуру с револьвером. Мы заперли за собой дверь, хотя особого смысла в этом не было — у Генри Кинга, несомненно, имелся ключ. Резкий ветер дул с юго-запада, и мы очень надеялись, что не разгорелись пожары, которые он мгновенно разнёс бы по всему лесу. По мере приближения к вершине порывы усиливались, и когда мы миновали еловые заросли, пришлось идти, согнувшись в три погибели, чтобы противостоять его напору. Наконец мы вскарабкались вверх к маленькому строению на самой вершине горы, я повернул прицел геодезического уровня в сторону разгорающегося пожара и тут же ринулся к телефонному аппарату, чтобы сообщить лесничему координаты. — Опять поджигатели! Опиши, что видишь! — рявкнул он. — Четыре очага возгорания, все выстроились в одну линию на протяжении приблизительно мили, с севера на юг, огонь быстро распространяется. Всё небо почернело от дыма! — кажется, я слышал, как он выругался перед тем, как положить трубку. Долгое время мы с Ханной попеременно наблюдали за пожаром в бинокль; жуткие алые языки пламени то и дело прорывались сквозь чёрное покрывало дыма. Сильный ветер дал поджигателям уоббли возможность наконец претворить свои угрозы в жизнь. Даже если лесопилка не будет уничтожена в огне, погибнет множество великолепных сосен и елей, которые пошли бы на древесину, и придётся потратить много средств на то, чтобы перенести её в другое, более подходящее для заготовки место. Словами не описать, что творилось у нас на душе, когда мы беспомощно наблюдали, как зло убивает наш прекрасный лес. Как же подло они поступают! Почему в этом огромном мире столько ненависти? Почему люди то и дело враждуют, воруют — причиняют друг другу столько боли? Мы вдруг заметили поднявшихся на вершину хопи, и Ханна произнесла: — Я думала, что никогда не смогу хорошо относиться к индейцам, но эти — совсем другие. Мне они очень нравятся, Джордж, эти люди мира, потому что они совсем как мы — тоже живут в маленьких поселениях в горах. Мы никому не делаем ничего плохого — ни соседям, ни приезжим. Почему весь мир не может быть таким? — Ну и задачки ты задаёшь! Но я точно знаю, это невозможно — и точка. Не хочу больше думать об этом, от этого сплошная головная боль. Хопи подошли к самому уступу, на котором находилась наша вышка, и мы спустились, приглашая их войти. Те покачали головой — нет, они не станут подниматься. Белые люди осквернили это святое место, поставив здесь свою хижину. Один из старцев подобрал пару-тройку осколков посуды, лежавших прямо у него под ногами, внимательно изучил их и протянул нам, чтобы мы могли хорошенько их рассмотреть. Затем индеец обратился к молодому переводчику; он хотел сказать нам пару слов. — Белые дети с добрым сердцем, — начал он, — перед вами осколки прекрасных кувшинов, оставленных здесь людьми мира. Они пролежали здесь много лет — а то и несколько веков, — открытые дождям, снегам и паляще��у солнцу, но поверхность их осталась идеально гладкой, а цвета — такими же яркими, как в день, когда их только коснулась кисть мастера. Да-да, изготовленная древними мастерами посуда была намного лучше, а рисунки на ней — не в пример красивее тех, что сейчас делают наши женщины. Впрочем, вам это может быть не очень интересно. — Интересно! Очень интересно! Расскажите нам! — воскликнула Ханна. — Тогда укроемся от ветра, — продолжил переводчик, и мы последовали за ним к восточной стороне холма. Но прежде один из старцев обратился к нам с вопросом, указывая на бушующий огонь: — Это дело рук тех недобрых бледнолицых, о которых вы говорили? — Да. Они хотят сжечь небольшую лесопилку, а с ней и весь лес, — отвечал я, и он грустно покачал головой. Мы с Ханной стояли перед старцами, сгорая от стыда за то, что им пришлось узнать, какими гнусными бывают наши сородичи. Мы уселись тесным кругом почти у самого уступа, и старый индеец продолжил свой рассказ: — Никому из нас прежде не доводилось бывать на этой священной вершине, как и нашим отцам и дедам, — обычай каждую весну совершать паломничество к жилищу Бога дождя прервался задолго до их появления на свет. Но мы, жрецы, знаем, как наши предки приходили сюда издалека и какие обряды совершали — в точности как если бы мы жили в те времена. Три дня избранные жрецы возносили молитвы и проводили в святилище на той стороне горы свои секретные ритуалы, а остальные люди — их были сотни, несколько сотен — разбивали лагерь поодаль, в лесу, также проводя дни в молитвах и ожидая великого — четвёртого — дня. Когда же он наступал, все они, мужчины и женщины, поднимались на вершину и несли с собой самые ценные вещи, а маленькие дети отдавали Богу дождя свои любимые игрушки. Они оставляли свои подношения прямо здесь, на самой высокой вершине всего хребта, где Бог дождя любил сидеть и смотреть на мир, и небольшую часть — у входа в киву, где он вершил свои таинственные деяния. Они усаживались прямо на камнях и молились, чтобы он принял их скромные дары и щедро полил их урожай. Отцы учили молитве своих маленьких сыновей, а матери — дочерей, и направляли их крошечные ручонки, приносившие в дар игрушки. Вот так-то, в те далёкие времена весь каменный уступ был усеян дарами для Бога дождя: изящными керамическими изделиями, бусами, одеждой тончайшей работы, оружием, детскими свистелками, куклами и другими игрушками. Наутро четвёртого дня жрецы покидали пещеру, исполняли танец для Бога дождя и подносили ему свои дары. Бывало, он тут же внимал их молитвам, немедленно собирая тучи над вершиной и рассеивая их, чтобы дождь смог оросить даже самые далёкие посевы хопи. Иногда он вызывал дождь не сразу, а только через некоторое время, но в те времена никогда не бывало засухи. Даже когда апачи и навахо забирались прямо сюда, на эту гору, убивая молящихся и уничтожая их подношения. Нет, даже когда из-за набегов апачей и навахо наши предки перестали подниматься на эту вершину… Лишь после того как сюда пришли первые бледнолицые, Бог дождя стал реже посылать нам дождь, позволяя нашему урожаю погибать. Поначалу только одно лето из десяти было засушливым, но в последнее время эта беда стала настигать нас всё чаще. Но за что?! Это не наша вина, не нашего древнего племени — причиной всему то, что бледнолицые делают с нашими детьми, на что мы, их отцы, вынуждены лишь беспомощно взирать, не в силах что-либо изменить. Когда в те далёкие времена наши соплеменники со склонов Ораиби впервые увидели бледнолицых, приехавших к ним через пустыню на спинах странных животных, они были напуганы. Жрецы попытались перегородить им путь священной пищей, но те не обратили на неё никакого внимания… — О, попросите его не торопиться так! Нам бы хотелось узнать про священную пищу, — обратился я к молодому хопи. Пожилые индейцы умолкли с терпеливой и благожелательной улыбкой, и молодой хопи объяснил: — Священная пища — это маис, приготовленный жрецами в киве. Его использовали различными способами — например, выкладывали поперёк тропы, ведущей наверх к одному из наших поселений как предостережение всем, кто направлялся по ней, что наверху им не будут рады, и им следует повернуть назад. Старец кивнул и продолжил свой рассказ. — Но те бледнолицые не обращали ни малейшего внимания ни на рассыпанный маис, ни на жрецов, жестами просивших их возвращаться. Вместо этого они начали палить из своих ружей, и люди в ужасе бросались врассыпную, думая, что те повелевают громом и молнией. Они поднялись к нам, на самую вершину Ораиби, и устроились на ночлег прямо в наших домах, попутно обыскивая каждую комнату. Ни один камушек в поселении не остался нетронутым, они спускались в святилища, заходить в которые имели право только жрецы. Лишь много позже люди поняли, что искали они золото — металл, совершенно не знакомый хопи, они даже не слышали о нём прежде. Раздосадованные тщетностью поисков, бледнолицые покинули Ораиби и, пройдя оставшиеся шесть поселений хопи, ушли на Запад, где исчезли бесследно. Жрецы провели обряды очищения святилищ. Прошло много лет, и воспоминания о вторжении бледнолицых стали казаться дурным сном: мы верили, что никогда более мы не увидим их бесцветные лица на землях хопи. Но по прошествии многих лет пришло ещё больше белых людей, и были они совсем не похожи на своих предшественников — всегда безоружные, обходительные, говорили тихим, приятным голосом, — и потому наши люди приняли их с радушием, предложив им кров, пищу и дрова, а женщины с радостью приносили для них воду из ручья у подножия холма. Но через некоторое время белые гости обучились нашей речи — тут-то стало ясно, что прибывшие — миссионеры, и начались неприятности. Боги хопи — исчадия ада, кивы — пристанища дьявола, заявили белые люди и запретили хопи молиться кому-либо, кроме бога бледнолицых. И тогда жрецы хопи схватили белых миссионеров, подняли их на самую вершину Ораиби и сбросили вниз; те упали на острые камни и разбились насмерть. После этого снова долгие годы мы не видели бледнолицых. Те, что приходили ранее, оказались испанцами. В следующий раз, уже при нас, появились совсем другие белые — кожа их была необыкновенно бледной, будто фарфоровой. Они совсем не трогали нас, но вели войну с апачами и навахо, отлавливали их, уводили в специальное место, где тем приходилось вести себя спокойно — и мы радовались этому как дети. А затем — не так уж давно — пришёл один из тех людей, якобы по поручению Великого Отца бледнолицых, он стал жить среди нас и обучать нас жизни белых людей. Нам больше не позволялось жить по-своему — все мы должны были следовать устоям бледнолицых и жить как они, отличаясь от них разве что цветом кожи. Один из наших старцев обратился к нему: «Той же тропой, что пришёл ты к нам, уходи немедленно. Передай своему Великому Отцу нашу благодарность за желание помочь, но мы не нуждаемся в помощи. Мы живём на этой земле уже много сотен лет и так же хотим жить дальше. Единственное, о чём мы просим Великого Отца, — оставить нас в покое». Но бледнолицый отвечал: «Великий Отец приказал мне оставаться с вами, и я не собираюсь уходить. И всё, о чём просил Великий Отец, будет исполнено». Нам нечего было возразить. Бледнолицые сделали наших грозных врагов кроткими, как овечки, и мы, безоружный народ хопи, были бессильны. Тот бледнолицый привёл за собой других, и прямо на нашей земле они построили дома для себя, школы для наших детей и святилища для поклонения своим богам. Но самое худшее заключалось в том, что они приказывали нашим детям почитать их богов, потому что боги хопи не настоящие, мы их выдумали забавы ради — так утверждали они. Все наши верования они назвали небылицами — нет никакого Подземного мира, откуда мы приходим на землю и куда возвращаемся после смерти. Нас сотворили их боги, и если мы не уверуем и не будем им молиться, то после смерти отправимся в ужасное место, охваченное пламенем, и будем гореть там вечно. Такова наша жизнь и сегодня. О, как же мучительно наблюдать, как наших детей забирают и учат своим традициям бледнолицые. Но, хотя под пристальным взоро�� учителей они возносят молитвы богам бледнолицых, в душе большинство из них продолжает почитать наших богов. Некоторые же всерьёз внимают учениям бледнолицых, и за них боги карают нас всех. Из-за этого неведомые страшные болезни уносят жизни наших соплеменников. Из-за этого Бог дождя забывает поливать наши посевы. О, горе нам, людям мира, горе нам! Юные пожарные наблюдатели с вершины этой священной горы, мы поверили вам наши беды, чтобы вы сжалились над нами и оказали нам услугу. Мы просим вас, пока вы живёте здесь в маленькой хижине и следите за лесными пожарами, проследите также за тем, чтобы эти четыре дня никто не тревожил нас, пока мы с другой стороны горы. Мы пришли издалека через пустынные земли, чтобы вымолить у Бога дождя прощение за тех, кто оставил веру, и ни в коем случае нельзя этому мешать. Вы ведь можете нам помочь! Если кто-нибудь придёт сюда — пусть даже то будут ваши друзья, — не рассказывайте им о наших обрядах и постарайтесь не подпускать их к нашему святилищу. — Да! Да! Конечно! — вскричала Ханна. — Мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы защитить вас, — пообещал я. Услышав наши горячие заверения, старцы вздохнули с облегчением; они радостно улыбались, а глаза говорившего заблестели от слёз. — Вам понадобится верёвка. Мы можем принести верёвочную лестницу из нашей хижины, — предложил я переводчику. — Но мы не можем пользоваться вещами белых людей. Я сам смастерю верёвку из ивовой коры, — ответил он. — Но как, ведь у вас нет даже ножа! — Его заменит пара острых камней, — сказал он. Они развернулись и направились обратно к источнику, чтобы забрать свои пожитки и свить верёвку, а мы тем временем направились обратно на вышку. Пожар на севере полыхал с прежней силой. — Ну вот, теперь мы знаем, откуда тут так много бусин, наконечников стрел и глиняных черепков, — произнёс я. — Да. Этот каменный уступ был храмом — святилищем Бога дождя. И в давние времена люди приносили сюда дары для него. Пусть даже их верования всего лишь выдумки. Только подумай, они приходили сюда так издалека, чтобы попросить его полить их посевы маиса. Как прекрасна такая вера! — Да. И мои верования, кажется, тоже оказались выдумкой — старец сказал, что хопи не знали золота, даже не слышали о нем! А я-то думал, что найду его в пещере в небывалых количествах. Хм, но ведь они не смогут попасть в пещеру без лома — нужно же отодвинуть камень у входа. Нам стоит добраться туда раньше них. — Не будь так уверен. Что-то мне подсказывает, что старцы прекрасно справятся без нашей помощи, — сказала Ханна. Те вскоре вернулись вместе с мешками с едой и другими вещами. В бинокль мы разглядели, что каждый нёс кувшин — конечно, до краёв наполненный водой. Молодой переводчик шёл на небольшом расстоянии, со связкой ивовых прутьев на плече. Они некоторое время продвигались вдоль гребня горы, а затем спустились по западному склону к пещере и скрылись из виду. Я почувствовал лёгкую досаду оттого, что не мог пойти с ними и увидеть, чем они будут заниматься. К полудню ветер утих. Дым от четырёх бушующих пожаров мог теперь свободно подниматься, чернота несколько рассеялась. Мы были рады это видеть — значит, пожарным удалось добраться до очагов возгорания и начать их тушить, что давало надежду на благоприятный исход. Ровно в двенадцать часов дня я сообщил, что новых пожаров не обнаружено, и к обеду мы спустились в хижину. Добравшись до края поляны, мы на мгновение остановились и осмотрелись, чтобы убедиться в отсутствии непрошенных гостей. Все наши пожитки остались на своих местах — вопреки нашим ожиданиям, что провизию могут украсть. К часу мы уже снова были на вышке. Четыре пожара бушевали по-прежнему, и мы опасались, что главному лесничему не хватило людей, чтобы взять их под контроль. День тянулся бесконечно долго. Шли часы, и желание узнать о том, как идёт тушение пожаров, становилось всё нестерпимее. И конечно же, нам было очень любопытно, чем заняты хопи на противоположном склоне горы. В шесть часов я передал вечерний отчёт в управление, и служащий сообщил мне, что лесничий сам отправился на пожар, а огонь тем временем, судя по полученным данным, продолжает захватывать всё большую площадь. Поджигателей поймать не удалось — их и след простыл. По пути к нашей хижине я предложил Ханне пройти по гребню подальше, чтобы можно было увидеть, что делают хопи в пещере, но она была неумолима: «Мы не можем так поступать! Ты же знаешь, что они не хотят посторонних наблюдателей!» Вещи в хижине по-прежнему оставались нетронутыми. Я принёс большую вязанку дров и воду из источника, мы состряпали сытный ужин, но едва ли почувствовали его вкус — надвигающаяся ночь внушала нам неподдельный ужас. Когда солнце скрылось, мы забаррикадировали входную дверь изнутри и сидели в кромешной тьме. Через некоторое время я спросил Ханну, о чём она думает. — Думаю, что Генри Кинг, видимо, спелся с этими поджиг��телями, — отвечала она. — Скорее всего, так оно и есть. Он влился в их шайку и теперь добывает для них пропитание. Только бы узнать, где они скрываются! — сказал я. — О, давай закроем шторы поплотнее и зажжём лампу, — взмолилась она. — Нет сил сидеть в темноте с мыслями об этих подлецах!

[apacheforest]

Глава V. Люди мира

Я снова передал свечу Ханне и изо всех сил попытался сдвинуть каменную плиту с места — попробовал расшатать её, затем лёг на землю, силясь отодвинуть глыбу ногами, но безуспешно. «Возвращаемся. Без лома тут не обойтись», — заключил я. Мы прошли уже половину пути к выходу, когда Ханна внезапно остановилась, поднялась на цыпочки и с выступа в стене почти под самым потолком достала несколько деревянных палочек около шести дюймов в длину и полдюйма в толщину. Даже при тусклом свете свечи нам сразу бросилось в глаза, что это не просто веточки, оставшиеся от крысиной норы: все они были заточены с одного конца, у некоторых противоположный край был украшен резьбой, а к одной из палочек крепились — будто посаженные на клей — крошечные легчайшие пёрышки. В глубине этой маленькой каменной «полочки» мы обнаружили ещё несколько палочек — восемнадцать в общей сложности — и обратили внимание, что покрывавшая пол пыль образовалась из точно таких же, но уже истлевших от времени деревянных колышков — об этом можно было судить по уцелевшим кое-где более крупным кусочкам. Когда мы брали их в руки, они мгновенно рассыпались. Поднимаясь по лестнице, мы нашли ещё несколько штук. Оказалось, палочки были окрашены, некоторые полосами трёх цветов: сверху, где резьба, белым, в центре синим и снизу чёрным. На других все полосы были одного цвета, а на некоторых была только чёрная полоса снизу. Сидя на камнях, мы долго разглядывали находки, пытаясь разгадать их назначение. Наконец Ханна уверила меня, что это были игрушки для детей — вроде кукол или деталей для какой-то игры. Меня такое объяснение почему-то не удовлетворило. Тем временем солнце почти село. Мы откинули в сторону придерживавшие лестницу камни, свернули её и, прихватив найденные палочки, отправились вниз к хижине. У входа в пещеру не осталось никаких следов нашего пребывания. Неизвестно, сколько времени пройдёт, прежде чем мы получим лом из дома, и совсем не хотелось бы, чтобы случайные посетители добрались до нашей находки. Каждое лето на вершину поднимались туристы, чтобы полюбоваться величественным пейзажем — лесным массивом и простирающейся от него к северу пустыней. Сезон уже приближался, поэтому мы тщательно спрятали лестницу и загадочные палочки у Ханны под тюфяком. Так мы будем избавлены от необходимости отвечать на лишние вопросы. Ночь прошла спокойно. Я проснулся, как обычно, на рассвете, осмотрел поляну и еловые заросли, но заметил только пару голубых соек, отгоняющих белку от дерева, где они устроили гнёздышко. Я посмеялся над собой: перед сном я был решительно настроен неустанно наблюдать всю ночь, не появится ли гризли, чьи следы я видел тогда, — но, забравшись под одеяло, уснул почти моментально и ни разу не просыпался. Выбравшись из постели, я оделся, окликнул Ханну и направился к роднику. Сестра наотрез отказывалась вставать так рано, и пришлось пригрозить ей ведёрком ледяной воды. Мне не терпелось подняться на вершину — за ночь могли появиться новые очаги возгорания. Когда мы добрались до вышки, не было и семи утра, и трудно было передать нашу радость — дыма не было видно нигде. Около девяти часов я сообщил о положении дел в управление, после чего прослушал другие сообщения и выяснил, что пожары в Гринс Пик потушены. Пожарные придерживались, однако, мнения, что произошедшее — дело рук поджигателей, поскольку все пожары начались в чаще, откуда при сильном ветре огонь стал бы быстро распространяться и нанёс бы непоправимый ущерб лесу. Они были совершенно измотаны круглосуточной работой, и главный лесничий велел им возвращаться домой, чтобы отдохнуть — люди шерифа и индейская полиция вовсю занимаются поисками поджигателей, и он постарается некоторое время их не беспокоить без крайней необходимости. Мне он разрешил уходить с вышки в пять часов, но попросил возвращаться туда перед самым закатом и докладывать обстановку. Большую часть дня мы провели, продолжая собирать бусины, которых набралось уже около двух сотен, среди находок было и несколько наконечников стрел — и всё это прямо вокруг вышки. Несомненно, ещё по меньшей мере нескольким сотням бусин удалось пока ускользнуть от наших глаз, смешавшись с землёй и мелкими камешками. Создавалось впечатление, что давным-давно ими щедро посыпали маленькую площадку на вершине, а свирепые ветра, проливные дожди и тающие снега разнесли их по склонам — и тем не менее на вершине их осталось предостаточно. Зачем, зачем те люди из прошлого этим занимались, спрашивали мы себя, пока окончательно не запутались. Ближе к вечеру Ханна сказала: «На сегодня хватит, а то уже в глазах рябит. Ну вот только ещё в этой расщелине посмотрю и всё». Через мгновение я услышал крик: «Сюда! Скорее! Только посмотри, что я нашла!» Находка и впрямь была внушительной: на белёсом овальном покрытии, размер которого не превышал трёх дюймов, были выложены, подобно мозаике, кусочки бирюзы в форме лягушки. Они держались при помощи чего-то похожего на чёрную смолу. Над головой лягушки было отверстие, по всей видимости предназначенное для продевания шнурка. Это была очень тонкая работа. — Женское украшение! Носить такое наверняка было большой честью! — воскликнула Ханна. — Любая женщина была бы счастлива иметь такое. И я сама его надену, как только найду подходящую цепочку! — Да, красивое, — сказал я. — Эти древние мастера наверняка создавали такие искусные вещицы и из золота. Как доберёмся до пещеры, обязательно найдём много сокровищ! В пять вечера я передал, что пожаров нет, и мы вернулись в хижину, спрятали новые находки в коробочку, уже наполовину заполненную бусинами и наконечниками стрел, а затем плотно поужинали. Помыв посуду и принеся дров на вечер и утро, мы отправились обратно на вершину. И снова я сообщил, что пожаров не обнаружено. — Посмотри-ка ещё внимательнее, особенно со стороны Гринс Пик, — сказал главный лесничий. — Дыма не видно ни со стороны Гринс Пик, ни где-либо ещё, — уверил я его, ещё раз внимательно осмотревшись по сторонам с биноклем, и он разрешил мне идти. Когда мы спустились к хижине, уже смеркалось. Мы плотно закрыли дверь, зажгли лампу и устроились почитать часок-другой. Внезапно в дверь тихо постучали; мы в ужасе уставились друг на друга: не было слышно ни малейшего шороха приближающихся шагов, ни скрипа ступеней крыльца. В глазах Ханны застыла мольба — не подходи к двери! Но стук повторился — на сей раз чуть громче. Я поднялся, на цыпочках приблизился к выходу и резко дёрнул за ручку. Дверь отворилась, и Ханна вскрикнула от испуга: в ярком свете лампы перед нами предстал индеец. Молодой. Не апач. Волосы подстрижены коротко, как у меня. Одет в леггины*, рубашку и тёмно-синюю шерстяную накидку; на ногах простые мокасины из оленьей кожи. Пониже меня ростом, статный, с приятным лицом. И пока мы таращились на него, он, улыбнувшись, поклонился и произнёс на прекрасном английском языке: — Добрый вечер! Позволите войти? Это потрясло меня до глубины души — индеец в национальной накидке хорошо говорит по-английски! Кажется, я уставился на него, открыв рот от изумления. Из оцепенения меня вывел голос Ханны, произнёсшей: — Да, проходите, пожалуйста. Присаживайтесь. Он присел на сундук с провизией и огляделся, а затем произнёс: — Чудесная у вас тут хижина. Мы не ожидали увидеть её на вершине этой великой горы и белых людей тоже. — Мы?! Так вас тут много! — воскликнул я. — Да. Я хопи. Со мной четверо моих старших соплеменников. Мы проделали долгий путь через пустыню, чтобы подняться на эту вершину для молитвы. — Для молитвы?! Сюда? — спросил я. — Да, — коротко ответил он, и почему-то у нас пропало желание продолжать расспросы. — Вы поужинаете с нами? — предложила Ханна. — Нет, благодарю. Я разделил трапезу с людьми из своего племени. Кроме того, я не должен есть еду белых людей — по крайней мере пока мои старшие соплеменники не совершат то, зачем пришли. Мы совсем растерялись и только смотрели на него во все глаза. Наконец Ханна произнесла: — Вы говорите по-английски не хуже нас. — Я четыре года посещал индейскую школу в Финиксе, а потом ещё четыре года школу в Карлайсле, это в Пенсильвании, и вернулся оттуда только два месяца назад. В этот момент у нас с Ханной промелькнула одна и та же мысль: у этого молодого индейца было больше возможностей, чем мы могли себе представить. Он ездил на автомобилях, видел огромные города востока, где живут миллионы людей, безбрежный океан и большие корабли; восемь лет ходил в хорошую школу. Да по сравнению с ним мы вообще ничего не знали о мире! — Вам, должно быть, нравилось ходить в школу, — сказал я. — У меня не было выбора. Государство обязывает нас посещать свои школы. О, как это претит моим людям! — воскликнул он, и в его глазах на мгновение вспыхнул огонь. Но после спросил уже спокойно: — А вы двое — почему вы здесь? Я рассказал, что работаю пожарным наблюдателем, а моя сестра временно составляет мне компанию; что на самой вершине расположена вышка, где я провожу светлое время суток, следя за обстановкой в лесу, и докладываю о ней в Лесную службу. Когда мой рассказ был окончен, он задумчиво склонил голову и сказал: — Мы очень удивились, обнаружив вашу хижину. Даже не знаю, что скажут мои старшие соплеменники, когда узнают, что есть ещё одна там, наверху. Это никак не сходится с их планом. — Где они сейчас? И что с вашими лошадьми? — спросила Ханна. — Завидев вашу хижину, мы развернулись и разбили лагерь чуть поодаль, за ручьём. Лошадей у нас нет. Мы пришли сюда пешком, как и наши предки сотни лет назад, — ответил он. — Но расскажите же! Почему вы пришли сюда со старшими представителями вашего племени? Мы просто умираем от любопытства! — умоляюще воскликнула Ханна и улыбнулась ему. Он пристально посмотрел на неё, потом на меня. Прошло некоторое время, прежде чем он наконец сказал: — Вижу, у вас доброе сердце. Вы не сможете поверить, но и не станете смеяться над нашими верованиями, поэтому я расскажу вам, для чего мы пришли на эту великую вершину. — Три лета подряд на наших пустынных холмах почти не идёт дождь. С каждым годом урожай кукурузы, бобов и тыквы скудеет, и мы вынуждены были использовать почти все запасы, оставшиеся с более плодородных лет. Этим же летом дожди прекратились вовсе, и наши жрецы сказали: «Три года мы молились Богу дождя, чтобы он подарил обильную живительную влагу нашим посевам, дабы голодная смерть не стала нашим уделом. Должно быть, он рассержен на нас. Возможно, он далеко и не слышит наших молитв. Если в этом году дождя не будет, многие из нас погибнут от нехватки пищи. Нам остаётся только одно — подняться на вершину этой горы к самому его дому, где он точно услышит наши мольбы и увидит наши подношения». Люди нашего племени очень хотели, чтобы жрецы совершили это паломничество. Когда-то давным-давно каждую весну жрецы вместе с мужчинами, женщинами и детьми племени приходили к дому Бога дождя на самой вершине горы, чтобы поднести ему дары, и в те времена ни одно лето не было засушливым, ибо Бог дождя внимал их молитвам и щедро поливал их посевы. Наш необычный гость умолк. Слова его звучали решительно и искренне; сейчас же казалось, что он глубоко раздумывает над тем, о чём нам ещё поведать. Конечно, если он думал действительно о нас. Взгляд посетителя блуждал где-то очень далеко; он будто совсем позабыл о нас. Мы с Ханной затаив дыхание ждали продолжения рассказа. Бог дождя, молитвы и подношения на вершине горы — всё это было для нас в новинку, как будто мы вдруг перенеслись в совершенно иной мир. — Все наши жрецы выразили готовность отправиться в путь, и их решение горячо поддержали все члены племени. Но миссионеры твердили, что пора положить конец этим «варварским обычаям». Они бы не оставили в покое нашего агента, а их влияние в Вашингтоне столь велико, что тот не позволил бы нам осуществить задуманное, поэтому пришлось уходить ночью пустынными дорогами, крадучись, как воры… После долгих обсуждений были избраны четверо жрецов, которым предстояло пройти по следам наших далёких предков к жилищу Бога дождя. Меня отправили вместе с ними в качестве переводчика, потому что со временем, когда познаю всё, чему меня могут научить старшие, я сам стану жрецом, хранителем веры нашего клана Флейты. Было решено, что жрецы отправятся к Богу дождя в точности как их прадеды: без вещей и одежды, созданных руками белых, и не станут употреблять их пищу. Почему? Дело в том, что, по мнению некоторых наших жрецов, Бог дождя покарал нас как раз за то, что наши дети изучают религию бледнолицых. И именно потому нас настигла засуха. Как будто в наших силах что-то изменить! Наши жизни и жизни наших детей оказались в руках белых людей, и мы не можем что-либо сделать. Но если жрецы придут к Богу дождя без малейших следов оскверняющей их связи с бледнолицыми, разве сможет он отказать в их просьбе? Итак, много дней подряд мы готовились и молились, прежде чем однажды ночью отправиться в путь по этой древней тропе на вершину горы, на которую не ступала нога людей нашего племени по меньшей мере сотню лет. Лишь немногие из тех, кто уходил по ней, смогли вернуться: наши заклятые враги апачи убили большинство мужчин и захватили в плен почти всех женщин и детей. Мы безоружны, и страх перед апачами велик. Но мы не могли взять с собой ружья: оружие бледнолицых разозлит Бога дождя, кремнёвых наконечников для стрел у нас не осталось, а мастерить их мы разучились. Скажите мне, видели ли вы апачей здесь, на вершине? — Нет, ни одного здесь не видел, — ответил я ему. — Им не разрешают носить оружие. К тому же они под надёжной охраной — в Форте Апачи, в шестидесяти милях отсюда, четыре кавалерийских полка. — Но я слышал, что некоторые из них всё же носят оружие. — Да — иногда им удаётся сохранить пару ружей втайне от солдат, и время от времени они ускользают, чтобы поохотиться на оленей. — На оленей? — многозначительно спросил он. — Бывало, что в этих горах находили трупы жестоко убитых белых, — ответил я. — Конечно! Апачи счастливы и довольны только причиняя людям смертельные мучения! — воскликнул он. — Апачи и навахо как только не изощрялись! — продолжал он. — Когда-то нас было намного больше. Сейчас же осталась лишь горстка наших людей, живущих на скалистых утёсах посреди бескрайней пустыни, возлагающих все свои надежды на дождь, что польёт их посевы. Нет! Нас были тысячи, много тысяч, мы жили далеко на юге, на Красной земле, в краю Больших кактусов, и называли нас, как и ныне, людьми мира. В долинах мы строили двух- и трёхэтажные пуэбло, просторные дома со множеством комнат. По широким, глубоким каналам из реки поступала вода для полива наших плантаций, простиравшихся далеко за пределы плодородных долин, в пустыню. Мы выращивали сочный маис, бобы, тыкву, сахарный тростник, табак и хлопок. Мы были богаты! Мы, люди мира, были богаты и счастливы! Но счастье было недолгим. Задолго до того, как пришли первые белые люди… — Мы знаем, что это были за люди, это Коронадо, испанский конкистадор, со своим небольшим отрядом. Они пришли сюда в 1540 году, — перебила Ханна. — Верно. И они принесли с собой ещё больше несчастий! Но, как я говорил, за много лет до этого у нас уже появились новые свирепые враги — апачи и их братья навахо. Те убивали нас прямо на наших полях; подстерегали из засады охотников, уничтожали урожай. В конце концов нам пришлось покинуть просторные, плодородные долины с прекрасной оросительной системой и направиться на север, в горы, где в глубоких каньонах мы выстроили новые дома. Но апачи и навахо настигали нас и там. Нас становилось всё меньше и меньше. Наконец немногие выжившие ушли ещё дальше, в пустыню, где мы живём и поныне. Наши враги наведывались и туда, но им не удалось преодолеть узкие крутые тропы, ведущие к нашим пуэбло, и потому они не смогли стереть наш народ с лица земли. — Теперь вы знаете историю моего народа, — заключил наш гость, переходя почти на шёпот, а в полном горечи взгляде постепенно затухал яростный огонь. — Но вы говорили, что Коронадо также причинил вам немало страданий, — сказала Ханна. — Что же с ним? — Да. Мой народ называл его “вождь в защитных одеждах” — конечно, потому, что он и все его люди были одеты в рубашку, леггины и носили железный головной убор. Но сейчас я не смогу рассказать вам об этом: меня ожидают наши старцы. Мы пробудем здесь четыре дня, и вы ещё услышите эту историю. Доброй вам ночи! Он ушёл, плотно прикрыв за собой дверь, а мы с Ханной чувствовали, будто побывали в каком-то другом мире. Как много знал этот молодой индеец! Какую ужасную историю преследования своего народа он нам поведал! Теперь мы ещё сильнее боялись ненавистных апачей, прячущихся где-то совсем неподалёку, на южном склоне. Можно не сомневаться, что, если они обнаружат нашего сегодняшнего гостя и его соплеменников, снова прольётся кровь — прямо на нашей вершине. Как, должно быть, будут ликовать апачи, заполучив — в наши-то дни! — скальпы пятерых индейцев хопи! Той ночью мы уже не возвращались к чтению — произошедшее дало нам больше пищи для размышлений, чем что-либо написанное в книгах. Пока я собирался на выход, к своей лежанке у стен хижины, Ханна сказала: «Конечно, то, что мы услышали о Боге дождя и его доме на вершине нашей горы, это всего лишь сказочка, нелепое порождение ума невежественных людей, но ничего не могу с собой поделать. Словами не опишешь, но, но… Во мне как будто всё смешалось!» Я не ответил. Но, засыпая, я всей душой тянулся к несчастным гонимым людям мира, тем четверым старцам у нашего ручья, отдыхающим от долгого перехода по душной и пыльной пустыне, твёрдо верящим, что Бог дождя внемлет их мольбам здесь, на этой изувеченной бурями вершине. Я проснулся раньше обычного, позвал Ханну и направился вниз за водой. Приблизившись к ручью, я услышал низкий, приятный голос, вдохновенно призывающий к чему-то. Обогнув пару сосен, я застыл на месте: наш вчерашний гость сидел у маленького костра вместе с тремя своими старшими соплеменниками. Четвёртый стоял напротив, подняв руки, и говорил что-то с большим воодушевлением; я вдруг почувствовал, что он обращается к восходящему солнцу. Осторожно сделав пару шагов назад и укрывшись в еловых ветвях, я ждал, пока он закончит говорить, и только после этого спустился к ним. Молодой хопи приветствовал меня и что-то сказал старцам, после чего они по очереди пожали мне руку, и тот, что минутой ранее обращал свои мольбы к солнцу, передал через переводчика следующие слова: — Нам рассказали о вас вчера вечером. Хорошо, что вы следите за теми, кто поджигает лес: деревья любят жизнь не меньше нас. Другой продолжил: — Нам сказали, что на вершине горы есть маленький домик. Скажите, где именно он находится? — Прямо на небольшом каменном уступе на южной оконечности вершины, — ответил я. После того как мои слова были переведены на их язык, они многозначительно переглянулись и некоторое время о чём-то говорили между собой, а молодой хопи внимательно прислушивался к каждому их слову. Я смотрел на них и думал про себя, что, хотя их лица огрубели и были испещрены морщинами, они светились удивительной добротой и мудростью, каких до сей поры мне ещё не доводилось встречать. Их седые волосы, стянутые полоской из оленьей кожи, едва касались плеч, а одежда — как и у молодого хопи — была сшита из тёмно-синей шерсти грубой выделки. Под деревом у костра лежало несколько туго набитых мешков из оленьей кожи — вероятно, то были их запасы провизии, подумал я. Почти у самого огня стояло пять небольших расписных мисочек, очень похожих на посуду, черепки которой были разбросаны возле пожарной вышки и входа в мою пещеру. Один из старцев вновь обратился ко мне, а остальные, казалось, прислушивались к моим словам затаив дыхание. — Вам хорошо знакома вершина этой горы? — спросил он. — Да, — отвечал я. — Видели ли вы проход меж камней на северной её оконечности, если немного спуститься к противоположному склону? — Да. — Вы спускались в него? — Да, — снова ответил я. И после того как мой ответ был им передан, они вдруг совсем поникли и вздыхали тяжело, будто страдая от сильной боли, а молодой толмач посмотрел на меня с немым укором. — Но мне удалось пройти совсем немного — проход перекрыт сорвавшейся сверху каменной глыбой, — добавил я. Молодой индеец захлопал в ладоши и вскричал: — Прекрасно! Прекрасно! После того как мои слова были переданы старцам, они воспрянули духом, посмотрели на меня с улыбкой и оживлённо заговорили — все четверо разом. — Они рады, что вы не зашли слишком глубоко. Эта пещера — кива Бога дождя, или, как вы бы сказали, храм. Только он и некоторые из наших жрецов — вот эти четверо — могут туда входить. Пройдите вы чуть дальше — и святилище было бы осквернено. Даже я не имею дозволения туда спуститься, поскольку я всего лишь, можно сказать, ученик. Эти жрецы делятся со мной своим тайным знанием и направляют меня — о, немало времени требуется, чтобы стать настоящим жрецом. — Вы можете рассказать мне, что находится в этой пещере — или киве, как вы её называете? — Я знаю об этом не больше вашего, а если бы и знал, не осмелился бы произнести вслух имена вещей столь священных, — ответил он. Я повернулся к ручью, чтобы наполнить ведро, и услышал крик Ханны — она звала меня. ___ *Леггины — отдельно скроенные кожаные или суконные штанины, привязываемые к поясу, которые носили индейцы всех племён. Леггины украшались бахромой, бисерными полосами и прядями конских волос.

[apacheforest]

Глава IV В погоне за дезертиром.

— Как бы не так. Мы сами с ним расквитаемся, — мрачно отозвался дядя Джон. — Ты говоришь «мы» — значит, мне можно пойти с тобой? — спро��ил я. — Конечно. Возможно, мне понадобится твоя помощь, когда надо будет загнать его в угол. А Ханна последит за пожарами, пока тебя не будет, — ответил он. — О нет! Ни за что! Ни за какие коврижки не останусь тут одна! — вскричала моя сестра. — В таком случае пойдёшь с нами. Телефон не работает, так что даже если останешься на вышке и увидишь пожар, всё равно не сможешь никому сообщить. Итак, пообедаем — и в путь, — обратился к ней дядя Джон. Ханна не ответила. Отвернувшись, она направилась к плите, чтобы развести огонь, и я увидел страх в её глазах. Разумеется, я расспросил дядю Джона о поджигателях, но он знал не больше моего, и, по его мнению, попытки их изловить едва ли могли увенчаться успехом. Затем я рассказал ему о найденной пещере и о старине Двойной порции. После обеда мы принялись обсуждать план поимки дезертира. Нам предстояло пройти сквозь чащу и спуститься в каньон чуть ниже того места, где я видел костёр, а затем очень осторожно подняться и схватить преступника. — Страшно? — обратился к Ханне дядя Джон, пока она мыла посуду. — Может, и страшно, но я всё равно пойду с вами! — ответила она. Мы оседлали наших скакунов, Ханна пристегнула револьвер, и мы начали спускаться по тропинке к нашей хижине. Здесь нас ждала лошадь дяди Джона, которую тот оставил на привязи; она беспокойно топтала землю. После четырёх-пяти сотен ярдов пути по краю разлома начался спуск в каньон. С лёгкостью пройдя ельник, мы с большой осторожностью пробирались по тропе, усеянной небольшими каменными уступами. Одно неверное движение — и скатившийся камень сообщит преступнику о наших намерениях. Дно каньона оказалось очень узким, покрытым множеством валунов — некоторые из них были величиной с дом, — лишь кое-где по берегу ручья росли ивовые деревца. Наш путь к поляне лежал на юг, поэтому мы перешли ручей и направились к цели. Почти сразу нам попалась хорошо утоптанная звериная тропа, идущая вдоль ручья на высоте пятидесяти ярдов. Не успели мы далеко продвинуться по ней, как дядя Джон, шедший впереди, указал на размытое в грязи место: там виднелись наполовину скрытые отпечатками копыт оленя человеческие следы, ведущие вверх по тропе. — Прошёл тут несколько дней назад. В армейских широких ботинках, — шёпотом обернулся он к нам. — Полагаю, скоро господин Дезертир будет в наших руках, poco pronto*! — Но он будет драться! — произнесла Ханна. — Тот, кто поднимает руку на жену, не воин. Впрочем, теперь тебе лучше держаться от нас на приличном расстоянии, — отвечал дядя Джон. Ханна не произнесла ни слова. Мы продолжили путь, но, вместо того чтобы отстать, она старалась держаться ещё ближе ко мне. Дядя Джон, обернувшись, жестом попросил её сбавить шаг. В ответ она так решительно мотнула головой, что косички взметнулись, описав полукруг. Щёки раскраснелись, глазёнки бегают — мы едва сдерживали смех, зажав рот ладонями. Однако на самом деле было совсем не до смеха. Что может заставить дезертира оставить попытки сопротивления, когда перед ним открывается перспектива провести за решёткой не один год? Я был готов к любому исходу событий, но, положа руку на сердце, страстно желал, чтобы Генри Кинг никогда не появлялся в наших горах. Мы постепенно замедляли шаг, следуя по проторённой тропе, и наконец нашему взору предстала открытая поляна, покрытая густой травой. Здесь мы остановились и продолжили поиски в окружавшем её лесу. Справа было обнаружено несколько поваленных стволов, а у одной молодой ёлочки были полностью обрублены ветви — конечно, для мягкой постели, — но никаких следов дезертира не было и в помине. «Стойте тут, пока я осмотрюсь», — велел нам дядя Джон, повернул налево и вскоре исчез. Ханна встала у меня за спиной, положив руку на рукоять револьвера, и мы остались ждать, едва дыша от страха. Казалось, прошло несколько часов, пока до нас не донёсся голос дяди Джона: «Идём! Вперёд, ребятки! Птичка улетела!» Я поставил курок на предохранитель, а Ханна убрала револьвер в кобуру. Напряжение сразу же спало, и я почувствовал смертельную усталость. Добравшись до края поляны, мы обнаружили дядю Джона, внимательно изучавшего что-то под старой елью с размашистыми ветвями. — Вот спаленка этого воришки, — сказал он, указывая на толстый настил из лапника. — У него и одеяло было — вон клочки ваты разбросаны, — а там, у ручья, он разводил огонь. Подойдя поближе, мы обнаружили кость от окорока, несколько пустых консервных банок и пару рваных носков в нескольких футах от ручья. Куча золы и полуобгоревших прутьев была залита водой. — Да, птичка определённо улетела! — повторил дядя Джон. — Так это он напугал оленей и индюшек! Он направляется на запад! Туда, за холм! Но мы не видели, чтобы он переходил по голому склону! — О чём это ты говоришь? Объясни-ка, — перебил меня дядя Джон. И, выслушав мой рассказ, заявил: — Конечно, это был он. Но он не стал бы переходить кряж в этом месте, здесь всё открыто для обзора — он прошёл южнее, через лес. Идём, мы наверняка сможем отыскать там его следы. И мы действительно их нашли, почти сразу — от противоположного края поляны они вели вверх по каньону. Почему этот человек покинул безопасное место, где он мог спокойно жить за счёт мелкого воровства, и куда мог направляться? — С этим-то всё понятно, — сказала Ханна. — Прошлой ночью он поднялся на вершину и увидел, что мы перенесли провизию на вышку, понял, что его кража была обнаружена и пора умывать руки. — С голоду он не умрёт — будет промышлять воровством в поселении скотоводов, в резервации — там найдёт чем прокормиться. Как только линия заработает, нужно будет сообщить об этом. Что ж, возвращаемся! Тьфу! Злости не хватает! Твой дядя Клив и другие солдаты сражаются с этими гуннами, не жалея живота своего, а этот жалкий трус прячется в нашем лесу, поддерживая свою никчёмную жизнь нашими запасами. Ну, может, ещё поймаем его! — в сердцах выпалил дядя Джон. Едва мы добрались до хижины и перевели дыхание после долгого подъёма, как на тропе показались служащие телефонной линии. Я попросил дядю не говорить им и вообще никому о найденной мной пещере — хотел разведать всё сам. — Ну вот, дружище, — сказал один из них, слезая с лошади, — теперь можешь звонить в управление — линия в порядке. Обрыв был ниже, совсем недалеко, не более чем в трёх сотнях ярдов отсюда. Хотя какой уж там обрыв — провод был просто-напросто перерезан! Как будто острым камнем. Кто, чёрт возьми, мог такое натворить?! — Генри Кинг! Проклятый дезертир и воришка, что украл продукты! — вскричали мы. Дядя Джон принялся пересказывать уже знакомую нам историю, а я пошёл к телефону и передал всё главному лесничему в Спрингервилле. Он обещал попросить индейского агента из резервации, чтобы тот дал задание апачской полиции изловить Кинга. Тем временем ни полиции, ни людям шерифа не удалось поймать поджигателей, и все надеялись, что те уже покинули наши места. Тем не менее я должен был по-прежнему оставаться на вышке с рассвета и до заката, пока не будет новых приказов. Дядя Джон торопился домой и настоял, чтобы Ханна вернулась с ним. Однако сначала с помощью служащих телефонной станции он помог перенести мои вещи с вершины обратно в хижину, погрузив их на лошадей, что позволило спуститься всего лишь раз. Ханна оставила свёрток со своим постельным бельём, сказав, что скоро вернётся и будет вместе со мной исследовать пещеру. Итак, около четырёх часов пополудни я вновь остался на вершине Маунт Томас совсем один. И тиски одиночества сжимались всё сильнее, когда в сумерках я спустился в хижину, на скорую руку приготовил ужин, так же быстро проглотил его и завалился в постель. И думал о Генри Кинге. Зачем ему понадобилось перерезать телефонный провод? Быть может, он намеревался основательно пройтись по нашим припасам, а заодно лишить возможности сообщить в полицию о происшедшем, пока он не покинет Маунт Томас? Да, пожалуй, это самое разумное объяснение. А ещё нужно было замазать оставшиеся трещины в стенах хижины — вот только когда? На следующий день я поднялся в половину четвёртого утра, позавтракал и развёл снаружи небольшой костёр, при свете которого намесил ещё грязи, заполнил ею все просветы и разровнял куском картона. Таким образом, вскоре после рассвета работа была окончена. Я вымыл руки, помыл посуду, состряпал обед, прихватил винтовку и, заперев дверь хижины, поспешил на вершину. Солнце только начинало подниматься. Низкая гряда облаков тянулась с юга. Окинув взглядом бесконечные лесные просторы, я не увидел ни малейших признаков пожара. Пять чернохвостых оленей мирно паслись на водоразделе Уайт-Ривер. Я наблюдал за ними в бинокль, пока они не скрылись в густом лесу, покрывающем хребет почти до самой вершины. У этих юнцов на голове торчали смешные отростки будущих рогов; к сентябрю они превратятся в роскошную ветвистую корону. Вереница чёрных туч продолжила наступление с юга, и в восемь часов разразилась первая летняя гроза. С первым же раскатом грома я покинул вышку и устремился вниз, к хижине. Оглушительные раскаты эхом прокатились по глубоким каньонам, а вершина была объята ослепляющим пламенем — зигзаги молний, похожие на огромные огненные ��трелы, градом сыпались на камни, будто раскалывая их на части. Я уже не сомневался, что вышка будет разрушена, несмотря на установленный на её крыше громоотвод. Буря принесла с собой лишь небольшой дождь, но я дрожал от холода и, добравшись до хижины, сразу развёл огонь. В девять вечера я позвонил в управление и сообщил о налетевшей буре; мне было велено возвращаться на вышку, как только ветер стихнет, — вполне вероятно, что от молний в лесу разгорелись пожары. Крытая железом крыша хижины то и дело сотрясалась от барабанивших капель, однако, открыв дверь, я увидел, что дождь едва капает, а земля даже толком не намокла. Как только морось полностью прекратилась, гром утих и молнии перестали сверкать, я отправился на вершину и уже с тропы увидел возвышавшуюся над елями уцелевшую вышку. Семь лет она выстояла тут, и каждую зиму суровые северные ветра бились о её стены, каждое лето бушевали грозы, молнии не единожды подбирались к ней по телефонным проводам, обрывая связь, но ни разу не ударили в саму башню. Я быстро вошёл внутрь, осмотрелся по сторонам — север, юг, запад, восток — и обнаружил три очага пожара: один в направлении Блю Рэндж и два в индейской резервации, возле Форта Апачи. Я сразу сообщил о них в управление. Восемь дней от рассвета и до заката я провёл на вершине Маунт Томас, и за это время не было ни новых пожаров, ни новых посетителей. День за днём я продолжал собирать бусины и наконечники стрел вокруг вышки, но в пещеру ни разу не забирался. Мама и сестра звонили мне со станции Риверсайд, которая всё ещё пустовала, и я рассказывал им, как провожу эти долгие одинокие дни и ночи. Я часто слушал телефонную линию, и до меня доходили обрывки новостей о войне, проделках уоббли в Глоб и других лагерях старателей, а также о положении дел в Лесной службе. По окончании работы многие из них звонили своим девушкам из окрестных горных поселений. Какую же чепуху они мололи! Просто уши вяли. — Алло, Лора, это ты? Это ты? — говорит Билл. — Да, это я. Как ты, Билл? — Ничего. Как ты? — Ничего. Молчание. Билл лихорадочно придумывает, что сказать. А затем: — Лора, а что ты делаешь, скажем, в воскресенье? — Ничего, а ты что собираешься делать? — Ничего. Обоюдное хихиканье, но вот скажите на милость, над чем тут смеяться-то? Снова молчание, и вот Билл говорит: — Ты ничем не занята в воскресенье, Лора? — Нет. Не хотелось бы. — И мне не хотелось бы. И оба снова прыскают со смеху. — Что ж, мне пора заняться своей лошадью. До свидания! — До свидания, Билл. А потом кто-то из подслушивающих добавляет: «О, прощай, Билл, милый, хороший Билл!» На девятый день моих шестнадцатичасовых вахт, пришедшийся на субботу, главный лесничий позвонил мне по телефону и сообщил, что поджигатели уоббли, по всей вероятности, покинули лес, и я могу вернуться к своему обычному рабочему распорядку. Это означало, что теперь можно будет уходить с вышки в четыре часа дня, за четыре часа до наступления сумерек, и посвятить это время исследованию моей пещеры. Я набрал номер станции Риверсайд в надежде, что кто-нибудь поднимет трубку и сможет передать сестре, чтобы она приходила, но на мой звонок так никто и не ответил. Однако на следующее утро мама сама пришла на станцию и позвонила мне, чтобы убедиться, что я жив и здоров. После долгих уговоров мне удалось убедить её отпустить Ханну ко мне на несколько дней. Чуть позже в этот же день позвонила сама Ханна и первым же делом спросила, спускался ли я уже в пещеру. — Даже близко не подходил с тех пор, как ты ушла, — ответил я. — Отлично! Обещай, что не пойдёшь туда без меня. Даёшь слово? Я приду завтра днём. В моей хижине, вмещавшей огромный сундук с провизией, стол, стулья и плиту, не осталось ни клочка свободного пространства, где можно было бы разместить ещё одну постель, даже прямо на полу, поэтому после окончания дежурства я устроил себе спальное место у южной стены хижины: настил из пружинящих еловых ветвей и навес из брезентового мешка. Теперь по ночам Ханна будет полноправной хозяйкой хижины. Но мысль о Двойной порции, бродящем где-то поблизости, — а, возможно, и ком-то пострашнее — не давала мне покоя. Когда пришло время ложиться спать, и я напоследок окинул взглядом окрестности, одна только мысль о сне под открытым небом, за пределами заботливо замазанных мною стен, заставила меня содрогнуться. Впрочем, я быстро взял себя в руки, и стыд обжёг мне нутро. Ведь дядя Джон и другие горцы часто спали прямо на земле, не страшась подстерегающих их опасностей. Так что же я? Я принёс постельное бельё, расстелил его на куче лапника и забрался под одеяло, не выпуская из рук винтовку. Оказалось, что брезентовая крыша нависает слишком низко, скрывая из вида всё, что находится дальше десяти футов. Я встал, поднял её повыше и улёгся снова. Теперь у меня был хороший обзор — поляна просматривалась со всех сторон, кроме, конечно, северной, где стояла хижина. Полная луна освещала всё вокруг, и можно было различить даже причудливые очертания теней, отбрасываемых елями. Я взял на мушку пень, торчащий на восточном краю поляны, и с уверенностью ощутил, что смогу выстрелить безошибочно. В конце концов, спать на свежем воздухе вовсе не так уж плохо. Я опустил голову на подушку, намереваясь ещё некоторое время понаблюдать за поляной, не будет ли незваных ночных гостей, и тут внезапно наступило утро! Спалось мне очень хорошо — лучше, чем в хижине. Я подскочил с постели и принялся за привычные дела, в душе радуясь тому, что скоро придёт Ханна и мы вместе сможем исследовать мою пещеру. Быстро позавтракав и прибрав в хижине, я направился к вышке. На полпути я заметил на тропе следы крупного медведя — не такого, как старина Двойная порция, конечно, — но оставшиеся этой ночью на мягкой земле отпечатки длинных когтей, несомненно, принадлежали гризли. Глядя на них, я невольно содрогнулся. А если бы нюх привёл его прямо к моей постели под открытым небом? Как я ни старался отделаться от этой мысли, ничего не получалось, и она преследовала меня, витая где-то поблизости весь день. С вышки не было видно пожаров, но вскоре после моего девятичасового отчёта я услышал сообщение с Гринс Пик о двух очагах пожара к западу от наблюдательного поста, а через полчаса оттуда же пришла весть ещё об одном пожаре — дальше к западу. Я внимательно прислушивался к переговорам, и главный лесничий с дозорным пришли к выводу, что, вероятнее всего, это дело рук поджигателей уоббли. Тут мне позвонили с просьбой внимательно осмотреть окрестности на предмет очагов пожара и сообщить точное направление; я ответил, что не вижу ничего в заданном направлении, Гринс Пик и высокий кряж к югу были пределом видимости с моей вышки. Я продолжил прослушивать телефонную линию и узнал, что главный лесничий отдал приказы патрулирующим подразделениям заняться тушением пожара, добавив, что выделенный шерифом отряд займётся поиском поджигателей. От этих разговоров мне стало очень тяжело на душе. Как люди могут поступать так подло! Днём я спустился в хижину и обнаружил там Ханну, которую привёл старый мистер Эймс, направлявшийся к своему летнему пастбищу вниз по Блю-Ривер. Он остался с нами на обед и был крайне возмущён последними новостями о новых пожарах, которые я ему сообщил. «Наши предки отдавали жизнь за эту великую страну, и борьба продолжается. Но рано или поздно мы должны все вместе освободить нашу родную землю от уоббли и других сообщников этих гуннов!» Мы с Ханной помогли ему вывести вьючных лошадей на дорогу, и он направился обратно, к подножию горы, всё ещё рассуждая о поджигателях. Мы же взяли с собой свечу, верёвку и стали взбираться на вершину. По пути я срезал несколько крепких еловых ветвей до двух футов в длину и шест длиной в шесть футов. Днём я соорудил из них верёвочную лестницу, разделив верёвку на две равные части и перевязав ею ветви на расстоянии около фута. Наконец настало пять часов — четыре по солнечному времени**. Осмотрев напоследок окрестности, мы стали спускаться по хребту к пещере, радуясь отсутствию новых пожаров. Я полностью продумал только план самого спуска в пещеру и подъёма из неё: опускал лестницу, пока не почувствовал, как она коснулась выступа скалы. Свободный её конец около шести футов в длину я привязал к шесту, который положил сверху у края спуска, прижав грудой камней из окружавшего вход полукруга. Основной вес приходился на самый конец шеста. Я был совершенно уверен, что под таким давлением лестница не сдвинется с места даже под тяжестью нас обоих. Ханна спустилась первой, и вскоре я очутился рядом с ней на каменном уступе, который обрывался прямо перед нами, — под ним зияла чёрная бездна, внизу сгущалась тьма, ведущая, должно быть, к самому сердцу огромной горы; кое-где лежали каменные глыбы, упавшие сверху или, что казалось мне более вероятным, принесённые в давние времена людьми для того, чтобы скрыть пещеру. В конце выступа справа от нас виднелся проход — он был намного шире, чем казалось сверху, и туда вполне можно было проползти друг за другом. Перед тем как залезть в него, мы сбросили вниз несколько крупных камней — один за другим они долго грохотали, поглощаемые тьмой, из чего можно было сделать вывод, что глубина ущелья крайне велика. Интересно, спускался ли кто-нибудь туда, в эту чёрную пропасть? Сумел ли он выжить в этом мраке и вернуться на поверхность? Я направился к отверстию первым, Ханна следовала за мной по пятам. Опустившись на колени, я зажёг свечу и заглянул внутрь. Проход постепенно уходил вниз под углом в приблизительно двадцать градусов; он был усеян мелкими камнями и землёй, каменные стены были гладкими, без острых углов, и сформированы слоями разной толщины — до восьми дюймов; потолок был бугристым. — Сможешь пробраться внутрь? — раздался у меня за спиной голос Ханны. — Да, похоже, мы сумеем здесь пролезть, — ответил я. — Тогда иди же вперёд! Так хочется скорее узнать, что там внутри! — воскликнула она. Мы пробрались в глубину примерно на десять футов, далее путь был перекрыт огромным пирамидообразным камнем, который, обрушившись, застрял между стен. Я отдал Ханне свечу, ухватился за него руками и изо всех сил попытался сдвинуть камень с места, но тот и не думал поддаваться. Падая, он застрял между выступами в обеих стенах, и чтобы расшатать и вытащить его, потребовались бы лом и канатная верёвка. Ханна чуть не расплакалась, когда я сказал ей об этом. Я взял у неё свечу, посветил над камнем и увидел, что буквально в нескольких футов от него коридор переходит в просторную нишу. Но различить что-либо далее десяти футов было невозможно — всё терялось в кромешной тьме. На полу неясно вырисовывались очертания какого-то крупного предмета, похожего на покрытый густым слоем пыли глиняный кувшин с узким горлышком. Да, определённо, это кувшин — в этом я был совершенно уверен. Я рассказал об увиденном Ханне; мы оба были крайне взволнованы. Конечно, там ещё найдутся кувшины, говорили мы. И многое другое — например, золото. Оружие и инструменты людей, живших тут давным-давно. Убирая свечу, я взглянул наверх и приметил пирамидообразное углубление, откуда и сорвалась перегородившая наш путь глыба. Очевидно, это произошло совсем недавно — образовавшаяся ниша выделялась необычайной белизной на фоне почерневшего от времени потолка. Впрочем, что такое недавно для этого подземного мира, подумал я про себя. Может быть, пройдёт ещё не одна тысяча лет, прежде чем это белое пятно сольётся с цветом стен! ___ * Поживее! (исп.) ** Чтобы узнать среднее солнечное время, нужно перевести географическую долготу места в часовые единицы

[apacheforest]

Глава III. Поджигатели наступают

Теперь я пуще прежнего сожалел, что позвал Ханну. Порученная работа не оставляет мне возможности проводить её до дома, а в свете последних событий девушке слишком опасно идти через весь лес в одиночку. Да и от вещей, которые она собиралась принести, всё равно сейчас не будет никакого проку: пока по утрам и вечерам мне нужно быть на посту, до исследования пещеры дело не дойдёт. В полдень я спустился, твёрдо решив сразу же отослать Ханну обратно, чтобы она добралась до дома так скоро, как только сможет унести её лошадь. Но, выйдя на поляну перед хижиной, я сразу понял, что уже слишком поздно: Ханна сидела на крылечке в окружении мешков, верёвок и свёрнутого матраса, а рядом лежали скаковое и вьючное сёдла, из чего ясно следовало, что лошадей она отпустила. — Давно ты пришла? — спросил я. — Около часа назад. А что? Кажется, ты не слишком рад меня видеть. Вырвавшиеся в ответ слова сразу выдали меня с головой: — Большой окорок, который мы с дядей Джоном собирались взять сюда, — он остался дома? — Нет, конечно. Я сама его упаковывала. Ты что, потерял его? — Хуже! Его украли! Прямо из моей хижины! У нас тут большие неприятности. Не стоило тебе сейчас приходить. Я хотел сразу отвести тебя обратно, но твои лошади, наверное, уже на полпути к дому! — Ха! Как будто я уйду, так и не посмотрев твою пещеру! — воскликнула она. — Сейчас не до пещеры! — ответил я и рассказал о крадущейся тени и словах главного лесничего. Это сразу охладило её пыл. — Кроме того, — добавил я, — в окрестностях рыщет старина Двойная порция. Я видел его сегодня утром — могу показать тебе следы на тропе, ведущей к вершине горы. — Дела и вправду плохи, — сказала она. — Но я уже здесь — и, значит, остаюсь. Что тебе по силам, то по силам и мне. К тому же, как тебе известно, я неплохо стреляю! Она похлопала себя по кобуре, в которую был упрятан её автоматический кольт 38-го калибра. — Да, придётся тебе остаться тут, пока я не найду возможность поговорить с дядей Джоном, чтобы он пришёл за тобой, — сказал я, втайне восхищаясь её мужеством. — О, Джордж, пообещай, что ты не станешь звонить им! Только подумай, если мама узнает об украденном окороке и о Двойной порции, она сразу заберёт отсюда не только меня, но и тебя, — взмолилась она. Об этом я не подумал, а ведь она была права. Мы и глазом моргнуть не успеем, как мать вернёт нас домой. Для меня это будет настоящим позором. Все решат, что я, бойскаут, испугался трудностей! — Ладно, посмотрим, — сказал я вслух. — Но пора возвращаться на вышку. Переложим вещи в хижину и пойдём наверх. Мы затащили снаряжение внутрь, захватили с собой немного сухарей и сыра, флягу с водой и без двадцати час были уже на вышке. Раздался звонок, который был адресован мне. Я снял трубку. — Рад снова слышать. Лесопилка не горит? — спросил главный лесничий. — Нет, огня нигде не видно. — Отлично. Продолжай смотреть в оба, — ответил он и повесил трубку. — Видишь? Ни на минуту не могу отойти, с рассвета и до заката. Даже думать нечего о том, чтобы исследовать пещеру, — сказал я Ханне. — Вот ещё! — воскликнула она. — Ты можешь в неё забраться, пока я буду тут смотреть за пожарами. Но сначала сама хочу её увидеть — покажи мне вход. Она была права — я мог бы спокойно разведать пещеру, если она останется на посту. Но верёвки и свечи остались внизу, а спускаться за ними мне сейчас совсем не хотелось. Я указал Ханне путь, который вёл к пещере. С вершины горы её скрывал изгиб западного склона, но я рассказал, что вход обозначен выложенным из камней полукругом, и сестра поспешила вниз. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, после чего взял в руки полевой бинокль и внезапно обнаружил на юге столб дыма — где-то в районе Блю Рэндж. Сделав измерения, я сообщил о возгорании по телефону: «Пожар в Блю, 182». Через пару минут я услышал, как дозорные из Ханимун Мидоус и Сэддл Маунтин сообщают вычисленные ими координаты пожара, а главный лесничий отдаёт приказы патрульным в той части леса. Взяв бинокль, я снова стал пристально всматриваться в каньон Блэк-Ривер и сокрытую в его глубине лужайку с сочной травой. Ни дыма, ни единой живой души. Обратившись к северу, я увидел, что к западу от лесопилки поднимается тонкая струйка дыма. И ещё одна на милю дальше: поджигатели уоббли принялись за свои грязные делишки. Я тут же сделал необходимые измерения, сообщил об увиденном и, не вешая трубку, слушал, как о своих наблюдениях доложили с Гринс Пик; главный лесничий приказал бросить силы пожарных С.С. Ранч и Синеги на тушение огня в Шип Спрингс и в миле поодаль, а также отправил туда патрульных с лесопилки. Затем произошёл разговор с её владельцем мистером Хэммондом, который пообещал послать своих людей в помощь, оставшись вдвоём с женой присматривать за своим имуществом. Если бы только они убили этих жестоких людей прежде, чем те нанесут ещё больше вреда лесу! Больно смотреть, когда вековые деревья погибают в огне случайных пожаров, будь то удар молнии или неосторожность путника, но видеть, как их намеренно уничтожают враги нашей страны, было просто невыносимо. Я сжал винтовку и проговорил: «Дружище, как бы мне хотелось выпустить твою обойму в этих варваров, что помогают гуннам!» На душе у меня кошки скребли, и было совсем не до поиска новых бусин. Спустившись с вышки, я обошёл её со всех сторон, то и дело поглядывая в сторону Шип Спрингс, но очаги пожара только разрастались. Что ж, патрульные, должно быть, ещё не успели добраться до места возгорания. Им предстояла нелёгкая работа: дул сильный западный ветер. В этот момент я увидел Ханну: она бежала ко мне, то и дело останавливаясь и размахивая руками, указывая на дым, пока, наконец, не приблизилась достаточно, чтобы услышать, как я кричу: «Да, вижу! Уже сообщил!» Она взобралась на вышку, запыхавшись и чуть не плача: — Ужасные уоббли! Это они поджигают лес! Она с трудом глотала воздух. — Конечно! И они не остановятся, пока патрульные не убьют их, — ответил я и рассказал ей о произошедшем. — Не понимаю, как у людей может быть такая чёрная душа! — воскликнула она. Прошёл час, за ним ещё один. Мы увидели, что дым постепенно рассеивается. Всё под контролем, совсем скоро пожарные полностью потушат огонь. Мы сидели у телефона, с нетерпением ожидая новостей о двух поджигателях, которые должны получить по заслугам. Постепенно разговор перешёл на другие темы. Конечно же, мы заговорили о пещере. По мнению Ханны, я нашёл замечательное место, где наверняка обнаружится множество удивительных вещиц, оставленных древними народами. Один исследователь, останавливавшийся на пару дней в наших местах, рассказывал о пещерах Нью-Мексико, где он нашёл идолов и посуду, изготовленные из золота, а кроме того, прекрасные образцы керамических изделий. Здесь я тоже нашёл немало осколков глиняной посуды. Может быть, в нашей пещере окажется и золото? От одной только мысли об этом дух захватывало. О древних мастерах гончарного дела нам было известно ничтожно мало. В пяти милях от нашего дома вниз по Литл-Колорадо мы видели полуразрушенные стены их домов, возле которых было разбросано огромное множество черепков. В окрестностях можно было проследить расположение их оросительных сооружений, а на камнях неподалёку мы видели высеченные их руками изображения — людей, животных и ещё каких-то предметов или существ, распознать которых было не под силу ни одному из местных жителей. Кое-кто поговаривал, что эти приспособления для полива урожая соорудили здесь вовсе не индейцы, а некие еврейские народы, ушедшие задолго до их появления на этих землях. Мы говорили и говорили, припоминая всё, что было нам известно, пытаясь понять, что было правдой, а что — лишь выдумкой, и разрабатывали план исследования моей пещеры. Так наступил вечер, и ровно в пять я сообщил главному лесничему, что Шип Спрингс больше не горит, и по всему лесу не осталось ни единого очага возгорания. — Отлично. Но всё же оставайся на месте до девяти. Помни, сейчас судьба всего леса зависит от бдительности двух вышек — твоей и Гринс Пик. Если бы патрульные схватили этих поджигателей, об этом уже было бы давно известно. Он был прав. Не прошло и пятнадцати минут после его звонка, как один из патрульных позвонил и сообщил, что все очаги пожара уничтожены, но зачинщики так и не были найдены. Также сообщалось, что на лесопилке будет установлено круглосуточное дежурство, а группа людей во главе с помощником шерифа отправилась из Спрингервилла на поиски двоих поджигателей. Съестных припасов мы захватили с собой совсем немного и к вечеру страшно проголодались. Но больше такого не случится, решили мы. Утром мы принесём сюда мешок с провизией, посуду и сковороду, чтобы готовить еду прямо на вышке в любое время. Надвигалась ночь, и в половину восьмого по моим часам мы наблюдали самый прекрасный закат из всех, что нам когда-либо доводилось видеть. Затем темнота начала подниматься из глубоких каньонов, подбираясь к нашей вышке по отвесным склонам, и час спустя мы оказались в кромешной тьме. — Я не пойду туда, вниз, в такой темноте. Там Двойная порция расхаживает, а, может, и кто похлеще, — сказала Ханна с дрожью в голосе. По правде говоря, мне и самому было не по себе от одной мысли о возвращении в хижину. Но вслух я этого не сказал. — Да ну! Ничего с нами не случится, просто нужно идти очень осторожно, чтобы не споткнуться и не повредить себе что-нибудь, — возразил я и поднялся. В тот же момент я увидел красноватый отблеск костра в каньоне Блэк-Ривер, который мерещился мне уже дважды. — О! — невольно вырвалось у меня. — Что такое? — воскликнула Ханна, вскакивая со стула. — Вор! Тот, что стащил окорок! Посмотри туда, вниз! Видишь огонь? Увидев костёр, она вскрикнула от испуга. — Что же нам делать? — прошептала она. Я не отрываясь смотрел на огонь, который то и дело мерцал — конечно, кто-то проходил перед ним. — Готовят еду, это точно, — сказал я. — Они не хуже меня знают, в какое время дозорный должен находиться на вышке — я ни разу не видел огня в часы дежурства. Но пару раз рано утром мне казалось, что внизу клубится лёгкая дымка. Теперь-то я знаю, что это был дым от их костра. — Кто же это такой и почему он прячется там? — спросила Ханна. — Может быть, он не один. Вдруг там рыщет целая шайка преступников — белых или этих негодяев апачей. Нужно сообщить об этом, — сказал я, набирая номер управления в Спрингервилле и терпеливо ожидая ответа, который так и не последовал. Я повторил попытку, набрав Гринс Пик; затем лесопилку, С.С. Ранч, Бюро по делам индейцев. Никто не отвечал на мои звонки, и стало ясно, что телефонная линия повреждена. Эти самые поджигатели или другие враги леса, по всей видимости, перерезали провода. Конечно, служащие телефонной компании должны в скором времени приехать и починить её, но за это время может возникнуть столько новых очагов пожара, что разбушевавшийся огонь уже будет не остановить. Я услышал, как Ханна сказала: — Какой ужас! Я лучше умру с голоду, чем спущусь туда, в хижину. Не стану там спать даже за всё золото Аризоны! — Нам придётся туда спуститься. Уверен, нам ничего не грозит. Мы возьмём постельное бельё, всю нашу провизию, а для этого потребуется четыре захода, и сразу вернёмся сюда. До тех пор пока всё не уляжется, вышка будет нашей неприступной крепостью. Немного помедлив, она ответила: — Раз телефонная линия перерезана, тут от тебя нет никакой пользы. А рабочие с телефонной станции будут проходить мимо нашего дома. Пойдём туда прямо сейчас же, только не по тропинке, а через Вест-Форк. Так будет лучше, Джордж. А потом, когда придут рабочие, ты вернёшься вместе с ними. — Я пообещал главному лесничему, что всё время буду здесь, и, пока я в состоянии сдерживать обещание, не отступлюсь от своего слова, — сказал я ей. — Не бойся. Сначала мы принесём сюда наши вещи. Это совсем не опасно, вот увидишь. Похититель окорока сейчас занят приготовлением обеда. Он не может быть одновременно и в каньоне, и в нашей хижине. — Ну что ж, веди! — воскликнула она и, не произнеся больше ни слова, последовала за мной вниз, к хижине. Я был восхищён её храбростью, но не сказал ей об этом. Держу пари, мало кто из девочек отважился бы следовать за мной в кромешной тьме вниз по склону, где ещё свежи следы старины Двойной порции, а в хижине вполне может ожидать что-то похуже! Мы старались спускаться по тропинке как можно более бесшумно, и всё же камни то и дело срывались со склона, потревоженные нашими шагами, скатываясь вниз с оглушительным, как нам казалось, грохотом. Дойдя до края поляны, мы остановились и долго всматривались, вслушивались в тишину, а затем, не проронив ни слова, крадучись пересекли её и бросились к хижине, неясные очертания которой едва угадывались в окружающей нас темноте. Я отпер дверь, и мы вошли внутрь. «Придётся зажечь свет, чтобы собрать вещи», — сказал я и с этими словами чиркнул спичкой у фитиля настольной лампы. Неровный свет наполнил хижину; всё осталось на тех же местах, что и утром перед нашим уходом; впрочем, нет! Пол вокруг сундука с провизией был усыпан сахаром. Я бросился к нему, рывком поднял крышку, и мы увидели, что кто-то перевернул всё содержимое вверх дном. Мешок с сахаром был наполовину пуст, пропала часть бекона, а также фунтовая банка кофе, мешок муки, немного сушёных яблок и соль. Не в силах произнести ни слова, мы поочерёдно разглядывали стены и пол хижины. Подойдя к окнам, я увидел, что они всё ещё были крепко заколочены. Наши глаза встретились. — Сестрёнка, — воскликнул я, — кто бы это ни был, у него есть ключ Лесной службы?! Ханна кивнула. В свете лампы лицо её было мертвенно-бледным, с широко раскрытыми от страха глазами. — Скорее! — прошептала она. Скорее! А то! Одним махом я смёл в мешок тарелки, вилки, ложки, ножи и всё, что было на столе, а затем свернул постельное бельё, пока Ханна перекладывала продукты из сундука в три больших мешка и кухонную утварь в другой мешок. Затем мы перенесли все вещи, за исключением одного свёртка с одеялом, на обочину тропы далеко за краем поляны, для чего нам потребовалось трижды возвращаться в хижину. Я вернулся за последним свёртком, потушил свет и запер дверь. Но поднять весь этот скарб на вышку по чрезвычайно крутому склону за три-четыре раза оказалось задачей непосильной: семь раз мы спускались и поднимались, пыхтя, обливаясь потом и напрягая каждый мускул; наконец все вещи были перенесены, и тут силы внезапно оставили нас; мы опустились на камни у самой вышки, и Ханна почти сразу уснула. Костёр в каньоне больше не горел. Я посмотрел на часы: было уже за полночь. Немного придя в себя, я набрал ведро снега, затопил печурку и поставил его на огонь. Как хорошо, что вокруг так много снега, ведь теперь это наш единственный источник воды. Удостоверившись, что огонь горит ровно, я раскатал наши постели, завесил окна вышки одеялами и покрывалами, после чего зажёг свечу, позвал Ханну внутрь и состряпал сытный ужин. К тому времени, как еда была готова, она опять уснула, и мне пришлось будить её снова. Кажется, ещё никогда мы не были так голодны и не ели с таким аппетитом. Сейчас мы чувствовали себя в безопасности. Ни один луч света не покидал стены вышки, и никто не подумал бы искать нас тут этой ночью. — Вот же удивится этот подлый вор, когда снова заберётся в хижину, — со смехом сказал я. — Зря смеёшься: он и досюда доберётся, — сказала Ханна. — Доберётся, а я буду его поджидать, — ответил я. — Ты будешь сторожить днём, пока я сплю, а ночью поменяемся. Даже в темноте я услышу, как он будет подбираться к нашему камешку на горе, и если только он подойдёт поближе, позабочусь, чтобы он получил по заслугам. Я набрал ещё снега, мы растопили его и вымыли посуду, потушили свет, сняли покрывала с окон, после чего Ханна устроила себе постель внутри, а я залез в свой спальный мешок с северной стороны вышки — там, где начиналась тропа. Засыпая, я думал о событиях уходящего дня и о том, что нас ждёт дальше, — увидим ли мы рабочих с телефонной станции и будут ли новости о поимке или устранении поджигателей? Больше всего меня занимал вопрос, кто же утащил мои припасы, воспользовавшись ключом Лесной службы? У всех без исключения дверных и навесных замков Лесной службы была своя отличительная особенность, и отпереть их можно только специальным ключом. Может быть, у кого-то, кто раньше работал лесником, остался ключ, и он решил встать на преступный путь? Проснувшись на рассвете, мы увидели, что в долине каньона клубится дымок от костра, и я уже не сомневался, что кто-то продолжает готовить на нём мою еду. Я мог бы тайком спуститься туда, чтобы посмотреть, кто этот вор, а затем вернуться. Однако Ханна приняла мою идею в штыки; ни минуты она не останется на этой вышке в одиночестве — если я уйду, то и она пойдёт со мной. Солнце уже взошло, и огонёк в каньоне внезапно потух — без сомнения, его залили водой. Осмотрев весь лес с помощью бинокля, я вздохнул с облегчением, не обнаружив ни одного очага пожара. Мы позавтракали, помыли посуду, сложили все вещи возле вышки — внутри для них просто не было места, — и время потекло медленно. Слишком много забот свалилось на наши плечи, чтобы продолжать поиски бусин и наконечников стрел или исследовать мою пещеру. К югу от каменного уступа, на котором расположена наша вышка, горная гряда сужается, образуя узкий водораздел между Блэк-Ривер и Уайт-Ривер. Как раз вскоре после завтрака мы увидели, как на него выскочили трое оленей — по видимости, самцов — и что есть мочи поскакали прочь от леса, покрывающего восточный склон. На долю секунды они остановились, оглядываясь назад, а затем снова пустились прочь, на запад. — Должно быть, их напугал горный лев! — воскликнула Ханна. — Скорее наш голодный воришка — они как раз из его каньона выскочили, — ответил я и, повернувшись туда, увидел в бинокль двух индюков, пустившихся наутёк по голому склону, подпрыгивая на бегу. Ханна, хоть и была без бинокля, тоже заметила их и воскликнула: — Сейчас увидим, кто их так напугал! Однако этого не произошло, хотя мы ещё долго не спускали глаз со склона. Наконец я сказал: — Их напугал человек. Лев выскочил бы за ними на тропу или хотя бы показался из чащи. Скорее всего, тот грабитель сейчас прячется у самой опушки и смотрит на нас! Ханна поёжилась от моих слов. — Ужасно думать о том, что прямо сейчас на тебя смотрят глаза этого человека, — его злые, змеиные глаза, быть может, глаза убийцы! Не могу думать об этом без содрогания! Она вскочила на ноги и укрылась на вышке. Я последовал за ней и попробовал позвонить по телефону, но ответа опять не получил и снова вышел наружу следить за обстановкой. Утро тянулось мучительно долго! Мы с трудом могли усидеть на месте от беспокойства, то и дело обходили вышку со всех сторон, снова и снова пробуя дозвониться до кого-нибудь. И когда около полудня вдруг увидели, как дядя Джон поднимается по тропе к нашей вышке, то от радости захлопали в ладоши и стали махать ему, а Ханна пустилась в пляс. — Смотрю, лагерь перенесли! — воскликнул он, добравшись до самой вершины и увидев наши вещи, сваленные у стены вышки. — Как вы тут справляетесь? Мы ходили на станцию Риверсайд и увидели, что телефонная линия вышла из строя. Ваша мама сильно забеспокоилась и послала меня сюда узнать, что с вами. — О, это было просто ужасно! — воскликнула Ханна и рассказала ему обо всех наших злоключениях, мне оставалось лишь вставить пару слов тут да там. Когда рассказ был окончен, дядя Джон задал нам несколько вопросов, а затем торжественно сообщил: — Думаю, я знаю вашего вора. Это Генри Кинг. — Генри Кинг! — хором вскричали мы. Конечно, нам знакомо имя этого пьяницы, лентяя и азартного игрока из Натриозо, небольшого поселения в нескольких милях к востоку. Он избивал свою жену Дженни Эймс так жестоко, что та ушла от него. — Да, Генри Кинг, он самый! — продолжал дядя Джон. — Его забрали в армию и направили в Кэмп Кирни, месяц тому назад он дезертировал. Примерно десять дней назад его сосед в Натриозо, старый мистер Якобс, видел, как тот вылезал из своей хижины с ружьём и каким-то свёртком на спине… — А когда-то он был пожарным — зуб даю, он всем сказал, что потерял ключ, а на самом деле оставил его себе, — сказал я. — Наверняка. Это вполне в его духе. Что ж, мы сейчас же спустимся в каньон, схватим мистера Кинга и отдадим полученную награду за его поимку — пятьдесят долларов — Красному Кресту. — Но он будет стрелять и убьёт вас! — воскликнула Ханна.

[apacheforest]

Глава II. Горная пещера

Испугался ли я увиденного, спросите вы? Да не то слово! Сердце выпрыгивало у меня из груди, дыхание перехватило; казалось, я вот-вот задохнусь! Конечно, тень принадлежала человеку! И вряд ли настроенному дружелюбно, иначе зачем бы ему понадобилось прятаться от меня? Ступал он быстро, но совершенно бесшумно — я не слышал ни малейшего звука его шагов. Значит, апач, подумал я. Один из этих негодяев, что, несмотря на всю бдительность наших солдат, обзавелись оружием и патронами и тайно вступили на собственную тропу войны. Совершенно растерявшись, я долго стоял, прислушиваясь к малейшим шорохам и вглядываясь в черноту надвигающейся ночи, пока, наконец, не сорвался с места и не ринулся к хижине, ворвался внутрь, громко захлопнув дверь, и тут же запер её за собой. Не успел я почувствовать себя в безопасности, как мне в голову пришло, что лампу зажигать нельзя. Окна можно завесить полотенцами для посуды, но предательски зияющие отверстия в стенах сразу выдадут меня, и вражеская пуля настигнет в ту же секунду, как я включу свет. Я сел на край кровати и снял ботинки, а затем, не выпуская из рук винтовку, обошёл всю хижину по периметру, выглядывая из щелей, но увидел не больше, чем если бы на голову мне надели мешок. Ночь стояла тёмная, хоть глаз коли; невозможно было разглядеть даже поленницу, сложенную из брёвен белой ели, не дальше десяти футов от южной стены дома! Внезапно я услышал какой-то звук, похожий на шаги человека в мокасинах, осторожно ступающего по камням с восточной стороны моей хижины. Звуки становились всё тише и вскоре пропали. Я долго стоял, прислонившись к стене, ноги у меня дрожали; я на ощупь добрался до кровати и опустился на неё, боясь перевести дыхание и прислушиваясь к едва уловимому шаркающему звуку шагов. Должно быть, я провёл в таком состоянии несколько часов. Несмотря на голод, я не решался открыть железный сундук с провизией и взять немного сухарей и сыра, опасаясь, что меня могут услышать снаружи. Как же мне хотелось оказаться сейчас у себя, в тёплой постели! Это была моя первая ночь вдали от дома — за одиннадцать миль от родного посёлка и в такой опасности! Мне было искренне жаль себя. Сидя на кровати, я несколько раз крепко засыпал и просыпался в страхе, ругал себя и обещал больше не засыпать! Когда я проснулся в очередной раз, уже занимался рассвет; я лежал на полу, крепко сжимая в обеих руках винтовку. Я подскочил к окну, потом к другому, выглянул изо всех дыр, но не обнаружил ничего подозрительного. Свет нового дня рассеял мои ночные страхи. Я медленно отодвинул засов и вышел на крылечко. В двадцати футах от хижины дикобраз спускался с небольшой сосенки; её ствол был наполовину обглодан. Когда он наконец спрыгнул с дерева и вразвалку поплёлся к подножию холма, я услышал то же шарканье, что и ночью. «Так это ты грозный апач, что шныряет тут по ночам? Ты, мелкий любитель полакомиться корой!» — крикнул я ему вслед. Отзвук собственного голоса звенел у меня в ушах. Я схватил палку и, догнав его, ударил по голове. Все работники Лесной службы обязаны убивать дикобразов, поскольку те наносят колоссальный ущерб лесу. Я вернулся в хижину, развёл огонь в печурке и умылся. Затем отрезал пару ломтиков бекона, открыл банку кукурузы, наделал сухарей, и в этот момент меня вдруг осенило: дикобраз вполне мог шуметь вчера ночью, но прячущаяся среди сосен тень принадлежала явно не ему! Тотчас вернулись мои ночные страхи, и сердце внезапно сжалось. Я едва сдержался, чтобы не схватить винтовку и не помчаться сломя голову вниз, к дому. Потом я сказал себе: «Я должен оставаться здесь! Я должен выполнять свои обязанности любой ценой! Мой дядя Клив не убегает от этих страшных гуннов во Франции, так и мне не пристало сбегать от крадущихся апачей!» Я поспешил закончить со стряпнёй и в одно мгновение проглотил завтрак — в девять часов нужно доложить обстановку с вышки, а до этого времени я намеревался укрепить стены своего жилища, оградив его от любопытных глаз непрошеных ночных гостей. Собрав несколько небольших высохших еловых стволов, я разрубил каждый на четыре части и заткнул ими изнутри щели в стенах хижины. Я работал так быстро, как это только было возможно, но тем не менее к половине девятого были готовы только три стены. Положив топор, я взял винтовку, запер дверь и поспешил по тропинке на вершину. Добравшись до вышки, я осмотрел лес, воспользовавшись выданным мне в Лесной службе полевым биноклем, и в девять часов сообщил, что с Маунт Томас пожаров не видно. После прослушал сообщения других дозорных — в том числе с самого юга, с Блю Рэндж, — которые также не обнаружили признаков пожара. Взгляд мой случайно упал на каньон Блэк-Ривер, лежащий прямо в полумиле или чуть дальше от вышки, и мне почудилось, будто оттуда струится слабый дымок. Но зрение — даже с биноклем — вполне могло меня подвести. Солнечные лучи ещё не добрались до его круто обрывающихся склонов, и покрывающие их густые еловые заросли казались особенно мрачными. Я обратил внимание, что в том месте, где мне почудился дымок, протекала речушка, и увидел узкую полосу окаймляющей её берега сочной травы. Тем утром я ещё не раз возвращался туда взглядом, но не обнаружил никаких признаков огня и убедил себя, что ошибся с самого начала. Местные говорили, что каньон Блэк-Ривер самый коварный — его резкие спуски и подъёмы не одолела бы ни одна лошадь или корова, и потому его всегда приходилось обходить вокруг. Поскольку добраться туда так сложно, а гроз уже давно не было — если предположить, что молния могла попасть в дерево, — я заключил, что мог видеть разве что холодный утренний туман, поднимающийся с водной глади. В спешке покидая хижину, я забыл захватить с собой обед и к полудню страшно проголодался. По уставу я мог оставить пост с двенадцати до часу, чтобы перекусить. Но, несмотря на голод, я бы не решился вернуться к хижине без особой надобности. Меня постоянно преследовали воспоминания о промелькнувшей вчера возле моей хижины тени. Здесь, на вершине, я чувствовал себя в полной безопасности: ни один человек не смог бы подкрасться к моей вышке незамеченным. В обеденный перерыв я решил осмотреться на вершине, начав с самого гребня, — так мне были прекрасно видны оба склона. На востоке сбившиеся в кучки ели покрывали сотни ярдов склона, почти до самой вершины; западный же склон был совершенно безжизненным: ни на одном деревце не было ни единой веточки — почти круглый год, не считая трёх летних месяцев, вершину не покидают суровые ветра. На юго-восточной оконечности горы сформировалась неровная каменистая возвышенность; подножие под её седловиной — сплошь выветрившаяся порода, а на протяжении последней пары сотен ярдов на пути к северо-западной оконечности всё усеяно каменными глыбами разной величины. Подойдя к ближайшей из них, я заметил в пятидесяти ярдах к западу сложенные полукругом, который изгибался в противоположную сторону от меня, камни высотой несколько футов, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что не природные силы, а человеческая рука выложила их таким образом. Я поспешил спуститься и чуть не провалился в узкую, но очень глубокую расселину в камне, которую окаймлял увиденный мной узор. Трудились здесь, без сомнения, сильные руки индейцев, о чём свидетельствовали разбросанные повсюду осколки ярко раскрашенной посуды. Расселина проходила с севера на юг, достигая шести футов в длину и приблизительно четырёх в ширину, и углублялась на десять футов до уступа с западной стороны. Здесь проход сужался настолько, что человеку уже было не протиснуться, и вёл дальше в кромешную темноту. Радости моей не было предела. «Моя собственная пещера!» — восклицал я снова и снова. Мне доводилось слушать рассказы тех, кто служил пожарным наблюдателем на этой вышке ранее, — каждого из них я хорошо знал, — и все они говорили о найденных индейских бусинах и черепках, но никто ни разу не обмолвился об этом месте. Опустившись на колени с северо-западной стороны отверстия, я посмотрел вниз; на противоположной стене футах в десяти я увидел чёрную дыру, через которую вполне мог пролезть человек. Должно быть, это проход в большую пещеру, где жили люди, пользовавшиеся посудой, осколки которой были разбросаны возле моей вышки. И если мои догадки верны, то какие сокровища ожидают меня в пещере! Тонкой работы посуда, оружие и, конечно же, одежда! Не исключено, что я найду золото и серебро! Если бы только у меня были верёвка и какой-нибудь источник света, можно было бы как следует изучить проход. Обеденное время подходило к концу, но я снова опустился на колени, на этот раз в паре футов под отверстием, и в расселинах меж камней почти сразу нашёл одиннадцать бусин, в том числе одну из бирюзы диаметром около четверти дюйма. Затем я поспешил обратно к вышке, вызвал Спрингервилл и сообщил, что пожаров не обнаружено. Я снова вышел на поиски бусин, которые тут же увенчались успехом: в первой же небольшой расселине, где я поскрёб ножом, мне попалось сразу семь штук. Неподалёку от неё в разломе скалы не более фута в длину и пары дюймов в ширину я обнаружил ещё девять бусин и кремнёвый наконечник стрелы белого цвета. Очевидно, в трещинах скалы шириной не более сотни футов таится бесчисленное количество бусин и обломков стрел — сотни или, может, тысячи. Интересно, почему я нахожу их в таком изобилии только здесь, вблизи моей пещеры, а больше нигде на вершине нет ни бусинки? Была ли то великая битва между племенами, после которой победители развеяли по ветру то, что принадлежало поверженному врагу? Нет, это совсем неразумно. Они забрали бы трофеи с собой, не оставили бы ни одного ожерелья, ни единого наконечника стрелы. Похоже, пока это так и останется для меня неразрешимой загадкой. Я говорил себе, что пора перестать думать о ней, но эти мысли никак не выходили у меня из головы. И эта горная пещера! Я непременно должен туда попасть. Вот только бы позвонить домой по телефону и попросить дядю Джона принести мне верёвку. Впрочем, на это рассчитывать не приходилось — этим летом в Лесной службе остро не хватало людей, и на станции в Риверсайде, что в полумиле к северу от моего дома, не было ни души. Можно звонить туда целыми днями, не получая ответа, если только по счастливой случайности в этот момент не зайдёт кто-нибудь из пожарных. К середине дня у меня было уже более ста бусин, и я продолжал поиски, когда услышал телефонный звонок. Я сразу вернулся на вышку и взял трубку: — Алло! — Алло! Это ты, Джордж? Как ты там? — услышал я голос своей сестры Ханны. Как же я был рад её слышать! — Всё нормально, — ответил я. — Но как тебе удалось пробраться к телефону? В Риверсайде новый лесничий? — Нет. Я влезла через окно. Мы с мамой беспокоимся о тебе и просто хотим узнать, как ты там устроился. Расскажи нам всё! Пару мгновений меня одолевали сомнения. Говорить ли о человеке, который вчера вечером пробрался к моей хижине? Нет, со своими сложностями я разберусь сам. Я ответил, что дела идут отлично, и поделился радостью от находок, подробно рассказав о бусинах, о входе в пещеру и о том, как мне хотелось бы забраться в неё, если бы у меня были верёвка и свечи. Ханна была в восторге от моего рассказа, она подробно расспрашивала меня о пещере — как та выглядит и где находится. Наконец сестра пообещала принести все необходимые вещи и помочь мне исследовать пещеру. Завтра в полдень мне нужно будет её встретить. Я ни секунды не сомневался, что она сдержит обещание, — это было у неё в крови. Будучи на два года моложе меня, Ханна уже считалась одной из лучших наездниц, и мужества ей было не занимать. Вечер прошёл в приподнятом настроении: я мечтал о том, что ожидает нас в пещере. В шесть часов я сообщил об отсутствии пожаров и направился к своей хижине. И с каждым шагом мои вчерашние страхи становились всё сильнее. Я сошёл с тропинки и крадучись пробирался меж сосен. Добравшись до северной стороны поляны, я осмотрелся. У крыльца беззаботно порхала канадская кукша, а на крыше сидел бурундук, тщательно пережёвывая какую-то пищу, которую он держал прямо в крошечных лапках. Их вид внушил мне уверенность, что опасаться нечего. Я вышел на поляну, отпер дверь и, войдя внутрь, посмотрел по сторонам. По-видимому, за время моего отсутствия ничего не изменилось. Я взял ведро и направился к ручью за водой, а по возвращении заткнул оставшиеся в стенах дыры. Несмотря на проделанную с утра работу, в некоторых местах всё ещё оставались просветы, но если залепить их грязью, стена станет совершенно непроницаемой для посторонних глаз. Я вырыл небольшую ямку, наполнил её принесённой с родника землёй, полил водой — получилось превосходное липкое месиво. Я загребал его пригоршнями и заполнял оставшиеся в южной стене щели. Наконец стена была готова, и до наступления полной темноты у меня ещё оставалось время на приготовление ужина. Я не хотел зажигать лампу до тех пор, пока в стенах оставались просветы, которые могли привлечь сюда непрошеных ночных гостей. Я умылся и развёл на плите огонь, раздумывая, что приготовить на ужин. Заключив, что ломтик ветчины, варёный картофель и хлеб с маслом и джемом составят вполне сносную трапезу, я открыл сундук с провизией и начал в нём рыться, раскидывая мешки и свёртки. Но огромного окорока, ещё не распакованного, будто след простыл! Я начал припоминать, видел ли его сегодня вечером или вчера утром? Я мог с почти полной уверенностью сказать, что видел, как утром дядя Джон внёс его в хижину вместе с другими вещами. Мне казалось, что в какой-то момент он точно был в сундуке, но не взялся бы утверждать наверняка. В течение всего дня я пытался убедить себя, что тень человека, прячущегося в ельнике, была лишь плодом моего воображения. Но сейчас... Уходя, я всегда запирал за собой дверь. Подойдя к окну, я увидел, что рама крепко прибита гвоздями. Я ринулся к другому окну: нижняя рама легко поддалась! Значит, окорок могли украсть! Тотчас вернулись все мои опасения. Я не стал тратить время на картошку. Вместо этого я запер дверь на засов, быстро поджарил пару ломтиков бекона и съел их с остывшими сухарями, оставшимися от завтрака, а затем забрался в постель, не выпуская из рук винтовку. Едва ли на всей территории Соединённых Штатов можно было найти более напуганного одинокого бойскаута, чем я, пожарный наблюдатель на вершине Маунт Томас, где в радиусе одиннадцати миль вокруг нет ни одной живой души. «Если такой есть, пускай расскажет мне, каково ему!» — сказал я и, несмотря на мучившие меня тревожные мысли, крепко уснул. Однако вскоре вздрогнул и проснулся, прислушался, но то всего лишь мыши бегали по полу и по столу, и я снова заснул. Как только забрезжил рассвет, я быстро натянул одежду, умылся и приготовил завтрак. Мне не хотелось ни на секунду больше оставаться в этой одинокой хижине, затерянной меж сосен. Нужно как можно быстрее добраться до вершины, где вся местность просматривалась на большое расстояние во всех направлениях. Идти было недалеко, но по пути мои страхи лишь усилились: на мокрой и грязной от растаявшего снега тропе я обнаружил свежие следы огромного медведя. Сомнений нет, это старина Двойная порция! Конечно, он уже доел остатки того оленя и теперь бродит в поисках очередной жертвы. Мне вспомнился случай, произошедший несколько недель назад со стариком Лилли из Блю Рэндж, когда такой же огромный медведь неожиданно вышел ему навстречу из зарослей, но тот не растерялся и принялся палить в него из своего винчестера, выпустив всю обойму. Последний выстрел сразил зверя наповал, и тот упал к его ногам. Медведь оказался что надо — шкура его достигала одиннадцати футов в длину и восьми в ширину! Я был уверен, что Двойная порция был таким же огромным, ничуть не меньше того гризли с Блю Рэндж. Если он сейчас выйдет из-за этих сосен, то с моим скромным винчестером тридцатого калибра о спасении нечего и думать. Не останавливаясь больше, я бежал до самой вершины так быстро, как только мог. С седловины я посмотрел вниз на безлесый западный склон, рассекающий стремительное течение Уайт-Ривер надвое. Там, где рукава реки с кру��ыми берегами, покрытыми густым лесом, сходились, я увидел, как Двойная порция бродит среди камней на самой вершине. Я стремглав ринулся на вышку, схватил полевой бинокль и принялся за ним наблюдать. Он переворачивал камни и иногда принимался нюхать открывшуюся сырую землю, по-видимому, слизывая обитавших там муравьёв. Ему, убивавшему здоровенных быков одним ударом, это было на один зубок! Я подумал, что муравьи для него что для нас конфеты — не настоящая еда, да и совсем немного, но тем не менее очень приятно. Он находился примерно в полумиле от моей вышки — на таком расстоянии его не пристрелить. Через пару минут он начал спускаться по хребту и скрылся в густом ельнике — конечно, для дневного сна. Я пришёл на вышку так рано, что западный склон всё ещё лежал в тени. Взяв бинокль, я огляделся, не обнаружив признаков пожара, затем обернулся к каньону Блэк-Ривер и, как и прошлым утром, увидел, что с небольшой полянки на берегу реки поднимается лёгкая дымка. Она была едва заметна, и нельзя было с уверенностью сказать, что это дым от костра. Но и на водяной пар совсем не похожа; казалось, то был солнечный зайчик, пробравшийся ранним утром с востока в темноту каньона сквозь небольшой просвет в скалах. Выйдя наружу, я принялся изучать расселины в скале и тотчас ��е нашёл ещё два наконечника стрел: один, побольше — кремнёвый, с зазубринами, второй, поменьше — из похожего на стекло камня, такой прозрачный, что сквозь него можно было смотреть. Казалось бы, тот, что с зазубринами, сделан очень искусно, но если подумать, второй — гораздо более страшное оружие, — насколько глубже он входит в живую плоть... Хотелось бы мне знать, поразил ли он однажды сердце чьего-то заклятого врага? В девять часов я сообщил, что пожаров не видно, после чего позвонил на станцию Риверсайд в надежде, что там находится пожарная охрана, но трубку поднял главный лесничий и гаркнул: «Кем бы вы ни были, освободите линию! Разве непонятно, что в Риверсайде никого нет? Хватит мешать работе Лесной службы!» Пришлось повесить трубку! Я хотел передать Ханне, чтобы она не приходила. После пропажи окорока я задумался об опасности, которая может ей грозить, когда она пойдёт по пустынной дороге длиной одиннадцать миль совсем одна. Если в этой части леса скрываются какие-то подозрительные люди, нельзя подвергать её риску. Я пытался успокоить себя мыслью, что окорок могли забыть дома, но в глубине души знал, что он был в сундуке. Нет сомнений, сейчас Ханна уже на пути к моей хижине, и если ничего не случится, около двенадцати часов она должна появиться. К этому времени мне нужно спуститься к хижине, и если до часу дня она не появится, то, будут пожары или нет, придётся её искать. Я решил, что если она придёт к полудню, то этой же ночью после окончания дежурства провожу её до дома и вернусь в хижину. На обратном пути возьму её лошадь, а потом отпущу, и та сама возвратится в табун. Я продолжал поиски — весьма успешные — бусин и наконечников от стрел, пока глаза у меня не разболелись от напряжения. Тогда я вернулся на вышку. Телефон издал протяжный гудок — звонок предназначался для главного лесничего, — и я принялся слушать. А что тут такого? Ведь дела Лесной службы касаются меня лично, и мне нужно быть в курсе всего происходящего. Итак, Уильям Хэммонд, владелец небольшой лесопилки на дороге Оушен-ту-Оушен Хайвэй, что в пяти милях от моего дома, почти на самом северном краю леса, сообщил лесничему о двух незнакомцах, пришедших неделю назад в их края в поисках работы и создавших серьёзные сложности. На поверку они оказались агитаторами ИРМ, организации Индустриальных рабочих мира, и после безуспешных попыток завербовать рабочих лесопилки в своё общество потребовали жалованье, причём в троекратном размере, а в случае неуплаты пригрозили сжечь лесопилку и весь Национальный лес Апачи. — Где они сейчас? — спросил главный лесничий. — Собрали свои пожитки да отправились восвояси. — Оставайся на лесопилке, а если объявятся эти поджигатели, стреляй, стреляй на поражение. Я отправлю к тебе патрульных, они сразу накроют их, если те попытаются развести огонь! Я продолжал подслушивать и услышал, как главный лесничий приказывает нескольким патрулям направиться к лесопилке, объясняя им, зачем это нужно, а также что они должны быть хорошо вооружены и не церемониться с поджигателями. Тут он обратился ко мне: — Джордж, ты слышал, что двое уоббли* грозятся поджечь лес? — Да, слышал, — ответил я. — Что ж, придётся попросить тебя подольше подежурить наверху, пока мы с ними не расквитаемся, — продолжил он. — Оставайся на вышке весь день, даже во время обеда. И не спускай глаз с леса, особенно со стороны лесопилки. — Да, так и сделаю, — ответил я, — но сегодня в полдень мне нужно спуститься к хижине, потому что моя сестра должна принести кое-какие вещи. Тут я замялся. Стоит ли рассказывать ему о своих страхах относительно скрывающихся где-то поблизости подозрительных людей? Нет. Не в этот раз. — Хорошо, встретишься с сестрой и сразу возвращайся на вышку, — ответил он и повесил трубку. ___ *Уоббли — члены организации "Индустриальные Рабочие Мира (ИРМ)"

[apacheforest]

Глава I. Один на вершине Маунт Томас

Двадцать восьмого мая главный лесничий Уинн прибыл к нам из Спрингервилла и сообщил, что берёт меня в пожарные наблюдатели, и работать мне предстоит на вершине Маунт Томас. А ведь это самый высокий наблюдательный пост во всём лесу, и я не осмеливался даже просить о таком назначении, хотя и мечтал о нём! Я был уверен, что его отдадут какому-нибудь опытному пожарному. Мне довелось побывать на вершине Маунт Томас лишь дважды, и каждый раз я провёл там не более часа, но это удивительное место манило меня, и мне очень хотелось остаться там на несколько дней. Первого июня все наблюдатели пожарной службы должны находиться на своих вышках и ровно в девять утра связаться по телефону с главным лесничим в Спрингервилле, рапортовав о готовности к работе. Таким образом, у меня оставалось два дня на сборы и день на дорогу до небольшой хижины, расположенной почти на самой вершине Маунт Томас. Мать и сестра Ханна собрали всю необходимую одежду, банные и кухонные полотенца, провизию, а сам я сшил вместе одеяло и два стёганых покрывала, обмотав их снаружи парусиной, — получился отличный спальный мешок. До этих пор я держал в руках только небольшое ружьё двадцать второго калибра, из которого можно было подстрелить индейку, белку или даже койота. Но теперь мне нужно было настоящее оружие, и мать разрешила взять винчестер калибра 30-30, принадлежавший дяде Кливленду. Он оказался хорошо смазанным, а ствол изнутри блестел, как новенький серебряный доллар. Я пообещал, что таким он и останется. В последний день мая сразу после завтрака мы с дядей Джоном — так я зову отчима — нагрузили двух крепких лошадей моими вещами и затем, сами взобравшись верхом, направились к Маунт Томас. Поднявшись на Амбурон Пойнт, что на краю нашего овсяного поля, меж восточного и западного рукавов реки, и пройдя ещё семь миль по лесу и долине, мы вышли к восточному рукаву, где течение, освободившись от тесных оков горного каньона, извивается в сочной луговой траве на протяжении мили. Здесь, к западу от долины, из пологих, покрытых сосновым бором склонов поднимаются Красные, или, как их называют многие местные жители, Цветные, горы. Это огромные застывшие потоки красной лавы, в которых попадаются отверстия, служащие, по словам некоторых наших охотников, берлогой медведям во время зимней спячки и надёжным убежищем для горных львов, выкармливающих там своих детёнышей. Огибая небольшую полосу леса у подножия холмов, мы увидели, как в паре сотен ярдо�� впереди внезапно выскочили три койота и бросились наутёк прямо по открытому лугу — так быстро, что казались длинными серыми змейками, расчерчивающими зелёную траву. Они всё время оборачивались прямо на бегу, но смотрели не на нас, а в сторону леса, откуда выскочили. — Что-то их хорошенько напугало. Давай-ка посмотрим, — обратился ко мне дядя Джон; да мне и самому стало любопытно. Мы оставили вьючных лошадей пастись на лугу и, не успев пройти и пятидесяти ярдов вглубь леса по следам, оставленным койотами, вышли к роднику, в котором кто-то совсем недавно взбаламутил воду, а на покрытом густой чёрной грязью берегу увидели огромные отпечатки лап медведя гризли. В нескольких ярдах от родника мы обнаружили наполовину обглоданный скелет крупного самца чернохвостого оленя. Но медвежьи следы заинтересовали дядю Джона намного больше: — В этих горах только один медведь может оставить такие огромные следы — старина Двойная порция. Внезапно ветер переменился, и нам в лицо ударил резкий медвежий запах; почуяв его, лошади взвились, и мы оба чуть не выпали из седла. Удержать их было невозможно; они вынесли нас из леса так же стремительно, как оттуда чуть раньше убежали койоты. Успокоить напуганных скакунов удалось лишь у берега ручья, а затем мы заставили их вернуться к вьючным лошадям, которые тихонько паслись и, по-видимому, не подозревали о близости огромного медведя. — Опять везёт как покойнику! — проворчал дядя Джон, когда мы снова вышли на тропу. — Старина Двойная порция устроил себе отменную трапезу — уверен, он утащил оленя у горного льва, — а у меня нет времени, чтобы подождать, когда он вернётся закончить свой ужин! Да и если бы было время, что толку — ружья-то с собой нет! — Я могу дать тебе свою винтовку, и ты подстережёшь его сегодня вечером, — предложил я. — Времени нет! Ты ушёл из дома, и теперь доить десяток коров по утрам и вечерам — моя забота, — ответил он. — А то была бы прекрасная возможность подстрелить старого мясоеда! После непродолжительного молчания он добавил: — Ставлю десять к одному, что он не вернётся к оленьему трупу до ночи, по крайней мере, пока не стемнеет, но выслеживать его в одиночку совсем не хотелось бы — в темноте немудрено и промахнуться. А если выстрел просто ранит его, придётся иметь дело с разъярённым чудовищем! И вряд ли это закончится для меня благополучно. Медведь этот бродил по нашим краям около семи лет. В первый раз его заметил Генри Уиллис из посёлка у подножия Эскудильи; сомнений нет, что тот пришёл с хребта Могольон в Нью-Мексико. Однажды Генри отлавливал заблудившийся скот и заметил небольшое стадо, мирно пасущееся на лугу. Внезапно из леса выскочил медведь и ринулся в самую его гущу, одним махом убил лежащего на земле молодого бычка, а затем набросился на корову, которая в этот момент пыталась встать, сбил её с ног, снова повалил на землю и прикончил одним ударом своей огромной лапы. Тут ветер донёс до него запах Уиллиса, и медведь скрылся в лесу. Уиллис поспешил домой за подмогой и пришёл обратно выслеживать медведя, который, по его расчётам, должен был вернуться к своей убитой добыче, но тот появился, лишь когда уже совсем стемнело, долго водил их за нос и скрылся, громко сопя, и никогда больше не возвращался на это место. Только некоторое время спустя поселенцы поняли, что у этого медведя есть особая привычка — проголодавшись, убивать сразу двух животных, — и потому его прозвали Двойной порцией. Ему не каждый раз удавалось прикончить двоих — второй жертве порой удавалось убежать, отделавшись парой глубоких царапин, либо израненной настолько, что она впоследствии погибала. Те, кто лучше всего знал все проделки Двойной порции, утверждали, что за год он съедает говядины на две тысячи долларов. И, конечно, многие пытались положить конец его кровавой карьере. Но тот прекрасно умел обходить ловушки, даже самые изощрённые, никогда не прикасался к отравленному мясу и быстро оправлялся от лёгких ран, нанесённых случайно заметившими его наездниками. Все, кому довелось его увидеть, утверждали, что это зверь огромных размеров, которого невозможно спутать ни с каким другим. На голове и груди у него красовались белые пятна. Ассоциация скотоводства округа Апачи назначила награду в размере двух сотен долларов тому, кто убьёт медведя. Я задал себе вопрос — осмелюсь ли я попытаться получить её, если увижу старину при свете дня? Мы продолжили путь по лугу, пересекли протекавший в конце него ручей и вступили в густой ельник, покрывавший крутые склоны Маунт Томас. Местами ещё лежал снег, порой глубиной в пять или шесть футов. Но рабочие из Лесной службы, занимавшиеся починкой телефонной линии, уже побывали на вершине с вьючным обозом, поэтому дорога была хорошо утоптана, и ехать по ней было одно удовольствие. Внизу виднелся сосновый лесок, который мы недавно миновали; трава была усыпана яркими цветами, а на ветвях щебетали разноголосые птицы. Но здесь, под тяжёлыми кронами устремлённых ввысь молчаливых сосен, сгущался мрак, и меня поневоле пробирала дрожь. Отдельные поваленные деревья походили на обглоданные кости, разбросанные по усыпанной опавшими иголками земле. Ничто не цвело, за исключением лишь редких черничных кустиков, и ни одна птица не нарушала покой леса, кроме пары тихих и неприметных канадских кукш. Я вздохнул с облегчением, когда на высоте приблизительно 11000 футов мы вышли на гребень, и яркий солнечный свет брызнул нам в лицо. Над нами высилась совершенно голая и вытянутая вершина горы, окаймлённая сверкающим на солнце снегом. Мы пересекли небольшую полянку и вышли к крошечной хижине. Вокруг неё цвели цветы и пели птицы, сновали белки и бурундуки. Мы спешились у самого крыльца, четыре на шесть футов, и, разгрузив лошадей, свалили мои пожитки в кучу. Ключом, выданным мне в Лесной службе, я отпер тяжёлый висячий замок, и мы оказались в маленькой комнате размером десять на двенадцать футов, в которой едва можно было развернуться. Хижина была сколочена из тонких брёвнышек — единственного строительного материала, доступного на такой высоте. В ней было два небольших окна, в одном углу стояла маленькая дровяная плита, напротив — узкая койка из жердей. У стены, на которой висел телефон, разместился столик. Бóльшую часть пространства занимал огромный сундук для провизии из оцинкованного железа, служившего надёжной защитой от белок и крыс. — Ну вот и добрались. Славное местечко! Тепло, светло и мухи не кусают, — произнёс дядя Джон, хорошенько осмотревшись. — Правда, свежего воздуха тут хоть отбавляй — через щели в стене и кошка пролезет! Надо бы их заткнуть. — Это совсем ни к чему — свежий воздух мне как раз нравится, — ответил я, даже не подозревая, как скоро изменю своё мнение о просветах в стенах. Мы внесли вещи внутрь и разложили их по местам, а затем наскоро приготовили обед. Было около двух часов дня, когда дядя Джон сообщил, что ему пора возвращаться домой, чтобы успеть подоить коров. В этот момент раздалось два коротких телефонных звонка. Я посмотрел на висящую рядом с аппаратом карточку, понял, что звонок предназначался мне, и снял трубку. — Это ты, Джордж? — громкий голос лесничего Уинна был слышен даже дяде Джону. — Да, я на месте, — ответил я. — Рад слышать. С Гринс Пик сообщают о пожаре на 38-м градусе. Сходи на вершину и сообщи, что увидишь. — Уже иду, — ответил я и положил трубку. — Ха! Вот и работа нашлась. Ну, мне пора, — сказал дядя Джон. Я помог ему вывести освобождённых от груза лошадей на тропу и вполне бодро попрощался. Но как только он скрылся из виду за карликовыми елями, моя хижина перестала казаться мне уютной и наполненной тёплыми солнечными лучами, как представлялось поначалу. «Ну, хоть ты и один, это не повод чувствовать себя одиноким!» — отругал я сам себя, вернулся в хижину за винтовкой и направился к вершине по круто уходящей вверх тропинке, петляющей среди редких потрёпанных ветром сосен. По пути мне попадались глубочайшие сугробы — некоторые из них достигали тридцати и более футов. Голая каменистая вершина этой горы достигает четверти мили в поперечнике, а в центре находится небольшое углубление, вроде седловины. На юго-восточном краю имеется каменный выступ округлой формы, доходящий до пятидесяти метров в высоту, — на нём и расположена пожарная вышка. С другого края — крутой обрыв, но меньшей высоты. Я направился прямиком к вышке — восьмиугольному и восьмиоконному строению с конической крышей. Места в нём было ровно столько, чтобы уместились центральная картографическая стойка, крошечная печка и стул. Я отпер дверь, вошёл внутрь и, оглядевшись, сразу увидел пожар: огонь полыхал на севере, приблизительно в пятнадцати милях от моей вышки, возле озера Конаро. Я подошёл к картографической стойке с южной стороны. Она представляла собой подставку, на которой закреплена круглая медная пластина диаметром в фут, разделённая на триста шестьдесят градусов, с вращающимся прицелом в центре, очень напоминающим геодезический уровень. Я поворачивал его до тех пор, пока он не указал точно в направлении поднимающегося от пожара столба дыма. Отметка в триста шестьдесят градусо�� соответствует северу. Сейчас стрелка уровня указывала на деление в десять градусов, о чём я и сообщил в управление по телефону. Наблюдатель с Гринс Пик видит тот же самый огонь в направлении тридцати восьми градусов. Главному лесничему остаётся лишь найти на карте леса точку пересечения линий, соответствующих десяти и тридцати восьми градусам, и послать туда пожарных. Вскоре я услышал телефонный звонок с пожарной станции Синеги. «Пожар в самом Шип Спрингс. Отправляйтесь туда как можно скорее», — прозвучали слова лесничего. Шип Спрингс находится примерно в миле от озера Конаро. Теперь можно было спокойно возвращаться в хижину, но я немного помедлил, разглядывая открывшийся мне с вершины пейзаж, — целый огромный мир вдруг предстал перед моими глазами. Далеко на севере, за простирающейся на несколько сотен миль пыльной пустыней, я видел острые выступы Хопи Индианс, а чуть ближе, к северо-востоку, — Зуньи Баттс. На востоке, со стороны Нью-Мексико, насколько хватало глаз, угрюмо тянулся покрытый тёмными лесами хребет Могольон. Раскинувшийся на сотни миль к югу лес окружали зыбкие очертания Грэхэм-Маунтинс, прятавшие страну раскалённых песков, иначе моему взору предстали бы пустыни Олд-Мексико, расположенные более чем в трёхстах милях от моего пункта наблюдения. К западу, за хребтом Сьерра-Анча скрывалось огромное водохранилище Рузвельт. Я видел его на фотографиях: и огромную дамбу, и бескрайние поля зерновых, люцерны, хлопка, и рощицы фруктовых деревьев — всё это питали его воды. Мне было известно, что наши солдаты днём и ночью охраняли дамбу от немецких разведчиков. А мы, пожарные наблюдатели, построили на вершинах хребта дозорные башни, чтобы беспощадный огонь не смог уничтожить великий лес и осушить реки, сплетающиеся в эту удивительную оросительную систему. Прямо подо мной устремлялись к востоку потоки Блэк-Ривер, а течение Уайт-Ривер, разделившись надвое, направлялось к западу и к югу — то были основные артерии, наполняющие озеро Рузвельт Лэйк живительной влагой. Я дал себе слово, что никогда не допущу, чтобы по моей вине огонь уничтожил лес, давший жизнь многочисленным истокам этих рек. Мои предшественники-пожарные рассказывали о своих находках под каменным выступом, на котором установлена наблюдательная вышка, — крошечных кусочках бирюзы и бусинах из чёрного сланца. Я вышел наружу и остриём ножа принялся скоблить глинистую землю и песок, занесённые ветром и дождями в расселины между камнями. Не прошло и пары минут, как мне попались две чёрные каменные бусины, — одна из них была так мала, что я сумел подцепить её только при помощи ножа, и не решался положить рядом на камень, боясь снова потерять. Свою добычу я отнёс на вышку и начал измерять размеры бусин с помощью диска картографической стойки. Диаметр бусины достигал шестнадцатой доли дюйма, а толщина стенки — менее тридцать второй. Через такую маленькую дырочку обычная иголка не пройдёт. «Вот это уже интересно!» — подумал я. Почему индейцы оставили тут бусины — и что это были за индейцы? И как они мастерили такие крошечные вещицы? Я убрал свои находки в конверт с печатью Лесной службы и вышел наружу в надежде отыскать ещё бусин. Было около пяти часов вечера; я продолжал свои раскопки до тех пор, пока не стемнело и пришлось оставить это занятие. Зато теперь у меня в руках были настоящие сокровища: два наконечника для стрел, причём один из них из чего-то наподобие стекла, а второй — кремнёвый, пятьдесят три бусины из камня чёрного, серого, красного и жёлтого цветов, размер которых не достигал и четверти дюйма, а в большинстве своём был вполовину меньше. От таких находок я был в полном восторге. Теперь будет чем заниматься целыми днями, пока слежу за лесными пожарами! Во мне разгоралась уверенность, что, приложив силы, я смогу найти ценные изделия древних индейских мастеров. Но надвигалась ночь, и я поспешил по круто уходящей вниз тропинке к своей хижине, однако, не дойдя до неё, внезапно застыл как вкопанный: еле различимая тень проскользнула между сосен за хижиной, и тень эта, несмотря на размытые очертания, без сомнения, принадлежала человеку!

[apacheforest]

Пролог. Знакомство с героем.

История эта по праву принадлежит Джорджу Кросби, бойскауту-одиночке. Но, прежде чем привести её целиком, как он сам рассказывал вечерами у пылающего очага в моём охотничьем домике, необходимо сделать небольшое отступление. Джордж Кросби, семнадцати лет, родился и вырос в Грире, небольшом посёлке первых поселенцев на берегу реки Литл-Колорадо, берущей начало на горном хребте Уайт-Маунтинс в штате Аризона, в ста восьми милях к югу от Холбрука — ближайшей станции железной дороги Санта Фе. Грир расположен на высокогорье, в 8500 футах над уровнем моря; южнее начинается подъём на вершину Маунт Томас — 11460 футов — протяжённостью более десяти миль. Склоны Уайт-Маунтинс со всех сторон покрывает первозданный лес, самый большой по площади на территории США за пределами Аляски — Национальный лес Апачи. Он достигает около сотни миль в ширину и много больше в длину; здесь произрастают многовековые калифорнийские пихты, веймутовы сосны и канадские ели. Деревья растут так редко, что при желании можно спокойно проехать на лошади. На территории леса расположено множество парков, отличающихся удивительным растительным разнообразием. К южному склону примыкает резервация племени апачей из Уайт-Маунтинс, за которой до сих пор пристально наблюдает несколько кавалерийских полков США из военного гарнизона Форт Апачи. Здесь, вдали от железных дорог, обитает огромное количество промысловых животных и птиц, а в чистой воде холодных рек водится лосось. Охотникам попадаются медведи гризли; некоторые особи поражают своим размером. В лесу в изобилии водится чёрный медведь, чернохвостый и мексиканский белохвостый олень, дикая индейка и дымчатый тетерев. Многочисленны пумы, волки, койоты и более мелкие ночные хищники, а практически в любом водоёме можно у��идеть бобров, усердно строящих плотины и хатки. Жители Грира — отважный и выносливый народ. Высокогорье накладывает свой отпечаток на их облик; все выросшие на этой земле мужчины, женщины и дети отличаются ростом выше среднего и небывалым объёмом лёгких. Жизнь их проходит в постоянной борьбе за выживание с природой, ведь здесь, в самом сердце Аризоны, преобладает субарктический климат. Заморозки случаются даже в августе и порой губят посевы овса, а холодной многоснежной зимой нередко погибает скот. Но горцы не падают духом. Несмотря на гибель урожая и животных, в их сердцах живёт надежда. Принимая во внимание удалённость от цивилизации — некоторые из них никогда не видели железной дороги — осведомлённость жителей Грира в вопросах последних событий в мире просто поразительна. Почту они получают три раза в неделю; они подписаны на лучшие журналы и некоторые ежедневные газеты, которые прочитывают внимательнейшим образом. В них сильно чувство долга перед родиной: когда началась война, мужчины немедля записались добровольцами, не дожидаясь призыва, и в нужный час сразились с гуннскими войсками* во Франции. С каким самозабвением трудились женщины и девушки под знаком Красного креста — с почтового отделения в Грире были отправлены сотни умело связанных свитеров и шерстяных чулок, — а мужчины работали над выпуском облигаций свободы, подписаться на которые каждый считал своей первостепенной обязанностью! Когда разразилась война, Джордж Кросби почувствовал непреодолимое желание проявить себя во благо своего народа. Поначалу в свободное время он помогал тем, чьи сыновья ушли на фронт, но душа требовала великих свершений. Если бы у него только была возможность сделать значимый вклад! С давних пор мечтая присоединиться к движению бойскаутов, он не пропускал ни одной заметки об их деятельности в журналах и газетах. Узнав о том, сколько полезного они делают для победы, он окончательно уверился в своём решении вступить в организацию. Но как? О создании отряда бойскаутов в Грире не могло быть и речи: он был единственным мальчиком, не считая двух-трёх малышей, едва научившихся ходить. Этот вопрос занимал все его мысли несколько дней, и однажды вечером, ни слова не сказав матери и отчиму, он написал мне — единственному знакомому человеку во всём необъятном мире за пределами Грира, в далёком Лос-Анджелесе, — трогательную просьбу: Дорогой друг! Я так к вам обращаюсь, потому что знаю, что вы питаете ко мне дружеские чувства. Ваш охотничий домик сейчас выглядит совсем заброшенным — окна заколочены, и дым не поднимается из печной трубы. Мы все надеемся, что вы скоро вернётесь. Вам следует приехать как можно скорее — только позавчера я ловил нескольких наших лошадей в паре миль вверх по реке и заметил свежие следы медведя гризли, а ведь вы давно за ним охотитесь. А у ручья совсем недалеко от вашего домика — за ближайшим холмом — я видел несколько огромных индюков. Дядя Клив Уилтбэнк ушёл на войну, а ещё Марк Хойз, Генри Батлер и лесник Биллингсли. Мы очень по ним скучаем. Мне хотелось бы пойти с ними, да меня не возьмут из-за возраста. Будь я бойскаутом, получилось бы немного помогать, в меру моих сил. Так я хотя бы мог следить за подозрительными людьми, что недавно появились в горах, но избегают встречи с нами. Ведь мы даже не знаем, где они обосновались. Очень надеюсь, что вы поможете мне стать бойскаутом. Уверен, что для вас это не составляет труда. Ваш друг из Уайт-Маунтинс, Джордж Кросби Получив это письмо, я незамедлительно переслал его другу из Финикса в Аризоне, заинтересованному в формировании движения бойскаутов, и после непродолжительного обмена письмами Джордж Кросби стал членом отряда Американских бойскаутов Финикса. Шло время. Настало лето 1918 года, пора лесных пожаров, приближения которых все опасались каждый год. Большинство лесников, дозорных и пожарных ушли на войну, а занять их место было некому — у главного лесничего Национального леса Апачи не было на примете достойных людей. Когда весть об этом достигла Грира, жители были серьёзно обеспокоены. Вот что сказал Джон Батлер, отчим Джорджа Кросби: — Плохо дело. Начнутся грозы, и молния может попасть в дерево, или неосторожные путники ненароком подожгут лес, а сообщить о начинающемся пожаре будет некому, он разойдётся по всему лесу и уничтожит скот. И тогда мы все разоримся. — Я мог бы стать пожарным наблюдателем, если главный лесничий возьмёт меня, — сказал Джордж. — Точно, как раз для тебя работа! — подхватил Джон, но в это время материнское сердце не выдержало: — Нет, нет! Джордж ещё слишком молод и неопытен, чтобы подвергаться такой опасности. Совсем один на самой вершине горы, где бушуют грозы и бродят эти ужасные медведи гризли, где скрываются какие-то подозрительные, нехорошие люди — иначе они давно уже бы вышли к нам — нет, я не хочу, чтобы мой мальчик был пожарным наблюдателем! — Но эти странные люди уже ушли! — воскликнул Джордж. — Рой Холл нашёл их заброшенный лагерь. А что касается гризли — если я не буду их трогать, то и они меня не тронут. И я прекрасно знаю, как нужно вести себя в грозу, — пожарный наблюдатель должен покинуть вышку и спуститься в свою хижину. Мама, не переживай, со мной ничего не случится! — Он прав, — обратился к ней Джон. — Только подумай, жена, он поможет своей стране в час нужды! Теперь он бойскаут, и для него настало время подвигов. Это отличная возможность проявить себя! Мать вздохнула. — Беру свои слова обратно, — произнесла она. — Мне не стоило возражать. Мой младший брат сражается с гуннскими войсками во Франции, не жалея живота своего, и будет вполне справедливо, что мой юный сын встретится лицом к лицу с гораздо меньшей опасностью в лесу Апачи! Главный лесничий Фредерик Уинн тоже вздохнул, получив от Джорджа письмо с просьбой записать его в пожарные наблюдатели, но то был вздох облегчения. Он сразу направился домой, чтобы сообщить миссис Уинн, что Джордж Кросби станет дозорным пожарной охраны, а затем вскочил на свою крепкую вороную лошадь и проскакал восемнадцать миль через лес и пески от Спрингервилла до самого Грира. Нужно было дать Джорджу все необходимые указания и сообщить, что его жалование составит девятнадцать долларов в месяц. Но довольно с меня! Самое время передать слово Джорджу Кросби, чтобы он мог сам поведать свою историю — на мой взгляд, весьма увлекательную.