dariatayli

[dariatayli]

В ботинках ноги оленьи,

Оленьи колени остры,

И дрожат у меня еле-еле.

Я там, где спит вечным сном Велимир,

Под звуки молений елейных,

Где вылеплен мальчик,

Нагой до костей.

Маленький, маленький Веля

Был маленьким в детстве,

Был маленьким, даже став

Статной, высокой птицей,

Странной и гордой птицей,

Нагой до самых костей,

До звона нагих костей.

Маленький, маленький Веля,

ноги оленьи,

Оленьи колени остры,

Дрожат у него еле-еле.

Он спит под еловым моленьем

За то, что был наг до костей.

[dariatayli]

Женщина, к которой все ещё обращаются «девушка», сидит у окна, очерченная кривым контуром на кофейно-молочной стене. Волосы выкрашены в стальной и на контрасте делают её лицо вызывающе молодым. Заинтригованный снег сталкивается с тёплым стеклом, умирает, не достигнув цели. Она говорит по телефону шепотом и смотрит на меня исподлобья слегка подогретым взглядом, как будто я на второй линии. Как будто рисует на моем лице чужие черты — черты того, кто на первой.

Левый локоть опирается о холодный стол, кончики острых пальцев касаются подбородка — упрямый, абсолютно прямой угол. Полупрозрачные руки с румяными костяшками и венами из аметиста, в них и грациозная нежность, и строптивый характер — талант пропадать на месяцы и возвращаться с обезоруживающей наивностью. Она не поселит у вас свою зубную щетку, не останется на завтрак, не вспомнит знаменательных дат, которые вы на этот раз, как на зло, запомните.

А всё потому, что она поседела раньше времени, а вы — замечательный, честный и тёплый снег.

[dariatayli]

Сначала появляются едва заметные симптомы, какие обычно бывают при недосыпе, начинающейся простуде. А вместе с ними ощущение томительной, тягучей тревоги, что охватывает не влюбленных перед свиданием, а давних соперников — азарт вперемешку с боязнью дать слабину, сделать неправильный ход.

В голове хранятся перламутровые диалоги, в папке с ними удобная система навигации — деление на победы, поражения и еще кое-что. Этому третьему названия ещё не дали. Туда лучше не заглядывать.

Партнёр по игре вызывает бешенство с перерывами на минуты искреннего восхищения. Это можно было бы назвать мазохизмом, если бы в такие моменты ты не раздваивался — одна часть вырастает, выстирывается. Она и остаётся восхищённой, припечатанной к стене, воплощенным созиданием, обезличенным, беспристрастным.

Каждой маленькой встрече предшествует медленное кипение. В эмалевых переливах приятель — остроскулый, хлёсткий, злой, инфернально правильный телом и искорёженный всем остальным. Болезненное его сознание одиноко, извращено, эгоистично и этим ущербно. И только огонёк газовой плиты, что на самом минимуме, сохраняет надежду/интригу — выбор, зависимый от погоды и темпера��уры в помещении.

А потом вы вдвоём в этом помещении. На расстоянии трёх метров, или намного ближе. И инфернально идеальный теперь кажется родственным и понятным, иногда даже неловким. Отрезвляюще странно и легко, как будто долго держало и вдруг отпустило, и воздух между вами теперь не из кафельной коробки. Воздух — кисель, розовый и тёплый.

Уберите ваш розовый! От него укачивает!

Но, послушайте же, не плоский розовый, не пластиковый. Не тот, что с ядовитых валентинок, с кудрей удушающих барышень, что распланировали жизнь на десятилетия вперёд.

Это розовый с обложек виниловых пластинок — группы, промелькнувшей в 80-е, как комета. У ребят мало фанатов, но все преданные. Монотонный шум, почти природный, оборачивает, увлекает. Помятый солист, херувим, будто ��олько проснулся, и постоянно смотрит в пол.

Розовый, как вылинявшее одеяло в холодной спальне какой-нибудь шведки. Это одеяло в комнате, что пахнет чистотой, хлопком и миндалём, самое яркое пятно. Бесформенное, оно выглядывает среди тихой белизны, поджав колени, мило, смешно.

[dariatayli]

Только не пиши о чём не знаешь, пиши о тех, кто уже родился, оформился, кто знаком тебе до малейших стружек. Поезд останавливается. Тихо, темно, тихо, темно, монотонный звон, нет, нет, никого ещё нет, он один на один с этой тишиной, скоро здесь разольются реки и появится первый луч солнца. Свет — никого, стук сердца слышен в ушах и руки трясутся. Положи на колени, чтобы не было заметно! Вот она, девушка напротив, смотрит поверх твоей головы страшными глазами, видит за тобой того, кто не родился, но уже приготовился, замер.

Последний акт, бархатный синий свет, юноши произносят слова. Сло-ва. Шепчут, кричат, шепчут. Когда кричат, то в синем воздухе замирают крошечные капельки. Люди, люди! Вы из морской пены! Аплодисменты, поклоны. Всем тем, кто на сцене, и некоторым в зале сводит скулы. Думают — творец, существуешь ты или нет, прими или передай, кому надо: спасибо, спасибо, за то, что руки трясутся, за молодое тело и молодую душу, за чувствительную кожу и чувствительное сердце, за то, что мы из морской пены, что сжимает и отпускает, и хочется двигаться, бежать.

К выходу идёт старик — от шума, людей, аплодисментов и синего света. Старик-луна закатывается за твоё поле зрения. На лицах напротив удивление и досада. Что? Упал? Врача! Секунда и на тех же лицах — спасибо, спасибо, за то, что руки трясутся, за молодое, за чувствительную, за морскую пену...

[dariatayli]

Ты старше на четверть, но твоей прыгучей весёлости не больше двенадцати лет. Взрослые — спина, шея, точное движение рук и ног, но те же двенадцать лет в изломе между бровей, как при ярком солнце, во взгляде серо-голубых глаз, как у детей, которым всё прощают, в болезненном румянце, что бывает у гиперактивных школьников.

Ты похож на всех дворовых мальчишек разом, со всех улиц, где когда-либо стоял мой дом. На мальчишек, что заговорщически шептались, знали, как провести родителей, и не брали меня в свои игры. У них всегда были идеи и дом на дереве — дом-замок, дом-корабль, дом-ракета. Он плыл и летел в места с каким угодно ландшафтом и климатом. Подняв высокого голову, я смотрела снизу, как они договариваются с местным населением острова или планеты. Но потом всё вертелось и шумело, их уже не было на дереве, и я теряла, не успевала уследить.

Всё в тебе — конфета с шипящим центром, которая так весело покалывает язык. Яркая и прозрачная она целиком состоит из красителей и эмульгаторов. Но дети, которых это волнует — ненастоящие дети.

[dariatayli]

Когда ты юн, ты смеешься над людьми, когда ты юн, ты забываешь, что вы с одного дерева. А у меня, дочери и сыны человеческие, что-то давит в грудной клетке от вас. Ваша светлая, бархатная кожа, ваши крепкие тела, в этом городе, как янтарные вкрапления. Девушки-яблоки, спешащие куда-то, тепло дышат, а сквозь прохладные щёки просвечивается их розовая сущность. А по лестницам сыплются терпкие, скользящие, точённые юноши. Смотрю на ваши рыжие взъерошенные кудри, и думаю, откуда вас так много, рыжих. Но возвращаю свой взгляд и вижу, что не рыжи, а русы, и это просто солнце скачет в блестящих прядках. В тебе есть что-то византийское, осанка и острые скулы, а тот, друг твой, должно быть хорошо управлялся бы с лошадью, как его северный предок. А молодая пара с вами: она — рассыпчатые чёрные кудри и улыбка-пастила и он — изумрудные зрачки в той же черничной оправе, оба из ветхозаветной песни. Смотришь и слышишь, шёпотом: ложе их — трава и стены — кедры.

[dariatayli]

Россыпью, россыпью — Звёзды, сиреневые цветы, шорохи. Когда уже лежишь в своей палатке цвета травы, Глубокой ночью. Уплываешь под ритмы — листвы и ветра, кузнечиков, гитарных перебоев самых стойких , Приплываешь под шум прибоя и смех тех стойких, что так и не ложились. А через сетку в условном окне только зелень и небо, И солнце щекочет лицо. Здесь быстро понимаешь, что всё-таки главное — люди. Вот такие истины, незамысловатые, как местный распорядок дня с приемами пищи по часам, размеренной работой. Механический труд не хуже творческого, умственного, становится каким-то особенным, значимым, когда чувствуешь, что делаешь для других. Вы скажете на это что-нибудь про конформизм, скажете атлант расправил плечи.. Но это так неубедительно, когда ночью вы сидите у обрыва, в кромешной тьме различая только созвездия, а друга друга — чувствуете, слышите, Поёте про кровь, что не кровь уже вовсе, а вино, от любви. В тот момент понимаешь, почему Ивану Ильичу стало спокойнее, стало нестрашно умирать, стоило ему только себя позабыть, а тех, близких, вспомнить. Естественно и уютно, А ты жив и молод, И твоё тело быстрое, кожа бронзовая, глаза с бликами, полупрозрачные на солнце. Здесь яснее кажется эта история про единение со всем живым, абсолютный ноль — Насекомые, ежи, птицы, какие-то рептилии Быстро перестают пугать городского жителя. Вот на дереве синее ��олотно с большим знаком Ом, Но тут для всех это просто Зю, Такая ирония, чем не упайя? Ведь нужно быть легче. Мир был создан в шутку, кажется? В городско�� квартире слишком тихо, Даже с открытым окном От тишины звенит в ушах.

[dariatayli]

Здесь много слов безнадёжных И мало образов верных. Кислота разъедает железо, А я разъезжаю по свету, Не могу зацепиться за правду. Сосуще-голодное чувство В сердце, посередине. Мне так больно, мне хочется красок Честных и метких. Мне хочется слов суровых и сочных, Широкими мазками хватающих Запах листвы в вечернем воздухе, Цвет детских глаз на мужественном лице.

[dariatayli]

Писать только, когда плохо. Гоголь говорил, что нужно сжигать всё, что не представляет истинной ценности. Еще лучше — наложить обет молчания. Теперь они пишут о маленьких, пустых моментах с драматизмом, надрывом. Другие мешают драму с грязной посудой. Они пишут, когда им плохо? Когда-то Гоголь сжег свою попытку написать рай, потому что “хорошо” не получалось. Ему было плохо. Не вышло стать тем иконописцем, который затмил нарисованный однажды демонический портрет розовощекими ангелами на стенах храма. Как легко писать демонов, красивых, разных, живых. Какими мёртвыми получаются ангелы.

[dariatayli]

Эти руки построили Парфенон, Эти руки построили Тадж-Махал, А еще — Нотр-Дам де Пари. Эти руки летали по клавишам И играли реквием Моцарта, И играли прелюдию Баха — Фа минор, фа минор. Эти руки писали летопись — Историю с самого начала, С самого-самого начала времен. Эти руки писали картины, На которых женщины-нимфы— Тёмно-зелёный, нежный сиреневый. Эти руки отнимали живое у смерти, Эти руки исцеляли раненых. Эти руки давали покой. И теперь касаются моих. Нет-нет-нет — Это не вынести.

[dariatayli]

Туда, где люди умели чувствовать малейшее изменение во взгляде, а прикосновения, аккуратные, робкие, еще были не прелюдией, а кульминацией, обладающей телепатической способностью передавать мысли. Хотелось бы родиться "до", где у слова "интимный", еще нет смысла "генитальный", где можно было зарядить друг друга, просто сев рядом. Вернуться туда, целовать дрожащие закрытые веки. Но мы там будем лишними, грязными, пошлыми. Мы отдали сакральное за бесценок и вместо этого присвоили себе море суррогатов. С их помощью пытаемся вернуть утраченное. Слова, которые раньше означали сокровенное, выветрились, размножились по коробочкам, глянцевым журналам ,магазинам для взрослых. А чувственность сузилась до дефектной и жалкой точки.

[dariatayli]

Когда-нибудь я это пойму. Проснусь среди ночи. Хотя нет, тогда не будет никаких патетичных "проснусь среди ночи". Я открою глаза, когда время приблизится к обеду, не спеша позавтракаю под глупое телешоу (почему нет?). Выйду на улицу за продуктами / свежим воздухом / от скуки. И может увижу одинокую старушку, которая будет рассыпать из смятого целлофанового пакетика хлебные крошки голубям, а может увижу влюбленную пару или детей на ржавых качелях. Но в тот момент я пойму, что есть "здесь", а то эфемерное —напрочь отсутствует. То, что в книгах и кино, то, что видишь с закрытыми глазами — этого нет. А есть вот эта осень (тогда, конечно, будет осень), есть квартира в спальном, есть знакомые, обычные люди со своими недостатками, со своими шрамиками на теле. Не выглаженные, простые, попадающие в нелепые ситуации с разной очередностью. Есть водители, риелторы, учителя и программисты. Реже — художники и актёры. И, конечно, есть менеджеры. Менеджеры, которые, как и все, могли бы стать героями. Теми, что переправляются на другой берег реки и ,сойдя на сушу, хладнокровно отпускают лодку по течению, потому что знают —им не суждено больше вернутся. Но здесь всё по-другому. Здесь нет места "року судьбы", подвигам, уязвленной чести. Здесь надо производить. А потом всё продать. И всё потратить.

[dariatayli]

Её отношения всегда были похожи на погоду перед грозой. Сгущаются тучи, становится душно. Всё живое находится в напряженном ожидании, предвкушении. Обоняние обостряется. Помнишь, как это бывает перед дождем? Чувствуешь резкий запах асфальта и железных перил. Птицы начинают громче кричать, слегка скрипят качели. И кажется, что вот-вот, еще немного, и ливанёт. Но вдруг туча ускользает на какую-то другую окраину города. И всё.

[dariatayli]

Я вижу лица в метро, Среди них есть очень милые, Я вижу лица в кино, И там нахожу много толкового. Диалоги, диалоги, диалоги В книгах, на сцене, за соседним столиком, В моей голове. Лучшие из них в моей голове. Приподнятое настроение слегка истеричное Сменяется какой-то вялостью. Да, вялостью и сухой кожей. Наверно, это весенний авитаминоз. Насыпьте мне витамина А, Того что много в оранжевых продуктах. Оранжевый закат. я не помню, Когда он был таким. Он тоже серый, как снег, Как лица, той не милой части. А мне всё время хочется спать Утром, днём, вечером. Всегда, кроме того момента, Когда моя голова касается подушки.

[dariatayli]

Рецепт от английского сплина или русской хандры

Если вам кажется, что вы не доживёте до середины апреля, от грязных сугробов тошнит, так же сильно, как от безразличных лиц коллег и ежедневной дороги на работу/учёбу, не отчаивайтесь! Рецепт: • первую половину дня — симулировать раздвоение личности • вечером — сходить в театр Повторять (предпочтительно меняя диагнозы и спектакли) до полного выздоровления. Не болейте! И помните: праздник там, где вы!

[dariatayli]

Туда, где горы, северное сияние и люди с обветренными лицами. Или вдоль берега Сены, на велосипеде, мимо лавочников и красивых пар. И чтобы пахло выпечкой и кофе. В глухую русскую деревню. Где нет электричества, но есть свежи�� воздух, натуральное молоко, полевые цветы. Там живут старики с добрыми глазами, которым всегда есть, что рассказать. Туда, где средневековые готические замки, вечно пасмурное небо и аккуратно подстриженные кустовые розы. Мужчины в черных пальто и изящные женщины в перчатках. В лес, где чистое озеро и высокие сосны. Костёр, песни под гитару. Там еще звёзды кажутся ближе и разговоры душевней. На море, где живут люди, которые отдыхают чаще, чем работают. Они очень шумные, много улыбаются и пахнут оливковым маслом. Еще много вариантов. Сегодня я не хочу быть здесь.

[dariatayli]

Есть вещи, которые способны пробудить в душе что-то неожиданное, светлое, тонкое. Настолько неуловимое, что это невозможно не охватить, не выразить словом. В итоге, это что-то, или от безысходности серого окружающего мира тянет вниз, или ,напротив, поднимает вверх до каких-то иллюзорных высот. В каждом из этих случаев ты оказываешься вырванным из реальности. И неизвестно, радоваться ли этому или пытаться с этим бороться. Если эта субстанция пришла к тебе извне, то есть еще какие-то шансы остаться здесь, и может даже твёрдо стоять на ногах. Но, если она исключительно твоя, если она всегда была частью тебя самого, то есть опасение, что со временем ты будешь всё больше и больше походить на чужеродный орган, лишнюю деталь.