kakransche

[kakransche]

что самое невидимое в мире? труд по дому? зимняя одежда, которую убрали на лето? учебники восьмиклассника за пятый класс? сообщение, прочитанное через уведомление, которое не хочется открывать? знаки внимания от того, в ком не заинтересован? невоплотившаяся идея? мгновение в феврале, когда впервые запахло весной? телефон в руке, когда потерял его и ищешь? число протонов в ядре нейтрального атома? лучи рентгена? необходимая вещь, упавшая в пространство между стеной и кроватью? заряд батарейки в детской игрушке, которую уже не включают? память воды после кораблекрушения? мысль, которую не сформулировал — и она ускользнула навсегда? извинение в конце голосового, которое не дослушали до конца? щелчок выключателя в пустой квартире? вина за то, что тебе хорошо, пока другим плохо? слово, не существующее ни в одном языке, но нужное каждому? промежуток между смс «я еду» и реальным выходом из дома? шум соседа сверху, которого ты никогда не видел? пауза, в которой решается, простят ли тебя? запах снега, которого ещё не было? тонкий след от кольца на пальце, которое сняли навсегда? обещание, которое не нарушили — но забыли? страх потерять то, чего ещё даже нет? ощущение, что кто-то тебя любит, но никогда не скажет?

и можно делать всё возможное опаздывать, чтобы, когда приходишь, все смотрели на тебя лезть на сцену со стихами на подмостки театра на трап самолёта в чужой разговор в кадр в его подписки в комментарии к постам в голову тем, кто узнал о тебе вчера в чужую ленту со своей жизнью в конфликт, чтобы знать себя в тишину между словами в окно, если заперта дверь снова и снова и снова и снова задавать вопросы а потом — уточняющие и ничего, ничего и никто не задаёт вопросы так, как это делаешь ты и никто не задаёт вопросы так, как это делаешь ты

[kakransche]

расскажи про аллеи, где каждое дерево знает имя, и где круглые сутки камень теплее ткани, стариков с глазами цвета сухой маслины и гранатовой горечью тронутыми губами,

про мощёный пунктир проулков, про солнечный свет в пыли, как сухая дорога стелилась для нас мягким шёпотом, и как сонные тени протяжно у ног легли, пока ветер нёс с моря запах сырого шторма.

то, как гроздья инжира рвались под сатиновой кожей, и про лица, открытые миру, как новому двери, расскажи, как волны дышали созвучно с гигантами прошлого всё то время, что звёзды звенели морозными перьями.

говори про мокрые ленты дорог, уходящие ниже там, где каждый изгиб обнимает кусок пейзажа, и как с каждым ударом сердце заходится тише; так, что больно от счастья слегка становится даже.

…здесь каждый второй боится, что он последний, а каждый последний хватает за горло день. ты помнишь, как было, когда тишина звенела, и смех растворялся, прозрачный, как южный день?

[kakransche]

…даже взрослым пугаешься игл. пробуй детский обман: не глядишь на укол — и не больно же! перед сном, пока мы не легли, почитай мне, вот скажем, про Вояджер.

лей научную белиберду! астероидные пояса защитят хрупкое междуцарствие. пусть ничто, кроме дальности дуг нас не трогает лишь полчаса. полчаса вообще не касается.

через вакуум, где пустота заполняет пробелы в теориях, он минует планеты как вехи детства, и выходит за категории, линии и цвета, и пространства становятся только средством.

где ни карт, ни границ, только чистый случай, перегруженный точками приближений. понимание: путь важнее полученного. или лёгкость движения вне решений?

и чем дольше, тем меньше «зачем», и чем дальше, тем легче дышать, не привязанность дарит силы, а свобода не удержать.

и чем выше — тем больше смысла, и чем проще — тем ближе суть: отпустить, зачеркнуть все числа и шаг нуть

[kakransche]

…они рубят жизни кирками слов, и зубья звуков ломают кров.

. .

там, где танцует свет от свечи, рождаются буквы, чтобы лечить. кто ходит по строкам, исследуя суть, не захочет разрушить даже чуть-чуть. кисть, ведя по шершавой стене, вбивает жизнь в мёрзлую серость теней. россыпь семян вырастает в сад, камень ложится в фундаментный ряд.

песню для скрипки выводишь на тонкий лад, как же тебе захочется всё сломать? собранный пазл мирозданья под сводом век — не поднимет руку на ближнего человек. когда из песчинок растёт в пустыне дворец, и труд превращает пространство в живой процесс, в потоке его расплетаются старые сны, и сердце теряет железную тяжесть вины.

пальцы на струнах не схватят нож, в тишине мастерских затихает ложь. и рука, держа гвоздь у стены, не спустит курок, не затеет войны. дым от печи заменяет порох, тесто взымается как возводится город. пусть лён на станке простирается морем, чтобы каждая нить уводила от горя.

когда под резцом замирает узорный след, всё лишнее тает, и больше не слышно бед. сложить по крупицам пространство из малых дел — здесь ярость молчит, потому что иссяк предел. бездействие пало, и можно теперь говорить, как можно разрушить, когда научился жить?

[kakransche]

так живёшь — от прыщей до седин, в тепле руки, булавки в ладонях, выстругаешь рожнá из осин, топишь в виски тревогу на фоне, и не знаешь: душа — апельсин.

капилляры мембран на просвет, мякоть солнца в продольном разрезе, только двух золотых половин ленно-медное равновесие;

только цедра, живая вода — сок от долек, попавший на руки, аскорбиновая кислота, самый зимний, в сущности, фрукт, и

тот, кто не был, пока не пришёл, а потом брал в ладони как слётка, восковые жилища пчёл, равноденствия суток находку

или, — да, — как простой апельсин, ключевое сокровище детства, и расслаивал до сердцевин сердце.

и размежевáл в лоскуты, киноварь разломил на части, осыпая на пол с кожурой счастье.

[kakransche]

29.06.23

хотел отличать дар от вторичного, сволочей от уставших, bvlgari от пали, сухое от белого, чтобы кто-то решал раз в неделю: «куда с ним тягаться!», а он замечал и такой: «ничего личного». это всё в основном в нём спросонья гремело. к концу дня — «пусть бы снова немного за двадцать»,

и тогда начиналось как лёгкий озноб, кожный зуд от не срезанной бирки, невесомый каскад из «а если» и прочего. оставаясь в курилке один, в безотчётной секундной молитве видел то, что доподлинно хочет:

«я квадратом дышу в туалете стеклянного здания; прямо отсюда бери меня; расслои на свободы и так, упреждая, устрой, чтобы в мороке бега за смыслом случайно на бейджики зама не выменял уродский смех с запрокинутой головой»

так как счастье, по сути, — способность заснуть, не ворочаясь, а беда — когда не с кем ругнуться так крепко, что сладко, чтобы без «ну ты чо?» дать себя разглядеть скособоченным домом, сгоревшим остовом, бывать атмосферным осадком, выпавшим на чужое плечо.

[kakransche]

3.2.23

говорили: как хочешь — так правь! калибруй, исправляй, отсекай, редактируй, будь Лонгина копьём! а бывает — надломится явь и во сне искривит очертанья квартиры. «мы теперь здесь живём, всё как раньше: скрип пола, раскинутый горизонт сильных дедовых плеч. попасть легче, чем засыпа́ть. это место негласных встреч, мнимый экватор, ничейные полюса». вот и снова сидели напротив печи, юбками скрыв скамью — баба Нина и Люся-соседка. это было уже: красный угол, и дым луговой, и в сенях кирзачи; это не наяву. говорю: «этот дом уже продан сто лет как». там — опрело-угольная стынь, тут — озёрная тень холодит, и следы на рассыпчатом иле, и рассветная влажная синь. баба Нина журит: «так ведь мы его снова купили».

[kakransche]

19.6.22

держит за руки, держит перед собой, говорит: «грохнись оземь, коль хочешь остаться живой, потом встань и себя будь первее на шаг; здесь всегда всё работало только так».

неотрывно смотрит прямо в зрачки: «поступай не вследствие — вопреки. позабудь себя, и страх заодно; выставляют в дверь — пролезай в окно.

без вопросов, нет времени думать, зачем, слишком вдумчивый здесь закончит никем; ты не чувствуешь кожей времени ход? неуёмность надо внедрить в обиход —

в твоём городе слишком много людей. как лягушка сметану лапками взбей, привыкая, как к воздуху, к боли в ногах — на плаву здесь держатся только так.

чуть закончись, раз очень невмоготу, час не будь — потом сразу же за черту, за пределы возможностей, за лимит, пока в воздухе что-то зловеще гудит —

может гром, может, времени жернова; капля в море здесь то, что ты просто жива».

[kakransche]

9.6.22

ты найдёшь себя заново в тающей тени тонконогой свечи, греющей образа́; я спасусь пятилистным цветочком сирени и полуднем июня, слепящим глаза.

на примерку шипы и терновые жала можно брать, чтобы видеть, кто честен и лжив; а вчера за пакетом ворона бежала — я всё видел в окно и вдруг вспомнил, что жив.

есть цветочный ларёк — и уже не так горько словно Данте ступать в предназначенный круг. лишь бы были тюльпаны — и было их столько, чтобы весь путь домой выпадали из рук.

[kakransche]

3.4.22

пришло много звуков: «…останусь…» «сними ещё с карты» «он врёт!» «…не подам руки больше…», откуда берутся — неясно, все ходят без лиц; мертвеют от каждой несказанной гласной, беззвучной согласной; мертвею и я: придёт день — и придётся ли выпустить птиц?

окажется здесь, и тогда сколько времени буду их пересаживать в клетку — пару бойких сердец за пределами тела? так живёшь колоском полевым, а потом эти мысли вдруг вверены. мнишь себя волевым, но однажды доходит до дела; до решения, жгущего люто.

да они ведь даже бояться салюта! и их милость потом ни зерном, ни морковкой не вымолить (в прошлый раз ещё долго ворчали). если б знали, как трудно их из-под мебели выманить, на четверг конец света бы не назначали, и ночь не сгустили до абсолюта, и Смерть не ждала бы в Самаре.

выбьют ли у меня из рук переноску? проорут «раньше ср��ка ополоумела?! здесь и так мало места! чем о них — о себе бы подумала! или забыла, какое сейчас время?» дни стекают оплавленным воском, тихо падают в век, где любовь — это бремя.

слабый шорох оттуда, где клетка — там внутри из брусочка качели. птицы любят клевать мочу уха, мять журналы, рассматривать щели: даже кашу недавно поели в новом мире, где всё исполнимо, и не знают про смертную волю. нам казалось, мы злиться умели, а на деле для гнева — раздолье, он с надеждой скреплён воедино: пусть для них обойдётся без боли, пусть живут во всю мощь, на пределе, тишина для них будет подспорьем.

[kakransche]

16.3.22

ляжешь в десять — не спится до полвторого, были планы — стали статические шумы; я боюсь страшной музыки в фильмах и божьих коровок, я боюсь ядерной зимы кот мурлычет, дремля, где-то плачет земля, ранним мартом привычно раздетая я для птиц по утрам, честных слов из нутра, сарафана с цветами, на голое тело надетого, для других городов, в форме рыб облаков — не для этого, нет, не для этого. не для этого.

[kakransche]

11.1.22

слушай, о чём думаю, не могу уснуть! вот бы было здорово бóшку отстегнуть! открепить как молнию, отделить как шлем; никаких отчаяний, никаких проблем! всё, что жгло и мучило, собиралось в рой докучавших помыслов — истребить, долой! с этих пор научишься быстро засыпать, не трещат извилины, нечего ломать над задач обилием; только пустота над плечами высится; с чистого листа ловко начинается каждый новый день, сеть межбровных складочек не рисует тень, «— что повесил буйную?» — нечему свисать, не теряем голову — нечего терять. стой, не обрывай меня, дай же разъяснить! нам бы эти головы взять и отменить! вдумайся: по контуру, по пунктирным швам отделяешь голову в спальне по утрам и кладёшь на полочку, и смешок в ответ — с беспокойной будете врозь, не тет-а-тет. что тогда получится! то-то будет жизнь! за цветными буднями поспевай, держись! дымка отрешённости обнимает ум, вместо тяжких горестей только белый шум…

среди плюсов истинных (благо, их не счесть) недостаток спрятался — не во что поесть.

[kakransche]

8.1.22

для тебя буду всем, чем захочешь, попутчик, мне это не сложно: беспринципным нахалом, ребёнком, занудой, да хоть выездным шапито, прослежу — не увидишь, попутчик (я более чем осторожен): одиночество въелось коррозией в жесты, в ресницы и в фалды пальто.

[kakransche]

8.1.22

Ты состоишь из долгих линий, Парабол плеч, надбровных дуг, Изгибов тонких Межключичной Ярёмной ямки, Пальцев рук. В твоих зрачках живёт по фее, Что мечут свет из-под ресниц, Из недр взгляда Высекая Сонм озаряющих Частиц, Из будущих десятилетий, Расчётливых ходов ума, Торжеств, стихов, Рук мановений, Ты пеной дней Сотворена. Из сотен мыслимых исходов, Из войска выводов и слов; Ты состоишь Из времён года, Шлейфа духов, Тревожных снов. И нет, не канет в безызвестность, И не укроет пустотой Руки в руке Немую нежность, Запястий пульса Мерный бой. И не истопчется до пыли И не истлеет, не уйдёт Всё то, чем мы с тобою были, Всё, что прервётся — не умрёт.

[kakransche]

1.2022

...через ничтожную россыпь ранок от злых холодов, через декабрьские росы в виде присыпанных льдов, пятнами грязи на брюках, горестным гулом дорог, калейдоскопом испугов, будничных малых тревог, контроских лиц круговертью, списком того, что купить, странным предчувствием смерти, шансом навек упустить незримое, ключевое (принять за окрик в толпе), всем, что слепое, пустое, всем, что вершится во мгле — этим становится разум, переставая сиять. пусть это всё не взаправду. пусть возродимся опять.

[kakransche]

Синичкам

Не дари мне ни санки, ни банты, я даже верну рукавички, Отошлю тебе почтой обратно в заснеженный лес. Я хочу одного: пусть зимой не страдают синички. Посвяти им одно из своих новогодних чудес. Я хочу на концерт, блеск для губ, пять за тест, косметичку, Чтоб записки подбрасывал Лев из девятого «А», Но раз нужно оставить одно — пусть не мёрзнут синички, Это честный обмен, зачеркни все другие слова. Ни парфюм Живанши, ни авто и ни евро в наличке Не загаданы в ночь; не мечты — достижимая цель. Вместе будем трудиться для жёлтых и добрых синичек, Пусть им будет легко в снегопад и уютно в буран и в метель. Стала много мечтать — изменяю бывалой привычке; Буквы мечутся врозь, вывожу их нетвёрдой рукой: Пусть и после меня милосердные зимы синичкам Заручатся послать прямо в птичьи сердечки покой.

17.11.21

[kakransche]

10.11.21 (До востребования)

Не хожу, а летаю последним листом над ноябрьскими лужами, Пока тусклый туман наступает, берёт стылый город в кольцо. Если можно оставить одно — мне твоё лишь в посмертии нужно Разглядеть в мешанине толпы осенённое счастьем лицо.