ollyyaa

[ollyyaa]

У снов послевкусие тоски. Что-то посыпанное пеплом и солью — не слезы, нет, каменные осколки.

Вэй Ин может описать это как… как лёгкие туго обвязали леской до кровоточащих резаных ран и дерганули со всей силы, едва не вырвав на живую. Секундная боль на вдохе, когда он подскакивает с цинковки и опустошенность. Словно и правда — вырвали. Вот же они — прямо на полу, растекаются кровавыми ошмётками. Ах, да, это его вчера��ний поздний ужин, оказавшийся слишком близко под рукой, когда взгляд заполонило туманом. В ярости или дикой панике. Он пока не определил, что это было в этот раз.

Сны живые и очень громкие — он слышит их, даже зажимая уши ладонями, согнувшись некрасивой дугой.

Позвонки уродливо выпирают сквозь прозрачную кожу, Вэй Ин иной раз думает — прорвут себе путь наружу, и найдут его вывернутым красным на белом — тошнотворно-сером. Тело никак не подстроится под новую душу — вскидывается и сжимается беспокойным клубком раньше, чем Вэй Ин успевает это осознать.

Сны говорят предсмертными криками и пожаром где-то в межреберье от которого щиплет глаза — не слезами.

Он мотается по простыням каждую ночь — или день, он так запутался в пространстве-времени, он не понимает иногда кто он и что он, — и подрывается, распахивая глаза — пульсирующие зрачки и тонкая серебряная нить радужки. Тени в углах, оживая, очень знакомо-мерзко шепчут и вьются в спирали, переливаясь обманчивой красотой, и смотрятсмотрятсмотрят пустотами глазниц. Обманчивая красота кусает сиреневыми отблесками.

Резкое пробуждение в холодном поту и со скомканным одеялом в ногах становится чем-то обыденным неприятно быстро. Он закрывает уши — милый, это все в твоей голове, пробилось хором голосов из прошлой жизни — горбится, почти рвет волосы, путаясь в черноте пальцами, и задушено воет от рвущих внутренности когтей-воспоминаний. В этих воспоминаниях сначала слишком солнечно-ярко и горячо — от ласковых рук, улыбок, слов, — а потом внешний мир бьет куда-то в область среднего даньтаня без подготовки сразу крепко, и пробивает грудь — чисто по ощущениям. Вэй Ин спустя сутки почти успокаивается и забывает — никогда, никогда он не забудет — но котелок его, кажется, не подтекает — у него давно пробито дно, и с наступлением сумерек голос в голове почти ложится ледяной коркой поверх кожи. А ночью повторяется тот же самый кошмар.

Его почти спасают люди, заклинатели, даочжаны, разномастные твари, встреч��ющиеся на пути. Что-то из тех случаев, когда события вынуждают вертеться ураганом, почти выскакивая из собственной шкуры и в мыслях остается только: понять-успеть-спасти. Понять как они дошли до жизни такой — очень актуальный вопрос, не правда ли? Успеть схватить протянутую руку или протянуть свою. Спасти… Его маленькая обыденность, почти помогающая отвлечься.

Почти. Потому что гул из голосов или тихий-тихий шёпот не смолкает ни на секунду, смеется над удачными — или нет — шутками вместе с ним, рыдает над несчастьями чужаков, срывающих в отчаянии голоса, костерит особо увертливую дрянь. Вэй Ин учится отвлекаться.

...

Вэй Ин не может спать, оправдываясь нескончаемой энергией и бодростью — оправдывайся, конечно, но ты сам себе веришь? сам себя как давно видел в отражении? — разбрасывает по полу чертежи, кисточки, роняет пятна чернил на кожу и одежды. Изобретения в мир выходить не хотят, оставаясь идеей на мятом пергаменте, заполоняют собой комнатушку, занимая место теперь не только в больной голове. Вэй Ин рвет их с особым удовольствием, комкает и топит в вине, задев рукавом пиалу. На пятые сутки его мозг дает сбой, рисуя перед глазами огромные алые пятна, как причудливые мазки на стенах, посылает гудящую боль и темноту, принимающую его к себе как старого друга.

Это не обморок или медитативный сон — это вообще-совсем не сон, что-то среднее между полудремой и пустотой, в которой вспыхивают огоньки-образы, ложащиеся на кожу ожогами-поцелуями.

На пятые сутки Вэй Ин падает лицом в дерево, в пергамент, в разлитое вино, и чувствует как проваливается в бездну — как с обрыва сигануть спиной назад с закрытыми глазами, так знакомо, правда? — как годы отматываеются и он летит сквозь мыльные образы и обрывки фраз.

Очередной кошмар встречает его сиреневыми радужками и чернью волос.

Он пробует внутренние ощущения на вкус — пыльное солнце и сладко-кислая тоска. Что-то отдающее болезненной ностальгией. Молодое лицо — оно едва ли старое сейчас, разве нет? оно всегда в твоих мыслях как изображение из яркой юности — заслоняет собой яркий кусачий шар. Вэй Ин чувствует на лице что-то влажное и тошноту — мир раскачивается, небо двигается подозрительно не так и руки слаб��е-слабые. И если тошнота это его новый компаньон в этой слишком долгой жизни — желание вывернуть желудок не оставляет его ни на секунду, усиливается, когда резкое пробуждение бьёт в солнечное сплетение, или уменьшается, когда все мысли не о том — о проблемах и способах их решить, — то холодные капли на щеках — что-то несколько странное. Резкий вдох расправляет лёгкие, Вэй Ин приоткрывает губы и почти вздрагивает — вода.

Прохладные чужие ладони не-мягко тянут его наверх — заставляют принять вертикальное положение — и пропадают, как и всё вокруг на секунду. Окружение размывается, небо пропадает из поля зрения, но появляется зелень и розовые пятнышки над тёмными водами — лотосы. Грудь сдавливает резко и туго до точек перед глазами и звон на фоне становится громче, от него вот-вот и лопнут перепонки — так ему кажется — но густая кровь по мочкам и шее не течёт, только вода пресная, капающая с волос. Кожу на лице тянет странно — привычно, на самом деле, не забыл же ты, что такое улыбка? вон, даришь её всем подряд — и из горла вырывается счастливый громкий смех. Он всё ещё умеет так смеяться, но чувство всё равно такое, что то, как он делает это в настоящем — гадкая фальшь. Вэй Ин из Пристани Лотоса почти заменяет собой солнце и э��о жутчайший контраст, и дело даже не в жизненном опыте.

Раскачивающийся мир — вина джонки, едва не окунувшейся под воду от резких движений. Руки сами двигаются по бортику, собирая щепки ладонями, Вэй Ин словно со стороны на всё происходящее смотрит. Смотрит, смотрит, смотрит и не может насмотреться, глотает картинки как вино в далёкой-далёкой молодости. Он чувствует себя так, словно заглянул куда не следует — как и каждую ночь, как в каждом сне, просто расслабься и дай себе отдохнуть, пока синева не сменилась алым туманом — но впитывает в себя образы и фразы.

Голос чертовски похож, но время съедает память и выворачивает этим наизнанку — что-то такое Вэй Ин сейчас испытывает, когда ловит себя на мысли, что частота совершено не та, хотя интонации всё те же — раздражённо-кусачие, скрывающие за собой болезненную нежность. Вэй Ин даже сейчас узнаёт за ними… Что-то мягкое, чувственное, искреннее? Может быть, пропитанное снедающей любовью? Что ты предпочитаешь?

Ничего из этого. Он не хочет слышать, потому что всё это бьёт по ногам и финальным в голову.

Пристань всё дальше и да��ьше позади Цзян Чэна, вокруг совсем скоро останется сплошная вода. Вэй Ин едва помнит этот день — врёшь зачем-то самому себе, когда перед глазами уже всё разложено по часам до самых мелких деталей, — но знает, что должно за всем этим последовать. За побегом, купанием среди лотосов и тихо-тихо украденной джонки — которую они, разумеется, позже владельцу вернут. У Цзян Чэна в глазах ноль подозрений — а что такого? происходит всё то же, что и всегда, только с поправкой на мелкое хулиганство, — у Вэй Ина в голове ноль мыслей, только желание вписаться в чужие губы и задохнуться насовсем. Всё хорошо, только желание это из прошлого, а из настоящего — садящая грудина и сворачивающиеся внутренности. Всё всегда начинается отсюда, словно жизни до не существует, а у него внизу живота что-то приклеивается каждый раз к позвоночнику и взметается волнением к затылку, вызывая гудение в черепе. Чем-то напоминает страх.

Но как-то отдалённо очень, на миллисекунду показалась и растворилась мысль. Он знает разный страх — тот, что заставляет бежать сломя голову, не разбирая лиц и улиц, пока за спиной лай и рокот; тот, что подталкивает к плохим решениям, от которых последствия разгребать потом все последующие жизни — /она одна была пока только, нет?/ тот, что перерастает в неконтролируемую ярость.

Этот страх перерастает… ни во что. Остаётся чувством, словно вывернет вот-вот, тяжестью в желудке и головокружением. Вместо бабочек в животе копошатся мерзкие гусеницы. Так, по ощущениям. А танцующий мир — это от вина. Вон, бутылка на дне джонки мотается от стенки к стенке.

Холодные губы не встречают его на полпути — наоборот даже, не потяни он за ворот ханьфу и лишился бы этого касания несправедливо быстро. Цзян Чэн почти отшатывается, распахивая глаза, сиреневые радужки прячут за собой вмиг расширившиеся зрачки, а потом тонкие веки скрывают от Вэй Ина эту потрясающую картину. Хочется заскулить обиженно и встряхнуть хорошенько, чтобы не смел, дал еще раз взглянуть, налюбоваться вдоволь, чтобы навсегда в памяти. Вэй-Ин-из-Пристани-Лотоса так и делает и ловит ртом ворчание, а после укус обжигает губу. И это горячо до непонятного чувства, заскрёбшегося где-то между ребер, оно скатывается дрожью в желудок и оседает там тяжёлым комом. Цзян Чэн очаровательно пыхтит и плечи у него каме��ные, а щёки краснющие, словно сгорел на солнце. Вэй Ин губами прикипает и к ним, оставляя поцелуи-солнечные зайчики, лёгкие как перышко, щекочущие. С сопротивлением сталкивается только в момент, ��огда скользит ладонями ниже, почти интимно и приходится быстро с пьянящим теплом расстаться.

Цзян Чэн хмурится, кусая щеку — нервничает. А Вэй Ину страшно от ожидания и смешно от хмеля. Надо бы выбрать одно что-то, да у глупого-глупого мозга нет такого в планах. В планах есть оборвать всё перед самым запомнившемся ему моментом и распылить мир на мелкие частицы.

А потом показать войну.

[ollyyaa]

Вэй Ин… смущён?

Цзян Чэн не может быть уверен. Он видит раздражение на лице напротив — как сжаты челюсти, нахмурены брови, подёргивается уголок губ, — и румянец. Щёки горят всё ярче с каждой секундой, краска перетекает на лоб, уши, шею, и в конце концов Вэй Ин отворачивается, от чего прическа становится ещё неряшливей — хотя казалось бы, куда?

Это до того забавно и странно, что мозг никак не решит, что за эмоции должны последовать за осознанием — в груди пузырится смех, но вместе с этим хочется только вздохнуть так тяжело, чтобы земля разверзлась под ногами, потому что:

— Ты что, флиртовал со мной?

Вопрос до того глупый, что Цзян Чэн почти готов был ударить себя ладонью по губам, но вместо этого только мысленно отвесил подзатыльники им обоим. Слова изо рта вылетели и взять их назад было уже нельзя, хотя, видят боги, хотелось очень. Даже если флиртовал, почему это должно быть, ну, странно? Вэй Ин со всеми флиртует — со служанками, другими шиди, с незнакомками на рынке. Он так общается — всегда общался. Это не то, на что Цзян Чэн обращает внимание, просто потому что привык.

И сам не до конца понял, почему вдруг спросил — рассеянно пробормотал, когда в очередной раз оказался окружён чужим вниманием.

И он не соврёт, если скажет, что не ожидал услышать в ответ:

— Он ещё сомневается! Да последние года два, если хочешь знать!

И вот где они теперь. Вэй Ин, сжимавший до ��того его ладонь — «Просто так, ты против?» — изваянием стоит всё так же рядом, но обиженно отвернувшись — на самом деле, просто пряча алые щёки.

Это так очаровательно неловко.

Цзян Чэн чувствует, как начинает пощипывать кожу и тяжелеет голова.

Они знают друг друга чуть меньше, чем всю жизнь, поэтому когда Вэй Ин вознамерился сбежать — так очевидно — был пойман за пояс и развернут лицом возможно грубее, чем следовало. Но Цзян Чэн нервничает — немного — у него подрагивают руки и сердце готово проломить рёбра, и он закрывает на это глаза.

Ситуация комичная до неприличия — теперь они стоят лицом к лицу, цепляясь за одежды друг друга негнущимися пальцами, оба красные до корней волос и хмурящиеся. Хорошей идеей было бы прямо сейчас ки��уться в воду с пристани, охладиться и прийти немножко в себя, но Цзян Чэн понимает, что если Вэй Ина отпустит, то найдёт потом очень и очень не скоро — тот умеет быть незаметным, когда захочет, когда надо скрыться. Так что сообразить что-нибудь нужно прямо сейчас.

Цзян Чэн соображает — коротко прижимается к щеке губами и боязливо отскакивает назад.

А потом оказывается задушен крепкими объятиями — Вэй Ину потребовалось не дольше пяти секунд — удивительно — чтобы всё понять и принять.

Это определённо были самые неловкие мгновения в жизни Цзян Чэна, за которыми последовала небывалая лёгкость где-то за рёбрами.