pshdg

[pshdg]

псиная шкура раз в год кусается 1, (2), 3

201124

опускаешься на землю уже не снегом, истекаешь свечой гуталиновой, пачкаешь метафорические бедра и плечи жирно, черно́. такая была константа на протяжении нескольких последних лет. вот так ты пытаешься выжить, из месяца в месяц перетряхиваешь заскорузлую почившую шкуру, просушиваешь ее на свету, а она однажды цепляет тебя всеми оставшимися силами-зубами за руку и спасается бегством.

болевой синдром давно стал хроническим. внутреннее тело постоянно боялось, гнило, тлело, хрустело остовами ребер, разливало тебе вместо дорог - болота, напускало яду в царапины, не давало дышать. такая игра: надо продолжать регенерировать, когда градообразующее предприятие твоего организма разрушилось и выпускает в почву и атмосферу радиоактивные отходы. и строить его, бесконечно пытаться реставрировать, используя разбросанную вокруг кирпичную крошку в качестве фундамента.

но однажды прорытые гнилыми водами проходы в земле, эти карстовые воронки, становятся золотодобывающим прииском, бесконечно глубокой шахтой, хранящей в себе антрацит. и внутренний город оживает; а вместе с тем оживают все его уязвимые и нежизнеспособные элементы, весь его нагар, порок и страх.

когда пес поднял впервые после стольких лет голову, я испугалась. потому что имя его - страх. и имя это священно настолько же, насколько порочно. пес заговорил со мной, пес заговорил вслух. забрал себе все место и время, начал активно бояться, источать то основное, чем он являлся всегда. боль, страх, агрессия, голод. под этим горячечным безумным шквалом затопило все мои низенькие бревенчатые постройки, эти трогательные земляночки с утоптанным сухим полом. все смело́. то, что держалось хлипко - не пережило паводка вовсе.

и вот ты не знаешь, что теперь со всем этим делать. живой пес занимает пространства намного больше, чем мертвый (или чем тот, кто прикидывается живым. делает вид, чтобы тебя порадовать).

пес хочет служить. пес голоден, пес жаден, пес глуп и некрасив, пес уродлив в своем дурацком стремлении к одному ему понятному удовольствию. пес жив. пес дышит. пес делает мне этим больно.

желания пса - это нежелательные вещи для меня, как оказывается. просто все дело в том, что он безрассудно старается нажраться разом, за все годы, когда его желудок был практически пуст. он подавится. все, что он сейчас проглотит - будет сблёвано ему же под лапы. идиотский, идиотский он идолопоклонник, жадный, слепой, неблагоразумный. он наделает ошибок и потом будет страдать (его страдания отравят наш общий питьевой источник).

ты хочешь сделать с эти хоть что-то, но не можешь. ты хочешь сделать все за него, но это недопустимо и глупо. ты хочешь его остановить, но остановиться он никогда не согласится. проклятый тупик, из которого ты не можешь выбраться, потому что пути отступления размотало придурошными головками с динамитом.

и вот тебе приходится просто помогать ему. и просто почти безнадежно надеяться на то, что у него хватит мозгов на то, чтобы снова не подохнуть (чтобы и меня по счастливой случайности не утащить за собой следом).

и вот ты уже даже не злишься на него. плевать, что он решился за вас всех на внутреннюю измену, ты просто панически стремишься от него как можно скорее от него откреститься. пусть делает, что хочет, пускай! и тебе не остается ничего, кроме ожидания. время покажет, куда это сможет вас привести.

а приведет это вас к большим проблемам, ты это прекрасно понимаешь, но ничего не можешь предпринять.

(пес подох обратно. за ним поднял голову третий. невыносимо.)

[pshdg]

(1), 2, 3

151024

принимаю речитатив своей духовной эклектики как таинство причастия. за рыжими сепиями следует зеленая ретроспективная гнильщина: удобный и отрепетированный сценарий узко очерченного временного отрезка. это тоже эклектика: рыжее равное аномальному спокойствию последнего солнца; зеленое равное глубинам ада и самому страшному из того, что можно пережить. характеры сминаются сами в себе, в отсутствии плюрализма мнений внутренний зверь становится злее:

это искусство принадлежит только ему одному.

этот зверь в одиночку исписал все внутренние стены. этот зверь своими силами выпестовал эту кривую тропку жизни. зверь сам сотворил себе господина; сотворил же он в нем и самого себя.

пришло время напомнить внимательным ушам, медовым глазкам и чутким ласковым ладоням то, что должно. памяти не положено теряться. память должна привечаться раскрытой ладонью и могильной хоруговью ветра.

///ибо твое есть царство///

(прим. далеко после: нет ни глаз, ни ушей, ни ладоней)

[pshdg]

nfr ujdjhbn gfcnm

181223

это не безумие, не печаль, не тоска по, не страдание, не грехопадение. это страх чистого листа, смотрящего на тебя в упор. это обнаженное тело, разложенное на коленях бога – никакой пошлости, никакого утилитаризма.

это закрывающиеся глаза, еле слышный нитевидный пульс, это усталость – в такой степени, что не слышно голоса. набор отмычек оказался настолько же бесполезен, как единственный ржавый ключ от дома, который снесли.

автоматизм позволяет вести торги со временем. когда больше ничего не будет, останется только следовать провальному плану: тяни время, решение найдется само собой.

не найдется.

глаза закрываются. мое хилое тело приняло свое поражение: еле живо, еле живо. сколько оправляться теперь от полученных увечий? (это не глубокие порезы, не сквозные пулевые отверстия. это истощение от голода, это слабость от удушения, это финальная катастрофа поражающего метастазами тумора: не прикрыть лоскутом, не нарастить, не выхолить).

тяжело и липко даются слова. что говорить? сознание вспыхивает редкими точечками статического электричества. напряжение нулевое. позорный харчок на асфальте – вот что осталось.

это наша вина. во всем происходящем нет ничего, кроме нашей вины.

наша память

(это было о собаке).

[pshdg]

gbcmvf rjnjhst z jnghfdkzk ybrjve ytcrjkmrj ktn njve yfpfl

23420/

заблудишься, ориентируйся по моему глазу. я боюсь людей из металла, я люблю людей из металла. самое хрупкое, из чего может быть сделан каркас, самое тяжелое.

удивление значит обретение нового знания, я люблю узнавать и помнить, я люблю удивляться, а ты удивительный, но я уже знал тебя с детства. помнишь, с того самого, когда у тебя были зубы, и у меня они были, а теперь много поменялось, и все равно можно узнать и догадаться. не говори да и нет, не носи черный и белый. это такая игра - из детства.

я знаю о 21 дне из какого-то исследования, не разберешь теперь, не вспомнишь, где та лекция, чтобы ее процитировать, и я абстрактен, и ты абстрактен, чтобы умничать о такой ерунде. у меня даже курение не привычка, даже жить не привычка, вставать по утрам чистить зубы идти в душ идти на работу до остановки выкуривать одну покупать один кофе заканчивать день покупать одну бутылку выкуривать еще пару засыпать, нигде нет привычек, что же делать? сколько надо дней, чтобы завести привычку? ты проверял?

ничего не пойму, одна из игр была на понимание, и кажется, не надо ничего понимать, если не хочешь начинать сначала. я на что палеонтолог? покажу тебе черепа вживую, а не на картине, я находил несколько черепов за всю жизнь. самый красивый и целый был конским, самый первый был овечьим. там еще была вырыта запруда, в которой водились сомы.

ничего не известно, ничего не известно. быть особенным - ответственно; играю по правилам и говорю, что ничего не знаю.

26.

снился сон. погоня, меня догоняли, жали боком к автомобильной дороге. спереди куда-то спешил человеческий поток. не получалось убежать, скрывался на стройках и во дворах. стоило выглянуть из-за арки, как меня тут же находили, и я опять бежал. на земле было по щиколотку воды напополам со снегом, и эти гротескные бетонные недостроенные махины, ни человечка, ни кусочка мусора, ни мусорной надписи на стене. мне очень жалко, что я не могу передать эту атмосферу никакими словами или картинами.

(///)

9520/

начал различать какие-то признаки. как будто и правда есть поветрие, как в птичьей стае. ты ��идел когда-нибудь, как летают большие стаи птиц? стрижи иногда сбиваются в кучи и нарезают широкие круги. но это не то, это еще самая малость от того, на что они способны. ими движет какая-то необъяснимая синхронность, они, кажется, даже дышат в одно горло. огромные, массивные, тучи, косяки, живой организм, меняющий форму и облик. и тут разговор совсем не об орнитологии, замечаешь? я не перестаю удивляться, сколько всего нового скрыто в мыслях, которые я уже однажды подумал. вот, видишь ли, птицы. теперь я еще понимаю, что мы на всех уровнях нездоровы. могу увидеть, что они чувствовали, когда все началось. могу видеть испуг. каждый день. как мне сегодня попалось, хорошая фраза, скажи же, - с поправкой на инфляцию, я все понимаю. вот-вот удивляет, почему за городом не стоят машины с ракетными установками земля-поверхность, мирный атом такой не мирный, когда его облачают в железо, хотя, откуда бы мне знать о таких подро��ностях, я ведь только и умею, что различать поветрие.

еще сегодня хотел начать описывать самое начало. так и подумал:

"днем ранее они, кажется, всерьез разругались. на утро Ласик уехал, даже не предупредил. на Сене пахло человечиной, вот, правда, нестерпимо, Мачек был не рад этому, но практически не мог злиться, что его оставили. у Ласика была вся ночь, и тысяча дорог, и еще какая-то ослиная упертость. Мачек не думал, он был уверен, оставался убежден в этом наверняка - они больше не увидятся, и надо это поскорее уяснить. и бежать, как от покойной матери, как от затертых мозолистых рук кочегаров, как от всего, что было и будет. он покинул ночлежку до рассвета. и больше в нее не вернулся".

но это все так аморфно, что нет, уж лучше я подожду с этим. потом, все потом, когда-то я найду правильную форму. но то, как это выглядит сейчас, мне нравится намного больше, чем то, что было три недели тому. (...)

а еще меня, кажется, отпускает. я больше не думаю о холодном лете, маленьком домике, земляничной россыпи на холме. я стараюсь не думать. и у меня это отлично получается. если закрыть глаза, то искры становятся звездами. еловые лапы трещат в костре, дымят, высыпают в небо рыжие звезды. я как-то не замечал этого раньше, а потом меня этому научили. научили, и я поверил, хоть и верить совсем не желал.

что значит вера? если ��опрос поставлен, то рано или поздно на него появится ответ. я не уверен, хочу ли получать такого ро��а ответы.

потом я хотел написать об удачных совпадениях. или не удачных. или вообще без окраски, потому что как я вообще могу оценивать то, что просто совпало?

в какой-то из дней повалил снег. настоящий, прямо поверх цветов, на горбатые спины моих камней. мне всегда казалось, что тут земля показывает свои кости. хорошие мысли, если только постараться забыть о том, что это всего лишь бетонные остовы гаражей, которые снесли лет пять тому.

вот снег шел, я на него смотрел, и думал, какое это странное совпадение. а потом, кажется, не прошло и недели, как прилетели стрижи. первые птицы, сейчас они уже вовсю голосят. благодаря этим их крикам я внезапно вспомнил о том, что думал раньше о поветриях. это удивительно, но об этом я уже писал, не сочти за грубость, повторять не смею.

и как снег был началом, так стрижик стал концом. я об этом знал заранее, наверняка. чувствовал и даже не сопротивлялся. зачем убегать, если знаешь, что все равно не убежишь? отличный вышел символизм. только бесполезный. много красивых бесполезных вещей. я на них смотрю, но не трогаю руками. это не способ релаксации, но это правило, с которым я настолько свыкся, что уже не считаю нужным его озвучивать. но вот, смотри, пришлось к слову.

что-то вспоминал еще, но уже забыл. значит, письмо пока что закончено. нет родника и мшистой кочки, нет выворотня и совиной погадки. есть тяжелое небо и свежие птицы, и еще не запыленные листья лип.

(...)

[pshdg]

hs;fz ltitdfz ,evf;rf ckj;tyyfz dxtndthj

лужица - маленькая, бестолковенькая - натекла из меня; смешная, неоправданная. если бы смысл был хоть какой, если бы вытекало быстрее, да забирало из жалкого тела побольше, тогда бы слаще они казались - последние слепые минутки.

это заезженная насмешка: ничего не станется с тобой, ничего ты не потянешь, ничто тебя самого потянуть не сможет; лужица становится болотцем. физически: больно, душно, тяжело-непосильно - рассматривать обездоленную воду. это как серое море, у которого нет ни берега, ни поверхности.

давно в детстве, когда я был маленьким и нетронутым - уже бракованная безделушка с конвейера, - в те далекие почти-правда-я-не-вру дали, я видел сон. сон был про ледяной бесцветный океан, вымерший, обмерзлый, находящийся в вечном волнении предштормовом.

в той воде, где ни клочка суши на многие морские мили, плавал слепой кит о белой шкуре. и он один-единственный был бел в испуганной серости, и больше ничто бело не было. он один - был огромен, как не может быть велик ни один из зверей - в океане или на суше. на спине его рассохшейся, изъязвленной, жила колония пингвинов, бесполезных нелетающих и вечно голодных птиц.

и больше ничего во всем мире - пустоты, дождя и тихого беззвучного шторма, - кроме кита и горстки птиц, не водилось.

и вот кит однажды умер.

и птицы тоже умерли, потому что не умели летать, а плавать в бесконечном шторме у них не хватило сил. так прервалось их отвратительное, голодное и сиротское существование.

в мире остался пустой океан.

который течет-течет у меня из-под ребрышек, да это только ничего не значит.

ничего это все не значит.

[pshdg]

itcnm

я раскладываю себя на шестую часть. радиально разделенное горло наполнено невнятным: ставший неощутимым (в смысле - веса и смысла слова, в смысле жеста и явления) кофе, невыплаканное, нерасказанное (потому что не было сил и времени рассказать). это интимный разговор о том, куда заводит охота или о том, что собой представляет самодовольная пошлятина. если я к тебе обращаюсь, то ты мой собирательный образ, русский салат из частей тех, кто не является не считается не торчит. если бы меня так не привлекало доведение себя до последней степени мерзости, то я не стал бы сейчас пытаться самоописывать. мне нравятся зараженные вены, мне нравится вонь немытой раны, мне нравится ходить в грязной одежде и называть ее тогой или изысканным прокуренным краватом, кашне или черт вообще с этими сложными наречениями, я хочу испошлиться так, как не смогли бы даже подражатели библии или современные ведисты. я обращаюсь. я собираюсь к тебе обратиться. предварительно я расслаиваю себя, как свое собственное тело мог бы расслоить на ткани: вот кожа, вот мышцы, вот фасции на мышцах, вот кости и полости с лимфой. вот так я расслаиваю себя: зачем, как это существует, как это можно было бы еще изуродовать (или оправдать - отступничья мысль, гневная). из всего этого выходит такое к тебе обращение: я не вижу, я не помню, я ничего не могу тебе сказать, потому что я понятия не имею, что говорить пустому месту.

\