sonyahp

[sonyahp]

И. Бродский “Песня невинности, она же - опыта”

Мы хотим играть на лугу в пятнашки, не ходить в пальто, но в одной рубашке. Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть, мы, готовя уроки, хотим не плакать.

Мы учебник прочтем, вопреки заглавью. Все, что нам приснится, то станет явью. Мы полюбим всех, и в ответ - они нас. Это самое лучшее: плюс на минус.

Мы в супруги возьмем себе дев с глазами дикой лани; а если мы девы сами, то мы юношей стройных возьмем в супруги, и не будем чаять души друг в друге.

Потому что у куклы лицо в улыбке, мы, смеясь, свои совершим ошибки. И тогда живущие на покое мудрецы нам скажут, что жизнь такое.

Наши мысли длинней будут с каждым годом. Мы любую болезнь победим иодом. Наши окна завешаны будут тюлем, а не забраны черной решеткой тюрем.

Мы с приятной работы вернемся рано. Мы глаза не спустим в кино с экрана. Мы тяжелые брошки приколем к платьям, если кто без денег, то мы заплатим.

Мы построим судно с винтом и паром, целиком из железа и с полным баром. Мы взойдем на борт и получим визу, и увидим Акрополь и Мону Лизу.

Потому что число континентов в мире с временами года, числом четыре, перемножив и баки залив горючим, двадцать мест поехать куда получим.

Соловей будет петь нам в зеленой чаще. Мы не будем думать о смерти чаще, чем ворона в виду огородных пугал.    Согрешивши, мы сами и встанем в угол.

Нашу старость мы встретим в глубоком кресле, в окружении внуков и внучек. Если их не будет, дадут посмотреть соседи в телевизоре гибель шпионской сети.

Как нас учат книги, друзья, эпоха: завтра не может быть так же плохо, как вчера, и слово сие писати в tempi следует нам passati.

Потому что душа существует в теле, Жизнь будет лучше, чем мы хотели. Мы пирог свой зажарим на чистом сале, ибо так вкуснее; нам так сказали.

Мы не пьем вина на краю деревни. Мы не ладим себя в женихи царевне. Мы в густые щи не макаем лапоть. Нам смеяться стыдно и скушно плакать.

Мы дугу не гнем пополам с медведем. Мы на сером волке вперед не едем, и ему не встать, уколовшись шприцем или оземь грянувшись, стройным принцем.

 Зная медные трубы, мы в них не трубим. Мы не любим подобных себе, не любим тех, кто сделан был из другого теста. Нам не нравится время, но чаще - место.

Потому что север далек от юга, наши мысли цепляются друг за друга, когда меркнет солнце, мы свет включаем, завершая вечер грузинским чаем.

Мы не видим всходов из наших пашен. Нам судья противен, защитник страшен. Нам дороже свайка, чем матч столетья. Дайте нам обед и компот на третье.

Нам звезда в глазу, что слеза в подушке. Мы боимся короны во лбу лягушки, бородавок на пальцах и прочей мрази. Подарите нам тюбик хорошей мази.

Нам приятней глупость, чем хитрость лисья, Мы не знаем, зачем на деревьях листья. И, когда их срывает Борей до срока, ничего не чувствуем, кроме шока.

Потому что тепло переходит в холод, наш пиджак зашит, а тулуп проколот. Не рассудок наш, а глаза ослабли, чтоб искать отличье орла от цапли.

Мы боимся смерти, посмертной казни. Нам знаком при жизни предмет боязни: пустота вероятней и хуже ада. Мы не знаем, кому нам сказать: "не надо".

Наши жизни, как строчки, достигли точки. В изголовьи дочки в ночной сорочке или сына в майке не встать нам снами. Наша тень длиннее, чем ночь пред нами.

То не колокол бьет над угрюмым вечем! Мы уходим во тьму, где светить нам нечем. Мы спускаем флаги и жжем бумаги. Дайте нам припасть напоследок к фляге.

 Почему все так вышло? И будет ложью на характер свалить или Волю Божью. Разве должно было быть иначе? Мы платили за всех, и не нужно сдачи.

[sonyahp]

И. Бродский

На прения с самим собою ночь убив, глотаешь дым, уже не прочь в набрякшую гортань рукой залезть. По пуговицам грань готов провесть.

Чиняя себе правёж, душе, уму, порою изведешь такую тьму и времени и слов, что ломит грудь, что в зеркало готов подчас взглянуть.

Но это только ты, и жизнь твоя уложена в черты лица, края которого тверды в беде, в труде и, видимо, чужды любой среде.

Но это только ты. Твое лицо для спорящей четы само кольцо. Не зеркала вина, что скривлен рот: ты Лотова жена и сам же Лот.

Но это только ты. А фон твой - ад. Смотри без суеты вперед. Назад без ужаса смотри. Будь прям и горд, раздроблен изнутри, на ощупь тверд.

[sonyahp]

И. Бродский

Вполголоса - конечно, не во весь - прощаюсь навсегда с твоим порогом. Не шелохнется град, не встрепенется весь от голоса приглушенного. С Богом! По лестнице, на улицу, во тьму... Перед тобой - окраины в дыму, простор болот, вечерняя прохлада. Я не преграда взору твоему, словам твоим печальным - не преграда. И что он - отсюда не видать. Пучки травы... и лиственниц убранство... Тебе не в радость, мне не в благодать безлюдное, доступное пространство.

[sonyahp]

И. Бродский “Postscriptum“

Как жаль, что тем, чем стало для меня твое существование, не стало мое существование для тебя. ...В который раз на старом пустыре я запускаю в проволочный космос свой медный грош, увенчанный гербом, в отчаянной попытке возвеличить момент соединения... Увы, тому, кто не умеет заменить собой весь мир, обычно остается крутить щербатый телефонный диск, как стол на спиритическом сеансе, покуда призрак не ответит эхом последним воплям зуммера в ночи.

[sonyahp]

И. Бродский. Виктору Голышеву

Птица уже не влетает в форточку. Девица, как зверь, защищает кофточку. Поскользнувшись о вишневую косточку, я не падаю: сила трения возрастает с паденьем скорости. Сердце скачет, как белка, в хворосте ребер. И горло поет о возрасте. Это — уже старение.

Старение! Здравствуй, мое старение! Крови медленное струение. Некогда стройное ног строение мучает зрение. Я заранее область своих ощущений пятую, обувь скидая, спасаю ватою. Всякий, кто мимо идет с лопатою, ныне объект внимания.

Правильно! Тело в страстях раскаялось. Зря оно пело, рыдало, скалилось. В полости рта не уступит кариес Греции Древней, по меньшей мере. Смрадно дыша и треща суставами, пачкаю зеркало. Речь о саване еще не идет. Но уже те самые, кто тебя вынесет, входят в двери.

Здравствуй, младое и незнакомое племя! Жужжащее, как насекомое, время нашло наконец искомое лакомство в твердом моем затылке. В мыслях разброд и разгром на темени. Точно царица — Ивана в тереме, чую дыхание смертной темени фибрами всеми и жмусь к подстилке.

Боязно! То-то и есть, что боязно. Даже когда все колеса поезда прокатятся с грохотом ниже пояса, не замирает полет фантазии. Точно рассеянный взор отличника, не отличая очки от лифчика, боль близорука, и смерть расплывчата, как очертанья Азии.

Все, что я мог потерять, утрачено начисто. Но и достиг я начерно все, чего было достичь назначено. Даже кукушки в ночи звучание трогает мало — пусть жизнь оболгана или оправдана им надолго, но старение есть отрастанье органа слуха, рассчитанного на молчание.

Старение! В теле все больше смертного. То есть ненужного жизни. С медного лба исчезает сиянье местного света. И черный прожектор в полдень мне заливает глазные впадины. Силы из мышц у меня украдены. Но не ищу себе перекладины: совестно браться за труд Господень.

Впрочем, дело, должно быть, в трусости. В страхе. В технической акта трудности. Это — влиянье грядущей трупности: всякий распад начинается с воли, минимум коей — основа статики. Так я учил, сидя в школьном садике. Ой, отойдите, друзья-касатики! Дайте выйти во чисто поле!

Я был как все. То есть жил похожею жизнью. С цветами входил в прихожую. Пил. Валял дурака под кожею. Брал, что давали. Душа не зарилась на не свое. Обла��ал опорою, строил рычаг. И пространству впору я звук извлекал, дуя в дудку полую. Что бы такое сказать под занавес?!

Слушай, дружина, враги и братие! Все, что творил я, творил не ради я славы в эпоху кино и радио, но ради речи родной, словесности. За каковое раченье-жречество (сказано ж доктору: сам пусть лечится) чаши лишившись в пиру Отечества, нынче стою в незнакомой местности.

Ветрено. Сыро, темно. И ветрено. Полночь швыряет листву и ветви на кровлю. Можно сказать уверенно: здесь и скончаю я дни, теряя волосы, зубы, глаголы, суффиксы, черпая кепкой, что шлемом суздальским, из океана волну, чтоб сузился, хрупая рыбу, пускай сырая.

Старение! Возраст успеха. Знания правды. Изнанки ее. Изгнания. Боли. Ни против нее, ни за нее я ничего не имею. Коли ж переборщит — возоплю: нелепица сдерживать чувства. Покамест — терпится. Ежели что-то во мне и теплится, это не разум, а кровь всего лишь.

Данная песня — не вопль отчаянья. Это — следствие одичания. Это — точней — первый крик молчания, царствие чье представляю суммою звуков, исторгнутых прежде мокрою, затвердевающей ныне в мертвую как бы натуру, гортанью твердою. Это и к лучшему. Так я думаю.

Вот оно — то, о чем я глаголаю: о превращении тела в голую вещь! Ни горе не гляжу, ни долу я, но в пустоту — чем ее ни высветли. Это и к лучшему. Чувство ужаса вещи не свойственно. Так что лужица подле вещи не обнаружится, даже если вещица при смерти.

Точно Тезей из пещеры Миноса, выйдя на воздух и шкуру вынеся, не горизонт вижу я — знак минуса к прожитой жизни. Острей, чем меч его, лезвие это, и им отрезана лучшая часть. Так вино от трезвого прочь убирают и соль — от пресного. Хочется плакать. Но плакать нечего.

Бей в барабан о своем доверии к ножницам, в коих судьба материи скрыта. Только размер потери и делает смертного равным Богу. (Это суждение стоит галочки даже в виду обнаженной парочки.) Бей в барабан, пока держишь палочки, с тенью своей маршируя в ногу!

[sonyahp]

Д. Ветром

Сначала я верил в дружбу и доброту. Мечтал быть художником, готовить омлет, А сейчас вместо яиц поутру, Я чувствую горечь от сигарет. Мне нравились милые дамы, наблюдал застенчиво, робко За очаровавшей девицей, Теперь их объятья - иголки, Говорить с ними - прилично напиться. Я мог смеяться над каждой шуткой. И думал, что мир прост и красив. Ну, а теперь в вонючей маршрутке Плейлист мой сер и тосклив. Давай, вперед на учебу к шалавам и мудакам, Где каждому стоит промыть гниленький рот. Смотрю в зеркало и оно разбивается пополам, От того кем стал рыцарь - испорченный камелот. Снова утро, я слышу смешок и чье-то: "эй,идиот". Я зол. Ветер бьет прямо в морду. Наш город - старый потрепанный черт По предательствам бьет все рекорды. Я любил всего раз и со временем эта любовь Превратилась в заезженный треугольник. Здесь не то чтобы хуярит однообразная боль, - - Я стал плаксивей. Ничтожней. Слова как панельные шлюхи - Каждый считает за должное чему-то учить. И вместе с тем, расползаются жалкие слухи О том, как я "низко" и "слепо" умею любить. Здесь казнят за трезвое, здравое "нет", Корону надевает на псевдо звезду. А на деле, банальный сюжет: Коронуют тупую пизду. Тут заслуженный олдскульный рок - - Равняется к готам и сраному челкарю. И их отражение - личный порок Перед кривым грязным зеркалом. Инакомыслие в этом городе - ебанный стыд, Ведь к людям приклеили этикетку с нумерацией. Это стадо свиней, их разум избит, Не Дивергент тебе с идеальной фракцией. А счастье для них - сытно поесть, Потрахаться до бессилия тела. И на это дерьмо мне противно смотреть - - До одури мне надоело. Пиздеть о себе, лицемерить публично Стало вроде привычно. "Здравствуйте, я счастлив и видеть каждого рад и у меня все пиздец как отлично". Сначала я верил в дружбу , и , самому смешно: в доброту, А теперь просто ебал говорить с трупом о личном. И теперь, на вопрос "как дела" поутру, Отвечаю, что все пиздец как отлично.

[sonyahp]

Д. Ветром

Бог улыбается, смотрит вниз, наклоняясь к прекрасной N. - Здравствуй, девочка, есть сюрприз: он очень важен и сокровен. Ступай на Землю и мне скажи, что значит "быть мечтой" и, конечно, "любить", Остерегайся предательств и лжи, попробуй простым человеком пожить. Касается теплая рука русых волос и ангел спускается с небес, Исчезает тот самый незримый мост и раздается деревьев треск. Ей здесь шестнадцать: нашей чудесной "N", глаза голубы и чисты. Она вдыхает аромат перемен, а мысли святы, но пусты. Семь месяцев было дано, чтобы понять, что такое любовь. И сразу было ей решено, что узнает ценой любой. "N" много читала романов, пыталась узнать, что же скрыл человек, Откуда на свете столько обманов и где взять от них оберег. Почему люди кидаются с крыш, разбиваются вновь и вновь, И почему в оправдание так часто слышат: это любовь? Четверг, вечер, но еще темно. "N" надевает перчатки и шапку, Натянула пальто: Спускается вниз по лестничной клетке Навстречу холодному ветру. Перебирает в кармане монетки, Проходит метр за метром. У книжной лавки сегодня безлюдно, как и всегда, Люди все куда-то спешат. Кто-то плечом оступился, а "N": - Ерунда. - Простите, я виноват. Мир разорвался, рассыпался в пыль, "N" уловила тот взгляд. Никакой не опишет то кинофильм, Глаза его - Семирамиды сад. Цепкая зелень, как удар о кафель, Ломается мир и становится очень тепло. Запах его - ароматы вафель, Звуки слышно как под стеклом. С того дня прошло семь недель: Бедная "N" обреченно вздыхает и смотрит в окно: На улице тихий апрель, Ждет весточку, хотя бы что-то: письмо. Но его все нет: он исчез ровно с десять дней: Испарился, пропал, А в сердце "N" холодней и мрачней, Неужели солгал? Она помнит, когда они вместе: сплетаются пальцы рук, А на город нещадно валится тьма, Учащается сердца стук - - В голове густой серый туман. Тихо крадется любимая ночь, Страсть, а затем его насмешливый смех, Он исчезает внезапно прочь, А перед этим совершает грех. Время идет, бьет стрелка часов "тик-так", Семь месяцев истекли и пора говорить "прощай". Он исчез пару десять недель тому назад, Оставив записку: я буду помнить тебя и ты вспоминай. Глаза ослепляет яркий свет И Бог осуждающе смотрит на милую "N". - С этого дня рай для тебя - запрет, Он огражден будет тысячью стен. И непонимающую "N" без крыльев отправили в Ад, Теперь она знает, что такое боль. Стоит изумленная около врат И видит свою любовь. Ее зеленоглазый возлюбленный - дьявол, демон низов, - Здравствуй, павшая, я знаю, что ты скучала. "Какая разница, кто он среди миров, Я отдала бы душу, чтобы прожить все сначала".

[sonyahp]

Д. Ветром

Это значит, что твой путь - самый бесполезный путь, Ты купил сигарет и ты никчемен. Ты третьи сутки не можешь уснуть В своем же "уютном" доме. Ложишься в кровать, а мысли совершают фиесту, Картинки, не связанные совершенно ничем, Обрывки давнешних разговоров не к месту, И ты будто бы слышишь давление стен. В голове ты уже отсчитал час и сорок, А потом ты теряешь счет, подходя покурить к окну. "Зашли в гости" те, кто был когда-то дорог, И ты отвлекаешь себя счетом минут. Бессонница стала тебе как родная, - Хэй, заходи поплачем, покурим и погрустим. Она стала тебе такой близкой, что приходит нагая И угощает тебя спиртным. Ей уже самой больно смотреть на то, как лопаются капилляры, Как ты куришь одну за одной, Слава Богу, которого, конечно, же нет и перегара, Но ты травишься уже по счету восьмой. Ты молишь Небо, чтоб стало легче, Чтобы на час другой немного поспать, Но тебя снова не слышат. И ты уже шепчешь: - Сколько нужно еще испытать? В твоей больной голове уже воспалилась идея: Выйти из дома, напиться и забраться на крышу, И забыть, как ты пришел, чтобы спросить себя "где я?", Находясь неба выше. Ты берешь сумку и бродишь по улицам, Таким родным, но чужим, Ты сонный. Уставший. Больной. Еще и ссутулишься, И для себя ты уже нелюдим. Возвращаться домой и ложиться в кровать. Твой путь - самый бесполезный путь, Ты скурил всю пачку, ты никчемен и ты разучился спать. Это значит, что твой путь - самый бессмысленный путь, Закрывай глаза, слизняк и разучись все вспоминать. Закрывай глаза. И пробуй снова уснуть.

[sonyahp]

"когда все, что имел ты и все, чем ты так дорожил рассыпается в щепки и громко трещит по швам, из груди вырывается “видимо, заслужил”, когда слушаешь, просто не веря своим ушам, когда сердцем о скалы, кажется, угодил, и остатков уже не собрать до последних дней, а внутри холоднее самых холодных зим, когда думаешь: “Господи, некуда ведь трудней”, когда хочется вдруг провалиться куда-то вниз, и надежда еще не должна бы, но умерла, а вокруг - миллионы счастливых и добрых лиц, когда нету страшней вопроса, чем “как дела”, когда жизнь развернулась, упрямо стоит спиной, на улыбку - вздыхаешь и просто отводишь взгляд, да и все, что могло случиться уже с тобой - не заставило ждать и случилось, причем подряд, когда все, что имел ты и все, чем ты так дорожил рассыпается в щепки и громко трещит по швам - никакого нет выхода, кто бы не говорил… никакого нет выхода, если остался сам. "цэ.

[sonyahp]

Однажды на жёлтом листе бумаги с зелёными строчками он написал стихотворение. И назвал его «Пасть», потому что так звали его собаку. О ней и был весь стих. И его учитель поставил ему высший балл и наградил золотой звездой. И его мама повесила стих на кухонную дверь и зачитала его тётушкам. Это был год, когда Отец Трейси повёл всех детей в зоопарк. И разрешил им петь в автобусе. И его маленькая сестра родилась с крошечными ногтями и без волос. И его мать и отец много целовались. И девушка, живущая за углом, отправила ему валентинку, внизу неё поставив ряд букв «х», и он спросил своего отца, что это означает. И его отец всегда по ночам поправлял ему одеяло. И всегда был рядом. Однажды на белой бумаге с синими строчками он написал стихотворение. И назвал его «Осень», потому что тогда было это время года. О ней и был весь стих. И его учитель поставил ему высший балл и попросил его писать разборчивее. И его мать не повесила стих на кухонную дверь, потому что она была недавно покрашена. И ребята сказали ему, что Отец Трейси курит. И оставляет окурки на скамейках. И иногда они прожигают дырки. Это был год, когда его сестра стала носить очки с толстыми линзами и чёрной оправой. И девушка, живущая за углом, рассмеялась, когда он позвал её смотреть Санта Клауса. И ребята рассказали ему, почему его мать и отец так много целовались. И его отец больше не поправлял ему одеяло. И его отец рассвирепел, когда он попросил его сделать это. Однажды на бумаге, вырванной из своей записной книжки, он написал стихотворение. И назвал его «Невинность: вопрос», потому что это был вопрос о его девушке. Об этом и был весь стих. И его учитель поставил ему высший балл, одарив странным взглядом. И его мать не повесила стих на кухонную дверь, потому что он не показал его ей. Это был год, когда Отец Трейси умер. И он забыл, чем заканчивается текст Апостольского Символа веры. И он застал свою сестру целующейся у заднего выхода. И его мать и отец больше никогда не целовались и даже не разговаривали. И девушка, живущая за углом, стала слишком много краситься. Из-за этого он закашлялся, когда целовал её, но всё равно продолжал это делать, потому что был должен. И в три часа утра он сам поправил себе одеяло под громкий храп своего отца. Поэтому на клочке коричневого бумажного пакета он написал другое стихотворение. И назвал его «Абсолютная пустота». Потому что стих был именно об этом. И он сам поставил себе высший балл и порезал чёртовы запястья. И он повесил стих на дверь ванной, потому что подумал, что не сумеет дойти до кухни.

[sonyahp]

Э. Асадов “Я могу тебя очень ждать”

Я могу тебя очень ждать, Долго-долго и верно-верно, И ночами могу не спать Год, и два, и всю жизнь, наверно. Пусть листочки календаря Облетят, как листва у сада, Только знать бы, что все не зря, Что тебе это вправду надо! Я могу за тобой идти По чащобам и перелазам, По пескам, без дорог почти, По горам, по любому пути, Где и чёрт не бывал ни разу! Всё пройду, никого не коря, Одолею любые тревоги, Только знать бы, что все не зря, Что потом не предашь в дороге. Я могу для тебя отдать Всё, что есть у меня и будет. Я могу за тебя принять Горечь злейших на свете судеб. Буду счастьем считать, даря Целый мир тебе ежечасно. Только знать бы, что все не зря, Что люблю тебя не напрасно.

[sonyahp]

И. Бродский «В темноте у окна»

В темноте у окна, на краю темноты полоса полотна задевает цветы. И, как моль, из угла устремляется к ней взгляд, острей, чем игла, хлорофилла сильней.

Оба вздрогнут -- но пусть: став движеньем одним, не угроза, а грусть устремляется к ним, и от пут забытья шорох век возвратит: далеко до шитья и до роста в кредит.

Страсть -- всегда впереди, где пространство мельчит. Сзади прялкой в груди Ариадна стучит. И в дыру от иглы, притупив острие, льются речки из мглы, проглотившей ее.

Засвети же свечу или в лампочке свет. Темнота по плечу тем, в ком памяти нет, кто, к минувшему глух и к грядущему прост, устремляет свой дух в преждевременный рост.

Как земля, как вода под небесною мглой, в каждом чувстве всегда сила жизни с иглой. И, невольным объят страхом, вздрогнет, как мышь, тот, в кого ты свой взгляд из угла устремишь.

Засвети же свечу на краю темноты. Я увидеть хочу то, что чувствуешь ты в этом доме ночном, где скрывает окно, словно скатерть с пятном темноты, полотно.

Ставь на скатерть стакан, чтоб он вдруг не упал, чтоб сквозь стол-истукан, словно соль, проступал, незаметный в окно, ослепительный Путь -- будто льется вино и вздымается грудь.

Ветер, ветер пришел, шелестит у окна. Укрывается ствол за квадрат полотна. И трепещут цветы у него позади на краю темноты, словно сердце в груди.

Натуральная тьма наступает опять, как движенье ума от метафоры вспять, и сиянье звезды на латуни осей глушит звуки езды по дистанции всей.

[sonyahp]

иногда Они мне говорят: "Настя, если хочешь счастья, то оставайся. всё равно ведь выбраться не удастся" лёд разросся подобно плесени. я стою в крови, но не знаю, чья она. я боролась искренне и отчаянно, потому не видела, кто валил меня. я смеюсь. мне больно, а, значит, весело. а потом Они говорят мне: "слушай, мы в награду дарим диплом и мужа. перестань сражаться, тебе ведь хуже от того, что тратишься не на то" воздух пахнет дымом, гнильём и потом, я гоню из города автостопом. мужики без блеска, однако, модном вызывают жалость или игнор. я всё еду дальше, зовет окраина, а в округе город картонный, каменный, ни одна из льдин во мне не оттаяла. в голове убогий звучит мотив: говорят по-прежнему "знаешь, Настя, Мы ведь точно знали, что не удастся. Мы - коллекция, единородный кластер. ты уехала. ну же, куда идти, если Мы у тебя в груди?"

[sonyahp]

никому, ничего, никогда не вручу, не доверю, не выдам. мы попрятались по городам – Вена, Киев, Москва, Павлодар, - только всё это было для вида. и, по сути, куда не беги, с кем не спи, — но внутри будет пусто. ведь для тех, кто восстал из могил тишина — самый искренний гимн, а бесчувственность — лучшее чувство. я в семнадцать фактически мёртв, каждый год — плюс одно пулевое. и, увы, героиня сих од скорбь их автора вряд ли поймёт, а поймёт — да что толку с того ей? сладковатая трупная вонь, едкий дым и таблетки на ужин. я послал всех, кто грел меня, вон; – никогда, никому, ничего: только это не смерть, — это хуже.

[sonyahp]

Ю. Дёмина “Я буду тебе опорой”

Я буду тебе опорой, Попутной звездой горящей, Твоим бетонным подспорьем, А главное - настоящей.

И если из сотен воин Ты проиграешь каждую, Ты будешь моим героем Отважнее всех отважных.

Ты мне - целое море. И если брать боем страны, Я буду тебе опорой, Лечить кровавые раны.

[sonyahp]

Б. Пастернак “Ночь”

Идет без проволочек И тает ночь, пока Над спящим миром летчик Уходит в облака.

Он потонул в тумане, Исчез в его струе, Став крестиком на ткани И меткой на белье.

Под ним ночные бары, Чужие города, Казармы, кочегары, Вокзалы, поезда.

Всем корпусом на тучу Ложится тень крыла. Блуждают, сбившись в кучу, Небесные тела.

И страшным, страшным креном К другим каким-нибудь Неведомым вселенным Повернут Млечный путь.

В пространствах беспредельных Горят материки. В подвалах и котельных Не спят истопники.

В Париже из-под крыши Венера или Марс Глядят, какой в афише Объявлен новый фарс.

Кому-нибудь не спится В прекрасном далеке На крытом черепицей Старинном чердаке.

Он смотрит на планету, Как будто небосвод Относится к предмету Его ночных забот.

Не спи, не спи, работай, Не прерывай труда, Не спи, борись с дремотой, Как летчик, как звезда.

Не спи, не спи, художник, Не предавайся сну. Ты - вечности заложник У времени в плену.

[sonyahp]

Д. Сидерос “Один мой друг подбирает бездомных кошек“

Один мой друг подбирает бездомных кошек, Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит. Они у него в квартире пускают корни: Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик, Конечно, уже оккупирован, не осталось Такого угла, где не жили бы эти черти. Мой друг говорит, они спасают от смерти. Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.

Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам, И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден. Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям. Мне тоже всучил какого-то хромоножку С ободранным ухом и золотыми глазами, Тогда ещё умещавшегося в ладони…

Я, кстати, заботливый сын и почетный донор, Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы. Но все эти ценные качества бесполезны, Они не идут в зачет, ничего не стоят, Когда по ночам за окнами кто-то стонет, И в пении проводов слышен посвист лезвий, Когда потолок опускается, тьмы бездонней, И смерть затекает в стоки, сочится в щели, Когда она садится на край постели И гладит меня по щеке ледяной ладонью, Всё тело сводит, к нёбу язык припаян, Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.

Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом. Она отступает.