#амарант | Explore Tumblr posts and blogs

ri-with-tea · 11 months ago

Text

Далеко в море вода синяя-синяя, как лепестки самых красивых васильков, и прозрачная-прозрачная, как самое чистое стекло, только очень глубока, так глубока, что никакого якорного каната не хватит. Там, на дне, живет подводный народ.

В самом глубоком месте стоит дворец морского царя — стены его из кораллов, высокие стрельчатые окна из самого чистого янтаря, а крыша — сплошь раковины; они то открываются, то закрываются, смотря по тому, прилив или отлив, и это очень красиво, ведь в каждой лежат сияющие жемчужины, и любая была бы великим украшением в короне самой королевы.

Ах, как хотелось Шурфу привести в этот дворец Макса. Познакомить его со своим отцом, морским царем, с друзьями и учителями. Показать свой сад, любимую плакучую иву с качелями на ней. Но к своей глубокой печали, он не мог даже рассказать обо всех чудесах подводного царства, как и о своих чувствах. Сколько раз пытался он привлечь внимание принца, да только тот упорно считал его лишь другом. Пусть прекрасный голос он отдал колдуну ради ног, он писал ему красивые поэмы о любви, которые Макс принимал за узоры на бумаге, не понимая русалочьего языка. Язык людей же Шурфу не давался, наверное, потому, что учителя сами не очень умели писать.

В то время при дворе начинали увлекаться языком цветов, пришедшим с таинственного Востока, и многие знатные дамы и господа потихоньку обламывали королевский сад ради алых роз, акаций или маргариток. Из нетронутых, словно ждавших его, оставались лишь болезненно-желтые нарциссы и лиловый амарант, немного похожий на привычные ему подводные цветы. Именно его Шурф приносил Максу, но принц словно не знал про новую забаву придворных и лишь шутливо журил русала за расхищение сада. Поэтому по ночам, сидя на мраморной лестнице и опустив пылающие ноги в холодную воду, он думал о дне морском и о том, как же жалко, что все его старания признаться заканчивались незлым смехом Макса и уверениями в искренних дружеских чувствах к своему задумчивому другу с говорящими глазами цвета штормового неба. Но этого было мало, ведь русалу нужно было, чтобы сердце принца наполнилось любовью к нему, чтобы он отдал ему свое сердце.

А теперь он собирался плыть в ту страну, на побережье которой Шурф оставил его после кораблекрушения. Конечно, все могло быть простым совпадением, и Макс клялся ему, что даже если ему попытаются в этом дружеском визите навязать супружество, то он никогда не поступит против воли сердца. «А сердце мое принадлежит тому, кто спас меня. Но, пусть я видел его лишь пару раз, я точно помню, что он принадлежит святой обители, а значит, его нет в этом мире. Вы очень похожи, так что я скорее отдам свое сердце тебе, чем кому-то неизвестному, если мне все же придется выбирать».

Как приятно было вновь чувствовать запах моря, слышать его шум и подставлять лицо морскому ветру. Макс рассказывал ему о бурях и о штиле, о диковинных рыбах, что живут в пучине, и о том, что видели там ныряльщики, а он только улыбался краешками губ, слушая его рассказы — он-то лучше всех знал, что есть на дне морском, но его забавляли человеческие выдумки. Пока они плыли, Шурф вспоминал свое путешествие к морскому колдуну и то условие, что он поставил. С первой же зарей после его признания в любви к кому-то другому русала от боли разорвет на чести, и он станет пеной морской. Но у людей браки, не имеющие отношения к чувствам, были не редкостью, так что в душе его еще жила надежда.

В одну ясную лунную ночь ему показалось, что он видит отцовский дворец и отца, стоящего на крыше и хмуро смотрящего на него. Затем на поверхность моря вроде бы поднялся кто-то из его друзей, но к нему подошел юнга и кто бы из русалок это ни был, он тут же нырнул обратно. Хотя это могла быть и белая морская пена.

Наутро корабль вошел в гавань нарядной столицы соседнего королевства. В городе зазвонили в колокола, с высоких башен раздались звуки рогов; на площадях стояли полки солдат с блестящими штыками и развевающимися знаменами. Начались празднества, балы следовали за балами, все ожидали прибытия со дня на день принцессы из дальнего монастыря, куда ее отдали учиться всем королевским добродетелям. Наконец прибыла и она.

Шурф не мог не признать, что леди Меламори была очень красива. Особенно красивы были ее веселые, но упрямые глаза цвета темной ночи. Лишь увидев ее, Макс тут же заключил леди в свои объятия, «узнав» своего спасителя. Мир Шурфа, и без того хрупкий и неустойчивый, словно карточный домик, рассыпался в прах, когда принц объявил о своей помолвке. Похоронным колоколом, которого у него никогда не будет, звучали в его голове слова: «Друг мой, я так рад, что нашел свою любовь! Ты порадуешься моему счастью, ведь ты так любишь меня».

Шурф обнял его, сдерживая нахлынувшие эмоции и подавляя в себе малодушное желание утопить его молодую жену.

В вечер свадьбы принц с женой и свитой со всеми полагающимися почестями отплыли обратно в королевство Макса. Празднование свадьбы продолжилось и на корабле, повсюду от носа до кормы играла музыка, а вечером на корабле было так же светло, как днем, из-за разноцветных фонариков. Когда начали запускать фейерверки, Шурф не выдержал и сбежал на нос, где было немного тише. Последняя ночь в этом мире почти в точности повторяла его первую встречу с Максом. Лишь одну ночь он мог еще побыть с тем, ради кого отдал все, с тем, кто сейчас рука об руку с другой уходил в свой шатер. Праздник кончился далеко за полночь и все, кроме рулевого и Шурфа, спали. Русал сидел на носу и смотрел на восток, где скоро должно было взойти солнце, первый луч которого принес бы столь желанное избавление. Вдруг из моря поднялся тот, кого Шурф никак не ожидал увидеть. Бледный, с почти под ноль обрезанными волосами, что раньше развевались по ветру, Лойсо протягивал ему кинжал.

— Не так уж и велика потеря, — усмехнулся он, видя шок в глазах Шурфа. — Я обменял у колдуна свои волосы на этот кинжал. Прежде, чем взойдет солнце, пронзи им сердце этого человека, и когда теплая кровь его брызнет на твои ноги, они опять срастутся в хвост, и ты сможешь вернуться туда, где твое место. Но спеши! Лишь один из вас сможет увидеть, как эта розовая полоса на горизонте превратится в солнце.

Шурф послушно взял кинжал и подошел к шатру принца. Приподняв занавесь, он увидел, как головка молодой жены покоится на груди принца и как счастливо тот улыбается во сне. Рука его дрогнула. Зачем ему нужна жизнь, променянная на жизнь своего возлюбленного. Пустая серая жизнь на темном дне моря. Еще минута — и он швырнул нож в море, и в том месте, где он упал, воды покраснели, словно вода стала кровью.

Легко коснувшись губ принца в невесомом прощальном поцелуе, Шурф шагнул с борта корабля в море и почувствовал, как тело его расплывается морской пеной.

Напрасно принц и принцесса звали его. Плескавшейся у борта белоснежной морской пене были безразличны их крики.

#макс фрай #шурф лонли-локли #shurf lonly-lokly #sir max #сэр макс #ШурфоМакс

1 note · View note

artofrolsch · 1 year ago

Text

Эссенция ver1. Пятая глава. Индюки и крысы (unfinished)

«22.05.07, вторник; Подумать только — а ведь за все это время, за весь прошедший год я, будто бы ослепленная присутствием хоть кого-то нового в своей угрюмой и монотонной жизни, просто наотрез отказывалась замечать очевидные вещи. Они были прямо здесь, у меня под носом, буквально кричали и палили красным пламенем, оповещая о своем присутствии, но я стоически умудрялась их игнорировать.

Я полагала, что знаю И. Я думала, что несмотря на некоторые недоговоренности и замалчивания пары, как когда-то казалось — и вовсе не заслуживающих внимания, фактов — мы были честны друг с другом. Я думала, что залезла человеку в голову, в душу прямо таки, перерыв чуть ли не все его проблемы, увлечения, печали, страхи, амбиции — практически все его мысли, считала я — были тут, прямо на моей ладони. Но я ошиблась. Во всем. И самое горькое в этой паршивейшей ситуации то, что от меня, кажется, даже не пытались скрыть очевидное.

Я сама решила просто закрыть на все глаза. Потому, что так было просто легче верить, будто бы мне и в самом деле улыбнулась удача найти нечто родственное хоть в ком-то, кто не пытался бы откреститься от меня сам и, заодно — оборвать все контакты со мной и для своей семьи тоже. И я настолько поверила в собственную ложь о том, что И — именно тот человек, кто абсолютно безвозмездно и искренне меня ценил, просто потому, что я есть и что я, вероятно, не настолько отвратительный человек, правда заслуживающий хоть чьих-то симпатий. Но я, похоже, была лишь одним из тех многих «занимательных эксперементов», о которых в красках говорилось в дневниках моего — вероятно, уже «не» — друга.

Я совершенно случайно набрела на них в кабинете И в ��собняке, когда в эти выходные вновь решила погостить там, в надежде избавиться от моих, уже изрядно набивших оскомину, ментальных роллеркоастеров. И действительно — первый день, проведенный там, взаправду пренес мне удивительное облегчение после довольно загруженной рабочей недели — будто и не было кучи сложных проектов, легших мне на плечи тяжелой гранитной плитой, грозясь разломать в щепки ментальные позвонки. Так чудесно, на самом деле, но, как и все хорошее — мой беззаботный отдых в полюбившеся до глубины души компании, продлился недолго.

Они лежали, распахнутые настежь, так и завлекающие себя прочесть, на резном рабочем столе, поблескивающем лакированным пурпурным срезом. Амарант, кажется. Почерк у И, на удивление, был таким же резным и аккуратным, что и мебель, несмотря на получаемое медицинское образование — распростроненный стереотип ведь, между прочим — врачи обычно пишут, не иначе, как на диалекте эльфийского. Такое «удачное» расположение и четкость написанного текста меня, бедную журналисткую душу, привлекли настолько, что пройти мимо я была просто не в состянии, и меня нельзя винить — вот кому бы, скажите на милость, не хотелось бы прочесть записи человека, что ты доселе не видовал ни разу, при том, что автора их ты, насколько сам и можешь судить, знаешь просто от пят и до макушки? Верно говорят — любопытсво кошку сгубило. И не одну.

Честно? Я ожидала прочесть что-то связанное с учебой или семейными тяжбами — несмотря на мою черезвычайную осведомленность этими двумя аспектами жизни И, я все же не была настолько самонаденная, что бы предполагать, будто мне известно все от корки до корки — что-то мне, нет-нет, а рассказывать все же не хотелось — возможно, какие-то черезчур личные, непреглядные и сомнительные детали? Но, как оказалось, увесистый журнал, что так заманчиво освещался пробивающимся сквозь шелковистый тюль закатным солнцем, скрывал в себе нечто куда серьезней и ужасней, чем душеизливания на тему проблемных отношений с кем бы то ни было. А вот медицнских и исследовательских записей там было, хоть отбавляй — правда, отнюдь не учебного характера...»

***

Преодолевая неловкость и отсутствие нормального плана, аки Суворов преодолевал Альпы, я надежно прицепила на суперклей маску компетентного специалиста, пощелкивая авторучкой в такт тикающим на стене часам. Вопросы, которые пришлось придумать буквально за полчаса до того, как я встретилась с Уайтхолмс уже грозились исчерпать себя, а какой бы то ни было стоящей информации от вампирши мне добиться не удавалось от слова «совсем». Нет, я и рада была бы послушать ее увлекательный монолог о кардинальном различии альта и скрипки, как в звучании, так и в использовании, ведь собеседницей Кассандра была отнюдь не дурной, обаятельной и умеющей заинтересовать своим рассказом даже человека, не смыслящего в обсуждаемой теме решительно ничего, но...

— ...Однако, не думаю, что обыватель разберется в данном случае, что же к чему и, — она взглянула на меня с некоторыми подозрением и недопониманием — я практически ничего не записывала, все отбивая секунду за секундой, мертвой хваткой вцепившись зрением в сидящую напротив, девушку; готова поспорить, со стороны я смотрелась довольно красноречиво, в сомнительном смысле этого слова. — Все хорошо, мисс Андерсон?

Отмерев, наконец, от своего увлекательнейшего занятия, я невольно удивилась такому обращению к моей персоне — намеренному, полагаю — так как в самом начале нашей сессии четко был оговорен тот факт, что обращения мы обе препочитаем неформальные — Кассандра, так и вообще попросила обращаться к ней по среднему имени, аргументируя это тем, что первое тому в противовес — более вычурное и официозное. Сопротивляться я, конечно, не стала, и сама предложив называть себя просто «Эббигейл», однако, сейчас... Сейчас договоренность была нарушена. Я, вероятно, выгляжу уж чересчур неестественно во всей этой ситуации и Уайтхолмс, увы, все больше и больше это замечает.

— Все хорошо, я лишь слегка задумалась, — перевод темы в другое русло был просто необходим. Спросить-таки вновь про ее семью? Это была уже четвертая попытка. — Что насчет отношения твоих родственников к столь отличающейся от их собственной, стезе?

Вампирша, правда, будто бы вовсе пропустила мой вопрос мимо своих заостренных ушей, с энтузиазмом глянув на, залитую весенним солнцем, спокойную улицу перед «Розмарином».

— Не хочешь пройтись? Если это, конечно, не противоречит протоколу проведения интервью, — не то, что бы он у меня вообще имелся, но спасибо за беспокойство.

Я неуверенно кивнула, мельком глянув на настороженно протирающего один и тот же стакан, Оскара, стоящего за барной стойкой. Напротив него, понятия не имею, каким образом, но обосновалась жужжащая бесконечными рассказами из жизни, Вайолет, решившая, как бы невзначай, отобедать именно в этом кафе. Может, если я и впрямь соглашусь на прогулку, то братец в кои-то веки обратит на другого человека внимание? Ну так, ради разнообразия — не вечно же ему со м��ой, как с писаной торбой, носится.

— Знаешь, не противоречит — тут недалеко парк есть, если ты хочешь более спокойной обстановки, — все же приняла я ее предложение, на ходу закидывая за спину рюкзак со всеми необходимыми для работы, предметами. Он слегка звякнул парой навешанных на молнии, брелоков, что я насобирала за те немногочисленные поездки заграницу в завлекающих своими скидками и цветастым ассортиментом, гифтшопах.

Уайтхолмс со своего места вскочила как-то слишком уж воодушевленно — будто бы только ради этого самого момента она в кафе и заходила. Увязавшись за ней следом прямиком навстречу неизвестности и пригретому водородным космическим телом, парку, я успела сцепится глазами с ошарашенным — насколько позволяло его положение и Вайолет, присевшая ему на уши — взглядом Оскара, уже рыскающего в кармане бежевого фартука в поисках средства связи, которое он вскоре найдя, сразу же разблокировал, поспешно набирая какой-то текст. И нетрудно было догадаться, кому тот предназначался.

«Ты куда намылилась?! Мы ведь договорились — я с этой кровопийцы глаз не спущу после вчерашнего — только на таких условиях ты сможешь интервью взять, забыла?» — гласило пришедшее мне на смартфон, пропитанное нервозностью (и кофеином), сообщение. Однако — вся моя ответная реакция на него по итогу состояла из неловкого пожимания плечами и виноватого — наверное; я, по крайней мере, старалась его таковым изобразить — взгляда. Прости, мой хороший, но времени на переписку у меня не то, что мало — оно, черт возьми, отсутствует по всем фронтам — ведь в дверях, над которыми уже прощально звякнул замысловатый колокольчик, мою скромную персону ожидала экстравагантная музыкантка, чей язык мне развязать нужно прямо-таки позарез.

***

— Значит ужин на тебя я могу не готовить?

— Получается, что так.

— В кои-то веки, Эббигейл.

За эти пять минут из двадцати, что требовались мне для обратного пути домой от местонахождения ресторана, я уже успела прошерстить найденную на промокшей остановке не менее промокшую газету, позвонить брату, сообщить ему о том, что миссия «поимки подневольного информатора» увенчалась неожиданным успехом, и выпить так удобно подвернувшееся в кармане куртки, обезболивающее. Странно, но дискомфорт от полученной травмы, почему-то, нагнал меня значительно позже, чем, по всей логике, должн был — ноющее давление в затылке я ощутила далеко не сразу — лишь когда уже слегка укачалась в резво сворачивающем то туда, то сюда, автобусе; водители общественного транспорта, по какой-то абсолютно неизвестной мне причине, сразу после часов восьми или девяти, чуть ли не поголовно будто бы воображали из себя героев одной небезызвестной, долгоиграющей кинофраншизы про гонщиков, пртив чего мой уставший вестибулярный аппарат во всю активно протестовал.

Я намеренно не упоминала ничего про гвоздь сегодняшней программы — весьма дерзкое нападение в приресторанной подворотне — ибо до жути боялась получить по шее — нет, не от Оскара, с чего бы вдруг? — а от Брюса, что относился к нам, пожалуй, не иначе, как к дорожайшим сокровищам всей своей жизни — тем более, после смерти и брата, и его любимейшей жены. Ему-то братец все расскажет — да так преувеличив все возможные детали истории, что у бедного дяди глаза на лоб полезут вслед за пушистыми бровями. Увы, но подобные издержки жизни под одной крышей с родственниками — штука неизбежная, даже когда тебе уже перевалило за второй десяток и ты, казалось бы — вполне закрепилась в умах большинства знакомых, как самостоятельная независимая личность; на деле же — ну, как есть.

— В общем — интервью намечается на этих выходных — и я чертовски надеюсь, что эта затея выгорит, — свободной рукой я продолжала отвлеченно перелистывать шершавые газетные страницы, пытаясь одновременно и Оскара на том конце провода слушать, и текст хотя бы маломальски понимать. Интригующей оказалась первая полоса, строгим, выученным и на редкость — безэмоцианальным образом сообщавшая о серии, на первый взгляд, не связанных друг с другом нападений — единственная общая их черта заключалась лишь в личностях нападавших — клыки и любовь к свежей крови у ребят имелись в ста процентах всех описанных происшествий, у каждого был вампиризм и каждый был на редкость агрессивным — и агрессия эта была на грани необоснованной; дело в том, что никто из них не находился в необходимом для сих действий, состоянии — они не находились в дремуче голодном состоянии, не были травмированны — но, почему-то, неизменно кидались на своих жертв с абсолютно животным остервинением. И я, если честно — никогда не была из тех суетливых личностей, что поддаются сиюминутной панике, стоит только увидеть в СМИ даже слегка тревожащую новость, но что-то во мне ясно повторяло, что тревожится в этом конкретном случае таки стоило — я ведь запросто могла стать пятой жертвой, чье имя и черно-белую фотографию так же бы разместили на развороте и показали бы по телевидению, сопровождая их лишь кратким отчетом о том, где и как из меня нагло выдули почти всю кровь, а после — отвезли в реанимации в ближайший госпиталь, не гарантирую даже, что я вообще выживу после такого-то издевательства над сердечно-сосудистой системой.

Вот только — не медицинских отчетов о дальнейшем состоянии жертв инцидентов, ни четких описаний личностей негодяев, что отправили бедняг на больничную койку, в статье почему-то не было. Совсем. И настораживало это чуть ли не больше, чем мой собственный опыт попадания в схожую передрягу всего получасом ранее. Возможно, конечно, что в раскрытии подобной информации вовсе не было никакого явного смысла — в конце концов, что такого удивительного может случится с человеком после кровопотери? — а сами зачинщики правонарушений, как все таки упомянули в заголовке — уже находятся под следствием и ожидают дальнейших действий специальных органов, потому — внешность их, на пару с именами — дело уже десятое, и... Ладно, звучит так, будто я сама себя пытаюсь успокоить — как ни крути и не пытайся оправдать подобное оформление новости и столь скудный набор данных — менее подозрительными они, увы, не станут.

— В таком случае, — послышался голос брата из телефонной трубки. — Предлагаю тебе свою неоценимую и незаменимую помощь в этом непростом дельце — я-то работаю все семь дней в неделю, — произнес он это так, будто бы сам и не жаловался мне на зверский рабочий график всего несколькими часами ранее; да, пусть за ним и была закреплена лишь первая смена, длившаяся не так уж и долго — всего лишь до четырех дня, после чего его сменяла Оливия — в простонародье — Лив — но ежедневная работа в сфере обслуживания занятие, мягко говоря, нелегкое, чего уж там. — И в «Розмарине» я смогу тебе, если что случись, как нибудь, да подсобить.

— Какое великодушие, слов нет, — беззлобно рассмеялась я ему в ответ. — Это все потому, что тебе сегодня нет необходимости обеспечивать меня провизией? — серьезно, раз уж на то пошло, то нужно чаще вот так вот снимать с него необходимость варганить то-не-знаю-что по вечерам — добрее будет.

— Близко, но нет, — на том конце провода послышалось подозрительное шипение — отсюда, получается, и вопрос об ужине — Оскар колдовал над плитой и болтал со мной одновременно — то масло шкварчит. — По правде сказать, я порядком опасаюсь оставлять тебя наедине с кем-то вроде нее, особенно — сейчас. Ты ведь смотрела новости?

В том-то и дело, что не особо — моей мозговой активности по утрам хватает, разве что — на базовые нужды вроде пищи и гигиены — потому, о весьма опасной обстановке в городе я узнала лишь сама оказавшись героиней описанного в сетке вещания утром и сухонько напечатанного в подвернувшейся, так кстати, газете. Я промычала нечто утвердительное брату, в очередной раз перечитывая статью, будто бы надеясь, что она магическим обоазом дополнит сама себя, пока на нее никто не смотрит. Напрасно.

— Ужасно, и я даже не знаю, что хуже — слечь с критической кровопотерей, не зная, выживешь ли ты вообще, или — стать слетевшим с катушек кровопийцей.

— Слетевшим с катушек? — усомнилась я. — А с чего ты взял, что у них не все дома-то были?

Он самодовольно хмыкнул — будто бы из нас двоих — он был самым настоящим, безоговорочным гением психологического портерта, в то время, как его наивная, недальновидная и попросту глупая сестра не понимала столь очевидных умозаключений. С если с обвинением в недальновидности я еще могла согласиться, а наивность можно было с горем пополам, но притянуть за уши, аки сову на глобус, но вот глупость... За нее я могла и подзатыльник прописать, если посчитаю нужным.

— А ты считаешь, значит, что с ними все было абсолютно нормально? — ответил он вопросом на вопрос. Невежливо, если так разобраться, но его версию о «поехавших чердаком» людях с вампиризмом я была склонна даже поддержать, несмотря на свой показательный скептицизм, мелькнувший парой слов ранее. — У них ведь запас крови по праву регистрации своего существования имеется — с чего бы им вдруг вновь начинать охотиться на обычных ��мертных, еще и с такой невообразимой жадностью?

— И то верно — пьют, как в последний раз, если судить по новостным сводкам, — и если судить по новостным сводкам, то вся ситуация выглядела мутнее, чем вода Темзы в промышленном районе — и покоя мне это, как полагается, не давало — хоть убей. Возможно, подобная немногословность в отношении инцидентов была обусловлена и недовольством вампирской элиты — недосказанность вполне ведь могла отсрочить дальнейшую, пусть — в любом случае и неизбежную, панику. Нужно все-таки брать во внимание, что одна из крупнейших новостных корпораций Великобритании уже которое столетие, как находится под каблуком у клана Асмодус — и уж они то точно понимают, что всю эту историю тиражировать — отнюдь не в их интересах.

— Слушай, ты пока домой идти будешь, ну, — он немного замялся, подозревая верно, что типичная в такой ситуации фраза будет звучать донельзя клишированно и банально. Вот только искренности ему, правда, не занимать, даже в этом случае — то и спасало: мы ведь буквально две стороны одной медали — практически одинаковые внешне, пусть и внутренне — отличающиеся, порой — довольно радикально. Пропади одна из этих сторон — и вторая вскоре, исчерпает себя следом. Да, действительно — банальщина.

Я понимающе усмехнулась ему в ответ, уже готовясь встать с насиженного места — моя остановка уже маячила на горизонте.

— Я буду осторожна, обещаю, — под аккомпанемент предупреждений об открывающихся дверях и оглашении названия улицы, я шагнула навстречу вечерней пробирающей влажности — дождь закончился, так толком и не начавшись, оставив после себя лишь зябкое напоминание и желание закутаться поплотнее в недра куртки.

***

— Что ты знаешь о Вивальди?

— То, что ты, вероятно, если не его фанатка — то очень его уважаешь? — отшучивалась я, как могла. Уж к чему-чему, а к викторине о классических музыкантах на интервью, где вопросы, вообще-то, должна была задавать только я, меня жизнь не готовила. А если бы и пыталась подготовить — то поступила бы я с этой затеей так же, как с геометрией — с концами забросила бы, предварительно раскритиковав за ненадобностью. — А еще, что он написал «Времена года».

— Не удивительно — это одни из самых известных его сочинений, — трудно точно сказать, почему, но рядом с Уайтхолмс я себя ощущала довольно неуверенно — казалось, что мой «гениальный» план уже не то, что раскрыли — препарировали, и даже уже обратно зашили, заботливо сложив все вынутые внутренности в брюшную полость. Проблема была еще и в том, что на все вопросы, хоть немного отклоняющиеся от темы ее работы в опере беспощадно игнорировались — даже к обсуждению творчества венецианского скрипача мы пришли, считай — именно таким вот образом. Очень раздражающим и фрустрирующим.

— Тебе известно, сколько на его счету опер? — знаете, ее бы с Оскаром познакомить — Кассандра становится на редкость дотошной, когда речь идет о деле ее жизни и всем, что с ним связанно — у моего брата есть похожая привычка: достаточно лишь ударение неправильно поставить в каком-нибудь заумном, понятном только ему самому, термине из любимого фикшена — и вот, ты уже сидишь на импровизированной лекции против собственной воли.

— Если честно, никогда не доводилось интересоваться.

— Девяносто, — просветила меня вампирша. — К слову, играл он не только на скрипке — это тебе, надеюсь, известно?

Нет, ну серьезно — это что, допрос?

— Вероятно, чем-то подходящим той эпохе он и владел, — напоминаю — весь мой музыкальный багаж знаний остановился ровно на том моменте, когда меня выставили из хора спустя всего несколько месяцев. Даже несмотря на неплохой голос, кстати. — Клависин, может быть, или — орган?

— Клависин и виоль д'амур, — она задумчиво рассматривала резные ворота, ведущие на выход из парка, к которым мы все больше приближались — выражение ее лица, при том, было такое, будто бы она почти решила какую-то сверхсложную задачу — осталось лишь ясно обосновать свое решение, сомневаться в котором уже вовсе не было необходимости. И меня это конкретно так напрягало — как, в принципе, и вся сложившаяся ситуация — общение с человеком из знатного рода ради своих — очень — личных целей и выгод, при его об этом деликатном факте полной — наверное? — неосведомленности, явно к подобным эмоциям располагало. — Удивительно, что именно тебе досталась нелегкая доля писать статью об опере — создается впечатление, что ты до сего момента музыкальной отраслью и отродясь не интересовалась.

— Пути начальства неисповедимы, чего уж, — нет, ей определено что-то известно — иначе какие такие цели она преследовала, что решила вот так вот в лоб и напрямую указать на мою некомпетентность? Оставалось только понять, что же именно она успела обо мне разузнать и, что еще более интересно — каким образом она получила информацию? Или я все таки напрасно себя накручиваю и это лишь ее типичная манера общения? Господи, неужели беспокойная генетика Энн вдруг ударила меня по косой в тот самый момент, когда я начала общаться с кем-то из Уайтхолмсов? Ага, пробудилась из недр ДНК.

— Мой дядя нередко просил меня сыграть что-нибудь на скрипке, обычно — именно нечто из работ Антонио Вивальди, — Кассандра ностальгично улыбнулась, верно — своим воспоминаниям. Я держала блокнот с ручкой на готове — неужели мы наконец-то добрались до темы семьи моей рыжей знакомой? — Думаю, тебе известно, что компанией, в списках сотрудников которой числится и твое имя, владеет именно он?

— Энтони Асмодус? Да, я знаю, — держать лицо становилось все труднее с каждой секундой — несмотря на целый вечер, потраченный недавно на поиск всей доступной информации о семействе Кассандры, из моей памяти, почему-то, так не кстати испарилось знание о том, что ее родственник, вообще-то — владелец Национальной новостной корпорации — и стал им еще в пятидесятых годах прошлого столетия. Ну вот и все, я абсолютно скомпроментирована — благо, хоть не на глазах у Оскара — он бы точно не сдержался и отчитал бы меня и за забывчивость, и за дырявый план, которой уже не просто по швам трещит — он скрепит погнутой арматурой и гремит рушащимся фундаментом. Уайтхолмс звучала самым лукавейшим образом из всех, что я вообще когда либо наблюдала — когда мы, наконец, остановились, я заметила хитрую ухмылку на ее нарочито идеальной линии губ. Это было очевидно — Кассандра не зря упомянула фамилию Асмодус — готова поставить весь свой гонорар за предыдущую статью на то, что она умудрилась влезть в базу данных, связаться с моим непосредственным начальством и понять, что никакого материала про оперу мне и близко не поручали.

— Любопытно, но когда я решила напрямую связаться с твоим непосредственным начальством из местного отделения компании, то наткнулась на весьма неожиданное заявление, — давай, удиви меня. Терять, в целом, все равно уже нечего. — И, представь себе — того проекта, к которому ты меня привлекла, по их словам, не то, что за тобой не числится — его вовсе не существовало ни в каком отрезке времени!

Вот когда берешь два магнита и пытаешься скрепить их, держа друг к другу в направлении одной и той же полярности, то они ни в какую не хотят примагничиваться — даже наооборот — с силой толкаются в противоположные стороны, будто один из них — прокаженный. Когда ты ставишь рядом язвительного человека в количестве двух штук на расстоянии, при котором они смогут без проблем беседовать, то случается примерно то же самое — сначала они могут затеять ожесточенный спор — соревнование по уровню кислотности их рече��ых конструкций — а после — разбежаться в разные стороны, на прощание крича в след еще больше самых разнообразных в своей изобретательности фраз с парой десятков скрытых и весьма нелестных смыслов. К чему это я? А к тому, что желание устроить нечто подобное до сих пор возникало у меня только в присутвие весьма остроязычного брата — кто же мог подумать, что компанию этих избранных личностей всего за пару часов умудрится пополнить абсолютно незнакомая мне вампирша?

Как известно — лучшая защита — это немедленное нападение: я, насколько позволяла мне внутренняя неуверенности в банальной адекватности своих дальнейших действий, отзеркалила победное выражение с бледного лица своей собеседницы, саркастично ответив:

— Неужели? И даже меня не предупредили, — откровенно паясничала я — с неимоверным трудом, ибо все естество выворачивалось на изнанку от тех эмоций, что внушал проницательный вид Уайтхолмс — цепкий, будто бы прошивающий меня насквозь толстенной иглой и грубой шерстяной нитью, которая успела отлежаться в пыльном, затхлом чулане не одно столетие.

— Мне нужны ответы, — ее тон стал чуть более серьезным — а по ощущениям, в парке будто бы похолодело на пару градусов — от нервов мерзли руки, ноги и даже нос, предательски краснея подобно рудольфовскому в канун Рождества.

— Мне интересно для начала услышать твою версию происходящего — что бы сразу же ее и опровергнуть, понимаешь?

Она с подозрением обглядела меня с ног до головы, хмуря темные брови — почему они, кстати, темные? Неужто — крашенные? Господи, и о каком же бреде я размышляю в столь ответственный момент.

— Вероятно, ты — одна из тех надоедливых текстовиков, гонящихся за сенсациями и терроризирующих меня с сестрой последние несколько лет своими до жути неуместными вопросами о внутренних делах нашей семьи? — и я бы даже могла ее поблагодарить — довольно развернутый и понятный ответ. Могла бы — вот только воздух, нас окружавший, по ощущениям уже вовсе перевалил за отметку нуля по Цельсию — настолько, в момент, ледяным сделался ее тон — создавалось даже впечатление, что сталкивалась она с вышеописанными личностями не раз и не два, изрядно уже от них подустав, во что, впрочем — охотно верилось.

Это довольно забавно — мне не раз приходилось общаться с представителями вампирского сообщества — даже уже знакомая мне владелица «Розмарина», миссис Найтингейл, тоже оной являлась — но мне до последнего казалось бредом сивой кобылы весьма распространенное, но крайне — как я думала — глупое и отдающее затхлым, запылившимся фольклором, мнение, что люди с вампиризмом способны оказывать весьма угнетающее воздействие на незараженных. Ну вот не верилось мне, что одним только своим видом и, возможно, манерой речи, кто-то вроде той же Уайтхолмс, был способен заставить тебя застыть на месте, растеряв все мысли в своей хрупкой головушке и заменив их на тихую, но назойливо пищащую, словно тиннитус, панику. Что ж...

— Знаешь, а в этом даже есть доля правды, — честно призналась я. — Вот только интерес у меня отнюдь не профессиональный, пусть и касается — да — твоей семьи.

С облегчением я заприметила зарождающееся в глазах вампирши удивление сему заявлению — оно было практически призрачным, но умудрилось смягчить ее суровый взгляд ровно до той кондиции, что бы мой мозг вновь начал функционировать оперативно и практично, а не словно подмерзший на промозглой Аляске дешевенький смартфон со слабой батареей.

— Мне даже не просто трудно — невозможно представить, какого рода личные мотивы могут быть у, прости господи, тебя, — мне даже на секунду причудилось, будто она произнесла это самую малость высокомерно, но тон ее голоса скорее был негодующим, нежели грубовато-снисходительным. — В отношени Уайтхолмсов.

— Мне жаль, что я солгала о реальных намерениях этой встречи, но если посмотреть в глаза тем фактам, что не так давно попали мне в руки, — я выдержала несколько театральную паузу, вхдохнула и опустилась на скамейку неподалеку, будто бы выказывая свое поражение. — То связь моей семьи и вашего клана — неоспорима, — и, возможно, некоторой нарочитой экспрессии набросить было не самой плохой идеей — к удивлению и недоумению Кассандры медленно, но верно начинал добавляться интерес. — В частности — моей тети и кого-то из твоих братьев или сестер.

Уайтхолмс усмехнулась, видимо, такой неопределенности посреди весьма уверенного монолога и заняла свободную часть скамьи, вальяжно закинув ногу на ногу, будто красуясь парой, на сей раз — не такиз высоких, как на выступлении в ресторане, но не менее экстравагантных темно-фиолетовых ботинок на шнуровке. Исходя из моего небогатого, но все же, какого-никакого опыта, можно было даже предположить, что все оттенки этого конкретного цвета были у нее в почете — прошлым вечером она, вроде, тоже была во всем фиолетово-сиреневом, за исключением пары черных элементов.

— Но тебе не известно, с которым из них именно? — я утведительно качнула кудрявой головой. — Так почему бы, а таком случае, не спросить у твоей родственницы лично?

Ну, очевидно, дальше моей позиции в ННК и наличия брата она все-таки не заходила — знала бы иначе, что Энн уже почти с лесяток лет шатается, бог знает где, если и шатается — я ведь даже в ее жизненном статусе не уверена.

— Я бы и рада, вот только — от Энн ни весточки уже лет-так девять, — удрученно объяснила я. Судя по всему, этой короткой фразы было достаточно — Кассандра немного неловко потупила взгляд, пробормотав что-то похожее на виноватое «Оу».

— Звучит так, будто бы я тебя за живое задела, — она проронила досадливый смешок, разглядывая меж делом прогретый весенней погодой, ровный парковый асфальт. — Прошу прощения.

Честно сказать, было довольно нетипично наблюдать подобные проблески по-настоящему аристократической вежливости — ну вот не располагал к этому внешний вид типичного представителя андерграунда — чего уж поделать. Пару раз, к слову, Уайтхолмс уже успела нечто подобное провернуть, пока мы довольно неловко отсиживались в стенах «Розмарина» — она в целом-то обладала довольно поставленной и грамотной речью — и, готова поспорить, не только английским ее способности ограничивались — но меня эта ее привычка — особенность? — уловка, всякий раз проскакивая в нашем разговоре, ухитрилась неизменно удивлять, словно в первый раз.

Кассандра отличалась, это было понятно еще на этапе поиска информации. И от всех остальных, знакомых или чужих мне людей, и от своей семьи — в частности. Полагаю, отсюда и растут ноги у этого легкого, но весьма заметного диссонанса. Ну, или, как минимум — одна из них.

— Это настолько заметно? — поинтересовалась у нее я — мне хотелось верить, что довольно драматичные обстоятельства, побудившие меня на весь этот спектакль, все же сумеют прокрасться в сердце моей собеседницы и вызвать искреннее — или, для начала, вообще любое возможное — желание мне подсобить. — Оно и неудивительно, на самом-то деле — наших с братом родителей уже нет — скончались в аварии незадолго до отъезда Энн; она затерялась где-то в Европе, а единственный близкий человек — Брюс, дядя по отцовской линии — знает едва ли не меньше, чем известно нам.

— И единственный оставшийся человек, доживший до наших дней и видевшийся с ней незадолго до всех этих событий — кто-то из молодого поколения Уайтхолмсов? — кажется, будто с ее лица, извечной лукавой тенью никогда не сходит эта обаятельная ухмылка. Оттого — нелегко понять, какие именно идеи и мысли кипят в ее огненной голове — оттого — не ясно, улыбнется ли мне удача. Хотя... Заинтересованность в ее взгляде возрастала с каждым новым предложением, сходившим с моих уст и скрыть сей факт она явно не пыталась. Может все-таки — повезет? — Но откуда столько уверенности в данной теории и, в противовес — сомнениям даже в отношении пола предполагаемой личности?

— Дневники. Во всем были виноваты они и — в частности — стиль письма Энн, — в галерее смартфона у меня хранилось несколько особо приоритетных страниц, отсканированных с помощью офисного принтера в моменты запустения рабочего пространства из-за обеденного перерыва — их я и показала скептичной вампирше, пытающейся, по видимому — уличить-таки меня в «сюжетных дырах» собственного рассказа — уличить в его недействительности, а меня — в типичной журналистской лжи. Что ж, пусть попробует еще раз. — Твоя — ваша — фамилия упоминается там всего раз, в самом конце, но этого более, чем достаточно, что бы проложить четкую связь между другом моей тети, которого она обозначала, как «И» и вашим достопочтенным кланом.

— Две тысячи седьмой год? Забавно, — вглядываясь в сканы страниц на тусклом от яркого солнечного света, экране, отметила она. — Вот только я тогда была в Вене; это забавно, на самом деле — всех интересовал мой выбор в пользу творческой специальности, не менее им было любопытно, как я провожу в другой стране время, пытаясь освоить несколько новых инструментов, попутно собирая из новых знакомых музыкальную группу и заводя пять — нет, семь — ветряных романов один за другим, — и этого не было ни в одной статье в инте��нете, что удивительно. Осторожно, мисс Уайтхолмс, подобная искренность вселяет в меня еще большую надежду на наше дальнейшее сотрудничество и вам же хуже, если я не так ее интерпретирую. — Все обсуждали меня и обсуждали со мной, как обсуждают меня. Я была объектом чужих разговоров, но сама — понятия не имела, чем тогда жили мои родные. И до сих пор, если честно, понятия не имею.

И я, должно быть, понимаю, к чему этот монолог меня подводит — Кассандра была настолько отдалена от семьи в тот конкретный период времени, что теперь ей не остается ничего, кроме как мягко намекнуть мне на отсутвие у нее хоть какой-то дельной информации. И, попрошу — звучала она, более, чем правдоподобно — что, конечно, в моей ситуации было еще более досадно. А я ведь даже и не продумала, что же делать при таком развитии обстоятельств — у меня не было ни другого надежного источника информации, выглядывающего козырем из рукава, ни плана «Б» как такового.

— Стало быть, ты мне помочь не сможешь, — не вопрос — вполне уверенное утверждение. Вызвавшее, впрочем, совершенно неожиданное у Уайтхолмс удивление. Уже во второй раз за этот полдень, кстати.

— Позволь поинтересоваться — в каком из всех сказанных мною слов ты это услышала?

— Во всех, что были произнесены? — недоверчиво озвучила я свою теорию. И, видимо, ошибочную?

— Кажется, я выразилась черезчур туманно, — с этими словами она поднялась со скмейки, позерски развернувшись ко мне лицом к лицу на каблуках — платформах — и с поучительным видом и тоном — все теми же, которыми изобиловали ее вчерашние поучительные замеяания на отановке, вызванные моим «до ужаса беспечным повидением», как выразился бы Оскар — продолжила: — Дело не в том, что я не обладаю определенной информацией, о, нет — дело в том, что я бы очень хотела ею располагать, вот только — повода не представлялось.

— Но разве это не логично — интресоваться жизнью своих родных? Вполне ведь естественное желание, — закономерно отметила я.

— Особенно, когда эти события в их жизни происходили девять лет назад и с тех пор ты успеваешь отдалится от всех членов своей семьи еще сильнее, настолько — что даже твоей сестре, с которой вы живете в одном городе предоставлен не более, чем краткий перечень информации о тебе и твоих занятиях, ровно, как и в твоей власти — лишь крохотный клочок поверхностной коры ее внутреннего мира, — и все это могло бы звучать невероятно тоскливо, если бы не — да, верно — приподнятый уголок рта и саркастичный тон. В кого конкретного только был направлен сей сарказм — я не могла сказать точно; возможно, он был адресован моей неверной трактовке кассандровских слов, а возможно — крайне незаинтересованным в семейных узах, родственникам.

— Ощущение, будто бы у нас две разные вариации одной проблемы, — заметила я, усмехнувшись собственному же сравнению. — Только в моем случае — я даже не в курсе о местоположении человека, с которым желаю востановить связь.

— Забавно, не так ли? Между прочим — с нашей первой встречи и суток не прошло, — она отпрянула от моего лица, разглядывая только-только начавшие распускаться почки деревьев, робко поблескивающие освежающе зеленой, крохотной молодой листвой. — А мы уже успели разворошить собственные семейные драмы.

— Это плохо? — мне, почему-то, показалось нужным задать этот вопрос. — Для меня это ведь как раз была самоцель всего интервью — если то, что мы сейчас делаем, вообще все еще корректно таковым называть.

— Я к тому, что несмотря на начавшееся с обмана знакомство, мы с тобой на редкость быстро нашли общий язык, — она говорила об этом так легко и непринужденно — будто бы мои отнюдь не самые этичные решения ее вовсе не задели. В этом, судя по всему, была вся Сэм — и именно так ее хотелось сейчас называть, без вычурного длинного и малость шипящего первого имени, и без громкой, отдающей холодность каменной отделки старого особняка фамилии — просто Сэм — обаятельная музыкантка из уютного ресторанчика в центре с очень запоминающимся вкусом в одежде. — Отвечая на твой вопрос — нет, не плохо. Меня это, если честно, даже в какой-то мере подкупает.

— В самом деле? — выгнула я бровь. — А вот мне, если честно — до сих пор порядком стыдно от собственных днйствий. Нет, ну правда, — я последовала за девушкой, покинув насиженное место и поравнявшись с ней под ветвистым узором деревьев, бликующих на ее ярких волосах кучей разных огненных оттенков. Ей, стоит отметить, чертовски повезло с такой шевелюрой — удача, что генетика другого вампирского клана все таки превозобладала над стерильной бледность Уайтхолмсов. — Могла бы и самого начала сказать правду — ты, как оказалось — вовсе не кусаешься, — я нарочито подозрительно осеклась, смешливо добавив: — По крайней мере — пока, я надеюсь?

Ума не приложу, почему Кассандра настолько самокритична, когда дело доходит до собственных вокальных данных — при столь мелодичном смехе, держу пари — поет она тоже весьма недурно.

— Есть риск начать, если изголадаюсь, предопреждаю сразу, — в тон мне, предостерегла она.

— В таком случае — не будем доводить до греха, — я мысленно прикинула, сколько при мне сейчас было наличных — кошелек я, охваченная с самого утра мандражем перед этой встречей, благополучно оставила в недрах собственного кабинета — приходилось, потому, несколько импровизировать с фтнансовым аспектом нашей с Уайтхолмс беседы. — В «Розмарине», помимо кофе, подают несколько видов по разному приготовленных групп, так что — с радостью могу угостить тебя в знак своей капитуляции.

Она вновь хихикнула. Похоже, мой стиль речи для любого неподготовленного сейчас бы звучал, как одна большая шутка. «Да, я нагло потратила твое время в пустую». «Ага, я это признаю и полностью осознаю». «Кстати — у меня мертвы практически все родственники за исключением брата и брата, но уже отца, а единственная личность из материнского генеалогического древа с концами сбежала в другую страну, да там и затерялась». «Не хочешь чего нибудь выпить?»

— Скорее — раскаяния, но мы опустим детали, так уж и быть, — поправила она меня. — Однако, перед тем, как вернемся под чуткий прицел твоего родственника — как насчет предложения?

— Делового? — клянусь, она была в шаге от того, что бы упрекгуть меня за ответ вопросом на вопрос. Чудом не стала. И слава всему святому — еще одной лекции, критикующей мое поведение я не вынесу чисто физически — распадусь на разноцветные конфетти с громким хлопком, и поминай, как звали — меня этим за последние девять лет проживания под одной крышей и Оскар успел доканать, так что ты, моя дорогая, считай последние гвозди в небезызвестный деревянный ящик забиваешь. Ну, или хотела забить.

— Нет, руки и сердца — мне ведь скоро за третий десяток перевалит — пора бы уже и спутника жизни найти, — здесь могло бы прозвучать название данной комедии двух юмористок в лучших традициях голливудских трейлеров, разом раскрывающих весь сюжет грядущей кинокартины — но его не последовало.

— Очень остроумно — дурной пример, как известно, заразителен, — стряхнула я с глаз непослушно вьющуюся челку — капюшен на куртке ее безбожно приминал. — А если серьезно?

— А если серьезно, — повторила Кассандра. — То я буду не против рассказать то, что смогу откопать. Но при условии, — она на секунду замолкла, будто бы обдумывая что-то еще. — Нет — двух.

И я была готова согласится хоть своего первенца отдать — у меня его все равно не привидится, уситывая мой абсолютно не подходящий для влспитания детей образ жизни и характер — так что, не велика потеря.

— Слушаю, — готовности в моем голосе было — хоть отбавляй. Надежды в глазах — и того больше, может — даже слишком. Словно в щенка золотистого ретривера превратилась, кошмар.

— Во первых — ничто, из того, что я могу расскзать о своей семье или собственной персоне никогда не попадет ни в одну из твоих статей или очерков — покуда я не потребую противоположного, — вещала Уайтхолмс поставленным тоном. Интересно, где у нее находится этот чудо-переключатель, так мастерски позволяющий метаться между почти-что канцеляритом и абсолютно голимым сарказмом? — А во вторых — во всю информацию, которой ты уже располагаешь и которая имеет любое возможное отношение к интересующему тебя вопросу, я буду посвящена в равной степени.

— На самом деле, я хотела сказать эту фразу еще после первого пункта, но перебивать собеседника — грубейшая ошибка социального этикета, так что — произнесу ее сейчас, — выдержав интригу, я с энтузиазмом восклинула: — Я в деле!

— Вот и славно, — удовлетворенно кивнула вампирша. — Надеюсь, сканы этого загадочного «дневника» я смогу получить уже вечером этого дня?

— И подробное описание тех страниц, что отсуанированны не были! — стоило немного поумерить ее ожидания — записей там было огромное множество, документации подвергся, как ни как, целый год с хвостиком — наивно полагать, что я успела создать полную цифровую копию всего написанного.

Но, как бы удачно — учитывая закономерный провал первоначального плана — не разворачивались бы события, один конкретный вопрос все не давал мне покоя. Осмелилась я его озвучить уже тогда, когда мы на пару с моей новой знакомой вышли к перекрестку, разрезающему две улицы перед нашим гастрономическим пунктом назначения:

— И все таки — почему вдруг ты решила мне помочь?

— Не столько помочь, сколько попытаться притупить скуку, — дешивровке эта фраза в моем мозгу не поддалась. Я в недоумении склонила на бок голову, максимально очевидно, так, чтобы то не укрылось от взгляда Сэм. — По тебе прям видно, что это ничего не объясняет; ладно, внесу больше ясности, — меня, похоже, ждал очередной без пяти минут театральный монолог — давал бы мне кто-нибудь по пенни, каждый раз, когда такое происходило с Уайтхолмс, и у меня бы их было — да, всего-то навсего две. Но странно — нет — насторажтвающе, что подобное произошло дважды. — Я живу отнюдь не самой интересной жизнью, не смотря на то, что так может казаться при первом поверхностном взгляде: меня с радостью поддержали в музыкальной сфере, да — но только с условием получения «реального», — согнула она пальцы в «ковычки», — образования. О, и, разумеется, такой же «реальной» работы в опере, которая уже смешалась в один большой спектакль.

— Во всех возможных смыслах?

— Именно. Мне нужно что-то и кто-то новый. И предлог, что бы покопаться в семейных хрониках и душеньке ненаглядных сестер и брата. Тем более, — остановились мы перед дверью в кофейню. — когда одного из них подозревают в деяниях столь сомнительных, что от него ушла — сбежала, сверкая чемоданом, с твоих же слов — девушка.

Я посчитала нужным поправить:

— Неуверенна, что в деле Энн замешана романтика — там корректнее говорить о зависимости, но... — колоколчик на двери звякнул, а вместе с ним — притихло и мое желание активно обсуждать отрытую мной в мемуарах тети психологическую драму. Причина проста — я просто не знаю, как на все происходящее — от моего внезапного внепланового ухода жо такого же нежданного возвращения — отрагирует Оскар. Могла, правда, попытаться преположить — по его хмурому, настороженному взгляду в мою сторону и по внезапной тишине в помещении, при том — что до моего появления он явно активно беседовал с Вайолет, совет им да любовь.

— Но мы здесь за напитками, точно, — ловко дополнила мое подозрительное молчание Кассандра, с лучезарной улыбкой зашагав к барной стойке. Да, за напитками. «Остальное обсудим потом», — адресовала я брату сообщение, пока он колдовала над бокалами.

«В таком случае, я приглашу твою коллегу — представь себе, Вайолет увлекается чем то столь нетривиальным, как таксидермия. Уверен, просто уверен, что чучело из тебя выйдет не иначе, как замечательное», — едко ответил он, после того, как оставил нас наедине с заказом.

«Я тебе не зверушка, Оскар», — отправлено было обиженной мной. Все ведь прошло отлично! Пусть и не так, как мы изначально планировали.

«В точку. «Скотина» — вот ты кто, когда заставляешь меня будто на иголках сидеть».

«Да ну? Спрошу-ка Вай о том, какой же ты, бедняга, эти полчаса был иголистый — так, чисто из интереса».

«Ладно, возможно крыса».

«Беспокойный индюк!»

«Я рад, что с тобой все хорошо. Крысами ведь обычно питались заморенные голодом и совестью дореволюцинные вампиры».

«Я тоже тебя люблю. Прости за индюка», — постскриптум, впрочем, был менее дружелюбным: — «Но за крысу — будь готов недосчитаться пары любимых рубашек — они навсегда уйдут в мое личное пользование».

***

Дата не проставлена, как и день недели. Запись, должно быть, сделана спустя день после предыдущей. Странно — даже, когда отошла в мир иной моя бабушка, Энн все равно стоически систематизировала написанное, несмотря на горе. Что же поменялось?

0 notes