#женщина в национальной культуре | Explore Tumblr posts and blogs

lukrusglub · 7 years ago

Text

Иван СМЕХ. Исследовательницы и составительницы

У нас давненько не выходило свежих статей. Дабы исправиться, мы публикуем новый текст вашего любимого автора, Ивана Смеха, и на вашу любимую тему – о критике XIX века.

ИССЛЕДОВАТЕЛЬНИЦЫ И СОСТАВИТЕЛЬНИЦЫ. ОТЗЫВ О КНИГЕ «АВТОРИЦЫ И ПОЭТКИ. ЖЕНСКАЯ КРИТИКА: 1830–1870»

«Я сужу о городе по количеству имеющихся в нем книжных магазинов» – так звучит мой любимый афоризм известного композитора XIX века А.Г. Рубинштейна. Тут он в одиннадцати словах сформулировал подход, который я и сам искренне считаю совершенно верным. Естественно, речь идёт не только о городах и не только о книжных магазинах, а об отношении любого социального формирования к творческому наследию прошлого и настоящего. Например, о странах я сужу по их вкладу в мировую сокровищницу искусства, в первую очередь – по литературе, а затем науке и остальным категориям художественного творчества. Взять, например, Испанию. Если в XVII веке она могла похвалиться Сервантесом, Кальдероном и Лопе де Вегой, то в дальнейшем ситуация изменилась – в XIX и XX веках, когда Франция, Англия, Германия и Италия поставляли именитых писателей пачками, всемирно известных испанцев было всего ничего. Гарсиа Лорка, Мигель де Унамуно, кого ещё вы сможете вспомнить? Из этого приходится сделать вывод, что Испанию поставить в первый ряд европейских стран не удастся – культурный вклад сравнительно мал.

Я применил указанный подход к стране (а по сути – к народу, ведь искусство является его достоянием), но его можно применять и к государству. Например, царская Россия активно гадила своим лучшим писателям при жизни, а после смерти мешала изданию их сочинений – запрещала ПСС Пушкина, запрещала употреблять печатно даже само имя В.Г. Белинского, больше века запрещала достопамятное сочинение А.Н. Радищева, спустя десятилетия после смерти удаляла из публичных библиотек сочинения писателей-разночинцев и проч. В раннем Советском Союзе с изданием классики всё обстояло значительно лучше, она действительно стала народным достоянием, но и некоторым живущим деятелям повезло даже меньше, чем Н.Г. Чернышевскому – Мейерхольду, отцу украинского футуризма Михайлю Семенко, Борису Пильняку, Бабелю, автору первого советского романа и повести «Щепка» Владимиру Зазубрину и проч. Такое отношение государства к культуре не может не произвести гнетущего впечатления и накладывает на него огромную тень.

Но указанный подход можно применить и к «Женскому движению», как оно именуется в рецензируемой книге, проверив, насколько уважительно это движение относится к культурному достоянию своих предшественниц. Достаточно посмотреть, сколько участницы этого движения издали трудов, основали тематических книжных серий, изучили и написали биографий женщин-авторов. В рамках «движения» этим стоило бы заняться в первую очередь! Максимальное внимание при этом необходимо уделить именно XIX веку как наименее очевидному пласту, тем более что к XX борьба женщин за свои права дала значительные результаты (появились общепризнанные писательницы: Елена Гуро, Зинаида Гиппиус, Ольга Форш, Анна Ахматова, Тэффи, Лидия Сейфуллина, Марина Цветаева) и разделять творчество по половому признаку стало бес��мысленным.

Покопайтесь в памяти. Вспомнили что-нибудь? Мне вот попадался один сборник философских работ М.В. Безобразовой (1867–1914), роман Марии Крестовской «Ранние Грозы» (изданный в серии «Дыхание любви»), проза Анны Мар и Екатерины Бакуниной (изданные в серии «Сэкс пир»), сборник «Женская драматургия Серебряного века», да, пожалуй, и всё. Естественно, я не закапывался в тему со всем усердием, но хотя бы интересовался ей не раз, так что из объёма и состава этого списка видно: отдельные участницы «Женского движения» внесли свой вклад, но в целом не проводилось никакой последовательной работы, большого уважения к культурным артефактам, созданным предшественницами, выявить невозможно, и в издании женской прозы даже больше их были заинтересованы люди, пытающиеся заработать на «клубничке» (замечу, что тут речь идёт о прозе конца XIX – первой половины XX века, т.е. формально этот пласт выходит за рамки ра��бираемого периода). Если судить о «городе» по количеству имеющихся в нём книжных магазинов, то можно сделать вывод, что «город» находится в весьма плачевном состоянии! Таков, к сожалению, беспристрастный вердикт.

Для сравнения отмечу, что в Советском Союзе, где «Женского движения» в его нынешнем западническом виде не существовало, дела с опубликованием женской прозы обстояли значительно лучше. Многократно выходили сборники избранного кавалерист-девицы Надежды Дуровой, графини Ростопчиной, Софьи Ковалевской, Марка Вовчка, Леси Украинки (у последних двух даже выходили собрания сочинений; впрочем, они стоят на стыке между женской и национальной прозой), отдельные издания Надежды Дмитриевной Хвощинской, Марии Семёновны Жуковой, Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник, была издана объёмная обзорная трилогия, охватывающая творчество русских писательниц за предшествующие революции сто лет «Дача на петергофской дороге», «Свидание», «Только час», и даже в «местных» сериях можно было найти что-нибудь занятное по теме, например, в «Литературных памятниках Прикамья» вышло по тому А. Кирпищиковой и Е. Слепцовой-Камской, не говоря уже о многочисленных изданиях мемуаров (А.Я. Панаевой, Л.П. Шелгуновой, Н.А. Тучковой-Огарёвой, Е.И. Жуковской, М.Г. Савиной, список можно продолжать долго). При этом, что немаловажно, книги сопровождались ��одробными вступительными статьями, обзором биографии и творческого пути.

Можно сказать, что советская традиция издания женской прозы скорее захирела, нежели обрела новую кровь в лице «Женского движения», и с тем больш��м удовольствием я приветствую современную инициативу Марии Нестеренко, составительницы (в книге указана как «составитель») сборника «Авторицы и поэтки. Женская критика: 1830–1870». Данная книга оказывается первопроходцем, ведь подробного внимания именно женской критике XIX века не уделялось вообще никогда! Таким образом, я счёл своим долгом посвятить ей настоящий отдельный разбор.

Разбор будет совершаться со всей подробностью, а значит первое, что требует оценки – это внешний вид и общая «подача» книги. На обложке помещена чёрно-белая женщина с крылышками и куском льва, поверх неё т.н. «ручное зеркало» – символ женского пола, задняя сторона обложки содержит его же и аннотацию, в целом же на обложке превалируют эмо-цвета: чёрный и розовый, а дизайн можно охарактеризовать как «модный». Аннотация гласит: а – а

«Писательница Александра Зражевская, одна из героинь этой книги, называла "авторицами" и "поэтками" женщин-литераторов: они продолжали заниматься своим делом, хотя мужчины отказывали им в праве на интеллектуальный труд. В настоящий сборник, первый в своем роде, вошли статьи женщин-критиков, написанные в 1830–1870-х годах – речь в них идет о положении женщины в обществе и участии в литературном процессе. Женщины вошли в русскую литературу значительно раньше, чем принято думать, и им было, что сказать».

Вкупе с названием и содержанием всё это сразу же вызывает порядочное количество мелких замечаний.

С названия и начну. Не совсем ясно, почему женскую критику писали «авторицы и поэтки». Конечно, большинство писателей XIX века были так или иначе замечены в написании критических статей, но вовсе не все критики отметились художественными произведениями, и такой их «побочный» труд редко воспринимают как серьёзный – никто не считает Белинского драматургом, а Писарева писателем за их юношеские пробы пера. Критик, публицист, литератор – вот привычный набор характеристик для людей, прославившихся своими статьями. Из чего можно сделать вывод, что слова «авторицы и поэтки» присутствуют на обложке не для описания содержания книги, а для помещения её в определённый современный контекст. Впрочем, и тут наблюдается хождение по тонкому льду.

Из опубликованной в книге статьи Зражевской почти однозначно следует, что к своим обозначениям она прибегала по совершенно иной причине, нежели это совершается сейчас. В её время было не очевидно, что женщины способны к литературному труду, жёсткие социальные ограничения и вековые устои заставляли консервативную публику воспринимать новое явление как что-то уродливое и ненормальное. Зражевская ввела эти слова с целью конкретно обозначить группу действительно существующих писательниц и поэтесс, чтобы на примере этой группы доказать, что женская литература – это уже не единичное явление, и она имеет полное право на существование, т.е. просто для удобства и краткости. Сегодня же ничего подобного доказывать не нужно, и введение подобных терминов носит своей целью изменение «угнетающих» языковых канонов. Совершенно не факт, что Зражевская поддержала бы этот нынешний подход, а в своё время она даже не могла помыслить о чём-то подобном.

Далее, в названии указано, что перед нами сборник критики, но и это определение оказывается не совсем точным. Под критикой, с учётом контекста, стоит понимать литературную критику, т.е. разбор художественных произведений или статьи, относящиеся к литературной полемике. Высказывания же на политические и социальные темы принято именовать публицистикой, и, например, заметку Елены Лихачёвой о научно-популярной книге Милля я бы отнёс именно к этому жанру. В кратких биографических описаниях, помещённых внутри сборника, слова «критик» и «публицист» также следуют через запятую, а значит и сама составительница, Мария Нестеренко, разделяет для себя эти понятия.

И последнее – датировка (1830–1870-е). Основной объём статей относится к шестидесятым годам, одна – к пятидесятым, две – к сороковым и одна к семидесятому. К тридцатым же относится лишь небольшая пятистраничная заметка Зражевской, да и та была опубликована в 1842 году, так что если наличие семидесятых ещё можно понять (хотя одна статья первого года десятилетия едва ли может дать о нём какое-то представление), то уж тридцатые из датировки можно было выкидывать без зазрения совести. Содержание сборника в таком случае явно больше соответствовало бы читательским ожиданиям.

Впрочем, из этого анализа видно, что общая «подача» сборника ориентирована в первую очередь на представительниц «Женского движения» и вообще молодых людей, заинтересованных в злободневных темах. К попытке заставить их таким путём читать критику и публицистику XIX века я не могу не отнестись с полным сочувствием, ведь это – один из самых замечательных пластов отечественной словесности, и не так важно, каким образом люди придут к его изучению и штудированию. Следовательно, часть моих замечаний снимается. Далее же перейду к анализу содержимого сборника, а затем к разбору его научного аппарата.

1. Открывается книга статьёй уже упомянутой А.В. Зражевской под названием «Зверинец». Возможно, на восприятие этого текста повлиял указанный в биографии факт о её позднем сумасшествии, но в тексте действительно чувствуется безуменка. Перед нами яркий, крайне эмоциональный, сбивчивый и закручено-метафоричный текст, порой перескакивающий на вымышленные диалоги. Под «Зверинцем» Зражевская понимает набор из трёх стратегий аргументаций мужчин-критиков, не признающих за женщинами права на умственный труд, и трёх отрицательных качеств мужчин-литераторов. Она высмеивает вторых и гневно изобличает непоследовательность и скудоумие первых.

Вторая статья Зражевской обращена к девушкам и предостерегает их от чтения развлекательных романов, и тут для примера можно выписать отрывок:

«Что такое роман? Вымышленные и по большей части противные здравому рассудку и истинному вкусу происшествия, украшенные или, лучше сказать, задавленные всеми одеждами безрассудной фантазии, которые завлекают ваше пылкое воображение в необозримые лабиринты догадок, вздорных приключений, беспрестанно развязывающихся завязок, от которых часто и сам творец романа не имеет Ариадниной нити ума! На каждом шагу, как детей, пугают вас призраками, мертвецами, ведьмами, духами или обливают без пощады горячими слезами, щедрой рукой льющимися из очей несчастных героев; сладкая чувствительность с рассыпанными волосами, неутешно рыдая, бродит из одной строки в другую, одним словом, роман подобен безмерному, обклеенному битыми стеклушками зданию, которое издали, по неопытности, приятно играя лучами воображения, обворожает чувства ваши – взгляните же в него, в зрительную трубку рассудка, и очарование превратится в омерзение! Приятность романа так же кратковременна, как и блеск ракеты – пока горит! Но не забывайте, что от неё всегда остаётся едкий дым. Несчастлив тот, кто, не чувствуя горечи, напитается дымом романов: сердце его мало-помалу покроется сажей соблазна, и погибель его неизбежна. Страшитесь запускать зеленеющий цветник вашей юности! Исторгайте с корнем негодные былинки, пока не обратились они в колючий терн».

Размышляя о том, чем занять время вместо романов, Зражевская отвергает вариант с изучением «непонятных философских сочинений, в которых сам сочинитель редко понимает, что написал», и бегло предлагает неожиданный вариант:

«Есть много книг, которые по чистоте цели, духу чисто русскому и религиозному, хорошему языку и удачному исполнению совершенно заслуживают полное участие всякого доброго русского и любителя изящной словесности».

Отмечу, что в последующих статьях сборника, полностью в соответствии с традициями демократической критики, религиозные увлечения именуются «мистицизмом» и не предлагаются как заслуживающая внимания альтернатива. В целом же эти две работы Зражевской оказались для меня наиболее неожиданными из всего сборника по своей яркой и изощрённой стилистике (а первая ещё и по проблематике, чего нельзя сказать о второй; сатирическое изображение молодой барышни, начитавшейся переводных романов – общее место для множества произведений русской классики). Отличное начало.

2. Далее – статья Евгении Тур, посвящённая разбору автобиографии Жорж Санд, 1856 год, наиболее объёмная работа из всех, помещённых под чёрно-розовой обложкой. И, кажется, наименее уместная. Сама Мария Нестеренко указывала в разделе «от составителя»:

«Данное издание не претендует на академическую полноту. Наша задача – сделать доступным для широкого читательского круга тексты женщин-критиков, в которых поднимаются специфически «женские» вопросы. Из довольно большого количества критических статей, написанных женщинами в интересующий нас период, были выбраны те, в которых речь идёт о положении женщины в обществе, возможности её участия в интеллектуальном труде, а также те, в которых отразился особый, женский взгляд на литературу».

И тем не менее, в настоящей статье Евгении Тур, хотя и написанной живым языком, мы скорее видим пересказ содержания книги, снабжённый обширными цитатами и лишь редкими комментариями. Кажется, именно эти комментарии (а не доступность текста на «либ.ру» в современной орфографии) и стали причиной включения статьи в сборник. Но, с учётом его ограниченного объёма, отдавать почти пятую часть содержания под такой малонасыщенный текст – решение спорное. Интересна могла бы быть сама биография Жорж Санд, далеко не обязательно известная читателю, но статья оказалось недописанной и обрывается на полуслове, так что не даёт полного представления о предмете. Трудно сказать, были ��и написаны Евгенией статьи, более подходящие под концепцию книги, но по информации с «Википедии» можно предположить: таковыми могли бы быть критические обзоры творчества М.В. Авдеева (вероятно, раннего романа о женской эмансипации «Подводный камень») или Н.Д. Хвощинской. Впрочем, в этом предположении также содержится слишком много вольности – с самим текстом статей я не знаком.

3. Анна И-ч, «Книга женщин XIX столетия». В силу небольшого объёма этой публикации я не буду останавливаться на ней подробно, как и на заметах Елены Лихачёвой «Милль о подчинённости женщин» и Людмилы Симоновой-Хоряковой «Забытый вопрос», а также находящемся в приложении стихотворении П.М. Бакуниной. Наличие этих публикаций в сборнике вполне оправданно, они вносят некоторые штрихи в общее восприятие темы, о котором я поговорю ближе к концу статьи.

4. «Провинциальные письма о нашей литературе» Надежды Хвощинской. Это наиболее ожидаемые мной статьи из сборника, но они же оказались главным его разочарованием! Н.Д. Хвощинская – наиболее плодовитая из трёх сестёр-писательниц, автор множества романов, повестей и рассказов. Сборник её избранной прозы был известен мне давно и весьма полюбился, в особенности – выделяемая и современниками повесть «Первая борьба». Надежда Дмитриевна – последовательница Белинского, соратница М.Е. Салтыкова-Щедрина и автор круга «Отечественных записок», журнала, известного своими высокими требованиями к публикуемой художественной прозе. Дальнейшее издание сочинений Надежды Дмитриевны я всегда считал одной из наиболее актуальных задач, стоящих перед «Женским движением» (судя по биографической статье из «Избранного», среди романов есть значительные удачи; да и её творчество как единое целое достойно внимания, оно интересно мрачным пессимистичным настроением, вызванным социальной обстановкой в царской России и невозможностью проведения в жизнь положительных гуманистических идеалов), а ремонт её дома в Рязани – одной из наиболее актуальных задач, стоящих перед жителями Рязани. Опубликованные же статьи оказались серыми и косноязычными, чего было трудно ожидать от писательницы, обладающей очевидным художественным дарованием. И всё-таки удивительно, что её произведения в Советском Союзе почти не переиздавались, хотя в то же время выходили романы Шеллера-Михайлова и даже собрания сочинений Станюковича, более поверхностных и шаблонных беллетристов.

5. Как видно из вступительной справки, Евгения Конради публиковалась в лучшем из журналов, существова��ших когда-либо – «Русском слове» Г.Е. Благосветлова. И правда, легко представить статью «Последняя любовь. Роман Жорж Санд» на его страницах! Глубокий психологический анализ, выполненный в жанре «реальной критики», наследование традиций Добролюбова и Писарева, любовь к тому, что М.А. Антонович в пылу полемики именовал «фразами», – всё это не может не согревать сердца читателей настоящей статьи. Разве что «фразы» использованы не всегда удачно, порой отсутствует гладкость стиля, но общего анализа это нисколько не портит.

6. И семидесятистраничный блок от Марии Цебриковой, содержащий две статьи, – разбор женских образов в романе «Война и мир» графа Л.Н. Толстого и отзыв о романе «Обрыв» цензора И.А. Гончарова. Первая статья в своём роде идеальна и тематически, и стилистически, вторая по ходу развёртывания мысли теряет отточенность и к последней главе оказывается перегруженной повторяющимися общими выражениями, что для сборника является вынужденной (т.к. порядок расположения текстов – хронологический) композиционной неудачей. Тем более, что окончание именно первой статьи, «Наши бабушки», могло бы стать хорошим завершением всего сборника женской критики и публицистики:

«Любовь, безответная преданность, самоотвержение, уменье очаровывать, мир гостиных и мир семьи – вот в чем состояла жизнь наших бабушек, вот что они завещали своим дочерям. Усмешкой горькою обманутого ожидания наши матери не встретили доставшееся им наследство; они приняли его как драгоценную святыню и неприкосновенно передали нам. Безответная покорность, всепрощающая любовь и самоотвержение княжны Марьи, нежность и верность Сони, уменье держать себя в свете и купить собою богатого мужа Элен, игривое кокетство маленькой княгини и очаровательность Наташи, разумеется, без неблагоразумных увлечений ее, – вот те идеалы, по которым воспитывали нас; вот та жизнь, к которой нас готовили. Усмешкой горькою мы, в свою очередь, не встретили наследства матерей наших, – обманутого ожидания не было. Мы рано из их собственной жизни поняли всю бедность этого наследства, все развращающее влияние вечной зависимости на женщину и сознали наши права на то, чтобы жизнь наша была в наших руках, а не зависела от благосклонного взгляда мужчины или прихоти самодура, наши права на своё место в обществе, которое не он даёт нам, а сами мы возьмем своими силами, на свою собственную жизнь, жизнь трудовой и свободной деятельности, настоящую жизнь. Сильные этим сознанием, мы вступаем на новый путь. И если первые шаги наши на нём нетверды и неумелы, если торжество достигнутой цели не даётся нам, все-таки на нашей совести не будет упрека – мы делали, что могли; и неудачи наши, и первые неумелые шаги укажут путь другим поколениям и будут наследством, которое внучки наши встретят не горькой усмешкой».

В целом сборник собран достаточно объективно и позволяет без проблем проследить картину женской эмансипации в указанный период. Начало пути было особо трудным, общественной поддержки и внимания не хватало, но именно это начало отвечает на один важный вопрос – почему видных «авториц» в то время было так мало? Раз уж путь к серьёзному научному образованию закрыт, то, казалось бы, сиди себе дома да читай книги, наблюдай окружающую жизнь хоть на небольшом пространстве, внимательно анализируй её и затем описывай. Но нет, и это право старались у женщин отнять, подвергая литературные занятия ярому осуждению.

Если в первых статьях Зражевская ещё отстаивала само право женщин заниматься писательским трудом, то спустя пятнадцать–двадцать лет после этих публикаций ситуация изменилась. Отстоять своё место в жизни женщинам-литераторам всё ещё было непросто (например, М.Г. Цебриковой приходилось выносить рукописи из дома, зашивая их в юбки, дабы ��е навлечь гнев домочадцев), но вопросы на повестке дня стояли уже более глобальные – о полной самостоятельности женщин в жизни. В разборах произведений подчёркивается, что до сих пор главенствовала ситуация, когда единственная роль женщины – это жена или мать, а иначе для общества она окажется отщепенкой. Даже передовые представители своего времени ещё недавно относились к женщине именно так, и даже реализация себя в качестве жены или матери могла зависеть от случая – однозначной проторенной дороги не было изначально. И тем сильнее в них пробивалось желание заниматься собственным трудом, преимущественно – интеллектуальным.

«Женское движение» на этой стадии отличалось глубоким и вдумчивым анализом, выявлением не только самих проблем, но и их глубоких социальных корней, а также взвешенностью и логичностью предложенных способов их решения. На этом контрасте со всей очевидностью бросается в глаза, что с течением времени и сменами социальных строёв ситуация менялась кардинальным образом.

Не могу сказать, что почувствовал в этом сборнике указанный «особый, женский взгляд на литературу», в��дь необходимость разрешения женского вопроса понимали и мужчины, т.к. ущемление прав любых членов общества создавало уродливую общественную атмосферу, с которой необходимо было бороться. В статьях, например, Дмитрия Ивановича Писарева поднимались все те же проблемы, и он был далеко не одинок. Общий вектор взглядов выковывался в журнальной полемике, и все передовые люди постепенно сходились на одной точке зрения, а затем транслировали её далее.

Интересно, что настоящий сборник как раз продолжает захиревший советский издательский подход – все женщины-литераторы, попавшие со своими работами под одну обложку, так или иначе были близки к демократической линии, печатались в «Московитянине», «Отечественных записках», «Русском слове» и условно прилегающем к нему «Женском вестнике», «Деле» – т.е. в признанных советскими литературоведами журналах, очевидно не консервативного и не охранительного толка. Сборник вполне можно считать дополнением к трилогии женской прозы, который я упоминал в начале статьи, с той лишь разницей, что тираж последнего тома трилогии составлял, например, 300 000 экземпляров, а этого – в 600 раз меньше (500 экземпляров).

Но это и налагает на составительницу некоторую ответственность – читатель старых книг привык к наличию выверенного научного аппарата, высокому уровню комментариев и вступительных статей. Необходимо оценить, как с поставленной задачей справилась Мария Нестеренко. И тут, к сожалению, придётся указать на ряд огрехов.

Вступительная статья не даёт привычного контекста к материалу книги. Хотя в ней и содержатся интересные критические отзывы, описывающие в первую очередь ту социальную атмосферу, против которой боролась Зражевская, но после них начинаются скачки с места на место, внезапно обрывающиеся к последнему абзацу. Общего анализа явления, вынесенного в заголовок книги, тут не обнаруживается. В какой-то мере эту статью дополняют краткие биографические сведения относительно каждой «авторицы», предваряющие их публикации, но в советских изданиях они также присутствовали в примечаниях. Далее, аппарат сносок разработан непоследовательно. Не всегда даются переводы иностранных выражений, не всегда комментируются литературные произведения или герои литературных произведений. Например, на стр. 119, когда Н.Д. Хвощинская начинает разбор романа «г-жи Н-вой», никаких сведений об этой госпоже читатель не получает, хотя за псевдонимами тогда скрывались повсеместно. На стр. 256 к фразе «Райнер, Бакланов, Ситников, Кувшина, компания нигилистов "Дыма", студенты Авенариуса…» примечания также не встретить, хотя моя память со всей очевидностью подсказала мне лишь героев романов Тургенева, и вспомнить, кем были остальные, было бы не лишним. Хуже того, когда статья Евгении Тур обрывается на полуслове, никакого примечания о том, что её продолжение так и не было написано, не даётся, и читателю остаётся только ломать голову в догадках. Но и имеющиеся в наличии примечания иногда вызывают вопросы. Так, в примечании 9 на стр. 254 упоминается некий роман Шпильгагена «Новый Фараон» и утверждается, что там «довольно критично изображено немецкое общество 1870-х годов». Вся загвоздка в том, что статья, к которой даётся этот комментарий, была опубликована в 1870 году, и трудно представить, чтобы Шпильгаген писал о будущем. «Википедия» и вовсе говорит, что «Новый Фараон» был опубликован в 1889 году, так что путаница с датами становится совершенно неразрешимой. Этому могло бы помочь указание, по какому источнику печатается текст, но и его нет. А ведь возможно, что статья подвергалась точечной правке и перепечатывалась позже – тогда такое разногласие снялось бы. Ко всем этим мелким ошибкам добавляются ошибки в вёрстке – разнобой при оформлении цитат (выделение иным шрифтом на стр. 111, 134–135, 258 против обычного шрифта во всех остальных случаях) и сбитые сноски (стр. 190, 261; цели выискивать подобные ошибки я не ставил, лишь подмечая их при обычном чтении книги, так что список может быть не полон). Всё это создаёт ощущение лёгкой небрежности и поспешности при работе над сборником, впрочем, нисколько не умаляя ценности самих опубликованных текстов.

***

Подведём итог. Настоящий сборник – вполне замечательное явление, все указанные огрехи легко исправимы, в то время как его плюсы очевидны. Новых публицистов первого ряда сборник не открыл, но это было бы и невозможным – всё-таки первый ряд был отфильтрован десятилетиями с предельной чёткостью. Любые издания работ других именитых публицистов, скажем, Н.В. Шелгунова, Н.К. Михайловского или М.А. Антоновича показывали, что в первом ряду для них места не нашлось. И тем не менее читались они с удовольствием и интересом, стилистические огрехи у них присутствовали, но был и высокий пафос, и глубина мысли. Всё то же можно сказать и о разбираемой книге.

Теперь остаётся лишь с надежной ждать от Марии Нестеренко продолжения разработки поля женской литературы – будут ли это отдельные сольные сборники критики от женщин-литераторов (например, Цебриковой) или сборники публицистики за иные временные периоды или же даже за тот же, а то и вовсе издания прозы – всё это будет встречено публикой с полным вниманием, главное только не останавливаться на достигнутом, ведь новые издания подкрепят авторитет и настоящей работы.

Авторица обложки – Екатерина Скареднова

9 notes · View notes

ortega-gasset · 5 years ago

Text

Мир после карантина

В начале июня написала важный для себя текст для нашего Telegram-канала, Tumblr тоже должен его увидеть! :) Текст написан в начале июня, когда поправки еще не были приняты, а дело Юли Цветковой только начиналось.

Мы понемногу выходим из карантина в совершенно другой мир. Пока весь этот новый мир сотрясают протесты Black Lives Matter, в России происходит целая череда абсурдных событий:

В Рунете появился ролик, призывающий голосовать за поправки в Конституцию, где показана ситуация усыновления карикатурной гомосексуальной парой ребенка (пропаганда поправки про то, что семья - это союз мужчины и женщины). Ролик заканчивается словами: «Такую Россию вы выберете?» Скажем сразу, #ДаВыберу. Давайте вкратце: что с этой рекламой не так? Начнем хотя бы с того, что она предполагает усыновление ребенка людьми, которых органы ��пеки не видели ни разу. Удивлены? Я - не очень. Во-вторых, второго отца в ролике настойчиво называют «мамой», даже его партнер. Нам показывают карикатурного гея, который сразу пытается сделать из мальчика гея (сексуальная ориентация это же выбор), показывая ему платье, купленное для него. Это все можно объяснить тем, что в понимании российского государства нет понятия «партнерства», есть четко обозначенные границы, что кто-то в отношениях папа, а кто-то - мама. Кто-то доминирует, а кто-то платьями занимается. И мы не говорим уже про то, что «мама» в ролике воспринимается с какой-то уничижительной точки зрения, возвращая нас к нашему разговору про маскулинность. В-третьих, государство считает, что ребенку лучше в детдоме, чем в любящей семье. В детдоме, где у ребенка отсутствует атмосфера принятия и любви. Сколько историй вы слышали о жестоком обращении с детьми в детдомах? Мы убеждены, что семья, которая может дать ребенку любовь, хорошее образование и дом - самое важное. Какая разница, однополая семья или нет? Перед тем, как выступать за то, что в однополых семьях вырастают ненормальные дети, советуем почитать исследования настоящих ученых, которые уже все давно доказали. Дети в однополых семьях не становятся наркоманами чаще, чем в гетеросексуальных; однополые родители не могут сделать из ребенка гея; какие-то исследования даже утверждают, что дети в однополых семьях счастливее и успешнее, так как однополые пары, в силу ��оциального давления, больше занимаются своими детьми. Подробнее про это рассказал наш любимый Карен Шаинян, обязательно посмотрите (https://youtu.be/8HwlP-KW5RQ). Оскорбительный пропагандистский ролик удалили из YouTube, но осадочек остался. Учитывая, что поправки уже приняты, мы входим в новую эру дискриминации, теперь уже на уровне Конституции.

Пока наша Конституция сотрясается от поправок, Юлю Цветкову собираются судить за порнографию. Порнографией наш суд называет рисунки со схематичными изображениями женского тела с надписями «У живых женщин есть жир, и это - нормально», «У живых женщин есть менструация, и это - нормально» и т.д. Если ваши руки не опустились после первого события, то тут они уж точно опустятся. Мы не будем повторять, что это прямое нарушение права свободы слова. Мы не будем повторять, что это не порнография. Мы постараемся кратко разобрать, почему преследование за изображение женского тела женщиной - это неудивительно. В патриархальной культуре (российская культура, напоминаем, патриархальна) есть такой миф, что женщина - это олицетворение природы, родины и земли. Для примера, вспомните любой плакат военного времени или фразу «Родина-мать зовет» и поймете, что все олицетворяет женщина. Мужчина, как доминирующий вид в такой культуре, ощущает потребность ею обладать, насиловать и доказывать свое превосходство над ней. В то же время, он испытывает потребность ее защищать и оберегать от врагов. Но самый главный вывод из такого толкования - женское тело, в умах патриархального сообщества, не принадлежит женщине. Оно - достояние доминанта, а именно - мужчины. Женское тело олицетворяет всю нацию. Мужчина считает, что только он может распоряжаться женским телом и определять виды его репрезентации. Как думаете, если бы подобные рисунки опубликовал мужчина, судили бы его за порнографию? Могу поспорить, что нет. В интернете гуляет огромное количество порнографических рисунков женского тела, сделанные мужчинами, однако никто из них не попал в суд. Потому что женское тело не принадлежит женщине. Это, между прочим, одна из повесток феминистского движения, которая в России, оказывается, максимально актуальна. Весь состав Баобаба поддерживает Юлю Цветкову, потому что мое тело - мое дело; потому что мое тело принадлежит мне, а не мужчинам; потому что у живых женщин есть менструация, волосы на теле, жир, мускулы - и это нормально. Такая репрезентация важна для всех людей, потому что нельзя забывать простую истину: каждое тело - прекрасно. #СвободуЮлеЦветковой

З��вершим наш топ темой расизма и национализма в России. Вспыхнувшая в Европе и Америке волна протестов за права темнокожего населения не оставила россиян равнодушными. Однако риторика у нас другая: «В России расизма нет.» Как не устают повторять лидеры движения #BlackLivesMatter, белые не могут понять их опыт, а соответственно, мы не возьмёмся рассуждать на тему темнокожего населения России, пока не изучили его контекст. Но вот на тему национализма порассуждать можем, потому что я сама далеко не русской национальности, и регулярно сталкивалась и сталкивается с национализмом. Он всегда в мелочах: сначала учителя в школе удивляются, что ты и твой одноклассник-грузин читаете лучше, чем все русские дети в классе; потом тебя в ссоре называют «чуркой» твои же одноклассники, а продолжается все тем, что на собеседованиях у тебя несколько раз спрашивают про российское гражданство, а за спиной твои косяки оправдывают тем, что ты же нерусская (все еще не поняла, в чем тут связь). Помимо того, что это просто неприятно выслушивать, такие слова и отношение способствуют утрате национальной идентичности самого человека. Я считаю, что мне очень повезло, потому что всю жизнь в моем окружении были достаточно адекватные люди, для которых национальность не играла никакой роли. Однако из-за всех мелких проявлений национализма я начинала сомневаться в себе, долгое время ненавидела свою национальность и старалась быть максимально русской, иногда даже проявляя национализм в отношении других людей. Я объединялась со своими угнетателями для того, чтобы «попасть в тусовку». И это, конечно, еще одно страшное последствие национализма. Потребовалось много лет переосмыслений и раздумий, чтобы перестать стесняться говорить на своем национальном языке, гордиться культурой и наследием своей нации. А что же происходит с людьми, которых дискриминируют каждый день? Это все к тому, что в России, к сожалению, национализм все еще есть, а теперь он будет еще и зафиксирован в Конституции. Теперь мы все, нерусские, буквально люди второго сорта. Что касается Black Lives Matter - не говорите, пожалуйста, что All Lives Matter. Потому что сейчас горит дом не белых людей со всеми их привилегиями; сейчас горит дом афроамериканского и в принципе темнокожего населения мира, и мы обязаны их защитить, используя те самые привилегии белых.

#ЮляЦветкова #давыберу #национализм

0 notes

i-cadavera · 5 years ago

Text

Архив ЖЖ: 2010.03.17

Не знаю, почему меня заинтересовала эта тема. История известная, но вдруг кто-то не знал. по мотивам: Андреа Дворкин ГИНОЦИД*, ИЛИ КИТАЙСКОЕ БИНТОВАНИЕ НОГ

* Андреа Дворкин не случайно избрала именно такой способ написания слова «геноцид»: не «genocide» (физическое истребление), а именно gynocide. Дело в том, что gynocide происходит от «gyneco» (греч. «guné» – женщина) – отсюда «гинекология» и т. д., – что наводит на мысль о гендерном аспекте геноцида. Более того, в контексте данной работы важны также и другие – «цветочные» – коннотации: gynoecium в ботанике означает «женские части» цветка; gynoscions – наличие совершенных женских цветков на различных растениях (Лотос в китайской культуре, несомненно, олицетворяет совершенный цветок, так же как женщина лотос мыслилась как украшение этой культуры).

Письменные свидетельства говорят о том, что традиция бинтования ног восходит ко двору южной династии Тан в Нанкине, танцовщицы которого были знамениты своими маленькими ножками и прекрасными изогнутыми туфельками. Первоначально практика бинтования распространилась среди придворной знати, от которой передалась элитам в наиболее богатых регионах Китая. Бинтование ног девочкам было свидетельством как их свободы от ручного труда, так и зажиточности мужчины и его способности содержать неработающих членов семьи, которые лишь служат мужчинам и управляют домашней прислугой. При этом экономическое и социальное положение таких женщин способствовало как увеличению привлекательности обычая для женщин, так и повышению сексуальной привлекательности для мужчин из элитных семей. Поскольку низшие слои общества стремяться копировать стиль элиты, обычай начал распространяться вниз по социальной лестнице и вширь географически. Способы бинтования при этом были разнообразны как по форме, так и по сопутствующим ритуалам, не будучи сколько-нибудь значительно стандартизированными. Единственным строгим стандартом стал так называемый Золотой Лотос. Судя по всему, изначально Золотым Лотосом называли вообще любое бинтование женской ноги в эстетических соображениях, однако со временем стремление ко всё меньшей стопе и более эстетичной форме достигло своего предела, включающего переломы пальцев и костей свода. Именно эту крайнюю форму бинтования и стали называть Золотым Лотосом, именно она была наиболее желанна женщинами в большинстве регионов, при этом идеалом было расстояние от задней поверхности пятки до кончика большого пальца 7.5 - 8 см. Во время ходьбы женщина практически не могла наступать на переднюю часть стопы, что привело к появлению особой осторожной и пошатывающейся походки на пятках – походки лотоса, которая считалась очень милой и сексуальной. Здоровые, не деформированные ноги ассоциировались с крестьянским трудом и «подлым происхождением». При владычестве монгольской династии Юань и маньчжурской династии Цин в Китае маленькие ноги также становились символом национальной идентичности и «цивилизованности», поскольку у монголов и маньчжуров женщины ног не бинтовали.

Совсем недавно, в 1934 г., пожилая китаянка вспоминала свои детские переживания: «Я родилась в консервативной семье в Пинг Си, и мне пришлось столкнуться с болью при «бинтовании ног» в семилетнем возрасте. Я тогда была подвижным и жизнерадостным ребенком, любила прыгать, но после этого все улетучилось. Старшая сестра терпела весь этот процесс с 6 до 8 лет (это значит, потребовалось два года, чтобы размер ее ступни стал меньше 8 см). Был первый лунный месяц моего седьмого года жизни, когда мне прокололи уши и вдели золотые сережки. Мне говорили, что девочке приходится страдать дважды: при прокалывании ушей и второй раз при «бинтовании ног». Последнее началось на второй лунный месяц; мать консультировалась по справочникам о наиболее подходящем дне. Я убежала и спряталась в доме у соседей, но мать нашла меня, выбранила и притащила домой. Она захлопнула за нами дверь спальни, вскипятила воду и достала из ящичка повязки, обувь, нож и нитку с иголкой. Я умоляла отложить это хотя бы на день, но мать сказала как отрезала: «Сегодня благоприятный день. Если бинтовать сегодня, то тебе не будет больно, а если завтра, то будет ужасно болеть». Она вымыла мне ноги и наложила квасцы, а затем обрезала ногти. Потом согнула пальцы и обвязала их материей трех метров в длину и пяти сантиметров в ширину – сначала правую ногу, затем левую. После того как все закончилось, она приказала мне пройтись, но, когда я попыталась это сделать, боль показалась невыносимой. В ту ночь мать запретила мне снимать обувь. Мне казалось, что мои ноги горят, и спать я, естественно, не могла. Я заплакала, и мать стала меня бить. В следующие дни я пыталась спрятаться, но меня снова заставляли ходить. За сопротивление мать била меня по рукам и ногам. Избиения и ругательства следовали за тайным снятием повязок. Через три или четыре дня ноги омыли и добавили квасцы. Через несколько месяцев все мои пальцы, кроме большого, были подогнуты, и, когда я ела мясо или рыбу, ноги разбухали и гноились. Мать ругала меня за то, что я делала упор на пятку при ходьбе, утверждая, что моя нога никогда не приобретет прекрасные очертания. Она никогда не позволяла менять повязки и вытирать кровь и гной, полагая, что, когда из моей ступни исчезнет все мясо, она станет изящной. Если я по ошибке сдирала ранку, то кровь текла ручьем. Мои большие пальцы ног, когда-то сильные, гибкие и пухлые, теперь были обернуты небольшими кусочками материи и вытянуты для придания им формы молодой луны. Каждые две недели я меняла обувь, и новая пара должна была быть на 3–4 миллиметра меньше предыдущей. Ботинки были неподатливы, и влезть в них стоило больших усилий. Когда мне хотелось спокойно посидеть у печки, мать заставляла меня ходить. После того как я сменила более 10 пар обуви, моя ступня уменьшилась до 10 см. Я уже месяц носила повязки, когда тот же обряд был совершен с моей младшей сестрой – когда никого не было рядом, мы могли вместе поплакать. Летом ноги ужасно пахли из-за крови и гноя, зимой мерзли из-за недостаточного кровообращения, а когда я садилась около печки, то болели от теплого ��оздуха. Четыре пальца на каждой ноге свернулись, как мертвые гусеницы; вряд ли какой-нибудь чужестранец мог представить, что они принадлежат человеку. Чтобы достичь восьмисантиметрового размера ноги, мне потребовалось два года. Ногти на ногах вросли в кожу. Сильно согнутую подошву невозможно было почесать. Если же она болела, то было трудно дотянуться до нужного места хотя бы для того, чтобы просто его погладить. Мои голени ослабели, ступни стали скрюченными, уродливыми и неприятно пахли – как я завидовала девушкам, имевшим естественную форму ног».

«Забинтованные ноги» были искалечены и чрезвычайно болели. Женщине фактически приходилось ходить на внешней стороне подогнутых под ступню пальцев. Пятка и внутренний свод стопы напоминали подошву и пятку обуви с высоким каблуком. Образовывались окаменелые мозоли; ногти врастали в кожу; стопа кровоточила и истекала гноем; кровообращение практически останавливалось. Такая женщина хромала при ходьбе, опиралась на палку или передвигалась при помощи слуг. Чтобы не упасть, ей приходилось ходить маленькими шажками. Фактически каждый шаг был падением, от которого женщина удерживал��сь, только поспешно делая следующий шаг. Прогулка требовала громадного напряжения.

>«Бинтование ног» нарушало также естественные очертания женского тела. Этот процесс вел к постоянной нагрузке на бедра и ягодицы – они отекали, становились пухлыми (и именовались мужчинами «сладострастные»). Миф (бывший распространённым среди китайских мужчин) утверждает, что «забинтованная нога» делала ягодицы более чувствительными и концентрировала жизненные соки в верхней части тела, тем самым делая лицо более привлекательным». Если этого не случалось, то некрасивой женщине с идеальными ногами, но неинтересной внешностью не следовало отчаиваться: титул «Золотой Лотос» А-1 компенсировал лицо фигурой класса С-3. Сексуальная эстетика (буквально «искусство любви») в Китае была чрезвычайно сложна и непосредственно связана с традицией «бинтования ног». Сексуальность «забинтованной ноги» основывалась на ее скрытости от глаз и на таинственности, окружающей ее развитие и уход за ней. Когда повязки снимались, ноги омывались в будуаре в строжайшей тайне. Частота омовений колебалась от 1 в неделю до 1 в год. После этого использовались квасцы и парфюмерия с различными ароматами, обрабатывались мозоли и ногти. Процесс омовения способствовал восстановлению кровообращения. Образно говоря, мумию разворачивали, колдовали над ней и снова заворачивали, добавляя еще больше консервантов. Остальные части тела никогда не мыли одновременно со ступней из-за боязни превратиться в свинью в следующей жизни. Хорошо воспитанным женщинам полагалось умереть со стыда, если процесс омовения ног видели мужчины. Это объяснимо: вонючая разлагающаяся плоть ступни стала бы неприятным открытием для неожиданно появившегося мужчины и оскорбила бы его эстетическое чувство. Для китайского мужчины бинтованные ноги связаны не только с понятием высокого статуса женщины. Маленькие ноги были сексуальным фетишем, развивали не только эстетический вкус мужчины, но и разогревали его сексуальный аппетит. Мужчину соблазняла женская ножка в крошечных шелковых шлепанцах, а не её лицо и прочие достоинства. Впрочем, мужчину возбуждали шлепанцы и без ног. Поразительно изогнутая ступня предполагала эффект влагалищного сжатия. Китайское порнографическое искусство прошлого хорошо отражает озабоченность ногами, а мужчины - любители золотых лотосов, стали авторами классических произведений, в которых они подробно описывают различные формы ног и эротических ласк с ними.

Бинтование ног в Китае прекратилось с приходом к власти коммунистов в 1949 году, кроме некоторых отдаленных сельских районов. Сегодня китайцы не любят говорить на эту щекотливую тему. В 1995 году китайский режиссер Ян Юаньцин, собираясь снять ленту о традиции бинтования ног, натолкнулся на стену молчания и беспокоился, что проект вообще закроют. В китайских кинофильмах, повествующих о старых временах, никогда не показывают женщин с «золотыми лотосами.

#странные традиции #китай

0 notes

rfo-ona · 8 years ago

Text

[Ф] Феминизм (feminism)

Термин образован от латинского слова femina — женщина. В широком смысле феминизм включает идеологию равенства женщин и мужчин, движение за права женщин и теории, которые стремятся выявить социальные основы гендерного неравенства и предложить пути решения этой проблемы. Впервые это слово стало использоваться в американском женском движении в конце XIX в., но более широкое хождение получило в 60-е гг. ХХ в.

В целом феминизм ХХ века делится исследователями на несколько этапов. Большинство говорит о первой волне (с начала века до его середины) и второй волне феминизма (с начала 60-х годов). Некоторые выделяют третью волну (с начала 90-х годов). Основной чертой первой волны был акцент на социально-экономическом и политическом равноправии женщин и мужчин; при этом женщины рассматривались как объект и жертва патриархатного социального порядка. Вторая волна феминизма акцентирует внимание именно на женщинах, их самосознании, женской идентичности, их отличиях от мужчин и даже различиях между собой. Женщина из пассивного объекта рассмотрения превращается в активного субъекта социального анализа и создателя (созидателя) нового социального знания и новых теоретических предпосылок анализа культуры.

Исторически сложилось несколько направлений феминизма: либеральное, социалистическое, радикальное, психоаналитическое, постмодернистское, различные феминизмы с национальной окраской («чёрный»/негритянский феминизм, латиноамериканский и другие). Несмотря на различия в философских взглядах или политических позициях, феминисток объединяет признание дискриминации женщин в обществе и убеждённость в том, что вторичность социального статуса женщин не детерминирована биологическими различиями полов. Все феминистки критикуют патриархат и настаивают на необходимости изменения традиционных социальных, политических и личностных практик для улучшения социального положения женщин. Однако, при описании стратегий «улучшения положения женщин» теоретикессы феминизма сталкиваются с проблемой сходства или различий женской и мужской сущностей. Некоторые исследовательницы (С. Bacchi) говорят «о двух лицах феминизма», другие описывают две длительные и раздельные традиции в движении.

В истории феминизма чередуются периоды, когда акценты делались на равенстве (одинаковости) между женщинами и мужчинами, их различиях или происходил синтез этих точек зрения. Принцип равенства, даже тождественности мужчин и женщин как существ, в одинаковой степени обладающих разумом, был впервые выдвинут либеральным феминизмом в конце XVIII века и отстаивался им до 60-х годов XX века. К «феминизму равенства» относится и социалистический феминизм. Акцент на отличии женщин от мужчин появляется во второй волне феминизма, особенно в его радикальном течении. К «феминизму различий» также относится психоаналитический феминизм, «цветные феминизмы».

Либеральный феминизм (liberal feminism) — исторически первое течение феминизма, возникшее в конце XVIII века, представлено в работах М. Уолстоункрафт, Дж. Милля, Х. Тэйлор, Б. Фридан, А. Росси, С. Окин, Н. Блюстоун и др. Причину неравноправия женщин либеральные феминистки видят в отсутствии у женщин равных политических и социально-экономических прав. Соответственно, способом решения этой проблемы должны быть социально-экономические и юридические реформы, направленные на обеспечение равенства прав женщин с мужчинами.

Социалистический феминизм (socialist feminism), который развивают З. Айзенстайн, Л. Гордон, М. О'Брайен и др., синтезировал марксистские и феминистские взгляды. Основными причинами дискриминации женщин здесь считались частная собственность и классовая структура общества. Соцфеминистки уделяют особое внимание анализу взаимосвязи капитализма и патриархата, которые усиливают действие друг друга (концепция дуальной системы).

Радикальное направление (radical feminism), теоретикессами которого являются К. Миллетт, С. Файерстоун, А. Дворкин, К. Дельфи, М. Дэйли и многие другие, основано на представлении, что глубинной основой угнетения женщин является патриархат — система мужского доминирования над женщинами. Исходной посылкой построения теории радикального феминизма выступает тезис о том, что общество утверждает (конституирует) мужское/маскулинное как позитивную культурную норму, а женское/феминное — как отклонение от нормы (С. де Бовуар). К.Миллетт полагала, что подавление феминного в культуре является основой социальной политики патриархата. Патриархат, по её определению, — это семейная, социальная, идеологическая, политическая система, в которой женское всегда подчинено мужскому. Подавление женщин проистекает не из их биологического отличия от мужчин, а из социального признания женщин как существ неполноценных и неважных. К. Миллетт выдвинула и аргументировала концепцию «сексуальной политики»: по её мнению, во всех известных обществах отношения между полами были основаны на власти и подавлении одного пола другим, и поэтому сексуальные отношения являются по сути своей политическими. Такое нетрадиционное понимание политики, согласно которому личная жизнь является сферой власти и подавления, легло в основу самого популярного лозунга феминизма тех лет — «Личное есть политическое».

Некоторые идеи радикального феминизма прочитываются в так называемом «культурном феминизме» (cultural feminism). Теоретикессы культурного феминизма утверждают, что наряду с доминирующей патриархатной культурой существует отдельная «женская культура», для которой характерны позитивные гуманистические и моральные ценности. Рассматривая их, сторонницы этого направления обращаются к анализу института материнства (Н. Ходоров), духовности (У. Кинг), языка (М. Дэйли).

Сходную позицию занимают и теоретикессы эссенциалистского феминизма (essential feminism), утверждающие, что сущность (essence) женщин действительно отличается от сущности мужчин, причём в лучшую сторону: женщины «более моральны» и «более гуманны» (К. Гиллиган).

Экологический феминизм (ecofeminism) утверждает, что конец угнетения женщин связан с развитием экологических ценностей и прекращением эксплуатации природы. Экофеминизм был особенно силён в радикальном феминизме и в движении «зелёных».

Психоаналитический феминизм (psychoanalytical feminism), представительницами которого являются Дж. Митчелл, Н. Ходоров, К. Хорни, направлен на феминистскую реинтерпретацию фрейдовского психоанализа. В основе рассуждений теоретикесс этого направления лежит концепция страха, который якобы бессознательно испытывают все мужчины по отношению к образу матери и женской репродуктивной способности как таковой. Чтобы избежать этого и построить новый тип отношений между мужчинами и женщинами, предлагается поровну делить родительские обязанности между мужем и женой.

Постмодернистский феминизм, особенно развитый во Франции, соединяет в себе идеи радикального феминизма, постструктурализма, психоанализа Ж. Лакана, теорий Ж. Деррида, М. Фуко и Р. Лиотара. Обычно к представительницам этого направления относят Л. Иригарэй, Ю. Кристеву, Х. Сиксу, Дж. Батлер, однако на деле их объединяют скорее темы исследования (язык, власть, понятие «женщина»), чем единая методологическая платформа. Постмодернистский феминизм иногда называют «постфеминизмом» (postfeminism), поскольку Иригарэй, Кристева и Сиксу отрицают свою связь с феминизмом, считая его, как и всякие другие «-измы», порождением фаллологоцентрической системы.

Постколониальный феминизм (который иногда называется также глобальным феминизмом) во многом развивает идеи «негритянского» (black feminism), латиноамериканского и азиатского феминизмов (последние два часто называют color feminism). Представительницы black and color feminisms впервые проблематизировали практики невидимой колонизации и множественной дискриминации женщин третьего мира на основаниях расы, класса и пола. Они подчёркивали, что в этой ситуации весьма трудно определить, какой фактор — этническая принадлежность, пол, возраст или низкий социальный статус — является первичным основанием дискриминации, над которым выстраиваются все остальные. В рамках постколониального/глобального феминизма идея множественной и одновременной дискриминации по разным основаниям вылилась в формирование новых теоретических подходов. Это, прежде всего, intersectionality theory (что весьма приблизительно можно перевести как «теория пересекающихся дискриминаций»), а также концепты «разногендерности» женщин третьего мира и колониального гендера (М. Лугонес).

Авторка: Ольга Воронина (gender.ru)

#гендерный словарь

2 notes · View notes