#зубы у него хорошие

[uuuhshiny]

Vladimir Verevochkin in Let me out (Выпусти меня)

[apchhii]

Headcanons on RDR2 characters, but they in Russian school

i saw video on tiktok by @3dxt.by.issie bout british school and decided to do it with my country😈😈😈😈

it's all not serious btw

Arthur Morgan

Russian name Artur (wow) Mogilev

10th grade

- hangs out with Dutch

- teachers often ask him to move something (desks, chairs, boxes, etc.)

- bad at math

- favorite of the teacher in Russian language and literature, who sends him to the Olympiads, but he never even tries to write them normally, so he never won

- almost all girls at school are pining for him, but his heart is busy (or he is gay).

Dutch van der Linde

Russian name Daniel Wasserman

11th grade

-the coolest guy in school

-good grades only because he can negotiate with teachers (and bribe them)

-flirts with 9th graders, even though he's dating Molly

-talks to teachers in class, and if he fails, he continues to chat with his classmates and desk mate Micah

-he always has the most valentines on February 14, especially from 6th graders

- rarely observes the dress code, it is almost impossible to see him in a tucked-in shirt.

Hosea Matthews

Russian name Khariton Matveyevich

teacher of Russian language and literature

- there are rumors about him that he is the scariest and strictest teacher in the whole school, but, having come to his lesson, children are convinced of the opposite

-really tries to teach children something, although his teaching methods are quite outdated

- always goes to meet students, is ready to help them, even the most beaten-up hooligans

- he is quite easy to talk to. During the whole lesson he can tell stories from his youth, about ice cream for 3 kopecks (cents), how life in USSR was better and so on.

John Marston

Russian name Ivan Markov

10th grade

-friend with Arthur since kindergarten and live with him in the same khrushchevka

- dumb

- when called to the blackboard, he stalls on purpose and is very dumb, but sometimes not on purpose

- problems with math, physics and chemistry, surprisingly good in social studies

- skips physical education, although all standards always passes on excellent (he is just lazy to carry with him a sports uniform)

- to see him in a jacket or in general observing the school uniform - a miracle

-date with girl from parallel class - Abigail.

Sadie Adler

Russian name Sasha (Alexandra) Agapova

10th grade

- a new girl

- practically does not communicate with anyone, she'sas quiet as possible

- no one bullies her or even tries to after she broke Micah's nose for slapping her on the butt

- she's frighteningly fast at assembling and disassembling a machine gun, and seems to be the only one who REALLY knows about life safety (i don't know how to translate this subject on English correctly)

- she's only friends with Abigail from the parallel class.

Russian translation:

Артур Морган:

русское имя Артур (вау) Могилев

10 класс

•тусуется с Датчем

•учителя часто просят его что-то перетащить (парты, стулья, коробки и тп)

•плох в математике

•любимчик учительницы по русскому языку и литературе, которая отправляет его на олимпиады, но он никогда даже не старается их написать нормально, потому никогда не побеждал

•по нему сохнут почти все девочки в школе, но его сердце занято

Датч ван дер Линде:

русское имя Даниил Вассерман

11 класс

•самый крутой парень в школе

•хорошие оценки только потому, что умеет договариваться с учителями (и подкупать их)

•флиртует с 9 классницами, хотя встречается с Молли

•на уроках заговаривает зубы учителям, а если не получилось, то продолжает болтать с одноклассниками и соседом по парте Майкой

•у него всегда больше всего валентинок на 14 февраля, особенно от 6-классниц

•редко соблюдает дресс код, увидеть его в заправленной рубашке практически невозможно

Хозея Мэттьюз:

русское имя Харитон Матвеевич

преподаватель русского языка и литературы

•про него ходят слухи, что он самый страшный и строгий учитель по всей школе, но, придя к нему на урок, дети убеждаются в обратном

•реально пытается научить детей хоть чему-то, хоть и его методы преподавания довольно устаревшие

•всегда идёт на встречу ученикам, готов им помочь, даже самым отбитым хулиганам

•его довольно легко разговорить. весь урок может рассказывать истории из молодости, о мороженом по 3 копейки и так далее.

Джон Марстон:

русское имя Иван Марков

10 класс

•дружит с Артуром с детского сада и живёт с ним в одной хрущевке

•тупой

•когда его вызывают к доске, то он специально тянет время и очень тупит, но иногда не специально

•проблемы с математикой, физикой и химией, на удивление хорош в обществознании

•прогуливает физкультуру, хотя все нормативы всегда сдаёт на отлично (ему просто лень тащить с собой спортивную форму)

•увидеть его в пиджаке или в целом соблюдающим школьную форму - чудо

•встречается с Эбигейл из параллельного класса

Сэди Адлер

русское имя Саша (Александра) Агапова

10 класс

•новенькая

•практически ни с кем не общается, ведёт себя максимально тихо

•её никто не задирает и даже не пытается после того, как она сломала нос Майке за то, что тот шлепнул ее по попе

•пугающе быстро умеет собирать и разбирать автомат, и кажется единственная кто РЕАЛЬНО разбирается в обж (основы безопасности жизнедеятельности)

•дружит только с Эбигейл из параллельного класса

[shelf-days]

Переезжаю, переживаю (от февраля)

22.02.2024

Я опять переезжаю, а в этой нынешной квартире жил долго — пять с половиной лет! Это, на данный момент, была моя лучшая квартира, моя первая только моя квартира, где я жил один! Раньше я всегда тусил в общагах, коммуналках, просто делил квартиру с друзьями или чужими людьми, а тут впервые только мой санузел, мой душ и никаких соседей, ну разве что только какой-то мужик с перфоратором за мной переезжает всю жизнь, по всем городам и всегда селится в соседние квартиры, с самого Екатеринбурга за мной ездит, не знаю, зачем он меня преследует.

В общем, у меня пять лет было устроено всё хорошо, я работал архитектором в международной корпорации, делал супер интересную и крутую работу, работа была в стильном офисе, в пятнадцати минутах ходьбы от дома, через стильный парк, мимо пекарен и кофеен.

Работа была разнообразной: авторский надзор, клаузулы руками, визуализации на компе, придумывал схемы и чертежи, переписка, проведение встреч, выбор материалов, создание и улаживание конфликтов, не знаю, придумывал как клеить гальку для декоративной отмостки моста, сам выложил сантиметров двадцать, чтоб показать строителям как делать, мог выйти в ночную смену, чтобы посмотреть, поконтролировать как строители делают отделку.

Я обычно вставал в девять или в половине десятого, чистил зубы, одевался, собирался, тупил, покупал латте и к десяти пятнадцати, двадцати был в офисе, словом — график был вальяжный.

Я просто размеренно учился жить, работать, общаться с людьми за хорошие деньги. Я сам придумывал себе задачи и решал их, мой менеджер иногда мне их придумывала, она работала в Москве и иногда приезжала в командировку, посмотреть как идёт стройка или что-нибудь утвердить из архитектурных решений.

Столовая была идеальна, я обедал в Икее и всё что там было, было доступно мне как их сотруднику, то есть всё в три раза дешевле. Так я пять лет, каждый день, ел идеальные икеевские миндальные тортики, ну потому что они в сотрудницкой столовой стоили тридцать или пятьдесят рублей, салаты стоили вообще типа десять или пятнадцать рублей, мясо столько же, не знаю, я никогда не мог доесть свой обед до конца и никогда не платил больше ста пятидесяти рублей, порции нормированные и большие, просишь меньше, а меньше не накладывают — норма, я постоянно выбрасывал лишнее! Не давиться же, хоть и вкусно. Завтрак, если и когда я вставал к восьми и успевал на него, тоже не дорогой был — он обходился в пятьдесят рублей, ужин рублей в семьдесят.

Устроено было всё хорошо в моей жизни, квартира маленькая, но новая и уютная, светлая. Двор без машин и с фонтаном, в девять утра фонтан начинал работать.

Просыпаться от лучей солнца и слышать шум фонтана — это дорогого стоит, мне же это стоило всего четырнадцать тысяч рублей в месяц, это даже не десять процентов от моей зарплаты было, я никому не рассказывал сколько стоит мне жильё, чтобы не сглазить нафиг!

У меня святая арендадательница, она ни разу не повышала стоимость аренды и ни разу не приезжала, разрешила жить с женой и котом.

И вот я переезжаю от неё, у меня теперь жена и кот и нам стало тесно, плюс я уже работаю в другом месте, давольно далеко, очень далеко от Кудрово и жене до работы тоже далеко, коту только не далеко, но ему тесновато — кот большой, а квартира не большая.

Короче, условия давно изменились, нам стало не удобно здесь жить, но мы всё равно полтора года не переезжали, потому что Кудрово очень уютный город и фонтан под окнами — это, повторюсь, счастье! Ещё кайфовый парк для пробежек и пространство, которое я сам архитектурил, я можно сказать строил для себя.

Я ещё не сказал своей святой арендадательнице о том что мы переезжаем, чувствую себя предателем, не знаю как ей об этом сказать, и вообще чувствую себя не важно — я не люблю перемены и я уже врос здесь, здесь все мои любимые кофейни, ресторан где мы ужинаем, моя барба здесь, которая уже знает как меня стричь и не спрашивает — меня как обычно, и где мне теперь стричся? Мой невролог тут.

Короче, я врос незаметно, а отрываться больно, ещё как назло зима и погода свинцовая, Питерская, ветер. И все другие квартиры выглядят как говно, лучше бы люди вообще не делали ремонты, Боже, какие у нас безвкусные люди!

Ещё прикол! По Питеру, на Циане, примерно тысяча четыреста квартир, подходящих нам по площади и цене, но как только ставишь галочку на домашних животных — их становится триста! Всего триста, на шести миллионный город! Ну, а, и в оставшихся триста объявлениях половина пишет, только маленькие собаки, коты — категорически нет! Суки!

Ладно, что в итоге получилось — новое жильё стоит в три раза дороже. Да, ок, оно и в три раза больше, и немного ближе к работе — я наконец-то буду высыпаться, надеюсь мужик с перфоратором не потянет жильё по соседству, вроде всё хорошо, но я всё равно чувствую себя предателем хорошего места и вообще ищу лучшего от хорошего и ещё и жмочусь. Ещё новая квартира не у фонтана, двор с машинами и вообще и всё не то!

Есть мысли держать две квартиры, не знаю, пару месяцев наверное подержу, будем съезжать медленно.

Короч настроение такое, думаю что я постарел, думаю что не хочу больше город, гонку за карьерой не хочу, еду в ресторанах я всю эту дорогую попробовал, и по архитектурил вроде: дом на Чёрной речке уже вводится в эксплуатацию, мост и торговый центр работают три года как, то есть я участвовал в строительстве дома на набережной в самом лучшем городе Мира в самой лучшей стране Мира, а также сделал там мост! Мой дизайн скамеек, киосков, ограждений и всяких штук, ими пользуются сотни тысяч людей, даже ещё пару интерьеров есть здесь от меня, этого конечно мало, я не знаменитый и не богатый! Но вроде как я и расхотел по дороге, возможно виноваты шведы! Икеа очень человеческая компания, учит уважать других, себя и жить достаточно, не много, не мало, а просто достаточно. Короч, вроде моя программа минимум выполнена и претит уже вся эта суета, переезды, машины и экраны.

Думать про своё жильё? Ну может быть, но я никогда не ввяжусь в ипотеку, просто нет! Я слишком кофе по утрам люблю и в обед, и вечером и доставку еды, и книжки, и еб&&&л я в рот экономию и ощущение долга.

У меня слишком нервозный тип характера, я сгорю с таким долгом, мне спокойно когда у меня в свободном доступе есть столько, сколько надо, да и опять же, можно всего за миллион купить дом с участком в трёхста километрах от Питера и покрасить его в белый, или тысяч за шестьсот купить дом у речки на Урале! Там даже будут ставни ре��ные!

И больше никогда не видеть этого серого неба на фоне серого бетона в отражении грязной серой воды на сером асфальте!

Вооооот такое короч настроение. Е&&&&аная тоска!

Ладно, Лиз скоро будет в новой квартире наводить порядок, нужно сходить купить шампанского и поехать ей помочь, с другой стороны я сегодня рано утром уже туда ездил и при помощи нанятого чела дезенфицировал диваны и подушки! Да, я в основном стоял рядом и руководил, пока он работал я прошёл Таинственный лес в Зельде, но как говорится — кому принадлежит винодельня, тот и считается производителем вина, так что — диваны почистил я!

[mamasvetlanushka]

На небесных фермах не допускали того чтобы человек ел, снабжали питанием каждую особь.

Именно в мире орков ваш злой дух был когда-то съеден. Странный пережиток и осознание того что можно есть друг друга.

Не было другой пищи белковой кровью как твой сосед или любое из окружения любой из окружения

Или я тебя не полюблю никогда И ты будешь любым из окружения

Голосовому захотелось пошутить и вместо-злой дух, написал-тазовый дух. Откуда же пришло понимание оправдание себя что можно кушать детей или тех кого не жалко.

Или умнее тебя мне тебя не жалко..

Парадоксально, Но именно то что те кто были на фермах не понимали культуру питания именно это дало осознание или сознание того что можно есть такой же плоть как и у тебя.

Я тебя не люблю и моя плоть не как у тебя, или я тебя полюблю потому что я хочу быть с тобой. Можно было бы написать что я хочу быть тобой.. что тоже не противоречиво.

Человек ел то что его питало. Ему не нужен был рот, чтобы есть. А после появились зубы.. ребёнок маленький беззубый, но у него уже есть два ряда зубов в запасе.

Дитя рождается похожая похожие похожее на монстра.

More issa because also for him to do

Мой Иса показался недостаточно хорошим для чистого орка.. ты где же теперь ваше племя?? А вот дети получаются всё больше и больше как недостаточно хорошие. Опять злой дух виноват?

[svyat0s]

Отзыв на книгу Умрут не все, Айгуль Малаховой А вот теперь сиди и слушай (с) Возможны спойлеры, я просто не разбираюсь, что спойлер, что нет сейчас.

Этно-ужасы - мой любимый жанр, я про это уже говорил. Название еще красивое перекликается со второй частью Убыра, Шамиля Идиатуллина - Никто не умрет. А "Убыр" - это просто бог-император этно-ужасов, ничего сильнее в жанре не встречал. А ассоциативное мышление самое сильное, поэтому мы всегда немножечко любим и то, что нам напоминает уже любимое.

Но привлекло меня не название, я просто вписался в марафон, и почитал ознакомительные фрагменты всех участников. Тогда-то и увидел, что это, похоже, этно-ужасы. Мне, конечно, было страшно, я человек советский, поэтому современная литература (в массе, есть, конечно, редкие исключения) для меня штука убогая. А у меня выпал такой хороший читательский август, что все книги, которые мне попались - все хорошие! И страшно было прервать эту цепь. Но этно-ужасы же! Это тот жанр, мимо которого я не могу пройти. (эту часть отзыва я писал еще не прочитав книгу) (дальше после прочтения) История отличная. Я в общем-то в ужасах именно это и люблю - саму историю.

Правда, я люблю, чтобы она со всех глаз была рассказана. Ну, как знаете, кто читал, как в "Оно" Кинга, для меня это тоже эталонный ужастик, там мало того, что очень круто психологизм прописан - и самое лучшее описание абьюзера - там история рассказана и со стороны этого чудовища тоже, там прямо мысли Оно есть! Но легенды редко рассказывают с глаз чудовищ. Мысли Убыра как бы тоже мы не знаем. А хотелось бы.

История такая, словно ты сидишь в башкирской деревушке, у кого-нибудь в гостях, пьешь чай, а тебе местная жительница рассказывает легенду их местечка. Которая вот-вот произошла. И вот как она рассказывает, так и написана книга. Такой достоверный контраст древней вечной певучести и современного дерганного ритма. Для книги непривычно, но люди так и рассказывают. То, что книга от первого лица только усиливает ощущение рассказа. Поэтому у нас история с глаз героини. Избранной, конечно, как иначе, иначе бы и историю не стоило рассказывать. Я, кстати, считаю, что так и нужно, если пишется от первого лица, реально все эти россказни про избранных от лица Васи из-под лавки - сильно такоэ себе.

Итак, сюжет. Обеспеченная женщина из Москвы приезжает в башкирскую деревеньку. У нее умерла бабушка-долгожительница, она приезжает вступить в наследство. И отдохнуть, пожить в деревне, подумать как дальше жить. Дауншифтнуть, короче. Приезжает, ностальгирует, живописно вспоминает детство, с любовью описывает красоты деревни. Вроде как такая история, как из города человек возвращается к отрезанным корням, сейчас только тракториста-программиста Васю встретит и все, будет у нас любовно-домостроевский роман. Но нет. Никакого тракториста-программиста нет, а жители деревни косо на нее смотрят. А некоторые и в открытую говорят, чтоб ехала она на легком катере в свою Москву. Она думает - да почему так-то, что я сделала-то? Я ж даже не чужая, я же выросла тут.

А оказывается деревенские годили к гадалке и та им нагадала, что приедет тут одна и принесет беду. Все умрут, мол. И умерла. Гадалка. Ну все испугались и готовы по старому доброму человеческому обычаю идти резать русню, вешать укропов, жечь геев, сжигать ведьм, топить рыжих, закидывать камнями женщин, грозить всем ядерным пеплом, короче ничего нового, сознание людей не вышло из пещер. Мы дикари с айфончиками.

Ей снится мертвая бабушка, которая рассказывает, что главная героиня хранительница озлобившегося запертого другими богами в горе бога Гор и Ветра, она предупреждает, что придут люди, которые его освободят. Я думал, что эти люди какие-то продажно-идейные, но нет, дураки просто, они совершенно случайно его освобождают, ничего про него не зная.

Дальше идет мой любимый момент в таких историях. Нужно выполнить какое-то условие, которое может выполнить только избранный. Обычно, избранный, пусть через трудности и опасности, но выполняет условие стиснув зубы. Я всегда, когда такое читаю, все думаю, а если нет? Ну, что будет, если нет. Тем более, если избранный, как любят писать авторы раздолбай? Мне очень понравилось, как Малахова логично и безжалостно, без доброй руки автора (я не люблю вот эту добрую руку автора, которая рояли в кустах расставляет, мол, в жизни бы не получилось, но своя рука - владыка и автор пишет как чудесным образом все сошлось), пишет то, что должно было случиться у такой героини.

Ну действительно! Ну всех этих избранных и хранителей, и спасителей, нужно с детства же учить каким-то навыкам избранных, моральной зрелости, мужеству. Ладно, избранный там ребенок или просто не вдупляет, что делать. А с вами-то что, старшие? Еще посмотреть нужно, кто больший безответственный раздолбай. Еще такое частое, избранный вляпается куда-нибудь, натворит дел по незнанию, старший появляется, скорбно делает губки писей, качает головой и со свистом сваливает в Шамбалу свою. По шее бы таким старшим. Это же их ответственность научить молодость. Ну а если не научили, то завалите уже хлебало и лежите себе спокойно в своих могилах. В общем не получилось у героини. Она пытается исправить это и даже исправляет.

Но дальше автор снова делает неизбитый ход. Причина устранена, но последствия практически такие, как если бы не была устранена. И дальше происходит не просто смена сюжетной канвы, а даже смена жанра! Дальше мир охватывает туман, который превращает людей, как-то избирательно совершенно, в существ с серебристыми глазами, которые убивают живых вокруг себя.

Книга превращается в вариант зомби-апокалипсиса. Где герой, подобравший себе кого-нибудь - детей, слабых людей, - пытается добраться до какого-нибудь безопасного места, встречая и каких-то людей не очень или хороших людей, которые быстро выпиливаются из сюжета. Я-то такой жанр не люблю, считаю, что это одни из самых скучных книг, когда вирус вырвался, зомбаки тупые, без истории и легенды, группа так себе людей куда-то идет, а людишки в группе такие, что за них и не переживаешь. Но тут автор круто обыгрывает это. Это же не вирус, хотя люди незнающие так его и называют. Это гнев бога. Очень здорово, что, отсылая к кукольному страху, каждый среброглазый, нападая, повторяет одну фразу, и у разных "зараженных" своя фраза.

Хорошо обыграно и название. Умерли действительно не все. Причем, совершенно непонятно, почему? Остались по паттерну этнолегенды новый Адам, новая Ева, старшук-хранитель (причем, прямо в паттерне этнических старых укладов - мать-хранительница, женщина) и собака-помощник. Собака сильно непростая, она появляется из ниоткуда, пропадает в никуда. Не сильно защищает, больше предупреждает, выступает индикатором, кто свой, кто чужой.

В книге много ниточек, которые превращают ее в однозначную первую часть, потому что к истории есть серьезные вопросы - где остальные хранители? Почему молчат боги? Откуда эта собака? Почему превращались в орудие гнева бога не все? Если оставить как есть, то произведение будет неполным и слабым, с провисами сюжета. Но если это первая часть - то это очень красивый художественный миф.

Есть вопросы к логике героини, она диковато мыслит (уеду- не уеду, верю-не верю), это не очень привычно для книжных героев, но это очень достоверно с человеческой точки зрения. Мы так и мыслим. Алогично. Надумываем, не видим очевидного, но принимаем за реальность то, чего нет. Конечно, мне бы хотелось больше авторских акцентов, оценок, мол, героиня подумала так, и ей в голову не пришло, что так быть не может потому-то. Или, там, "дом бабушки содержит столько тайн" каких тайн? Про тайны ни словечка. Или "пока не разберусь, почему на меня косо смотрят, не уеду" - зачем тебе это, ты дом продавать собралась, что за странная мотивация вляпываться в конфликт с толпой крестьян с вилами. Но мы так делаем. И стиль повествования императивный. Нам рассказывают на кухне как было. Ничего нельзя уже изменить и объяснить. Зачем рассказчику это? Писателю - нужно, он художественное полотно пишет, а рассказчику легенды - ни к чему. Все на совести слушателя, свои оценки, свои акценты. Потому что рассказчик легенды повторяет тех самых старшуков, которые не научили избранного раздолбая. Он просто рассказывает, не ему это оценивать, не ему с этим что-то делать. Слушателю. А то, что он ничему не научится и повторит ошибки героя, тем хуже для него и для мира.

Я бы хотел почитать продолжение и узнать полную историю. Хотел бы узнать, раскается ли бог, изживет ли свой гнев, поймут ли боги, что они просто взвалили свое бремя на "Детей Марфы", хранителей, я хотел бы узнать, откуда взялись хранители, где они, объединятся ли они, наваляют ли богам. Появится ли герой, наконец? В общем у меня чай недопит и история недослушана. Но я жду ^__^

Произведение написано современным языком и стилем. Так, как принято сейчас писать. Поэтому любителям старого литературного стиля может сильно царапать глаза. Несмотря на это, история ужасно хорошая! Художественный стиль и авторские акценты сделали бы ее сильнее и глубже, но сама литературная легенда, переработка мифологемы - отличная! Рад, что мне попалась эта история. Люблю такие))

#ярмарка_впечатлений

#ярмарка_впечатлений_Малахова

[veronikaodesskaya]

НЕ ЛЕЗЬ НА ЧУЖУЮ ОБОЧИНУ, КОГДА СВОЯ КРИВАЯ.

11 июля 2023 от Женские истории

– Вот скажи мне, Павловна, что нашей Светке не хватает? Сын у меня на Северах по месяцам пропадает. Деньги ей хорошие привозит. А она все недовольна. Придёшь к ней с внуком повидаться, так не пускает. Говорит, вот приедет Миша с вахты, тогда пожалуйста. Зато родственники её от неё не вылезают. Наверное хорошо за Мишкины деньги шиковать - жаловалась Анна соседке.

– Ну что тебе сказать? Ты же сама виновата. Когда у них сынок Пашенька родился, кто по деревне бегал и кричал - Не наш он. На Мишку совсем не похож. Ну вот как ты это с первого взгляда поняла? А ещё, когда он дом затеял строить, вместо старого, что говорила - Строй, сыночек, строй. А пока ты на заработках будешь, туда твоя Светка будет ухажеров водить. Не мудрено, что она тебя в дом не пускает - усмехнулась Павловна.

– Нет, не поймёшь ты меня никогда. Я же его мать, должна за порядком следить, пока его нет. Даже обидно, соседки к ней на чай приходят, а меня хоть разочек пригласила? Только "Здрасте" если случайно встретимся и мимо, будто я чужая - не успокаивалась Анна.

– Так ты ей чужая и есть. Ты же не стала для неё второй матерью. Наоборот, врагом номер один. Ты же своего Мишку все к дочери Ивана Степаныча подталкивала. Позарилась, что те побогаче, чем Светкины родители. Но не в этом же счастье. Они у неё работящие, не пьяницы какие. Дочь правильно воспитали - заметила Павловна.

– Правильно? Не смеши мои бока. А кто за деревней с Мишкиным другом на мопеде рассекал? Сын тогда в армии ещё был - торжествующе сказала Анна.

– Ах вот почему Мишка к Светке не подошёл, когда она его у автобуса с цветами встречала? Значит это твоя работа. Ну и стервь же ты, Анна. Хорошо что сын в отца пошёл, а не в тебя. Думаешь, не знаю, почему ты их развести хочешь? Знаю. Тебе его заработки покоя не дают. Всё доченьке своей помочь хочешь. Да с таким характером, как у твоей Лизки, миллионы не помогут. Вася, он же хорошим мужем был. Нет вы вдвоём его так допекли, что уехал мужик от вас подальше. Слухи ходят, женился он и ребёночек уже есть - улыбнулась Павловна.

– Нашла кого вспомнить. Ваську. Да он Лизу мою и не ценил вовсе. Придёт после гаража, бензином от него прёт. Она ему переоденься и в баню сходи, а то меня воротит уже. И поешь только тогда, когда чистым будешь. А он со психом корку хлеба схватит и бегом из дома - поджала губы Анна.

– Ну да, чистота это хорошо, не спорю. Но не в обеденный же перерыв. Он пока помоеется, ему и поесть некогда будет. Я и говорю стервозины вы обе. Только удивляюсь, как с тобой Иван всю ж��знь живёт? Железный он что-ли, пуленепробиваемый - засмеялась Павловна.

Анна покраснела. Она пробовала, ещё с молодости мужа под свою гребенку подгрести. Но тот ей кулак под нос сунул и сказал - Будешь выкобениваться, зубы повыщелкиваю. Всю жизнь кашку манную есть будешь - И за Светку он постоянно заступается - Не лезь на чужую обочину, когда своя корявая. Ты вон Лизку лучше готовить, да стирать научи. Вымахала корова, а делать ничего не умеет. Только глаза, да губы малевать. По хорошему её надо на работу выгонять. Вон в коровник. Быстро вся спесь пропадёт. А то ходит нос задирает, как будто графских кровей. Ты мне там конфет побольше купи, вечером к внуку загляну, соскучился.

Она возьми да скажи - Что молодуха шибко нравится? Зачастил прям. К внуку он ходит. На Светку пялиться, старый валенок.

Ивана аж затрясло - Как бы дал тебе в лоб от души, да боюсь ненароком пришибу. Мальчонке в его возрасте мужское внимание надо. А Светку не трожь, хорошую жену наш сын себе выбрал. Спокойная, хозяйственная. Вот чего тебе ещё не нравиться. Что Мишка у тебя разрешения не спросил. И ещё. Если хоть иголку или моток волос замечу у Светланы в углу где нибудь, держись. Мало тебе не покажется. И передай Лизке, чтобы не надеялась, не даст ей Мишка на путёвку денег. А нечего сплетни по деревни распускать. То она кого-то со Светой видела, то заметила. Сама пусть себе на море зарабатывает.

Вспомнив все это, Анна сказала - Ты моего мужа не трожь. Своего заведи сначала. А я то думаю, что ты ко мне подсела. А ты про Ивана интересуешься. Да хоть задавись от зависти, мой он, поняла?

Павловна плюнула - Тьфу, ты. Не нужен мне твой Иван. И на моей ты лавке сидишь, а не я к тебе пришла. Лечиться тебе надо., Анна. А то с ума совсем сойдешь. Тогда точно Иван от тебя уйдёт. Зачем ему баба ненормальная под старость лет. Иди, уже. Обед скоро, муж придёт. А ты тут помоями семью сына поливаешь. Не понимаешь ты счастья своего и не поймёшь никогда. Когда все живы и здоровы. И ты не одинока - вздохнула Павловна и ушла в дом.

Анна посмотрела ей вслед, подумала и всплеснула руками - Заговорила меня, а я даже и картохи не сварила. Много она понимает. Живёт одна, вот и учит всех. Да пошла она, сама знаю, что мне делать - бурчала она по дороге к дому.

– Лизка, ты картохи начистила, как я просила - крикнула она от ворот.

Та лёжа на диване, лениво сказала - Ещё чего. У меня маникюр.

Тут уже и Анна не выдержала - Вставай, лежебока, и на огород картошку тяпать. Привыкла ничего не делать. И чтобы завтра работу нашла, слышишь, а то из дома выгоню. Иди куда хошь!

Лиза вышла из комнаты - Мам, да что с тобой? Перегрелась что-ли? Какая у нас тут работа? И картошку не пойду полоть. Зачем вообще её садить, когда купить можно.

- А ты заработай, покупательница. Правильно мать говорит. Уважаю. А сейчас тяпку в руки и на огород. Где мой обед? - спросил Иван.

- Не успела - виновато сказала Анна. - Опять сплетничала? Да когда ты уже угомонишься - вздохнул Иван - Ну хоть чаю то налей.

Анна подозрительно посмотрела на мужа - А ты чего сегодня такой добренький – Он заулыбался - У Мишки со Светой скоро ещё малыш будет.

Анна потупилась - Иван, а можно я в следующий раз с тобой пойду? У Светы прощения попрошу, с внуком поиграю.

Иван подошёл и обнял её - Вот это добре. Давай свою обочину будем поправлять.

[stupida-elfica]

my whole life was reflected in those eyes

Мне надоело визжать со своих зарисовок которые имеют минимальный шанс стать чем-то большем чем просто наброски, поэтому буду скидывать их на свою эмо страничку, лололлолол всё равно никто не поймет контекст (и не увидит их), но вот это противное навязчивое желание выложить их...

////

С тяжёлым стуком упав на пол тёмной квартиры девушка закусила губу в попытке остановить громкий болезненный стон, но шорох из соседней комнаты показал, что можно было и не пытаться.

-Не-сан? - светлая головка высунулась из косяка, сонными глазами ища источник шума.

Темноволосая мгновенно прикрыла раненный бок выжимая из себя мягкую улыбку.

-Разбудила тебя? Прости... Споткнулась об ветку, когда залезала. - пытаясь встать, Миюки до беззвучного скрипа сжала зубы, не пропуская всхлип.

-Всё в порядке! Я не спал, ждал тебя! - преодолев расстояние до девушки в одно мгновение, мальчик собирался броситься в объятия, но протянув носом, удивлённо остановился. Недоуменно заморгав, темноволосая почти вжала ладонь в место ранения, боясь, что мальчик почувствовал запах или ещё хуже, увидел.

-Наруто время позднее, спасибо что встретил меня, но тебе пора спать.

-Пахнет кровью.

Закатив разочарованно глаза с подавленным вздохом, Миюки мысленно ударила себя. Ну конечно он учуял, скрывать нечто подобное от него было глупо, Наруто был слишком проницательным. Смирившись с поражением, девушка облегчённо опустилась на пол, не скрывая болезненный стон.

— Это просто царапина. Сейчас я её обработаю и пойду спать. Не беспокойся, ладно? - снимая испачканный плащ и оружие, она всё ещё старалась мягко улыбаться чтобы показать мальчику что с ней всё хорошо.

Но как она уже говорила...

-У тебя дыра в животе!

Он был слишком проницателен. Хотя Миюки не думает, что нужно иметь особые навыки дабы заметить настолько большое ранение.  Засуетившись, блондин ласково помог снять форменную одежду и броню оставляя тонкую изрезанную водолазку. Попеременно говоря тихое спасибо, девушка хмуро искала в дорожной сумке аптечку, прокусив губу.

-Я позову на помощь! - возбуждено, поднявшись на ноги прыжком, Наруто ухватил в руки снятую грязную одежду.

Нет, только не это.

Темноволосая потянулась чтобы схватить и остановить брата, но резкая боль, возникающая при малейшем движении, остановила её. К её сожалению, блондин был слишком наивен. Слишком озлобленная на весь мир Миюки не допускала чужую помощь, зная, что каждый ищет лишь выгоды. Нельзя полагаться на кого-либо кроме самой себя. Это может обернуться ужасной ошибкой.

Скинув свою ношу в другую комнату, мальчик подбежал к открытому балкону, почти переваливаясь за перила, внимательно что-то высматривая.

-Наруто я могу, и сама справиться, как я уже и сказала это просто цара...

Резкий крик мальчика прервал речь, и шокировано обернувшись, девушка мгновенно пожалела, складываясь пополам от боли.

-Эй! Я знаю, что вы там!

Испуганно слушая последующую тишину, больше всего коротковолосая боялась услышать возмущенных соседей.

Нас выгонят отсюда. Они снова найдут причину это сделать. Я старалась быть тихой и аккуратной. Черт черт черт.

-Прекрати! Если соседи услышат... - не успев закончить, Миюки схватилась за отброшенную катану, одновременно складывая оборонительную печать. За обернувшимся к ней Наруто, стоял человек в маске собаки. Напряжённая тишина была разрушена радостным выкликом блондина, схватившего незнакомца за руку и таща внутрь квартиры.

-Не-сан, они помогут! Они играли со мной пока тебя не было. Маски хорошие правда-правда! - быстро болтая мальчик сверкал голубыми глазами, пытаясь убедить сестру.

-А где мистер маска номер два? Пусть тоже идёт сюда! —обращаясь к человеку недовольно спросил Наруто.

Их ещё и двое.

Почти смиренно вздохнув, Миюки расслабила руки, но не выпустила оружие.

В комнату бесшумно зашёл второй незнакомец в маске смутно похожей на кошку.

-Чёртов хокаге, чёртовы АНБУ. - хмуро бормоча сквозь зубы, девушка, состроив как можно более неприязненное лицо, вцепилась в плечо первой маски, поддерживаемая за ноги и талию. Рядом словно вспышка суетливо прыгал Наруто, направляя человека к дивану. Освободившись от чужих рук и аккуратно приземлившись на мягкую поверхность, Миюки всхлипнула при колебании раны.

-А-аптечка, в сумке. - указав на пол, она приподняла окровавленную кофту, стараясь не жмурится при виде каши из кожи. Ладно, в этот раз Миюки признает, что была неаккуратной, но это не из-за отсутствия инстинкта самосохранения или чего-то подобного, она не была сумасшедшей, прыгающей на любую опасность.

Маска кошки подошла, ближе опускаясь на колени и уставившись на открытую рану. Заглядывающий ему из-за плеча мальчик неуверенно прошептал:

-Может мы пойдём в больницу?

Резко сверкнув глазами, темноволосая почти в защитном жесте вцепилась в светло зелёное покрывало на диване.

-Нет. Давайте просто закончим с этим побыстрее, я не хочу иметь ничего общего с АНБУ, нанятыми для слежки за ребёнком. - ядовито выговорив, Миюки схватила сумку из рук подошедшего человека, быстро роясь в поисках нужного.

Мягко поглаживая сестру по голове, блондин незаметно улыбнулся маскам.

-Не-сан хорошая правда.

Темноволосая закатила глаза, для Наруто все они были хорошими. И неважно что она вернулась с миссии, единственная цель которой было убийство, а окружающие его маски буквально наёмные убийцы, прикрывающие лишь волей деревни. Они всё ещё были невинными в его глазах.

Стараясь держать лицо ровным, не показывая ни боль, ни признаки нарастающей истерики, Миюки выудила из сумки свернутые бинты. Хорошо, теперь она просто обернет себя ими, и проблема будет решена.

-А разве не нужно сначала обработать? - невинно хлопая глазами Наруто указал пальчиком на рану. Девушка не жалела, что научила брата понятиям первой помощи и всё в неё входящее, но в такие моменты...

Кошачья маска согласно кивнула ребенку, втискиваясь между девичьих рук, нагло забираясь в аптечку. Не успев даже издать недовольный звук как Миюки потерянно осознала, что сознание стремительно ускользало от неё, второй АНБУ попав в слепую зону воспользовался не самым лучшим положением куноичи выбрал самое легкое решение и вырубил её. Где-то на краю, ещё не спящем восприятием, слышались лишь звонкие шаги брата в сторону кухни, сопровождаемые криков что он сейчас принесет воды.

Миюки могла только пообещать себе, что подобного не повторится. Никаких внезапных слабостей. Никаких прихвостней хокаге оттирающихся рядом, которых она всё это время терпела. Показушная забота Сарутоби никогда ей и не была.

Ей нужно стать ещё сильнее насколько это возможно. Пока она сможет сохранить всё дорогое сердцу в целости и сохранности, даже если это будет стоить ей самой себя, всё будет в порядке. //// пипяо как тут что оформлять я хзшки

[warmstories]

– Чтобы наша цепочка не порвалась, нужно крепко держаться за руки и…

Мальчишка 17-ти лет в чёрной футболке фыркает и складывает руки в замок. Рядом с ним его ровесник в зелёной футболке едва заметно напрягается. Я пожимаю плечами.

– Итак, вот голова нашего дракона.

Я беру за руку мальчишку в зелёной футболке. Он вздрагивает. Рядом слышится возмущение.

– Подожди! Я первый. Значит, голова - я.

Сжимаю губы.

– Тогда ты должен взять его за руку.

Парень ухмыляется.

– Я не педик.

Тихо охаю и резко опускаю включённый микрофон вниз. Оглядываюсь, но воспитатели никак не реагируют. Поворачиваюсь обратно.

– Чтобы сыграть в эту игру, нужно держаться за руки. Если ты не хочешь этого делать, то головой дракона будет он.

Я указываю на парня в зелёной футболке и тут же жалею об этом. Он съёживается так сильно, что буквально сейчас же может без труда вынырнуть из своей футболки, словно хорёк. Хмурюсь ещё сильнее.

Парень в чёрной футболке подходит ближе и нависает надо мной.

– Я же сказал: я не педик. Не педик!

Он цедит слова сквозь зубы. Выпрямляю спину, смотря вверх.

– Слушай, мне абсолютно плевать, педик ты или нет. Не вижу ни одной адекватной причины, почему ты пытаешься мне что-то доказать. Если ты хочешь участвовать…

Он тяжело дышит. Цокает, разворачивается и хватает подол зелёной футболки в кулак.

– Так сойдёт?

Закатываю глаза и снова подношу микрофон к губам.

——————————

Музыка отскакивает от стен, эстафета в самом разгаре. Ребята бегают от одной стены спортивного зала к другой. Кто-то босиком, кто-то в обуви. Они кричат. Но никто не смеётся и не поддерживает друг друга. В один момент я замечаю мальчишку лет 8-ми. Он сидит на корточках в углу, лицо закрыто ладонями.

– Эй, ты чего, дружок?

Он лишь шмыгает носом. Я пытаюсь погладить его по голове, как рядом по мгновению реализуется старший парень. Одиннадцатиклассник.

– Все хорошо.

Он тоже присел на корточки. Его голос твёрдый и неоспоримый. Хмурюсь, глядя на него.

– Он плачет. Едва ли это хорошо.

Парень поворачивается ко мне, слегка прищуривая глаза. Я не знаю, что он ищет в моих глазах, но взгляд выдерживаю. Он моргает, поворачивается к мальчишке, грубо хватает его за руки, поднимая на ноги, и наклоняется к его лицу.

– Хватит. Прекрати.

Мальчишка кусает губы и опускает глаза в пол. Парень кивает и поворачивается ко мне.

– Видите? Все хорошо. Он уже не плачет.

Я хмурюсь и только от��рываю рот, как за рукав пиджака меня тянет Н.

– Не нужно, Мими. Оставь их.

Я выдергиваю руку.

– Какого черта?

– Мими… У них здесь своя иерархия, тебе в ней места нет. Они живут по правилам, которые действуют только в этих стенах. Не вмешивайся, это не поможет.

————————

Позже, когда дети бесятся на улице, ко мне подходят три ребёнка. Не вместе. В разное время, разные дети. Каждый из них не смог найти пакет со своим подарком. Они не сказали, что потеряли его. Они не сказали, что оставили где-то пакет и он пропал. Все они сказали одну и ту же фразу.

– Помоги мне. Мой пакет украли.

И трижды я впадала в ступор, не зная, что ответить. Мои дети в саду часто теряли игрушки или носки, к примеру. Но их просьба о помощи всегда звучала иначе: я не могу найти эту вещь, я не помню, где ее оставил, давай поищем вместе. Никогда никто из моих детей не заикался о краже.

Когда один из этих ребят подошёл к своему педагогу с теми же словами, я подумала: вот сейчас, сейчас она ответит что-то вроде «с чего ты взял, что пакет украли?». Но нет. Она ответила:

– Я попозже посмотрю в чужих комнатах.

В этот момент ко мне, подпрыгивая, подбежала девочка-аниматор.

– Хорошие детки, как и все остальные дети.

Прощебетала она. Я взглянула на неё , перевела взгляд на ребят и помотала головой.

– Нет. Абсолютно точно нет.

—————————

Детский дом. 2021 год.

[captain-no-escape]

Siren Head - Сиреноголовый

Сиреноголовый, он же Siren Head - городская легенда и арт-проект художника Trevor Henderson. 

Сиреноголовый впервые появился в 2018 году и был создан художником  Trevor Henderson, который ранее уже создавал подобные арт-проекты. Первое его фото было сделано на кладбище. Автор, он же очевидец, подтверждал сходство персонажа с уже существующим Слэндэрмэном. 

Сиреноголовый хоть и имеет человеческое тело и даже умеет говорить, тем не менее таковым не является. У этого существа нет глаз, только рупор, поэтому, предположительно, ориентируется при помощи эхолокации. Тело худое и истощённое, около 40 футов в длину (12~ метров), покрытое рубцами и сгнившей кожей ржавого оттенка. Вместо головы на вытянутой шее имеет два громкоговорителя из метала и плоти, так же являющиеся его ротовыми полостями. Может вертеть ими на 360 градусов. Руки длинные, достают почти до земли.  С помощью рупоров Сиреноголовый может воспроизводить любые звуки, будь то человеческие голоса или шум машин, музыка и так далее. Он так же может ловить радиочастоты и производить полученную информацию.  Люди, повстречавшие его говорят, что слышали радиопереговоры, сирену воздушной угрозы и даже голоса знакомых людей, просящих помощи, издаваемые непосредственно Сиреноголовым. Некоторые выжившие так же утверждают, что видели в рупорах зубы.

Не смотря на его хилое тельце, Siren Head достаточно силён и быстр, чтобы разгоняться до скорости 80км/час. Охотясь, он прячется среди окружающей среды, в основном возле лесов и сельских районах. Имитируя голос человека, он заманивает добычу к себе. Что он делает с пострадавшими - неизвестно. Кто-то утверждает, что съедает их, тем самым добавляя в коллекцию голосов новый голос, или же просто убивает.  Никто не знает куда и для каких целей он забирает людей, поскольку даже трупов, или личных вещей, похищенных так, и не удалось найти. Выживших после встречи с тварью мало, зачастую таковые пропадают бесследно, но те, которым удается сбежать, рассказывают о страшных событиях.

Так же, на некоторых фотографиях можно заметить похожее существо, но с фонарем вместо сирен на голове. Из этого следует две теории: либо Сиреноголовый таким образом может мимикрировать под городскую среду, заменяя «голову» на другой предмет, либо это существо не единственное и таковых много. К тому же, несмотря на большую активность в северной Америке (не только в США), есть заявления о похожих случаях с других континентов.

Первые упоминания о Сиреноголовом относятся к 1966 году. Его увидела семья на кладбище, проезжая на машине. Следующий раз его увидели лишь спустя почти 30 лет, 16 июля 1995 года. Молодой человек по имени Чед рассказал, что он тогда отправился вместе со своими друзьями в поход в местный лес, где наткнулись на Сиреноголового. Как рассказывал Чед, его друзей схватило что-то очень большое, быстро перемещающеес�� мимо деревьев и пытающееся подражать их голосам. Чеда нашли в лесу практически невредимым, его друзья по сей день числятся пропавшими без вести.

Также его видели жители Индианы, в то время, когда другие сограждане пропадали при очень странных обстоятельствах. Так же были найдены наскальные рисунки в районе Северной Америки с изображением Сиреноголового. 

Сиреноголовый является достаточно агрессивным и опасным хищником, не лишённым интеллекта. Для поимки добычи использует определённую тактику, которую способен менять и подстраивать в зависимости от ситуации. Он так же может маскировать свои рупоры, чтобы не привлекать много внимания. Некоторые утверждают, что он - единственный в своём роде, а потому у него особенно сильно развито чувство выживания. Он так же способен блокировать звуки (крики, голоса, мольбы о помощи и т.д.), издаваемые жертвой. 

В последних инцидентах упоминается, что он убивал жертв путём разрыва барабанных перепонок и иных тканей, издавая определённые звуки. Массовые убийства Сиреноголовым начались относительно недавно, что говорит о том, что совершаемые им убийства имеют чисто спортивный и развлекательный характер. 

Сиреноголовый имеет хорошие способности к мимикрированию. Помимо превращения головы из рупора в фонарь для имитации фонарного столба, упоминался случай его мимикрии под железные трубы частного дома, дабы убить и похитить семью из 4 человек. 

Интересные факты: 

Во время сна Сиреноголовый издаёт белый шум. 

Является неканоничным объектом SCP под номером SCP-6789. 

Сиреноголовый - единственный в своём роде и не имеет родственников, что было подтверждено его “родителем” Тревором Хэндэрсоном. 

Сиреноголовый передвигается тихо, не издавая ни единого звука. 

Сиреноголовый подстраивается не только под окружение, но и под время. Рупоры присутствовали у него не с самого рождения. 

Упоминание и участие в играх и других проектах:

Некий инди-разработчик Modus Interactive создал по мотивам легенды одноимённую игру Siren Head. Задача игры - найти пропавшего спутника и сбежать от Сиреноголового. Действия разворачиваются соответственно в лесу.  Игра не выходила в Стиме, поэтому искать её и скачивать с других источников - на свой страх и риск. 

Именно благодаря этой игре Сиреноголовый обрёл свою популярность. 

Так же был создан одноимённый мод для песочницы Garry’s Mod, лежащий в свободном доступе. Им может распоряжаться любой мап-девелопер по желанию. Задача карты всё та же - сбежать от Сиреноголового вместе с другими игроками. 

Есть так же модификация для Майнкрафта, но там ничего интересного не вижу в ней. Поэтому расскажу о самом интересном моде - моде для Fallout 4. 

Сиреноголовый появляется в Fallout 4 в виде части модификации под названием Whispering Hills. Он добавляет в игру жуткий густой туман, а так же множество монстров из других видеоигр и крипипаст, звуки и музыку из Silent Hill и так далее. Сиреноголовый почти полностью соответствует канонам, описанным выше, за исключением “поджидания добычи”. Вместо этого он просто бродит по локациям в поисках жертвы, но остаётся всё так же силён, ловок, быстр и так далее. 

[marina-carbonarovna]

Чашка 361: когда быть хорошей не помогает

Кажется, я уже упоминала что отношения с родителями и семья влияют и формируют нас. Вы же помните?

Например меня родители воспитывали быть хорошей девочкой. Часто я слышала фразы вроде "будь проще и люди к тебе потянутся", "ласковое дитя двух маток сосёт" и т.д.

Эти и другие фразы формировали моё сознание и поведенческие паттерны. И да, у вас все точно так же, только фразы были  другие. Быть "хорошей" и милой стало моей собственной стратегией достижения успеха. Как и способом достичь своих целей:

1. Я избегала угроз (ну потому что кто будет нападать на милое создание?) 2. Рядом со мной было комфортно, весело, уютно и безопасно, а значит много друзей (тем самым я избегала одиночества).

К счастью, появился момент когда это перестало работать и наступила пора открывать в себе что-то новое. Мы-психологи, называем это расширением поведенческого потенциала. Когда в зависимости от ситуации мы можем выбрать (из нескольких) наиболее удачную модель поведения чтобы достичь свою цель. Мне в этом помогла работа.

Когда я работала в консалтинговой компании я проводила семинары на которых рабочие могли бы осознавать, что их безопасность и жизнь на стройке во многом зависит от них самих и людей, которые рядом. Моей задачей было разбудить в них чувство ответственности, сопричастности, внимательности и как ни странно заботы по отношению к самим себе и к другим. Я обожала эту идею и выкладывалась по полной. Я, в принципе, не могу работать без идеи - мне скучно становится.

К��к сейчас помню: я стою возле экрана, в руках маркер для доски и пульт для слайдов. Передо мной бригада из 20 разновозрастных мужчин-рабочих. Я очень энергична, воодушевлена и жажду заразить их своей идеей и тем самым причинить им добро. Все вроде бы хорошо: они сидят, слушают, но молчат - я не чувствую связи, не чувствую контакта, не чувствую изменений и нужных мне реакций, а значит и хорошего результата.

Ситуацию изменил один разговор с коллегой. Сдержанная и угрюмая 60-летняя немка по имени Грейс спросила меня: - Марина, для чего ты улыбаешься и шутишь с ними больше обычного? - Эмммм, наверное, я пытаюсь передать им свой энтузиазм и заразить идеей. - Ты решила что если ты им понравишься, то добьешься результата? - Эмммм... Похоже что так. - Открою тебе секрет. Ты и так нравишься людям, тебе не нужно для этого стараться. Вот мне - да. Мне нужно стараться, чтобы быть для них приятной. Тебе - нет. У тебя это от природы, а когда ты начинаешь стараться понравиться это как будто шоколад полить медом, добавить карамели и сверху украсить взбитыми сливками. От этого зубы сводит, а потом начинает тошнить. Потому что уж слишком. Ты меня понимаешь? - Да, я поняла. Я подумаю об этом...

После её слов я включила видеозапись моего предыдущего семинара. Я стала смотреть на себя со стороны: лишние движения руками, улыбка которая появляется к месту и не к месту, быстрая речь и стремление заполнить собой паузы и тишину. Понятное дело, я не впечатлилась собой, я не хотела перенять идею, человека которого увидела на видео. Короче говоря, я не верила самой себе.

С этими мыслями я пошла в свою ко��нату, легла на постель и думала. Я крутила в голове вопрос: "ну почему я так сильно стараюсь им понравиться?" и потом такое бам-с: "так ведь нужно быть проще чтобы люди к тебя потянулись, тогда они заразятся твоей идеей." А потом следующее бам-с: "Марина, откуда это в твоей голове?"

Думаю не нужно особо долго объяснять, что поймав себя на мыслях о "будь проще" я поняла что "хорошая девочка Марина" не поможет мне качественно выполнить свою работу. Мне нужно было достать из себя кого-то другого. Ту меня, которой будет плевать на то нравится она или нет. Ту меня, что сумеет помолчать в толпе, задаст вопрос и внимательно выслушает, затем  спокойно расскажет то, что нужно узнать.

И, знаете,  я достала её, вытащила эту спрятанную часть меня наружу и отправила работать. Затем я почувствовала невероятное облегчение от того, что мне не нужно было больше "быть проще или быть хорошей". Это просто не работало. Не помогало. И я радовалась этой новообретенной свободе.

В тот же день, на видео с семинара я её увидела. Ту себя, которая без лишних движений могла объяснить то, что важно знать. Она была дерзкой, но её глаза светились от интереса и заботы. Она кайфовала. По-настоящему. Я ей верила. Как оказалось поверили и мужики-рабочие. Их спасибо - было лучшей наградой.

Я смотрела на себя и не могла поверить: неужели за одну ночь можно измениться настолько? Оказалось что да. Если " быть хорошей" не помогает, если это не выгодно, если это не работает, то найдётся что-то другое. Если это больше не выгодно, психика придумает что-то другое. Наш потенциал огромен, главное захотеть из него что-то достать, а перед этим выяснить откуда растут у него корни у того что больше не работает. В этом случае расток нового намного быстрее превратится в дерево.

ВОПРОС ДНЯ: какая у вас стратегия поведения для того чтобы достигать цели? Вы тоже хорошие мальчики и девочки, как я когда-то?

P.s. похоже я могла бы набросать ещё много вариантов, когда быть хорошей девочкой не помогает. Обсудим?

[neotsyda]

Вдохновиться за 12 минут

Вдохновиться? То есть сделать вздох?

Как же приобрести художнику, а вернее, творческому человеку тот невероятный толчок, побуждающий творить и создавать невероятные вещи и произведения искусства, не прилагая таких усилий, какие нужны человеку без вдохновения? И как обрести его так быстро?

Сама не знаю!

Нет, я серьёзно! Только что задалась этим вопросом перед тем, как выйти из дома. Я посмотрела в зеркало, чтобы оценить сочетание моего образа, а потом мне резко пришли в голову слова:

«Если есть талант, то нужно его развивать и что-то делать. Просмотр фильмов для вдохновения не нужен. Эффективнее не тратить так многo времени. Вдохновение обретается за 10 минут, ну... максимум за 12.»

Откуда это появилось у меня в голове, я, как ты мог предположить, конечно же не знаю. Да и откуда? Если мы даже не знаем что такое наши мысли. И я думаю, что многие замечают, что «наши мысли» какие-то вовсе не наши. И это действительно интересно! При рассмотрении данной теории, мало что остаётся «нашим». Только если тело, но это тоже не точно.

Судя по моей практике, вдохновение приходит либо само, либо приходит во время работы, т.е действия. Да, действительно странно, что это чувство приходит в тот момент, когда мы уже не знаем сколько работаем или даже выдохлись из сил. Но это слишком большой промежуток времени! Нужно быстрее...

Да-да, мы вечно куда-то спешим и торопимся. А у нас век! Но времени ни на что не хватает! Вот это феномен! Невероятно! Но у нас другая тема! Хоть чувство гармонии, уравновешенности нам очень даже пригодится.

Однажды, когда я училась в университете Высшей Британской школы искусства и дизайна, у нас был модуль моды. И времени выделяли до безумия мало на очень тонкую и кропотливую работу. К примеру, нужно было вышить узор на ткане, используя нитки, шнуры и бусины за 10 минут. Естественно, в это время входило и придумывание (разработка) дизайна. И как вы можете предположить, не все пришли вдохновлёнными. Наш тьютор сказала, что вдохновение придёт во время работы. Главное- начать рисовать идеи. Как ни странно, вдохновение действительно приходило, но то ли оно было?

Наверное, стоит вообще дать какое-то определение вдохновению:

Думаю, что оно бывает разным: рабочим и нет. Что? Рабочее вдохновение? Надеюсь я сама не запутаюсь... Так вот, считаю, что всё зависит от цели, которую мы преследуем. К примеру, когда мы садимся за стол, смотрим на вещи, лежащие на нём и замечаем художественные принадлежности( заподозрил, к чему я веду?) откуда не возьмись появляется желание нарисовать Джоконду и при этом сделать это настолько реалистично, чтобы люди начинали здороваться с картиной, принимая её за живую. НО. Вдохновение протестует! Почему? Если появилось желание, значит и появился порыв? Это ведь одно и тоже? Мммм, нет. Наши внутренние желания больше отвечают за механические, телесные или животные инстинкты, а порыв( в нашем случает радужный толчок в спину и блёстки в голову) это уже не потребность, а чувство. Нельзя вызвать эмоцию радости, когда ты ешь банан, который ты отобрал у несчастного миньона. Тем более, если ты ненавидишь бананы. Особенно чёрно-коричневые, которые лежат на полке дольше, чем ты себя помнишь. ( не очень похоже на правду, но примеры нельзя делать серьёзными, но это не точно. Если когда-то пересекусь с примером, то спрошу у него, каким он должен быть)

Так вот, эмоции и чувства возникают с помощью действий и мыслей, взаимосвязанных друг с другом. Но загвоздка и в том, что мысли и действия тоже бывают разными. Каждые из них требуют разных запасов сил в нашем теле. Чтобы почистить зубы, нам нужна сила воли, чтобы дойти до ванной, а не счастье из-за того, что зубы вообще есть. Или... Опустим тему зубов и продолжим.

Человеку необходимо правильно ставить ориентиры и задачи себе и своему подсознанию. Да, тому сумасшедшему в нашей голове. Без задач, наш друг по голове будет лежать под пальмой и курить те несчастные бананы, что мы не можем так долго съесть. И как можно заподозрить, с обкуренным сумасшедшим очень тяжело договориться. Тем более, чтобы он резко стал астрономом и начал призывать бубном вдохновение у звёзд. Поэтому, данного наркодиллера лучше переместить на другую строну добра, где будут вещи круче бананов. Повторюсь, чёрно-коричневых старых бананов. Вот. И тут мы постепенно подошли к мыслям. И даже не о бананах. Вдохновение отличается тем, что оно способно создавать в нас порывы, будто взрывы энергии, побуждающие нас делать что-то, даже не применяя практически усилий. И это «нерабочее» вдохновение. Оно появляется от хорошего: того, что делает нас счастливыми. Кстати, истинное счастье тоже мотивирует нас на поступки, но уже по отношению к другим людям. Тут вдохновение играет роль фонтана, что распространяет в мир что-то доброе и светлое изнутри. Поэтому, оно может появиться за 12 минут, только если перед этим мы испытывали другие хорошие эмоции и находились в состоянии близкому к счастью. Но (Моё любимое, но только после «зато» или после ромашки. Я не очень определилась) мы же ещё упоминали рабочее вдохновение. Этот тот самый заменитель сахара. Выручает всегда, хоть и не такой вкусный. Наш резерв. А если говорить точнее, то это словно видоизменяющаяся энергия в физике. Архимед плюхнулся и исчез, а вода возле ванны вдруг появилась. Вау! Мэджик. Правда для этого нам тоже нужно будет немного плюхнуться в действие/процесс/работу и обязательно предчувствовать хороший исход этой затеи. Даже если вы видите, что на вашем столе продолжается полный крах, то нет! Нет! Это всё видит тот сумасшедший, он ещё не привык, что ему некогда лежать под пальмой. В первые минуты, нашему собрату по голове нужно проветриться. Достать пыльные книги по травам и найти один из лучших наркотиков: творчество. Оно побуждает нас творить даже тогда, когда действительно нет на это сил. Поэтому, перед каждым крупным процессом нужна разминка. К примеру меня никогда не вдохновляют фотки в Pinterest. Брать идеи- да. Для вдохновения не то. Перед рисованием можно нарисовать несколько зарисовок и потратить на каждый не больше минуты. Перед тем как писать, попробовать сочинить стихотворение хотя бы из четырёх строчек. Что на самом деле часто не легко, но ЗАТО потом наш организм будто «прочищается» и становится готовым видеть звёзды без телескопа.

И так: хорошие мысли, хорошее настроение( всегда есть к чему стремиться), разминка, понимание того, что ты должен проделать определённую работу и примерно понимать окончание процесса, и через какое время это произойдёт, внутренняя улыбка и вера, что всё получится.

Верю, что ты талантлив и всё сможешь.

Решила не разбирать то вдохновение, которое резко появляется, когда нам грустно. Просто разные люди привыкают работать на разных внутренних «фонтанах» эмоций. Лично я считаю, что думая о плохом и концентрируясь на нём, мы только приманиваем его в свою жизнь. Лучшее вдохновение то, что связано с истинным счастьем.

С любовью

[honeyblackbeeborn]

Любовь, измена или классные армейские истории.

Всем привет!

Идет 10 месяц службы Влада. Осталось 87 дней.

Только что прочитала свои старые посты и не верю, что наконец-то он придет и мы будем рядом...

Сейчас разговаривали 2 часа по телефону, а кажется как будто 15 минут.

Я никогда не понимала эту магию разговоров с ним.

Мы можем разговаривать о чем то ��лобальном, то перейти совершенно в другую тему, где и там нам будем комфортно...

Любовь творит чудеса, и я пожалуй с этим соглашусь.

Армия, конечно, путь не простой, но Влад отлично справляется, хоть и бывали трудности. Но как же без них?

Я очень горжусь им. Он молодец.

Мы всегда честны друг с другом и никогда не скрываем ничего, поэтому расскажу пару странных, но в то же время стереотипных историй, которые поведовал мне Влад.

Итак:

Сослуживец Влада очень больной в плане секса. Он садист, и то, что вы читали в «50 оттенков серого», то это просто цветочки. Человек просто до безумия странный. Но суть в том, что в садо-мазохистком поведении парня, его девушка ничего не видит плохого. Если хотите подробностей, просто напишите мне в лс.

Если парень состоит в супер серьезных отношениях, то он все равно может переспать с другой девушкой и ему будет на это совершенно наплевать. И вот только один вопрос. Какого хуя, мужчины? Вам разве не важны чувства, отношения, любовь? Почему вы не можете держать свой причендал в штанах и не сувать никуда, когда у вас есть девушка/жена? Прости мир, но я никогда такого не пойму.

Если вы будете вести себя как тупой мудак и хитрый пиздюк, думаю вас начнут гнобить. Это одназначно. Один парень, настолько натравил на себя всю казарму, что его гнобят очень жестко. Например: нассали в берцы, чистили его зубной щёткой унитаз, а когда он почистил зубы, ему сказали об этом. Жутко, конечно.

На самом деле, сейчас осталось 63 дня до призыва. Совсем забыла дописать пост, простите.

А что вы знаете об армии? Сталкивались ли вы с этим? Поделитесь интересненьким!)

На самом деле, я зашла сюда от того, что мне очень плохо. Я редко вообще сейчас кому-то говорю о своих состониях и пытаюсь все скрыть. Но, я устала все терпеть и хочу написать здесь обо всем.

Я, начала догадываться почему у меня нет друзей. Дело не в людях, которые мне не подходят, а дело во мне. Это я не подхожу никому, и строю иллюзии, что все какие то странные, но если подумать, то дело во мне.

Я ищу друзей или хорошую/верную подругу с 11-12 лет, и на протяжении 7-8 лет, я как видите не нашла того человека, который всегда поддержит меня и даст совет.

Да, я люблю Влада. Он отличный друг и парень. Но все таки, отчасти он больше мой парень. Нас связывают больше отношения.

У него есть хорошие друзья, с кем он может хорошо провести время и без меня.

А я без него не могу. Как думаете правильно ли это?

Я вот думаю, что это совершенно неправильно. Все равно в отношениях должно быть личное пространство, свои друзья, с кем можешь комфортно провести вечер, не считая своей второй половинки.

В итоге я очень расстраиваюсь, когда понимаю, что таких людей рядом со мной у меня нет.

Меня одолевает жуткое одиночество, которое я каждый раз подавляю. Сравнить мое состоние можно с пожарами весной в Сибири, когда их тушат тоннами воды, но все бесполезно.

Простите за мое нытье, котики.

Как у вас дела? Есть ли у вас близкие друзья?

Люблю вас, ваша honey.

[lexie-squirrel]

Dr. Jekyll and Mr. Hyde (1920)

Как-то я слишком долго проходил мимо этой экранизации “Джекилла и Хайда”. Тем более, что Джон Бэрримор в главной роли. Должен сказать, что это довольно-таки вольная экранизация, но в случае с этим рассказом другого ожидать сложно, ведь там вся интрига с Джекиллом и Хайдом раскрылась только в конце. Поэтому здесь история Джекилла, а также причина, по которой он решил исследовать темную сторону человеческой натуры, раскрыта куда сильнее. Доктор Джекилл был порядочным человеком, который посвятил себя науке и помощи бедным. Но его знакомый, который по совместительству отец невесты Джекилла, начал поддевать его, мол, потом даже вспомнить будет нечего и отвел его в мьюзик-холл посмотреть на девушек. Тонкая психика Джекилла не выдержала глубокого декольте и он был глубоко подавлен. Блин, он бы его еще сразу в бордель отвел... Затем Джекилла осенило, как можно развратничать и при этом не запятнать свою душу (ну и в общем-то репутацию). Перевоплощением Джекилла в Хайда можно только восхищаться. В предыдущих, более ранних фильмах, которые я смотрел, особо не заморачивались и актера подменивали на более приземистого и страшного. А здесь обе роли великолепно сыграл Джон Бэрримор. Во время просмотра я, правда, в этом порой сомневался, настолько сильно было различие между Джекиллом и Хайдом. Не обошлось, правда, и без грима, но не настолько сильного, как можно было бы ожидать. Пальцы, например, и зубы ему сделали очень жуткие. А все остальное, походка, манеры, мимика - целиком заслуга Бэрримора. Первым делом Хайд поспешил к танцовщице, которая ему приглянулась еще, когда он был Джекиллом. Да и вообще у него была большая слабость к прекрасному полу, и он постоянно тянул к напуганным девушкам свои мерзкие цепкие руки. Как и в первоисточнике, Хайд получил от Джекилла полную свободу в собственном доме и, надо сказать, что Хайдом добрый доктор проводил больше времени, чем самим собой, чем очень расстраивал свою бедную невесту. В итоге друзья начали искать его, а после нападения на невинного ребенка, игравшего на улице, все стало только хуже... и вот уже Джекилл превращается в Хайда и без глотка эликсира... Концовка оказалась страшной, потому что Хайд дошел до убийства и у Джекилла был только один способ остановить его навсегда. Великолепный фильм получился, мрачный, страшный и без хэппи-энда. Игрой Бэрримора в роли Хайда не перестаешь восхищаться - и ужасаться. Я бы сказал, что это лучшая экранизация рассказа Роберта Льюиса Стивенсона, но мне еще надо, на всякий случай, освежить в памяти версию от 1931 года. Тогда и посмотрим. Но шансы у экранизации с Бэрримором очень и очень хорошие.

[supplexetacclinis]

Тебя Зовут Джефф (Ричард Сайкен)

1 Ты видишь двух близнецов на мотоциклах, один из них уехал вперед. Сейчас он находится где-то за поворотом шпильки или перед ним, в зависимости от того, на кого из них ты положил глаз. Но подожди, не делай сейчас выбор. Тебе же лучше остаться пока на нейтральной стороне. Оба мотоцикла ярко-красного цвета, оба мальчика ослепительно улыбаются, пока их темные волосы развиваются на ветру, а бархатистые руки сжимают руль мотоцикла. Парень впереди хочет медленно разорвать тебя на кусочки. Его ловкие короткие пальцы исследуют каждую частичку твоего тела, чтобы найти слабые места. Ты можешь полюбить этого мальчика всем своим сердцем. Все, о чем мечтает второй мальчик — собрать тебя обратно. Светит солнце. Это действительно прекрасный день. Давай рассмотрим поворот шпильки. Подожди, повремени с выбором. 2 Ты видишь двух близнецов на мотоциклах, один из них уехал вперед. Давай назовем их Джеффами. Давай считать Джеффа впереди — старшим, а раз он старший, то пусть берет всю ответственность за кредиты и драки братьев на себя. Он будет самым мудрым и самым уставшим в семье, но мать не любит его, зато он всегда побеждает брата в кулачных боях. К его несчастью, их ссоры редко сводятся к потасовке. Старший Джефф думает о младшем брате, который едет позади него по извилистой дороге. Он думает о том, что если бы только мог распороть ему живот, избавить от внутренностей и залезть в его кожу, он смог бы пережить эту последнюю милю заново: возрождение, дерзкий взгляд, свобода. 3 Ты видишь двух близнецов на мотоциклах, один из них уехал вперед. Сейчас он находится где-то за поворотом шпильки или перед ним, в зависимости от того, кто ты из Джеффов. Это могло бы быть так здорово — ты указываешь дорогу, а я следую за тобой, а что вообще было на самом деле и что еще будет, реальность или фантазия. Каждый Джефф хочет быть другим Джеффом. Меня зовут Джефф и я устал смотреть на чей-то затылок. Меня зовут Джефф и я устал донашивать чью-то одежду. Послушай, Джефф, я повторяю в последний раз, я не шучу, и так далее. Они как две капли воды, но в то же время совершенно разные. Они как две капли воды, и они ненавидят друг друга за это. 4 Тебя зовут Джефф, и где-то впереди тебя твой брат остановился на обочине, он ждет тебя, сжимая гаечный ключ в жирном кулаке. О, как он тебя любит, дорогой мальчик. Именно он изобрел тех чудовищ под кроватью, чтобы ты спал рядом с ним, а он прижимал тебя к себе, пока ты лежал завернутым в одеяло, доверяя ночи. Когда Джефф подбросил гаечный ключ в воздух, он отбросил свет, который отразился в твоих глазах. Смотри, сверкает, словно звезда. Ты ожидал чего-то еще, чего угодно, но гаечный ключ никогда не приземлится в твои руки. Он так и останется висеть в воздухе. Это завораживающе... 5 Давай представим, что Бог в этом своем Раю проголодался. Он решил приготовить бутерброды с тунцом. К тому моменту, как он приготовил два из них, он понял, что рыба протухла. И что ему теперь делать с этими бутербродами? Они уже готовы, но он не хочет из есть. Давай представим, Дьявол решил поиграть двумя мужчинами. Пусть их будут звать Джеффами. Темные волосы, зеленые глаза, белоснежные зубы и розовые языки — близнецы, если быть точным. Один из них протух посередине, а второй вот-вот протухнет слева. Когда они борются, мы можем точно сказать, что они забывают о Боге, и они жаждут крови. 6 Ты играешь в карты с тремя мужчинами по имени Джефф. Два Джеффа кажутся тебе знакомыми, но Джефф, сидящий напротив тебя, пялится на твои руки, рот, и ты уверен, что никогда ранее не встречал этого Джеффа. Но в любом случае, он в твоей команде, и вы выигрываете довольно крупную сумму, а остальные Джеффы улыбаются тебе, будто завтра не наступит никогда. У всех них идеальные зубы: белые, квадратные, чистые и ровные. По каким-то причинам освещение в комнате делают эти зубы намного ближе к тебе, чем они должны быть, будто их рты — гостиная с розовым ковром и распахнутыми окнами. Зайди обратно через окно, Джефферсон. Снимай мокрую одежду и иди сюда, погрейся у камина. 7 Ты играешь в карты с тремя мужчинами по имени Джефф. Один из них твой отец, второй брат, а третий твой нынешний парень. Все они видели тебя голым и слышали, как ты разговариваешь во сне. Твой парень Джефф встает, чтобы ответить на звонок. Для них он зеркало, но для тебя — целая комната. «Тебя к телефону.» — говорит Джефф. «Привет!» — это твой дядя Джефф, который на самом деле, не твой дядя, но ты в любом случае не можешь говорить сейчас, потому что один из Джеффов сунул свой язык в твой рот. Пожалуйста, только бы это было верным решением. 8 Два брата дерутся на обочине. Два мотоцикла лежат на боку, пока топливо стекает в грязь, в то время, как братья вцепились друг в друга. Ты смотришь на них через окно, сидя на заднем сиденье автомобиля, когда ты с родителями проезжаете мимо. Тебе двенадцать. У тебя нет брата. Ты никогда не испытывал такую же неконтролируемую агрессию к другому человеку. Твоя мать сделала вид, что ничего не видела. Твой отец завозился с магнитолой. Рядом с тобой на заднем сиденье легковушки лишь пустое место. Создай чей-нибудь образ. А теперь

поздоровайся. 9 Ты находишься в заурядной провинциальной спальне с двухъярусной кроватью, книжной полкой, двумя деревянными столиками и стульями. Ты лежишь на спине, на верхней койке, едва не касаясь расписного потолка, уставившись прямо на него, а в комнате все еще кромешная тьма, исключая полоску света, исходящего из ванной комнаты. Ванная комната облицована мятно-зеленой плиткой, и кто-то там тихо поет. Поет ли он тебе? Или для тебя? Черешня в шоколаде, полная луна, пойманный жук в банке. Ты не можешь разобрать все слова этой песни, но ты уверен, уверен, он знает, что ты в комнате, и он поет тебе, хоть ты и не знаешь, кто он такой. 10 Ты воображаешь это место как комнату, как шатер, как мрачную гостиницу. Ты снова стоишь в коридоре, открываешь дверь, и ты увидишь то, что за ней, только если действительно готов, но, возможно, одна часть тебя решит, что ты еще не созрел, и тогда ты забудешь все, что увидишь, а затем снова окажешься в коридоре, свет погас, когда левая рука запела колыбельную, чтобы правая снова уснула. Это некий пазл: каждый кусочек, каждая комната, каждый раз, как ты прикладываешь руку к ручке двери, рот к руке, ухо к ране, которая что-то шепчет. И вот ты снова в коридоре. По радио играет твоя любимая песня. Ты в коридоре. Давай, приоткрой дверь опять. Открой эту чертову дверь. 11 Предположим на мгновение, что у сердца две головы, что сердце приковали цепями и окунули в аквариум, наполненный речной водой. Сердце ведет монолог о сомнениях и удовлетворении, пока тонет за красной парчой. Сможет ли сердце вырваться? Сможет ли дарить любовь после этого? Падал снег, когда мы сбросили аквариум в реку. Допустим, мы собрались вокруг причала, ожидая, что что-нибудь выплывет из воды. Мы в тебя верим. Тебе здесь ничего не угрожает. Мы не хотели говорить, но здесь больше никогда не наступит ночь. 12 Давай рассмотрим поворот шпильки. Он ожидает тебя, как красная дверь или сломанная нога собаки. Светит солнце, о, как же ярко светит солнце! Твой спидометр, твои рукояти и ощущение дороги под твоим мотоциклом, то, как он знает тебя, черные полосы от колес растянулись по асфальту, достигая горизонта. Он ожидает тебя, как сломанная дверь, как красная собака, которая гонится за своим хвостом и ест твои розовые кусты в саду, а потом надеется на прощение. Кого ты любишь, Джефф? А любишь ли ты кого-то? Ты держал свой путь куда-то, а потом, что ж, потом ты обнаружил, что все это время ехал в другую сторону. Собака уснула. Дорога осталась позади тебя. О, как же ярко светит солнце! 13 На этот раз у всех действительно хорошие намерения. У тебя рак. Давай представим, что у тебя рак. Давай представим, ты проглотил что-то вредное, и теперь внутри тебя выросли руки. Это и есть вся суть любви и отказа. Ты понимаешь, о чем я говорю, но ты в любом случае счастлив, это нормально, в конце концов, это ведь история о любви, о крепкой любви, интересными приключениями, огромным количеством взаимодействий, где зеркало является зеркалом, рука является рукой, а дверь никогда не скажет «Прости, Чарли». Итак, доктор говорит, что тебе нужно наложить больше швов, что мазь от ссадин здесь не поможет. Слишком много фактов. Допустим, что ты все еще не выбрался из тьмы, но знай, что мы все еще любим тебя. Мы все еще любим. Действительно любим. 14 После работы ты идешь в супермаркет, чтобы купить молока и пачку сигарет. Откуда у тебя эти синяки? Ты забыл. На работе сегодня было очень скучно. Ты нашел тюбик крема от синяков и банку с тушеными томатами. Может сделать салат? Шпинат, грецкие орехи, сыр с плесенью, яблоки, а еще оливки, но ты не можешь выбрать банку из такого числа брендов. Какие из них лучше? У одних синяя этикетка, а у других  — фиолетовая. Обе банки продаются за доллар и двадцать девять центов. Пока ты выбирал оливки, солнечный свет проник через окна за банкоматами. Прими этот свет себе, как благословение, как удар коленом в грудь, держи его, не давай покинуть тебя. А теперь отпускай. 15 Словно наждачная бумага, свет, или благословение, или ссадина. «Повсюду кровь, — сказал он, — реки крови, освещенные красным светом». Голубые стены вокзала, твои посиневшие губы, холодные руки и унылый ветер. Или лошадь, твоя любимая лошадь снова восстала из грязи и галопом прискакала к тебе. Как раньше. Ты надел свою испорченную рубашку в последний раз, ведь рана затянется, а пятно крови останется на ней, красный свет проникает в комнату отовсюду. Твои сломанные ребра, разбитый затылок, твои руки, поднесенные ко рту или рука, которая прямо сейчас разделяет тебя на две части. Теперь взгляни на свет, посмотри на свет. 16 Ты и твой возлюбленный занимаетесь сексом в угловой кабинке туалета полуразрушенного бара. Кабинки удобные, напитки дешевые, и в этом тусклом свете вы едва различаете руки друг друга. Кто-то поднимает бокал, чтобы произнести тост. Это Рука Приговора или Рука Помилования? Бармен улыбается, елозя тряпкой по отполированному дереву барной стойки. «Твой напиток уже оплачен. Пей, — говорит бармен. — Это тебе. Ты заслужил. За него уже заплатили. Нет, здесь нет ошибки. — говорит он, — Это твой напиток, как ты и просил, как ты любишь, еще и бесплатно». И как ты можешь отказать Рукам Огня, Рукам Воздуха, Рукам Воды и Рукам Земли? Кто-то все время говорит, но никто не шевелит губами. Давай рассмотрим поворот шпильки. 17 Мотоциклы едут ноздря-в-ноздрю, и где-то впереди находится клетчатый флаг и ты ждешь, пока кто-то махнет им, чтобы указать направление домой, где же твой дом? Вот же он, рядом с тобой, он совсем рядом,так близко, или… нет. Представь себе комнату, Да, вообрази ее: два стула напротив окна, но никто не двигается. Не двигайся! Продолжай смотреть в мои глаза. Такое чувство, будто ты неподвижен, будто, если ты начнешь танцевать, комната исчезнет. Вы танцуете: ноздря-в-ноздрю или щека-к-щеке, на самом ли деле он здесь? Представь, что танцуешь. Представь, как комната исчезает. Не двигайся. 18 Два брата: один из них хочет медленно разорвать тебя на кусочки. Два брата: один из них хочет собрать тебя обратно. И сейчас пришло время выбрать сторону. Швы или пожирающая пасть? Ты хочешь алиби? Что ж, тебе его не предоставят, у тебя есть лишь выбор между двумя братьями. Двумя Джеффами. Давай же, выбери одного из них. Тебе нужно взять двух братьев и взглянуть на них и определить, какой из них ближе тебе. Джефф или Джефф? Каким из них ты хочешь быть? На самом деле, ты просто хотел играть на своем заднем дворе, но ты не знаешь, где он вообще находится. Ты просто хочешь доказать кому-то, что и правда существовало хотя бы одно, только одно безопасное место, где ты мог бы любить его. Но ты еще не нашел это место. Ты еще не создал его. Ты здесь. Ты здесь. Ты все еще находишься здесь. 19 Вот список всех твоих имен, и вот то, что ты оставил после себя: след на паркете от ножки стула, нижнее белье, половину кирпича сыра, который мне не нравится, он заветрился, потому что был плохо обернут фольгой и заброшен вглубь второй полки холодильника рядом с заправкой для салата из семян мака, которая тоже осталась от тебя. Вот бутылка шампанского на полу, вот твой дубликат ключей от нашего дома, а вот шторы, на которые испражнялся твой кот, а вот и сам кот, который продолжает есть траву и блевать в коридоре. Вот список всех твоих имен, Джефф. Они все совершенно разные, Джефф. Они совсем не похожи друг на друга. 20 Ты видишь двух близнецов на мотоциклах, но на самом деле, они не на мотоциклах, они в саду, где цветы размером с большой палец. Представь, что ты лежишь в поле ромашек. Что ты там вообще делаешь? Вставай! Предположим, ты больше не в поле. Предположим, они больше не братья. И это верно, они вовсе не братья, в общем то, это один и тот же парень, и он тебя знает, и он болтает с тобой, но тебе слишком больно, и ты не понимаешь его. Что ты здесь делаешь? Убирайся отсюда! Ты сейчас должен сидеть в гостиничном номере! По крайней мере, ты должен попытаться вернуться туда. Ах! И теперь поле опустело. 21 Перестань говорить. Задержи дыхание. Молчи, не выходи из комнаты, пока я не восстану из мертвых ради тебя. Я восстану из мертвых ради тебя. Это может произойти в городе. А может на кладбище. Или в корзине воздушного шара. Оставь свет включенным. Проложи след из букв, как из тех хлебных крошек, которые мы использовали в наших снах. Мы пользовались ими во сне. Мы и правда делали много вещей во снах. Положи руку на ручку, рот на руку, возьми хлеб в руки и сожри его. Я восстал в коридоре. Я снова в коридоре. По радио играет моя любимая песня. Оставь свет включенным. Продолжай говорить. Я буду идти на твой голос. 22 Кто-то устроил вечеринку, пока ты спал, на самом деле, ты не спал, ты просто был слишком уставшим, твои ноги болели, и ты не мог двигаться. Возможно, вечеринка устраивалась в твою честь. Ты не помнишь. По-моему, твой телефон звонил, пока ты спал, но ты не видишь уведомлений. Тарелка, лежащая в раковине, может принадлежать тебе, а одежда на полу, может принадлежать кому-то другому. Когда ты в последний раз смотрел в окно? Эй! А ведь вид просто прекрасен! То, как расположены деревья в саду, и то, как светятся звезды, будто подброшенный гаечный ключ. 23 Давай представим, что Бог — это пространство между двумя людьми, и Дьявол — это пространство между двумя людьми. И вот: Я стану всеми ими — Джеффом, Джеффом, Джеффом и Джеффом, стоящими на обочине, пока четыре мотоцикла лежат на боку, два гаечных ключа вращаются в воздухе. Двое из Джеффов — окна, а двое других — двери, и все они пытаются что-то тебе сказать. Так подойди ближе. Мы расскажем тебе кое-что на ухо. Это то, как ты видишь свое лицо в тарелке картофельного супа, в которой твои глаза сверкают, как столовые ложки. Если бы мы захотели рассказать тебе все на свете, мы оставили бы больше следов на снегу или поцеловали тебя сильнее. Мы хотим поведать тебе лишь одну вещь. Так подойди ближе. Слушай… 24 Ты находишься в машине с самым красивым мальчиком в мире, и он никогда не говорил, что любит тебя, но он любит. И ты чувствуешь себя неправильно, будто сделал что-то ужасное, например, ограбил винный магазин, или наглотался таблеток, или выкопал себе могилу, и ты устал от этого. Ты находишься в машине с самым красивым мальчиком в мире, и ты стараешься не говорить ему, что любишь, и ты пытаешься подавить это чувство, и ты дрожишь, а он протягивает руку и касается тебя, его касание сродни молитве, для которой совершенно не нужны слова, ты чувствуешь, как сердце готово выскочить из твоей груди, будто ты совершил какое-то замечательное открытие, для которого не существует даже названия.

[unkpad]

Моя история (продолжение)

Вам действительно интересно, что же было дальше? Ну, тогда продолжу свой рассказ.

После 8 лет, как только выросли все молочные зубы все началось. Нижняя челюсть все стремительней доминировала ��ад верхней и уже к 10 годам она выпирала настолько, что подбородок казался очень массивным, а я не могла смотреть на себя в профиль без слез. Да, тогда для ребенка это было большим ударом. Это сейчас я уже смирилась со своим положением, но тогда это было трагедией.

Мое состоянии постепенно начинало отражаться на дикции, появилась некая шипилявость, с которой я почти сразу же поборолась. Начались проблемы с пережевыванием пищи, я элементрано не могла откусить ничего от еды и приходилось кусать все жевательными зубами, что очень неудобно. Сейчас я приноровилась откусывать куски, зажимая их можду языком и верхними зубами, но выглядит это, конечно, не очень. Но самое стремное, что беспокоит меня и по сей день - из-за тех самых неправильных швов, моя верхняя челюсть много меньше нижней, поэтому передние зубы очень скучены: один заходит за другой настолько сильно, что его просто не видно, если я улыбаюсь (именно поэтому я не улыбаюсь).

Родители, заметив первые изменения проигнорировали их. Как я узнала позже, тогда, в 5 лет ортодонт предупредил их, что пластина в том возрасте даст временый эффект и, как только все зубы поменяются, прикус отойдет в то же положение, если не хуже. А стало хуже. Поэтому я так и жила до 12 лет. Тогда я уже осознанно понимала, что это не нормально и, практически, умоляла маму сходить к врачу. Она поддалась на мои уговоры. Нам попалась очень хорошая девушка, которая и сказала мне, что сейчас что-либо делать абсолютно бесполезно и единственный выход - это операция после совершеннолетия. Тогда я безмерно обрадовалась, но сейчас вся ситация выглядит не так радужно, поясню, почему.

У меня были огромные планы, что я поступлю в ВУЗ и в моей голове даже не было места для мысли о том, что я могу не поступить в первый год. Это было как-то само собой разумеещееся, но тольно сейчас до меня начала доходить вся серьезность ситуации. Ведь если меня проопериуют, то как минимум пол года уйдет на восстановление и, блин, ни о ааком ВУЗе не может идти и речи... только вчера я задумалась над этим. И это очень озадачило меня. Поскльку именно два этих момента были моими самыми заветными и, на первый взгляд, неисполнимыми мечтами. Но тогда, 4 года назад мне дали надежду на осуществление одной из них, а сейчас я стою в шаге от другой, ведь на подготовку к экзаменам я отвожу максимум своего свободного времени и это дает свои плоды. Я серьезно настроена на поступление в один из лучших универов страны и не хочется пропускать один год, имея хорошие результаты по экзаменам. Но об этом я поговорю с родителями позже, пока продолжу...

После столь счастливой новости я, будто обрела второе дыхание, стала более жизнерастной и увернной в себе. Но всю эту уверенность растоптали мои сверстники. Наступил тот период жизни, в котором подростки начинают вести себя очень агрессивно и недоброжелатьно по отношению к окружающим. С того момента начался настоящий ад. Меня гнобили, называли ущербной, предлагали перевестись в коррекционную школу, где для "таких как я" и место, унижали всеми возможными способами, заставляли улыбнуться и показать зубы. Я и сейчас нахожусь среди этих жестоких людей. Сначала, когда все это только началось, меня это очень сильно задевала и я начинала плакать у них на глазах, что еще больше раззадоривало их и в следующий раз они придумывали оскорбления посерьезнее. На данный момент я стала переводить все их насмешки в шутку и спма смеяться над своим недостатком, это им надоело и они, наконец от меня отстали, но подарили мне на пожизненный комплекс. Теперь я не улыбаюсь на людях никогда, я не ем при них и стараюсь не поворачиваться к собеседнику профилем. Для меня очень важно, как меня видят люди со стороны (именно внешне), поэтому я пытаюсь прикрыть свой дефект ярким образом, чтобы они обращали внимание на него. Так, в 14 лет я проколола нос и надела заметную сережку-кольцо, чтобы окржуающих интересовало оно, а в 15 сбрила половину головы, чтобы это бросалось в глаза. И, знаете, это в каком-то смысле помогло. Но наедине с собой я вижу только некрасивую девушку с широким, выпирающим вперед подбородком и кривыми зубами. Сейчас между верхней и нижней челюстью спокойно влезает средний палец и без преград проходит язык.

Вот такая история моей болезни... не спмая веселая, но и не самая грустная, ведь я понимаю, что есть люди с горвздо более серьезными проблемами, чем у меня. Но в любом случае это не может повлиять на мою ситуацию. Как-то так... спасибо за вашу поддержку и понимание. Надеюсь, все будет хорошо. Берегите себя и свое здоровье🌸💞

[givs-san]

Никто

     Проливной дождь напоминает Кихёну акварель. Плывущий размытыми красками яркий город превращается в сюрреалистичное полотно, дома и люди окрашиваются в один цвет, и даже безостановочно проносящиеся мимо огни автомобильных фар никак не разбавляют гамму. Кихёну кажется, что улицы становятся серыми, прохожие становятся серыми, и он сам — самое серое пятно среди всего этого однообразия.      Застыв под козырьком больничного комплекса, Кихён плотнее кутается в тонкую куртку. Там, за порогом, настоящая стена из дождя, ветер раздувает струи так, что брызги летят в лицо, но у Кихёна нет ни сил, ни настроения, чтобы хоть как-то пытаться укрыться, поэтому он вздыхает и шагает вперёд. Голова в момент намокает. Ледяные капли пропитывают волосы, стекают за воротник тонкими холодными ручейками, так что Кихёну приходится съёжиться в попытках сохранить тепло. Осенняя промозглая сырость превращается в настоящую хандру, и настроение мгновенно становится ещё гаже. Кихён шлёпает по лужам, проклинает на чём свет стоит погоду и свою забывчивость и думает, что хорошо бы высшие силы послали ему хоть какое-нибудь спасение.      И те, судя по всему, слышат, но как-то через жопу, потому что спустя буквально пару минут рядом с визгом и брызгами тормозит автомобиль, из которого тут же доносится весёлое:      — Эй, Кихённи, запрыгивай! — и Кихён, закатив глаза, обречённо вздыхает.      Это Хосок. И от него хрен отвяжешься, поэтому приходится затолкать своё желание пострадать в одиночестве куда подальше и всё-таки нырнуть в салон.      Сухой кон��иционированный воздух сразу пробирается под мокрую одежду. Кихён опять ёжится, вжимается в кресло всем телом, содрогнувшись от внезапной прохлады, и осуждающе косится на Хосока. Но тот сидит как ни в чём не бывало. Кихён знает, что у Хосока жгучая ненависть к посторонним запахам, поэтому он регулярно освежает воздух всеми доступными способами. И зачастую и дома, и в машине у него оказывается холоднее, чем на улице.      — Ну что, как сходил? — спрашивает Хосок, выруливая со стоянки на дорогу.      Мимо с гудками проносится какой-то лихач, вода из-под его колёс бьёт в лобовое стекло, из-за чего Кихён невольно дёргается. Сердце начинает колотиться как у кролика, пока он смотрит на стекающие струи, в голове хороводом крутятся мысли.      Он… растерян?      Боится?      Ему не по себе?      Да, определённо, но Хосоку это знать необязательно, поэтому когда дворники в несколько движений расчищают обзор, Кихён успевает взять себя в руки и нейтрально произнести:      — Сказали, что заживает. Медленно, правда, но всё-таки.      — О! — воодушевлённо восклицает Хосок, не отрывая глаз от дороги. — Это хорошие новости. Разве нет?      Кихён, поджав губы, опускает взгляд. Да, наверное. В смысле, да, это действительно хорошие новости, если подумать, но ему всё равно нерадостно, ведь он всё ещё не может заниматься тем, что наполняет его душу красками. Он всё ещё чувствует себя никем — как для себя, так и для окружающих.      К счастью, Хосоку не нужно ничего объяснять. Он знает Кихёна с времён школы и прекрасно понимает, что тот чувствует. Словами поддержки дело тут не поправишь — за последние месяцы Кихён выслушал их столько, что при наигранно-ободряющем «не кисни» у него автоматически начинается зуд. Он имеет право киснуть, имеет право расстраиваться, опускать руки и предаваться отчаянию, потому что время идёт, идут дни, недели, а его ситуация остаётся прежней. Ну или почти прежней, если верить относительно радужным выводам врачей.      Сцепив пальцы в замок, Кихён осторожно оглаживает внутреннюю сторону ладони — то самое место, где под кожей прячется боль, и прикрывает глаза. Ему сказали потерпеть ещё немного. Значит, к пианино по-прежнему нельзя прикасаться. Вернее, понемногу играть, конечно, можно, но конскими нагрузками лучше всё же пренебречь, иначе может начаться повторное воспаление — и тогда лечение затянется на неопределённый срок.      «Если хотите в будущем вернуться на профессиональный уровень, — звучит в ушах нудный, чуть гнусавый голос господина Чана, — поберегите себя».      Жаль, этому господину Чану невдомёк, что со временем любой профессионализм теряет силу, и будь Кихён хоть самим Шопеном, на сцену его теперь вернёт только чудо. Чудо и титанический труд, из-за которого в своё время его сухожилия и не выдержали.      Хосок паркуется во дворе многоэтажки, где живёт Кихён. Он не спрашивает — молча выключает двигатель, подхватывает с заднего сидения сумку и, выбравшись, с наслаждением потягивается. Кихён тут же следует его примеру.      — Я такой голодный, слона бы съел! — сообщает Хосок между делом, пока они идут к двери.      Кихён на это слабо улыбается.      — А я как раз вчера наготовил пасты. Сам всё не осилю — сам понимаешь.      Хосок улыбается тоже. Он закидывает сумку за плечо, обхватывает Кихёна одной рукой и радостно произносит:      — Значит, я выручу и тебя, и себя заодно.      Да, думает Кихён, пока возится с кодовым замком, это именно то, что нужно. Спасение.      В квартире оказывается душно. В прихожей слабо пахнет кремом для обуви и едой — наверняка от плиты, на которой Кихён ещё утром оставил сковородку с большим куском омлета; из комнаты слышится тихое шуршание — приоткрытое окно разбавляет тишину звуками постепенно стихающего дождя.      Кихён разувается, тыкает Хосоку пальцем в небольшую этажерку для обуви, чтобы тот поставил кеды сушиться, а сам идёт открывать окно шире. Он знает, что быстро замёрзнет, но ароматы еды и спёртого воздуха снова будят в нём тошноту. Лучше уж закутаться в плед и надеть тёплые носки, чем прислушиваться к спазмам в желудке в ожидании, когда его наконец-то вырвет.      Хосок проходит прямиком на кухню. Кихён слышит, как открывается дверца холодильника, и дёргает ручку оконной рамы на себя. Та поддаётся с тихим скрипом. Перестук капель о карниз сразу же становится отчётливее, сырость влипает лицо невидимой маской, и Кихён, ругнувшись, быстро проводит по лбу и щекам рукавом свитера. Который, впрочем, немедленно снимает. Ему нужно переодеться и привести себя в порядок, прежде чем появляться на глаза Хосоку. Потому что в салоне автомобиля тот не стал обращать внимания на его бледный вид и потухший взгляд — слишком был занят дорогой. Сейчас же он наверняка начнёт задавать вопросы. И отвечать на них у Кихёна нет ни малейшего желания.      На кухне Кихён появляется спустя несколько минут. Хосок уже сидит за столом, уплетая давным-давно остывший омлет, рядом с его тарелкой лежит телефон, на котором красивые девочки в цветастых нарядах поют что-то о весне и отличном настроении.      — У группы сегодня камбэк, — будто оправдываясь, говорит Хосок.      Кихён выдавливает бледную улыбку. Он ничего не имеет против.      — Так что тебе врач-то сказал? — выключив телефон, опять спрашивает Хосок. — Ну, в смысле, когда тебе уже можно будет вернуться к музыке?      Это не самая лучшая тема для разговора и куда охотнее Кихён обсудил бы камбэк, несмотря на то что он никак не разбирается в творчестве современных поп-исполнителей. Но вопрос Хосока в тупик его не ставит, он ждал чего-то подобного.      — Через пару недель вроде. Ну или придётся подождать подольше, если заживление будет таким же медленным, — тихо говорит он, ковыряя ногтем засохшее пятно на столешнице. Слова даются с трудом, будто он проталкивает их сквозь пробку в горле. — А пока он посоветовал продолжать заниматься тем, что я делаю. Говорит, это помогает вернуть сухожилиям подвижность. Смена характера работы — всё такое.      Сжав губы, он опять надавливает пальцем на ладонь — за последнее время это становится чем-то неосознанным, машинальным. Он словно проверяет — на месте ли его рука вообще, потому что по ощущениям он инвалид. При всех конечностях, при слухе, зрении и речи, но всё равно инвалид. Бесцветное существо, потерявшее огонь в груди.      Никто.      — Я рискую сказать бестактность, — после недолгого молчания подаёт голос Хосок, — но то, что из всех предложенных врачом вариантов ты выбрал именно готовку, кажется мне весьма удачным. Не то чтобы я сейчас говорил от лица своего желудка, но у тебя действительно потрясающе получается! И если ты вдруг захочешь продолжать в том же духе, думаю, имеет смысл завести что-то вроде блога. Сейчас это страшно популярно.      — Предлагаешь мне выпускать мукбан? — ехидно усмехается Кихён.      Хосок закатывает глаза.      — Ни в коем случае, ты жрёшь как воробей, над твоими видео будет плакать вся Корея, — фыркает он и, прищурившись, придвигается. — Я говорю про кулинарный блог, ну типа процессы приготовления, рецепты там. Во-первых, это послужит для тебя отличной мотивацией, чтобы снова ухаживать за собой.      Кихён оскорблённо подбирается, щёки обжигает краснотой. Он ухаживает за собой! Не так, как раньше, конечно, когда ему требовалось минимум два часа, чтобы собраться на концерт, но всё-таки!      — А во-вторых, — продолжает Хосок, не обратив на это внимания, — такие блоги приносят прибыль. Не самую большую, но всё же.      Румянец Кихёна становится ярче, переползает с щёк на шею, заливает всё лицо огнём стыда.      — Я в состоянии себя обеспечить, — цедит он, но Хосок не даёт ему закончить.      — Я знаю, — миролюбиво кивает тот. — Но деньги лишними не бывают, а то, сколько ты тратишь на продукты, чтобы занять руки и хоть ненадолго перестать загоняться из-за своего состояния, даже меня ввергает в пучины финансового ахуя. Пойми, — он облокачивается на столешницу, вздыхает так тяжко, словно ему тоже становится трудно говорить, — я не меньше твоего надеюсь, что дела скоро наладятся и ты опять вернёшься к графику, из которого я смогу выдернуть тебя в лучшем случае через полгода. Но пока этот момент не наступил, — его сочувствующий взгляд врезается в Кихёна, пробирает до самых костей, — верни себе себя. Хотя бы таким способом.      Кихён, замявшись, опускает глаза. Заполнившая квартиру прохлада внезапно кажется ему февральской стужей; стиснутые зубы начинают стучать, кончики пальцев превращаются в лёд. Он знает, о чём говорит Хосок, и не может не признавать его правоты, ведь вместе с разрывом сухожилия в нём самом тоже что-то необратимо надломилось. Может, это была вера в свои силы, может, другое, но факт остаётся фактом — от прежнего себя в Кихёне осталась только любовь к музыке. И вера, что однажды всё станет как прежде.      Полуслепая призрачная вера.      — Может, ты и прав, — мямлит он.      — Разумеется, я всегда прав! — радостно подхватывает Хосок.      Кихён кидает на него скептичный взгляд, вздыхает и качает головой.      — Только, боюсь, у меня всё равно ничего не получится.      Плечи Хосока тут же опускаются. Он хмурится, поджимает губы, будто раздумывая, что можно привести в качестве контраргумента, но вместо этого, вздохнув, уточняет:      — И почему?      — Да потому что я не профессионал, — чётко проговаривает Кихён. — Много ты видел поваров, которые не в курсе, как называется половина ингредиентов для их блюд?      Глаза Хосока становятся трогательно круглыми.      — Подожди, а как ты тогда?..      Кихён почти умиляется его растерянному виду.      — По запаху, — поясняет он. — Если мне нравится, как пахнет приправа или продукт, я обязательно покупаю его, чтобы добавить в будущее блюдо. — Махнув рукой в сторону опустевшей сковородки, он хмыкает. — Тебе вот понравился омлет?      Хосок всё также растерянно кивает.      — Потрясающий, буквально растаял на языке. Я даже не заметил, как слопал его.      К щекам Кихёна опять приливает краснота, только теперь уже от удовольствия. Ему чертовски льстит, что Хосок настолько живо реагирует на его готовку. Вернее, так реагируют почти любой, кто так или иначе пробует его блюда, но Хосоку он почему-то верит охотнее. Он — его личный индикатор качества.      — Хорошо. А если я скажу, что понятия не имею, как приготовил его именно таким, как ты отреагируешь?      — Охуею, — со всей честностью отвечает Хосок, и Кихён давится вспыхнувшим в груди смехом.      — Тогда начинай охуевать прямо сейчас, потому что я и в самом деле не смогу повторить этот рецепт, даже если захочу, — срываясь на смешки, выдавливает он и опять заходится, когда глаза Хосока из круглых становятся квадратными.      Взъерошив волосы, Хосок откидывается на спинку стула и ошеломлённо мычит. Такого поворота он точно не ожидал, поэтому на несколько минут в кухне становится тихо. Кихён не ждёт чудес или каких-то грандиозных решений, хотя идея с кулинарным блогом и будит в нём что-то похожее на давным-давно позабытый азарт. Поэтому когда Хосок вдруг щёлкает пальцами и порывисто придвигается, он почти пугается.      — У меня есть один вариант! Только пообещай не отказываться сразу, лады?      Кихён невольно сглатывает, ощутив себя пойманным в капкан кроликом.      — А если не пообещаю?      — Тогда я не оставлю тебе выбора и сделаю всё сам, — прищуривается Хосок.      Кихёна такое не устраивает, но терять ему особо нечего. Да и с Хосока станется реально устроить всё так, что ему останется только принять происходящее как неизбежность.      — Ладно, я подумаю, — важно говорит он. — Что у тебя?      Глаза Хосока вспыхивают от восторга. Издав странный, похожий на скрип звук, он достаёт из кармана телефон и принимается с невероятной скоростью строчить что-то в катоке.      — О-о, тебе понравится, — бормочет он. — Ща я спрошу у одного человека — свободен ли он в ближайшее время, и всё-всё расскажу.      Кихён чуть привстаёт, вытягивает шею, пытаясь разглядеть имя. Его не особо радуют новые знакомства, тем более с человеком, который, как выясняется, может быть занят. Однако Хосок заканчивает раньше, чем он успевает разглядеть хоть что-то, поэтому приходится усесться обратно и набраться терпения.      — Итак, — провозглашает Хосок, — есть у меня один знакомый. Он — шеф-повар в одном из самых крутых ресторанов Сеула. И, думаю, если у него нет в ближайшие пару недель авралов, он сможет выделить несколько дней, чтобы поднатаскать тебя в готовке. Ну, в смысле, не в самой готовке, а в сопутствующих профессиональных сложностях, типа поможет тебе вывести твоё хобби на качественно новый уровень. Ну ты понял.      — Вообще-то нет, — оторопело выдавливает Кихён. Он и вправду ни черта не понимает.      Хосок вздыхает.      — Кихённи, — говорит он, — ты чертовски талантливый. Будь то готовка или игра — ты умудряешься всему придать своё звучание и вкусовую гамму. Но если в плане музыки ты сам кого хочешь научишь и переучишь, в кулинарии ты сосёшь. Признай это.      — Да я как бы… — Кихён, запнувшись, пожимает плечами. Звучит, конечно, обидно, но Хосок прав — он действительно «сосёт», действует интуитивно, что профессиональная сцена не прощает ни творцам, ни исполнителям.      — Поэтому, — с нажимом продолжает Хосок, — я и хочу попросить об одолжении чувака, который практически всю жизнь провёл на кухне — его семья ещё с времён прадедушки владеет ресторанами. Так сказать, династия профессионалов.      Кихёну кажется, что он становится меньше, испуганнее. Его всегда завораживали люди, которые отдавались делу настолько, что умудрялись передавать его из поколения в поколение, и вторжение подобной личности в его никчёмное серое ничто воспринимается с опаской, робостью. У него с детства проблемы с желанием сделать всё идеально, оправдать ожидания даже не на сто — на двести процентов, поэтому он заранее чувствует сокрушительное фиаско.      Он непременно опозорится.      — Боже, — выдыхает Кихён, облизав пересохшие губы.      Хосок на это только фыркает.      — Не ссы, Хёну-хён — душевный парень. И, кстати, — его губы изгибает ухмылка, природы которой Кихён в упор не понимает, — ты наверняка его знаешь.      — Знаю? — тупо переспрашивает он.      Хосок кивает.      — Хён учился с нами в одной школе. Мы с тобой тогда были в средних классах, а он — в старших. Вы должны были пересекаться, потому что он ходил на танцы, их студия чуть ли не впритирку к вашей аудитории располагалась. Сон Хёну, его ещё Шону называли — типа прозвище от его танцевальной команды. Неужели не помнишь?      Кихён в замешательстве опускает голову. Нет, он не помнит ни Хёну, ни Шону — в памяти волшебно пусто, ни единого проблеска. Однако в этом, наверное, нет ничего удивительного, потому что единственными, с кем Кихён хоть как-то контактировал, были Хосок и Мин Юнги — парень, с которым он посещал музыкальный класс.      Поджав губы, Кихён усилием воли прогоняет нарисовавшееся перед мысленным взором лицо. Они с Юнги не виделись уже лет десять, если не больше. И вспоминать сейчас об этом — последнее, чего ему хочется.      — Сомневаюсь. Вряд ли мы встречались.      — Брось, — отмахивается Хосок. — Уверен, как только ты его увидишь, сразу вспомнишь. Он типа, ну, красавчик.      Губы Кихёна растягивает усмешка. Да уж, это явно ключевой момент. Однако сказать что-либо на тему неуместного сватовства он не успевает, потому что лежащий на столешнице телефон звучно вибрирует. Хосок незамедлительно включает экран, в следующую секунду его лицо озаряется яркой улыбкой.      — Хён сказал, что ближайшие пару недель свободен. Ну так что, — он поднимает взгляд на Кихёна, — мне писать ему адрес и время?      Кихён обречённо закатывает глаза. Вообще-то он толком не подумал, но пока идея не кажется ему такой уж плохой, нужно соглашаться. Иначе он точно откажется.      — Попроси его приехать в воскресенье.      Дождь за окном наконец-то прекращается.

***

     В воскресенье на улице оказывается пасмурно и прохладно. Кихён греет на плите чайник, пока ждёт гостей, и нервно постукивает пальцами по столешнице. Он уже в сотый раз жалеет, что вообще повёлся на провокацию Хосока, но отказываться сейчас, когда с минуты на минуту в дверь должен раздаться звонок, как-то невежливо. Поэтому он перебирает в голове все возможные варианты «спасибо, но мне это не нужно», а ещё вспоминает — не зачерствели ли кексы, которые он утром оставил охлаждаться в комнате. Однако чем активнее он пытается отвлечься от предстоящей встречи, тем сильнее стискивает грудь тревожным предчувствием. Кихён не особенно любит контактировать с людьми. Особенно с теми, кто когда-то ему уже встречался, потому что обычно это приносит с собой море неловкости, ведь всю сознательную школьную жизнь он посвящал музыке. Только музыке. И толпящиеся вокруг него в этот период люди сейчас напоминают белый шум — ни одного лица, ни одного воспоминания. Серая картинка. И Сон Хёну тут никак не исключение.      Гости появляются почти секунда в секунду. Кихён им скупо признателен за пунктуальность и идёт открывать со смешанным ощущением волнения и неприязни. Однако стоит ему распахнуть дверь и наткнуться взглядом на парня, габариты которого едва уступают размерам шкафа, все заранее заготовленные фразы проваливаются обратно в рот. Кихён в ужасе округляет глаза, делает большой шаг назад, буквально влипает спиной в стену, чтобы Хосок и его друг смогли войти. И когда в прихожей становится совсем не продохнуть, он отчётливо ощущает себя хомяком, в клетку которого протиснулись два лабрадора.      — Знакомься, хён, это — Ю Кихён, — провозглашает Хосок, извернувшись так, чтобы влезть прямо в повисшую между Кихёном и Хёну паузу. — А это — Сон Хёну, про него я тебе и рассказывал.      Кихён сглатывает. Да он и так уже понял. Единственное, чего он не ожидал — это что Хёну будет таким же огромным, как Хосок.      На кухне оказывает чертовски тесно. Кихён усаживает гостей за стол, наливает им чаю и приносит кексы. Те вроде выглядят аппетитно, хотя корочка всё равно оказывается жестковатой. Но Хосока это, впрочем, не останавливает. Тот тут же вгрызается в угощение, урча от удовольствия, в то время как Хёну медлит, разглядывая обстановку, вид за окном. Затем он обращает внимание на сам��го Кихёна, и Кихёну приходится буквально заставить себя сидеть неподвижно, хотя единственное, чего ему хочется — это смутиться, отвести глаза, съёжиться, в конце концов, чтобы стряхнуть с себя чужой взгляд. Ему не нравится, когда на него так пристально смотрят, — появляется ощущение, будто он снова оказывается в музыкальном классе перед аудиторией, большая часть которой тут только ради того, чтобы подвергнуть его игру критике.      — Хён, это просто с ума сойти как вкусно! — мычит Хосок, уминая уже третий по счёту кекс. — Попробуй. — Он придвигает тарелку поближе к Хёну, будто это — единственное, что удерживает того от соблазна, но Хёну лишь качает головой.      — Спасибо, я не голоден, — после чего опять поворачивается к Кихёну.      Кихёну кажется, что его макают прямо в кружку с чаем — лицо обжигает жаром.      — Ну и зря, — хмыкает Хосок и берёт следующий кекс. — У Кихённи золотые руки, готовит он так, как твоим поварам и не снилось.      — Правда, что ли? — Хёну прищуривается, не отрывая взгляда от Кихёна.      Кихёну хочется сказать, что нет. Он ни черта не умеет, он любитель, которому расти и расти до получивших нужное образование людей, а Хосок слишком предвзят в своих суждениях. Но вместо ответа у него получается только пожать плечами. Может, и это к лучшему — вдруг Хёну поймёт, что дело того не стоит, и откажется сам.      — Итак, — произносит, наконец, Хёну, когда молчание превращается в жвачку, — Хосок говорил, что ты хочешь начать вести кулинарный блог, но тебе не хватает скилла. Правильно?      Кихён чувствует, как во рту пересыхает.      — Правильно, — выдавливает он.      На губах Хёну вдруг появляется улыбка — неожиданно тёплая и понимающая, и у Кихёна из-за этого туман виснет перед глазами. Он плотнее кутается в свитер, прячет мгновенно остывшие руки в рукава и обхватывает ладонями свою кружку, чтобы согреться.      — Тогда второй вопрос: какого рода скилл тебе нужен? В смысле, готовить ты ведь и так умеешь. Чему ты хочешь научиться у меня?      Кихён в замешательстве отводит взгляд. Он и сам не знает, у него ведь нет никакого опыта практически ни в чём, кроме музыки.      — Понятия не имею, — бормочет он, теребя рукав свитера.      По лицу Хёну проскальзывает тень. Его явно обескураживает такая честность, поэтому он на секунду отвлекается, чтобы глянуть на Хосока, который продолжает жевать с самым умильным видом, затем опять смотрит на Кихёна и чуть хмурится.      — Тогда зачем ты пригласил меня?      В груди Кихёна почему-то вспыхивает раздражение.      Он вообще никого не приглашал, не собирался даже, это всё Хосок!      — Не знаю, говорю же! — резче, чем хотелось бы, отзывается он. — У меня нет ни плана, ни представления, с чего следует начинать. Хосок предложил блог, и тогда мне показалось, что это неплохая идея. А сейчас я сижу и понимаю, что вы оба зря тратите на меня время. Я… — он глубоко вдыхает и выдыхает, — просто не потяну такое. Простите.      Хёну вздыхает тоже. Подперев щёку ладонью, он придвигается, проваливается куда-то внутрь Кихёна, будто прощупывает его до самой глубины трясущейся души. Кихён всеми силами старается выдержать этот взгляд. Он чувствует, как к горлу подбирается кислота, его всё бесит — и зачерствевшая корочка кексов, и чавканье Хосока, и остывший до неприемлемой температуры чай. Но особенно его бесит Хёну — его открытый доброжелательный вид, глаза, в которых нет ни грамма осуждения, и сильнее всего — его и в самом деле привлекательная внешность. Хосок не врал, когда говорил, что Сон Хёну настоящий красавчик.      Молчание опять становится тягучим, похожим на желатиновую пластинку. Кихён, сжав губы, пытается привести дыхание в норму, Хёну не сводит с него взгляда, Хосок, насытившись, пытается врубиться, что происходит. Тишина давит уши, в голове из-за этого виснет звон. Кихёну кажется, что сейчас просто обязано произойти что-то важное, знаковое. И когда терпеть эту пытку становится невмоготу, Хёну вдруг хмыкает, затем поворачивается, берёт последний уцелевший кекс и откусывает.      Кихён, наблюдая за тем, как тот размеренно неторопливо жуёт, невольно сглатывает. Он видит крошки, прилипшие к губам Хёну, видит его пальцы, которые осторожно держат бумажную формочку, и, кажется, теряет связь с реальностью. Хосок обычно сметает всё подчистую, после него остаётся сомнительная радость, что продукты всё-таки не пропадут. Хёну же будто деликатес пробует, и Кихён ловит себя на мысли, что ещё ни разу плоды его труда не ели… так.      Закончив с кексом, Хёну возвращает опустевшую формочку на тарелку, вытирает руки салфеткой и только после этого вновь смотрит на Кихёна. Кихён подозревает, что вид у него сейчас, наверное, крайне комичный: с выпученными глазами, приоткрытым ртом — остаётся надеяться, что слюна по подбородку не течёт. Однако даже при этом Хёну не теряет лица. Он сдержанно улыбается, отпивает из кружки и произносит:      — Я, кажется, знаю, зачем я здесь. — Затем чуть прищуривается, дожидается, пока Кихён, опять сглотнув, не закроет рот, и продолжает: — Если рискнёшь мне довериться, гарантирую, что после работы со мной твой блог вмиг наберёт популярность. Что скажешь?      Ничего, думает Кихён, я слишком в ахуе. Его почему-то тянет нервно засмеяться, махнуть рукой и сказать, чтобы Хёну и Хосок выметались немедленно, потому что у него, кажется, истерика. Но вместо этого он стискивает зубы, будто боясь, что с губ может сорваться совсем не то, и цедит:      — Во сколько это мне обойдётся?      В этот раз Хёну всё-таки меняется в лице. Несколько секунд он ошеломлённо моргает, смотрит на Кихёна как на восьмое чудо света, после чего хмурится уже по-настоящему, разом растеряв всю мягкость и учтивость.      — Я вообще-то ни слова не сказал о деньгах. И, честно говоря, твой вопрос кажется мне оскорбительным.      Кихёна опять макают лицом в кипяток. Он весь вжимается в себя, чувствуя такую неловкость, какую не испытывал уже давно. Это ведь не проявление неуважения, не попытка оскорбить — вовсе нет. Это обычный будничный вопрос, потому что тратить на него бесценное время Хёну ну никак не обязан. Любой труд должен быть вознаграждён.      — Не сердись, хён, у Кихённи язык без костей, иной раз как ляпнет — хоть стой, хоть падай! — вклинивается Хосок, ощутив мгновенно сгустившуюся атмосферу. — Я порой сам удивляюсь, как мы с ним сошлись.      Кихён врезается в него угрюмым взглядом. Они вообще-то и не сошлись. Хосок просто прилип к нему, как жвачка к подошве, ещё в средней школе, и до сих пор никак не отлипнет. Хотя, положа руку на сердце, Кихён этому только рад. Он уже не мыслит своей жизни без Хосока, и если и тот так или иначе исчезнет, он останется совсем один.      Рука снова на автомате тянется к ладони, пальцы находят то самое место. Кихён ёжится от скользнувшего по спине озноба.      Нет, без Хосока он пропадёт. Возможно, даже в буквальном смысле.      — Я не сержусь, — мягко улыбается Хёну. — Может, слегка недоумеваю, но не больше. И вообще, — его взгляд вновь касается Кихёна, — давайте сделаем вид, будто этого не было. Итак? — Он вопросительно приподнимает брови. — Ты готов довериться мне? Или, может, дать тебе время на размышления? Только сильно долго не думай. У меня отпуск кончается через полторы недели, а там уже будет сложнее выгадать свободную минутку.      — Соглашайся! — шёпотом гремит на всю кухню Хосок. — Ты будешь популярным блогером, а я — твоим гостем, помощником и дегустатором! Ну сказка же!      Кихёна опять начинает душить истерика. Он в отчаянии переводит взгляд с Хосока на Хёну и обратно, но никак не может решиться. С одной стороны, безвозмездная помощь — хорошая штука, тем более что в магазине уже который день не дают зарплату. Но с другой… С другой, Кихён уверен, что бесплатный сыр бывает только в мышеловках.      Хотя терять ему, по сути, нечего.      — Хорошо. Когда тебе удобно будет приходить?      Ох и пожалеет он ещё о своём решении — в этом он почему-то не сомневается.

***

     Хёну появляется на пороге квартиры Кихёна спустя пару дней. На нём плотная кожаная куртка, подмышкой зажат шлем, а на плечах болтается туго набитый чем-то рюкзак. Он проходит осторожно, вежливо кланяется Кихёну, будто не он тут хён, затем разувается и всё также вежливо спрашивает, где можно переодеться. Кихён без раздумий кивает на свою спальню. Ничего личного там всё равно нет, кровать всегда идеально заправлена, так что стесняться нечего.      Хёну, улыбнувшись, мгновенно исчезает за дверью.      Пока его нет, Кихён с любопытством разглядывает шлем. На нём устрашающий рисунок медведя с ощеренной пастью: массивные клыки будто вгрызаются в лицо мотоциклиста, по-мультяшному заострённые кончики перепачканы в крови и слюне. Кихёну это кажется глу��ым, но в то же время притягательным. Воровато оглянувшись на дверь спальни, он протягивает руку, осторожно касается поверхности кончиками пальцев. Та оказывается прохладной, в нос бьют фантомные запахи ветра и выхлопных газов, и Кихён неосознанно вдыхает их полной грудью, прикрыв глаза. Его всегда пугали настолько небезопасные виды транспорта, страх травмироваться и потерять возможность играть сделал из него параноика. Но сейчас, когда он оказывается буквально запертым в собственном бессилии, ему неожиданно сильно хочется ощутить это — то самое чувство, когда несёшься по дороге и встречный поток воздуха выветривает все лишние мысли из головы.      Хотя дизайн для шлема он точно выбрал бы другой.      К моменту, когда Хёну наконец-то выходит из спальни, Кихён уже сидит на кухне. Он не хочет показывать, насколько волнительно для него находиться на своей территории с человеком, которого он фактически не знает, но Хёну то ли мысли умеет читать, то ли что-то ещё, потому что первой же его фразой становится:      — Не нервничай, я тебя не съем.      Кихён думает: «Ну да», — а сам никак не может унять дрожь в пальцах. Опустив голову, он сцепляет руки в замок и тихо выдыхает. Сердце колотится как сумасшедшее, грудь ходит ходуном. Но Кихён не признаёт эту слабость. Он сильный. И даже с Хёну справится, если у того окажутся не самые хорошие намерения. Хотя в последнем Кихён сомневается. У него вообще подозрение, что его беспокойство завязано, скорее, на страхе фантастически облажаться перед человеком, которого Хосок уважает. Но ему даже думать об этом противно. Не такой уж он хлюпик, в самом деле.      Хёну между тем закатывает рукава рубашки. Кихён как завороженный таращится на его крепкие массивные предплечья, мысли о нехороших намерениях разом выскакивают из головы. Он только сейчас замечает, что одежда Хёну теперь больше напоминает униформу: белые брюки, такая же белая рубашка и не менее белый фартук, который, по мнению Кихёна, слишком уж обтягивает бёдра.      Но Хёну на его пристальный взгляд, к счастью, не обращает внимания.      — Для начала, — говорит он, чуть сдвигая стол, Кихён машинально фиксирует это, подумав, что надо будет непременно вернуть его в прежнее положение, — давай ты мне что-нибудь приготовишь. То, что у тебя получается лучше всего. Коронное блюдо. Справишься?      Кихён оторопело моргает. Он наконец-то отрывает взгляд от бёдер Хёну, быстро приходит в себя и хмурится.      — А ты типа будешь наблюдать? — уточняет он.      Хёну на это беззлобно хмыкает.      — Я типа буду слушать, — произносит он с улыбкой. — С закрытыми глазами. Потому что каждое своё действие ты должен будешь комментировать.      Кихёну кажется, что это несмешная шутка. Он привык работать молча как в музыке, так и в готовке — лишнее сотрясание воздуха отвлекает его, лишает концентрации. Но у Хёну слишком красноречивый взгляд, издеваться над Кихёном он вроде как не планирует, поэтому приходится скрепя сердце согласиться. Не зря же хён притащился в такую даль, да ещё и сменную одежду с собой принёс.      В качестве тестового блюда Кихён выбирает омлет. С ним он ещё ни разу не ошибался, к тому же Хосок больше всего хвалит именно его. Однако когда действия сталкиваются со словами, Кихён ощущает себя младенцем, в руки которого сунули скальпель. Он действует и чувствует себя неловко настолько, насколько это только возможно, путается в последовательности, приправах, вбухивает так много соли, что потом несколько секунд с шипением пытается вычерпнуть обратно хотя бы половину.      Хёну это никак не комментирует. На протяжении всего процесса он, как и сказал, сидит с закрытыми глазами, скрестив руки на груди, и Кихён почти злится, потому что постоянно отвлекается то на его лицо со сведёнными бровями, то на предплечья. Это чистой воды испытание, настоящий экзамен для его выдержки, поэтому когда тарелка с омлетом всё же оказывается на столе, он уже мокрый как мышь и практически вымотанный, хотя прошло каких-то минут пятнадцать. Ну, двадцать, если считать все косяки.      — Готово, — выдыхает он, привалившись бедром к стойке.      Хёну немедленно открывает глаза. Пару секунд он смотрит на стоящий перед ним омлет, затем поворачивается к Кихёну и опять улыбается — снисходительно так, жалостливо. Кихён чувствует, как у него начинают скрипеть зубы.      — В принципе, — говорит Хёну после небольшой паузы, — чего-то похожего я и ожидал.      К палочкам он не притрагивается, продолжает сверлить взглядом омлет так, будто ему живую медузу на тарелку кинули.      Зубы Кихёна сжимаются так, что едва не крошатся.      — Всё так плохо? — стараясь подавить желание вышвырнуть блюдо в окно, а Хёну — за порог, выдавливает он.      Хёну пожимает плечами.      — Я не видел, как ты это делаешь, и, думаю, хорошо, потому что результат говорит сам за себя. Но, — он опять смотрит на Кихёна, от его чистого искреннего взгляда становится не по себе, — Хосок был прав. Ты действительно талантлив.      Нарастающая ярость в ту же секунду сдувается, превращается в призрачный горький туман, похожий на сгусток сигаретного дыма. Кихён чувствует, как ему на спину обрушивается что-то тяжёлое, давящее, приходится буквально насильно заставлять себя держаться прямо.      — Но ты ведь даже не попробовал.      На лице Хёну расцветает очередная улыбка, от которой даже остатки тумана рассеиваются, оставив после себя лишь привкус — приятный и неприятный одновременно.      — Мне это и не нужно, я сюда не есть пришёл. Лучше прибереги это для Хосока, он только обрадуется.      Кихён в полной растерянности кивает. Он проводит ладонью по слипшимся от пота волосам, хмыкает и, подражая Хёну, пожимает плечами.      — Тогда зачем ты пришёл?      — Я пришёл помочь, — спокойно отвечает Хёну.      Он поднимается с места, становится рядом с Кихёном и тоже прислоняется к стойке. Кихёну неуютно, он и без того чувствует себя слишком мелким, тщедушным, но желания отстраниться так и не возникает.      — Мне необязательно пробовать то, что ты приготовил, — продолжает тем временем Хёну. — Хосок как-то приносил приготовленную тобой выпечку, поэтому я уже тогда понял, насколько ты хорош. К тому же кексы, которые я попробовал в прошлый раз, были действительно восхитительными. Но техника у тебя… — он усмехается, прежде чем закончить, — просто жопа. Так что считай, что именно по этой причине я здесь.      Кихён ошеломлённо моргает, приоткрыв рот. Он пытается нащупать в себе отголоски раздражения или разочарования, или ещё чего хоть сколько-нибудь негативного, потому что критику он не любит — либо идеально, либо никак. Но внутри почему-то бесшумно, удивительно спокойно и мирно, несмотря на то, что Хёну его вроде и похвалил, но в то же время указал на недостатки.      Такого с ним раньше не случалось.      — Думаешь… — Кихён чувствует, как у него снова пересыхает во рту, — думаешь, я не совсем безнадёжен?      Хёну разражается тихим смехом. От его улыбки становится ещё лучше, словно кухня наполняется светом, хотя на улице опять пасмурно и дождливо.      — Ты безнадёжных ещё не видел, — подмигивает он. — Они тебе и в подмётки не годятся.      Уголки губ Кихёна невольно приподнимаются. Ему хочется отмахнуться от разлившегося в груди тепла, хочется вернуться к более привычному состоянию — сумрачному скептицизму и иронии. Но Хёну своим появлением, своим участием и дурацкой улыбкой вдыхает в него что-то новое. Что-то незнакомое и приятное.      — А вот это, кстати, тоже не помешает, — вдруг вворачивает Хёну, и Кихён, вздрогнув, округляет глаза.      — Ты про что? — почти испуганно спрашивает он.      Взгляд Хёну мягкой кистью проскальзывает по его лицу, во рту из-за этого пересыхает ещё сильнее.      — Улыбка, — говорит он. — Тебе нужно больше улыбаться, потому что так становится особенно хорошо видно, насколько ты на самом деле красивый.      Внутри Кихёна с грохотом разбивается воздвигнутая им когда-то давно стена. Одна из многих, самая крепкая. И разлетевшиеся по всей душе острые осколки ранят сильнее, чем что-либо ещё. Кихёну кажется, что на языке появляется привкус крови.      Это ведь неправда. Глупая обнадёживающая неправда, которая никому не сделает хорошо.      Хёну уходит спустя пару часов, на протяжении которых он методично вталкивает в Кихёна знания о готовке. Кихён то ли учится, то ли мучается, потому что теория оказывается куда сложнее практики и каждое новое слово вызывает у него приливы нервной дрожи. Лишь когда за спиной Хёну наконец-то закрывается дверь, он бессильно стекает на пол по стенке и тихо бормочет себе под нос:      — У меня ничего не получится, — но от встреч с Хёну при этом и не думает отказываться.

***

     Хёну приходит три раза в неделю. Говорит, что мог бы чаще, но закончившийся отпуск оставляет ему мало времени, поэтому зачастую он прибегает сразу после ресторана, пахнущий приправами и тёплой выпечкой. Кихён чувствует себя виноватым за то, что Хёну фактически приходится трудиться сверхурочно, однако чем чаще они видятся, тем отчётливее он понимает, как много тот для него делает. Его советы бесценны, замечания точны и максимально корректны, а неизменная светлая аура и ощущение, будто вместе с ним в дом входит лето, привносит с собой то, чего Кихёну не хватало всё это время — чувство, что он больше не никто. И хоть он до сих пор не понимает, какие цели преследует Хёну, спрашивать напрямую он побаивается. Ему страшно услышать совсем не то, страшно осознать, что их быстро крепнущая связь — всего лишь иллюзия.      Но нарастающие подозрения всё равно гложут Кихёна, постепенно лишают только-только обретённой радости. Он смотрит на Хёну и не может понять — скрывается ли за его плюшевой улыбкой что-то ещё, вправду ли у него нет двойного дна или всё это умелое притворство. В его жизни было столько боли, что сейчас любое проявление радушия манит, воодушевляет до эйфорического состояния, но в то же время настораживает. И то, что Хёну начинает нравиться ему — с каждым новым визитом, с каждой встречей всё сильнее, душит удавкой.      Так что в один из вечеров Кихён всё-таки решается.      — Хён, зачем тебе всё это? — спрашивает он, набравшись смелости.      У них небольшой перерыв в занятиях, так что они сидят за столом и занимаются своими делами: Хёну копается в телефоне, Кихён делает вид, что тоже.      — М? — Хёну отрывает взгляд от экрана, поворачивается к Кихёну с видом, будто не понимает, о чём речь.      У него трогательный, почти растерянный взгляд, Кихён уже жалеет, что вообще открыл рот. Но поворачивать уже поздно, поэтому он продолжает:      — Помощь мне. Это ведь отнимает кучу времени, не приносит прибыли и всё такое…      Хёну на секунду застывает, осмысливает слова Кихёна, после чего вздыхает и откладывает телефон. От растерянности не остаётся и следа, осознание сути вопроса отпечатывается на его лице хмурым выражением. Кихён помнит, как Хёну отреагировал на вопрос о деньгах, его заранее страшит возможная реакция. Но ответ ему всё же важнее. Он должен знать, что его дурацкая привязанность возникла не на пустом месте.      — Я уже говорил, что не ищу выгоды в наших отношениях. И почему-то подумал, что мы закрыли эту тему.      Кихён вскидывает голову и тут же вставляет:      — Тогда что?      — А тебе обязательно нужны причины? — со смешком переспрашивает Хёну.      Кихёну чудится в его вопросе не ирония — усталость, скорее, и чувство вины захлёстывает его с головой. Ему не нужны причины, на самом деле, он просто не привык, когда от него ничего не просят. В смысле, у него, конечно, есть Хосок, который является, наверное, одним из самых бескорыстных людей во вселенной. Но Хёну ведь Кихёну не друг — так, отголосок из далёкого прошлого, которого Кихён даже не в состоянии вспомнить.      — Я… я не знаю… просто… — мямлит Кихён, судорожно пытаясь подобрать правильные слова. — Просто, ну, не бывает так, чтобы кто-то что-то делал и при этом ничего не ждал взамен.      Лицо Хёну в секунду становится мрачным, в его взгляде вспыхивает и тут же гаснет что-то незнакомое — невыразимо глубокое, тоскливое. То, что Кихён никогда бы не проассоциировал с Хёну, потому что у него просто не может быть таких эмоций. Он слишком светлый, слишком… Хёну для всего этого.      По спине водопадом скатываются мурашки.      — А может, тебе просто встречались не те люди? — неожиданно едко спрашивает Хёну, и к мурашкам мгновенно примешивается озноб.      Кихён передёргивает плечами. Звучит обидно и… обиженно, что ли, будто Хёну самого задевает этот факт, но достойный ответ придумать не получается, потому что в памяти как назло начинают всплывать кадры из школы, потом — из университета, с работы — и так далее. Да, Кихёну встречалась масса «не тех», о появлении которых он предпочёл бы забыть. Но некоторые так и остаются с ним будто чёрные тени прошлого — они лишают его возможности расслабиться, довериться другим, более надёжным людям. Потому что один из таких надёжных в своё время ушёл, оставив его наедине с одиночеством.      Внутри резко становится стыло, едкий запах сигаретного дыма врезается в ноздри, будто кто-то дымит прямо под боком. Кихён зажмуривается, пытается прогнать всплывшее перед внутренним взором лицо, но ничего не выходит. Потому что Юнги стал первым «не тем» — первым, кто сперва расположил Кихёна, пробил его стену неприятия дружбы и прочих человеческих отношений, а потом исчез. Это было хуже, чем предательство.      — Тогда как понять, что ты тоже не из «не тех» людей? — также едко хмыкает Кихён.      Ему не хочется быть резким, Хёну ведь неплохой — он знает это, чувствует. Но задрожавшая внутри пронзительная струна, которая долгое время не издавала ни звука, смешивает в кашу все мысли и чувства. Из глубины души начинает просачиваться годами лелеемая боль, словно кто-то сдирает засохшую кожу с почти зажившей раны.      Хёну заметно бледнеет. Он сжимает руки в кулаки, сжимает челюсти так, что вздуваются желваки, и смотрит на Кихёна — смотрит неотрывно, не моргая. Внутренняя струна едва не лопается от концентрации обиды, непонимания и стыда.      — Наверное, никак, — неожиданно спокойно произносит он после недолгого, наполненного напряжением молчания. — Наверное, ты никогда не сможешь определить из «тех» человек или из «не тех», пока тот не поступит с тобой по-свински. И что бы я ни сделал, ты будешь ждать от меня именно этого. Я ведь прав?      Кихён вжимается сам в себя от его слов. Да, Хёну прав, он подспудно ждёт подвоха отовсюду. Особенно после того, как повредил сухожилие и даже самые близкие, знающие его на протяжении многих лет люди отвернулись. Поэтому его не покидает ощущение, что всё это — всё, что создал Хёну своим присутствием, обман. Он не верит, что чужой человек может относиться к нему как-то иначе.      Хёну ждёт ответа Кихёна терпеливо, долго. Он не отводит глаз, не отворачивается, не произносит ни слова — он хочет знать. Но когда Кихён, не выдержав, первым опускает голову, он сдаётся.      — В таком случае, — говорит он, поднявшись на ноги, — на этом нам лучше прекратить занятия. Ты уже знаешь достаточно, а с остальным, думаю, сможешь справиться и сам.      Кихён тут же вскидывается, неожиданный финал разговора бьёт его куда-то под рёбра — в самую мягкую, незащищённую часть души. Туда, где теплилась надежда, что его подозрения напрасны. Но Хёну не перехватывает его отчаянного взгляда — отвернувшись, он выходит из кухни, на ходу развязывая фартук. Спустя несколько минут Кихён слышит щелчок замка двери его спальни и с трудом выползает из-за стола. Ноги кажутся ему ватными, негнущимися, пол качается в такт неуверенным шагам. Но он всё же находит в себе силы, чтобы выйти в прихожую. Хёну в это время как раз закидывает на плечи рюкзак. Зацепившись краем глаза за застывший в проёме силуэт, он на миг останавливается, затем вздыхает, подхватывает шлем и, взявшись за ручку, смотрит на Кихёна с такой болью, что тот едва не оседает прямо там, где стоит.      — Мне жаль, что так получилось, я правда надеялся, что со временем всё само собой устаканится, — говорит он, после чего вздыхает снова, качает головой и заканчивает: — Но, знай, я бы никогда не поступил с тобой, как Юнги.      Кихёну чудится взрыв, он почти глохнет, уставившись на Хёну в немом шоке.      Откуда?.. Откуда он узнал?      Ухватившись за стену, чтобы не свалиться, он открывает рот, пытается выдавить хоть слово, но тихий хлопок выбивает из него последнее, что удерживало его на ногах. Захлебнувшись невысказанным, он сползает на пол и, прижав руку к горлу, всхлипывает. Не этого он хотел, когда начинал разговор. Совсем не этого.

***

     В ту ночь Кихён так и не ложится. Он до утра сидит на кухне среди хаоса, который они устроили с Хёну во время очередного кулинарного тренинга, и думает, вспоминает, перемалывает в голове события прошлого — особенно те, что случились с ним во время обучения в школе. Те, в которых присутствовал Мин Юнги. Он ждёт утра, как завершения цикла страданий, в которые загнал себя сам. Однако даже когда солнце появляется на горизонте, облегчение почему-то не наступает. Кихён чувствует себя измотанным, убитым. Он чувствует, что у него нет сил даже для того, чтобы пойти на работу.      Сказавшись больным, Кихён запирается дома на целую неделю. Он не выходит из квартиры, не отвечает на звонки Хосока, практически не ест, потому что не может впихнуть в себя ни крошки. Все его мысли занимает нескончаемое самобичевание, которое дробит сознание на кусочки, оставляет от связных мыслей рваные фрагменты. Кихён помнит, как просыпается, как пьёт кофе на кухне — всё ещё неубранной после ухода Хёну; он помнит, как идёт в ванную, чтобы умыться, как плещет в лицо прохладной водой, вроде даже чистит зубы. А потом наступает провал. Кихён теряется в собственной комнате, в одеяле, путается в том, что чувствует и что думает, забывается то тревожной дрёмой, то глубоким чёрным сном. После чего он просыпается, видит рассвет, идёт наливать кофе — и всё опять идёт по кругу.      Кихён тоскует. Безумно, до скрежета зубов тоскует по суете и тому тёплому, светлому, что приносил с собой Хёну. Он тоскует по их возне на кухне, по испачканным мукой ладоням, по шутливым перебранкам и толкотне, потому что кухня маленькая, а Хёну большой, и им даже вдвоём там было несколько тесновато. Но ещё больше он тоскует по ощущению, когда Хёну уходил. Они каждый раз надолго зависали в прихожей, обмениваясь какими-то мыслями, запоздалыми историями из разряда «кстати, совсем забыл рассказать» и планами на следующую встречу. Затем за Хёну закрывалась дверь, и Кихён чувствовал это — волнительно�� ожидание. Ожидание возвращения Хёну, когда тот опять перешагнёт порог и вновь подарит Кихёну несколько часов своего личного времени. Он подарит Кихёну несколько часов себя.      Однако сейчас Кихён ничего не чувствует. Хёну сказал, что больше не будет приходить, чтобы заниматься с ним, и мир снова выцветает до серых и тёмно-серых оттенков. Кихён опять ощущает себя никем. Пятном, которое давным-давно высохло и сравнялось по цвету с невнятной серой гаммой. Ему больше некого ждать и не на что надеяться. И ладонь, как назло, в эти дни зудит особенно сильно.      Хосок не выдерживает на второй неделе. Он вламывается к Кихёну без приглашения, даже не постучавшись — вернее, открыв дверь своим ключом, который Кихён ему совершенно точно не давал.      — Ты заебал! — с порога заявляет он, когда Кихён выползает из комнаты, чтобы ужаснуться внезапному вторжению. — Какого хера я не могу до тебя ни дозвониться, ни достучаться?! У тебя совсем совести нет или что?! Так я могу вбить её в тебя обратно — только попроси!      От его праведного гнева становится жарче на пару градусов. Но мысли Кихёна ворочаются слишком медленно, чтобы ответить на такой выпад. Он бездумно таращится на негодующего Хосока, который эмоционально, но большей частью бестолково машет руками, затем хмурится и спрашивает:      — Откуда у тебя ключи?      Но Хосока таким не собьёшь. Он мгновенно заталкивает связку в карман джинсов, после чего хватает Кихёна за плечи и разворачивает того в сторону кухни.      — Ты на труп стал похож, просто пиздец! — ворчит он, пока Кихён вяло пытается вывернуться. — Круги под глазами — хоть ужастики сочиняй, а цвет лица — в гроб краше кладут! До чего ты себя довёл, объясни! А главное, зачем? Жить, что ли, надоело?      Может, и надоело, думает Кихён. Хосок вообще-то не входит в его каждодневный ритуал, он выбивается из ритма, выбивает Кихёна, из-за чего и без того хаотично скачущие мысли превращаются в настоящий сюр. Кихёна начинает тошнить от посторонних запахов — прохлада, улица, лосьон после бритья; от звуков — Хосок громко говорит прямо над ухом и далеко не все его слова ослабший мозг может разобрать. Но сильнее всего Кихёна тошнит от того, что он не один. В его заполненную горечью и самоуничижением обитель вторгается посторонний.      — Тебе нужно поесть, — твёрдо говорит Хосок, усадив Кихёна за стол.      — Не хочу, — безжизненно реагирует тот.      Хосок опять сердито всплескивает руками. Кихён видит, как сильно тот расстроен, и испытывает что-то вроде угрызений совести, ведь они вроде как и вправду друзья и с друзьями так поступать некрасиво. Но у него такой раздрай в голове, что единственное, на что он сейчас способен, — это отвести взгляд.      Попыхтев ещё немного для острастки, Хосок плюхается рядом, упирается локтями в столешницу и выдыхает — натужно, вымученно, с надрывом. Кихён смотрит на него искоса, поджимает губы, но не говорит ни слова. Ему не хочется говорить, не хочется сидеть тут и изображать невесть что. Но Хосок просто так уходить не намерен, поэтому выдерживает внушительную паузу, после чего вздыхает и произносит:      — Кихённи, я правда хочу тебе помочь, но не знаю как. Ты ведь… — он опять вздыхает, — небезразличен мне, я считаю тебя одним из самых близких друзей. И то, что происходит с тобой, беспокоит меня. Сильно.      Кихён не знает, что ему ответить. Его самого беспокоит собственное состояние, и он тоже не знает, как себе помочь, так что в чём-то их с Хосоком ситуации похожи.      — Хёну тоже сам не свой, — продолжает Хосок, и у Кихёна невольно дёргаются уши. — Он упорно не говорит, что между вами произошло, ссылается на занятость и я, честно говоря, почти в отчаянии! Я знакомил вас не для того, чтобы произошло… это!      — А для чего? — спрашивает, наконец, Кихён и сам пугается своего убитого хриплого голоса. — Зачем ты нас познакомил?      Взгляд Хосока становится жалобным.      — Затем, — произносит он с нажимом, — что тебе нужен кто-то, кто вытащит тебя из панциря. Тебе нужен друг, с которым ты сможешь говорить о том, о чём не можешь даже со мной.      Кихён недоверчиво хмыкает.      — И почему ты решил, что этим другом сможет стать Хёну?      — Потому что у вас с ним много общего — куда больше, чем у нас с тобой. — Хосок собирает брови домиком. — Я ведь не зря упоминал, что вы с ним могли пересекаться в школе… или, — он вдруг начинает хмуриться, — он тебе так ничего и не рассказал?      Теперь приходит черёд хмурится Кихёну.      В каком это смысле? Что именно должен был рассказать ему Хёну?      — Господи, — Хосок утыкается лицом в ладони и протяжно стонет, — вы просто невозможные! Оба!      Кихёну это не нравится. Он подбирается, поворачивается к Хосоку и, чётко проговаривая слова, спрашивает:      — Что именно должен был рассказать мне Хёну?      Но Хосок в ответ на это почему-то начинает смеяться. Он качает головой, после чего хлопает по столу ладонью и поднимается.      — Нет уж, эту ванильную херню ты должен услышать именно от него. Меня радугой стошнит, если я попытаюсь повторить, так что собирайся, мы едем к хёну на работу.      Кихён растерянно оглядывается на часы. Время уже позднее, на улице кромешная темнота, но Хосока такие вещи, очевидно, не волнуют. Не обращая внимания на слабое сопротивление, он сдёргивает Кихёна со стула и, пригрозив, что заберёт его прямо так, в спортивках, растянутом свитере и тапочках на босу ногу, выходит в прихожую. Кихёну ничего не остаётся, кроме как последовать указанию. Он прекрасно знает, что за Хосоком не заржавеет, поэтому меньшим из зол оказывается подчинение.      Спустя несколько минут, уже сидя в машине, Кихён наконец-то начинает осознавать. Он сжимается в кресле, в ужасе глядя на пролетающие мимо дома и светофоры, и испытывает что-то среднее между паникой и нервным возбуждением.      Он увидит Хёну. Вот так внезапно, нежданно, но увидит. Эта мысль его почему-то почти греет.      К ресторану они подъезжают, когда стрелки на часах показывают полночь. На двери висит красиво выполненная табличка с надписью «Закрыто», но Хосока это ничуть не смущает. Он решительно глушит двигатель, выключает фары, но отстёгиваться не торопится — лишь поворачивается к застывшему Кихёну и, кивнув на здание, говорит:      — Вперёд, тигр.      Кихёну кажется, что он ослышался. Сглотнув, он тоже смотрит в сторону ресторана, пытаясь разглядеть в больших витражных стёклах хотя бы намёк на свет, и качает головой.      — Уже поздно. Они закрыты.      Хосок в ответ только хмыкает. Он сам тянется к ремню Кихёна, чтобы щёлкнуть замком, после чего опять кивает на здание и хитро прищуривается.      — А я вот точно знаю, что они сейчас переодеваются. Хёну обычно уходит последним, так что иди. Служебный вход со стороны переулка. Там не заперто.      — И откуда же у тебя такие познания? — ворчит Кихён, всё ещё не решаясь.      — Оттуда, — передразнивает его тон Хосок. — Я расскажу тебе как-нибудь, но только если ты сейчас соберёшь яйца в кулак и пойдёшь. Договорились?      Кихёну хочется сказать, что нет. Ему хочется пристегнуться обратно и чтобы Хосок отвёз его домой. Но вместо этого он деревянно кивает, после чего распахивает дверь и практически выпадает на тротуар — ослабшие от волнения ноги трясутся и подкашиваются.      Хосок не обманывает — в переулке и вправду оказывается дверь служебного входа. Наполненная ночью улица усиливает звуки так, что каждый шаг отзывается грохотом, поэтому Кихён старается идти на цыпочках. Его колотит от нервного напряжения, так что когда дверь внезапно распахивается, чтобы обрушить на него громкий разноголосый смех, он пугается и юркает за мусорный бак. Его злит собственное поведение, потому что, ну, чего ему бояться, не съедят же его, в конце концов. Однако пошевелиться он всё равно не может — так и сидит за большим, исторгающим миазмы контейнером, пока голоса не затихают. Лишь после этого он находит в себе силы, чтобы дойти-таки до двери, взяться за ручку и, глубоко вдохнув, войти.      В помещении оказывается тепло и достаточно темно, чтобы Кихён растерялся. Он застывает, щурится в попытках разглядеть хоть что-нибудь и уже, честно говоря, страшно жалеет, что вообще повёлся на эту провокацию. Он думает, нет, знает, что ничего хорошего из разговора с Хёну не получится — не того типа они люди, чтобы через выяснения отношений эти отношения налаживать. Но едва в голове мелькает первая трусливая мысль о побеге, свет в одной из соседних комнат загорается и обстановка тут же становится менее пугающей.      Кихён сглатывает. Он делает первый неуверенный шаг, затем — ещё один и ещё. К дверному проёму он крадётся как вор, хотя хорошо различимая возня в другом помещении скрадывает любые звуки. Но стоит ему остановиться в небольшом, похожем на запятую коридорчике, сердце буквально проваливается в пятки. Потому что за следующим порогом оказывается крохотная раздевалка с рядом узких шкафчиков, как в школьном спортзале, и возле одного из этих шкафчиков стоит Хёну — всё ещё одетый в униформу, но успевший снять фартук и расстегнуть рубашку.      Сухость во рту превращается в горечь. Кихён тщетно пытается проглотить е��, чтобы суметь произнести хоть слово. Но Хёну словно чувствует его присутствие. Он цепенеет на мгновение — потянувшиеся к пуговице на штанах руки застывают в воздухе, а затем так резко вскидывает голову, что Кихён едва не делает шаг назад.      Несколько секунд между ними висит тишина.      Хёну круглыми глазами смотрит на Кихёна, на его лице не читается ничего, кроме искреннего изумления. Лишь когда молчать становится совсем невмоготу, он распрямляется и, наконец, спрашивает:      — Что ты здесь делаешь?      Вопрос получается резким, отстранённым, Кихёна бьёт им в грудь — глубоко и болезненно, хотя на что он, собственно, рассчитывал.      — Я пришёл… поговорить, — выдавливает он.      — О чём? — снова спрашивает Хёну. Его голос звучит всё также отстранённо, будто ответ его совершенно не интересует. Хотя, может, так оно и есть.      — Не знаю, — со всем честностью признаётся Кихён. Он и в самом деле понятия не имеет, зачем Хосок притащил его сюда, зачем настоял, чтобы он обязательно пошёл к Хёну и прояснил ситуацию, ведь между ними и так всё ясно: была договорённость, теперь договорённости нет — всё, додумывать здесь нечего.      Но Кихён почему-то до сих пор тут, стоит перед человеком, которого по-хорошему следует оставить в покое, и мнётся, не может заставить себя отвернуться и уйти.      Хёну, судя по унылому вздоху, не знает тоже. Он проводит ладонью по волосам, грузно опускается на стоящую у стенки крохотную скамью, которая едва ли рассчитана на людей его размера, и опускает голову. Кихён ждёт, что он прогонит его, скажет, что им нечего обсуждать, и будет прав. Но когда ушей касается тихое:      — Я сдаюсь, — в голове бумкает что-то большое, тяжёлое.      Кихён нервно облизывает губы, топчется на месте ещё пару мгновений, а затем всё-таки подходит. Он садится на скамью рядом с Хёну, прячет остывшие от волнения ладони между коленей. Ему не хочется говорить сейчас — кажется, будто слова только навредят им, хотя, по правде говоря, хуже уже просто быть не может. Поэтому спустя ещё несколько секунд пронзительной тишины он всё-таки спрашивает:      — Откуда ты знаешь Юнги?      Плечи Хёну напрягаются. Он замирает, даже дышать перестаёт, зажмурив глаза и стиснув зубы. Весь его вид говорит, насколько сильно ему не хочется отвечать на этот вопрос, но он делает над собой видимое усилие и на выдохе произносит:      — Оттуда же, откуда тебя. — Он поворачивается, смотрит на Кихёна так же, как смотрел тогда, в прихожей перед уходом. — Мы же учились вместе, не забыл?      Кихён тоже сжимает зубы. Забыл. Он ни черта не помнит, его мир в то время был слишком узким, сосредоточенным не на людях — на музыке. И Хёну с его танцевальной группой остались где-то за пределами этого мира — воспоминаниями, которых не было и нет, как бы Хосок ни доказывал обратное.      — А я вот помню, — усмехается Хёну, заметив его реакцию. — Помню с того самого момента, как увидел тебя на экзамене. Нашу команду тогда позвали к вам типа для массовки, и мы поначалу думали, что будет дикая скучища, хотели свалить после первого же экзаменуемого. Но когда вышел ты, я так и не смог уйти.      Кихёну кажется, что на него падает небо — всей своей массой. Он широко раскрытыми глазами смотрит на Хёну, будто тот в серийных убийствах признаётся — не меньше, внутри всё булькает, пузырится то ли от смущения, то ли от подспудного страха, что он, оказывается, не был тенью для тех, кто не интересовался музыкой так или иначе. Его… видели даже тогда.      — И знаешь, что самое поганое было во всём этом? — с грустной иронией спрашивает Хёну. Кихён в ответ качает головой. — Что как бы я ни пытался после этого привлечь твоё внимание, ты меня не замечал. Я занимался усерднее, чтобы попадать на те же мероприятия, на которые записывали тебя, из кожи вон лез, чтобы иметь возможность хотя бы ненароком заговорить с тобой, ну типа завязать знакомство — всё такое. Но ты, — его лицо искажает гримаса, — был слишком увлечён.      Кихён опускает взгляд. Ну да, игра на пианино была его единственной страстью. Но когда Хёну всё с той же усмешкой добавляет:      — И я сейчас не про музыку говорю, — на него почти в буквальном смысле опрокидывается ушат с ледяной водой.      Кихён вздрагивает всем телом, едва не валится со скамейки. В памяти ярким калейдоскопом проносятся картинки из прошлого: они с Юнги сидят под стеной школы — в самом тёмном, сыром углу, пропахшем жухлой травой и плесенью. Юнги ��урит, усевшись на небольшой выступ, пальцы его рук густо облеплены пластырями, потому что с недавних пор у него, помимо музыки, появилось кое-что ещё — баскетбол. Так что ему приходится торчать тут после занятий с час или даже дольше, потому что тренировки баскетболистов не имеют чёткого расписания.      Кихён сидит рядом, на том же уступе. Поджав колени к подбородку и прижав к груди пухлый портфель, набитый нотными тетрадями и учебниками, он слушает, как Юнги материт на чём свет стоит нового тренера, и мучается от головокружения. Терпкий запах табака, смешанного с ментолом, душит его до застрявших в горле приступов кашля. Но он всё равно не уходит. Потому что тут Юнги, а ещё — потому что он уже привык к такому времяпрепровождению. Уйти домой просто так, без порции общения, даже если оно сводится к односторонней болтовне, он уже не может.      Следующая картинка вталкивает в его голову другое воспоминание: та же стена, заплесневелый угол, но в этот раз холодный — середина декабря промораживает насквозь всё, от густого пара изо рта глаза постоянно слезятся. Юнги опять сидит на уступе, одна его рука держится на весу с сигаретой — уже пятой по счёту или шестой, а вторая — плотно загипсована от локтя до самых костяшек. Кихён во все глаза смотрит на выглядывающие из-под гипса распухшие пальцы и чувствует скручивающую суставы фантомную боль.      Последняя тренировка на баскетбольном поле вышла не очень удачной: сложный открытый перелом, скорая, недели реабилитации, после которой неизвестно, что будет с рукой.      Поэтому в этот раз они практически не разговаривают. Изредка Юнги разражается чем-то похожим на истеричный смех, говорит, что все его планы на жизнь пошли по пизде. Кихён это никак не комментирует. Он представить не может, что теперь будет с Юнги без музыки, но ещё больнее ему от мысли — как он сам будет с музыкой, но без Юнги. Они ведь с начальной школы вместе: вместе ходили в класс, вместе занимались, вместе сдавали экзамены. Они выросли на глазах друг у друга — как люди, как исполнители.      А теперь что? Кихён, получается, остаётся совсем один?      Кихён зарывается пальцами в волосы, выныривает из болезненных воспоминаний с глубоким судорожным вдохом. Он так давно похоронил это в себе, не хотел возвращаться к тому, что успел испытать, даже мысленно. Его ранит это, калечит. Он не готов переживать это снова.      — Зачем ты это говоришь? — шипит он сквозь зубы, зажмурив глаза до цветных кругов.      — Затем, что хотел помочь тебе уже тогда, — тихо произносит Хёну. — Ты ведь… вдохновением моим стал — или что-то типа того. Когда я увидел тебя за игрой, я впервые отчётливо понял, чем хочу заниматься. Со мной никогда такого не случалось. И мысль о том, что когда-нибудь я смогу стать для кого-то такой же путеводной звездой, насколько окрылила меня, что я сказал о своём решении отцу в тот же день. — Он горько хмыкает. — Думаю, Хосок рассказывал тебе о деле моей семьи, и я не должен был стать исключением. Но я стал. Почти.      Кихёна ломает изнутри новым всплеском эмоций. Он пришёл сюда не за этим, а сейчас сидит и не знает, что делать с захлестнувшими его ощущениями. То есть, с одной стороны, ему хорошо, он чувствует, как невидимые крылья, поредевшие, давно утратившие цвет, опять начинают шевелиться. Но с другой… он ещё острее понимает, что теперь он никто. Круглый ноль без шансов вернуться к прежней жизни.      — Почему же ты тогда не стал тем, кем хотел?      Хёну затихает. Некоторое время он молчит, будто храбрости набирается, прежде чем опять выдыхает и сухо роняет:      — Травма.      Кихён чувствует удар. Ладонь простреливает тянущей болью, он тут же машинально вдавливает пальцы в пульсирующую точку, а затем поднимает взгляд. Хёну смотрит на него с усталостью человека, который перенёс слишком много. Он смотрит на него так, как сам Кихён смотрит на себя каждый день в зеркало.      — Перелом шейки бедра со смещением — упал со сцены во время тренировки. Врачи сказали, что дорога на профессиональную сцену мне закрыта, потому что повторная травма может сломать мне не только кости, но и жизнь, так что пришлось смириться и вернуться к тому, чего для меня хотели родители.      В горле Кихёна вспухает ком. Глаза начинают слезиться, он пытается не думать, не сравнивать Хёну с собой, но не может, потому что вот оно, то самое, что действительно объединяет их, делает незаменимыми друг для друга.      Но в голову опять навязчиво лезет Юнги. Его рука, стиснутая гипсом, и слова о том, что жизнь больше никогда не станет прежней.      — Когда это произошло? — тихо спрашивает Кихён.      — Ещё в школе. — Хёну нервно проводит ладонью по шее и усмехается. — Причём прямо перед выпус��ом, и я столько времени провалялся в больнице, что чуть экзамены не завалил.      — Но не завалил же. — Кихён пытается растянуть губы в подобии улыбки.      Хёну от этого почему-то мрачнеет.      — Не завалил, — кивает он и замолкает.      Кихён опять опускает голову, пытается собраться с мыслями — с тем, что от них осталось, но у него ничего не получается. Он пришёл сюда, чтобы поговорить с Хёну, прояснить для себя какие-то вещи, но лишь сильнее путается. Хёну рассказывает ему о том, чего Кихён не знал и не мог знать, и это странным образом удручает. Будто большая часть жизни прошла мимо, и если бы Кихён не был так зациклен на своём увлечении — человеком ли, музыкой, — он непременно почувствовал бы хоть что-нибудь. Но внутри остаётся только пустота. И после слов Хёну она становится только чернее и беззвучнее.      Попытка вылезти из кокона проваливается с треском. Наверное, на этом и вправду стоит остановиться.      — Думаю, мне пора, — выдыхает Кихён и поднимается, поняв, что ему нечего больше добавить. Вернее, есть, но это плохая затея.      Хёну немедленно вскакивает следом.      — Тебя подвезти? — спрашивает он так нетерпеливо, будто боится, что если не поспешит, Кихён откажется.      Но Кихёну уже некуда торопиться. Он приехал на свою конечную станцию, поэтому в ответ качает головой и, выдавив очередную неправдоподобную улыбку, выдыхает:      — Я сам. Спасибо.      Однако его ответ почему-то не остужает пыла Хёну, напротив — его будто прорывает, выталкивает наружу из затянувшегося меланхоличного спокойствия. Схватив Кихёна за руку, он разворачивает к себе и почти отчаянно просит:      — Позволь мне помочь тебе.      И Кихён, честно говоря, теряется — точно ли поездку до дома тот сейчас имеет в виду.      — Я справлюсь, хён, — пытаясь вывернуть запястье, отмахивается он. — Такси поймаю или что-нибудь. Выкручусь, в общем.      Хёну на это реагирует неожиданно бурно. Сильнее сжав пальцы, он наклоняется, опять вглядывается в Кихёна глубже его глаз и всех тех стен, что тот успел возвести за эти годы.      — Почему ты ведёшь себя так? — От низкого рокочущего голоса по спине разбегаются мурашки. — Чего ты боишься?      Кихён чувствует, как в ответ на это внутри внезапно вскипает злость. Он не любит, когда на него начинают давить.      — Ничего, — запинаясь, шипит он. Вырвать руку у него так и не получается, но попыток он всё равно не бросает. — Пусти!      — Нет, — чётко проговаривает Хёну. — Сперва ты скажешь мне, какого чёрта ты так боишься подпускать к себе людей?      — Я не боюсь! — огрызается Кихён, тщетно дёргаясь, чтобы освободиться от захвата.      — Из-за Юнги? — не унимается Хёну.      Кихёна дёргает вновь прозвучавшим именем, будто разрядом тока. Он до хруста сжимает зубы, опять выкручивает запястье, но Хёну слишком крепко держит.      — При чём тут он вообще?! — взвыв от бессилия, рявкает он.      — При том, — в голосе Хёну тоже появляется сталь, — что именно после его ухода ты стал сам на себя не похож! Ты словно все цвета растерял, превратился в свою же тень!      Кихён дёргается снова, уже сильнее. Воспоминание, которое он сильнее всего хотел подавить, режущей вспышкой проявляется перед глазами.      — Неправда, — хрипит он, замотав головой. Он выцвел, да, но это произошло многим позже, уже после травмы. До этого он был самим собой, он что-то значил.      — Правда, — безжалостно рубит Хёну. — Стоило ему уйти, ты даже играть стал как-то иначе.      — Что, невдохновляюще? — ехидно фыркает Кихён.      — Невдохновляюще, — кивает Хёну так серьёзно, будто не замечает в его тоне иронии. — Что между вами произошло?      Ничего.      Кихён чувствует застывшую в горле кислоту и сглатывает. Между ними ничего не произошло. Не могло просто.      — Ты нравился ему, и ты это знаешь, — продолжает Хёну, подтянув Кихёна так близко, что между их лицами не остаётся практически никакого расстояния. Его взволнованное частое дыхание щекочет кожу на скулах. — А что насчёт тебя?      — Не понимаю, о чём ты… — мямлит Кихён, пытаясь отвернуться.      — Что насчёт тебя? — повторяет Хёну, в его глазах отражается такой огонь, что становится невыносимо жарко. — Тебе нравился Юнги? Так сильно, что его уход разбил тебя? Я прав?      Воспоминание проступает отчётливее, Кихён едва не стонет от нахлынувшего бессилия и чувства, будто его препарируют заживо. Его эмоции препарируют, вытаскивают на поверхность то, в чём он даже себе никак не мог признаться.      — Поэтому ты так боишься снова стать для кого-то важным? — почти шепчет Хёну, обхватив Кихёна за спину второй рукой, почти прижав его к своей груди. — Боишься, что этот кто-то также станет важным для тебя и опять причинит боль?      Из лёгких Кихёна пропадает весь воздух. Он застывает, цепенеет всем телом, глядя на Хёну широко распахнутыми глазами. Его окунает в прошлое с головой: в лужайку, залитую солнечным светом, в отблески лучей на глади реки Хан, в мягкость травы под лопатками и тихий стрекот насекомых. Его окунает в чужой взгляд, направленный на него сверху, но взгляд этот принадлежит вовсе не Хёну, а другому человеку. Тому, кто говорит что-то — долго, отрывисто, а потом внезапно наклоняется и оставляет на губах горький привкус сигарет — последнее светлое, что отпечатывается в сознании Кихёна, прежде чем его захлёстывает ощущениями. После этого он помнит только боль, разочарование и непонимание, потому что спустя день дом Мин Юнги опустел, а его телефон оказался вне зоны доступа.      Навсегда.      — Пусти… — сипит Кихён, чувствуя, что ещё немного — и он не выдержит. Либо разрыдается тут как маленький, либо рассыплется на куски.      И в этот раз Хёну почему-то подчиняется. Он разжимает пальцы, убирает руку с его спины и отступает, оставив Кихёна беззащитным перед лавиной прошлых-настоящих эмоций. Кихён дрожит, силится сказать что-то ещё, послать Хёну, в конце концов, потому что нельзя так! Нельзя просто влезть в то, что ему когда-то с огромным трудом удалось подавить, и разворошить это, превратить в гудящий рой злых пчёл, которые теперь жалят. Жалят без остановки.      Но вместо этого Кихён разворачивается и уходит. Не хлопает дверью, не бежит, не спотыкается на ходу. Он уходит на ватных ногах, но спокойно. Также спокойно ловит такси, называет свой адрес и молча доезжает до дома.      И лишь когда он переступает родной порог, его наконец-то прорывает.      Кихён съёживается, прижимает ладонь ко рту, сгибается, едва не падает от нестерпимой боли. Его колотит, глаза жжёт так, будто к ним подносят паяльную лампу, но слёзы почему-то не приходят. Кихён опускается на колени, безмолвно кричит глубоко внутри себя, давится истерикой и ужасом, потому что ему и вправду страшно. Страшно, что всё повторится. Страшно, что кто-то другой, не Мин Юнги, отломит от его чудом зажившего сердца новый кусок и уйдёт, не попрощавшись.      Но ещё страшнее ему от того, что Хёну уже стал ему небезразличен. И если сейчас же, немедленно, не случится чуда, он так и сгниёт в своём сером коконе абсолютной пустоты.      Кихён не слышит, как за его спиной открывается дверь. Он видит, как по полу мажет полоской света из коридора и оборачивается в тот момент, когда его почти сметают с ног. Тело обвивают чужие руки, нос тыкается в плечо, обтянутое пропахшей улицей и выхлопными газами рубашки. Кихён даже испугаться такому повороту не успевает, потому что когда ушей касается судорожный срывающийся шёпот, он разом забывает обо всём: и о своей безалаберности, ведь оставлять дверь открытой посреди ночи как минимум безрассудно; и о клокочущем в груди крике; и о том, что он всё также сидит посреди собственной прихожей. Потому что теперь он не один.      Потому что внутри с душераздирающим грохотом разлетается ещё одна стена. На этот раз последняя.      — Не оставлю тебя, слышишь, не брошу, никогда не брошу, даже если ты сам попросишь, не брошу, я буду тут, всегда тут, рядом, я тебя не оставлю, — на одном дыхании проговаривает Хёну, пока Кихён из последних сил цепляется за рубашку на его спине.      Это звучит как песня — одна из тех, над которыми обычно рыдают девочки в выпускных классах. Из тех, что сочинял когда-то сам Кихён, толком не понимая, о чём поёт. Но сейчас, когда у него нет ничего, за что можно ухватить, ничего, чтобы выплыть из своей безнадёги, он понимает, как сильно ему хочется поверить. И он верит. Впервые за долгие-долгие годы.      Кихён поднимает лицо в тот момент, когда Хёну чуть отстраняется. Он сам тянется навстречу, ловит поцелуй на самом краю — едва-едва, чтобы в следующее мгновение его буквально смяли в объятиях. Шумный выдох превращается в стон, от захлестнувших ощущений начинает кружиться голова, потому что когда Хёну возвращает ему поцелуй, тот получается жарким, но в то же время сдержанным, тщательно контролируемым. Хёну не напирает, не лишает Кихёна возможности вывернуться — он просит и спрашивает, берёт, но тут же отдаёт взамен. И Кихён, плавая где-то между сознательным и бессознательным, жмётся к нему в ответ так отчаянно, будто от этого зависит его жизнь.      Момент, когда прихожая сменяется спальней, остаётся размытым и призрачным. Кихён чувствует, как его мягко поднимают на ноги, как осторожно направляют, не прерывая поцелуя. Тихий скрип двери теряется в шуршании одежды, которую Хёну стаскивает сперва с Кихёна, а затем — с себя, прогнувшиеся от веса их тел пружины матраса лишь на мгновение заглушают ощущения. Но затем груди и живота касаются руки, губы — и Кихён, зажмурившись до боли, опять проваливается куда-то за границы рассудка.      Хёну скользит ладонями по коже, его тепло мешается с колючими мурашками, голова из-за этого начинает кружиться ещё сильнее. Кихён чувствует себя хрупким, будто весь он создан из тонкого стекла, потому что каждый новый поцелуй осторожнее предыдущего, каждое прикосновение кажется ему благоговейным. Он чувствует, как у Хёну дрожат руки, когда он ведёт ими по животу и ниже — к паху. Чувствует, как срывается его дыхание, когда следом за руками он спускается вниз сам. А когда член обхватывают губы, Кихён впивается в покрывало пальцами, но старая, почти забытая боль не вспыхивает, а лишь легонько мажет неприятными ощущениями.      Секса между ними в эту ночь так и не случается. Хёну мягко доводит Кихёна до оргазма, после чего кончает сам при помощи рук. Кихён честно пытается вмешаться, ответить услугой на услугу, но Хёну на это так улыбается, что у него едва не случается повторная эрекция.      — В следующий раз, — шепчет тот ему на ухо.      Затем он всё также осторожно вытаскивает из-под Кихёна покрывало, укрывает их обоих и почти мгновенно засыпает. Кихён после этого ещё несколько минут смотрит на его спящее лицо и не может поверить в происходящее. В смысле, он ведь даже подумать о чём-то похожем боялся, не смел и мечтать, что когда-нибудь с ним произойдёт… такое. Но Хёну исчезать, кажется, не планирует — сопит, обхватив Кихёна одной рукой, а вторую — подложив под голову. И выглядит он при этом как ожившая эротическая фантазия, так что Кихён приходится давить проснувшийся внутри росток страха, что с наступлением утра сказка закончится.      Просыпается Кихён ближе к полудню. У него болит всё тело, лицо ощущается большим и опухшим. Он приподнимается на локтях, стонет от гадкого привкуса во рту и слабости, но все ощущения резко теряют остроту, потому что когда он поворачивается, кровать с другой стороны оказывается пустой. Хёну нет, его одежды — тоже.      Кихён внутренне холодеет. Он застывает, впивается в примятый след на подушке взглядом, борясь с подступившей к горлу тошнотой. Однако когда он почти сдаётся накатившему отчаянию, раздавшийся со стороны кухни грохот буквально спихивает его на пол.      Подскочив, Кихён торопливо вдевает ноги в пижамные штаны. Дома прохладно, но искать рубашку слишком долго, поэтому он, покрываясь мурашками, пулей вылетает из спальни. Его трясёт — то ли от холода, то ли от волнения, надежда смазывает горечь, толкая в спину, заставляя спотыкаться. Поэтому когда перед глазами оказывается залитая солнечным светом кухня, он едва может поверить в то, что видит. Хёну стоит у плиты — он перепачкан в муке так, будто та свалилась на него с верхней полки шкафчика, в одной его руке прихватка, в другой — такая же перепачканная лопатка. На конфорке тихо шипит маслом сковородка.      — Доброе утро, — улыбается он, завидев застывшего в дверях Кихёна. — А я тут это… решил блинчиков испечь. Фартука, правда, не нашёл, но ты не переживай — я всё уберу, честно-честно!      Кихён обессиленно приваливается к косяку. Его душит дурацкий смех напополам с облегчением, вспыхнувшее пару минут назад нехорошее предчувствие отступает. Ему хочется сказать, что Хёну до чёртиков его напугал своим исчезновениям, что блинчики он вообще-то не любит и предпочитает по утрам кофе, но вместо этого вздыхает и идёт помогать.      Спустя час Хёну убегает на работу. Он долго собирается, сетует на грязную рубашку и то, что оставил шлем и куртку на работе — так торопился догнать Кихёна, пока не стало слишком поздно. Кихён, слушая его, чувствует, как внутри перекатывается волнительное счастье. Он, конечно, ругает Хёну за неосторожную езду, сам вызывает такси, потому что повторять такие трюки на загруженной трассе опасно и вообще. Но, получив поцелуй и клятвенное обещание вернуться вечером с шлемом, тает.      А когда за Хёну закрывается дверь, он едва может дышать. Несколько минут он так и стоит в прихожей, боясь шевельнуться, чтобы не проснуться снова в одиночестве в пустой квартире. Но неожиданное шебуршение ключа в замочной скважине быстро выталкивает его из ступора.      — Ёб твою мать! — произносит Хосок — и он то ли ржёт, то ли ругается, потому что голос-то у него возмущённый, бесспорно, в то время как на лице цветёт самая яркая из всех виденных Кихёном улыбок. — Готовься кормить меня самым вкусным, что есть в твоём холодильнике, потому что я прождал тебя у ресторана до четырёх утра, блять, и я зол и голоден в равных пропорциях!      Кихён чувствует укол вины, потому что про Хосока он ночью забыл напрочь — так торопился уйти. Но вместо извинений он вздыхает, взмахивает рукой в сторону кухни, а сам идёт за свитером, потому что дома и вправду холодно.      Оказавшись в комнате, Кихён ёжится. Он быстро переодевает пижамные штаны на спортивки, берёт из шкафа свитер и застывает, зацепившись взглядом за стоящее у окна пианино. Его крышка открыта, белеющие клавиши будто ждут, когда к ним прикоснутся, и Кихён, не удержавшись, всё-таки присаживается на табурет. Врач запретил ему перегружаться, но он всё равно на протяжении всего времени лечения изредка наигрывал что-нибудь для себя, чтобы совсем не потеряться в череде унылого самобичевания. И в те короткие мгновения, что музыка наполняла комнату, он чувствовал себя по-настоящему счастливым.      Кихён привычным жестом вскидывает руки, чтобы рукава чуть сползли с ладоней, касается клавиш едва-едва — самыми кончиками пальцев, и в голове тут же вспыхивают короткие мелодии и целые поэмы — то, что он обычно играл для разминки. Несколько секунд он сидит молча, совершенно без движения, впитываясь в атмосферу, пропуская её сквозь себя густым потоком. Затем с кухни раздаётся нетерпеливый голос Хосока, который требует немедленно притащить свой зад сюда и рассказать ему в качестве компенсации все подробности, и губы растягивает широкая улыбка. Кихён убирает руки с клавиш, осторожно, почти боязливо закрывает крышку и встаёт. Он понимает — ему это больше не нужно, есть много других способов доказать себе и окружающим, что он существует. И даже если поначалу будет сложно, у него есть люди, которые помогут.      И одного из них, к слову, надо срочно накормить — новостями и вкуснейшими блинчиками, которые Кихён обязательно полюбит со временем.