#первые ликвидаторы

[gadskipapa]

Ликвидаторы. О дозах

New Post has been published on https://yastalker.site/2025/04/25/likvidatory-o-dozah/

Ликвидаторы. О дозах

В двухтомнике о нижегородских ликвидаторах (Память о Чернобыле. Нижегородцы – ликвидаторы последствий катастрофы: в 2 т. – Н. Новгород: Изд- во ННГУ им. Н. И. Лобачевского. 2007. Т. 1) приводятся сведения о полученных ликвидаторами дозах. Мне указано 25 рентген, а Володе Кузнецову – пятнадцать целых тридцать две сотых рентгена! А он умер… Даже если не знать наших реальных доз, элементарно помножив месяцы, которые мы там находились, на мощность полей в тех местах, по меньшей мере, в десять раз больше получится. Очевидно, рассчитывают, что дети и вдовы нижегородских ликвидаторов, которым предназначался первый маленький тираж двухтомника, ничего в этом не понимают…

Произведем грубый прикидочный расчет. Осуществляется разведка западного следа. Сначала для простоты допустим, что мощность линейно возрастает при приближении к эпицентру – взорвавшемуся блоку. Разведчик зигзагами равномерно передвигается вдоль следа от места начала разведки с уровнем 1 рентген в час, к месту в районе блока с уровнем 100 рентген в час. Предположим, что на всю разведку уходит четыре часа. Полученная доза составит

[(100 + 1)рентген в час ∙ 4 часа]/2 = 202 рентгена.

На самом деле такая оценка для рассматриваемого случая сильно завышена, поскольку зависимость мощности от расстояния до эпицентра далека от линейной – она ближе, например, к экспоненциальной, т. е. скорость возрастания мощности при приближении к эпицентру увеличивается. Если принять допущение в виде экспоненциальной зависимости

F(t) = 100 ∙ e-1,15129t рентген в час,

где t – время в часах, оставшееся до окончания разведки; F (t) – функция мощности дозы, принимающая значения 100 рентген в час при t=0 и 1 рентген в час при t=4 часа, то, интегрируя на временном отрезке t от 0 до 4 часов, получим

100(e-1,15129∙4 ‒ e-1,15129∙0)/(‒1,15129) ≈ 85,99 рентгена,

т. е. расчет показывает, что полученная доза составит примерно 86 рентген. Это также весьма приближенная оценка, поскольку зависимость в общем случае зависит от массы факторов, заранее неизвестна и теоретически в принципе не может быть точно рассчитана, но эта оценка ближе к реальной. В процессе разведки реальная зависимость уточняется с возможной коррекцией плана разведки. При грамотном планировании операции в разведке участвует не одна группа, и эта доза распределяется между ними. Но, с другой стороны, за несколько месяцев работы в Зоне человек участвует не в одной разведке, и, таким образом, приведенная цифра 86 рентген для одной разведки показывает, сколь далеки от реальности официальные сведения… Даже без учета совершенно иной специфики особо опасных работ на кровлях третьего энергоблока с совершенно дикими уровнями и страшной неравномерностью полей. Когда следовало применять совсем не такие простые расчеты…

На самом деле у меня, не считая внутреннего и бэта облучения, только гамма – от 350 до 450 бэр (бэр – биологический эквивалент рентгена), т. е. две трети смертельной дозы. Пока жив, в 1990-м родилась здоровая дочь. Моя доза и режим ее получения (в течение восьми месяцев крупными дозами) грозит малоизученной “подострой” лучевкой (“лучевка” – лучевая болезнь). Пока ее нет. Большинство ликвидаторов получили значительно меньшие дозы. Держитесь! ��ерьте в лучшее, и все будет хорошо.

Я верю, например, в факт, описанный в специальном справочнике, который был мне знаком еще до чернобыльской аварии. Беременная женщина получила смешанную нейтрон-гамма дозу облучения 900 бэр – в полтора раза выше смертельной, даже если не учитывать самой сути нейтронного облучения. Если верить справочнику, эта женщина не только осталась жива, но и родила здорового ребенка. Медицина и физика этого объяснить не могут.

Поскольку в тот период я готовился к службе в КГБ СССР, где и служил потом до 1994 г., знал, что при официальном документировании полученной мною дозы мне туда путь заказан – не пройду военно-врачебную комиссию только на основании данных о дозе. В связи с этим я уничтожил свой накопительный дозиметр-таблетку (официальных данных о дозе не стало – подобным образом поступал не только я, это позволяло нам “не подставлять” с нашими дозами руководство, а не получить такие дозы при решении поставленных задач было невозможно, и все это понимали), поэтому и известен только диапазон. На комиссии я в 1987 г. на вопрос медиков о полученной дозе заявил, что получил пять рентген, а каких-либо отклонений по здоровью не было найдено. В 1990 г. у меня родилась здоровая дочь. Про этот феномен даже написали в американской газете – интервью с упоминанием об этом факте дал зам. директора ЧАЭС Василий Иванович Горохов:

“По своему опыту общения с теми, кто «взял» приличные дозы радиации, я убедился в её избирательности – одни для неё – любимчики, другие – пасынки. При одинаковых полученных дозах одни ускоренно уходят из жизни, другие – тьфу-тьфу – здоровы и трудоспособны. Лично я проработал в зоне с середины июля 1986-го по январь 1987-го без отъездов на оздоровление, по 12-16 часов в сутки. Потом режим стал более упорядоченным и не с такими радиационными нагрузками, особенно после выпадения снега. В отличие от многих, у меня был целый набор всевозможных дозиметров. Поэтому я всегда знал, в какой обстановке находился и сколько «нахватался» к концу дня. Бывало, что и по 2 рентгена, а во время облёта разрушенного энергоблока дозиметры вообще зашкаливали. Предельная же доза в аварийных случаях тогда была 25 рентген (бэров). Среди «ликвидаторов» появилось словечко «шитики». Оно обозначало всё, что подарила ЧАЭС. «Шитики летают, от шитиков в горле першит, от шитиков хорошо лечиться самогоночкой…») По примерным подсчетам я «взял» около 170 рентген чистого облучения. Поскольку количество «шитиков» неуклонно росло, не вызывая, понятно, радости, то я бросил этот учёт ради своего, так сказать, психологического здоровья. Других переживаний и эмоций хватало с лихвой. Правда, надо сказать, я здоровьем обделён не был: прежде уделял внимание здоровому образу жизни, купался, например, при любом морозе в проруби – еще со времени работы в Воркуте. Занимался атлетической гимнастикой, дабы не втянуться в жаждущую пьянку.

А вот о других. Андрей Митенков, он работал в группе дозиметристов. Его отец – академик Фёдор Михайлович Митенков, приехавший в зону со «свитой» президента АН СССР Александрова, – был тогда одним из самых засекреченных академиков (он занимался ядерными силовыми установками). Так вот, Андрей «взял» намного больше меня – около 350 рентген. Прошли годы. Как-то во время очередной командировки в Горький, где Андрей сейчас живёт, узнаю от наших общих знакомых: он женился, имеет здорового ребёнка. Несмотря на все «чернобыльские» приобретения. Сам Андрей считает: это потому, что он – заядлый «морж»”.

В. И. Горохов не знал о моей “последней” сотне рентген на кровле, поскольку, когда я взял эту “последнюю” сотню, мы уже ему не подчинялись, и в Зоне его уже не было (Горохов приехал чуть позже нас, а уехал раньше). Т. е. он пишет про 350, а было до 450. Но дело не в этом.

Эта статья напомнила мне про любопытный факт. Горохов упоминает, что я “морж”. Это не так, в проруби я не купаюсь. Но с 7 класса утро начинаю с ледяного душа, а последние годы и тренировки (полтора – два часа в день, а если время позволяет, то и больше: каратэ, айкидо, йога, гимнастика на турнике, растяжка, бег) ледяным душем заканчиваю. Василий Иванович об этом знал, и, по всей вероятности, закаливание холодом стало у него ассоциироваться с повышенной стойкостью к облучению после одного моего рассказа.

Отец и сын Митенковы. Чернобыльская АЭС, осень 1986 г. (Фото В. И. Горохова)

Уже после Зоны в 1987 г. я прочитал интересную статью в “Науке и жизни” и Горохову о ней, когда как-то он приезжал в Горький, рассказал. Там описывались опыты с облучением крыс. Оказалось, что крысы, которых закаливали холодом, переносили значительно большую дозу радиации по сравнению с теми, которых не закаливали. Ну, это понять можно. Удивило меня другое в этой же статье. Оказалось, что не закаливаемые холодом, а сначала облученные в течение некоторого времени сравнительно небольшими дозами, не приводящими к ОЛБ (острой лучевой болезни), крысы начинали лучше переносить холод! То есть облучение их закаливало. И когда я это обсуждал с отцом, он рассказал мне, что среди ветеранов Минсредмаша ему действительно известны люди, гораздо реже болеющие простудными заболеваниями после облучения.

Но это не самое интересное. Иногда, быстро двигаясь во время разведки в достаточно высоких полях, мы были вынуждены снимать респираторы, поскольку просто задыхались в них в жару (лето 1986 г. было очень жаркое). Я до сих пор помню привкус радиоактивной пыли, когда мы сняли респираторы во время разведки промплощадки, где было больше ста рентген в час (я понимаю, что этот факт может шокировать специалистов, но в противном случае мы бы просто задохнулись). Эта дрянь неизбежно попадала внутрь, т.е. я сам должен “светить”. В 1989 г. я обследовался на СИЧ (счетчик излучений человека). Радиоактивной дряни внутри меня не оказалось. Если отсутствие лучевки еще как-то можно объяснить крепким здоровьем, хорошей наследственностью, то факт отсутствия радиоактивных веществ в организме – современной наукой не объясним.

Позже я много размышлял, чем же можно все-таки объяснить это. В процессе той работы несколько раз случались эпизоды, когда планировалось участвовать в таких операциях, когда размышления о смерти казались естественными. Те немногие, кто должен был в этом участвовать, мы в 1986- 1987 г. г. относились в Зоне к смерти достаточно специфически. Пожалуй, наиболее ясно и лаконично подобное отношение выразил великий воин средневековой Японии Миямото Мусаси, автор знаменитой “Книги Пяти Колец”: “Путь воина есть решительное, окончательное и абсолютное принятие смерти… Самурай обязан следовать Пути Воина (Бусидо)… Под Путем Воина подразумевается смерть… Если ты живешь, свыкнувшись с мыслью о возможной гибели и решившись на нее, если думаешь о себе как о мертвом, слившись с идеей Пути Воина, то будь уверен, что сумеешь пройти ��о жизни так, что любая неудача станет невозможной”.

Эти слова я узнал значительно позже 1986-го года, из книг современного писателя Дмитрия Силлова. Но они очень верно передают наше внутреннее состояние того времени.

И именно этим – отсутствием страха и готовностью к смерти – я объясняю тот факт, что мы все тогда выжили (хотя и не все дожили до сегодняшнего дня – СВЕТЛАЯ ИМ ПАМЯТЬ).

У меня нет никаких доказательств правоты слов Великого Воина, кроме его жизнеописаний. Но я считаю вполне возможным резкий и сильный рост защитных ресурсов организма при отсутствии страха, когда человек действует, фактически примирившись с возможной смертью. И, возможно, это ведет к такой перестройке организма, о которой и не ведает пока современная медицина.

На памятнике нижегородцам-участникам ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 г. высечены цитаты из Священного Писания:

“Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих”

“В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх”.

На открытии этого памятника 11 сентября 2009 г. привели такую статистику:

“В начале церемонии всем собравшимся напомнили, что в ликвидации аварии, которая произошла на Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года, приняли участие свыше 300 тысяч человек, из них 5 тысяч нижегородцев. Большинство из них погибло… Глава администрации напомнил собравшимся, что сегодня в Нижнем Новгороде проживает 143 участника ликвидации аварии и призвал, почитая память мертвых, не забывать о живых”.

А наши 53 человека были в значительно более опасных местах, чем большинство ликвидаторов. И большинство из них живы! Я не проверял вышеприведенную статистику, но если ей верить, то это примерно четверть всех оставшихся в живых ликвидаторов, проживающих в Нижнем Новгороде (с учетом наших ушедших и того, что несколько человек наших живут сейчас не в Нижнем).

Тогда, 11 сентября 2009 г. на открытии памятника Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл сказал такие слова:

“Замечательно, что в этот день мы имеем возможность вспомнить тех, кто отдал свою жизнь за жизнь других людей. Это произошло не во время войны, это произошло в мирное время. Люди были вырваны из своих постелей, оторваны от своей работы и от своих семей. Кто-то, получив указание ехать в Чернобыль, в полной мере даже не понимал, куда он едет, и уж никак не мог эту командировку связать в своем сознании со своей скорой смертью. Но когда люди прибыли в Чернобыль, то все всё поняли.”

Я вспоминаю телевиз��онные кадры, которые доносили до всей страны поразительный образ людей ― пожарников, вертолетчиков, водителей, других ликвидаторов, которые действовали непосредственно в очаге колоссального радиоактивного излучения. Я вспоминаю, как одну из таких новостных передач я смотрел вместе с одним иностранцем. Он был в ужасе и спросил только: «А эти люди сознают то, что они делают, или от них скрывают?» Я ответил: «Скрыть то, что произошло, и то, что они видят, невозможно. Они все сознают, что они делают». «Но это тогда значит, что они сознательно идут на смерть», – сказал он. «Да, они сознательно идут на смерть». Это было непонятно для моего собеседника из очень благополучной европейской страны.

Способность жертвовать собой – это высшее проявление любви по Евангельскому слову. Тому, кто поступает так, прощаются все грехи. Его Бог сразу принимает в свое Небесное Царство. Это подобно предсмертному Крещению, которое омывает грехи согрешившего. Жертва омывает все грехи человека. Может, многие, кто идет на такой подвиг, всего этого даже не знают. Но они идут, потому что они не могут не идти. Есть какая-то внутренняя пружина, которая двигает человеком; и эта пружина не связана ни с его образованием, ни с его положением – она связана с его воспитанием. Каков он, каким он сложился? Какие ценности и идеалы заложены в его душу?

Православная Церковь всегда стремилась воспитать человека в сознании необходимости жертвовать собой ради других, ради благополучия окружающего мира. Это не означает, что жертва собой предполагает непременную смерть. Часто от нас требуется совсем немного: пожертвовать своим временем, пожертвовать деньгами, пожертвовать нашим вниманием. Но как тяжело многим современным людям дается и эта жертва, такая, казалось бы, незначительная и даже пустяковая.

Человечество будет развиваться, общество будет возрастать до тех пор, пока любовь и способность к жертве будут сохраняться в общественных отношениях. Когда это исчезнет, мы станем просто стаей зверей. И с какой легкостью сегодня люди наносят ущерб другу во имя богатства, во имя власти! Во что превращается нередко политическая полемика, противоборство властей, противоборство людей, обладающих деньгами! Общество, которое ориентировано на такую конкуренцию и на такую борьбу, становится нежизнеспособным. Вот для того, чтобы мы могли в условиях свободной конкуренции, соревновательности оставаться людьми, сохранять добрые отношения друг с другом, мы должны помнить о то��, что совершили в том числе и чернобыльские ликвидаторы.

Этот памятник нужен нам всем. Приходите к нему, размышляйте – особенно в тот момент, когда вам кажется, что вы должны сделать что-то особое для того, чтобы обеспечить свою выгоду, включая нанесение ущерба другому человеку. Подойдите к этому памятнику, помолитесь и вспомните об этих людях.

На примере святых, которые всегда были способны жертвовать собой, воспитывалась вся Русь, воспитывалась Россия. Этот образ положительного героя через художественную литературу пришел и к нам; он воспитывал, в том числе, и людей советского времени, почему и оказались они способными на жертву. Идеалы Святой Руси, хотя и без упоминания о Боге, реально присутствовали в культуре советских людей. И дай Бог, чтобы все это никогда не пресекалось, чтобы никакие новые ложные цели и ценности не застилали нашего взора, способного прозревать суть вещей.

Мы воздаем сегодня память тем, кто погиб. Ни одна жертва не бывает напрасной. Всякая жертва есть жертва Богу. И всякая жертва несет в себе колоссальный потенциал духовного воздействия на людей. Тем, кто остался жив, я желаю доброго здоровья, крепости сил, помощи Божией. Важно, чтобы и власти заботились об этих людях, чтобы они не чувствовали себя забытыми, – как иногда бывает, что только в День Победы мы вспоминаем о наших ветеранах. Общество должно нести ответственность за тех, кто был готов жертвовать собой и кто жертвовал собой.

Все то, что произошло в нашей истории, невозможно вычеркнуть и невозможно забыть. Но из всего того, что произошло в нашей истории, мы должны сегодня делать правильные и нужные для каждого из нас и для всей страны выводы. Царство Небесное всем, кто душу свою отдал за други своя”.

Взято из книги – ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА: ВОСПОМИНАНИЯ О ГРУППЕ РАДИАЦИОННОЙ РАЗВЕДКИ, А. Ф. МИТЕНКОВ

[antispryt]

ИХ НАЗЫВАЛИ ЛИКВИДАТОРЫ

Новая Запись была опубликована на https://antispryt.ru/ih-nazyvali-likvidatory/

ИХ НАЗЫВАЛИ ЛИКВИДАТОРЫ

26 апреля исполняется 34 года с момента одной из самых страшных катастроф в истории человечества – аварии на Чернобыльской атомной электростанции. Воздействию радиации подверглись Украина и Белоруссия, территории 15 субъектов России. Чернобыль в 600 раз превзошёл Херосиму по мощности радиоактивного излучения и загрязнения окружающей среды.

Первыми, кто бросился на борьбу с невидимым смертельно опасным врагом, были пожарные. Ценой собственной жизни ликвидировали пожар на 4-м аварийном энергоблоке и предотвратили его распространение на другие энергоблоки. Иначе катастрофа приняла бы планетарный масштаб. Навеки запомнятся имена героев – начальник караула ВПЧ-2 Правик Владимир Павлович, начальник караула СВПЧ-6 Кибенок Виктор Николаевич, командир отделения СВПЧ-6 Игнатенко Василий Иванович, командир отделения СВПЧ-6 Ващук Николай Васильевич, старший пожарный СВПЧ-6 Титенок Николай Иванович, пожарный СВПЧ-6 Тищура Владимир Иванович.

Уже через 7 минут после сигнала тревоги к месту аварии прибыли первые пожарные расчёты. Через несколько часов, ценой жизни этих первых героев, обстановка на АЭС была под контролем, значительно сократились масштабы аварии.

В ликвидации аварии и её последствий приняли участие сотни тысяч пожарных, военнослужащих, военных войск ГО и специалистов невоенизированных формирований ГО, учёных, специалистов министерств и ведомств. Этих людей, которые с 26 апреля 1984 года 4 года боролись с невидимым, но очень страшным врагом, вырвавшимся на волю в результате крупнейшей катастрофы в истории атомной энергетики – аварии на Чернобыльской атомной электростанции – радиацией – стали называть ЛИКВИДАТОРАМИ.

Среди 11740 кубанцев (6% от общего числа ликвидаторов аварии) в составе формирований ГО были 176 из Тимашевского района – наши с вами земляки – герои среди нас.

В сентябре 1990 года в центральном парке г. Тимашевска установлен памятник (на снимке). На постаменте человек, окружённый вращающимися атомами. Памятник – участникам ликвидации последствий аварии на Чернобыльской атомной электростанции «Героям Чернобыля от благодарных земляков». Инициаторо�� создания памятного места был председатель Тимашевской районной общественной организации Союз «Чернобыль» Казаков Николай Яковлевич, возглавлявший районную организацию с 1988 по 2000 год.

После ID пуст в форме рейтинг ID 2

13 ПСО ФПС ГПС ГУ МЧС России по Краснодарскому краю.

Фото автора.

Добавляйтесь в наш tumblr @antispryt и следите за новыми полезными постами. Вы также можете подписаться на наши рассылки новостей сайта, вступайте в наши группы и добавляйтесь в друзья в социальных сетях. #antispryt #антиспрут #новости #новостироссии #новоститимашевска #новостивтимашевске #сми #редакциягазеты #тимашевск #мойтимашевск #городароссии #россия #нашастрана #онф

[alexsmitposts]

Кто придумал миф о страшных последствиях аварии на Чернобыльской АЭС

События, связанные с аварией на Чернобыльской АЭС, как и ее последствия, долгое время замалчивались, что порождало всевозможные слухи и домыслы, которые зачастую не имели ничего общего с действительностью. Какая же реальная картина произошедшего в ночь на 26 апреля 1986 года?

В информационном вакууме

Впервые об аварии на Чернобыльской АЭС сообщили по припятской радиотрансляционной сети днем 27 апреля — спустя 36 часов после взрыва. Центральные советские СМИ продолжали хранить молчание до тех пор, пока о катастрофе не заговорили западные средства информации. Лишь 28-го в 21:00 по московскому времени диктор программы «Время» зачитал сообщение ТАСС без каких-либо подробностей произошедшего. О первых жертвах и приблизительных масштабах катастрофы население узнало только 5 мая.

Впоследствии было установлено, что на Чернобыльской АЭС действительно произошел взрыв, однако не ядерный: сначала под давлением пара произошел разрыв конструкций реактора, а затем взорвалась воздушно-водородная смесь. Возникший вследствие аварии пожар был локализован к 6 часам утра. Пожарные не были информированы о реальном уровне радиации, его удалось установить лишь к 13:30. До тех пор существовала версия, что 4-й реактор цел и главная задача его охладить.

Отсутствие своевременной и достоверной информации об аварии порождало многочисленные спекуляции как об уровне радиационной угрозы, так и о количестве жертв. Не было четкой картины произошедшего и спустя многие годы после катастрофы. К примеру, тележурналист Елена Масюк в 1999 году заявляла, что за 13 лет от ��учевой болезни погибло 100 тыс. человек, а от последствий Чернобыльской аварии еще 200 тыс. Даже сегодня число жертв той страшной катастрофы некоторыми оценивается более чем в миллион человек.

Жертвы

Непосредственно в момент взрыва на 4-м реакторе погиб один человек — оператор циркуляционных насосов Валерий Ходемчук (его тело так и не было найдено). В тот же день от ожогов и перелома позвоночника в медсанчасти умер еще один сотрудник АЭС — Владимир Шашенок. В течение трех месяцев после катастрофы была зафиксирована смерть еще 31 человека — почти все они ликвидаторы аварии. Летальный исход троих из них не был напрямую связан с полученной дозой радиации: двое погибли вследствие сильных травм, а один от тромбоза, явившегося результатом стресса.

Авторы статьи «Кто помог создать чернобыльский миф», опубликованной в журнале «Атомная стратегия» в июле 2004 года, отмечают, что в период с 1987 по 2004 год насчитывалось лишь 19 смертей, которые с определенной долей уверенности можно отнести к прямым последствиям аварии. Получение высоких доз облучения, по их мнению, может быть причиной еще около 4000 смертельных случаев.

Известно, что общее количество ликвидаторов аварии за все время проведения оперативных действий превысило 600 тыс. человек. Все они в той или иной степени подорвали на Чернобыльской АЭС свое здоровье. Многие из них уже умерли, однако однозначно утверждать, что причиной их смерти стали последствия от полученных доз радиации, не представляется возможным.

Ликвидаторы, как и прочие граждане, также стареют и умирают от разных причин. Согласно статистике, смертность среди них не выше, чем у других категорий населения. По данным Государственного медико-дозиметрического регистра города Обнинска, в 1997 году из каждой тысячи ликвидаторов умерло 10 человек, в то время как среди необлученного населения таких было 12. Всего же, по предоставленной Обнинским регистром информации, в течение 13 лет после аварии по естественным причинам умерло менее 30 тыс. ликвидаторов.

Среди гражданского населения наличие высоких доз облучения зафиксировано не было. В Белоруссии в мае-июне 1986 года было обследовано 11 600 человек, проживавших в подвергшихся радиоактивному заражению областях — ни одного случая лучевого поражения медиками обнаружено не было. Однако 106 человек все же пришлось госпитализировать: из них в течение последующих 12 лет по разным причинам умерло 11 человек.

Зона заражения

В наибольшей степени от последствий аварии (речь о заражении радиоактивными материалами, прежде всего радионуклидами йода и цезия) пострадала территория Белоруссии — загрязненными были признаны 23% площади республики, далее следуют Украина с 5% и Россия с 1,5%. Высокий процент загрязненности территории Белоруссии объясняется направлением ветра в первые после аварии часы. По данным ООН, 70% радиоактивных осадков выпало на территории именно этой республики. Из зоны отчуждения было отселено почти 110 тыс. человек, 6 км² земли было выведено из сельскохозяйственного использования. Треть загрязненных белорусских земель относятся к Гомельской области, но в 2012 году все они были переданы под сельскохозяйственные угодья.

После Белоруссии радиоактивное облако продолжило движение на северо-запад, дошло до Швеции, после чего распространилось на Данию, Финляндию, Германию, Австрию, Польшу, Болгарию, Грецию. Па данным западных информагентств, радиоактивные осадки выпадали на территории 17 европейских стран общей площадью 207,5 тыс. км². Радиационные вещества были обнаружены даже на Британских островах.

Как рассказывал в 1989 году глава Госкомгидромета СССР Юрий Израэль, фактически во всех странах Европы уровень загрязнений оказался крайне незначительным – не выше 1,5 кюри на квадратный километр. Для сравнения, в наиболее пострадавшем субъекте Российской Федерации Брянской области уровень загрязнения доходил до отметки 40 кюри на км². Кроме того, йод-131, выявленный на территории большинства европейских стран, имеет период полураспада 8 дней, а это значит, что через 10 таких периодов он перестал представлять какую-либо опасность.

Тем не менее в Европе поползли различные неподтвержденные слухи о последствиях катастрофы в Чернобыле, особенно были напуганы беременные женщины, которые опасались, что радиационные выбросы приведут к врожденному уродству будущего потомства. Согласно данным медицинских учреждений, в некоторых европейских странах заметно вырос уровень абортов.

По приблизительным оценкам МАГАТЭ, Чернобыль стал причиной 100—200 тыс. дополнительных абортов. Только в Греции прервать беременность из-за опасений за состояние здоровья плода решилось 2500 женщин. По словам первого заместителя директора Института проблем безопасного развития атомной энергетики Рафаэля Арутюняна, «разговоры о генетических последствиях чернобыльской катастрофы можно с полной уверенностью назвать выдумкой».

Чернобыль vs Фукусима

Авария на Чернобыльской АЭС считается крупнейшей за всю историю атомной энергетики как по числу жертв и разрушений, так по экологическому и экономическому ущербу. Тем не менее интересно сравнить ее с катастрофой, произошедшей 11 марта 2011 года на японской АЭС Фукусима-1, которой также был присвоен максимальный 7-й уровень по международной шкале ядерных событий (INES).

В обоих случаях мы имеем дело со взрывом, однако если в Чернобыле он произошел через 30 секунд после первого сигнала тревоги, то на Фукусиме спустя сутки. Японские ядерщики успели отключить реактор, благодаря чему мощность взрыва, по заявлению властей, составила лишь 10% от чернобыльской. Известный британский и российский ученый-радиобиолог Жорес Медведев обращает внимание на то, что, в отличие от Чернобыля, на Фукусиме пострадало три энергоблока и четыре хранилища радиоактивных отходов. По его мнению, мощность радиоактивных выбросов могла превышать чернобыльскую раз в 20.

По официальным данным, в Чернобыле было выброшено в атмосферу 1760 ПБк (петабеккерелей) йода-131, на Фокусиме — 500 ПБк, то есть в три раза меньше. Для сравнения: во время аварии на американской атомной электростанции Три-Майл-Айленд в 1979 году (крупнейшей ядерной катастрофе в истории США) в воздух попало лишь 560 ГБк (гигабеккерелей) йода-131 — примерно в миллион раз меньше, чем в двух предыдущих случаях!

В Японии, в отличие от СССР, не было жертв, связанных непосредственно с аварией, так как все население из района Фукусима было оперативно эвакуировано. Тем не менее японские медики зафиксировали в префектуре Фукусима пусть и незначительный, но рост числа онкобольных. ВОЗ предупреждает, что со временем их количество может заметно увеличиться. В группе риска молодые люди не старше 20 лет.

Основная часть работ по предотвращению последствий аварии на Чернобыльской АЭС была выполнена в течение двух лет: за 10 дней была возведена дамба на реке Припять, за 206 дней над аварийным энергоблоком вырос саркофаг. ��а Фукусиме процесс ликвидации последствий катастрофы длился дольше: только к осени 2015 года была отстроена защитная стена, о монтаже саркофагов над разрушенными реакторами, по мнению специалистов, можно будет говорить не раньше 2020 года — слишком высокое радиационное поле пока не позволяет вести там какие-либо работы.

[gadskipapa]

Чернобыль. Кровли третьего энергоблока

New Post has been published on https://yastalker.site/2025/04/28/chernobyl-krovli-tretego-energobloka/

Чернобыль. Кровли третьего энергоблока

В один из декабрьских (86-го) вечеров в коридоре чернобыльского общежития меня остановил Эрих Александрович Кокин.

– Андрей, есть разговор…

Э. А. Кокин был инженером строящейся Горьковской атомной станции теплоснабжения (АСТ). Он был командирован в Зону осенью 1986 г. по вызову зам. директора ЧАЭС В. И. Горохова, и также, как и мы, работал в подчинении В. И. Горохова, занимаясь работами, связанными с консервацией города Припяти. В декабре широкомасштабные работы по дезактивации города Припяти закончились. Мы, как и В. И. Горохов, готовились к отъезду из Зоны.

К тому времени поля в Зоне заметно снизились, отчасти этому способствовал выпавший снег, прикрывший истерзанную радиоактивную землю. И в Зону понаехало множество совсем других ликвидаторов. Пр�� них еще скажет В. И. Горохов в своем интервью Александру Болясному, про ликвидаторов “первой волны” и последующих:

“…Когда по предложению союзного министра Славского Правительственной комиссией было решено начать дезактивацию и запускать в работу системы тепличного хозяйства для организации радиобиологических исследований, которые возглавил Николай Павлович Архипов и занимается этим по сей день, то мы не могли найти ни одного листа технической документации. И получить помощи ни от службы главного архитектора Припяти, ни от других хозяйственных подразделений тоже не могли. Даже топографические карты города, его инженерных сетей таинственно исчезли.

К счастью, влияние тех чинуш не явилось определяющим. Всё же большинство «ликвидаторов» той первой волны лета 1986 года, которые работали там вплоть до закрытия «саркофагом» разрушенного реактора, – люди стоящие. Каждые 15 суток менялись вахты постоянных работников. Добровольцы-прикомандированные приезжали на два месяца с направлениями «Союзатомэнерго». Это были не случайные люди, а отобранные из числа множества желающих. Знаете, сколько тысяч, а не сотен, было обращений с просьбой направить на работу по ликвидации аварии? Да в каком патриотическом стиле они написаны! У меня такие письма сохранились. Те первые «ликвидаторы» напоминают мне медбратьев и медсестер военного времени, которые перевязывали кровавые раны и останавливали теплую, живую кровь раненого. А вот из тех, кто попал сюда в последующие годы, оказалось, многие напоминают белых червей, для которых гной раны стал кормом и средой обитания. Конечно, я имею в виду не тех, кто был и находится там ныне по профессиональным интересам, а только тех, кто устроился туда единственно ради больших денег и чтобы получить льготную пенсию…”.

Он прав полностью. Один штрих. Когда мы уже готовились к отъезду, был такой случай. Сидим в своей комнате в штабе в Припяти. У нас был телевизор, магнитофон катушечный (мы часто слушали “Лунную сонату” Бетховена в современной обработке, очень красивой неклассической аранжировке), чайники электрические – все жители подарили, так как это все сильно “светило”. Они дарят, мы не берем – говорим нам нельзя, примут за мародерство. Они обижаются, даже плачут некоторые. И мы с них брали тогда письма дарственные, что бы в случае необходимости доказать, что это подарок от жител��й. Нас, конечно, знало огромное количество и милиционеров в том числе, но люди столь часто менялись, приезжали новые, что ко всему надо было быть готовым. А на стене у нас висела красивая репродукция картины “Последний день Помпеи”. Очень к месту была…

Вдруг заходит к нам какой-то упитанный боров, в комбинезоне с иголочки, видно, что в “грязных” местах не бывает (мы-то постоянно одежду меняли, и она хуже, чем у зэков, была). Я его не знаю совсем, видно, что только приехал. И с ним еще один. И боров, не поздоровавшись даже с нами, начинает тыкать толстым пальцем в магнитофон, телевизор, т. е. указывает, что надо взять… Наши обалдели, они привыкли, что нас уважали. Вот этот боров – из второй волны ликвидаторов. Мы ему конечно не дали забрать ничего, послали куда подальше.

Что касается первой волны, большинство их не за деньги и прочее работали, хотя по тем временам платили там немало. Вот пример. Оплата там пропорционально зависела от оклада. А оклад брался так – если твоя должность на “Большой земле” по сравнению с должностью в Зоне выше – берется он, а если в Зоне ты занимаешь более высокую должность, то надо соответствующие бумаги оформить, и будешь больше получать по окладу, соответствующему твоей должности в Зоне. Так вот, у меня за восемь месяцев непрерывной работы в Зоне просто не нашлось времени эти бумаги оформить. Не до этого было. И наши рядовые работники многие гораздо больше меня получили, несмотря на то, что по времени командировки в Зоне были значительно меньше меня, потому что у них минсредмашевские оклады были, а у меня – старшего инженера института политехнического. И у многих других ликвидаторов такое же отношение к деньгам было, т. е. не ставили деньги во главу угла.

Мы завершали работы в Припяти и готовились к отъезду. Большинство наших ребят уехали в Горький, а к нам приехали четверо новеньких: трое инженеров с соответствующим опытом и один начальник Службы радиационной безопасности одного из оборонных предприятий. Опыта работы в Зоне у них не было, и мы с оставшимися ребятами им этот опыт передавали. С вновь прибывшими я рассчитывал завершить все дела, сдать бумаги и отбыть в Горький на специально вызванной машине (у нас было много своих приборов, да и щенка припятского хотелось забрать).

Вернемся к разговору с Э. А. Кокиным. Он продолжает:

– Андрей, как у тебя сейчас с работами по Припяти?

– Завершаем потихоньку, уезжаем скоро…

– Андрей, тут такое дело… Ты что-нибудь знаешь о кровле третьего энергоблока?

…Знаю ли я… ��. А. Кокин приехал в Зону осенью 86-го. И не знал, что я к тому времени еще в июле 86-го с двумя своими разведчиками успел поработать на кровле в составе группы радиационной разведки отставного капитана атомной подводной лодки Спасенникова. Мы только начинали тогда… Это был в полном смысле этого слова радиационный ад. Более высоких полей в Зоне не было практически нигде. Даже во многих местах внутри саркофага поля были значительно меньше… Все, что вылетело из реактора, попало, если не в воздух, то на эту кровлю и на промплощадку ЧАЭС. Но на промплощадке все это убирали не вручную, а в основном защищенными ИМРами (ИМР – инженерная машина разграждения, своеобразный мощный бульдозер на базе танка). А на кровле нельзя было ими убирать, проломит ИМР кровлю собственным весом, да и не развер��уться ему там. Можно сказать, фактически куски активной зоны реактора на этой кровле валялись, “светя” кое – где десятки тысяч рентген в час. Мы же тогда буквально разрывались между кровлей и Припятью. В конце концов, мне пришлось сделать выбор в пользу Припяти, так как необходимо было руководить отрядом… Да и людей в Припяти тоже не хватало…

– Знаком немного… Начинали там в июле еще со Спасенниковым…

– Да ты что?! Какая удача! Значит так, Андрей, слушай меня внимательно. Сегодня меня Правительственная комиссия назначила руководителем уже созданной сводной команды по дезактивации кровли, состоящей из шахтеров и “партизан”, у них подчиняющиеся мне свои начальники. Нужны ОЧЕНЬ опытные разведчики – дозиметристы. А их нет…

– А они что, шахтеры и “партизаны”… УЖЕ работают? БЕЗ РАЗВЕДКИ???

Э. А. Кокин отвел взгляд в сторону.

– Андрей, ничего пока не знаю… Я же только что назначен… Ты можешь со своими завтра выйти на кровлю?

О том, чтобы использовать наших “обстрелянных” Зоной парней на кровле нечего было и думать. Во-первых, многие уже уехали, во-вторых они уже были “засвечены” дальше некуда. И устали все крайне. Даже мой заместитель Володя Кузнецов, всегда горевший работой, “загулял” в компании с каким-то полковником и разъезжал с ним на его УАЗе по всей Зоне, наводя шороху. Ну, не без радиопротектора, конечно. Находил вместе с полковником бардак, где угодно, в командах, которые им не подчинялись и никакого отношения к ним не имели, и “вставлял фитиля”. Полковник присоединялся со своим громким командным голосом. И, видимо, Зона что-то делает с человеком, такое, что никому в голову и не приходило их с��росить, кто такие, откуда и почему командуют. Все “брали под козырек”, даже немаленькие начальники. А они (Володя с полковником) все меня в баню тянули. Привезли мне в подарок эксклюзив – зимний камуфляжный комбез. Намекали про девчонок в бане – мол, надо проверить, не повлияла ли радиация. Когда я отказывался, обижались, ну полковник – не то чтобы сильно, а Володя – до слез. В общем, я не мешал ему куражиться…

Итак, у нас было четверо новичков, не имевших опыта работы в Зоне, не говоря уже о кровле. Впоследствии произошло следующее. Когда я рассказал, где им предстоит работать, один из инженеров, узнав про уровни полей, сразу сказал честно, что на кровлю не пойдет, так как боится (хотя ему было уже под пятьдесят и детей делать он не собирался). Говорит: “Но вы меня не откомандировывайте, вам буду мамой родной, все для вас буду делать”. Стирал нам там, в общежитии убирался – тоже полезное дело. Мы ему благодарны были, потому что работали иной раз по восемнадцать часов в сутки, и когда приходили в общежитие просто сразу падали. А начальник, выйдя со мной один раз в 7001-е помещение под кровлей зоны “М” (прямо из его потолка выходит девятиметровая в диаметре всему миру знакомая труба Чернобыльской станции) и увидев зашкаливший на последнем диапазоне ДП- 5В, срочно уехал, сославшись на необходимость личного руководства Службой на его предприятии. Наверное, на самом деле была такая необходимость…

Правда инженер этот и его начальник и после меня туда еще ездили, уже в относительно спокойные годы. Кстати, оба сейчас орденоносцы – единственные из нашей группы…

Двое оставшихся – Коля Миронычев (ныне покойный) и мой ровесник Витя Пуреховский – с декабря 1986 и до февраля 1987 года включительно прошли со мной через ад на кровле. Пусть земля тебе будет пухом, Коля… Витя, живи долго…

Отвечаю Э. А. Кокину:

– У меня только новички. Для кровли – их надо учить. Научу – выйдут. А остальные “засвечены”. Поэтому завтра сам пойду, посмотрю, что да как.

О своей дозе я уже не думал. Не хотелось думать – не считая бэта и внутреннего облучения, она (по самым заниженным подсчетам) уже далеко перевалила за 300 рентген… Но я знал, что такое работать на кровле без разведки… Это – смерть. Точно. К сожалению, выяснилось, что появился я там поздно… Шахтеры работали без разведки УЖЕ ДВЕ НЕДЕЛИ…

В 1988 году я читал в газете “Известия” статью о первом из ��вух бригадиров шахтеров Валентине Самбурском (второй бригадир сменил первого уже при мне, когда шахтеров заменила приехавшая вторая группа. Ей повезло больше, мы уже работали в то время на кровлях и, помимо тщательнейшей радиационной разведки, сами убирали наиболее опасные источники излучений, только после этого к работам допускались шахтеры и “партизаны”). Судя по фактам в статье, Валентин уже умирал. Валя, все равно верю что ты жив… живи долго!

Э. А. Кокин вздохнул с облегчением.

– Значит, завтра едем.

… К декабрю 86-го значительная часть высокоактивных отходов (ВАО) была убрана с кровли группами Самойленко, Спасенникова, Юрченко и “партизанами” под руководством генерала Тараканова. Однако убраны были далеко не все ВАО, а сама прикипевшая к бетону кровля вообще не убиралась, содрать ее никак не получалось. Кроме того, произошло следующее: когда ВАО группами Самойленко-Юрченко-Тараканова убирались с кровли зоны “М” (площадка кровли непосредственно под трубой третьего энергоблока) в саркофаг через отверстие (пролом) в кровле, значительная часть ВАО, как выяснилось, попала не в саркофаг, а в расположенное прямо под кровлей 7001-е помещение, до этого бывшее относительно чистым, хоть и был в нем неслабый фон вследствие “светивших” сверху кровель зон “Л” и М”. Произошло это вследствие ошибки при установке лотка в саркофаг – между ним и краем отверстия в кровле было свободное пространство размером не менее 30–35 сантиметров, через которое сбрасываемые ликвидаторами с кровли ВАО и попадали в это помещение, а не в саркофаг. И, помимо самой кровли, нам пришлось иметь дело еще и с образовавшимся в результате в 7001-м помещении жутко “светившим” немаленьким скоплением ВАО, скоплением, “светившим” едва ли не больше самой кровли, поскольку значительная масса ВАО многими сотнями ликвидаторов была собрана в одну опасную кучу.

У нас был взвод “партизан” плюс еще полвзвода шахтеров. Шахтеров первой группы, которым уже нельзя было работать… Но учить проще было двух прибывших в группу инженеров – у них была необходимая базовая подготовка и они, по крайней мере, знали, на что идут… Начинаю: “Вы знаете, что мощность вблизи локальных мощных источников очень сильно зависит от расстояния до них. Так вот, здесь не просто очень, а очень… Счет – на десятки тысяч рентген в час … Дальше – защита временем. Любую нашу операцию следует стремиться выполнить за доли секунды!

Все эти наши операции, о которых я сейчас говорю, относятся к разряду особо опасных. Конечно, не любую из них мы сможем выполнить за доли секунды. Но стремиться к этому – к максимальному сокращению времени на операцию – следует всегда.

Вот, предположим, мы имеем ТВЭЛ. Несмотря на дик��е поля от него, их не чувствуешь, не ощущаешь. Бояться ТВЭЛов не надо. Если страхом не управлять, он ничего не дает, кроме вреда, и к тому же повышает вероятность лучевки, вы об этом знаете. Но не менее страха опасно и другое – притупление чувства опасности. А как негативных последствий страха, так и негативных последствий притупления чувства опасности ни в коей мере не следует допускать. Возможно, вы не сможете полностью избавиться ни от страха, ни от притупления чувства опасности. Парадокс в том, что при наших операциях оба этих чувства – и страх, и притупление чувства опасности – могут сосуществовать одновременно, т. е. в одно время у одного и того же человека. Этими чувствами надо научиться управлять. Имея дело с ТВЭЛом, представьте себе на его месте до невообразимой степени раскаленную, пышущую страшным жаром болванку, таким сильнейшим жаром, которого и не бывает в природе, от которого болванка в принципе должна даже не расплавиться, а испариться. Но мы для корректности условно имеем дело с болванкой из особого материала, которая не испаряется. Которая пышет таким жаром, от которого легко загорается одежда и обугливается кожа. От которого не спасают никакие защитные средства. От которого не спрячешься, отвернув лицо. Единственные способы защиты – защита временем и защита расстоянием…”.

Так вот я их учил. Меня в свое время так не учил никто, учился я сам во время выполнения операций на кровле в июле 86-го, хотя надо сказать, что такие основные принципы, как защита временем и защита расстоянием, были известны давно, и придуманы не мной, а задолго до меня. Выстраданы, можно сказать, большой кровью. Нам о них, конечно же, рассказывали во время спецподготовки группы, хотя людям, проводившим эту спецподготовку, и в голову не могло прийти, что мы будем чуть ли не голыми руками, пользуясь лишь баграми и чем-то на��одобие, а то и просто лопатой, убирать облученные реакторные ТВЭЛы. То есть эти основные принципы – защита временем и расстоянием – были известны уже несколько десятилетий. И тем более странным и страшным казалось повальное, массовое нарушение этих прописных истин на примере тех же “свинцовых доспехов” – нарушающих принцип “защиты временем”. Но одно дело эти принципы знать и совсем другое – применить их на практике, работая с тем же ТВЭЛом. Поэтому и требовалось учить наших “зеленых” ликвидаторов, совсем не “зеленых” по меркам мирного времени…

“… Рассматриваем вопрос: тактика передвижения в сверхвысоких полях. Эта наука родилась здесь, на кровле ЧАЭС. По всей видимости, до этого считалось, что такой необходимости никогда не возникнет, несмотря на то, что, как вы знаете, наша страна усиленно готовилась в том числе и к ядерной войне. Тем не менее, несмотря на это, считалось, что в тех полях, о которых мы говорим сейчас, человеку находиться просто нельзя – об этом говорит хотя бы отсутствие переносных приборов, позволяющих эти сверхвысокие поля измерять. Предел ДП-5В – 200 рентген в час, КДГ-1 – 1000 рентген в час.

Из этого следует ответ на вопрос, почему мы говорим именно о тактике передвижения в сверхвысоких полях, а не о тактике безопасного передвижения в сверхвысоких полях? Потому что возможностей безопасного передвижения в сверхвысоких полях просто не существует. Любое, даже самое грамотное передвижение в сверхвысоких полях, всегда очень опасно. Поэтому наши работы на кровле в любом официальном отчете всегда именуются как особо опасные. Хотя у нас в официальных документах никогда не любили преувеличивать опасность, скорее, наоборот. К примеру, даже выполнение нашей группой осенью 86-го разведок “Рыжего леса” и промплощадки не относится официально к особо опасным работам.

Сейчас мы будем говорить о том, как за счет грамотного передвижения эту опасность можно существенно снизить. Любое передвижение в сверхвысоких полях (я буду намеренно повторять это словосочетание, потому что вы должны постоянно отдавать себе отчет именно в том, что вы двигаетесь в сверхвысоких полях, где нельзя исключать возможность получения смертельной дозы за доли секунды. Это может случиться при совпадении двух событий: неудачное стечение обстоятельств и ваша ошибка), повторяю, любое передвижение в сверхвысоких полях должно быть подчинено двуединой цели – решению поставленной задачи с одновременным сохранением вашей жизни. В ряде случаев собственно передвижение не носит самостоятельного характера, а осуществляется в целях выполнения какой-либо операции. Сегодня мы будем говорить только о передвижениях, операциями займемся позже.

Прежде всего надо уяснить суть поставленной задачи. Не должно быть такого, как было однажды: “партизан”, выйдя на крышу, побежал не куда требовалось, а в прямо противоположную сторону, потерял ориентировку, заметался, упал на кучу графита. То есть сначала – четкое уяснение сути задачи. Безусловно, оно возможно только в привязке к месту работ. Зачастую нет возможности изучать его визуально, запоминается, к примеру, только по чертежу или плану.

Второе – после уяснения сути задачи следует четко оценить свою способность к ее выполнению. При малейшем отклонении по состоянию здоровья, даже слабой простуде или ином недомогании, либо просто при ощущении сомнений в возможности выполнения задачи от ее выполнения следует отказаться. Так надо, это не трусость.

В зависимости от поставленной задачи целей передвижения может быть две: просто передвижение из точки А в точку Б (к примеру, проводка относительно безопасным маршрутом группы людей) либо передвижение в целях разведки. На первых порах особенности передвижения у вас в зависимости от этих двух целей будут различаться. Впоследствии, с приобретением опыта, вы научитесь двигаться одинаково, вне зависимости от поставленной задачи.

Ест��ственно, что при любой разведке исключаются любые записи – это лишнее время. Все держится в голове и отражается на бумаге сразу же по возвращении.

Вот смотрите. Сегодня я выполнял разведку кровли зоны “Н”. Уровни там на момент проведения разведки 120 – 130 рентген в час, ТВЭЛов нет. Сразу говорю, то, что ТВЭЛов не было на момент разведки, не означает, что их нет сейчас или не будет. Вполне могли свалиться с зоны “М”, к примеру. Поэтому, несмотря на уровни 120 – 130 рентген в час, передвижение по зоне “Н” относится к передвижению в сверхвысоких полях, несмотря на то, что сейчас мы не рассматриваем перемещение в 7001-м помещении, через которое вы двигаетесь до выхода на кровлю зоны “Н”. Как вы знаете, в связи с наличием скопления ВАО поля в 7001-м помещении в отдельных местах на порядки превышают поля на зоне “Н”. Задачей разведки являлось измерение МЭД вдоль линейного участка кровли, которую предполагается сдирать ножом шахтной скреперной лебедки. Исходя из принципа защиты временем, движение должно осуществляться с максимально возможной скоростью. Эта скорость ограничивается инерционностью прибора ДП-5В. Вы можете быстро пробежать маршрут, но при этом не сможете померить поля. На точное измерение МЭД прибором ДП-5В уходит несколько секунд. Это недопустимо долго, и мы не можем себе этого позволить. Постепенно Вы должны научиться определять мощность, не дожидаясь конца движения стрелки, тем более, что стрелка движется быстро только вначале, потом ее движение замедляется. Потом вы научитесь достаточно точно оценивать мощность практически в начале движения стрелки по скорости ее движения.

Итак, двигаясь в 7001-м помещении по направлению к выходу на кровлю зоны “Н”, я подбегаю к нему, вываливаюсь из отверстия, и сразу же фиксирую взглядом движение стрелки, одновременно меняя вокруг себя положение датчика – быстрое движение стрелки может свидетельствовать о появлении ТВЭЛов. Сегодня этого не было, и я переношу датчик к первой точке измерения МЭД – к поверхности кровли у выхода. Поверхности кровли не касаться – это может “загрязнить” датчик и исказить результаты последующих измерений. На приемлемо точную оценку МЭД у меня уходит секунды полторы. Далее возникает вопрос выбора следующей точки измерений. Поскольку задачей является измерение МЭД вдоль всего линейного участка кровли, в обычных условиях я мог бы не торопясь произвести последовательные замеры через каждые, допустим, полметра. Но мы работаем в условиях сверхвысоких полей и не можем себе этого позволить. Как же быть? Давайте задумаемся: мы произвели измерение в первой точке. И есть ли смысл производить измерение в точке через полметра, если мы знаем, что МЭД там такая же? Конечно, нет! А как узнать, что она такая же? А это покажет движение стрелки в процессе вашего передвижения вдоль линейного участка кровли. То есть принцип такой: после первого замера вы начинаете перемещаться и следите за стрелкой, пока она не начнет движения. Начало движения означает изменившуюся МЭД. В этом случае вы останавливаетесь (впоследствии вы научитесь не останавливаться, а просто замедлять движение) и производите следующий замер. Одновременно фиксируете в памяти место этого нового замера и, конечно же, показания прибора. Таким образом вы проходите весь участок. Дойдя до края крыши, поворачиваете обратно. Но двигаясь обратно, также следите за стрелкой, поскольку даже за период вашего перемещения поля могли измениться, к примеру, вследствие появления ТВЭЛов. Кроме этого, измерения в процессе обратного движения могут быть использованы для уточнения в памяти результатов предыдущих измерений.

Теперь вопрос: чем отличается перемещение, когда его целью является не разведка, а просто передвижение из точки А в точку Б? Ответ: ничем, кроме того, что в этом случае не обязательно фиксировать МЭД вдоль маршрута. То есть я могу не дожидаться окончания либо замедления движения стрелки ДП- 5В, прибор просто используется для выбора наименее опасного маршрута либо контроля передвижения по наименее опасному маршруту, а не для точных замеров. При этом, как я уже говорил, когда вы научитесь определять МЭД по скорости движения стрелки, разница в тактике передвижения при разведке или в ее отсутствие пропадает. К последнему следует добавить, что и при отсутствии поставленной задачи разведки фиксировать в памяти МЭД вдоль маршрута полезно, если, конечно, это не замедляет скорость перемещения, поскольку лишняя информация не повредит никогда.

… При внезапном обнаружении – визуальном либо по показаниям прибора, фиксирующего резкое увеличение МЭД – фрагментов ТВЭЛов или ТВС (тепловыделяющая сборка, применительно к данному случаю рассматриваемая как совокупность ТВЭЛов), следует: немедленно прекратить выполнение любой операции, по возможности точно зафиксировать в памяти расположение обнаруженных фрагментов ТВЭЛов или ТВС (фрагменты ТВЭЛ��в или ТВС далее для краткости именуются ТВЭЛы), а также показания прибора в последних точках замеров перед обнаружением фрагментов и расположение этих точек, после чего немедленно возвратиться в место расположения группы.

По возвращении в место расположения группы разрабатывается план операции по локализации обнаруженных фрагментов, которая в общем случае может включать в себя несколько стадий, выполняемых разными разведчиками.

План операции разрабатывается исходя из принципов защиты временем и расстоянием, преследуя основной целью минимизацию получаемой личным составом дозы облучения с одновременной гарантией выполнения поставленной задачи. При этом учитывается, что получаемая доза облучения всегда прямо пропорциональна времени выполнения операции и уменьшается с увеличением расстояния от места расположения личного состава на всех стадиях выполнения операции до ТВЭЛа, причем зависимость эта заранее неизвестна, поскольку ТВЭЛ, в общем случае, недопустимо считать точечным источником. Если расстояние от места расположения личного состава до ТВЭЛа на всех стадиях операции значительно (в двадцать и более раз) превышает размеры самого ТВЭЛа – зависимость допустимо считать обратно пропорциональной квадрату расстояния. В противн��м случае следует установить данную зависимость по результатам замеров МЭД, получаемых в том числе путем проведения при необходимости дополнительной разведки, план которой разрабатывается отдельно. При установлении данной зависимости следует учитывать, что мощность излучения в точках замера на кровлях ЧАЭС складывается не только из мощности, создаваемой обнаруженным ТВЭЛом, но и иными располагающимися как рядом, так и вдалеке высокоактивными источниками, в том числе самой кровлей, что в значительной степени осложняет установление данной зависимости. После установления зависимости разрабатывается план операции, после чего производится инструктаж участников операции, и мы приступаем к ее выполнению…”.

x x x

Итак, с декабря 1986 по февраль 1987 года включительно наша группа работала в составе очередной сводной команды по дезактивации кровли третьего энергоблока. Правительственной комиссией тогда была поставлена задача – дезактивировать кровлю, а, попросту говоря, содрать прикипевшие во время взрыва и пожара высокоактивные отходы (фактически содрать саму кровлю, к которой намертво прикипели во время пожара, да и просто валялись куски ТВЭЛов, графит и прочая жутко “светившая” дрянь) на кровле третьего блока ЧАЭС шахтными скреперными лебедками. В этот период руководил общим ходом этих работ назначенный Правительственной комиссией нижегородец (тогда горьковчанин) Эрих Александрович Кокин. Даже летом содрать кровлю не получалось, а уже зима, и прикипевшая во время пожара к бетону когда-то называвшаяся “мягкой” кровля еще и промерзла. В оперативное подчинение Э. А. Кокина входили тогда три группы – украинских шахтеров, Министерства обороны и наша. Поля в некоторых местах так называемого 7001-го помещения (прямо из его потолка выходит девятиметровая в диаметре труба ЧАЭС) составляют ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ РЕНТГЕН В ЧАС. В 7001-м, откуда мы выходим на кровлю, на самой границе третьего энергоблока и объекта “Укрытие” (саркофага), скопилась значительная часть всего выброшенного взрывом из реактора. Таких полей не бывает и в районе эпицентров ядерных взрывов (не рассматривая, безусловно, мгновенное излучение в сам момент взрыва), так как ни одна атомная бомба не дает и сколь-либо заметной даже доли процента той массы высокоактивных продуктов деления, которую выбросил чернобыльский взрыв.

Зафиксированная мощность гамма-излучения сразу же после взрыва нашей первой бомбы (по мощности аналогичной Хиросимской) в эпицентре взрыва составила немногим более 1800 рентген в час. Это точные данные. “Всего” тысяча восемьсот рентген в час! Сразу же после взрыва. Страшная мощность, более чем в девять раз превышающая верхний порог ДП-5В. (Предел штатного армейского ДП-5В, предназначенного в том числе для работы в зоне ядерного взрыва – ДВЕСТИ РЕНТГЕН В ЧАС.) И такая она была СРАЗУ ЖЕ ПОСЛЕ ВЗРЫВА, когда значительную часть мощности создают короткоживущие радионуклиды, период полураспада которых составляют дни и часы, и еще меньше есть, т. е. эта мощность 1800 рентген в час очень быстро падает, и уже через считанные часы несравнимо меньше будет. И вот сравните с ситуацией на ЧАЭС, с мощностью полей в 7001-м и на кровле, ну и в местах скопления топлива в саркофаге конечно, СПУСТЯ МЕСЯЦЫ ПОСЛЕ ВЗРЫВА – ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ РЕНТГЕН В ЧАС (поэтому что творилось на ЧАЭС В МОМЕНТ ВЗРЫВА – и мне сложно предположить). В таких полях нет места живому и “горит” электроника (в смысле – отказывает, выходит из строя). Роботы на кровле все очень быстро выходили из строя, поэтому и работали исключительно люди.

В функции нашей группы входила радиационная разведка, планирование маршрутов и удаление наиболее опасных источников излучений, только после этого на маршрут выходили менее подготовленные шахтеры и солдаты. Переносных приборов для радиационной разведки в таких условиях не существует, а проводить ее надо. Требовалось до миллиметра и до долей секунды планировать маршруты осуществляемых операций в условиях очень сильной неравномерности полей, так называемых “прострелов” (к примеру, в месте, где стоишь, – 30 рентген в час, а протяни вперед руку на локоть – уже 3000 рентген в час). Сначала мы приспосабливались ориентироваться по скорости, с которой на последнем диапазоне зашкаливает стрелка ДП-5В. Потом из стационарного в переносной сами переделали ИМД-21Б, позволявший измерять поля до сорока тысяч рентген в час, который предназначен для измерений мощности гамма-излучения в районе ядерных испытаний. Обычно он устанавливается в защищенном бункере и двухсотметровым кабелем связан с датчиком. Этот прибор выменял для нас на списанный ДП-4 у дозиметристов УС-605 (строителей саркофага) один из сотрудников Академии наук Украины. Мы нашли для ИМД-21Б переносной блок питания, обрезали кабель до шести метров, датчик прикрутили к водопроводной трубе и с помощью получившейся конструкции проводили разведку. Когда в марте 1987 г. уезжали, подарили эту конструкцию обратно в УС-605, уже новой смене дозиметристов.

Предполагаю, что меня, возможно, будут пытаться обвинить в преувеличении мощности полей на кровле (в десятки тысяч рентген в час). В приводимых ниже источниках максимальная цифра в книге В. И. Комарова – пятнадцать тысяч рентген в час. Да и то эта книга, как указывается, неопубликована… А единственное известное мне упоминание о десятках тысяч рентген в час, которое я встречал, кроме моих ранее опубликованных воспоминаний, это вступительная статья к первому тому двухтомника о нижегородских ликвидаторах (Память о Чернобыле. Нижегородцы – ликвидаторы последствий катастрофы: в 2 т. – Н. Новгород: Изд-во ННГУ им. Н. И. Лобачевского. 2007. Т. 1), написанная Э. А. Кокиным. Он знал результаты наших измерений, поскольку руководил ��водной командой “чистильщиков” кровли, состоявшей из шахтеров, моей группы и “партизан” под командованием полковника (из офицеров был еще военврач-подполковник, тоже кстати нижегородец, тогда горьковчанин. К сожалению, не знаю его последующей судьбы, и в упомянутом двухтомнике его нет…).

И в связи с этим мне хотелось бы привести небольшой расчет, основываясь на описанном ниже примере с “соринкой” на 500 рентген в час (такая “соринка” упала из пучка ТВЭЛов, по всей видимости фрагмента ТВС, в ходе одной из наших операций на бетонный пол 7001-го помещения под трубой третьего энергоблока на границе с саркофагом. Эта “соринка” была настолько мала, что ее вообще не было видно, то есть визуально она была неразличима, но убрать ее не получалось, сколько ни скребли мы бетон. До этого там было пять рентген в час, а как упала “соринка” – стало пятьсот рентген в час. Снизить мощность удалось до пятидесяти рентген в час, завалив это место кучей свинца высотой более полуметра).

“Соринка” была настолько мала, что ее не было видно. Значит, ее можно с большой степенью точности считать “точечным” источником, мощность гамма-излучения от которого опять же с большой точностью описывается зависимостью, обратно пропорциональной квадрату расстояния.

МЭД от “соринки” на расстоянии сантиметров пятнадцати (учтите, что я вдобавок консервативен и еще специально занижаю расстояние!) была пятьсот рентген в час (с “десятками” и “единицами”, конечно, то есть пятьсот с чем-то – но они не важны да и не помню я их).

Теперь вопрос – если МЭД от “точечного” источника пятьсот рентген в час на расстоянии 15 см – сколько на расстоянии ОДНОГО сантиметра будет?

500 * 152 = 112 500 рентген в час…

Сто двенадцать тысяч пятьсот рентген в час!

И даже, если считать, что зависимость “немного не такая”, то уж не настолько она “не такая”, чтобы в разы исказить результат…

Следующий вопрос: “соринка” вывалилась из пучка ТВЭЛов. Он, можно сказать, большей частью из таких “соринок” и состоял. Вопрос: какая мощность будет, если вывалится тысяча подобных “соринок”? Думаю, и дискуссии на этом закончатся.

Вообще же, когда в той обстановке речь шла о десятках тысяч, да и о тысячах рентген в час, это означало, что рядом лежат локальные источники – облученное ядерное топливо. А вблизи локальных источников мощность полей очень сильно зависит от расстояния до них. По результатам конкретных наших замеров мощности полей на расстоянии сантиметров могли отличаться в сотни раз… Не считая мощнейшего бэта-излучения, которое, как отмечалось выше, на кровлях вообще не измеряли. Поэтому в ходе операций в районах скоплений топлива нельзя было исключать вероятности получения смертельной дозы либо радиационных ожогов за доли секунды.

Поэтому и встречаются во многих книгах о ликвидации последствий аварии на ЧАЭС утверждения типа “если наступить на ТВЭЛ, можно и б��з ноги остаться”. Если бы ТВЭЛ – на его поверхности – “светил” 15000 рентген в час (как отмечалось выше, это максимальная указываемая в известных мне источниках – за исключением источников, приводящих данные наших замеров – мощность полей на кровле), какую дозу получит на ступню наступивший на него? Предположим даже, что он не просто наступил, а стоит на ТВЭЛе целую секунду:

15000 рентген в час * 1 с = 15000 рентген в час * 1/3600 часа = 4,17 рентгена.

Не только радиационного ожога, а вообще никаких последствий не будет! Можно и дольше постоять…

А радиационные ожоги возникают, как известно, при получении на локальные участки доз, измеряемых тысячами рентген…

Цитаты про то, что будет, если наступить на ТВЭЛ:

Юрий Николаевич Щербак. “Чернобыль” (Москва, 1991, http://www.x-libri.ru/elib/sherb000/00000133.htm)

“… Я был в белом комбинезоне, белой шапочке. Там по-другому нельзя. Все эти дурацкие истории про свинцовые штаны – ерунда. Фантома можно послать на небольшое расстояние, метров на 15-20. Больше человек в таком одеянии не пройдет. Одни только свинцовые трусы весят двадцать килограммов. А мне нужна была подвижность. Я теперь имею опыт – ни в каких свинцовых штанах на высокие уровни никогда не пойду.

В общем, залез я туда наверх, чтобы все рассмотреть, запомнить все уровни. “Уоки-токи” у нас появились позднее, когда Самойленко на крыше побывал. Да они и не нужны были, некогда было говорить. И вот когда я на эту площадку влез, первое чувство – чисто интуитивное: здесь стоять нельзя. Здесь опасно. Я прыгнул, проскочил метра три вперед, смотрю – уровень пониже. Единственный прибор, которому я поверил, – это ДП-5. Жизнь свою ему доверял. Потом, после первого путешествия я иногда брал с собой два прибора, потому что однажды один соврал.

Как оказалось потом, я правильно вперед прыгнул, потому что под этой площадкой, куда я вылез, лежал кусочек твэла. Только не такой, как описывают некоторые ваши коллеги по перу… Один из них написал, что перед героем лежал 20-килограммовый твэл! Вы вообще знаете, почему не может быть 20- килограммового твэла?

– Юлий Борисович, ну откуда мне, врачу, знать это?

– Твэл (тепловыделяющий элемент) – это трубочка толщиною с карандаш, длиною три с половиной метра. А обломки твэла разной длины, они же ведь покорежены. Трубка сама из циркония, это серый такой металл. А на крышах – серый гравий. Поэтому обломки твэла лежали как мины: ТЫ ИХ Н�� ВИДЕЛ. Невозможно было их отличить. Только по движению стрелки – ага, вот она пошла! – соображал. И отпрыгивал. Потому что, если бы стал на этот самый твэл, то мог бы и без ноги остаться…”

(А. М. – ТВЭЛ РБМК несколько потолще карандаша. То есть в этом рассказе небольшая неточность. ТВЭЛ РБМК 13,5 мм – в нормальном состоянии, а после взрыва разбросанные ТВЭЛы, вероятно вследствие распухания, были примерно 15 мм диаметром. Я их лично собирал и выбрасывал в саркофаг. Так что ошибиться не могу).

Артур Шигапов (Чернобыль, Припять, далее Нигде. – М.: Эксмо, 2010. С. 49):

“Первыми в самое «пекло» шли дозиметристы, настоящие сталкеры, составляя карты местности. Радиационный фон не был однородным – при общей картине от 200 миллирентген попадались точки, где приборы показывали жесточайшие 400 рентген в час. Причиной тому служили куски топлива, замаскированные грязью или битумом. Наступи на такой «подарок» – и можно остаться без ноги”.

Теперь я полагаю, что после примера с ТВЭЛом меня могут обвинить в обратном – а именно, в занижении мощности полей на кровле. Итак, по данным наших измерений, в ряде мест она составляла десятки тысяч рентген в час. А на примерах с ТВЭЛами можно предположить значительно большую мощность гамма-излучения – на поверхности ТВЭЛа. Может, так оно и было – на поверхности. Но когда я говорю об измерениях в десятки тысяч, надо учесть, что эти измерения всегда проводились не на поверхности, а на некотором расстоянии от тех же ТВЭЛов. В том числе и по той причине, что никакой серийный прибор на поверхности точно мощность гамма-излучения не измерит – сказываются геометрия датчика и геометрия поверхности. Чтобы точно измерить МЭД даже на расстоянии одного сантиметра от поверхности геометрические размеры датчика должны быть гораздо меньше этого одного сантиметра. А таких серийных приборов не существует…

x x x

Замысел состоял в том, чтобы содрать прикипевшую к бетону во время взрыва и пожара когда-то считавшуюся “мягкой” кровлю шахтными скреперными лебедками, которыми уголь гребут. Идея была не Кокина, но ему Правительственная комиссия поручила возглавить работы по ее реализации.

Замысел этот в целом провалился с треском, конечно, не по вине Кокина – не мог нож лебедки содрать кровлю, хотя частично мы кровлю и 7001-е помещение почистили, правда, не лебедкой, а собственными руками.

Изначальное предназначение шахтной скреперной лебедки – грести уголь, и мне до сей поры не до конца ясна степень извращенности ума того “технического гения”, который предложил использовать ее для того, чтобы содрать кровлю. Полагаю, что для этого нужно было не знать, как минимум, характеристик кровли, вернее того, во что она превратилась к зиме 1986-го года, сначала прикипев к бетону, а затем еще и промерзнув. А, возможно, также, не знать и характеристик самой лебедки в сочетании со всем устройством в целом. Собственно лебедка – обычная электрическая, длиной в районе двух метров, высотой и шириной около метра. Технических характеристик ее я не знаю, но, судя по размерам, достаточно мощная. Ее назначение – просто тянуть тросы. Эти тросы проходят через систему блоков и обеспечивают в конечном счете поступательное движение в нужном направлении ножа, длиной в районе полутора метров, высотой сантиметров сорок. Этот нож, двигаясь, и обеспечивает транспортировку в нужном направлении кучи кусков угля на шахте. В данном случае предполагалось с помощью этого ножа отдирать от бетона кровлю. Реально же происходило следующее: нож просто скользил по кровле, не зацепляя ее! Пробовали его утяжелять – безрезультатно. Однако я глубоко убежден, что если бы нож и зацепил кровлю, он тут же бы соскользнул с этого зацепления и продолжал бы просто скрести поверхность. Чтобы придти к этим выводам, на мой взгляд, достаточно было бы просто посмотреть на кровлю. А потом посмотреть на все устройство, включая нож. Однако “технический гений” решил иначе, и его, как ни странно, послушали.

Я не берусь рассуждать далее, а именно – хватило ли бы мощности лебедки сдирать кровлю, если бы каким-нибудь непостижимым образом все же удалось бы добиться постоянного зацепления ножа? Но, на мой взгляд, этот момент также под большим вопросом.

То есть выходило, что в результате действий “технического гения”, к тому же “обеспечившего” двухнедельную работу первой группы шахтеров в опаснейших местах без разведки, люди совершенно бессмысленно получили огромные дозы… Нож просто скользил по кровле, зацепляя отдельные попадавшиеся на пути фрагменты ВАО, однако значительно большую часть последних мы убрали не с помощью лебедки, а собственными руками… Как и все, работавшие на кровле до нас.

Чем можно объяснить подобную глупость, если не преступление – и не столько со стороны “технического гения”, сколько со стороны тех руководителей, которые принимали соответствующие ответственнейшие решения? Могу только предполагать, что вся эта эпопея явилась следствием осенних 86-го года победных реляций в Москву о завершении работ по очистке кровли… Что, как выяснилось, оказалось в значительной степени обычным враньем… И утопающие, как и водится в подобных случаях, схватились за предложенную “техническим гением” соломинку…

x x x

Кровлю и до нас многие чистили, в частности, группы Спасенникова, Самойленко, Юрченко, генерала Тараканова. Самойленко наградили звездой Героя. Определенный вклад все внесли, это в большинстве своем настоящие герои, и ��ногих нет уже в живых.

Но творились при этом и преступления без преувеличения. В частности, того человека (кандидат наук с Украины), который предложил кровлю шахтной лебедкой сдирать, образно говоря, убить мало. И не только потому, что явную глупость предложил, а потому что по собственной дурости погубил при этом немало людей. Дело обстояло так, что еще до того, как Кокина поставили всем этим руководить, они там уже работы начали – первая группа шахтеров. ВООБЩЕ БЕЗ РАЗВЕДКИ! А там поля были запредельные, выше их нигде не было, кроме, может быть, отдельных районов внутри саркофага, куда никто никогда не совался и даже сейчас, я думаю, не сунется. Кокин спас немало жизней, потому что, когда его поставили всем этим руководить, сразу мою команду к себе вызвал. И прихожу я после разговора с Э. А. Кокиным на кровлю, и отправился с двумя шахтерами на операцию, связанную с монтажом тросов лебедки. Подходим к отверстию с тросами в 7001-м помещении, шахтеры мне говорят – тут немного, тридцать рентген в час, нам мол один уже померил. И склонились над отверстием вперед головами. Я вижу по прибору – над отверстием действительно тридцать. И я руку с датчиком ДП-5В вперед протянул на локоть буквально (где у них головы), и у меня на последнем диапазоне (он до двухсот рентген в час, больше ДП-5В и вообще никакой переносной прибор не меряет – за исключением КДГ-1 – их там мало было – он до тысячи рентген в час меряет, но там бы и он зашкалил конечно) стрелка так зашкалила, что чуть не согнулась! Я им – НАЗАД, ТУТ ТЫСЯЧИ! А они, геройствуют, не слушают – не может быть, говорят. Это благодаря тому дураку, который им “померил”. Впоследствии, когда мы приспособили для измерений ИМД-21Б, там оказался прострел ТРИ ТЫСЯЧИ РЕНТГЕН В ЧАС. А были рядом места, где и десятки тысяч было. А они почти две недели работали без разведки… Думаю, большинства уже нет в живых. Такой вот бардак творился.

Я по этому факту провел тогда собственное расследование. Прямых доказательств у меня нет, но по косвенным – стопроцентно – этот “специалист”, намеривший 30, где было 3000 – автор ряда оскорбительных высказываний о Самойленко в написанной им книге. Тогда (в 1986-м) он молчал о “правах человека”, тех же шахтеров. Зато много написал о них (“о правах человека”, не о шахтерах) потом в своей книге. Сейчас – один из лидеров головной общественной организации одной из стран СНГ. Бог ему судья…

После этих операций кровлю в опасных местах больше, слава Богу, не пытались чистить, а просто залили толстым слоем бетона. Сначала это считали рискованным, потому что боялись, крыши не выдержат, но дополнительно укрепив крыши решили рискнуть.

7001-е помещение – верхний уровень третьего энергоблока, дальше крыша (потолок 7001-го и есть крыша). Через это помещение мы выходили для разведки и операций на кровлю третьего блока. 7001-е помещение довольно большое, длиной несколько десятков метров, шириной около полутора десятков метров, возможно чуть больше. Прямо из потолка 7001-го помещения выходит девятиметровая в диаметре всему миру знакомая труба ЧАЭС. На нее еще ребята из группы Самойленко осенью 86-го флаг водружали, как над рейхстагом. Тогда Правительственная комиссия доложила в Москву, что очистили кровлю, и на многих, как я упоминал, пролился “золотой дождь” наград. Может, и нужен был флаг этот для поднятия боевого духа, но, на мой взгляд, показуха. Тем более, что до очистки кровли еще ой как далеко было… Эта девятиметровая труба снизу (потолок 7001-го) открыта, небо видно. А на полу 7001-го помещения множество вентиляционных труб более метра в диаметре, часть которых ведет в саркофаг (бывший четвертый энергоблок), а часть – в третий блок станции. Они тоже открыты, причем отверстия расположены невысоко от пола и наклонно, и в них вполне можно провалиться – это десятки метров высоты, а уж если в саркофаг – еще и поля запредельные. То есть 7001-е помещение – своеобразный вентиляционный коллектор, через него воздух станционных вентсистем попадает в станционную девятиметровую трубу и наружу выходит.

Участки или зоны кровель третьего энергоблока “К”, “Л”, “М”, “Н” хорошо видны на многих фотографиях.

“К” – Катя, “Л” – Лена, “М” – Маша, “Н” – Наташа – так их там называли – это просто зоны, участки кровли третьего энергоблока, по алфавиту, по часовой стрелке. Они не одинаковы по уровню (высоте) и образуют “ступеньки”. Расположение их следующее. Допустим, что наблюдатель стоит на кровле рядом с трубой третьего энергоблока лицом к развалу (на запад) – это он стоит на зоне “М”, из нее выходит девятиметровая в диаметре труба, на этой же зоне “М” расположен пролом в кровле, через который по лотку в развал сбрасывались с кровли высокоактивные отходы. Слева (на юг) от наблюдателя ниже (“ступенька”) – это кровля “Л”. Справа (на север) от наблюдателя – “Н”. А за спиной (на восток) наблюдателя – “К”. Кровли “Л” и “М” образуют потолок 7001-го помещения, уровень кровли “Н” почти совпадает с полом 7001-го помещения, а уровень кровли “К” ниже пола 7001-го помещения.

Западная стена 7001-го помещения примыкает к развалу. В ней поблизости от входа в 7001-е помещение для наблюдения были проделаны два отверстия в развал (в саркофаг), диаметром примерно 25 см., закрытые желтоватыми стеклами. Каждое стекло можно было открывать поворачивая его на штыре, расположенном сверху (на штырях стекла крепились). Если войти в 7001-е, пройти чуть вперед и повернуть перпендикулярно вправо – это получается идти на север. Идешь по направлению к трубе (девятиметров��му отверстию в потолке), слева остается пролом в потолке с лотком в саркофаг. Проходишь под трубой, еще вперед идешь и прямо перед тобой пролом в стене – это выход из 7001-го на зону “Н”.

В 7001-м помещении было много запредельных прострелов. Поэтому бежать через него (и в нем) на операции надо было с большим искусством – помня все прострелы, не проваливаясь при этом в наклонно расположенные венттрубы, плюс одновременно смотреть за стрелкой ДП-5-го (могли и новые прострелы появиться). И если появился новый, и он мощный – надо в доли секунды принимать решение, как менять маршрут, причем мощность прострела определять исключительно по скорости зашкаливания стрелки. Ошибешься – и можешь переоблучиться. Не так было с ИМД-21Б, он с блоком питания и шестиметровой трубой с датчиком тяжелый. Мерили втроем (двое трубу за конец держали, третий – ИМД с блоком питания). С ним не побегаешь. Когда зайдешь в 7001-е, слышался тихий, но мощный низкий гул, который создавал воздух, выходящий из венттруб на полу в верхнюю станционную трубу. Такая своеобразная симфония к запредельным полям…

Был такой случай. Сидим мы под кровлей (на две отметки ниже, где находилась лебедка) у саркофага, и в помещение, через отверстие для тросов шахтной скреперной лебедки, которой пытались содрать кровлю, провалился кусок ТВЭЛа – такая искореженная взрывом трубка диаметром 1,5 см и 15 см длиной. Фон в помещении сразу вырос раз в десять – этот кусок “светил” несколько сотен рентген в час. Операция по его локализации была нестандартной и при этом относилась к разряду особо опасных. Такие нестандартные операции я обычно делал сам, а ребята выполняли подготовительные стадии, которые также относились к разряду особо опасных. В данном случае сначала этот кусок загружался в обычное ведро, с этим ведром нужно было взбежать вверх по лестничным пролетам (несколько десятков метров, причем держать это ведро как можно дальше от себя на длинной толстой проволоке на вытянутой руке) и потом еще добежать до отверстия в саркофаг, лавируя между открытыми венттрубами и не попадая при этом под “прострелы”. И потом это ведро швыряешь из 7001-го помещения в саркофаг. Я бегу с ведром, а сзади бежит Коля Миронычев с секундомером и меня страхует. Вся операция (не считая загрузки в ведро) заняла 11 с десятыми секунд. В обычных условиях я так и без ведра не пробегу, а там получалось.

Бывали и курьезы. К примеру, в январе 1987 г. был эпизод, когда мы, возможно, предотвратили сильный выброс, а, возможно, и второй чернобыльский взрыв. Дело было так.

Сначала чуть-чуть о физике процесса. Обычная вода – достаточно хороший замедлитель нейтронов. Не вдаваясь глубоко, проиллюстрирую суть примером. Так на��ываемые водо-водяные реакторы (современные и того времени) спроектированы так, что если из реактора вытекает вода (реактор остается без воды), цепная реакция прекращается, так как отсутствует замедлитель нейтронов. То есть, если реактор нечем охлаждать, он сам останавливается. Чернобыльский реактор другого типа – водно-графитовый. Роль замедлителя в нем играет графит, а вода только охлаждает, т. е. в принципе реакция может идти и без воды. Поэтому такие типы реакторов (сделанные на основе т. н. “промышленных” – военных реакторов 50-х годов, наработчиков плутония – ядерной взрывчатки) потенциально более опасны (мой отец – академик Федор Михайлович Митенков – в свое время, как вспоминается, значительные усилия потратил на “борьбу” с РБМК. Но его, как и многих других, не послушали. В основном, я полагаю, потому, что реакторы РБМК значительно дешевле корпусных водо-водяных реакторов, в том числе из-за наличия у водо-водяных большого толстостенного прочного корпуса из высокопрочной стали. Помимо этого, РБМК имел и некоторые технологические преимущества, такие как возможность перегрузки отработанного ядерного топлива на работающем реакторе, и более высокую на тот момент мощность по сравнению с реакторами корпусного типа. В итоге, реакторы РБМК строились наряду с водо-водяными).

После взрыва РБМК графит разлетелся (у РБМК, грубо говоря, высокопрочного корпуса нет – несколько упрощенно – это окруженная оболочкой сложенная кладка из графитовых блоков, в которых проходят вертикально ТВС – тепловыделяющие сборки. А уже в ТВС – ТВЭЛы с ураном, и между ними вода течет, превращаясь по мере нагрева в пар, который потом подается на турбину). После взрыва замедлителя в достаточном количестве рядом с топливом не стало, и цепная реакция прекратилась. А куда делось топливо и что с ним – тогда было неизвестно, но уже годы спустя установили, что части его сплавилась в куски различного размера. Понятно, что может произойти, если на эти куски налить достаточное количество воды…

К этому следует добавить, что в 1986 – 1987 г. г., по крайней мере в начале 87-го, никто не знал стопроцентно, как поведет себя дальше взорвавшийся реактор. Вероятность СЦР вовсе не исключалась. Был специальный нейтронный датчик в саркофаге, за показаниями которого следили с центрального пульта АЭС. И несколько раз при нас всех эвакуировали с третьего блока, так как по показаниям этого датчика опасались начала неконтролируемой самопроизвольной цепной реакции (СЦР) в развале (в саркофаге). Потенциальная возможность СЦР в саркофаге не исключается и в настоящее время, о чем прямо указывается в официальном “От��ете о состоянии безопасности объекта “Укрытие” от 04.08. 2008 г.: “… существует потенциальная возможность возникновения самоподдерживающейся цепной реакции”.

Так возможна ли была в то время СЦР в саркофаге? До сих пор на это нет прямого точного ответа. После взрыва на ЧАЭС большинство уже понимало, что приводимые до 1986 г. аргументы типа “не взорвется, потому что не может” могут оказаться несостоятельными. Из-за отсутствия в моем распоряжении представительных результатов измерений я вынужден ограничиться общими рассуждениями. В саркофаге топливо ядерное есть? есть. Достаточно ли его для начала цепной реакции? Неизвестно, поскольку часть его вылетела на крыши, на промплощадку и в атмосферу. Да, но ведь в атмосферу в процентном отношении к общему количеству находившегося в реакторе топлива не так много и вылетело, а то, что вылетело на крышу – в значительной мере опять в саркофаг и попало, в том числе усилиями военных (части генерала Тараканова и др.), разведчиков Спасенникова-Самойленко- Юрченко, наших разведчиков. То, что вылетело на промплощадку, также в основном в саркофаг (в развал) попало в ходе работ по очистке промплощадки. И, кроме того, в реакторе топлива, как правило, значительно больше, чем необходимо для начала ЦР (цепной реакции), поэтому реактор и может работать достаточно долго без перезагрузки, несмотря на выгорание топлива – в связи с этим ЦР там как бы “сдерживается” специальными стержнями поглотителями, обеспечивающими нужную степень надкритичности или наоборот – подкритичности – в процессе управления реактором. То есть надо признать, что топлива в саркофаге с большой степенью вероятности достаточно для начала ЦР.

Еще в реактор в мае 86-го сбрасывали нейтронные поглотители, препятствующие началу ЦР. Но большой вопрос, куда они попали на самом деле. Есть данные открытых источников, что несколько не туда, куда планировалось, хотя и в этом случае сыграли определенную положительную роль.

Приведем некоторые интереснейшие цитаты из уже упомянутой выше авторитетной двухтомной монографии “Опыт ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы” Анатолия Александровича Дьяченко, под редакцией академика РАН Виктора Никитовича Михайлова, возглавлявшего в 1992 году Министерство Российской Федерации по атомной энергии:

“Новые нетрадиционные задачи, которые возникали очень часто в процессе ликвидации последствий катастрофы, требовали достаточно глубоких исследований, в том числе теоретических решений. В качестве примера А. Н. Семенов приводит разногласия академиков А. П. Александрова и Е. П. Велихова (А. Н. Семенов. К 10-летию катастрофы на Чернобыльской АЭС. Монография. «Чернобыль: 10 лет спустя». – М., 1995″): «… на вопрос Н. И. Рыжкова, почему сорвано начало бетонирования саркофага. Последовал ответ И. С. Силаева, что имеется возражение вице-президент�� Академии наук СССР Е. П. Велихова, который утверждает, что если куски атомного топлива попадут в бетонную смесь и она затвердеет, это будет равносильно атомной бомбе, мощность которой будет зависеть от объема попавшего в бетон атомного топлива. Тогда Н. И. Рыжков обратился к Президенту Академии наук СССР А. П. Александрову: «Как же так Анатолий Петрович. Вы докладывали, что все эти вопросы решены” Оказалось, что точки зрения двух академиков не совпадают».

В конце концов, согласованное решение учеными было принято, и укладка бетона была продолжена.

«Тогда и мне, да я думаю, и другим участникам этого совещания показалось странным, что два академика-атомщика не могут дать однозначного ответа на поставленную задачу, мелькнула мысль о том, что, может быть, в стране не все в порядке с атомной наукой»”.

То есть два – ИМЕНИТЕЙШИХ – академика – атомщика не могли прийти к одному мнению получится ли “бомба” внутри саркофага или нет (???) – в самом начале его строительства.

В отношении сброшенных, как предполагалось В ШАХТУ РЕАКТОРА “нейтронных поглотителей, таких как бор”.

Приведем обширную интереснейшую цитату из той же монографии:

“Для достоверности изложенного предоставим взгляд на засыпку горящей активной зоны еще одного ответственного за организацию этой работы, а именно, Е. И. Игнатенко (Е. И. Игнатенко. Самые трудные дни. Монография «Чернобыль Катастрофа, подвиг, уроки и выводы» – М., 1996):

«28 апреля после обеда первые мешки с песком стояли на намытом под расширение г. Припяти пляже, и вертолет расположился на клумбе около речного вокзала. После загрузки первой партии мешков, состоящей всего из шести штук, он отправился их метать. Как же много оставалось еще от этих первых шести до 50 тысяч штук, которые надо было сбросить на цель! Вскоре экипаж вернулся и доложил попадание 100%. Как всегда, мне самому захотелось посмотреть, как это делается, и проверить результат. В это время как раз прибыли грузовики с борной кислотой, которые в соответствии с вчерашним указанием нам доставили. Было уже примерно 16 часов. Борную кислоту в мешках выгрузили около той же клумбы. Новую партию из 6 мешков загрузили в винтокрылую машину. Я поднялся в вертолет, и мы взяли курс в сторону четвертого блока, который был хорошо виден вблизи.

Технология метания у летчиков была следующая. Штурман вывел машину на цель с применением прицела для бомбометания, после чего подал команду «Давай». Шесть мешков были уложены предварительно на оди�� из концов доски перед открытой дверью в борту. Двое других членов экипажа взялись за свободный конец доски и начали его приподнимать, пытаясь сдвинуть мешки одним махом в открытую цель. Каждый мешок весил килограммов 50, те всего было около 300 кг. Ребят было двое, им было тяжеловато. Я бросился им на помощь. Наконец мешки неохотно поползли вниз. Проследив за их полетом, я увидел стопроцентное непопадание. Это меня сильно расстроило, т. к. решение поставленной задачи отодвигалось на неопределенно время, а из раскаленного жерла активной зоны на моих глазах сизым столбом продолжали рваться вверх «Кюри» и «Рентгены», реальное присутствие которых мне удалось сразу же зафиксировать с помощью собственного дозиметра. Так как мы не могли уклониться от этого столба, и вынуждены были лететь сквозь него, по показаниям своего дозиметра я заметил, что за этот полет мною получена доза в четыре раза превышающая ту, которую я получал за каждый из предыдущих полетов, хотя над реактором мы были гораздо меньше времени. Обычно полет стоил 1-2 рентген. Этот обошелся в 6 рентген.

Вернувшись, я сообщил об увиденном Антошкину, заявив, что так дело не пойдет и надо что-то срочно придумывать. Он согласился и предложил лететь с ним на ночь в г. Чернигов. Было уже около 18 часов, когда он решил собрать лучшие умы авиационных специалистов. Я согласился и, получив разрешение у Г. А. Шашарина, отбыл с генералом Антошкиным в г. Чернигов на его вертолете. Прибыли на военный Черниговский аэродром. Там нас уже ждали дозиметристы. После дозконтроля мы были подвергнуты дезактивации посредством русской парилки, а затем Антошкин собрал своих специалистов на совещание, где было решено осуществлять заброску мешков с песком в реактор методом нормального бомбометания, для чего требовалось изготовить зацепы к бомбосбрасывателям, аналогичные бомбовым. К зацепам решили крепить списанные тормозные парашюты, в которые и загружать мешки с песком. В один такой парашют помещалось 15-20 мешков.

Парашюты имелись в наличии, и был отдан приказ срочно их собрать на всех аэродромах и доставить на Черниговскую авиабазу, а также на развернутый в районе г. Чернобыля, напротив п. Лелев, временный пункт управления полетами вертолетов. Сложнее обстояло дело с зацепами. Требовалось срочно выполнить чертежи и наладить их массовое производство (не менее 5 тысяч штук).

Антошкин привлек свои мастерские, а также связался с Черниговским обкомом партии, и уже ночью черниговские заводы точили эти изделия (ч��ртежи выполнил технический персонал авиаторов).

Антошкину удалось отлично организовать засыпку реактора песком. Заработала знаменитая авиационная «карусель» в исполнении летчиков, по 2-3 раза побывавших в Афганистане. Вертолеты с подвешенными на бомбосбрасывателях тормозными парашютами, наполненными мешками с песком, один за другим выходили на центральный зал (реактора) четвертого блока, над которым они освобождались от своего груза. Действия их направлялись корректировщиками, расположившимися на крыше гостиницы «Полесье» г. Припяти, – оттуда хорошо просматривались четвертый блок со столбом дыма над ним и подходы к нему.

Четко и грамотно организованная генералом Антошкиным работа по засыпке реактора песком стала вселять в нас уверенность в победе над разбушевавшейся стихией с точки зрения ограничения загрязнения окрестных территорий радиоактивными веществами. Однако была другая сторона этой проблемы. Закрывая реактор песком сверху, мы теплоизолировали его и создавали условия для увеличения температуры внутри активной зоны – это, в конечном итоге, должно было бы привести к расплавлению ядерного горючего, состоящего в основном из двуокиси урана, с последующим прожиганием подреакторных помещений этим веществом и его уходом под фундамент реакторного отделения.

Были консервативные расчеты, которые говорили о возможности ухода в глубину на 3 км («китайский синдром»). Это всех, конечно, беспокоило. Над этой проблемой постоянно думали Легасов и Сидоренко. Проблема оказалась сложной и не имела для своего решения достаточно продуманных «заготовок».

Вообще-то, в нашем конкретном случае здравый смысл подсказывал, что расплавленная активная зона с температурой значительно большей, чем 2000 градусов, не должна выйти из реакторного отделения. Дело в том, что реактор опирается на мощные опоры в виде креста, практически состоящего из сплошного металла. Он, как известно, хорошо отводит тепло. Под опорой находится помещение, практически полностью заполненное большим количеством труб из нержавеющей стали и различной трубопроводной арматурой. Под этим помещением располагается двухэтажный бассейн- барботер, в котором разделение этажей и барботажные устройства выполнены также из нержавеющей стали. При работе на мощности оба этажа этого бассейна заполняются водой (несколько тысяч тонн). Таким образом, двуокись урана из реактора должна в компактном виде (а именно только в таком виде может поддерживаться достаточно высокая температура) пройти эти достаточно сильно пересеченные большим количеством металла преграды, чтобы, наконец, дойти до подошвы реакторного отделения (железобетонной плиты толщиной 3 м). После прожигания этой последней преграды ядерное топливо может попасть в грунт и, продолжая его прожигать, двигаться дальше вниз. Все это маловероятно. Однако консервативные расчеты допускали такое развитие обстановки. И мы думали о том, как его исключить.

Рассматривались различные варианты решения этой задачи. В конце концов, было решено приступить к заброске в реактор металлического свинца, так как этот металл тяжелее двуокиси урана и должен был, плавясь (температура плавления его всего 325°С) проникнуть под активную зону, по пути охлаждая ядерное топливо, и затем, растекаясь, разнести его по помещениям реакторного отделения, снижая компактность и одновременно тем самым энергонапряженность и температуру. В конечном итоге, создавая жидкометаллическую подушку, отделяющую двуокись урана от полов помещения и предотвращая тем самым их прожигание. То есть решалась главная задача – саморазогревающееся ядерное топливо отделялось снизу хорошо отводящим тепло металлом. При этом положительную роль должна была играть низкая химическая активность свинца.

Таким образом, 28 апреля к наиболее важным событиям, по моему мнению, следует отнести организационный разворот работ по засыпке реактора песком сверху с применением вертолетов и принятие решения об одновременной заброске в него металлического свинца, с целью недопущения проплавления его нижних конструкции и ухода ядерного топлива в подфундаментную плиту.

Впоследствии по поводу использования нами свинца для указанных целей было много различных мнений, в том числе отрицательных. Однако тогда мне это решение казалось очень хорошим. В настоящее время я считаю, что эффективность этого метода следовало бы дополнительно более глубоко исследовать. Заявления некоторых ученых о загрязнении больших территорий Украины и Белоруссии свинцом (в том числе радиоактивным, что вообще является бредом, так как радиоактивный свинец из стабильного при заброске его в остановленный реактор образоваться не может) являются, по моему мнению, малообоснованными на фоне огромных его количеств, поступающих в окружающую среду при сжигании этилированного бензина в двигателях автомобилей».

Представленные материалы двух непосредственных организаторов засыпки разрушенного реактора 4 ЭБ дополним ретроспективным анализом одного из специалистов Курчатовского института, проработавшим более 10 лет в Чернобыле, продолжающим и в настоящее время проводить исследования по ядерному и радиационному состоянию «Саркофага» Это д.ф.м.н. А. А. Боровой.

«На видеокассете, пролежавшей несколько лет в закрытом архиве и только недавно ставшей доступной для просмотра, можно увидеть вертолет, приближающи��ся с северо-востока к разрушенному блоку. Хриплый, усталый голос невидимого нам человека кричит: «На трубу! На трубу. До объекта сто метров, пятьдесят, тридцать, сброс! Давай! Передержал» и далее уже крутые русские выражения.

Вертолет пролетает рядом с трубой, общей для 3-го и 4-го блоков; и в этот момент от него отделяется груз. Он падает внутрь развалин, и здание сотрясается от удара, как при настоящей бомбежке.

Такую картину можно было наблюдать, начиная с 28-го апреля в течение многих дней, переброшенные из Афганистана лучшие военные летчики забрасывали разрушенный реактор самыми разными материалами. Эти материалы должны были попасть в открытую взрывом вертикальную шахту реактора, туда, откуда вырывался белесый дым, и стать барьером на пути ядерной, радиационной и тепловой опасности.

Прежде всего, бросали материалы, содержащие бор. Они должны были предотвратить самопроизвольную цепную реакцию, поскольку бор – один из самых эффективных поглотителей нейтронов. Достаточно ввести несколько десятков килограмм этого элемента внутрь работающего реактора РБМК, чтобы навсегда прекратить ядерную реакцию. А в развал реактора было сброшено за первые дни после аварии в тысячи раз больше – 40 т соединений бора. Так боролись с ядерной опасностью.

Бросались и другие материалы. Они должны были засыпать шахту реактора, создать фильтрующий слой на пути выбрасываемой радиоактивности. Среди них глина песок, доломит.

Так пытались уменьшить радиационную опасность.

Наконец, бросали металлический свинец в самых разных изделиях – дробь, болванки и т. п. Свинец должен был расплавиться, соприкоснувшись с раскаленными материалами реактора, и тем самым взять на себя часть выделяющегося тепла. Предотвратить «Китайский синдром». Свинца сбросили 2400 т.

Согласно первоначальному плану, шахта реактора должна была постепенно покрываться сыпучей массой – это уменьшало выброс радиоактивности, но и уменьшало отвод тепла. По расчетам экспертов, совместное действие этих двух факторов должно было привести сначала к падению выброса, затем к подъему (прорыв горячих газов) и снова к окончательному падению.

Многие причины мешали точно измерить количество выбрасываемой активности – ошибка измерений была огромной. Тем не менее, эти измерения показали сначала падение выброса, потом увеличение. Потом УРА! Выброс упал в сотни раз. Это произошло к 6 мая.

Практика прекрасно подтвердила расчеты теории. И так считалось три года, а во многих работах продолжает утверждаться и сейчас. Но в 1989-90 гг. стало очевидным, что большинство сброшенных материалов не попало в шахту реактора и не выполнило своего назначения. Совпадения расчетной и измеренной кривой, скорее всего, следует считать результатом психологического воздействия расчетов на результаты весьма неточных измерений.

Давайте рассмотрим факты.

Факт первый. Обратимся к фотографии Центрального зала реактора. Он буквально засыпан сброшенными материалами, которые образовали в зале многометровые холмы. Это можно было наблюдать с вертолетов до завершения строительства Укрытия, это же подтверждают группы, проникшие в него после периода длительной подготовки. Но это, правда, не исключает того, что немалая часть материалов все-таки попала в отверстие шахты реактора.

Факт второй. В середине 1988 г. исследователям удалось с помощью оптических приборов и телекамер увидеть то, что находится внутри самой шахты. Существенно, что сброшенных материалов они там практически не обнаружили. Но и здесь можно возразить – эти материалы попадали в область очень высоких температур, расплавлялись и растекались по нижним помещениям реактора. Такой процесс вполне мог происходить. На нижних этажах действительно обнаружили большие массы застывшей лавообразной массы, содержащей ядерное топливо.

Факт третий. Индикатором того, что в состав лавы вошли не только материалы собственно реактора, бетон, разного рода защиты и т. п., но и сброшенные с вертолетов, мог бы стать свинец. Свинца в реакторе и его окружении нет, а сбросили его 2400 т. И вот после исследования десятков проб лавы выяснилось, что свинца в них ничтожные количества. Значит, в шахту он практически не попадал. Поэтому и другие компоненты засыпки, если и попадали, то в таких количествах, что это решающим образом не повлияло на поведение выброса.

Таковы известные нам сейчас факты.

Что же помешало летчикам выполнить задание?

Я не профессионал, и мне трудно судить. Но, по-видимому, риск столкнуться с 150 метровой трубой, столб дыма, содержащий огромную радиоактивность (об этом пилоты, конечно, знали) – все это не способствовало успешному бомбометанию. Главное же заключалось в том, что, выброшенная взрывом и ставшая почти вертикально, верхняя «крышка» реактора с сотнями труб, которые она вытянула за собой, создали как бы щит, отбрасывающий в Центральный зал все падающие материалы.

Значит – все зря? Зря военный летчик капитан Сергей Володин первым зависал в радиоактивном дыму прямо над шахтой реактора, чтобы примериться к страшной цели? Зря полковник Б. Нестеров сбросил самый первый мешок с песком и разметил маршрут полета?

Нет, так считать тоже нельзя. Материалы, содержащие бор, попали в Центральный зал, куда во время взрыва были выброшены многочисленные фрагменты активной зоны реактора и топливная пыль. Попав на топливо, эти материалы сделали его ядерно-безопасным.

Песок, глина, доломит засыпали во многих местах толстым слоем радиоактивные обломки и облегчили впоследствии работу строителям и исследователям.

Небольшая часть материалов все же могла попасть в шахту и облегчить образование лавы.

Потребовалось три года напряженной работы, чтобы собрать и осознать факты”.

Приведем еще одну цитату из той же монографии:

“Как отмечается академиком РАН С. Т. Беляевым, первые оценки выброшенного топлива были сделаны в ИАЭ (С. Т. Беляев. Диагностические исследования на площадке АЭС и внутри укрытия четвертого блока. Монография «Москва – Чернобылю» – М., 1998.):

… В конце 1987 года планирование проведение и координация всех работ в “Укрытии” были возложены на организованную с этой целью Комплексную экспедицию Курчатовского института. Ее коллектив складывался в значительной степени из временных целевых исследовательских групп различных организаций и ведомств из Москвы, Ленинграда, Киева и других городов, предложения которых были приняты на конкурсной основе экспертным советом экспедиции.

Работа Комплексной экспедиции ИАЭ продолжалась до мая 1992 года, когда все имущество, полученные материалы, отчеты и лабораторное оборудование были переданы организованному в Чернобыле Правительством Украины Межведомственному научно-техническому центру (МНТЦ) Академии наук Украины. Этот материал обширен и многообразен. Тем не менее на одни вопросы мы сегодня можем ответить доказательно, на другие – только предположительно.

Первой задачей экспедиции было исследовать обстановку внутри “Укрытия” и создать условия для проникновения вглубь “Укрытия” и работы в нем.

Одно из главных направлений этих исследований было нацелено на обнаружение мест сосредоточения топливных масс.

О состоянии и количестве топлива в “Укрытии” в настоящее время известно следующее:

1. Топливо в “Укрытии” находится в трех модификациях:

а) в виде фрагментов разрушенных ТВС;

б) в виде дисперсной пыли, проникшей практически во все помещения осевшей на стены, потолки, адсорбированной на твердых материалах. Количественные оценки массы топлива, находящегося в этих двух модификациях, сделать затруднительно;

в) внутри лавы. Это наиболее изученная модификация, хотя количественные оценки общего количества топлива, заключенного в лавовых потоках, заметно варьируют. Причины – значительная часть лавовых потоков закрыта бетоном, поэтому количественные измерения объемов и особенно концентрации топлива затруднены, нет уверенности, что все скопления лавы обнаружены.

2. Топливо в “Укрытии” находится в глубоко подкритичном состоянии. Об этом говорят многочисленные модельные расчеты и тщательные нейтронные исследования во всех доступных обнаруженных местах скопления топлива. (Нетривиальность задачи состоит в измерении потоков нейтронов неизвестного энергетического спектра и определении коэффициентов размножения топливных масс в среде с неизвестными, размножающими и поглощающими свойствами).

3. По результатам тепловых измерений в “Укрытии” находится более 90% всего топлива. Но провести “инвентаризацию” распределения топлива в “Укрытии” по месту нахождения и количеству мы сегодня не можем.

Что нас не удовлетворяет в «Укрытии»?

1. «Укрытие не герметично Общая площадь щелей и зазоров достигает 1000 квадратных метров. В «Укрытие» проникает дождевая вода, что создает нестабильные условия и ускоряет процессы деградации материалов.

2. Внутри «Укрытия» расположены конструкции, поврежденные аварийным взрывом, и хаотические навалы. Возможны их обрушения, которые могут сопровождаться подъемами радиоактивной пыли с ее возможным выходом наружу из-за негерметичности «Укрытия». Для профилактики периодически проводится закрепление пыли, но потенциальная опасность выброса с последующим загрязнением площадки станции все же существует.

3. Большое количество радиоактивных ядерных материалов в неупорядоченном состоянии с возможными неконтролируемыми процессами деградации и миграции.

Резюмирую: хотя в настоящее время и на ближайшие несколько лет состояние «Укрытия» не представляет явной ядерной радиационной или экологической опасности, его ни в коем случае нельзя считать долговременным экологически безопасным объектом.

Что практически можно предпринять?

В течение последних лет ведутся серьезные проработки различных вариантов преобразования «Укрытия» в экологически безопасный объект. На этой проблеме все более концентрируются и общественные, и правительственные экологические организации и движения, выдвигая требования вплоть до полной ликвидации объекта с его трансформацией в «зеленую лужайку». Проблема вызывает обеспокоенность и на международном уровне, существуют несколько конкретных предложении по сотрудничеству”.

То есть проведенные уже годы спустя исследования показали, что топливо в “Укрытии” “находится в глубоко подкритичном состоянии”. Такой вывод сделан на основании “тщательных нейтронных исследований во всех доступных обнаруженных местах скопления топлива”. Однако при этом “количественные измерения объемов и особенно концентрации топлива затруднены, нет уверенности, что все скопления лавы обнаружены”, и “провести “инвентаризацию” распределения топлива в “Укрытии” по месту нахождения и количеству мы сегодня не можем”.

Чего может не хватать рядом с топливом для начала ЦР? Ясно чего, замедлителя рядом с топливом, иначе бы она (ЦР) возможно и началась – при условии что части топлива находятся достаточно близко друг от друга. То есть не хватает для начала ЦР возможно еще и того, что ядерное топливо не собрано в одну кучу. Достаточно ли топлива в какой-либо куче там, т. е. в одной из куч, чтобы при добавлении замедлителя ЦР началась? Вот на это ответа нет. Хватает ли там также того же графита как замедлителя, если его к топливу приблизить, или необходимо ту же воду еще налить? Ответа также нет, но можно предположить, что и графита хватает – тот, что разлетелся на крыши и промплощадку опять же большей частью в саркофаг и попал. Только его к топливу приблизить надо. А можно и воду на топливо налить – вода восполнит возможный недостаток графита. Если начнется ЦР, будет ли она управляться человеком? Ответ однозначен – нет. Это будет СЦР (самопроизвольная (самоподдерживающаяся) цепная реакция). СЦР – это неконтролируемый разгон, который обычно прекращается, когда топливо разлетается. Почему оно разлетается? Потому что выделяется громадная энергия, а разлетаться ему ничто не препятствует, СЦР в прочном корпусе, даже при авариях в процессе экспериментов на так называемых критических сборках, как правило, не бывает – критические сборки в прочном корпусе обычно не делают, если делать критическую сборку в прочном корпусе – это уже не на критическую сборку, а на атомную бомбу похоже будет… Если в результате СЦР все просто разлетится, будет выброс. А если не разлетится, если СЦР в силу каких-либо причин будет происходить в герметичной полости, и процесс “наберет силу” – будет взрыв, сила которого будет зависеть при достаточности топлива исключительно от прочности этой полости… И, безусловно, от количества топлива, если прочность полости достаточна. В противном случае не среагировавшее топливо просто разлетится.

Как уже упоминалось, в Чернобыльской зоне было представлено 117 министерств и ведомств. Какая-то координация работ со стороны Правительственной комиссии конечно была, но с поправкой на жуткий бардак. Часто каждый творил, что хотел.

К примеру, одно из ведомств занималось прочисткой вентиляционных систем. Это заключалось в том, что по всей ЧАЭС (а она огромная) ходили с кувалдами и стучали ими по вентиляционным трубам. Эти трубы, больше метра в диаметре, выходили в наше 7001-е помещение, там у них отверстия были, дальше из них воздух выходил в само помещение, на потолке которого начало девятиметровой в диаметре станционной трубы. И когда начинался этот стук, мы срочно эвакуировались, так как на нас из этих труб летела всякая дрянь, в том числе высокоактивные частицы. У нас поэтому всегда сидел “акустик”, как на подводной лодке, и слушал эти трубы, поскольку нас никто о начале работ по очистке не предупреждал. А уже весной 1987 г. мне в Горьком рассказали такую историю. Приехал на ЧАЭС человек на три дня в командировку и попал в это 7001-е, видимо как раз когда трубы простукивали. Ничего не подозревая, спустился потом, пошел в душ. Помылся и уже в относительно чистой зоне случайно включил ДП-5В. А он на средних диапазонах шкалит! Мужик перепугался, откуда на него “светит”, переключил на последний диапазон и стал искать источник. И видит, что это он сам “светит” 70 рентген в час. Побежал опять в душ. Бесполезно, изнутри “светит”, легкое его как потом выяснилось. Умер он, не смогли спасти, несмотря на срочно сделанную операцию, поскольку вдохнул эту самую частицу.

Работая на рукописью этой книги и рассуждая мысленно о страшном бардаке, творящемся в Зоне, я пришел к выводу, что передать его правдоподобно читателю в прозе невозможно. Вот песня “Ликвидация”, написанная Колей Дремучевым в самолете, когда он возвращался из Зоны в Горький:

ЛИКВИДАЦИЯ

Николай Дремучев, 1986 год

Ад. Кромешный. Здесь не мешкай, Здесь не до возни. Сверху – солнце, Снизу – стронций… Светят, черт возьми. Нам немало Перепало Этого дерьма… Хуже бомбы, А кругом – бардак! И кутерьма. Левой! Правой! В пекло!.. Браво! Дело на мази – В пыльной робе Био!-Робот Ходит по “грязи”. Только странно, Что с экрана – Сплошь – Овация!.. Прямо – Манна!.. Хох!, ты, мама, Ликвидация…

Так вот, о втором взрыве. Была там такая организация, называлась “Научный центр Министерства обороны”. Командовал ими полковник один, мы с ним иногда контактировали. А в 7001-м был сделан специальный лоток в саркофаг – по нему с кровли третьего блока через отверстие в кровле сбрасывали в саркофаг высокоактивные отходы. Часть их застревала на лотке, и он, понятно, сильно “светил”. Как-то утром сидим мы под 7001-м (на одну отметку ниже), и заявляется незнакомая нам команда солдат во главе с офицером, толстый шланг снизу тянут. Я офицеру – Вы что делать собираетесь? А он мне – а мы сейчас лоток этот помоем, а то он на вас сильно “светит”. Я ему объясняю, что этого нельзя делать. Он – а что будет? Я говорю – ну как бы тебе объяснить попроще – сначала, говорю, из саркофага пар повалит, а потом может и грохнуть! Поэтому, говорю, нельзя этого делать. А он мне – права не имею, у меня приказ!

В общем, вцепились наши ребята в шланг, а я к нему уже силу применить собрался, поскольку не понимает он! Но хорошо полковник – командир группы Минобороны, которая с нами на кровле работала, сумел быстро связаться с дежурным по станции, а тот – с тем полковником – начальником “Научного центра МО”, который и отдал приказ лоток помыть. Он меня знал и быстро приехал. Я ему все объяснил, и он понял.

Еще кратко остановлюсь на одной операции в 7001-м, чтобы дать представление о динамике полей в ходе операций.

В этой операции мы имели дело с запредельными полями. Я делал загрузку в специальный совок на длинной трубе, а в саркофаг эту штуку (пучок ТВЭЛов) выкидывал Витя Пуреховский.

Под лотком в саркофаг в 7001-м валялся скрученный пучок ТВЭЛов около 25–30 см в диаметре. Он давал очень мощный прострел, а сам вблизи “светил” более десяти тысяч рентген в час. Точно мы его не мерили, на первом диапазоне (до десяти тысяч рентген в час) ИМД-21Б зашкаливал.

У ИМД-21Б четырехразрядное цифровое табло и заглушка с четырьмя положениями. В первом положении (первый диапазон) цифры на табло “9999” означают десять тысяч рентген в час. Во втором положении заглушки (второй диапазон и т. д.) – двадцать тысяч. В третьем – тридцать. В четвертом – сорок соответственно. Но если источник очень мощный – примерно мощность можно определить по скорости отсчета цифр табло до момента зашкаливания и на первом диапазоне. Мы даже и не переключали никогда заглушку (лишнее время) – незачем. Этот пучок очень много “светил”.

Я его загрузил в совок, сделанный на конце четырехметровой приблизительно трубы. За тросик на обратном конце трубы (за который ее держишь) тянешь, совок открывается. Отпустишь тросик – закрывается.

И Витя эту дрянь выкинул совком в саркофаг – ликвидировали в итоге прострел. Возвращается и говорит: “Когда проносил ее над полом в 7001-м из совка какая-то соринка маленькая на пол упала”.

Пошел я на это место, над которым упала, мерить. Там было всего ПЯТЬ рентген в час. А сейчас – шкалит ДП-пятый! Померили ИМД-21Б – ПЯТЬСОТ рентген в час стало! А визуально этой “соринки” не видно вовсе. А нам ходить над этим местом.

Скребли-скребли по бетону это место скребком специальным – не снижается нисколько. Навалили сверху кучу свинца высотой не меньше полметра – упало с пятисот до пятидесяти рентген в час. И не снижается больше, хотя еще свинца добавлять пытались.

Но прострел жуткий убрали все-таки. А из-за этой “соринки”, накрытой свинцом, хоть пятьдесят рентген в час и немного по меркам кровли, пришлось слегка менять маршруты.

Взято из книги – ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА: ВОСПОМИНАНИЯ О ГРУППЕ РАДИАЦИОННОЙ РАЗВЕДКИ, А. Ф. МИТ��НКОВ

[gadskipapa]

Валерий Милешин. Материалы интервью

New Post has been published on https://yastalker.site/2025/01/07/valerij-mileshin-materialy-intervyu/

Валерий Милешин. Материалы интервью

Rate this post

Даже не знаю, взялся бы я когда-нибудь за подготовку данного материала, если не один случай. Во время очередных ночных бдений, связанных с моей работой, я решил немного отвлечься и почитать что-нибудь интересное на форуме Припять-Ком, благо окно браузера было открыто. Уже не помню точно как, я оказался на ветке форума «Ликвидаторы». Содержание ресурса было довольно интересным, лично я много нового для себя почерпнул. Уже собираясь заканчивать свое ознакомление с уникальными материалами ветки форума, я прочитал один пост, который заставил меня отложить предполагаемое погружение в сон. Автором поста был известный посетитель форума, многоуважаемый Леонид Васильевич (логин yezan). Сообщение, датированное 21.04.2007, буквально взволновало меня: «Меня очень интересует судьба тех пацанов-“срочников” 1986 года, которые в первые дни после аварии собирали графит в ведра и остатки оборудования 4-го блока вокруг на промплощадке, не зная дозобстановки и выполняя приказы командования. Я больше чем уверен, что они никогда не стали участниками ЛПА, в их военных билетах не была указана работа на ЧАЭС и дозы, полученные ими при этом…».

Действительно, информации о работе солдат срочной службы в первые дни после аварии действительно немного. Есть достаточное количество материалов о работе вертолетных эскадрилий в небе над реактором 4-го блока, о прибытии на станцию лиц приписного состава (так называемых «партизан»). Но исчерпывающей информации, касающейся работы непосредственно солдат срочной службы на территории самой станции, я не встретил. Этот вопрос взволновал меня, и по мере своих скромных возможностей я решил начать поиск каких-либо данных по данной проблематике. С чего начать? Куда обратиться? Какое направление поиска окажется верным? Как оказалось, истина была где-то рядом…

Военный городок Околица, расположенный в Минском районе Минской области ничем не примечательное с виду место. Обычный военный городок, в котором в настоящее время расквартирована в/ч 3310, бригада внутренних войск Министерства внутренних дел Республики Беларусь, каких десятки по всей стране. Тихое, спокойное место, расположенное среди соснового леса. На въезде в городок у КПП №1 гости и посетители городка могут наблюдать постамент, на котором расположена БРДМ. Табличка, расположенная на постаменте содержала следующую фразу: «В ПЕРИОД С 3 МАЯ 1986 ГОДА ПО 10 ИЮНЯ 1987 ГОДА ЛИЧНЫЙ СОСТАВ СОЕДИНЕНИЯ ВЫПОЛНЯЛ БОЕВУЮ ЗАДАЧУ ПО ЛИКВИДАЦИИ ПОСЛЕДСТВИЙ АВАРИИ НА ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ АЭС». С этого довольно скупого информационного сообщения началась подготовка данного материала.

1-го мая 1986 года в военном городке Околица, месте постоянной дислокации 259-го отдельного механизированного полка Гражданской обороны СССР (в/ч 11905) был обычным солнечным весенним днем. Страна дружно отмечала праздник Труда, дети беззаботно играли в песочницах, офицерский состав отдыхал дома. Неожиданно у командира полка подполковника Н.И. Казнадея зазвонил «тревожный» телефон. На проводе был командующий войсками Белорусского военного округа генерал-полковник В.М. Шуралев. Командующий поинтересовался у командира полка готовностью соединения выполнять ответственное правительственное задание. Утвердительный ответ не заставил себя долго ждать, уровень подготовки полка был одним из самых высоких в округе. Где-то в середине дня адъютант командующего Белорусским военным округом передал под��олковнику Н.И. Казнадею секретный пакет. Содержание пакеты было простым и лаконичным: 259-ому отдельному механизированному полку ГО СССР в срочном порядке прибыть в район города Чернобыль с целью ликвидации последствий аварий на атомной станции. В соответствии с приказом и имеющимися инструкциями, полк в полном составе (примерно 700 человек) отправился по маршруту Околица-Бобруйск-Хойники-Брагин. Местом постоянной дислокации полка был Брагинский район (деревни Савичи, Рудаково, Дропыш и др.). Основными задачами соединения были организация ПУСО (пункт ускоренной специальной обработки) на границе 30-километровой Зоны отчуждения, обваловка берегов реки Припять, дезактивация близлежащих населенных пунктов, ведение радиационной разведки местности. В принципе, характер задач, стоявших перед соединением, был свойственен всем подразделениям гражданской обороны СССР, участвующих в ликвидации последствий аварии.

Просматривая материалы, посвященные хронологии деятельности полка в Зоне отчуждения, которые любезно предоставил мне полковник запаса Александр Александрович Десятников, я неожиданно наткнулся на следующую информацию. 4 мая 1986 года по приказу начальника ГО СССР – заместителя министра обороны генерала армии Алтунина А.Т. отряду 259-го полка в составе 34 человек и 21-й единицы техники ПРЕДСТОЯЛО УБЫТЬ В ОСОБУЮ ЗОНУ ЧАЭС (район 4-го энергоблока станции). К сожалению, персональный списочный состав отряда пока установить не удалось, предстоит кропотливая работа с архивными материалами. Однако благодаря ветеранам полка удалось доподлинно установить – 4 мая на четвертый блок были отправлены также солдаты срочной службы. Чем они там занимались? Какую работу выполняли? Наконец, каково их состояние здоровья? Однако сразу ответа на заданный вопрос я не нашел. Общеизвестно, что Советская армия была многонациональной по своему составу, и как оказалось, среди срочников, отправившихся 4 мая на станцию в составе отряда 259-го полка не было белорусов. Ну а после распада СССР и образования новых 15 суверенных государств проследить их дальнейшую судьбу крайне затруднительно. Неужели никакой информации относительно работы срочников полка в районе станции не удастся найти? И тут мне улыбнулась удача! Через первичную организацию ветеранов в/ч 3310 удалось выйти на полковника запаса Милешина Валерия Михайловича.

Служебный путь Валерия Михайловича уникален! Эпизоды его военной службы могли украсить не одну офицерскую карьеру. Курсантская практика в Челябинске-40 (район химкомбината «Маяк», восточно-уральский радиационный след), землетрясение в узбекском Газли, ликвидация последствий взрыва химкомбината в Чермеке, что под Ташкентом, борьба с селевыми потоками в Термезе, наконец, боевой орден «Красной Звезды» за службу на границе с Афганистаном. Особое место в военной биографии Милешина В.М. занимает служба в Чернобыльской Зоне отчуждения. Именно Милешин В.М., тогда еще капитан, был в числе 34 человек, отправленных 4 мая в район четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС.

Выдержки из архивных документов (фото прилагается)

«Штаб Краснознеменного Белорусского военного округа НАЧАЛЬНИКУ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ БЕЛОРУССКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА 27 мая 1992 г., № 12/793 Г. Минск, 3 п/и 220003

1. Сообщаю Вам, что в книге алфавитного учета офицеров принимавших участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС за 1986-1987 гг. командира войсковой части 11905 ЗНАЧИТСЯ:

«Капитан МИЛЕШИН Валерий Михайлович принимал участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС со 2-го мая 1986 года (приказ Командира в/ч 11905 № 1 от 2.06.1986 г.) по 10 июня 1987 года (приказ Командира в/ч 11905 № 143 от 10.06.87 г.) …

3. В приказе № 48 от 23 июня 1986 года командира войсковой части 11905 указано, что капитан МИЛЕШИН В.М. убыл в командировку в район Чернобыльской АЭС.

Приказом № 69 от 4 июля 1986 года командира в/ч 11905 капитан МИЛЕШИН В.М. прибыл из командировки из района Чернобыльской АЭС.

Основание: опись 81503с, дело пор.6, листы 32, 41…

5. В Приказе № 2 от 28 мая 1987 года командира войсковой части 11905 указано, что капитан МИЛЕШИН В.М. допущен к выполнению дезактивационных работ на территорию непосредственно прилегающей 4-му энергоблоку ЧАЭС. Основание: опись 81503с, дело пор.8, лист 37,38…

НАЧАЛЬНИК АРХИВА ШТАБА БЕЛОРУССКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА

подпись: П. Карлов»

Как мы можем видеть из архивных материалов, Валерий Михайлович Милешин является не только непосредственным участником ликвидации последствий аварий на самой станции, но и ценным свидетелем, способным рассказать молодому поколению о событиях непростого начального периода ЛПА на ЧАЭС.

– В Белорусский военный округ я перевелся незадолго до аварии из ТуркВО (Туркестанский военный округ), – вспоминает В.М. Милешин, – Встал на должность помощника зампотеха полка. Я пошел на эту должность с понижением, так как та, на которой я стоял в ТуркВО была занята, а мне очень хотелось перевестись поближе к Минску. На предыдущем месте я был начальником инженерной службы, а в Околицу попал помощником зампотеха полка.

– 2 мая Вы вместе с полком прибыли в Брагинский район. Опишите ваш первый «чернобыльский день»? Осознавали ли Вы куда попали?

– Когда прибыли в район Брагина, сразу же бросилась в глаза вереница автобусов и различной техники, которая эвакуировала людей из зараженной территории. Мы в принципе уже на месте узнали – случилась авария на станции. Однако какого характера была авария: взрыв, выброс радиации, технические неполадки, отказ оборудования – мы толком не знали. Однако догадывались, что случилось что-то серьезное, глядя на колонны техники, вывозящей людей за пределы Зоны.

– Какая задача у полка была первоочередная в первые дни пребывания в Зоне?

– Ну, первоначальным вопросом было расположение полка на местности. Один умник из политуправления округа, не буду называть его фамилию, дал команду расположиться в … торфянике. Рыть окопы! Представляешь?! Уже радиоактивное облако прошло недалеко от Брагина, приборы показывали в значения 700 миллирентген в отдельных районах, а мы должны рыть окопы… еще больше поднимать пыль и дышать ею.

– Обычные СИЗ (средства индивидуальной защиты) предохраняли каким-то образом от последствий радиационного облучения в тех условиях?

– Первоначально у нас были респираторы. Остальные СИЗ химзащиты в таких условиях не пойдут. Представь такую картину: стандартный тип респиратора основанный на синтетическом материале, внутри целлофановая пленка, снаружи гофра синтетическая зеленого цвета. 30 градусов жара! Влажность! Сколько в гофре ты этой походишь? Два-три часа? Вся физиономия будет в болячках и язвах. Поэтому солдаты, а затем уже и офицеры выкинули к черту эти респираторы и ходили без них. Потом уже завезли «лепестки» – марлевые, уже можно дышать. Сколько они там удерживали? Это пять-шесть дыханий, затем нужно выбрасывать и другую марлю одевать. А он ходит день в ней. И не снимает. А постоянное ношение респиратора начинает давить на сердце. Кислородное голодание – можно сказать и так. Потом и марлю начали игнорировать, уж очень жарко было в мае 86-го.

– Как вы попали на саму станцию?

– 2 мая я уехал на рекогносцировку, связанную с предстоящей обваловкой реки Припяти в составе группы. Все-таки у меня по линии гражданской обороны есть опыт работы в подобных условиях, а через пару дней пришел приказ отправиться на саму станцию. Там-то мы и узнали, куда в реальности мы попали (смеется).

– Сильно впечатлило увиденное?

– В принципе, на первый взгляд типичное обрушение кровли, не было впечатления, что здесь Мамай погулял, однако отсутствовала точная информация о дозах излучения и количестве радиоактивного топлива, которое ушло в атмосферу. А вообще многие из нашего полка, кто был в ЧЗО, но не был на самой станции, не имеют представления относительно того, что же там реально было и что произошло. Мы все уже узнали на месте. На станцию приехали на БРДМ, ехали через город и железнодорожный мост. На самой станции местом нашей дислокации было убежище ГО в корпусе блока, типичный такой бункер. Там и жили.

– Постоянно?

– С небольшими перерывами я там жил, работал первые 2-2,5 месяца почти безвылазно.

– Валерий Михайлович, проясните, пожалуйста, вопрос относительно пребывания солдат срочной службы в первые дни после аварии…

– Да, именно в самые первые дни со мной было четыре срочника. Хотя скоро их перестали привлекать к работе на промплощадке. А вообще, сразу по прибытии в Брагинский район начал формироваться из числа резервистов, так называемых «партизан» целый полк в составе нашего соединения, которым командовал подполковник Глёх Дмитрий Николаевич. Так вот потом батальон «партизан» Глёха впоследствии тоже работал на станции.

– А помните солдат работавших с вами?

– Конечно! Рядовые Посиницкий, Периев – узбек был такой, Хозюк и Шевченко. Четыре крановщика. Ну, или крановые как их тоже называли. По имени-отчеству точно не скажу, уточни в приказах полка. Так вот эти крановые обслуживали два крана. Я был начальником смены, основная задача была организация и обеспечение деятельности кранового хозяйства непосредственно у территории. Всего там создали четыре смены. И мы работали посменно. Смена длилась по четыре часа. Я ставил задачу, распределял их. Руководил процессом. В основном работа велась по уборке территории. То есть разбирали разрушения, снимали железобетонные блоки и металлические конструкции. В другие смены приходили «партизаны» из уральского полка, причем стояли они за периметром. А вот эти четыре хлопца вместе с нами в бункере на станции жили.

– Реактор разворочен… Работаете на открытом воздухе… Находитесь в самом пекле… А была ли какая-нибудь информация относительно радиационного фона и полученных крановщиками доз радиации?

– Да, была! Только она засекречена (смеется). А вообще, если я тебе сейчас расскажу, как у нас все это было на самом деле, то боюсь, что тебя нигде не опубликуют. Реально бардак полный был! В каком плане? Дали ДП-5. А эти дозиметры их необходимо сначала облучить мощным излучением, тогда они начинают работать, то есть, чтобы определить принял солдат одноразовую дозу или нет. Способен ли он выполнять дальше задачу либо не способен? А там не были дозы интенсивности на этот прибор, который болтался на пузе. То есть его применили неправильно. Соответственно учет доз был условный. А вообще уровни неоднородные были. У самого реактора – один уровень. Чуть выше – еще больше, там, где валялся графит – вообще смертельные уровни, а на обваловке – поменьше. А крановым-срочникам считают уровень полученной дозы, находясь внизу на земле. А срочник сидит в кабине, в «скворечнике», а там уровень выше. Одним словом – душегубка! Химики и дозиметристы они там больше знают тонкости все. Но – все это дело засекречено. Мы пытались вести учет доз, пусть он был и не полностью достоверным, но все более близким к реальности. А я как приехал в полк у меня … украли журнал учета доз! Который я там вел!

– Даже так?!

– Да! Было и такое в нашей практике . Украли и все. Есть подозрение, что особист один это дело ликвидировал. Я хватанул тогда дозу одну из самых больших в белорусском военном округе. Я пот��м болел очень тяжело. У меня очень сильно упало зрение, высокая температура, постоянное головокружение ну и «цветные сны».

– Острая лучевая болезнь?

– ОЛБ? Этот диагноз еще нужно было заслужить (смеется). А ты думаешь, там это кто-нибудь проверял? Это никому не нужно. ОЛБ – это уже другие льготы и другой социальный пакет, который был по тем временам. Потом в конечном итоге мне записали 26,7 рентген облучения.

– Цинично…

– Да, 26,7 рентген облучения. Хотя в той же регистрационной карте написано, что я работал … на открытом воздухе. Парадокс! А потому что прошла информация, что 25 рентген – это допустимая доза облучения при работе в условиях радиоактивного загрязнения. Вот писали плюс-минус 23-27 рентген в книге учета доз. Допустим, через некоторое время человек умирает… Но причинно-следственную связь не установишь от чего именно он умер. По документам у него допустимая доза облучения, претензий он не имеет, читай, полностью здоров. Проходит пару лет и человек сгорает от рака или от другого какого-нибудь осложнения, вызванного облучением. И ничего не докажешь. Официально-то в начальный период признавали пострадавшими только пожарных и персонал станции.

– И насколько занижены, на ваш взгляд, реальные дозы облучения, полученные Вами и крановщиками?

– Как минимум в 10, а то и в 15 раз. Бывали случаи, что кранового приходилось буквально вытаскивать из кабины, настолько сильно его тошнило.

– Как долго пробыли на станции срочники-крановщики?

– В принципе, недолго, несколько раз заступали на смену. Тогда вообще, в первоначальный период на станции работали преимущественно мы, «партизаны» помогающие убирать промплощадку и эскадрильи вертолетов скидывали в реактор мешки с барием. Срочников мы постарались как можно быстрее отправить на «большую землю».

– А что с ними стало потом? Живы ли они?

– Скажу честно, – не знаю. Я на станции работал вплоть до 1987 года, поэтому в дальнейшем не следил за их судьбами. Известно только, что как только они попали обратно за периметр, их сразу комиссовали. В дальнейшем уже срочники вплоть до вывода полка из Чернобыльской Зоны на станции не работали.

– А вот находясь в зоне высокого радиационного облучения, человек может ощутить радиацию?

– Да, ощущалось, конечно. Постоянный привкус металла во рту, от которого периодически тошнит. Еще такая резь в глазах, будто пыль туда попала. В общем, приятного мало (смеется). Еще помню, когда в Брагин приехали, тогда еще радиоактивный йод, который распространился с первыми выбросами не распался, так народ плевался красными слюнями. А вообще, приходилось иногда даже доказывать, что был в зоне высокого радиоактивного загрязнения…

– Например?

– Ну, вот простой пример. Был у нас такой начальник штаба, на букву «М» хорошая фамилия. Так он написал тогда в личном деле: «убыл в район Чернобыля для проведения работ». Ну, во-первых я уже 5-го мая работал на станции, а по документам я … обволакивал реку Припять. Ну это ладно! Сама формулировка «убыл в район Чернобыля…». Я куда убыл? В Савичи? В Рудаково? Может быть в сам Чернобыль, который вообще-то в 18 километрах от станции находится? Или вообще вино хлестал в гостинице в городе? Смех смехом, а некоторым сослуживцам после таких записей в документах приходилось доказывать, что они ликвидаторы, особенно после распада Союза, когда в каждой стране бог весть какой порядок получения социального пакета участника ЛПА был.

– Вот ��ы сейчас упомянули алкоголь… Скажите, а он действительно помогал в тех условиях?

– В период ранней горбачёвской перестройки алкоголь всем помогал (смеется). А вообще, это миф. Да, кровь вследствие опьянения циркулируется быстрее, сосуды по-другому работают, где-то снижая чуть-чуть возможности облучения. Но при тех уровнях, которые были на станции в те дни… Ты хоть ведро выпей! Не поможет! Помню, в курсантские годы, когда мы были на практике в Челябинске-40 я обратил внимание на большое количество пьяниц, живших неподалеку от зоны уральского радиационного заповедника. Нам рассказывали, что в 50-х вино давали тогда даже детям с целью защиты от облучения. И получили сотни пьяниц в конечном итоге… Там столько алкоголиков, ты даже представить себе не можешь. По телевизору, естественно, об этом не расскажут. А вообще, нам препараты давали, вот один препарат. Может благодаря ему и остался жив. Аметист КСФ (записано мной со слов собеседника) драже и гомогенизированный активированный уголь. А я жил в одном помещении вместе с врачом в Особой зоне. И он мне насыпал кулек таких драже. Говорят, этими таблетками откармливали космонавтов после полетов. Проводили как-то эксперимент, замеряли кал у тех, кто принимал таблетки и уголь и кто не принимал. Измерили потом это добро в кавычках ДП-5-ым. Разница существенная в анализах была. Вот у меня сестра, она была заведующей аптекой в Одессе, когда таблетки закончились, говорю ей: «Инна, нужно вот такие-то таблетки». А она, заведующая, и знать не знала о них, они не были массовыми в советской фармацевтике. В особом секторе такие таблетки давали. Кормили очень хорошо. На станции даже стол никогда целенаправленно не был накрыт, захотел – пошел и поел в любое время.

– Работая на таком объекте, вы не пересекались с кем-нибудь руководства станции или Особой Зоны?

– Само собой. С Ряховым, генерал-полковником частенько общались по линии ГО ну и по вопросам кранового хозяйства. Легасова видел, правда, не общался с ним близко. А вот с Евгением Павловичем Велиховым разговаривали так, как мы сейчас с тобой беседуем. Евгений Палыч негативно про всю эту эпопею открыто высказывался. Очень правдиво, начиная от конструкции РБМК и заканчивая, как все это было организовано и в конечном итоге реализовывалось. Он считал, что это факт вопиющего разгильдяйства.

– То есть основным фактором Чернобыльской аварии был человеческий фактор?

– Прежде всего! Только человеческий! То, что я непосредственно по горячим следам слышал, находясь в бункере ГО: срабатывала аварийная защита, взяли и отключили ее, решили поэкспериментировать. Я застал еще ребят, сотрудников станции, правда, с других смен, но давно работающих там. Так они рассказывали, что существовал план проведения эксперимента, в который были внесены многочисленные рукописные правки в нарушение всех существующих норм безопасности. Разгильдяйство и типичное славянское «авось пронесет…»! И знаешь, что самое неприятное? Я не в первый раз по службе сталкивался с различными авариями радиационного, химического, технического характера. И всякий раз обращал внимание на следующие вещи. Случилось, отфестивалили и снова забыли. До следующего раза… Надеюсь, нынешнее поколение не повторит наших ошибок и будет подробно изучать печальный опыт прошедших катастроф, чтобы не допустить подобного в будущем!»

Когда я шел брать интервью к Валерию Михайловичу, у меня к нему было всего лишь несколько вопросов. Я не предполагал, что наше общение в конечном итоге выльется в увлекательную, информативную и содержательную беседу. Валерий Михайлович поразил меня своей открытостью, бодростью духа, неиссякаемым оптимизмом. О своей службе в Зоне отчуждения он рассказывал где-то с иронией, где-то с юмором, а на некоторые вопросы отвечал предельно откровенно. Настолько откровенно, насколько может откровенно ответить человек, когда-либо дававший присягу и носивший военную форму. Я не услышал в его словах сожаления о том, что государство, видите ли, «недодало льгот и обделило какими-то выплатами». Я не услышал банальных антикоммунистических фраз с неизменным отвращением ко всему советскому. Наконец, я не услышал каких-то жалоб на свою судьбу… Сегодня Валерий Михайлович Милешин директор одного из предприятий в Минске. Жизнь продолжается, несмотря на проблемы со здоровьем, долю которого он оставил, проходя военную службу. И вот уже в самом конце, выключив диктофон, и собираясь откланяться, я задал на прощание вроде простой, а вроде как и неоднозначный вопрос: «Челябинск, Афганистан, землетрясение в Газли, химкомбинат под Ташкентом, горнило промлощадки ЧАЭС на открытом воздухе…Не жалеете, что Ваша судьба сложилась именно так?». Валерий Михайлович слегка улыбнулся и по-армейски прямо и коротко ответил: «Это были лучшие годы в моей жизни!». Услышав эти слова и переваривая сказанное, у меня не осталось никаких сомнений, почему именно Советский Союз смог справиться в относительно небольшое время с последствиями самой крупной техногенной аварии в истории человечества! Крепкого здоровья, Вам, Валерий Михайлович и долгих лет жизни!!!

P.S. За высокий профессионализм и личное мужество, проявленное при выполнении правительственного задания по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1-го августа 1988 года капитан Милешин Валерий Михайлович был награжден орденом «Знак Почета».

Александр Посталовский