#писательское дело | Explore Tumblr posts and blogs

rarnef · 4 years ago

Text

...

ПЕРВОЕ И СРАЗУ ЖЕ ВТОРОЕ.

— Я разочарована. Не прям - таки сильно, аж до трясучки, однако огорчена.

Вот давайте посмотрим: человек писал книгу 4 года, человек переписывал книгу с нуля, теперь же я узнаю, что «Финиста» ко всему прочему относительно старый проект, который мог быть прародителем вышедших серий или же из него что - то брали для других книг, и в результате получается ребенок «Часодеев» и «Лунастров». «Чародол» не читала, не берём в счёт. Не подумайте, что я ждала фантастической, нереальной, бомбической историю с оригинальными героями и крутыми сюжетными поворотами. Единственное, что мне хотелось — НЕ читать про несовершеннолетнюю ГГ, попадающую в волшебный мир, где есть бабло, слава и мужики. И у меня зародилось подозрение, что Н. Щерба будет на этом зарабатывать до конца своей писательской деятельности, так как такое начало новой серии не предвещает ничего хорошего. Пока что. Очень глупо с моей стороны сейчас так высказываться о том, чего ещё не существует в полной комплекции. Вот только я бы так не бомбила, если бы мысленно не проставила в ряд все книги автора и не начала делать соответствующие выводы: “Часодеи” и “Лунастры” крутятся возле особенного ГГ с особенным даром и пророчества, судьбоносного дня — называйте вещи своими именами. “Чародол” для меня покрыт тайной и мраком, хотя мне говорили, что там тоже есть пророчество. “Финиста” про особенную девочку/девушку с особым искажающим пространство даром, которая должна изменить Снореальность, вспыхнув, подобно фениксу [до выхода книги нам ничего не рассказывали, а после выхода спойлернули практически финал👍]. По ходу текста я и дальше буду ругаться, но это всё, так, мелочи. Мне обидно, что история пока не кажется интересной, чем - то новым и очень оригинальным, что могло затмить «Часодеев», от которых зависит весь фэндом Щербы в целом. Мне сейчас просто кажется, что я буду тратить по 500 рублей впустую, так как ранее уже читала подобные книги, причем от того же писателя. Из чего вытекает следующий вопрос: способен ли автор писать что-то другое, тем самым, выходя из зоны комфорта? Есть ли вообще писательское развитие с этими вашими девочками - волшебницами?

ФИНИСТА

— Приятная цветовая палитра, но персонаж вообще не зашёл. Спокойная версия Василисы, но тоже ушибленная на голову. У человека в реальном мире куча проблем: бабушка считает Фини позором; брат с сестрой напрямую просят её скрыться с глаз; родители просто жалеют и делают вид, что все нормально [ к ним у меня особых претензий нет, пока что]; практически отделена от общества, из-за чего возникают сложности с коммуникацией и освоением социальной среды [по идеи]. И вот такая семейная ситуация встречается не первый раз. В семье Василисы и Селестины были такие же разборки, из-за чего между ГГ и роднёй не было тёплых отношений. Словно автор пытается через свои книги поделиться личными психологическими травмами. Или нас хотят заставить сжалиться над героями через такое давление.

Огромный плюс книги заключается в поднятие серьезных тем, которые очень знакомы подросткам. И я бы на месте Щербы уделила половине книги вот всем этим тонкостям, чтобы можно было окунуться в такую “жизненность”, да и в целом прочувствовать образ ГГ. Причем стоит понимать, что в связи с неопытностью и юностью Фини, она должна как - то реагировать на физическое и моральное давление со стороны: агрессия, замкнутость, появление комплексов, истерики, слёзы, уход в себя и т.д. То есть больше экспрессии, дайте волю эмоциям. И в данном случае необходимы слезы, сопли, постоянные монологи на волнующие темы, но их, блина, нет. Финиста буквально забивает на реальный мир, дабы полностью погрузится в Снореальность. С одной стороны, это поспешное решение автора, чтобы побыстрее попасть в Снореальность. Понятное дело, что это фэнтезийная книга, следовательно, речь должна пойти про фэнтези, вот только без большого вступления, где раскрывается обычная ГГ, просто не обойтись. Вот, как я, будучи читателем, должна посочувствовать Фини, если в одном предложении она всплакивает из - за отсутствия друзей, а в следующем уже думает про сонным мир? Она не рыдает, не убивается, потому что предпочитает жить с улыбкой на лице и при этом она особо не злиться. Знаете, это что-то вроде позитивного аналога романа “Человек который смеется”. Передо мной ветеран войны? Где сопли 16-его подростка? ГДЕ ЭМОЦИИ? Она ребенок, живущий обычной жизнью. Если Мэра Бэрроу не ныла, то для этого есть адекватное объяснение. Девушка жила в бедности, воровала и постоянно калечила себя. Фини же жила в таких условиях, что она не может быть терминатором.

С другой стороны, перед нами обычный подростком, выбравший самый лёгкий путь. Я бы сама так поступила, но, как ранее сказано, это не делает Финисту лучше. Вообще, ситуация с переходом в другой мир похожа на тот несмешной анекдот из сборника моего дедушки. В нашем мира ГГ никак не состоялась, зато, попадя тут же в Снореальность, она становится хозяйкой самого загадочного дома, ее имя обладает особым значением, в дальнейшем будет участвовать в перестановке Снореальности [небольшие спойлеры от Щербы и концовки книги] + секретный дар + её волосы способны белеть, а это уж точно что-то да значит. Если ты плохо знаешь математику, то вряд ли поймешь физику. Думаю, нет необходимости говорит, почему Снореальность и Реальность похожи. У Фини нет друзей, она их особо не хочет заводить по своим личным причинам, а в сонном мире целый табор отыскала за где-то две главы.

Возможно, в следующих двух книгах мы вернемся к нашим баранам, хотя у меня есть сомнения. Ежу понятно, что Снореальность намного важнее обычного мира. У Финисты в принципе не будет времени, ибо тут и пророчество, и АртХаус, и обучение сномагии, и поиски дара с другими секретами, к тому же новые друзья, предположительная первая любовь, но Щерба не хочет сводить ГГ с кем-то из-за её возраста [предположительно]. Боже, это, кстати, будущий второй плюс книги.

Теперь поговорим про друзей и “ушибленную на голову”.

Э, Финиста не кажется альтруистом. Если не даешь отчет своим словам и поступкам, то ты больше кажешься неадекватом, чем решительным человеком, способным пожертвовать собой. Финиста очень упрямая, кто-то посчитает это целеустремленностью. Да, отчасти, но Фини не смогла постоять за свои словам, к тому же она лезет на рожон, не зная всей серьёзности и опасности дела. И это прям фирменная вертушка Щербы. То же самое было с Василисой. Она полагалась исключительно на удачу и интуицию. А так как она особенная Василиса, то плевать на факты, у нас есть магия дружбы. Тогда смысл накалять атмосферу предупреждающими фразочками, пугать героев и читателей, если все решается верой внутреннего голоса? Так вот, Фини, упершись рогами, настаивала на возвращение сонной руки, прекрасно зная, как это опасно [ ей говорили, её предупреждали]. Человек подверг опасности друзей и по факту не окупил свои же слова. Клялась мамой, что всё будет хорошо, она справится, а в результате всю работу сделали n - ые лица. Такого риска дружба не стоит, поверьте. ГГ - никто для учеников Кайлиха, чтобы после короткого знакомства друг за друга убиваться.

Про сьюшность даже речи никакой не будет и без меня поймете, о чем я.

СНОРЕАЛЬНОСТЬ И ВСЕ ЕГО ВНУТРЕННОСТИ

— По началу было прикольно, веяло атмосферой “Little nightmares”, “ Алисой в стране чудес” и “Коралиной в стране кошмаров”.Очень зашла шаль, которая живет сама по себе, а потом я вернулась к старым добрым “Часодеям”. Какой-то город/города, где люди придерживаются моде старых времен, передвигающиеся на воздушных кораблях, шарах на колесиках, что-то вроде викторианской футуристики, которая мне не заходит, как бы не старайся. Как бы стимпанк, но не стимпанк. Я все еще придерживаюсь теории, что все сюжетные арки серий происходят �� одной вселенной.

Сномагия тоже не заинтересовала, так как Щерба не первый раз использует созидание в своей авторской магии. Вещи просто появляются и исчезают и в этом нет ничего интересного. НО. НО-но-но, респект и уважение за кошмаристов. Хоть они представляют “плохую” сторону, это намного лучше той ахинеи Финисты по типу: “Я хочу творить хорошии и яркие сны”. Чем больше кошмаров в вашей жизни, тем легче их контролировать. На меня оказало огромное впечатление тот кошмар про куклу, испугавшая ГГ. Согласитесь, это же намного интересней, чем сны про поля, кометы и планеты?

Тема с живым Домом интригует, хотя это все смутно напоминает Расколотый Замок. Здание с душой, хранящий свои секреты+много тайных комнат.

А теперь поговорим об абсурде под названием “чемодан”. Задаю повторно вопрос: как я должна посочувствовать Фини, если той все подается на золотом блюдечке? Не успела на себя переписать Дом, а уже находит волшебный чемодан, где куча всяких сонных штук. Мне надо говорить про кленовый лист - навигатор? Или сонную руку? А копье? То есть человек, не державший ни разу оружие, мог за короткий промежуток времени научиться им управлять, мастерски, убивая фантомов. Да так, чтобы сами профессора оценили. И это, заметьте, первая книга.

КАЙ И АРТ

— Кай - Примаро с лицом Рока. 100% молчаливый аниме-парень, который постоянно серьезный, но на самом деле он очень ранимый и заботливый с личным секретом, делающий его вдобавок таинственным. Понравился? М, не особо. Попахивает пока что клишированным героем мусжкого рода. К клише, кстати, можно даже добавить Арта с старой обидой и поводом для сотрудничества с Фини + он типа второй Фэш, занимающий одновременно две стороны. У ГГ есть два друга - полные противоположности. Один - заучка, а другой - вечно веселый бабник. Если между ними будет любовный треугольник,я подамся в монашки.

ФИЛИПП

— Вот икона, вот королева этого цирка. Парень противоречивый и есть вероятность становления предателем, превратившимся таковым из-за собственной трусости. Или же с ним торгуются, так как у него там есть любимая девочка,хехе. ДА,пока люди начинают шипперить Фини и Кая, я тут сижу и жду приглашение ��а свадьбу Филиппа и Айрин. Если, кстати, ставлю на смерть Айрин [ Ава, кого ты обманываешь? Никого не убьют.]

ИНФАНТА

— Единственный любимейший персонаж. Исходя из подлянки со сном Фини и желанием заполучить власть, а с тем сонные земли, можно назвать Инфанту основным злодеем или тем человеком, которому будет противостоять ГГ. В конце концов, они будут бороться за одно место. К тому же я нахожу данный дует очень интересным [это мой второй любимый пейринг]. Просто прочувствуйте контраст между наивной Фини, верующей в добро и справедливость, и Инфантой, чья семья потеряла свою славу, тем самым, кошмаристке придется собственными силами вернуть былой почет. Причем, если рассматривать данное противостояние, то у Инфанты больше шансов стать соннером. Снореальность особо не отличается от нашего скучного мира, где надо уметь вертеться, чтобы хорошо ужиться. Автор этого текста списывал на ЕГЭ, чтобы получить нормальные баллы, учитывая, что он никогда такого не делал, хаха.

Продолжая разговор о Инфанте, хочется вспомнить один такой смешной случай. Финиста назвала кошмаристку странной, пугающей, больной и оооооочень опасной, причем все это говорит человек, которого воспринимают люди, также, как она Инфанту. И с Фини соглашается девушка, чьи волосы меняют цвет. Простите за мой ужасной французский юмор, чудаки критикуют других чудаков. 👍

СТАДНОЕ ПОВЕДЕНИЕ

— Повторюсь: дружба не стоит жертв. Фини и её рука не стоила похода в лабиринт Говарда. Щерба как всегда от лиц героев рассказывает, как же везде опасно, нельзя лезть, сломя голову, ибо переоценка сил может привести к летальному исходу. А МОЛОДЕЖИ ЖЕ ПЛЕВАТЬ, У НИХ С ГОЛОВОЙ НЕ ВСЕ В ПОРЯДКЕ, вот они и рискуют. Просто пришла к дому Кайлиха какая-то бродяжка, по собственной глупости потеряла дорогую вещь, месяц не пообщалась с учениками сонного мастера, да тут же все побежали ей помогать. Рисковать из-за голубой мандавошки, РИСКОВАТЬ ЖИЗНЬЮ И СТАТУСОМ. На кой черт было тогда учиться сонной магии, если твоя жизненная цель теряет всю значимость при появлении ГГ? Вы бы тоже спрыгнули с крыши с человеком, познакомившись вчера? Ладно там еще Кай. Так уж получается, что он кое-что знает и это “кое-что” связывает его с Фини. И вот вся эта компашка похожа на второй Орден Дружбы, который по началу основывался на дружбе, а потом не смог себя окупить. Хватит врать, что можно найти реального друга за минуту, невозможно собрать команду лучших друзей за день. Дружба в первую очередь проверяется временем, так что не обманывайте.

3 notes · View notes

books-things · 5 years ago

Photo

29 ноября - 115 лет со дня рождения Гавриила Николаевича Троепольского (1905-1995), русского советского писателя, драматурга и сценариста. Заслуженного работника культуры РСФСР. Лауреата Государственной премии СССР.

Родился в семье православного священника. Детство прошло в деревне, рано познал крестьянский труд. В школе второй ступени (с. Ново-Гольское Воронежской губ.) благодаря урокам Г.Р. Ширмы (будущий руководитель Государственной. академической хоровой капеллы Белорусской ССР] приобщился к русской классике.

В 1924 Троепольский окончил трехклассное сельскохозяйственное училище им. К.А.Тимирязева в с.Алешки Борисоглебского уезда. Воронежской губ. и, не устроившись на должность агронома, пошел учительствовать в сельскую школу-четырехлетку, преподавал до 1930. Троепольский начинает вести различные записи: охотничьи заметки-наблюдения, пейзажные зарисовки, картины повседневного крестьянского быта и т.п.

В середине 1920-х Троепольский под сильным влиянием А.Неверова пишет рассказ (текст его не сохранился). Своим первым литературным опытам Троепольский не придавал серьезного значения. Веру в писательское призвание несколько укрепило знакомство с прозаиком Н.Н.Никанд��овым в конце 1920-х в с.Махровка, где Троепольский учительствовал. Никандров посоветовал Троепольский не бросать писательство, хотя, став младшим научным сотрудником, а потом и заведующим Алешковским опорным пунктом, Троепольский ставит опыты по агротехнике и ведет сортоиспытания.

«Начинающим» писателем Троепольский стал, по сути дела, в возрасте 47 лет. В литературу Троепольский принес свою тему: «...боль за землю, за судьбу ее сеятелей и хранителей, за степной простор и высокое небо, за голубые жилки речек и шуршащие камыши...» (Топорков Вл. Рыцарь русского поля // Советская Россия. 1995. №142. 30 нояб. С.7). К началу 1950-х в активе Троепольского была лишь одна литературная публикация: рассказ «Дедушка» (Литературный Воронеж. 1937. №1), который был подписан псевдонимом «Т.Лирваг» (если читать с конца: «Гаврил Т.»). Страдающий литературными заимствованиями рассказ тяготел и к назидательности. «Чем больше я перечитывал тогда рассказ,— вспоминал впоследствии Г.Н.Троепольский,— тем меньше он мне нравился, и я решил, что писателем быть не смогу» (Цит. по: Скобелев В.П.- С.9-10).

Лишь спустя 15 лет автор не совсем удачного рассказа «Дедушка» изменил свое решение: Троепольский, захваченный на рубеже 1940-50-х сразу несколькими замыслами, развернул работу над циклом рассказов «Из записок агронома». В нояб. 1952 Троепольский послал один из них («Никишка Болтушок») в редакцию журнала «Новый мир». Этот журнал и стал первооткрывателем Троепольского-художника. «Троепольский был агрономом очень серьезным, прекрасно знал опытное дело, коим была столь славна и даже знаменита дореволюционная Россия, практика же колхозно-совхозного строительства приводила его в недоумение, которое он и пытался с присущим ему юмором, с иронией выразить в литературе художественной. Твардовский его понимал очень — тоже ведь крестьянский сын, можно сказать, сельскохо-зяйственник» (Залыгин С.П. Прощай, ново-мирец... Памяти Гавриила Троепольского // Литературная газета. 1995. №28. 12 июля. С.3). Едва ли не все произведения Троепольского 1950-60-х (повести, рассказы, очерки, статьи) впервые увидели свет на страницах «Нового мира». Всю свою жизнь Троепольский был благодарен А.Т.Твардовскому за активное участие в его творческой судьбе. Он часто ездил к ��вардовскому в гости, обсуждал с ним свои новые замыслы и получал от него дополнительную творческую энергию. После смерти поэта Троепольский нередко навещал его семью.

Цикл «Из записок агронома» («Записки агронома») состоит из 7 рассказов: «Никишка Болтушок», «Гришка Хват», «Игнат с балалайкой» (Новый мир. 1953. №3), «Прохор семнадцатый, король жестянщиков», «Прицепщик Терентий Петрович», «Тугодум» (Новый мир. 1953. №8; газетная публикация рассказа «Тугодум»: Молодой коммунар. Воронеж. 1953. 12 июля) и «Один день» (Новый мир. 1954. №1). Впоследствии все эти рассказы («Записки агронома») были изданы отдельной книгой, озаглавленной уже «Прохор семнадцатый и другие» (1954). Троепольский изображает колхозную жизнь без всяких прикрас — с ее реальными сложностями и противоречиями. Все персонажи цикла, и положительные, и отрицательные, выписаны Троепольский ярко, выпукло и психологически убедительно. «Записки агронома» стали своеобразным дополнением к «Районным будням» В.В.Овечкина (см. об этом: Виноградов И.И. В ответе у времени: Заметки о деревенском очерке пятидесятых годов. М., 1966). В.В.Овечкин не все принимал как в данном произведении, так и в творческой манере Троепольского (см.: Овечкин В.В. Статьи, дневники, письма. М., 1972. С.26-28). Однако это обстоятельство нисколько не мешало Троепольскому с глубоким уважением относиться к создателю «Районных будней». Когда Овечкина не стало, Троепольский проводил его в последний путь добрыми словами (Прощальное слово // Подъем. 1968. №1. С.163-164; О Валентине Овечкине // Новый мир. 1968. №9. С.33-35).

В середине 1950-х Троепольский на основе «Записок агронома» был создан киносценарий «Земля и люди» (Литературный Воронеж. 1955. Кн.36; фильм был снят режиссером С.И.Ростоцким на киностудии им. М.Горького в 1955).

В 1954 Троепольский стал членом СП СССР, переселился в Воронеж, где и жил до конца своих дней. К 50-летнему прозаику, автору всего лишь нескольких некрупных произведений, пришла всесоюзная известность.

Последовавшие за циклом «Из записок агронома» близкие по материалу и проблематике рассказы «Агрономы», «Соседи», «У Крутого яра» (все — 1954) и «Митрич» (1955) раскрыли новые грани незаурядного таланта Троепольского и свидетельствовали о росте художественного мастерства писателя. А такие характеры людей труда, как Митрич из одноименного рассказа и Сеня Трошин («У Крутого яра»), стали подлинным открытием Троепольского. Неоднозначность, психологическая многослойность этих образов рождали споры критиков.

Со второй половины 1950-х Троепольский работал над романом «Чернозем» (кн.1-я — 1958; кн.2-я — 1961), в котором рельефно воссоздана жизнь центрально-черноземной деревни с 1921 по 1930. Троепольский сумел внести немало нового в осмысление эпохи коллективизации. В центре повествования — семья Земляковых. Не закрывая глаза на ошибки, «перегибы» в процессе коллективизации, Троепольский рисовал общую драматическую картину крестьянской жизни. Роман завершался картиной первого колхозного сева: «Чернозем то поднимался в мареве, то вновь опускался, дрожал в весеннем беспокойстве. Чернозем дышал! Но это было только начало, от которого вздрогнул весь мир и заговорил то тревожно и зло, то с радостью и восхищением. Одни называли это началом гибели, другие — началом новой жизни на земле» (СС. Т.2. С.405). Многочисленные отклики на «Чернозем» были хотя и доброжелательными, но весьма сдержанными. Роман у Троепольского получился неровным. Известная «сухость» повествования, привкус схематизма, недостаточная разработка характеров, скупость психологического анализа, наличие явных перекличек с «Поднятой целиной» М.А.Шолохова и «Девками» Н.И.Кочина — все это предрешило не очень счастливую читательскую судьбу «Чернозема». В поздние изд. романа (начиная с 1970-х) был внесен целый ряд изменений, призванных улучшить его художественную ткань.

В конце 1950-х — начале 1960-х Троепольский обращается к жанру повести. В 1958 он опубликовал повесть «Кандидат наук (Повесть, отчасти сатирическая)», в которой обличаются невежды и приспособленцы в сельскохозяйственной науке. Троепольский широко использовал приемы злого пародирования и сатирические краски. Вопросы сатиры всегда волновали Троепольского, суждения которого на сей счет имеют ��е только практическое, но и теоретическое значение (см.: Поговорим о сатире // Литературная газета. 1954. 25 нояб.; Точная цель, ясные перспекти��ы // Подъем. 1961. №4. С.139-143; Сатирик: мне нравится быть лириком. На вопросы ред. отвечает писатель Г.Троепольский // Молодой коммунар. Воронеж, 1971. 20 нояб., и др.). К повести «Кандидат наук» примыкает «рассказ старого агронома» «Странный сон, или Экзамен на здравый смысл» (1960), где Троепольский ориентируется на традиции М.Е.Салтыкова-Щедрина (гротеск, фантастика и т.п.), развивает основные мотивы «Кандидата наук». Автору «Странного сна...» хочется, чтобы в жизни всегда торжествовали здравый смысл и справедливость.

Повесть Троепольский «В камышах» (1963), имеющая подзаголовок «Из тетрадей охотника», решена в ином ключе: в ней доминирует лирическое начало и воспевается красота родной природы.

В середине 1960-х на всю страну прозвучало публицистическое слово Троепольского: «О реках, почвах и прочем» (Новый мир. 1965. №1), «Сколько воды человеку нужно?» (Правда. 1966. 4 сент.) и «Об осушении и "осушении"» (Там же. 1966. 5 сент.). Эти «экологические» статьи прозойка вызвали большой общественный резонанс и заметно осложнили жизнь самому Троепольскому, посмевшему объявить войну чиновникам и губителям природы. Очерки и путевые заметки Троепольского конца 1950-х — начала 1960-х, в которых обсуждались различные проблемы сельского хозяйства и которые являлись своего рода «спутниками» его цикла рассказов «Из записок агронома». «Думы о земле» (1956), «В глубинном районе» (1958), «Совесть хлебопашца» (1959), «Дорога идет в гору» (1961), «Этого требует жизнь» (1963), также привлекли к себе внимание читателей. Широкой известностью пользовался документальный очерк Троепольский «Легендарная быль» (1957), в котором речь шла о событиях Гражданской войны: в нем писатель пропел славу храбрым — погибшим и живым. Неоднократно в 1960-е Троепольский выступал в роли фельетониста: «Розовая совесть», «Тернистая дорога, или Краткий обзор путей возникновения таланта» (1963), «Липа на тихой сосне» (1964) и др. Очень многое связывало Троепольского с Воронежем, и он не мог не написать о родном городе.

На 66-м году жизни Троепольский опубликовал произведение, принесшее ему мировую славу,— повесть «Белый Бим Черное ухо» (1971), которую посвятил А.Т.Твардовскому. В своем лирико-философском и трагическом произведении Троепольский продолжил гуманистическую традицию русской классической литературы. История одной собаки, мастерски рассказанная Троепольским, проникнута верой в победу добра и правды над злом и ложью. В уста Ивана Иваныча, хозяина погибшего Бима, писатель вкладывает знаменательные слова: «Неправда. И весна обязательно будет. И будут подснежники... В России бывают и зимы, и весны. Вот она какая, наша Россия,— и зимы, и весны обязательно» (СС. Т.3. С.316).

В 1975 создатель «Белого Бима...» стал лауреатом Государственной премии СССР. По повести «Белый Бим...» в 1977 был снят фильм (реж. С.И.Ростоцкий, киностудия им. М. Горького). Особое признание повесть получила и в Италии: в 1981 Троепольскому были присуждены две премии (Премия Монца за одну из пяти лучших книг для слепых детей и Премия Банка-ремино за лучшую книгу года для детей) и вручена золотая медаль «Фонда Леонардо да Винчи» (Флоренция). Повесть «Белый Бим...» переведена на десятки языков и издана во многих странах мира (см. об этом: Васильев В. Белый Бим на планете Земля // Подъем. 1985. №11. С.132-135). И по сей день она является самым известным и читаемым произведением Троепольского. Воронежские скульпторы Иван Дикунов и Эльза Пак создали памятник, посвященный главному герою повести «Белый Бим Черное ухо».

Перу Троепольского принадлежат пьеса в 3 действиях «Постояльцы» (1971), которая построена на деревенском материале (о сельских тружениках, противостоящих бюрократам), и немногочисленные стихотворные опыты.

Троепольский — автор ряда критических статей; его выступления отличались глубиной литературоведческой мысли. Но эта часть наследия писателя не собрана, не обнародованы и письма Троепольского (в издательстве «Современник» так и не вышел 4-й (последний) том СС Троепольского, куда и планировалось включить критические работы, публицистические статьи, очерки, фельетоны писателя).

После «Белого Бима...», безоговорочно причисленного к отечественной литературной классике, писател�� не опубликовал ни одного значительного художественного произведения. Это «молчание», объясняемое не только преклонным возрастом и ухудшающимся здоровьем Троепольского, длилось почти четверть века. Однако известно, что он и в 1970-е, и в 1980-е, и в 1990-е продолжал писать. Невероятный успех «Белого Бима...» сделал его автора еще более самокритичным и заставил его «замолчать» на долгие годы. Автору хотелось во что бы то ни стало удержаться на уровне своей самой знаменитой книги: «Для многих идеи этой книги стали жизненным посохом. Но и для самого Троепольского повесть была тоже мерилом художественной правды, критерием мастерства. Может быть, поэтому он так и не решился опубликовать свой новый роман, боясь, наверное, заглушить мощное эхо, вызванное "Белым Бимом..."» (Топорков Вл. Рыцарь русского поля. С.7).

#библиотека боголюбова #библиотека искусств #библиотека #библиотеки москвы #департамент культуры #троепольский #30 дневный писательский челендж #русский тамблер #блог #bogolubovo #library #moscow library #troepolsky #writer #tumblr #russian tumblr #blogpost

5 notes · View notes

aperongammalogos · 5 years ago

Text

Хочу создать свою вселенную. Именно поэтому взялась за писательское дело. Хочу подчинить весь мир своему перу.

#Попытки в творчество #Собственный мир #Писатель #Фикрайтер #Цитатки #Красивые слова #Эстетика #Эстетика слов

4 notes · View notes

belskayatanya · 6 years ago

Text

Александр Дюма моего детстсва.

Монета НБРБ

Национальный банк Республики Беларусь (белор. Нацыянальны банк Рэспублiкi Беларусь) — центральный банк и государственный орган Республики Беларусь.

Национальный банк независим в своей деятельности и подотчётен только Президенту Республики Беларусь, который утверждает его Устав, назначает, с согласия Парламента, Председателя и членов Правления.

Романтика подвига и дружбы

В Париже воздвигнут памятник Александру Дюма. Сидя в кресле, он словно отдыхает после долгого, но принесшего удовлетворение труда, а по бокам высокого постамента высечены названия прославивших его произведений. Эта статуя отлита из ��ронзы, но — как было верно сказано на церемонии открытия в 1883 году — она могла бы быть изготовлена из чистого золота, если бы с каждого из поклонников Дюма собрать на ее сооружение хоть по одному сантиму.

Александр Дюма (1802–1870) создал целую галерею запоминающихся романтически окрашенных образов, которые, прочно войдя в сознание многих поколений читателей, стали не меньшей реальностью, чем действительно существовавшие исторические личности. Таков прежде всего его д’Артаньян, принадлежащий к числу тех литературных персонажей, кому — наравне с их творцами — ставят памятники. Как бы охраняя покой писателя, расположился отважный мушкетер с обнаженной шпагой на цоколе парижского монумента Дюма. А спустя полвека и сам д’Артаньян поднялся на пьедестал во французском городе Ош, центре родной Гаскони, и мы вправе полагать, что это изваяние поставлено скорее в честь героя Дюма, чем того, настоящего д’Артаньяна, чьи подложные мемуары были использованы романистом.

На открытии памятника в Оше «изумительному гасконцу, воспетому Александром Дюма-отцом»[1], 12 июля 1931 года присутствовал А. И. Куприн, писавший в своем репортаже об этом событии: «Как чудотворно, как поразительно могущественно талантливое писательское слово. Образы, вызванные и возвеличенные им, живут сотни лет и передаются миллионам читателей. Их можно назвать вечными спутниками человечества… К этим неизменным друзьям принадлежит и д'Артаньян, сгущенный француз и галл. Какая прелестная фигура! Бедность и гордость, мотовство и бережливость, отчаянная храбрость и стыдливое добродушие. И больше всего бряцание и блеск слов, упоение бесшабашным остроумием, невероятные гиперболы, отчаянно веселые шутки и проказы, которые так и называются гасконадами. А из глубины этакого фейерверка выглядывает нежный и добрый человеческий лик».

Полюбившиеся герои книг в самом деле становятся верными друзьями человека. Со словами Куприна о жизненной силе образа «четвертого мушкетера» перекликается признание Р. Л. Стивенсона: «Пожалуй, после Шекспира самый дорогой, самый лучший мой друг — д’Артаньян… Мне неведома другая душа столь человечная и в своем роде столь превосходная…»

Не случайно почти в каждой работе о Дюма приводится длинный перечень любивших его «великих читателей», среди которых были Маркс и Гейне, Толстой и Достоевский, Чехов и Менделеев, Луначарский и Горький, Бальзак и Флобер, Гюго и Мериме, Диккенс и Теккерей, Голсуорси и Джек Лондон. Их авторитетом хотят как бы придать больший вес писательской репутации Дюма, ибо до сих пор еще раздаются голоса, упрекающие его в поверхностности, легковесности, излишней развлекательности. Упреки эти, как правило, делаются теми, кто вообще пренебрежительно считает, что приключенческие романы (в том числе и основанные на историческом материале) не достойны числиться по разряду «большой», «серьезной» литературы. Между тем приключенческая литература — если она делается мастерами, а не ремесленниками, — литература настоящая, но у нее есть своя специфика, свои законы и традиции, свои классики. Толкуя слово «классик», словарь сообщает, что так именуют «общепризнанного великого писателя, творения которого сохраняют свое значение в веках». И пускай строгие ценители избегают называть Дюма «великим», чаще всего применяя по отношению к нему эпитеты «выдающийся», «талантливый», «популярный», но он — подлинный классик, потому что в избранном им жанре никто не сумел превзойти его и снискать более широкое признание. Вот уже много десятилетий люди на всех континентах зачитываются его книгами. «Никто не читал всех произведений Дюма, но весь земной шар читал Дюма», — заметил по этому поводу Андре Моруа в жизнеописании «величайшего рассказчика».

К биографии Александра Дюма как нельзя лучше применима крылатая фраза: «Жизнь — это роман, происшедший в действительности». В этом «романе» немало интереснейших страниц. Дюма деятельно участвовал в таких ключевых событиях своего времени, как революции 1830 и 1848 годов. Он подружился с Гарибальди, возглавившим борьбу за единство и независимость Италии, сопутствовал ему в сицилийском и неаполитанском походах. А сколько любопытных эпизодов, приключившихся с писателем во время странствий по белу свету! У Дюма нет скучных произведений, и роман его жизни не был в этом отношении исключением.

Романтично — в духе книг самого Дюма — происхождение писателя. Отец его был сыном французского маркиза и темнокожей невольницы с острова Сан-Доминго (так тогда называли Гаити). В годы Великой французской революции красавец мулат стремительно «проскакал» путь от рядового драгуна до генерала. Смуглый гигант геройски сражался под началом Наполеона Бонапарта в Италии и Египте. Но когда гражданин Бонапарт стал консулом, а затем превратился в императора Наполеона, Дюма попал в немилость за свои республиканские убеждения. Вознесенный волной революции властелин открыто предпочитал теперь преданных бонапартистов стойким республиканцам, и чересчур прямодушный генерал, бывший превосходным солдатом, но плохим политиком, провел остаток дней в опале неподалеку от Парижа, в небольшом городке Вилле-Коттре и его окрестностях.

Выжив после множества телесных ранений, он не снес раны душевной и в сорок четыре года скончался, оставив сиротой четырехлетнего Александра.

В наследство мальчику достались лишь воинская слава отца (о которой многие поспешили забыть), его кипучий темперамент да шапка курчавых волос. Что же касается средств к существованию, то с этим дело обстояло очень плохо. У генерала не было сбережений, а его вдове отказали в пенсии, так что она не смогла дать сыну хорошего образования. Он умел читать и писать, но вот с латынью и арифметикой был явно не в ладах.

В детстве Александр доставлял матери массу хлопот своей непоседливостью, своенравием и озорством. Он был крепок и силен, выглядел намного старше сверстников. Когда подрос, то, мечтая повторить подвиги отца, научился отлично фехтовать и стрелять. Его страстью сделалась охота: в поисках дичи юноша целыми днями мог пропадать в густых лесах, которые окружали Вилле-Коттре.

У него рано выработался поразительно четкий почерк, сохранившийся на всю жизнь. Этот изумительный каллиграфический почерк помог Дюма вначале устроиться клерком к местному нотариусу, а затем оказался едва ли не главным достоянием, когда в 1823 году он решил перебраться в столицу.

В романе восемнадцатилетний д’Артаньян, покидая родительский кров, получил — не считая отцовской шпаги, ценнейших напутствий и рецепта чудодейственного бальзама — тр�� дара: пожилого коня уникальной масти, пятнадцать экю и послание к капитану де Тревилю. Будущий же автор «Трех мушкетеров» двумя столетиями позже отправился из дома, имея при себе лишь немного денег и рекомендательные письма (которые никто у него, по счастью, не похитил). Без коня он вполне обошелся, воспользовавшись дилижансом, а сумму, необходимую на проезд, выиграл в бильярд. Два юных честолюбца были преисполнены решимости «завоевать Париж», что им обоим блистательно удалось. Д’Артаньян добился этого шпагой, Дюма — пером.

На первых порах ему пришлось довольствоваться должностью переписчика в канцелярии герцога Орлеанского (будущего короля Луи-Филиппа), куда он попал по протекции одного из давних приятелей отца. Ни на какое более соблазнительное место рассчитывать и не приходилось, ибо — как уже было сказано— он обладал лишь красивым ровным почерком, но отнюдь не знаниями. Природного ума и цепкой памяти, помноженных на феноменальную работоспособность, оказалось, впрочем, достаточно, чтобы через два-три года благодаря систематическому чтению Дюма ликвидировал пробелы в своем образовании, точнее — самостоятельно получил таковое. С упоением набрасывался он на книги древних и современных авторов, открывая для себя Платона и Эсхила, Шекспира и Вальтера Скотта, Гете и Шиллера, Мольера и Корнеля. Тогда же, уверовав в свою звезду и пробуждающийся талант, он твердо решает посвятить себя литературе.

Герои Дюма до встречи с автором

Находка в библиотеке

— Господин Дюма, где вы берете сюжеты для своих многочисленных произведений? — нередко спрашивали писателя.

— Отовсюду, где только могу, — отвечал прославленный автор.

И это действительно было так. Под его пером оживали исторические хроники, он умел вдохнуть жизнь в старинные легенды, воскрешал забытые мемуары, написанные в разные эпохи. Неутомимый разыскатель увлекательных сюжетов, А. Дюма в поисках «возбудителя воображения» странствовал по бесчисленным страницам словарей, трудов по истории, сборников исторических анекдотов.

Однажды, в 1843 году, Дюма рылся в книгах королевской библиотеки, подыскивая, как сообщает он сам в предисловии к «Трем мушкетерам», материал по эпохе Людовика XIV. Случайно в руках у него оказались четыре тома «Воспоминаний господина д’Артаньяна», выпущенных Пьером Ружем в Амстердаме в 1704 году. На самом деле такого издателя не существовало, обычно под этим псевдонимом типографы того времени при необходимости скрывали свое настоящее имя. Это было второе издание из трех аналогичных, единственное, снабженное портретом д’Артаньяна.

Со старинной гравюры смотрел незнакомец в военных доспехах. Худощавое энергичное лицо обрамляли волнистые, ниспадающие до плеч волосы. Весь его облик казался необыкновенным, особенно глаза, пронзительные и умные. С лукавым прищуром они глядели на читателя, как бы говоря: «Познакомьтесь с моим правдивым жизнеописанием, н вы убедитесь в моей исключительности».

Писатель, по собственному его признанию, решил более тщательно изучить четыре тома, выпущенные Пьером Ружем. Это оказались беглые зарисовки событий и нравов минувшей эпохи — середины семнадцатого столетия, сделанные, несомненно, очевидцем. Полностью название книги звучало так: «Воспоминания господина д’Артаньяна, капитана-лейтенанта первой роты королевских мушкетеров, содержащие множество частных и секретных сведений о событиях, которые произошли в царствование Людовика Великого».

Судя по названию, автором этих мемуаров был д’Артаньян. Однако в них не было ни слова, написанного самим мушкетером. Сочинил их некий Гасьен де Куртиль де Сандра. И хотя он знал д’Артаньяна лично, это отнюдь не давало ему права выступать от имени мушкетера. Но Куртиль де Сандра не стеснялся брать слово за своих современников, издавая под их именами подложные мемуары. Он был плодовитым и довольно ловким мистификатором. Его бойкому перу принадлежит, как пишет современный французский литературовед Жильбер Сиго в предисловии к сочинению Куртиля де Сандра, вновь изданному в Париже в 1965 году, более дюжины «воспоминаний» многих знаменитостей.

Чиновничья карьера никак не прельщала его: она могла принести в итоге достаток, но не известность. А достойный сын республиканского генерала всегда отдавал предпочтение славе перед богатством.

Признание Дюма получил после своей первой же поставленной на сцене пьесы — это был «Генрих III и его двор», — впервые сыгранной актерами театра Комеди-Франсэз 11 февраля 1829 года. До этого он попробовал силы в сочинении водевилей и драмы в стихах, выпустил сборник новелл. Но подлинной датой рождения Дюма-писателя следует считать, конечно, день премьеры «Генриха III».

В сфере искусства бывают свои революции (обычно так или иначе связанные с революционными сдвигами в общественном сознании), и в ту пору во Франции происходила одна из наиболее значительных: утверждался романтизм. Страстный его поборник, поэт, прозаик и критик Теофиль Готье вспоминал впоследствии: «Трудно себе представить, какое тогда происходило кипение умов. Движение, образовавшееся в те годы, можно уподобить лишь духовному взлету эпохи Возрождения… Казалось, что заново открыта какая-то великая утерянная тайна. Да так оно и было: люди вновь обрели поэзию». Дюма со свойственным ему пылом сразу же примкнул к романтической школе, главой которой стал Виктор Гюго, провозгласивший в противовес сковывавшим нормам классицизма с его непреложными единствами, что не должно быть «иных правил, кроме общих естественных законов, господствующих над искусством, и частных законов для всякого произведения, вытекающих из требований, при��ущих каждому сюжету».

Французские романтики, для которых столь характерно было обращение к прошлому, еще до Дюма создали несколько ломавших привычные каноны драм, но они не увидели света рампы, и именно его «Генрих III» оказался первым образцом нового искусства, с которым довелось познакомиться зрителям. Этим обстоятельством во многом объясняется восторженный прием спектакля публикой, — равно как и несомненным драматургическим дарованием автора.

Затем последовали новые пьесы — «Антони», «Ричард Дарлингтон», «Нельская башня», «Кин, или Гений и беспутство», закрепившие шумный успех Дюма как театрального писателя.

Уже через восемь месяцев после первого парижского представления «Генрих III» был поставлен в Петербурге (с участием известного трагика В. А. Каратыгина). Пьесы Дюма одна за другой — буквально спустя несколько месяцев после того, как им рукоплещут парижане, — появляются на русской сцене. Никого не оставляя равнодушным, вызывая восхищение у одних, умиление у других и раздражение у третьих, драмы Дюма широко входят в репертуар столичных и провинциальных театров России. За его творчеством внимательно следят Пушкин и Гоголь.

Его произведения печатаются в русских журналах, начинают выходить отдельными изданиями. Одним из первых переводчиков Дюма и пропагандистов его «мощного и энергического таланта» стал молодой Белинский.

С середины сороковых годов прошлого века в России, как и во Франции, Дюма-драматурга затмил своей славой Дюма-романист. Среди ранних романов Дюма примечательны «Записки учителя фехтования» (1840), где поведана взятая из действительности история русского конногвардейского офицера-декабриста И. А. Анненкова и его жены П. Е. Анненковой (урожденной Полины Гебль). Подобно воспетым позже Н. А. Некрасовым в поэме «Русские женщины» М. Н. Волконской и Е. И. Трубецкой, француженка-модистка Полина Гебль последовала за любимым человеком в Сибирь. Здесь, в Чите, состоялась их свадьба.

Однако книга Дюма не просто повествовала о трогательной любви русского кавалергарда и дочери наполеоновского офицера— это был роман о декабристах. В нем описаны и события на Сенатской площади 14 декабря 1825 года, и казнь пятерых декабристов (эту трагическую сцену Дюма завершает пророческой фразой: «Несчастные, которые кричали о свободе России, опередили свой век на целое столетие!»). Мало того — в романе разоблачались многие «тайны петербургского двора». Автор рассказал о скандальных подробностях царствования «той, кого называют Екатериной Великой», о забавах императрицы Анны Иоанновны, устроившей свадьбу своего шута в ледяном дворце; целая глава была посвящена заговору графа Палена, закончившемуся убийством Павла I, который, согласно официальной версии, «скончался от апоплексического удара». Дюма не ограничился изображением самодурства и диких выходок российских венценосцев, он показал также жестокий деспотизм «рядовых» крепостников, коснулся тяжелой жизни русского крестьянства.

В целом книга представляла собой яркий обвинительный акт, направленный против верхушки царской России, наводила читателя на мысль о закономерности восстания декабристов и вызывала живое сочувствие к судьбе «государственных преступников».

«Записки учителя фехтования» были немедленно внесены в России в список запрещенной литературы. На русском языке этот роман смог появиться только после Октябрьской революции, к столетней годовщине восстания дворянских революционеров. Но, несмотря на строжайший запрет (а быть может, как раз благодаря ему), «Записки учителя фехтования» в подлиннике получили широкое распространение в России; книгу с удвоенным интересом читали все, кому посчастливилось ее достать. Очень быстро, как явствует из писем И. И. Пущина, дошел роман и до сосланных декабристов.

Посетить Россию было заветным желанием Александра Дюма, всю жизнь стремившегося к новым впечатлениям и отличавшегося большой «охотой к перемене мест». Однако он прекрасно понимал, что, пока жив злопамятный Николай I, благоразумнее отказаться от этого намерения. После смерти палача декабристов счастливый случай, которому так многим был обязан Дюма в своей жизни, вновь помог ему. В 1858 году он познакомился с находившимся в Париже графом Г. А. Кушелевым-Безбородко, богатейшим русским вельможей, коему чрезвычайно импонировала роль литературного мецената. Граф предложил писателю совершить поездку в Россию в качестве его личного гостя.

Дюма пережил уже тогда апогей своей славы, позади были успешнейшие произведения: «Граф Монте-Кристо», «Три мушкетера» с двумя продолжениями — «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя», еще одна трилогия— «Королева Марго», «Мадам Монс��ро» и «Сорок пять», цикл из четырех романов — «Жозеф Бальзамо (Записки врача)», «Ожерелье королевы», «Анж Питу», «Графиня де Шарни» и примыкающий к ним «Шевалье де Мэзон-Руж», а также другие книги. Это путешествие сулило интересный материал, с помощью которого можно было опять привлечь внимание публики. Вопрос о поездке был решен в несколько дней. И писатель, с легкостью несший бремя пятидесятишестилетнего возраста, тронулся в путь. Уезжая, Дюма оповестил о своих планах подписчиков редактировавшегося им журнала «Монте-Кристо», пообещав, что это путешествие они совершат вместе с ним, — он действительно регулярно присылал с дороги тут же шедшие в набор обширные корреспонденции.

«Петербург принял г. Дюма с полным русским радушием и гостеприимством, да и как же могло быть иначе? Г-н Дюма пользуется в России почти такой же популярностью, как во Франции», — печатно засвидетельствовал И. И. Панаев. Французский литератор стремился завязать знакомства с русскими собратьями по перу. Он встречался с Н. А. Некрасовым, А. К. Толстым, Л. А. Меем, Е. П. Ростопчиной. Особенно многим был обязан Дюма Д. В. Григоровичу, который послужил ему главным источником сведений о русской культуре.

Более полугода провел Дюма в России. Правительство Александра II не чинило ему внешне никаких препятствий, но оно было в курсе каждого его шага, так как за «неблагонадежным» писателем установили негласный полицейский надзор. После Петербурга настал черед Москвы, потом Дюма проплыл вниз по Волге от Калязина до Астрахани, побывал в Баку и Тифлисе.

Его привело в восторг русское хлебосольство. Этот гурман увозил с собою множество рецепт��в новых блюд, которые ему довелось отведать в России или на Кавказе (уже после его смерти увидела свет составленная им «Большая кулинарная энциклопедия»). Он был переполнен также воспоминаниями о тех незабываемых экзотических зрелищах, которыми его потчевали с не меньшим усердием, чем блинами и шашлыком. Сказочные пиршества, медвежья и соколиная охота, скачки верблюдов, ловля диких лошадей арканом, бешеная джигитовка, инсценированное (о чем Дюма не догадывался) нападение черкесов, — мало кто был способен оценить все это лучше автора «Графа Монте-Кристо».

Не один том заняли описания его впечатлений от путешествия по России, к которым добавлялась еще специальная книга, посвященная Кавказу.

В своих очерках Дюма мастерски сочетал путевые заметки с экскурсами в минувшее, с рассказом о русской литературе и искусстве, подкрепляя эти рассказы переводами из Пушкина, Лермонтова, Вяземского, Рылеева, Некрасова, Полежаева, Бестужева-Марлинского.

Пусть Дюма далеко не всегда точен, но зато он первый познакомил в таком объеме «среднего француза» с прошлым и настоящим России, ее бытом и культурой.

Разного рода неточности — пожалуй, тягчайший из тех «смертных грехов», в которых уличают Дюма и которые все же ничуть не мешают его бессмертию. Если такое обвинение вполне справедливо в отношении его претендующих на достоверность очерков, где он кое-что неумышленно перепутал, кое-что умышленно приукрасил или попросту присочинил, где-то допустил ошибки, то с иной меркой надлежит подходить к его художественной прозе.

Еще при жизни Дюма нередко корили за то, что он допускает искажение истории. «История завещала нам факты, — как бы возражал он на это в пьесе „Антони“, — они принадлежат поэту: он поднимает из могил людей прошлого, одевает их в разнообразные одежды, наделяет свойственными им страстями, усиливая или ослабляя накал этих страстей в зависимости от желательной ему степени драматизма».

Если можно так выразиться, Дюма обожал извлекать изюм занимательности из черствого хлеба истории. Романы его, строго говоря, в большинстве своем не исторические, а историко-авантюрные. Вместе с тем в лучших из них писатель в основном верно передавал дух и колорит эпохи, что удавалось ему благодаря не только тонкой интуиции художника, но и тщательному изучению источников — хроник, мемуаров, документов. В предисловии к «Трем мушкетерам» говорится, что один только перечень книг, проштудированных автором, пока им вынашивался замысел романа, занял бы целую главу, — и, думается, это не большое преувеличение.

Известно, что Дюма нередко прибегал также к услугам сотрудников (чем отчасти объясняется его невероятная плодовитость), которые проделывали для него подготовительную работу — иногда настолько существенную, что их можно считать даже соавторами тех или иных произведений. Главным из них был Огюст Маке, участвовавший, в частности, в создании «Трех мушкетеров». Поссорившись с патроном и завидуя его лаврам, он дерзнул опубликовать в первозданном виде свой вариант одной из заключительных глав романа. И что же выяснилось — весь блеск, живость деталей придал ей именно Дюма. Его помощники были не более чем подмастерьями, грунтовавшими холст и набрасывавшими эскизы, Дюма же — вдохновенным живописцем, чья искусная кисть творила чудеса, неутомимо воссоздавая сцены из былых времен.

«История для меня гвоздь, на который я вешаю свою картину», — не раз повторял он. И надо отдать должное, во многих случаях «гвоздь» этот у него вбит достаточно крепко. Если какая-либо привлекшая внимание Дюма «История из истории» походила на роман, он брал ее в чистом виде, но чаще переплавлял реальные события в тигеле своего могучего воображения, на что как беллетрист имел бесспорное право. В его обработке история тогда представала не совсем такой (а иногда и совсем не такой), какой была на самом деле. Но ведь он не бесстрастный летописец и не автор учебников, — хотя многие представляют себе прошлое Франции преимущественно по его книгам, — он романист, и ему необходим увлекательный сюжет.

Нелишне все же еще раз подчеркнуть, что историческая канва у Дюма, как правило, довольно основательна (недаром четко указаны хронологические рамки событий, развертывающихся в «Трех мушкетерах», — с 1625 по 1628 год). Виртуозно вплетая в эту канву похождения придуманных или наполовину придуманных героев и распоряжаясь по своему усмотрению их судьбами, писатель сумел также в трилогии о мушкетерах не слишком отклониться от истины при изображении ряда важных невымышленных фигур.

Весьма удачен, например, в романе «Виконт де Бражелон» нелицеприятный портрет Людовика XIV, во многом рассеивающий сияние того слепящего ореола, которым окружила «короля- солнце» официальная истори��графия.

С другой стороны, есть случаи, когда он явно необъективен. Но ведь абсолютной объективности не всегда достигают даже ученые-историки. Дюма же не претендовал на это звание: он был художником.

У «Трех мушкетеров», как и у многих других книг Дюма, есть одна особенность, на которую следует обратить внимание. Дело в том, что они задуманы как фельетонные романы, то есть предназначены для публикации по частям в прессе. «Три мушкетера» первоначально печатались в 1844 году в газете «Ле Сьекль» («Век») — из номера в номер на протяжении длительного времени, что во многом обусловило композицию произведения. Каждый отрывок должен был обладать определенной законченностью и одновременно возбуждать жгучее любопытство у читателя — что же произойдет дальше, если финал главы, скажем, таков: «О господи! — прошептала она, ломая руки. — Защити королеву, защити меня!» Требовалось, сведя к минимуму всевозможные описания, поддерживать неослабевающую напряженность действия, и в этом Дюма преуспевал как никто другой. Тут ему постоянно приходил на помощь богатый опыт искушенного драматурга. Его искрящиеся иронией диалоги отточены иной раз столь же тщательно, как клинки дуэлянтов, сошедшихся за Люксембургским дворцом.

Чтобы ввести захватывающую интригу, как того требовали законы жанра, Дюма зачастую вынужден был предпочитать фактам отысканные в старинных фолиантах и рукописях легенды, красочные анекдоты, — однако ведь в них тоже по-своему преломляется эпоха и ее нравы. Как это ни парадоксально, но из вполне авторитетных источников XVII века почерпнул писатель многие подробности и характеристики, которые порой объявляются неправдоподобными. Так, некоторые критики и сейчас ставят ему в вину то, что он наделил Ришелье ролью «мелодраматического злодея», то, что основной конфликт «Трех мушкетеров» строится на соперничестве всесильного кардинала- министра и герцога Бекингэма из-за любви к Анне Австрийской, и то, что он посмел связать это соперничество с осадой Ла-Рошели.

Любопытно сопоставить поэтому роман Дюма с соответствующими местами весьма объективных мемуаров знаменитого своими афоризмами герцога Франсуа де Ларошфуко, где говорится о Ришелье: «У него был широкий и проницательный ум, нрав — крутой и трудный; он был щедр, смел в своих замыслах, но вечно дрожал ��а себя… Все, кто не покорялись его желаниям, навлекали на себя его ненависть, а чтобы возвысить своих ставленников и сгубить врагов, любые средства были для него хороши. Страсть, которая издавна влекла его к королеве, превратилась в озлобленность против нее».

О Бекингэме и его взаимоотношениях с Анной Австрийской там сказано: «Первой встречей на церемонии его представления они воспользовались, чтобы поговорить о делах, занимавших их неизмеримо живее, чем дела обеих корон, и были поглощены лишь заботами своей страсти… Такое поведение королевы уязвило гордость кардинала Ришелье и возбудило его ревность, и он постарался как можно сильнее восстановить против нее короля». Далее описывается, как Бекингэм вынужден был уехать в Англию, и подробно излагается история с алмазными подвесками, подаренными герцогу Анной Австрийской и срезанными у него графиней Карлейль (послужившей, вероятно, отдаленным прототипом для образа Миледи).

Наконец, по поводу осады Ла-Рошели сообщается: «Общеизвестно, что герцог Бекингэм прибыл с сильным флотом, чтобы помочь Ла-Рошели… но далеко не все знают, что кардинал обвинил королеву в том, будто это предприятие было задумано герцогом Бекингэмом сообща с нею, чтобы принудить к заключению мира с гугенотами и доставить герцогу предлог возвратиться ко двору и свидеться с королевою. Эти замыслы герцога Бекингэма оказались тщетными: Ла-Рошель была взята, а герцог убит вскоре после своего возвращения в Англию. Кардинал с жестокосердною прямотой выражал свою радость по случаю его гибели; он позволил себе язвительные слова о скорби королевы и стал снова надеяться».

Разве все это не похоже на книгу Дюма? Конечно, и Ришелье, и Бекингэм преследовали в борьбе вокруг Ла-Рошели серьезные религиозно-политические цели, о чем, кстати, писатель отнюдь не умалчивает. Но, как видим, он далеко не произвольно включает в число побуждений, которыми руководствовались оба высокопоставленных сановника, не только их «высшие» соображения, а также и «мелочные устремления влюбленного мужчины и ревнивого соперника».

Повествование Дюма, однако, вовсе не сосредоточено вокруг забот и страстей особ с громкими титулами, погруженных в политические и любовные интриги. Подлинными «сильными мира сего» у писателя выступают не короли, герцоги и кардиналы, обладающие властью и богатством, а простые мушкетеры — те, кто силен дружбой и взаимовыручкой, мужеством и отвагой, решительностью и смекалкой. Этот союз четырех пламенных сердец и неотразимых шпаг особенно привлекателен на фоне себялюбия, жестокости, коварства, алчности, с которыми Дюма на каждом шагу сталкивает своих доблестных героев.

Бесстрашный и ловкий д’Артаньян, тщеславный и добросердечный Портос, хитроумный и скрытный Арамис, благородный и проницательный Атос — с их прекрасным девизом «Один за всех и все за одного» — преодолевают любые преграды, расстраивают козни любых врагов, сколь бы именитыми они ни были. «И в самом деле, четверо таких людей, как они, четверо людей, готовых друг для друга пожертвовать всем — от кошелька до жизни, — всегда поддерживающих друг друга и никогда не отступающих, выполняющих вместе или порознь любое решение, принятое совместно, — как справедливо полагал д’Артаньян, — неизбежно должны были, открыто или тайно, прямым или окольным путем, хитростью или силой пробить себе дорогу к намеченной цели, как бы отдаленна она ни была или как бы крепко ни была она защищена».

Та неиссякаемая энергия и великолепная бравада, с которой д’Артаньян и три его товарища совершают свои подвиги (чего стоит один только «завтрак» на бастионе Сен-Жерве!), та изящная легкость и изобретательность, с какой одерживают они верх над противниками, подчиняют себе враждебные обстоятельства, порождают в романе воодушевляющую атмосферу жизнеутверждения.

Секрет немеркнущего обаяния славной четверки в том, что она воплощает храбрость, великодушие и самоотверженную преданность людей друг другу — пленительные качества, которые вызывали и будут вызывать восхищение во все времена.

Святослав Бэлза

Послесловие

Герои Дюма до встречи с автором

Находка в библиотеке

— Господин Дюма, где вы берете сюжеты для своих многочисленных произведений? — нередко спрашивали писателя.

— Отовсюду, где только могу, — отвечал прославленный автор.

Правда и вымысел

��а страницах этих мемуаров и произошла встреча Александра Дюма с д’Артаньяном. Правда, это был далеко не тот герой, которого все мы знаем и любим. Писателю предстояло приложить много усилий, помножить труд на талант, чтобы создать обаятельный образ мушкетера д’Артаньяна, превратить авантюриста, служаку-солдата, каким его нарисовал Куртиль де Сандра, в легендарного героя, «который по своему поразительному мужеству был равен храбрейшим воинам, а своей хитростью и умом превосходил всех дипломатов».

Приключения мушкетера, о которых рассказывал Куртиль де Сандра, показались А. Дюма прекрасной основой для авантюрного повествования. Он погрузился в источники. По его собственным словам, без устали изучал исторические материалы, читал мемуары других свидетелей минувшего времени.

И вскоре под пером писателя история ожила.

На сцене появляются три славных мушкетера, три храбреца, три друга — Атос, Портос и Арамис. Они служат под начальством благородного командира де Тревиля.

Все это были подлинные персонажи. Имена их А. Дюма встретил в книге Куртиля де Сандра. Но там они отнюдь не являлись героями повествования, о них лишь упоминалось, говорилось, что это были якобы двоюродные братья. Зато в других исторических источниках писатель нашел более подробные сведения об этих персонажах. Он узнал, что де Тревиль, ранее известный просто как Арно-Жан Дю Пейре, был сыном торговца из Олорона — городка в Беарне, где и родился в 1596 году. Откуда же у него появилось пышное имя — граф де Тревиль?

Маленькое владение Труа-Виль («Три города»), расположенное около Олорона в долине Суль, разделено на три равные части. Чуть поодаль и сегодня здесь стоит роскошный замок. После того как Арно-Жан Дю Пейре купил замок и земли вокруг него, он стал именовать себя, как дворянин, де Труавилем, а несколько позже изменил это имя на более благозвучное— де Тревиль. Но его честолюбие не было удовлетворено: он мечтал служить в роте королевских гвардейцев. И де Тревиль добился этого. В 1625 году он стал мушкетером, а со временем (в 1634 году) занял, как тогда говорили, «самую завидную должность в королевстве» — должность командира мушкетеров и объявил себя графом. Теперь его звали Арман- Жан де Пейре, граф де Тревиль.

Его жизнь полна бурных событий. О нем не раз упоминает маршал Бассомпьер в своем дневнике как о храбрейшем из воинов. Умер де Тревиль в 1672 году.

До опалы, постигшей его в 1642 году, Тревиль действительно пользовался большим влиянием. Благодаря его покровительству в ��исло мушкетеров был принят в 1640 году Арман де Силлег. Этот юноша, женатый на племяннице де Тревиля, носил имя сеньора д’Атоса (по названию небольшого местечка, когда-то греческой колонии), однако он никогда не был участником приключений, героем которых сделал его А. Дюма, так как умер 22 декабря 1643 года от смертельной раны.

Родственником де Тревиля был и Анри Арамиц, тоже гасконец: неподалеку от Ларена в Пиренеях на скале громоздился его великолепный замок, где он, оставив военную службу в 1654 году, мирно жил с женой и четырьмя детьми.

Вторая супруга командира мушкетеров была урожденной д’Арамиц. Писатель переделал эту фамилию на Арамис. Кстати говоря, и Дезэссар — командир полка, где поначалу служит герой Дюма, — лицо тоже подлинное (убит в 1645 году), и он тоже приходился родней де Тревилю.

Родом из тех же мест, что и два других мушкетера, был и третий — Портос. Массивный замок — резиденция мессира Исаака де Порто, совсем не такого уж бедняка, каким его изобразил А. Дюма, находился в Ланне.

С д’Артаньяном он был знаком по службе в гвардии. Мушкетером стал в год смерти Атоса, в 1643 году. А это значит, что они вряд ли сражались рука об руку. Да и все четверо мушкетеров могли быть вместе всего лишь на протяжении нескольких месяцев 1643 года.

Соединил их на много лет в своем романе Александр Дюма.

Исторические факты служили писателю лишь канвой, на которую он наносил узор своего собственного вымысла. Когда же его упрекали в том, что он извращает историческую правду, А. Дюма, как уже отмечалось, отвечал: «Возможно, но история для меня — гвоздь, на который я вешаю свою картину». Впрочем, что касается д’Артаньяна, то, по утверждению земляков-гасконцев, он был еще более героической личностью, чем смог себе вообразить романист. Факты его необычной биографии, насыщенной приключениями и подвигами и известные нам сегодня благодаря разысканиям историков и литературоведов, свидетельствуют об исключительной судьбе этого человека. Его история, говорят в Гаскони, правдива, как вымысел, и невероятна, как сама жизнь.

Замок Кастельмор и деревня Артаньян

Близ Пиренейских гор расположена столица древней Гаскони — Ош. Неподалеку отсюда, в местечке Люпиак, родился человек, послуживший прообразом знаменитого литературного героя — д’Артаньяна. Сегодня еще существует построенный в XI веке замок Кастельмор, где он жил.

Предание гласит, что в кухне этого замка в 1620 году появился на свет Шарль де Батц-Кастельмор д’Артаньян. Его родителями были Франсуаза де Монтескью-д’Артаньян и Бертран де Батц-Кастельмор.

Если от замка Кастельмор, гордого обиталища доблестных рыцарей, пойти по направлению к горам, то через несколько километров вы заметите огромный вяз. Словно букет из листвы, он раскинулся над крышами маленькой деревушки Артаньян. Земли, расположенные вокруг нее, издревле входили в баронат дворянского рода Монтескью — одного из старейших в королевстве. Во всяком случае, они принадлежали этой семье с тех пор, как Полон де Монтескью, конюший короля Наваррского, женился на Жакмете д’Эстен — даме из Артаньяна.

Так конюший короля Наваррского стал сеньором д’Артаньяном. Имя это наследовали его потомки, жившие с тех пор в замке на краю деревни.

Шли годы. И неизменно мужчины уходили отсюда служить в гвардию — это стало семейной традицией.

Слуга и шпага кардинала

Два старшие брата Шарля д’Артаньяна уже были офицерами, когда настал и его черед стать воином. Он знал: лишь мужеством можно пробить себе путь — кто дрогнет хоть на мгновение, возможно, упустит случай, который именно в этот миг предоставила фортуна.

Этому правилу исторический прототип д’Артаньяна оставался верен всегда. Что касается умения пользоваться случаем и извлекать для себя пользу, то и в этом реальный прообраз литературного героя показал себя большим мастером.

Долгий путь от Оша до Парижа остался позади. Но в столице мечта о плаще мушкетера сбылась далеко не сразу. Де Тревиль (товарищ дяди д’Артаньяна, а не отца, как в романе) определяет молодого гасконца в действующую армию — лучшую школу для новичка.

Отныне гвардейца д’Артаньяна видят там, где гремят пушки, раздается звон клинков и бой барабанов, там, где французские войска ведут битвы Тридцатилетней войны.

В конце 1642 года умер всесильный кардинал Ришелье. Не намного пережил его и Людовик XIII. Место кардинала занимает ловкий итальянец Мазарини, фаворит регентши, королевы-матери Анны Австрийской. Он решает распустить мушкетеров.

Д’Артаньян, к тому времени удостоенный чести быть мушкетером, то есть солдатом личной гвардии короля, оказался не у дел, правда временно. Каким-то способом, для нас оставшимся неизвестным, ему удается добиться назначения специальным курьером Мазарини. С этого момента гасконец надолго связывает свою судьбу с новым кардиналом.

Он остается с ним и тогда, когда Мазарини, вынужденный удалиться в изгнание, поселился в небольшом немецком городке Брюле близ Кельна. Здесь его часто видят в саду, он ухаживает за цветами, и кажется, что бывший всесильный министр отошел от дел, утратил интерес к интригам, забыл вкус власти. Но это только кажется. На самом деле кардинал и не помышляет складывать оружие. Он вербует новых сторонников, подкупает противников, собирает солдат. У него много дел, много их и у его доверенного курьера, посвященного в замыслы кардинала-изгнанника. Д’Артаньян вновь проводит дни и ночи в седле.

Однажды в начале 1653 года в Брюль прискакал на взмыленной лошади гонец короля. Людовик XIV, достигший совершеннолетия, приглашал кардинала в столицу. Вместе с ним возвращается и д’Артаньян. Опережая его, летит о нем молва не только как об искусном воине, но и как о тонком дипломате и мудром политике.

Не силой, так хитростью

В Париже д’Артаньян задержался недолго. Вместе с другими придворными он присутствует на церемонии коронации короля в Реймсе. А вскоре его видят под стенами осажденного Бордо, последнего очага сопротивления феодальной знати.

Осада занятого мятежниками города затянулась. Только хитростью можно было вынудить к сдаче его защитников. И д’Артаньян сыграет в этом деле главную роль. Здесь он впервые продемонстрирует свои незаурядные актерские способности. Ему поручают доставить в осажденный Бордо письмо кардинала с обещанием помиловать всех, кто прекратит сопротивление. Как пронести письмо в город, чтобы его не перехватили главари мятежников? Пришлось прибегнуть к маскараду. Д’Артаньян нарядился нищим. Солдаты разыграли сцену, будто гонятся за ним. Со стен осажденного города его заметили. Ворота на миг приот��рылись. Нищий прошмыгнул в них. Бледный от только что пережитого страха, он бухнулся в ноги, униженно целовал руки своим спасителям. И никто из них не догадывался, что под лохмотьями нищего спрятано письмо кардинала.

В еще более сложной роли ему довелось выступить во время осады испанцами города Ардра. В документах тех лет имеется описание этого дерзкого предприятия д’Артаньяна.

Положение осажденных с каждым часом становилось все труднее. В городе иссякли запасы продовольствия, свирепствовал голод, было съедено все, даже лошади. Солдаты едва могли отбивать атаки настойчивых испанцев. Ситуация была настолько критической, что защитники города, не выдержав осады, могли капитулировать. Необходимо было предупредить осажденных, что помощь близка и надо продержаться до подхода своих войск. Доставить эту весть поручили д’Артаньяну.

Но как прорваться сквозь кольцо испанских солдат, как проникнуть в город? Д’Артаньян разработал смелый и, как всегда, хитроумный план. Для его осуществления ему пришлось одному разыграть спектакль во многих лицах — переодеваться купцом, выдавать себя за слугу, притворяться немощным старцем. Ловко обманув с помощью такого маскарада испанских солдат, он пробрался в город к осажденным соотечественникам. Прибыл он, надо сказать, весьма кстати: губернатор намеревался выбросить белый флаг.

Что произошло с д’Артаньяном дальше? Нетерпеливый гасконец, вместо того чтобы дожидаться под надежной защитой крепостных стен подхода французских полков, несмотря на уговоры губернатора остаться, покинул в тот же день город.

Обратный путь сложился для него менее благополучно. На этот раз он решил изображать дезертира. Однако первый же испанский солдат, встретившийся ему на пути, заподозрил неладное. Мнимого дезертира доставили к командующему испанцев. Здесь в нем опознали французского офицера. Но счастье и на сей раз улыбнулось д’Артаньяну. Ему удалось бежать.

Серые мушкетеры

Ускользнув от, казалось бы, неминуемой смерти, храбрый гасконец снова появился в Париже для того, чтобы опять надеть ��ирокополую шляпу с перьями и нарядный костюм королевского мушкетера — к тому времени Людовик XIV решил восстановить свою личную гвардию и установил одинаковую для всех форму. Впервые придворная рота из дворян, призванных охранять короля, была учреждена Генрихом IV, отцом Людовика XIII. Во времена Людовика XIV в личной его охране насчитывалось уже сто пятьдесят человек. Капитаном роты считался сам король. Фактически же ее командиром был капитан-лейтенант. Кроме того, в роте числился лейтенант, корнет, два сержант-майора, квартирмейстер-сержант, трубач и кузнец. Последний играл немаловажную роль, если учесть, что мушкетеры были конным войском. Обычно они несли службу внутри дворца, сопровождали короля во время его выездов. По двое, голова в голову, эскорт из мушкетеров скакал впереди королевского кортежа. «Поистине это прекрасные воины, — писала о них газета того времени, — великолепно одетые. На каждом — синий плащ с серебряной перевязью и такими же галунами. Только дворянин, человек исключительной храбрости, допускается в их ряды…» К этому описанию следует добавить, что камзолы на мушкетерах были алые, а масть лошадей — серая. Их так и называли — Серые мушкетеры. Позже была создана вторая рота, получившая название Черных мушкетеров. Они отличались не только по масти коней, но и по цвету камзолов.

Сначала мушкетеры жили рядом с королевским дворцом. Но потом те, что были побогаче, стали селиться и в других частях города, нанимая жилье за свой счет. А это не каждый мог себе позволить. Были среди них и такие, кто, кроме длинного дворянского имени и шпаги, не имели за душой ни гроша. Этим приходилось довольствоваться жалованьем — 35 су в день.

Выход из бедности многие из них находили в женитьбе. Решился на этот шаг и наш герой. Избранницей его стала Шарлотта-Анна де Шанлеси, дама из Сен-Круа. На церемонии бракосочетания 5 марта 1659 года присутствовали Луи Бурбон, король Французский и Наваррский, кардинал Мазарини, маршал де Грамон и многие другие придворные, их жены и дочери.

Наконец-то Шарль д’Артаньян разбогател — около ста тысяч ливров принесла ему женитьба на даме из знатного рода. Походную палатку заменил роскошный двухэтажный особняк на улице Бак, а резвого скакуна — громоздкая карета с сиденьем, обитым, согласно тогдашней моде, зеленым вельветом в цветочек и с такими же зелеными занавесками.

Однако недолго д’Артаньяну пришлось оставаться в кругу семьи. Скоро он покидает жену и двух детей ради новых ратных подвигов.

Любимец славы

Дерзкая смелость и находчивость, но еще более счастливая удачливость возвели отчаянного искателя приключений на самую вершину лестницы, именуемой придворным успехом. По ней д’Артаньян взлетел, шагая через три ступеньки. Отныне к его имени присовокуплен пышный придворный титул — «смотритель королевского птичьего двора». Это льстило самолюбию мушкетера. Тем более, что должность его была чисто номинальной и не требовала ровным счетом никаких трудов и знаний, зато доход приносила изрядный. Но, как видно, этого все же было мало тщеславному царедворцу. Со дня на день ожидали назначения его командиром личной гвардии короля.

А вскоре новая война с испанцами призвала д’Артаньяна на поле боя. Командир мушкетеров отличился при взятии Лилля летом 1667 года. За это ему пожаловали графский титул и назначили губернатором этого города. Пробыл он в должности губернатора недолго. А затем снова война. И снова д’Артаньян в седле.

Вместе с армией, которой командовал маршал Тюренн, обе роты мушкетеров выступили во Фландрию — началась так называемая голландская война. Летом 1673 года 40-тысячная французская армия осадила крепость Маастрихт на Мозеле. Участвовали в осаде и мушкетеры д’Артаньяна. Особенно жарко было вечером 24 июня. Этот бой стал последним для командира мушкетеров.

О смерти «храбрейшего из храбрейших» писали газеты, поэты посвящали ему стихи, его оплакивали солдаты и дамы, простолюдины и вельможи. Многие отдали дань уважения отважному воину, но лучше всех, пожалуй, сказал о нем историк Джулиани де Сен-Блез. «Д’Артаньян и слава покоятся в одном гробу», — писал он в «Дневнике осады и взятия города Маастрихта» в 1674 году.

Если сопоставить события, описанные в книге Куртиля де Сандра с повествованием А. Дюма, то легко убедиться, какие исторические факты служили писателю «гвоздем» для его «картины». Сама же «картина» была исполнена в свободной манере. Писатель весьма вольно обошелся с подлинной историей знаменитого мушкетера. Его рассказ следует за историей, но и развивает и дополняет ее. Точное соответствие исторической правде мало занимало автора приключенческого повествования. Герой А. Дюма принимает участие в событиях, которые происходили в младенческие дни подлинного д’Артаньяна. Не он, а его родной брат Пьер де Батц-Кастельмор (личность тоже весьма примечательная) был участником осады Ла-Рошели, и не он, а двоюродный брат Пьер де Монтескью позже (в 1709 году) стал маршалом Франции. Под пером автора гасконец превращается в ненавистного врага Ришелье, участвует во множестве необыкновенных приключений, связанных с этой враждой, чин лейтенанта он получает намного раньше, чем это было на самом деле. Все это вопреки подлинным фактам. Не говоря о свободном обращении с другими событиями биографии д’Артаньяна. Но нам дорога игра воображения писателя. Больше того, мы благодарны автору за то, что он дал ему вторую жизнь и что среди наших любимых литературных героев есть и д’Артаньян — именно такой, каким создала его фантазия писателя: храбрый, умный, справедливый.

Потомки д’Артаньяна унаследовали пышные титулы предков: граф д’Артаньян, маркиз де Кастельмор, барон де Сен-Круа и де Люпиак, герцог де Монтескью, сеньор де Шанлеси и т. д. Род д’Артаньянов до сих пор существует во Франции. Последний его отпрыск герцог де Монтескью выпустил в 1963 году книгу «Подлинный д’Артаньян». В ней он пытается подправить историю и доказать, что единственный, кто заслуживает памяти потомков, — это не Шарль д’Артаньян — прообраз героя А. Дюма, а Пьер де Монтескью, ставший маршалом и потому будто бы самый знаменитый представитель древнего рода.

В наш век появилось немало исследований, посвященных знаменитому герою трилогии А. Дюма («Три мушкетера», «Двадцать лет спустя», «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя»). Наиболее обстоятельное из них вышло в свет в 1912 году в издательстве «Кальман-Леви» и принадлежит Шарлю Самарану. Называется эта книга «Д’Артаньян — капитан королевских мушкетеров. Доподлинная история героя романа».

Образ д’Артаньяна и сегодня привлекает историков и литературоведов. Одни видят в нем типичного представителя своей эпохи, ту драгоценную каплю, в которой сфокусированы наиболее характерные ее черты. Других занимает вопрос о соотношении правды и вымысла в романах А. Дюма, они пытаются проникнуть в психологию творчества знаменитого писателя.

Издавна образ д’Артаньяна привлекает и художников. Поклонники мушкетера не раз встречались со своим любимым героем — они видели его в пьесах и опереттах, на экране кино. А те из них, кто побывал на его родине, в городе Ош, могли любоваться величественной, отлитой в бронзе фигурой доблестного гасконца, в которой слились черты отважного мушкетера и литературного героя, пережившего в веках свой прототип.

Роман Белоусов

38 notes · View notes

omgitexists · 6 years ago

Text

Существующее интервью: Марэ Ангмарская

Профиль на фикбуке Каналы в телеграме: основной – t.me/dreros, канал «Стоп! Снято!» –t.me/ryukawakami и канал про писательское мастерство – t.me/wildwriter

От Гейфилда: Ахах, я должен начать словами в духе «значение Марэ для меня сложно переоценить...» :D Она самоотверженно трудится над своими текстами, постоянно оттачивает своё мастерство. У Марэ глубокие тексты и очень проработанные персонажи, а ещё всё её творчество пронизано идеей гуманности и свободы. Что бы ни претерпели её герои, они всегда обретут нечто значимое. А ещё творческий канал Марэ про писательское мастерство вдохновил меня на этот маленький проект. Дальше она расскажет сама ^_^

– Как появился твой псевдоним? Были другие до него?

Мой псевдоним – производное от прозвища, которое пристало ко мне после перепалки с подругой. Нам было лет по двенадцать, мы недавно посмотрели «Братство кольца» и упали в мир Средиземья, и вот кричали друг на друга: «Ты гоблин!!!» – «А ты… а ты вообще назгул!!!». Но мне-то нравились назгулы – они так эффектно появлялись в фильме! Я решила, что буду назгулом, но не простым, а самым главным. Ангмарским королём. Подписывала так все письма. Бумажные! Через день кому-нибудь писала. Интернета-то не было XDD Потом Интренет появился, и у меня случился первый асечный роман с юзером под ником «Саурон». Возникла проблема: как в интимные моменты называть Ангмарца?! Так мы придумали уменьшительно-ласкательный вариант «Марэ». Чуть позже, залечивая разбитое сердечко, я придумала историю для своей Марэ и даже подогнала обоснуй, что на самом деле Ангмарец был женщиной – поэтому только другая женщина оказалась достойной соперницей, а не всякие там смертные мужи. И в Сети, и в реале, когда пришла в ролевую тусовку, я представлялось этим именем, и так привыкла к нему, что уже не видела смысла менять. История обычно мало кого интересует, поэтому часто люди думают, что это от Мары или слова «mare», склоняют имя, говорят вместо «э» – «е», произносят на французский манер… Даже неловко после такого разубеждать их, что дело было просто в ебле :’))

– Расскажи про свой первый фик (или первый, который ты помнишь).

Мой первый фик случился в начале нулевых. Думаю, году в 2001-м. Мне снизошло озарение, что раз уж мама никогда не отдаст меня в художественную школу, нужно писать книгу. Я выкупила у соседки по парте красивую тетрадь А4 в твердой обложке (кажется, за три рубля пятьдесят копеек) и как села писать! Я не знала слов «фанфик» и «кроссовер», но это был фанфик-кроссовер «Покемона» и «Сейлормун». Все герои были дальними родственниками между собой. Собрались, чтобы вместе отдохнуть – и тут ка-а-ак понеслось! Страниц двадцать я написала. Потом охладела к «Покемонам» и ушла писать «продолжение» к «Сейлормун», с собой в главной роли.

– Любая смешная история, связанная с творчеством.

Мне иногда кажется, что любая моя история, связанная с творчеством полна всратости и упороса. Из любимых – история про то, как на очередную «Фандомную Битву» мы писали фанфики по фанфикам Ольги Громыко на русские сказки. Там текст со стилизацией подо что-то сферическое исконно-посконное. И вот мы извращались, как могли. Я писала еблю и была не рада. То есть, как. Я хотела что-то чувственное написать, но всё равно в итоге получался ор выше гор. Наконец, я устала орать и просто принесла своё творение в команду. На фразе: «а промеж ног его Финист склонился – с елдой чародейской затейничает», – кажется, сломались все. Эта елда чародейская теперь мой вечный мем среди себя )))

– Что ты очень хочешь написать, но никак не решишься?

Зомбиапокалипсис. У меня сложные отношения с расчленёнкой. Раньше тяжело было понять, почему на той же «Фандомной битве» авторы готовы как угодно покалечить персонажа или мучительно его убить, дотягивая текст до R-ки, но категор��чески против даже самой ванильной более-менее расписанной сцены секса, которая даст тот же рейтинг. Теперь понимаю: руфандом просто отражает нашу реальность, в которой, к сожалению, норма – физическое насилие, а не физическое удовольствие. И вот хочется подойти к теме насилия с холодной головой, разложить её для себя по полочкам. (Тут, наверное, должна быть чёрная шутка про ноги отдельно, мозги отдельно, лол).

– Про что тебе писать скучно? Есть темы, которых ты избегаешь?

Исторические события. Представим, что мы в Париже тридцатых годов, Виктор Никифоров – спившийся белогвардеец, а Юри Кацуки – гейша с невероятной судьбой. Слышите храп в углу? Это я. Разбудите, как додро… кхм, закончите. Я хочу о настоящем времени истории, о том, что нас окружает, о том, к чему мы хотим приблизиться. Безусловно, есть авторы, которые круто описывают эпохи и даже вот ту срань, что я выше описала, могут сделать конфеткой. И велика вероятность, что я даже это прочту и выражу респект, но писать самой – нет, не хочу.

Что касается тем, которых прямо избегаю... Я сейчас пришла к мысли, что тема, которая не нравится, тоже заслуживает внимания, но такого, когда есть силы на осмысление, на исследование вопроса. Например, те же изнасилования, или соулмейты, или омегаверс. Я могу как угодно это не любить, но темы живут, люди в них что-то для себя находят. И ещё бывает иногда, что садишься писать фик, и неприятная тема вдруг всплывает – и понимаешь, да, это оно, нужно брать. Тут уже об избегании речи не идёт. Но меня этому только последний макси («Стоп! Снято!») научил. Там очень много тем всплывает, от которых хочется бежать, как от огня.

– Что тебя вдохновляет?

Люди, природа, искусство. Мои друзья, создающие прекрасные вещи. Вокруг нас много всего, чем можно вдохновиться, на самом деле. Мой беспроигрышный вариант – визуальный контент. Весной посмотрела новый «Queer eye», все три сезона, это мне огромный заряд позитива дало!

– Смешная история про отзыв на твой фик или про общение с читателями.

Однажды я написала фанфик, где весь смысл был в бесконечном юсте. Понимаете, вокруг этого строился сюжет. Герои не могли быть вместе из-за проблем с принятием своей сексуальной ориентации. И мне оставили коммент в духе: «Какой прекрасный фанфик, жаль, что слэш». До сих пор не знаю, что нужно в таких случаях отвечать. Ну, блин, соррян, чувак, ё пэйн со хард. Вообще, я люблю общение с читателями. Это круто. По большому счёту, фидбэк – единственное, что фикрайтер может получить за свою работу.

– С какого фэндома ты начала свою карьеру? В каких задержалась надолго?

Если говорить о самых первых работах, то в школе я много писала по «Сейлормун», потом это плавно перетекло в оридж. А когда я упоролась «Властелином колец» и «Сильмом», то сразу села оридж писать, про правильных эльфов. Они у меня пили, курили, матерились и заключали межрасовые браки. Это всё бородатые времена. Мой дебют в Интернете был иным. Я всегда забываю об этом, но потом вспоминаю и ору. В пятнадцать меня занесло на сайт Адского Департамента, где писали всратый джен про группу «Ария». Я прочитала всё: все фики, анекдоты, байки и даже гостевую книгу, – и села за своё первое творение. Очень волновалась, достаточно ли это будет, как сейчас говорят, проклятый контент. Я написала кроссовер с Кингом. Группа «Ария», попав в прошлое, спасалась от лангольеров. Нужно ли говорить, что АД был в восторге?..

Потом я падала в «Отблески Этерны» и «Тайный город», довольно много писала по книгам Ольги Громыко. ОЭ и ТГ – не самые приятные фандомы, скажу честно. После ТГ вообще глубоко разочаровалась в какой-то фандомной движухе, но тут вышло аниме «Юри на льду». И я подумала: как жаль, что чего-то такого со мной не случилось лет в пятнадцать. Может, я меньше сомневалась бы в своих идеях – и тех, что генерировала для фанфиков, и других, для оригинальных историй. Именно «Юрцы» вдохновили меня сесть за огромный макси, который сейчас пишу.

– Как тебе комфортнее всего писать? Какие программы используешь? Комп или планшет/смартфон? Дома, в пути, ещё где-то?

Если говорить именно о доведении до ума, комфортнее всего за стационарным компом. Думаю, когда-нибудь куплю себе нормальный ноутбук, и станет ещё круче – смогу редактировать тексты не только дома, но и в дороге, в тех же коворкингах. Использую Word, как-то привыкла к нему.

На стадии идеи/черновика всё гораздо проще. Могу почти из любого положения, в любом месте писать. Блокнот и ручка – нет ничего лучше для первого наброска. Я люблю от руки писать, мысли формируются совсем по-другому. Если идея уже есть, если набросала примерный сюжет, то стараюсь набирать эпизоды на смартфоне, чтобы потом не тратить время на набор текста. Телеграм, гуглдоки – всегда под рукой.

Что касается мест… Люблю в кровати, перед сном. Я так в школе писала: ложилась типа спать, включала светильник, музыку тихонько фоном – и ебашила страниц десять от руки. Только теперь вместо тетрадки смартфон ))

– Какие мотивы, сюжеты или кинки повторяются в твоём творчестве регулярно?

Поиск и обретение. Расставание с прошлым. Итоги какие-то. Герои не одиноки, даже если сами уверены в своём одиночестве. Каждому находится место. Никто не лишний.

Что касается сюжетов, то люблю замесные дженовые сюжеты с сильными романтическими линиями, и чтобы у каждого из участников отношений была куча друзей и всратых родственников, и все они постоянно взаимодействовали между собой! И ни минуты покоя! Ни минуты! XD

Кинки… Честно говоря, обычно не могу предугадать, что торкнет в конкретном тексте. Люблю описывать, как герои хотят друг друга при странных обстоятельствах или как их посещают странные желания )) Вообще, мой главный кинк – когда история начинается как нормальная, а потом сразу карнавал упороса уносит читателя в радужные поля )))

– Фэндомный штамп / хэдканон о любимом герое или героях, который вызывает у тебя сильные эмоции, неважно, хорошие или плохие. Пытаешься с ним спорить в своих текстах, игнорируешь, следуешь ему?

Если штамп кажется забавным, использую. Если бесит – спорю. В любом случае, выходит, как-то обыгрываю. Тяжело остаться в стороне, ведь обычно вокруг штампов самые бурные дискуссии!

– Есть что-то, что тебя привлекает в чужих фиках, за что ты готова простить автору очень много?

Есть, конечно. Талант рассказывать истории. Искренняя любовь к героям. ЛЮБОВЬ К ХОРОШЕЙ ЕБЛЕ. ГОРЫ КИНКОВ. НИКАКИХ ДУХОВНЫХ СКРЕП. Очень уважаю авторов, которые, разбирая сложную тему, не скатываются в чернуху и которые не называют абьюз любовью, не задвигают женские образы.

– Бывали ли моменты, когда тебе хотелось навсегда (или надолго) бросить писать? Как выходишь из творческого кризиса?

Были моменты, когда писать было очень тяжело, но я всё равно продолжала. Где-то три с половиной года назад случился последний такой затык. Ничего не шло. Я тогда решила прибегнуть к помощи какого-нибудь курса по творческому возрождению. Выбор пал на «Путь художника». Сейчас уже принято скептически к нему отно��иться, но я не вдавалась в подробности личной жизни автора, просто честно делала почти все упражнения – и, знаете, помогло. Теперь, прочитав достаточно много книг по литературному мастерству и т.п., я думаю, что, в принципе, любая хуйня может помочь человеку, если он решительно настроился выйти из творческого кризиса. Главное признаться себе: творчество занимает место. Творчество – часть жизни. Пишешь пятнадцать минут в день или пятнадцать часов, ты выделяешь для этого занятия время, это важно для тебя.

– Как ты относишься к своим фикам? (Нежно любишь, критикуешь, ненавидишь и пр.?) Любишь больше свои или чужие?

Люблю, конечно. И старые, и новые, и лучшие, и худшие, и те, о которых вспоминаю, когда мне про них кто-то рассказывает XDD Думаю, любить свои фанфики и любить чужие фанфики – это всё-таки из разных областей, не нужно сравнивать. Своё знаешь только изнутри, а чужое – только снаружи. Писатель и читатель – разные роли, может даже, противоположные.

– Обратная связь много для тебя значит? Можешь разлюбить свой фик из-за плохого отзыва или полюбить сильнее благодаря хорошему?

Да, очень много значит. На отношение к фанфикам она не влияет, скорее сказывается на самочувствии. От хорошего отзыва ты летаешь, от плохого – ну, в лучшем случае, делаешь сложные щщи. Сейчас я уже спокойнее на высеры реагирую, но всё равно неприятно, если вижу такое в комментах или в ПБ. Почему-то это до сих пор называют «критикой».

– Делаешь что-нибудь, чтобы писать лучше? Читаешь книги, смотришь что-то, просто наблюдаешь за людьми? И нужно ли тебе писать ещё лучше, кстати? :)

Да, стараюсь развиваться. Книги по литературному мастерству уже упоминала. Даже если не вижу, как к своему творчеству советы применить, всё равно интересно узнать, как другие пишут, как устроен литературный мир за пределами России. Если читаю художественную книгу, отмечаю, что и как автор описывает, какими словами. У других фикрайтеров что-то нахожу. Что касается самой работы с текстом, то гуглю правила, которые подзабыла, проверяю значение/написание слов и фразеологизмов, в которых не уверена. Нужно ли писать ещё лучше? Конечно! Всегда!

– Для чего ты бы добавила слов в тот язык, на котором пишешь? (Чувств, действий, описаний)

1. Для секса и всего, что с ним связано. У великого и могучего в этом смысле сантиметра три, не больше ://

2. Ничтожно мало нейтральных, литературных слов для всего, что связано с нетрадиционными отношениями.

3. Круто, что появляются новые феминитивы! Мне кажется, благодаря им женщина станет заметнее через повседневную речь.

– Фанфикерство для тебя – что? Хобби, дело всей жизни, способ весело провести время? Серьёзное дело или нет?

Фанфики – часть литературы, и все фикрайтеры – писатели. Думаю даже, фикрайтеры посвободнее будут в плане творческих экспериментов. Серьёзное ли дело литературное творчество? Для меня – да. Я пишу с двенадцати лет, и моё творчество – это моя жизнь.

– В каком имидже ты бы сфоткалась на обложку своей книги? (Или заказала портрет :D) Любые фантазии, никакой цензуры :)

Что-то упоротое и стильное, в духе лучшей сракоты от Леди Гаги -))

– Если бы про тебя сняли фильм, какой бы это был жанр? Тоже любые фантазии.

Хер его знает. Авторское кино какое-нибудь. Фильм бы точно на 90% состоял из трипов, в половине которых ебутся люди и нелюди, а во второй половине на зрителя набрасывается оргазмический визуальный ряд XDD

– Любой факт, о котором я почему-то не спросил :D

В этом году мне будет только тридцать! Тридцать! Не пятьдесят! XD

– Пожелай что-нибудь хорошее другим авторам :D

Пишите! Чем больше будет сказано, тем больше будет услышано. У каждого из вас есть право переживать, сомневаться в своих силах, бросать одни тексты и начинать другие. У каждого из вас – я уверена – есть хотя бы один преданный читатель, хотя бы один человек, которому вы своим творчеством сделали час, день, месяц, год. Оглядывайтесь на великих только за вдохновением. Классики уже не скажут ничего нового, но это можете сделать вы.

#it exists #существующее интервью #фикрайтер #ficwrighter #Марэ Ангмарская

3 notes · View notes

katyapollon · 4 years ago

Photo

Если хочется творить, но думается, что времени, таланта, сил не хватит. То есть хочется себя жалеть и убеждать: не получится, не моё это (жить творческой жизнью) и, что «моя забота только быт и офис», «посвящу лето детям» (прям всё? они просили?), — зачем тогда подходить ко мне с вопросами о ближайших проектах моих творческих? Знаю ответ. ⠀ Чтобы я дала надежду на иную жизнь. Чтобы зазвучал через меня шанс для каждого: «Конечно, каждому дано жить красивой жизнью в творчестве». Это так. ⠀ И я знаю, что получится у всех, кто возьмётся. И лето не помеха, а ресурс. И нехватка времени — иллюзия (ядовитая), каких поискать. И детям, близким людям вообще мы нужны наполненными красотой, творческим вдохновением, а не ухайдаканными на их «нуждах». Творчество даёт счастье жизни! Уже сейчас. А не в будущем. ⠀ Люди подходят. Спрашивают. Отвечаю. Приглашаю. Огонёк в глазах вижу, а потом человек к привычному возвращается, тухнет и пишет мне: — я не успею — я не знаю, не умею — денег не хватает У меня сердце болит. Руки опускаются. Я за каждого болю... Зачем, не понятно. ⠀ И, что я делаю? Просто продолжаю делать то, что делаю: сажусь, пишу новый пост. Выкладываю в сторис новые плашки-картинки с предложениями, расписанием, ответами на вопросы. Напоминаю. Жду. Напоминаю. Просто продолжаю делать своё дело. ⠀ Да. У меня есть проекты для нас. Творческие. Всем можно. У всех получится: 1-30 июня «Вдохновение пишущего» (2400 руб./месяц). Задания. В любое время выполнять. Правила письма. Секреты ремесла. Пишем посты, книги, смс. Что хотим. 29 июня Завтрак в Звенигороде и практика днём: Сексуальные травмы, Эротические сказки для проработки их. Организатор: @natalia__lunina 20 июля Завтрак в «Белых облаках»: @belye_oblaka @belye_oblaka_cafe «Пишем первую главу книги...» Каждый день можно включиться легко в виток: «Пишем книгу год». 6000 руб./месяц. Здесь есть обратная связь. ⠀ Я здесь. Приму тех, кто готов и не готов тоже. Я готова. Этого достаточно. ⠀ Катрин ⠀ #пишемкнигугод #простопиши #писательское #учуписать #творческийзавтрак #тыжбуддист #секретыписьма #творческийпуть #путьхудожника #пишукнигу #пишемкниги #пишусказки #вдохновение #творческиймесяц #простобудь (at Moscow, Russia) https://www.instagram.com/p/CPaUpj1gJ9S/?utm_medium=tumblr

#пишемкнигугод #простопиши #писательское #учуписать #творческийзавтрак #тыжбуддист #секретыписьма #творческийпуть #путьхудожника #пишукнигу #пишемкниги #пишусказки #вдохновение #творческиймесяц #простобудь

0 notes

nekocarlsenpai · 4 years ago

Text

не надо было лесть в писательское дело

0 notes

doc42 · 7 years ago

Text

If I Were You I’d Dress Myself In Silver (Twice Upon a Time)

��...to do the things you want to do, once you find them.”

Иногда однажды случается дважды.

Один последний раз.

У нас было немало последних историй - на целую жизнь хватит, притом не одну. Стивен Моффат не раз порывался уйти, да всё как-то не складывалось. Знаете, как в жизни бывает: то одно, то другое, то некому сменить, то Крис Чибнелл на третьем Broadchurch слишком занят. Но если бы Чибнелл не закопался, то и этой второй последней истории у нас не случилось бы.

Покинутый всеми, уставший и одинокий, Доктор Кто был готов умереть в том искусственном лесу под беззвёздным небом, отказавшись разрушать построенную кровью и болью идентичность - он так долго учился быть Доктором, а теперь... переучиваться заново? Бегать по кругу дальше? Всё было сказано, всё было сделано, много-много-много-много раз. Коварства и подлости в мире, как известно, на всех хватит, бери - не хочу. А не хочешь - заставят. Сражаться со всем злом мира в одиночку, пока все вокруг умирают и забываются - утомительно, сложно и бессмысленно. Да и невозможно выжигать собственную душу вечно - в какой-то момент останется лишь пепел.

Пусть кто-нибудь другой тянет лямку, решил Доктор. Всё когда-нибудь да заканчивается.

Но вот как бывает. Один миг подвинь туда-сюда - и всё меняется.

"So, might as well make it count for something, eh?"

Ветер песенку принёс, да не одну. Все старые песни на новый лад - на какой там по счёту бис, один последний раз.

Абстрактный философский театр. Дубликаты, копии, рифмы, противопоставления и зеркала. Одно событие с разных перспектив. Эффект переключения каналов, вписанный в сценарий эпизода. Прошлое вступает в спор с настоящим - и переписывает будущее. Путешествие по эстетикам вместо маленьких замкнутых миров. Метафорическое поле боя с лужей в центре кратера, зеркально отражающей The Doctor Falls - и целую жизнь Доктора Кто. Стратегическое применение Show and Tell. A Good Man Goes to War. Рождественские песни. Разговоры с Тардис. Мини-бар Ривер Сонг. Гендерная комедия. Великая игра. Публичное писательское самобичевание. The Curse of Fatal Death. It’s a Wonderful Life. Глитчи в сложных коммуникационных системах. Сымпровизированные драматические единства. Тайные человеческие истории. Достойная смерть. Хороший Далек. Противопоставленные друг другу живые библиотеки на краю Вселенной на противоположных концах эпизода. Коллективная утопия в конце времён. Нарративная замена внутри нарративной замены. Магия языка. Алхимия. Everybody lives, forever and a day. Паратекстуальные меташутки. Previously on Doctor Who... 709 episodes ago. Последние объятия и прощания. Люди - опыт, сложенный в воспоминания. Мы все - истории, в самом конце. Just make it a good one. Тысяча и один рождественский подарок своему лучшему другу Марку Гэтиссу, человеку и Майкрофту. “Вот, Марк, держи пронзительный монолог, да к тому же Рэйчел снимет тебя крупным планом. Дарю!” Образовательный мандат BBC. Нардол. Новое определение Доктора Войны, разрешающее начатое Дэвисом двенадцать лет назад переизобретение образа. Имя Доктора. Падение Рейхенбаха.

"One imagines some of those words were attached to actual meanings of some sort."

Twice Upon a Time настолько сложный, запутанный лабиринт смыслов, рифм и образов, сжатый в час телевидения, насколько были многие предыдущие моффатовские, причем не рождественские, обычные. И столь же простой, линейный, детский: трёхактная структура Hell Bent, где разговор Доктора Кто с Доктором Кто в живой библиотеке Далеков происходит на получасовой отметке - в том месте истории, где когда-то произошел его разговор с другим Доктором, Кларой, о недосказанном.

Но это эхо. Всего лишь эхо.

Тени и призраки былых триумфов и заслуг. Ритуальное изгнание прошлого, которое и без того как-то засиделось, а час уж поздний.

Эта последняя история - сама Свидетельство Стивена Моффата, вырванное из конца его эры, из конца современного Doctor Who, чтобы сказать недосказанное. Прямым текстом, без увёрток и трюков. Без лжи.

Ставки высоки, как никогда: Капитан, вокруг которого крутится приключение, рискует умереть в том кратере. Отказ двух Докторов регенерировать выбросил усатого солдата Первой Мировой за пределы его временной линии, подарив ему второй шанс. Но в материальном мире вторых шансов не бывает: мы знаем, что люди умирают и никогда не возвращаются.

Образ двух солдат, запертых в маленьком кратере, наставивших револьверы друг на друга, в считанных секундах от неминуемой смерти - не только мрачная, сказочно грустная последняя фантазия, но и финальная проблема эры Моффата.

Бессмысленная война, редуцированная до одной бессмысленной ситуации, в основе которой лежит классическая моффатианская тема глитчей в сложных коммуникационных системах - в речи: если бы они не говорили на разных языках, если бы они *понимали* друг друга… проблема решилась бы сама собой. Они подчёркнуто говорят примерно одно и то же. Не хотят стрелять.

А кто хочет?

Мир - это вам не сказки, замечает в центре истории Первый Доктор в исполнении Дэвида Брэдли, ещё одно живое эхо прошлого, персонаж, фундаментально отличный от Доктора Кто Уильяма Хартнелла. Мир полон зла, которое совместными индивидуально-эгоистическими усилиями тянет его в проклятую бездну, и одного несуществующего чародея с синей будкой недостаточно, чтобы всё исправить.

Но, как мы заметили в прошлый последний раз, Доктор Кто на самом деле не нужен.

Великий фантазёр и вечный лжец, вконец отчаявшись, не только выдумывает коллективную утопию в конце времён, позитивную инверсию Матрицы Мисси, Василиска Роко и симуляции Монахов Истины, где все воспоминания живут вечно, но раскапывает истинный факт, лишь бы доказать, что люди фундаментально не мудаки и не отъявленные мерзавцы, и жить, пожалуй, всё-таки стоит.

“Ну вот же! Вот! Посмотрите! Бывает же! Бывают люди добрыми! Не я выдумал! Было дело! Случилось! На самом деле!”

Это последнее приключение - не только аргумент Тардис Доктору о том, почему ему всё-таки стоит жить дальше, но отчаянный, бессмысленный призыв, проходящий лейтмотивом сквозь всю эру Капальди, полную самобичевания и рефлексии о мире - и о самом себе.

“Ну будьте добрее, козлы вы такие. Будьте, кому говорю, добрее, чтоб вас всех! Добрее, говорю, будьте!”

Быть добрым - невероятно сложно, но было бы чертовски просто, будь мир не таким злым.

А его финальный трюк со сдвигом пары минут, проведённых солдатами в кратере, на два часа вперёд - жестокий, бесчеловечный часовой механизм Dunkirk в миниатюре, профильтрованный сквозь магию нарративных замен Doctor Who. Вот так война и работает, вот так жизнь и работает - несправедливо, бессмысленно и беспощадно. Один миг подвинь на два часа вперёд, минуту сдвинь ты на войне - или в жизни...

И всё меняется.

Вот тут подвинь чуть-чуть - и люди не встретились бы. А вот тут подвинь - и люди не умерли бы. Нелепая диктатура временной случайности.

А ведь сколько такой ерунды на войнах было!

Сколько людей умирали почём зря за считанные минуты до перемирий. Сколько людей умирали почём зря... всегда.

А подвинуть - нельзя.

Чушь, да и только, эта ваша диктатура времени. Понапридумывали, называется.

Время - взять и отменить.

И в конце Вселенной будем вечно жить.

“And have I run out of things to say? Well were you ever listening anyway? And there's a million words at play And that's not even halfway...”

Синяя будка способна сдвинуть мгновение, но мы вынуждены идти дорогой длинною, по прямой, от начала до конца. Никаких коротких путей. Никаких нарративных замен. Этернализм статичного времени, чёрт бы его побрал.

Но... синяя будка никогда не была просто синей будкой. Фундаментальная, неразрешимая проблема русскоязычной критики эры Моффата - отсутствие жизненно необходимого аналога слова box, вокруг многозначности которого построен его Doctor Who. То не только будка, не только Пандорика, не только Момент, не только The Vault, где была заперта Мисси, но и ваш собственный телевизор или компьютер, технологические чудеса, транслирующие результаты работы сознания сквозь пространство и время.

“It means life.”

А ещё - наш мир, совокупность сложных систем, заключающих людей в своих узких рамках, словно в клетке.

Вот, например, язык.

Экая тирания - мы не всегда можем сказать, что у нас на душе и сердце, да и непонятно порой. Опыт, транслируемый в набор воспоминаний, упорно отказывается собираться в слова, которые заземляют его в материальном мире, делают реальным.

Но сколько раз за эру Моффата мы проговаривали, что воспоминания - реальны?

В каком-то смысле настолько реальны, насколько хоть что-то может быть реальным. Все люди, с которыми мы встречались, все истории, которые мы когда-либо смотрели и читали, остаются в голове набором воспоминаний. Весь мир, будь он статичен или подвижен, профильтровывается сквозь индивидуальное сознание. Все люди в конечном счёте существуют внутри своей головы, и ничего с этим не поделать.

И если мы не можем что-то высказать, то кто-то другой может сказать за нас.

Последний, простейший урок эры Стивена Моффата и Питера Капальди.

Хорошие истории существуют не только для того, чтобы люди не становились монстрами. Хорошие истории существуют, чтобы люди не умирали.

Буквально.

И он был такой историей.

Умирать легко. Скучно. Глупо. Банально.

Смерть может быть вознесением, но куда торопиться. Вдруг осталось что-то... недосказанное?

Для того существуют песни. Для того существуют истории. Для того и существует творчество.

Не ради качества. Не ради оценок. Не ради анализа. Не ради удовольствия и эскапизма, хотя и ради всего этого тоже, порой, иногда, в особенно прекрасный день.

А чтобы помочь людям выразить невыразимое. Сказать несказанное.

Сказать все возможные вариации несказанного одновременно.

Превратить ничто в нечто.

Истории - не истории, но проводники наших мыслей и чувств, наших сознаний, вырывающие их из клетки линейного времени и рассылающие вперёд, сквозь пространство и время, меняя нас и мир вокруг.

Вот вам и алхимия. Магия языка, противодействующая его тирании.

Стивен Моффат разрешает внутренний конфликт Доктора Кто одной волшебной, чарующе прекрасной, пронзительно смешной и уморительно грустной репликой.

“Well, I suppose... one more lifetime wouldn’t kill anyone.”

Восхитительно волшебная реплика, достойная лучших советских трагикомедий - и Кирона Гиллена. И, конечно, вот он драматично, с расстановкой повторяет разные вариации “let it go” последние несколько эпизодов... но это ведь потому, что он недавно посмотрел Frozen.

А тот факт Марк Гэтисс написал в своей последней истории.

“I know how it feels I know how it feels when only one thing is real...”

В этом маленьком проекте тоже осталась пара недосказанных вещей.

История современного Doctor Who, история Дэвиса и Моффата, история Питера Капальди и Марка Гэтисса, история всех людей, работавших над программой, была повестью о том, как обсессия, фанбойство и неразделённая любовь создают магию.

Повестью о странных чудаках, лжецах и фантазёрах, которые мечтали изменить мир к лучшему.

То была их история. Но и наша тоже.

Нечто становится историей лишь когда заканчивается и единство замыкается. Хоть мы и состоим из воспоминаний, мы, однако, не совсем истории - историю характеризуют драматические единства: предписанные свыше, неизменные выборы и решения, принимаемые персонажами, неумолимо ведущие их от начальной точки - к конечной. Как оно было написано однажды - так оно всегда и будет.

Мы, с другой стороны, постоянно действуем по ситуации, создаём драматические единства на лету - и выдумываем там, где их нет. Потому что, ну, а вдруг есть.

Были?..

А уж статично ли время или подвижно - роли не играет. Мы-то движемся.

Чувствуем, что движемся.

Финальная речь Питера Капальди - речь актёрская: поставлена как актёры аналитического склада ума репетируют сцены в одиночку, воображая собеседника, тестируют разные произношения, ищут точки входа в текст, учатся произносить его.

Он учился и переучивался быть Доктором всю свою эру - всю свою жизнь - и потому отчаянно стремится передать опыт своему будущему.

И нам.

“Do what you always do. Serve at the pleasure of the human race.”

Потому что мы способны менять мир.

И, может быть, ещё не поздно всё исправить.

Его настоящее имя, такое важное и такое незначительное, оказывается последней недосказанной тайной эры Моффата - тайной, которую могут услышать лишь дети, в момент, когда нужно сильнее всего.

"But nobody else. Nobody else... ever."

С этим последним секретом он вновь становится страннее, больше нас, как в тот момент давным-давно, много лет назад, когда Кристофер Экклстон взял за руку Билли Пайпер на той пустой, маленькой улице - и одновременно таким же, как мы. Странный, одинокий, одновременно вечно старый и вечно молодой, добрый чудак с синей будкой, он наконец обращается воспоминанием, чтобы ожить вновь для нового поколения зрителей.

“We're falling through space, you and me, clinging to the skin of this tiny little world...”

youtube

“And if we let go...”

Тот самый Доктор Кто, тот самый Шерлок Холмс - лишь искры, зажигающие пламя надежды на лучший мир, на историю получше в человеческих сердцах.

В конце концов, Доктора Кто не существует - и, следовательно, все могут быть Доктором. Иногда, дважды однажды, когда дует попутный ветер, в момент, когда нужно сильнее всего.

Все имена мира могут быть именем Доктора.

“If I were you I'd script a better future Recite the words aloud till they were true I'd sing until I'm someone else — 'cause stoic or seducer Someone else is gonna sing until she's you...”

Будем странными.

Как она.

#Doctor Who #Twice Upon a Time #The Year of Moffat #The End

12 notes · View notes