touchbreathe

[touchbreathe]

Может быть, дом — это две руки, обхватывающие тебя, когда ты сломлен?

[touchbreathe]

Цветы надо любить, это верно, но не следует с ними церемониться.

Триумфальная арка

[touchbreathe]

Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни.

Достоевский

[touchbreathe]

Жизнь

Если боишься терять, то ты еще просто не нашел себя. Как найдешь - успокоишься, потому что устройство жизни таково, что нам не принадлежит ничего, что можно потерять. Вор залезает в карман, старость крадет красоту, болезни - людей, даже звезды скрываются за тучами, а мы так бессильны со всеми своими тюрьмами, законами, кремами, микстурами и телескопами. Бывает, что богатства возвращаются, люди вновь открывают глаза, а небо светлеет, но право собственности иллюзорно. Жизнь проста и прекрасна - она не дает никаких обязательств и не имеет долгов. Но ты здесь не с пустыми руками, в них живой груз - любовь. Она, как привязанные в детстве варежки, никогда не теряется, не проходит, не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Борис Гребенщи��ов

[touchbreathe]

Если

Если человек любит, то он с тобой, всегда, при любых обстоятельствах, но, если человек не тянется к тебе, то лучше оставь его в покое.

[touchbreathe]

Любовь

Чувство глубокой эмоциональной потребности в другом человеке.

[touchbreathe]

Отношения

При конфликтах главное помнить: вы вместе против проблемы, а не против друг друга.

[touchbreathe]

Любовь

«Хотеть касаться».

[touchbreathe]

Тепло

Неописуемое чувство мягкого давление где-то под сердцем, от которого сладко и легко. Когда ты просто любишь жить или людей или себя, а может все вместе или ничего из этого.

[touchbreathe]

Личность

В мире живет почти 7,5 миллиардов людей и каждый обладает собственным голосом, мнением, тем, что составляет из себя личность. Нельзя давать кому-либо заглушить твою индивидуальность и позволить себе забыть, что ты из себя представляешь. В каждом человеке должна быть здоровая доля эгоизма, чтобы тебе было, что предложить окружающему миру. Какой смысл быть копиркой чужого мнения, ��сли это хуже детальной перепевки старой песни? Будь громким.

[touchbreathe]

Родственные души

Что из романтичного трогает сердце больше всего? Ночной город, крыши и уличные музыканты. Но это если касаться общего. Наибольшую роль играет та мера романтики, что в человеке рядом с тобой. Я верю в то, что есть люди, которые подходят нам больше или меньше и счастье возможно найти только с первыми. Нет смысла пытаться разыгрывать, притягивать, придумывать отношения с человеком, который не подходит тебе характером, образом мышления, вы лишь будете требовать друг от друга невозможного, изводить себя. Счастье живет в том, кто понимает тебя и там, где понимание взаимно. 

[touchbreathe]

Хотеть быть

Легко ли принять, что в твою жизнь входят люди. Входят и проникают в личное, интимное. Слушаешь любимую музыку и видишь их образы, читаешь любимые книги и слышишь их мысли в ответ на чужие суждения. И после столь не долгосрочного знакомства осознаешь, что хочешь просто говорить и слушать, знать мнение другого человека, продолжать удивляться тому, что им есть, что сказать. Удивляться тому, что им важно, что же хочешь сказать ты.

[touchbreathe]

There was a man who dwelt alone, as day and night went past he sat as still as carven stone, and yet no shadow cast. The white owls perched upon his head beneath the winter moon; they wiped their beaks and thought him dead under the stars of June. There came a lady clad in grey in the twilight shining: one moment she would stand and stay, her hair with flowers entwining. He woke, as had he sprung of stone, and broke the spell that bound him; he clasped her fast, both flesh and bone, and wrapped her shadow round him. There never more she walks her ways by sun or moon or star she dwells below where neither days nor any nights there are. But once a year when caverns yawn and hidden things awake, They dance together then till dawn and a single shadow make.

John Ronald Reuel Tolkien

[touchbreathe]

Мой дорогой мальчик, На днях, засыпая, ты спросил, на что были похожи сны до изобретения кино. Ты, несущий бессмыслицу и бегающий за кроликами в своих снах, по-щенячьи поскуливая… ты, кто никогда не любил смотреть телевизор… С тех пор я никак не могу выкинуть твой вопрос из головы. Я все вспоминаю, как ты тогда уже заснул, а шестеренки в моем мозгу продолжали ворочаться, и я в задумчивости лежала рядом… В чем я уверена — это было приятное чувство. Я просто знаю, что хочу, чтобы шестеренки моего мозга шумели. Давненько уже они так не ворочались, именно за этот скрип шестеренок я и благодарна кинематографу. Даже ВОПРОС о кино может сделать со мной подобное… Да, как и на все твои вопросы, особенно на те, что возникают под конец очередного длинного дня… У меня нет должного ответа: «Что было создано в последнюю очередь?» «Можно ли после смерти запрыгнуть на облака?» «Какие червяки на вкус?» «Что чувствует вымокший ягненок?»… (Хотя, конечно, последние два вопроса мы обсудили и детально изучили.) Мне кажется, в мире есть очень мн��го вещей, о которых я могла бы поговорить. Я могу говорить о создании фильмов — о том, чему меня научили два десятка лет работы в независимом кинематографе. Или о замеченных мно�� различиях между работой над авторским кино и студийной съемкой — с ней я познакомилась лишь недавно. Я могу говорить об актерской игре. Могу рассуждать о нововведениях и новых технологиях. Могу о борьбе и разрушении… Наконец, я могу долго и в деталях рассуждать о деньгах. Но твой вопрос — и его гипнотическое воздействие — не пробудил во мне желание говорить обо всем этом. Я стала размышлять о куда более важных вещах, подступиться к которым намного сложнее. После твоего вопроса мне захотелось поговорить о том, что же такое кино и почему оно нам так нужно: что делает эту сферу такой неподкупной по своей сути, неподвластной вредному влиянию; поговорить о состоянии души — проекции мысленного образа, — о кино как социальном явлении и, в первую очередь, о том, почему же за него стоит бороться. О том, почему никакая революция — цифровая или любая другая — не сможет отнять его у вашего поколения. И почему я всем своим существом надеюсь, что кино никогда, никогда не исчезнет. Твой вопрос о кино — и о снах — заставляет меня затронуть желанную тему. Я очень горжусь, что ты задал этот вопрос. Горжусь тем, что такие вещи тебя интересуют. Горжусь, что ты интуитивно связываешь кино и сон: лишь немногие в современном кинематографе отваживаются на это… Тебе всего восемь с половиной. Прекрасный возраст, чтобы задаваться вопросами о кино и снах! Тем же вечером мой отец высказал мысль, будто бы его сон во время сеанса делает честь фильму. Он объяснил, что это комплимент: папа храпел на премьере трех из четырех фильмов, в которых я появлялась в этом году. Отец вспомнил слова моего друга, отличного итальянского критика-культуролога Энрико Гецци. Он писал, что визуальное кино — это приглашение в мир грез, приглашение познать непознаваемое. Без шуток. Могу сказать, что во время просмотра уймы трейлеров перед началом нового фильма Спайка Ли или перед второй частью «Ледникового периода» я и сама не отказалась бы от удара тяжелой дубиной, который позволил бы — хотя бы временно — уйти от того «мира грез», в который затягивали эти фрагменты грядущих киноаттракционов… Кажется, последний раз я испытывала настоящее эстетическое удовольствие на показе тайского фильма «Тропическая Болезнь» (Sud Pralad) в Каннах. Я считаю его шедевром: загадочный и изменчиво магический, история любви настолько мощная, что не влюбиться попросту невозможно, кошмар природы наносит первый удар… Он уносит нас в дебри человеческой природы и оставляет там. Я даже помню, как я шутливо потирала глаза во время просмотра: на секунду показалось, что я уснула, что только моё подсознание могло выдать нечто настолько остро воспринимаемое. Одинока ли я в своей тяге к непостижимому — к кино, которое отказывается расставлять все точки над «i»? К жестам без ритма и дисгармонии форм? К особенностям кинокадра, кадра, который, в конце концов, можно увидеть лишь в кино. К полноте обзора, дальним планам, пространствам… пробелам… паузам… затишью… грации жизни… Метафорически выражаясь, у кино есть странный и неприглядный родственник: старая живенькая тетушка — театр — с ее вечной суетой, умом, прекрасно продуманными и яркими речами, с ее железной — скорее напоминающей корсет — структурой, ее мелодраматичным строением и историческим ритмом. Как же это угнетало и продолжает угнетать. Как заезженно. Идея абсолютно выверенной речи, идеального расчета времени, пресной элегантности жестов, спокойного лица без тени мысли. Какая блаженная растрочительность, растрата прекрасного чистого экрана, темного зала и возможности лицезреть профиль человека, дерево, холм, осла… Меня, напротив, тянет к документальным фильмам, с их ненапудренными лицами и неуверенной походкой, с настоящими семейными переживаниями, с попытками найти правильные слова, с открытыми или даже несчастливыми финалами. Сломанный каблук, ковыляние до мастерской; разбитое яйцо; беспорядок от разлитого молока. Отсутствие нужды в словах. Особое состояние фильма — прямо как то состояние исступления, в которое оно нас вводит — внутри которого ничего не происходит, но возможно абсолютно всё: и невыразимость, и провал, и беспорядок… Я участвую в создании фильмов уже около двадцати лет, но все еще не могу понять, что делать с выражением лица, когда люди задают вопрос о том, что подтолкнуло меня к роли актрисы — или даже актера — или как не обижаться на вопрос о том, как я входила или выходила из роли; о чем, откровенно говоря, я сама ничего не знаю. До недавнего времени я считала, что мне некомфортно из-за страха, что люди могут подумать, будто я отношусь к чему-то несерьезно. Но теперь, кажется, я скорее замечаю налет раздражения, обиды от одного предположения, что я могу находиться там, на экране, без веры в свое дело. Идеи, что я могу ИГРАТЬ во имя какого-то мерзкого — скорее даже тщеславного — желания привлечь к себе внимание. Я слишком серьезна, чтобы быть дилетантом, но слишком дилетант, чтобы считаться профессионалом... *** В «Сталкере» Тарковского я увидела воплощенный в реальность образ из сна, преследовавшего меня всю жизнь. Нужно ли чем-то делиться с другими чтобы оно стало реальным? Птица, летя в сторону камеры, погружает свое крыло в песок, наполняющий комнату. Это я придумала? Многие годы я не видела этот фильм. Кто-нибудь может ответить мне? Может тогда, во время просмотра фильма в 1981 году в кинотеатре Кембриджского университета, я спала? Или, может, существует вероятность общего сна, общего подсознания, наконец? Это было до того, как я начала сниматься в кино, или познакомилась хоть с одним режиссером, или почти по своей воле оказалась перед камерой. Одни из первых фильмов, в которых я снялась у Дерека Джармена, — наша новелла из «Арии», а также фильмы «На Англию прощальный взгляд» и «Сад» — были сделаны в таком исповедальном духе. Высокая вера, побудившая нас снять эти фильмы, имела первостепенное значение. Эти фильмы были чем-то внеличностным: сняты как домашнее кино на пленку Super 8, а затем подогнаны под 35-миллиметровую. Мы работали над ними в течение года. Они были сняты как свидетельство нашей совместной жизни, а затем объединены подобно антологии поэзии; пробелы были позже заполнены специально придуманными кинокадрами. Благодаря силе визуальной демонстрации личное превратилось в общественное. Ни намека на артикуляцию или повествование. Я хорошо помню, как после показа фильма «На Англию прощальный взгляд» на кинофестивале в Нью-Йорке в 1989 или 1990 году молодой человек в мельчайших подробностях пересказал мне сюжет фильма, который он только что увидел. Его логика была извилиста и в то же время изящна. Его восприятие и то влияние, которое, очевидно, оказал на него фильм, показались мне самым лучшим комплиментом, который можно дать произведению. Я помню, как он спросил, прав ли он. Помню, как вздрогнула, поскольку этот вопрос показался мне неуместным, но я ответила, что, конечно, он прав. Что бы он ни увидел в этом фильме, оно было настоящим, и только он мог дать этому определение. Первая вера, которую мы проповедовали в культурном кино в конце 80-х и 90-х в Англии, была в определенной степени политической верой в саму идею сопротивления: очень часто сопротивления довольно буквального и чересчур прагматического рода... *** Кино — место, где ты впервые познакомишься с Жаком Тати: Жан Кокто Майкл Пауэлл Бастер Китон Бальтазар, ослик Брессона Луна Мельеса и Крис Маркер и Луи Бунюэль И еще пара человек, о которых тебе вот-вот предстоит узнать кое-кто по имени Теренс Малик и Вонг Кар Вай и кое-кто из Венгрии по имени Бела Тарр и некто из Италии по имени Федерико Феллини кое-кто из Швейцарии по имени Жан-Люк Годар и кое-кто из Ирана по имени Аббас Киаростами некто из Америки по имени Дэвид Линч там, где живут люди из Pixar где ты впервые увидел Китай — и Японию, до того, как побывал там рука об руку с Миядзаки и Африку и Швецию и весь подводный мир Как и во всех великолепных местах, тут нет границ и условий депортации. Кино не скрывает своей разрозненности. И даже не претендует на собственную цивилизованность. Оно не продает свой принцип свободы с пометкой о накладываемых обязательствах. Это состояние не фанатично, не сословно, не меритократично… Адрес неизвестен. Виза не требуется. Поэтому спасибо тебе за вопрос, мой мальчик. Как и любой хороший вопрос, он вызывает целый поток новых вопросов. Если я не придумаю ничего другого, о чем можно было бы спросить у людей в Америке, я задам им один из них. Если мы не в состоянии понять, какими были сны до появления кино, что же мы можем знать о наших снах сейчас — по прошествии долгого времени после того, как кинематограф стал независимой структурой, и местом, в котором настолько многие из нас продают, покупают, крадут, защищают, а некоторые — живут и дышат? Ксавье Бирн. Ты восьмилетний летчик/механик/поклонник рок-звезды, с волосами по пояс и блеском будущего в своих глазах, ты уже делаешь собственное летнее кино из соломенных блоков. Я приветствую тебя. Я преклоняюсь, очищаю храм своей копной волос и зажигаю свечи. Вот как твой кумир, мистер Дэвид Боуи, описывал ранний период своей жизни, около 35 лет назад, когда твоя мама была примерно твоего возраста: «Очень четко ощущалось, что больше нет „ничего правдивого“ и что будущее больше не такое определенное, как раньше казалось. То же самое относилось к прошлому. И поэтому, все было будто нарасхват. Если нужна была какая-то правда, ее можно было сотворить. И основой для этого, кроме заботы о самом себе, была идея „Мы и есть будущее“». Некоторые вещи никогда не меняются. Никогда не переставай задавать вопросы. Смотри сны наяву при свете луны. Намечтай нам будущего, сынок. Пробуди свои воспоминания. Голосуй за Педро (мем из фильма «Наполеон Динамит» – прим. Newочём). Продолжай мечтать. Всегда любящая тебя  Мамуля

Тильда Суинтон

[touchbreathe]

На самом деле мне нравилась только ты, мой идеал и мое мерило. Во всех моих женщинах были твои черты, и это с ними меня мирило. Пока ты там, покорна своим страстям, летаешь между Орсе и Прадо, – я, можно сказать, собрал тебя по частям. Звучит ужасно, но это правда. Одна курноса, другая с родинкой на спине, третья умеет все принимать как данность. Одна не чает души в себе, другая — во мне (вместе больше не попадалось). Одна, как ты, со лба отдувает прядь, другая вечно ключи теряет, а что я ни разу не мог в одно все это собрать — так Бог ошибок не повторяет. И даже твоя душа, до которой ты допустила меня раза три через все препоны, — осталась тут, воплотившись во все живые цветы и все неисправные телефоны. А ты боялась, что я тут буду скучать, подачки сам себе предлагая. А ливни, а цены, а эти шахиды, а роспечать? Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.

Дмитрий Быков