amatue2121 - Tumblr blog

amatue2121 · 3 years

Text

Синего озера хозяйка

Я просыпаюсь с первыми лучами солнца, но встать сразу нет сил, я долго лежу, смотрю, как комната наполняется светом.

Солнце проходит сквозь цветастый ситец занавесок, как сыворотка сквозь сито, когда творог откидываешь, в комнате одна лишь водянистая муть, а все остальное солнечное - запах реки, радость цветов и листьев, бриллиантовый блеск бесчисленных капель росы - все остается снаружи, не доходит до меня.

Я поднимаюсь с трудом, ковыляю по крохотной комнатке полусогнутая, пытаюсь размять поясницу. Дом спит, я слышу храп мужчин, да и невестка, Параша, последние пару лет не хуже заливается. Стареет красавица, раздалась сильно, характер у нее испортился, уж как Петеньке нашему с женой повезло, а все Параше не по нраву. Аглая старается-старается, а никак свекрови не угодит.

Маленькие спят на чердаке, прямо над моей каморкой, я слышу, как они начинают вертеться на своих лежанках, еще крепко спящие, но уже плывущие к поверхности сна. Свет солнечный ведь первыми будит старых да малых, тянет из сна золотым неводом, зовет "открой глаза, посмотри на меня, впусти меня в себя". Старым добавляет "сколько уж их осталось-то тебе, этих рассветов, вставай, не пропускай, скоро отоспишься". Малым смеется "сколько их у тебя ни будет, а и меня не пропусти, торопись, беги, все впитывай, ничего не отпускай".

Я открываю деревянную дверь, стараясь, чтобы не скрипнула, иду мимо кухни, где Параша вчера с вечера ставила сдобное, пряно и широко пахнущее тесто, мимо стола, сколоченного еще моим Семёном, выглаженного до блеска телами всех, кто долгие годы за ним ел и пил. Бывали и скудные годы, когда одну кашу неделями да щи пустые, а бывали и довольные, сытые, с курицей, маслом да салом. От работы мы никогда не бегали, даст бог урожай хороший, так и мы расстараемся.

Старое потемневшее зеркало отражает меня - тоже старую, потемневшую, с трудом ковыляющую там, где раньше проходила быстро, красиво, заглядывая в блестящее серебро на миг - косу поправить или хитро подмигнуть сама себе. Веселая я была, радостная, очень счастливая почти всегда.

В сенях ждет кошка, маленькие подобрали, выкормили, хорошая выросла, ласковая. Работы ей у нас немного - у нас в дому ни мышей, ни крыс никогда не водилось из-за меня. Кошка мяукает приветственно, хвост трубой, но близко не подходит, тоже не любит. Мы ведь с Семёном моим даже коровы не держали, пока Василёк не женился и не привел в дом Парашу. Семёну когда было заниматься, и так все хозяйство на нем, а от меня вся скотина всегда шарахалась. Зато Параша сразу хлев собрала - свиней, двух телок, овечек с десяток, работящая она была молодуха, а уж красавица - мне молодой ровня.

- Не ровня, - говорил Семён, опрокидывая меня на перину и щекоча своими усами, длинными и пушистыми, как у бравого кавалериста, хотя и почти уже седыми. - Не было тебе ровни ни тогда, ни сейчас.

Я запрокидывала голову, смеялась, а сама вспоминала, каким его впервые увидела у озера - худеньким и хрупким черноволосым мальчиком с дудочкой. Как полюбила его с первого взгляда, как будто расцвела душа в одно мгновение. Вот еще только что не было ничего, а один взгляд в его лицо - и я совсем иная, и мир иной, и обратно не повернуть.

Мой Семён целовал меня, я летела в небесах, счастливая, и всё мне казалось, будто я...

...бессмертна, во веки веков", - говорит отец Григорий. Я чуть качаюсь от усталости - давно не была у заутрени, забыла, как ее тяжело выстаивать, да после долгой дороги, да после девяноста семи лет.

Церквей много позакрывала Советская власть, приходится теперь добираться за тридевять земель. Я давно не была, меня не сильно и тянет, да сегодня Василёк настоял, езжай, говорит, мама, постой службу, вот, Аглаю с собой возьми и девочек, я телегу заложу.

Лошадь была новая, норовистая, Аглая едва справлялась, пока доехали, я видела, у нее уже руки тряслись. А может, тоже чувствовала, что неспроста нас сегодня со двора сбагрили, что затеяли что-то делать без наших лишних глаз. Опасное, наверное. Время сейчас такое - много опасного, чуть не так ступил - и провалишься в беду, как в болото.

Девочки сидели, хихикали, им-то, маленьким, что - солома на телеге щекочется, да букашка проползла, да мама сказала, что пряник заветный уже можно разворачивать и ломать. Славные удались маленькие, умные да ловкие, любопытные, резвые, а уж хорошенькие, как с открытки. Аглая-то мне мила, но далеко она не красавица - бесцветная, тонкая, конопатая, да и Петенька, мой внучок любимый, тоже собой нехорош. Стёпа вот был лицом и статью весь в Семёна моего, красавец писаный.

Девочкам скучна длинная служба, они толкают друг друга локтями, показывают на попа, на строгие темные лица святых мучеников, на блюдечко с молоком для кошки на полу у амвона. Глядя на них и я блуждаю мыслями, пока кланяюсь и крещусь, не думая, на каждом "господи помилуй".

Думаю - что же там Василёк с Парашей затеяли сегодня, уж не собрались ли зерно прятать от продразвёрстки, а если собрались, то куда. Опасно, но если Параша решила, то сделает.

Четыре раза рожала моя невестка, всё мальчиков. Первенец родами умер, второй маленький от скарлатины за ночь сгорел, года два ему было. Параша потом долго не рожала, потемнела вся, красоту растеряла. А потом двоих, одного за другим, Степан да Петя, и все легко, без единого крика, здоровеньких, расцвела краше прежнего, а потом больше и не тяжелела. Вышло ей за страдания такое женское послабление.

Аглая вот девочек трудно рожала, мучилась, смерть звала. Разрешилась к утру, а на следующий день война началась. Двое у нас в призывном возрасте были - Степан да Петя. Петя прихрамывал с детства, его не тронули, а Степана сразу забрали, да и убили почти сразу. Вот он прыгает на телегу ехать на станцию, в глазах веселье над страхом плещется, а усы бравые топорщатся, как у Семёна моего. А вот уже и похоронку несут, и Параша воет, и Василёк темнеет лицом, а я оседаю на кровать, рук поднять не могу, смотрю на липу за окном и не вижу ни липы ни света белого, только пелену слез.

Таким, как я, плакать очень больно - слезы льются горячие, едкие, глаза разъедают, потом долго взгляд не свести. Всего трижды я и плакала за эту свою долгую-долгую жизнь - раз после той скарлатины, забравшей внучка моего маленького, имени уже не упомню. Когда Семёна моего схоронила, неделю слезы сами текли, все глаза выжгли, почти год потом читать не могла, Парашенька мне читала, хорошо, я ее выучила. И вот тогда, в пятнадцатом году, когда Стёпин полк бросили через заснеженное поле на немецкие пулеметы.

Служба кончается, народ начинает расходиться. Аглая подходит ко мне, поддерживает за локоть.

- Устали вы, наверное, бабушка. Присядьте на лавку тут, отдохните. Маша, Варя, посидите с бабушкой. Я пойду свечки поставлю - маме с папой, дедушке Семёну, дяде Степану.

Маленькие садятся рядом, крутятся беспокойно, вот уже тянут меня за рукав.

- Бабушка, бабушка, а сколько тебе лет? А ты правда Пушкина видела? А правда у него была нянька, а у няньки - ученая белка с хвостом, как у черта? А кто такой был дядя Степан? А еще ты кого видела? А царя? А Ленина? А жирафу?

- Отстаньте от бабушки, - говорит Аглая, но улыбается. Любит она сильно маленьких, потакает им, да и Петя их баловать горазд. Светлые они девочки, как удержаться, даже строгая Параша нет-нет, да и порадует внучек лакомством или сказкой.

- Пора домой возвращаться, - говорит Аглая, а у самой беспокойство в глазах неприкрытое. - Чую беду, бабушка, неспокойно на сердце. Думала, помолюсь, развеется, но не уходит, не отпускает.

Она кусает губы, очень бледная, конопушки кажутся темнее, чем обычно. Придерживает маленьких за плечи, сжимает пальцы, никак не справится с волнением.

- Лишь бы все обошлось, зачем они все это задумали, господи, с голоду бы чай не померли, да пропади бы оно пропадом это...

...зерно!" - крики и ругань такие громкие, что мы их слышим, еще не доехав до двора. Потом выстрелы - раз, другой, третий. Крик Параши - дикий, нутряной. Кровь стынет в жилах, сердце подступает к горлу. Аглая что-то кричит маленьким, прыгает с телеги, мчится к дому. Я слезаю неловко, трудно, долго, слишком долго. Падаю, с трудом поднимаюсь, ковыляю быстро, как могу - сквозь боль в коленях, негнущуюся спину, слабость в ногах и страх, черный страх.

Звук удара, крик Аглаи. Корявым колобком вкатываюсь в ворота, в свой двор, знакомый до кочки, до листочка. У хлева кучей свалены мешки с зерном - собирались, видно, под соломой прятать. Посреди двора лежит мой Василёк с дырой во лбу, возле мертвой руки выпавший топор. Он на спине, совсем седой, совсем уже старый. Рядом еще мертвец, этот лежит лицом вниз, на нем серая рубаха, по спине расплывается бурое пятно. Нет, не Петенька, не может быть Петенька, так почему же Аглая смотрит на него, закусив руку и глаза у нее не синие, а черные от страха и горя?

- О, вот и бабка Черногорова подоспела!

Красноармейцев пятеро, двое стоят с оружием наизготовке, один с винтовкой, другой с наганом. Еще один, помоложе, держит за плечо Аглаю, очень крепко, ей должно быть больно.

Она поворачивается к нему, говорит, как во сне: "Федя, это ты что ли?"

Он резко дергает ее за руку.

- Нету тут для тебя Феди. Есть товарищ Кренов. Ты знала, что они собираются зерно прятать? Отвечай, знала?

Аглая молчит.

- Ууу, контра! - цедит красномордый толстяк, здоровый, как бык. - Знала она, как не знать. Не понимают, твари жадные, что для них же стараемся, себя не жалеем, новое общество строим.

Он машет наганом. Он пьян. Я верчу головой. Парашенька, где девочка моя? Фёдор, товарищ Кренов, опять дергает Аглаю.

- Очень ты мне девкой нравилась, помнишь? Не сговорили бы тебя за Черногорова, я б тебя взял. Ждала б меня сейчас дома, была бы женой, а не врагом республики. Пойдем-ка, - он тянет ее к двери. Она внезапно понимает, вырывается, кричит. Он бьет ее по лицу, хватает косу из-под платка, наматывает на кулак.

- Пойдем, говорю!

Рысью из-за угла на него бросается Параша, седые волосы растрепаны, рот перекошен.

- Оставь дочку, гад!

Она в ярости, она пытается вцепиться ему в лицо, но он слишком высок и силен, он легко уворачивается от нее, толкает ее с крыльца.

- Вот она где, - смеются остальные бойцы. - Ух и боевитая баба!

Тот, что с винтовкой, подходит и бьет Парашу прикладом по голове раз, другой, третий. Она издает какой-то странный хрюкающий звук, простирается в пыли.

Красномордый оборачивается ко мне.

- Ну вот, бабка, и разобрались мы с вашим гнездом аспидов. И молву разнесем , чтоб больше никому неповадно было. Тебя не тронем, не бойся. Ты тут начинай прибираться, сколько силенок хватит. У нас в избе дело есть, важное.

Он хохочет, все они идут вслед за Фёдором, уже уволокшим Аглаю внутрь. Дверь захлопывается. Изнутри слышен надсадный крик Аглаи, гогот, удар, треск рвущейся ткани.

Я дохожу до Параши, падаю на колени рядом. Она еще жива, еще дышит, хотя глаза уже закатываются.

- Мама, - шепчет она хрипло. - Простите, мама. Я как лучше хотела.

- Ничего, доченька, - говорю я медленно. - Ничего. Все уже случилось. Отпускай. Отдыхай, Парашенька, девочка моя любимая, спасибо тебе за всё.

- Вася... - говорит она, трясется мелко, выгибается дугой, потом тело расслабляется, мертвеет. Я закрываю ей глаза. Смотрю вокруг, медленно переводя взгляд с одного на другое. Один мешок зерна лопнул, пшеница подсыпается в пыль, желтая в серое. На лицо моего мертвого сына садится муха, начинает умывать лапки. Из головы Параши подтекает липкая черная кровь. Красное пятно на спине Петеньки расползлось до подмышек.

Я стою на коленях в пыли среди мертвецов, которых так любила - старая, дряхлая, немощная, слишком ничтожная, чтобы меня убивать или принимать во внимание. Слез нет, ничто не печет огнем моих сухих глаз.

Я жду не шевелясь и даже не моргая.

Ненависть раскаляется сначала докрасна, потом добела. Она поднимается из древнего устья мощным потоком, сметающим все на своем пути, она выжигает мою изношенную, морщинистую, слабую плоть, взятую восемьдесят лет назад. Больше нет тела, которое так любил мой Семён, которое родило и вскормило Василька. Нет рук с ловкими пальцами, нет быстрых ног, полных грудей, густых волос.

Да и давно их нет, давно надо было плоть сбросить, вернуться к себе в бездонную синеву, уснуть в студеной тиши, глубоко, глубже корней земли, у жерла древнего вулкана. Да все было, ради кого оставаться, кому каждый день радоваться, за кем смотреть, кого любить из этого стареющего тела.

Я ставлю в пыль тяжелую чешуйчатую лапу. Солнце блестит на металле когтей. Скотина в хлеву ревет, ополоумев от страха - теперь они чувствуют меня всю, не скрытую слоями человеческой плоти. Сильный хвост расправляется по земле, бьет из стороны в сторону резко, почти весело. Я поднимаюсь на крыльцо, доски прогибаются под моим весом. Я слышу в доме, в котором прожила столько счастливых лет, тяжелый, пьяный хохот незнакомцев, только что убивших мою семью. Я толкаю дверь, ощериваясь. Сейчас я буду убив...

...ать твою, стреляй, Васька, стреляй же!"

Двоих в сенях я убиваю слишком быстро, быстрее, чем мне хотелось бы. Но я тороплюсь найти Аглаю, мне не до них, вот так им повезло.

Серая кошка, отчаянно мяукнув, перепрыгивает через лужу крови, исчезает в дверях. Я скольжу дальше, черной тенью, сырой мощью, чистой ненавистью. Зеркало даже не успевает толком поймать моего отражения - лишь свирепую, стремительную темноту.

Они насилуют ее на столе в кухне, в лице Аглаи - ни кровинки, голова запрокинута, она выглядит неживой. Двое смотрят от печки, а над нею пыхтит тот самый, красномордый.

Я бью его лапой с выпущенными когтями, полосуя ему спину. Он ревет, как раненый хряк, отлетает к окну, глаза выпучены, рот раззявлен, как у лягушки, штаны спущены, мокрый срам свисает между ног. Я отрываю его первым, потом голову, кровь ударяет в потолок. Эти, у печки, выдернули свои наганы и палят, я поворачиваюсь к ним, пули скользят по моей чешуйчатой броне, высекая искры. Еще несколько ударов когтистых лап и мощных челюстей, и все стихает.

Я пожираю свою добычу - высоко поднимая узкую голову и вытягивая длинную шею, чтобы легче проглатывалось. Ибо испокон веку такие, как я, пожирают сердца злодеев, поглощая их силу и стирая из бытия их души.

Позади меня вздыхает Аглая. Я оборачиваюсь к ней - она лежит на столе, нарядное церковное платье задрано до пупа, на губах надуваются и лопаются красные пузыри, в груди красная дыра. Одна из пуль срикошетила от меня или от печки, вошла ей в бок, из груди вышла.

Я наклоняюсь над ней, змеиная голова покачивается на длинной шее, с клыков капает кровь, глаза жжет горячими, ядовитыми слезами виверны - не смогла, не успела, не уберегла.

Аглая смотрит мне в рыжие глаза своими синими, смотрит без страха, с предсмертным принятием, и вдруг узнаёт, вопреки разуму и здравому смыслу, узнаёт меня в кровавом чудовище. Рот у нее распух, пара зубов выбита, да и дышать ей тяжело, трудно говорить.

- Аушка, - говорит она разбитым ртом. - Аушка, ети. Ети, леге. Паси ашу, аю. Паси.

Дыхание все труднее.

- Аушка. Жаста. Паси ачек. Мих ачек. Жаста.

Я киваю, что поняла. Наклоняю длинную шею, шиплю, она уже не слышит. Челюсть у Аглаи отваливается, изо рта подтекает кровь со слизью.

Дети в телеге. Спаси Машу и Варю, бабушка. Пожалуйста, спаси моих девочек.

Всей своей сутью я хочу одного - выскользнуть отсюда, из этого дома, полного смерти, из моей ненависти, оставить их позади, сбросить, как сбросила плоть.

Мой древний разум кричит мне, что я уже заплатила полной мерой за свою любовь к мальчику с дудочкой, что восемьдесят лет человеческой жизни и человеческой плоти - этого хватит, что моя Синяя Бездонка, мое ледяное озеро, ждет меня и сладок будет сон в его глубинах.

Но человеческая жизнь зацепила меня глубоко, замотала тонкими шелковыми путами любви, чуть из них дернешься - режут наживую.

Я помню, как впервые легла с моим Семёном, как мне на живот положили Василька, красного, сморщенного, смешного, как учила его плавать и читать, как плясали с Семёном на его свадьбе. Помню первые роды Парашеньки и первые шаги моего первого внука - Ваня, вот как его звали, маленького моего, Ванечка! Кровь и любовь держат меня крепко, не убежать, не раствориться в синей воде, не уснуть, как бы ни хотелось.

Виверна вздыхает, тяжелые чешуйчатые веки опускаются на рыжие глаза с вертикальными зрачками.

Я смиряюсь. Надо остаться. Надо спасти. Надо снова взять плоть.

Стол, впитывающий кровь Аглаи, помнит руки и пот моего Семёна, срубившего дерево, располосовавшего его на доски, сбившего их в эту форму. На этом столе я годами месила тесто, рубила капусту, разделывала мясо. Я прижимаюсь к Аглаиной стынущей щеке своей холодной, ложусь с ней прямо на столе, как с возлюбленной, обвиваю ее тугими кольцами, забираю, перетягиваю на себя.

Так я брала плоть восемьдесят лет назад, когда в моем озере утопилась молоденькая крестьянка, жестоко обманутая заезжим студентом, так обвивала ее холодное тело в синей воде, чтобы выйти летней ночью к моему Семёну, качнуть крутым бедром, рассмеяться звонким смехом. Чтобы дотронуться, познать, полюбить.

Если бы в доме билось хоть одно сердце, оно бы успело ударить пару сотен раз. Потом оно начинает биться - мое, новое. Я встаю со стола Аглаей, молодой, крепкой, простоволосой, голой. Прохожу по дому, стараясь не наступать в кровь.

Серебряное поведенное зеркало опять отражает меня - уже в третьей личине с тех пор, как взошло солнце. Светлые волосы, белая кожа в крапинку, высокие острые груди, синие глаза в белесых ресницах. Я иду в комнату Аглаи, переворачиваю сундук, выбираю теплое и немаркое. Отрываю половицу - вот кубышка с золотыми десятками, надо еще Парашину не забыть. Выкидываю белье из двух плетеных ларей, небольших, но глубоких. Сила пяти здоровых мужиков бьется в моей груди, я пальцами рву крепкие веревки, обвязываю лари, сплетаю петли.

Лесами пойдем, болотами, дорогами нехожеными, что же маленьким мучиться, ноги сбивать, когда у матери силы немерено. В кладовой насыпаю сумку сушеными яблоками, солеными баранками Парашиными, беру головку овечьего сыра, нож, бутыль молока, крепкой бечевы силки ставить.

На лавке в кухне стоит бутыль самогона ржаного, Петенька его любил иногда с устатку. Красноармейцы-то его первым делом разыскали и в дело пустили. Я разбиваю бутыль о стол, лью на пол, на скамьи, на стены. Пусть тут начнётся.

Затаскиваю со двора и усаживаю рядком в коридоре сына своего, Василька, любимого седого мальчика, всегда серьезного, всегда в раздумьях. Рядом - Парашу, доченьку мою золотую, свекровь мою суровую. Последним - Петеньку, внучка моего последнего, мужа моего любимого. Прощайте, дважды любимые, я чиркаю спичкой, роняю огонек, белое пламя спешит по луже самогона, мчится безудержное, дикое, как виверна сквозь воду.

На крыльце я прикрываю дверь осторожно, медленно, тихо, как будто боюсь разбудить тех, кто спит в доме. Снимаю со стены короткое крепкое коромысло, подвешиваю лари. Ухожу со двора, не оглядываясь.

Тяжело будет девочкам, не объяснить ведь, но главное, что есть у них...

...мама, мамочка моя! - маленькие кидаются ко мне из телеги, едва завидев.

Рты перекошены, мордочки распухли от слез, в волосах солома - Аглая им велела под рогожей укрыться, они и сидели, тряслись.

Варя сразу на шею кидается, принимается горячим тельцем, плачет от облегчения. А Маша смотрит строго, будто чувствует что-то чужое, неправильное. Они совсем одинаковые, худенькие, светловолосые, синеглазые. Только если на Машу долго смотреть пристально, начинает казаться, что левый глаз у нее рыжиной отливает. Я смотрю ей прямо в глаза, не моргая. Наконец она решается, подходит, тоже обнимает.

- А нам можно уже домой идти? - говорит она.

Я мотаю головой. Мы уйдем далеко, туда, где безопасно, там будет нам новый дом. Сажаю их в лари, там на дне одежда, постель, куклы, что Параша им шила - у Вари царевна, у Маши зайчиха.

Маленькие плачут, сердятся, не понимают. А папа, бабушка с дедушкой, прабабушка? А лежанки на чердаке, цветное стеклышко, зарытое под смородиной, бусики в шкатулке, потрепанные сказки Пушкина, кошка Мурка?

Кошка выходит из-за телеги, мяучит пронзительно, смотрит на меня вызывающе, потом прыгает в ларь к Варе, поди-ка, выброси.

- Книжка у тебя в корзине, под одеждой, - говорю Маше. - Вечером остановимся, костер разведем, орехов накалим, почитаю вам про Петушка Золотого.

- А ты разве умеешь? - удивляется ��аша, опять смотрит с сомнением.

- Бабушка научила, - киваю я важно.

Оглядываюсь на дом за деревьями - над крышей начинает собираться черный дым. Лошадь беспокоится в упряжи телеги, прядет ушами. Я рву на ней уздечку, разрываю вожжи, ломаю упряжь - беги. Шлепок по крупу, только ее и видели.

Поднимаю коромысло, корзины качаются, маленькие хохочут, визжат, потом успокаиваются.

- Спой нам, мамочка, - просит Варя. Я запеваю, отчего бы не спеть. У Аглаи приятный голос.

Ивушки, вы, ивушки,

Деревца зелёные,

Что же вы наделали,

На любовь ответили.

Без дороги пересекаю поле, без тропинки вхожу в лес. Такие, как я, всегда путь чувствуют, не заблудимся. Далеко уйдем, но сперва пройдем мимо моего озера, пусть Маша с Варей посмотрят в бездонную синеву да воды напьются.

Силы мне хватит надолго, еще лет на пятьдесят. Унесу, охраню, сберегу, костьми лягу, а не дам беде к маленьким моим подступиться.

Над деревьями парит небольшой сокол, где-то кричит кукушка, пахнет солнцем, мхом, грибами, зверобоем.

Я иду, смотрю прямо на солнце, не щурясь, и пою.

У крыльца высокого

Встретила я сокола,

Встретила, поверила,

На любовь ответила...

3 notes · View notes

amatue2121 · 3 years

Text

Страшилка для сына

— Сынок, нам с тобой надо бы поговорить о правилах безопасности в Интернете, — сказал я, присев на пол рядом со своим ребёнком. Его ноутбук был открыт, а сам он проводил время за игрой в «Minecraft» на публичном сервере. Его внимание было поглощено виртуальным действием. Сообщения быстро мелькали в боковой части экрана, отражаясь по центру окна для чата.

— Сын, ты можешь оторваться от своей игры на минутку?

Он закрыл ноутбук и взглянул на меня:

— Па, ты снова собираешься рассказать одну из тех дурацких страшилок?

— Что? — я изобразил на лице обиженную гримасу, но затем улыбнулся. — Я думал, тебе нравились мои истории.

Сын вырос, слушая мои рассказы о непослушных детях, встречавших ведьм, призраков, оборотней и троллей. Как и многие поколения родителей, я использовал страшные истории, чтобы укрепить в чаде нравственность и преподать уроки безопасности. Отцы-одиночки, как я, вынуждены применять на деле всё родительское наследие, какое только попадает в их распоряжение.

Конечно, когда мальчики становятся постарше, приходится читать им нравоучения. Ведь неизвестно, с какими негодяями и мошенниками они столкнутся в сети и жизни. Только вот такие родительские увещевания не сильно действуют. Сын в последнее время уверен, что разбирается в жизни гораздо лучше меня.

— Я их любил в шестилетнем возрасте. Но теперь я вырос и они перестали меня пугать, они кажутся мне глупыми. А твоих родительских мудростей я засыпаю. Если ты действительно так хочешь рассказать историю об Интернете, ты не мог бы сделать её очень-очень страшной?

Я с сомнением посмотрел на сына. Он скрестил руки и твёрдо сказал:

— Пап, мне уже десять. Я могу держать себя в руках.

— Хм-м-м... Ладно, я постараюсь.

И я начал рассказывать:

— Однажды на белом свете жил мальчик по имени Колби...

Выражение лица сына ясно говорило о том, что его не впечатлило столь банальное вступление.

— Колби попал в Сеть и зашёл на несколько веб-сайтов для детей. Спустя некоторое время он начал общаться с другими детьми в игровых чатах и на форумах. Он подружился с десятилетним мальчиком под ником Helper23. Им нравились одни и те же видеоигры и мультсериалы. Они смеялись над шутками друг друга и играли в новые игры вместе.

После нескольких месяцев дружбы Колби подарил Helper23 шесть алмазов в игре, в которую они играли. Это был щедрый подарок. День рождения Колби приближался, и Helper23 захотел послать ему крутой подарок в реальной жизни. Колби решил, что нет ничего плохого в том, что он даст Helper23 свой домашний адрес, если тот обещает не говорить его незнакомцам или взрослым. Helper23 поклялся не показывать его никому, даже своим родителям, и отправился готовить посылку.

Я перестал рассказывать и спросил сына:

— Как думаешь, это была хорошая идея?

— Нет! — сказал он, решительно мотая головой. Не смотря на первоначальную реакцию, его затягивало в повествование.

— Так же думал и Колби. Он чувствовал себя неуютно из-за того, что отдал свой домашний адрес тому, кого он прежде не видел в лицо, это чувство всё росло и росло. К тому времени, как он надел пижаму и собрался лечь спать, тревога и чувство вины захватили его полностью. Он собрался открыться родителям. Наказание было бы суровым, но облегчение и чистая совесть того стоили. Он ворочался в кровати, ожидая родителей, которые должны были его разбудить.

Мой сын знал, что дальше обязательно последует жуткая часть. Он наклонился вперед с широко открытыми глазами. Я преднамеренно заговорил шепотом:

— Колби слышал все звуки в доме. Стиральная машина работала в ванной комнате. Ветки царапали кирпичную кладку снаружи строения. Его младший брат ворковал в детской. Были и другие обычные домашние звуки.

Наконец, в коридоре раздались шаги отца.

— Папа! — взволнованно воскликнул парень. — Мне нужно кое-что тебе рассказать...

Его отец просунул голову в дверной проход под странным углом. В темноте казалось, что его рот не движется, и с глазами было что-то не так.

— Да, сынок? — его голос тоже звучал странно.

— Ты в порядке, пап? — спросил мальчик.

— Ага, — произнёс отец странно притворным голосом.

Колби натянул одеяло до подбородка:

— А мама рядом?

— Я тут, — голова матери появилась над головой отца. Её голос звучал фальшиво. — Ты собираешься рассказать нам о том, что ты дал свой домашний адрес Helper23? Тебе не следовало делать этого. Мы же ГОВОРИЛИ тебе, чтобы ты никогда не разглашал личные данные в Интернете!

Она продолжала:

— Он вовсе не был ребёнком. Он всего лишь им притворялся. Ты знаешь, что он сделал? Он проник в наш дом и убил нас обоих! И всё для того, чтобы хорошенько повеселиться с тобой!

Толстый мужчина во влажной куртке возник в дверном проеме. В его руках были две отрубленные головы. Колби заверещал в ужасе, когда мужчина бросил головы на пол, вошел в комнату и достал нож...

Мой сын тоже закричал, закрыв лицо руками. Но останавливаться я не собирался — раз уж я начал, надо было рассказать историю до конца.

— Через несколько часов мальчик умер. Его визги превратились в слабое хныканье, потом утихли вовсе. В наступившей тишине убийца услышал плач ребенка в соседней комнате и вытащил нож из Колби.

Предстояло особое развлечение. Он еще никогда не убивал грудного ребенка до этого и предвкушал сладость этого момента. Оставив мёртвого Колби, он вышел из его комнаты, вошёл в детскую и подошел к кроватке. Подняв малыша в воздух, он стал рассматривать его. Когда он взял малыша на руки, тот перестал плакать, взглянул в лицо убийцы и мило улыбнулся. Убийце никогда до этого не доводилось держать младенца на руках, но он уже машинально укачивал его и даже вытер окровавленные руки о покрывало, чтобы позволить себе ущипнуть младенца за щеку.

— Привет, малютка, — тихо сказал убийца. Тёмное вожделение растаяло в нём, превратившись в теплое и нежное чувство.

Он вышел из детской вместе с младенцем. Взяв ребенка домой, он назвал его Уильямом и вырастил его, как своего собственного.

Я закончил свой рассказ. Сына заметно трясло. Он, заикаясь, проговорил:

— Но, папа, меня же зовут Уильямом?..

Я одарил его любящей улыбкой и потрепал за волосы:

— Конечно, сынок.

Забыв о компьютерной игре, Уильям, всхлипывая, побежал вверх по лестнице в свою комнату.

Я думаю, глубоко в душе ему понравилась моя история.

2 notes · View notes

amatue2121 · 3 years

Text

Интересные факты про Италию 🇮🇹😍

Италия это прекрасная страна с невероятно красивой архитектурой и мужчинами с внешностью Аполлона !...

Я была в Италии два раза за всю свою жизнь и сейчас прилетела из Рима, обратно, в свою "лесную деревню".

Но тем не менее собрала для себя достаточно информации.

Может ли жизнь показаться в Италии сказкой?

По мне так нет )) Да, еда вкусная, мужики как на подбор, но люди злые и закрытые, живущие стереотипами и обожающее пообсуждать друг друга за глаза))

В общем, обо всём по порядку, тут я бы хотела осветить несколько плюсов и минусов il bel paese) (итл. Прекрасная страна) .

+. Для тех кто любит вкусно покушать , Италия всегда к вашим услугам, при чём для того что бы действительно поесть с удовольствием и словить оргазм вкусовых рецепторов, вам не обязательно идти в какой-то супер-пупер дорогой и модный ресторан, здесь (а особенно в Риме) вас накормят вкусно даже в простой забегаловке, при чем это не обязательно должна быть национальная кухня, одна из особенностей итальянцев в том, что они с трепетом и любовью относятся к готовке, здесь практически каждый второй умеет кошеварить не хуже именитого Рамзи.

Неготовящих можно встретить среди женщин, так как итальянский менталитет предполагает что готовка 👨‍🍳 это исключительно мужское занятие, однако, фраза :

—"Моя мама готовит лучше чем ты! " —

остаётся актуальной у обоих полов.

-. Отношение к приезжим здесь оставляет же��ать лучшего, как говорится "понаехали тут! " — если вы приехали отдохнуть, но упаси бог вас сказать в присутствии итальянцев что вы планируете или уже остались на ПМЖ ибо тут вступает другая группа общественного изгнания: "понаехали тут , портить наш генофонд и забивать голову нашим деткам иностранной ересью! " Ибо любой иностранец проживающий в Италии, никто иной, как засланный агент, хитроумный шпион, тюрарист, анархист и пропагандист!

Не бойтесь в глаза вам будут также улыбаться, но тактично попросят не задерживаться в гостях и сведут общение с вами к минимуму .

Откуда я это знаю ?

Да просто угораздило меня по неопытности в первую поездку так пошутить, а люди оказались не особо вежливы.

+. В Италии очень уважают женщин. Здесь сказать грубость женщине, если ты мужчина, тяжкий грех корающийся общественной моралью. Женщина здесь это продолжение рода, чья-то мама, сестра, жена, бабушка. И этого аргумента для итальянцев достаточно! Здесь это в порядке вещей пропускать женщин вперёд, открыввать дверь, уступать место в общественном транспорте , помогать с тяжёлыми грузами и т. д. В браке на женщин никогда не возлагается бытовуха, тут жена не обязана стоять у плиты, драить пол и исполнять любую мужскую прихоть.

От неё требуется только быть очень много dolcé, однако вступая в брак итальянка как правило переключает режим "нежная мамочка" на "закрой рот идиот, тут я говорю", повидала я таких " сладких" парочек.

-. "Ты русская? " "Нет, я из Украины" "А capito, короче русская" Это не шутки, а жестокая правда, даже после Евровидения большая часть итальянцев просто не понимает, как это Украина не часть России? Но самое главное вовсе не проблема в отличии одной страны от другой, а то, что, O, MAMMA!!! мы "русские" оказывается можем говорить слова предложениями!! И IQ у нас выше чем у макаронины, вот это да! Поэтому теперь когда в Италии меня спрашивают откуда я, я говорю : from USA 🇺🇸✌️🎉, мысленно напевая гимн Украинï.

+. Итальянские мужчины и правда лучшие любовники?

Ну, да. Итальянский самэц окружит тебя заботой амором и вниманием, романтика будет у тебя каждый божий день, причём это не что то примитивное (цветы/конфеты) . Здесь он снесёт тебе башку своей изобразительностью.

-.Однако это только если у вас будет чисто перепихон на время путешествия, без обязательств и любовных писем после потому как , ему же ещё только 40 ! Какие могут быть отношения? Да и тем более с тобой, пфф, tu ma allora russa!

+. Итальянцы ну оооочень любят своих детей, они уделяют им каждую секунду своей жизни и ничего не пропускают!

-. Детей в Италии очень балуют и поэтому маленький итальяшка может смело бить ногами в кресло в поезде, причём его mamba-mama будет сидеть рядом. И только попробуй что нибудь вякнуть, сразу :

—Я же мать! Он же ребёнок, вы что не итальянка сеньора?

Если в России/Украине таких не любят, здесь это нормально.

+. Итальянцы очень гостеприимный народ! Они окружают гостя своим вниманием и учтивостью!

-. Смотрите не пересидите в гостях у итальянской семьи, в противном случае вам прямым текстом укажут на дверь.

+. При встрече Итальянцы всегда целуются, и обнимаются так, как будто не виделись 10 лет, по мне, так это мило, обычное приветствие может длиться минут 5 с этим громогласным "Ciaaaaaaaaoo!!!! Alloraaaa???? "

-. Сорокалетний итальянец это ещё дитятко! И он не может выйти из дома не оповестив об этом mamba -маму.

+. Мат в Италии не считается чем то постыдным или запретным, здесь ругательства в которых не упоминается мама все в рамках нормы! И итальянцы действительно любят ругаться, а ещё размахивать при этом руками и топать ногами, я не шучу, здесь что не человек, то сплошная эмоция, при чём матов тут хоть отбавляй имеются всякие и делятся на категории "хорошие" — говорят в одобрение и ими можно ругаться при семье и "плохие" — их говорить надо когда муж снова не успел приготовить ужин, но не при всех, а у себя дома) Почему это плюс? Да ну потому что какой язык без мата!

Это были конечно не все особенности Италии, но в них я попыталась отразить менталитет как можно точнее, да и я, как турист, мало успела для себя отметить.

2 notes · View notes

amatue2121 · 3 years

Text

Белый Кот

Белый кот недоверчиво смотрел на людей. Никто из прохожих не приходился ему по нраву. Большинство из них равнодушно спешили по своим делам, не обращая на Снежка никакого внимания. Некоторые тянули к нему руки, но кот только отскакивал в сторону, не давая себя погладить.

Вот уже три недели Снежок каждый день приходил на этот перекресток, и ждал, когда за ним придет его хозяин. Но хозяин не приходил. Обычно, кот сидел здесь днем, изредка бегал к рынку, чтобы покормиться – пособирать остатки между прилавков, пока местные коты этого не видят. К ночи он укрывался между гаражей или в подъездах, не облюбованных другими представителями семейства кошачьих.

Раньше хозяин всегда забирал его. Несколько раз в неделю Снежок выходил прогуляться, бегал по двору, лежал на крыше подвала, подставив животик солнцу, но потом всегда прибегал к родной двери, а иногда хозяин и сам выходил за ним. После кота ждало угощение – свежая килька, или сметанка, намазанная на белый хлеб. Так было всегда, ещё с тех времен, когда Снежок был котенком – он очень привязался к хозяину, каждый вечер обходил дозором квартиру, проверяя, все ли в порядке, а потом ложился рядом и засыпал до утра.

Мелкий дождь сменился снегом. Промокшая мордочка с застывшим ожиданием смотрела по сторонам, выискивая среди безразличных лиц одно, родное… Лицо того, кто заботился и ухаживал, но сейчас почему-то забыл и не хочет вернуться.

Отряхивая лапы, Снежок добежал до двери соседнего магазина, и уселся прямо под узкой крышей. На усы опускались снежинки, и тут же таяли, оставляя лишь надежду и разочарование. Вчера Снежка чуть не разодрали коты, что хозяйничали на рынке. Откормленный рыжий бандюга гнал Снежка почти до этого перекрестка, и лишь потом, вспомнив о том, что жена мясника всегда оставляет ему к полудню мясо, лениво побрел назад.

Кажется, это он!!! Снежок метнулся к невысокому человеку, торопливо п��реходящему улицу. Это он, его хозяин, спешит за ним, чтобы отвести домой, накормить лакомством, расчесать и согреть своим теплом. Пока кот бежал, несколько человек чуть не споткнулись об него. Выругавшись, одна дама небрежно пнула кота, но Снежок ничего не почувствовал, ведь он же бежит на встречу хозяину, который сейчас заберет его домой.

Человек поймал на себе внимательный взгляд белого кота, и чуть приостановился.

- Что тебе, малыш?

Нет, какая-то ошибка. Это не хозяин. Как же Снежок мог перепутать, должно быть, черты лица и запах очень похожи. Кот ещё больше насупился и стремительно побежал назад, под крышу.

Но Снежок не знал, что хозяин больше никогда не вернется, потому что три недели назад он умер. Врачи отвезли тело в морг, и закрыли на замок квартиру, в кухне которой бесхозно и одиноко стояла наполненная кормом миска.

Кот прибегал во двор, заглядывал в темные окна, но не видел там родного лица. Каждый вечер, с наступлением темноты и холода, он прижимался к трубе и искал в толпе глаза того, который любил и заботился, который вкусно кормил и всегда возвращался.

Прошла ещё неделя. Очередной вечер поджег фонари, в воздухе разлились острые запахи зимы. Где-то коптили курочку, и есть захотелось намного сильней, впервые за несколько дней голода. Снежок сидел под крышей магазинчика и снова всматривался в вечернюю толпу одинаковых людей.

Это он! Машет ему рукой!

- Снежок! Пора домой!

Да, сомнений быть не может, это хозяин. Он вернулся и сейчас заберет Снежка домой! Вот он улыбается, и расставляет руки в объятии, ждет, когда любимый кот подбежит к нему, чтобы взять на руки и унести домой.

- Скорей беги ко мне! – звал знакомый голос.

Снежок бросился сквозь толпу, извиваясь между людей, чтобы не дай бог не потерять из вида хозяина. Он бежал изо всех сил, наступая на разбросанные окурки, на замершие лужицы, он бежал к своему хозяину, который наконец-то вспомнил о нём и вернулся.

Водитель резко ударил по тормозам. Он едва заметил в вечерней суете белое пятно, сломя голову мчащееся через дорогу на коротких лапках, но было уже поздно.

Снежок издал сдавленный визг, а затем глаза застелила темнота. И посреди темноты стоял хозяин, всё так же добродушно махал руками и звал любимца домой.

- Снежок, любимый, вот ты где!!! Я тебя обыскался! Ну пойдем домой, сегодня рыбка на ужин! Я больше никогда про тебя не забуду.

Утром заспанный дворник поднял перепачканное в грязи тело белого кота, и небрежно выбросил на помойку.

2 notes · View notes

amatue2121 · 3 years

Text

Чумной Доктор

Больничный городок, стоящий у самого берега Волги, мирно готовился ко сну. Горели редкие окошки кабинетов дежурных врачей и медсестер, зажигались фонари на аллейках между корпусами, заводили свою привычную ночную трель сверчки, просыпающиеся в душистых кустах цветущей сирени. Теплая и мягкая весна обманчиво струилась между серыми стенами дома боли, скорби и печали.

Немолодой дежурный врач склонил голову к самой столешнице и, упершись подбородком в грудь, тихо посапывал. В похожей позе рядом пребывал коллега, чуть поодаль на единственной целой кушетке приемного отделения дремала медсестра. Мужчины по-рыцарски уступили молодой сотруднице лучшее место.

Сонную тишину приемного покоя нарушил пронзительный крик женщины и топот бегущих по кафелю ног.

— Пал Палыч, Пал Палыч, он здесь, он снова!

Дежурный врач вскинул лохматую голову и неуклюже заспешил к дверям, опрокидывая за собой стул:

— Верочка, что, Бог с тобой, стряслось?

Медсестра дрожащими пальцами указала на потолок:

— Пятый этаж, гастроэнтерология, он там. Лёлька тоже видела, и пара больных, в туалет выходили покурить. Обошел все палаты.

Врач резко засунул сжатые кулаки в карманы белого халата, оттянув их книзу так, что затрещали швы.

— Поднимай всех, немедленно. Анализы у всего отделения, прямо сейчас! Лабораторию я подниму. Санитаркам скажи, чтобы хлорку месили, пусть начинают обработку отделения, от и до. Ах да, в отделение никого не пускать. Завтра на планерке уговорю главного на карантин больницы.

Верочка кивнула и, развернувшись на пятках, унеслась в обратном направлении.

Мало кто не знал местную больничную легенду о Чумном Докторе. Мол-де появляется тот самый доктор-призрак в том отделении, где в скором времени начинается если не чума, то повальная инфекция как минимум. Легких случаев почти не было. После ночных обходов покойного врача вымирали чуть ли не целые корпуса, и живые доктора просто не в силах были помочь всем жертвам Чумного Доктора.

Старые работники ЦГБ верили в легенду и свято чтили все появления призрака, молодые же лишь посмеивались над «совковскими стариками». Так и в этот раз молодой интерн выслушал своего наставника с саркастической ухмылкой, но все же сел писать новые назначения обреченной гастроэнтерологии.

Пал Палыч нервно курил третью сигарету, обзванивая своих спящих коллег. Многие после того, как положили телефонную трубку, спешно одевались и вызывали такси до Городской Клинической Больницы. Слишком свежа была память о последнем появлении Чумного Доктора.

Говорят, что каждому он является в разном обличье. Много лет назад завхирургии рассказывал, как прозрачная фигура в темных одеждах и в устрашающей маске с клювом, которую носили чумные доктора средних веков, раскинула руки над всей реанимацией. Два дня спустя трупы выносили целые бригады санитаров.

Медсестре Полине он явился молодым человеком в зеленом хирургическом костюме, зависнувшим под потолком родильного отделения. Все младенцы у женщин, спящих в этой палате, появились на свет мертворожденными.

Полтора года назад Павел Павлович украдкой от медсестер курил в служебном туалете, когда из кафельной стены вышел старик в белом халате и с устаревшим уже стетоскопом на шее, обдав могильным холодом так сильно, что потухла ярко тлевшая сигарета. Словно завороженный, Павел Павлович пошел за призраком.

Мертвый врач совершал свой обход со всем знанием дела. Сперва подходил к тяжелобольным, к чему-то прислушивался, кивал, иногда касаясь прозрачными руками кого-то из пациентов, и так же деловито продолжал свой путь.

За неделю всех, кого коснулся Чумной Доктор, схоронили на местном кладбище. «Вирус неясной этиологии», — значилось в посмертных эпикризах.

Может, многие из историй о Чумном Докторе были и выдуманы, но еще больше были чистой правдой.

— Пал Палыч! Гастро! Эпилепсия в анамнезе, дает припадок.

Весь штат приемного покоя рванул по лестнице на пятый этаж. Лифт по обыкновению не работал. Всю эту ночь им уже не суждено оттуда выйти.

Больная эпилепсией умерла первой, от асфиксии, захлебнувшись рвотными ��ассами. Двое мужчин, тех самых, что первыми увидели Чумного, по пути к туалету дали внезапную аллергическую реакцию и скончались от молниеносного анафилактического шока.

Через три дня всё отделение поразила лютая дизентерия.

Пал Палыч и Димочка (так называл убеленный сединами наставник своего молодого напарника) курили, привалившись спинами к дверным косякам одного из черных ходов.

Димочка задумчиво загибал пальцы на руках — считал покойников этой ночи. Он уже было открыл рот, чтобы сообщить о своих подсчетах, как боковым зрением уловил какое-то движение в конце широкого больничного коридора.

Плавно и неторопливо к ним приближался врач средних лет, одетый в старомодный халат с завязками на спине. Он иногда задумчиво кивал, глядя себе под ноги. То почти плывя, то совершая крупные рывки, незнакомый медик приблизился к дежурным и заколыхался на ветру.

Распространяя волны холода, призрак смотрел на вжавшегося в дверной косяк Пал Палыча и сочувственно похлопал его по плечу. Затем он повернулся к Димочке и, будто бы приветствуя или знакомясь, коротко кивнул молодому врачу и растворился в темноте малоосвещенной аллее.

Вскоре на доске объявлений в главном холле ЦГБ, возле регистратуры, появился листок с некрологом, который гласил:

«4.05.09 на 58-м году жизни скончался от сердечно-легочной эмболии наш коллега, врач-терапевт М*****н Павел Павлович».

2 notes · View notes