Photo

Ты всегда будешь принадлежать только мне. Брендон прислонил бутылку с водой к разгорячённому лбу и закрыл глаза, с горечью прикусывая губу. Эта фраза будто пощёчина, брошенное в лицо оскорбление, вот как он ощущал её. Он не��авидел его, и это было честно. По крайней мере по отношению к самому себе. Он ненавидел время, которое они проводили вместе и властные болезненные поцелуи, от котрых на его теле расцветали унизительные синяки. Он ненавидел это потому, что позволял ему это делать с собой. И не мог прекратить это. Шутка зашла слишком далеко. Если Брендон взял бы карандаш и лист бумаги, он без труда смог нарисовать изгиб его шеи и плеч, его запястья, разлёт бровей или очертания губ. Тело прекрасно хранит память о нем, он может чувствовать его повсюду. Даже когда Даллона нет рядом продолжительное время, руки хватаются за пустоту а фантазия расписывает прекрасные картины его тела. Брендон открывает глаза и ставит уже теплую воду на столик. Холодная война длилась между ними около недели. С того самого вечера, когда Даллон произнёс эту проклятую фразу они не разговаривали и Брендон негласно избегал его. Эта непонятная ситуация только усугубляла всё, и без того напряжённая атмосфера камнем лежала на плечах, убивая какую-либо работоспособность. Ты всегда будешь принадлежать мне. Брендон усмехается и берёт гитару, чтобы бесцельно помучить струны и отвлечь себя хотя бы на секунду, но на растроенна, а терпения подкручивать струны у него сейчас совсем нет. Он разочарованно откладывает ее в сторону и продолжает сидеть, унимая мигрень. Как только всё это закрутилось, их дружеские приятные отношения моментально испортились. Это стало похоже на некое подобие охоты: загнать добычу в угол потемнее и возбудить настлько, что она бросалась первее охотника. Брендон неизменно проигрывал и это выматывало. Но остановиться было невозможно. Как же он ненавидит это. Как же он ненавидит его. Никогда прежде они не заигрывались в молчанку так долго. Брендону чудится, что в коридорах он до сих пор слышит его смех. Поклятый Уикс. Как же прав ты был, когда сказал тгда обо мне так, будто я вещь. -Я и правда твоя собственность. Ты не ослабляешь хватку даже сейчас, лежа в холодной сырой…. Брендон срывается то ли на вслип, то ли на смех, и закрывает ладонями глаза. Он так злится сейчас. Ярость охватывает его сознание моментально, но это лучше, чем боль. Брендону кажется, что кроме злости он не может чувствовать абсолютно ничего. Так и должно быть. Это нормально. - Это нормально. Призраки остаются призраками. Люди уходят. Это он усвоил еще тогда, с уходом Райана. Found this old shit in my laptop/
2 notes
·
View notes
Text
Брендон устало трёт веки и бросает взгляд на часы: половина четвёртого. Самое время включить грёбанный джаз, ведь именно в ночь с воскресенья в понедельник, когда ему, Брендону, вставать в шесть утра, джаз — самое оно. — Чёрт! — ругается он. Переворачивается на другой бок. Прислушивается. Бесполезно. Ритмичные звуки саксофона и глубокий голос Фрэнка Синатры как-будто сейчас прямиком транслируются у него в голове. Нет, на самом деле Брендон обожает Синатру, но будем честными, в половину четвертого это жутко раздражает. Брендон терпит ещё несколько секунд перед тем, как разозлится окончательно и когда его раздражение достигает апогея, он несколько раз стучит кулаком в стену. — Я вызову полицию!!! — орёт он стене, подтвержда�� собственные слова ещё несколькими ударами. Синатра не умолкает. — Эй, ублюдок! Сейчас не долбаное Рождество! Брендон знает о том, что иногда он бывает чересчур вспыльчив и стоит его немного разозлить, как перед глазами будто пелена: он точно не ручается за свои действия. И тот придурковатый любитель джаза сейчас испытает весь его гнев на своей шкуре, потому что музыка стала только громче и это даже не смешно. Это, конечно же, стоящая причина для того, чтобы ворваться в соседнюю квартиру и навалять как следует. Так думает Брендон, пока злобно натягивает на себя халат. Тот жалобно трещит и, кажется, что-то рвётся, но это сейчас уже не имеет значения, в каком виде идти на огонёк в соседнюю квартиру. Брендон предупредил нарушителя спокойствия. Всё остальное — вина самого нарушителя. Он настолько разъярён и зол, что когда натыкается в своей квартире на мебель, то просто пинает абсолютно всё, что попадается под руку, не обращая внимания на боль. Что-то глухо ударяется о пол и разбивается и наверняка это та грёбаная лампа из Икеи, которой никогда и нигде нет места в квартире. — Вот дерьмо! — Брендон с силой распахивает входную дверь и подходит к соседней. Он негодующе смотрит на номерок и маленький дверной звонок и если бы можно было испепелять взглядом… — Ты нарвался, говнюк! — кричит Брендон двери. Он начинает молотить кулаками по ней и бить ногой, но от этого только распаляется всё больше. К тому моменту, когда её наконец-таки открывают, он зол настолько, что может расплавить землю под собственными ногами или типа того. Да, у него действительно проблемы с самоконтролем и часто Брендон влипает во всевозможные истории именно благодаря тому, что в такие моменты, как этот, например, он ничего не замечаете перед сбой. Поэтому когда злосчастный любитель Синатры наконец открывает ему, Брендон налетает прямо на него с разбегу и сшибает назад, в квартиру, где вовсю голосит старина Фрэнк. — Какого чёрта, чувак! — тело под ним ворочается и злобно шипит, пока сам Брендон пытается понять что только что произошло. — Слезь с меня немедленно, грёбаный сумасшедший! — Не тут-то было, придурок! — Брендон усаживается сверху, прижимая коленями руки незнакомого человека, на которого он только что буквально налетел и его совсем не смущает даже то, что они оба голые и их кожа соприкасается. Он хватает незнакомца за плечи и хорошенько встряхивает, приложив напоследок лопатками об пол, а затем хватает руками его лицо и на одну небольшую секунду где-то глубоко внутри него что-то щёлкает. Он всматривается и молчит дольше, чем это нужно, тем самым сбивая с толку их обоих. Незнакомец не отводит глаза, он морщится и шипит от боли, но ничего не говорит Брендону и всё так же не отводит глаза.
2 notes
·
View notes
Photo

ОКЕАН Chapter 3 — Я просто пытаюсь тебе помочь. — Даллон устало вздохнул, потирая виски с таким лицом, будто перед ним сидит мировой идиот. Прошло уже около трёх дней, как я решил взять небольшой отпуск, если это можно назвать так. Ну, другими словами говоря, я просто не вылезал из баров, алкогольной пелены и беспорядочного траха, при этом не удосужившись сказать кому-то об этом из друзей. — Спенсер волновался за тебя. Ты не отвечал на звонки и сообщения. Тебя не было нигде. Моя мигрень усилилась ещё сильнее, и я лишь закрыл глаза, приложив прохладные ладони ко лбу. Голос Даллона совсем не раздражал, он был низким и приятным, полным заботы, и именно в этом и была проблема. - Ага, и поэтому в наказание он, вместо того, чтобы самому приехать, прислал тебя, — пробубнил я, стараясь не смотреть на него. Он вздохнул, а я почувствовал себя ещё хуже, чем до этого. — Всё как-то замешано на том, что я тебя поцеловал? — от такой откровенной простоты я даже вздрогнул, и сел так резко, что закружилась голова. Даллон внимательно смотрел на меня, весь такой идеальный и аккуратный, что я почувствовал себя мерзким и грязным. — Тебя это беспокоит? Не знаю, что двигало мною тогда, но почему-то я сказал нет, и он улыбнулся, но улыбка эта походила скорее на горькую усмешку. — Брендон, — этот серьёзный тон, с которым он начал, ��не не понравился ещё больше, — делать вид, что ничего не было, у тебя не выходит. Это случилось, и ты должен это понимать. — Ты серьёзно? Зачем? — я смотрел на него так, словно впервые увидел, и ничего, ничегошеньки не понимал. Внезапно я начал злиться, очень сильно. — Какого чёрта, Даллон? — я видел, как его расстраивает моя реакция, как он пытается сохранять спокойствие. Я видел в его глазах, что его что-то разрывает на части, и это как-то связано со мной, но я уже разозлился так сильно, что не мог остановиться. Я слишком сильно поддавался эмоциям и был довольно импульсивным, без тормозов, как любил иногда говорить Райан. Даллон и я стали хорошими друзьями благодаря тому, что мы уравновешивали друг друга. Скрытный и невозмутимый, он мог одним лишь своим присутствием утихомирить накал ситуации, когда это случалось в особо сильные разногласия с парнями. Я был полной противоположностью, и нас это более чем устраивало. Но сейчас я хотел, очень сильно, чтобы Даллон выложил всё как есть. Возможно, я бы врезал ему, возможно, просто накричал, но тогда я хотя бы знал, что у него на уме. Я схватил его за воротник пальто, в котором он пришёл и так и не снял, намекая на свой быстрый уход. Наши глаза, носы и губы, наши лица были очень близко. Я тяжело дышал и пытался вывести его из себя, зная, как Даллон не любит всё это. Но он просто ждал чего-то, нисколько не сопротивляясь и ничего не делая. Наверное, со стороны это смотрелось немного комично, ведь у нас заметная разница в росте. — Тебе нужно успокоиться для начала, — холодно сказал он, и в ту секунду я подумал, что никогда не хотел бы слышать такой ледяной тон. Моя хватка ослабла, и я устало опустил голову ему на грудь, утыкаясь носом где-то возле горла, словно маленький мальчик. Моё сердце билось быстро-быстро, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди. Я ожидал, что он оттолкнёт меня, но вместо этого он… просто обнял, сцепив руки в замок за моей спиной. Мне стало так хорошо, я чувствовал себя жутко уставшим и вымотанным, но сейчас, стоя в его объятиях, наплевав на то, хорошо это или нет, я наслаждался теплом его тела, его запахом и ощущением его рук на себе. И это казалось правильным. Мы долго молчали, стоя вот так. Я знал, что ему давно пора уже идти, что ему звонили несколько раз, звенела мелодия сообщений. Мои руки и ноги затекли, его спина тоже, но никто из нас не двигался с места. Я потерялся во времени, и я понял, что вёл себя по-идиотски. Если я что-то и хочу знать, пусть он сам мне всё расскажет. — Такое ощущение, что тебе пятнадцать лет, Ури, — сказал он, наверное, вечность спустя. Я отстранился, чтобы посмотреть в ��го лицо, и он тут же отпустил меня. Надо ли объяснять, что это немного разочаровало меня? — О чём ты? — Твои эти эмоциональные скачки, — с улыбкой сказал он. — В этом весь Брендон Ури, детка, — мы засмеялись и я понял, что он собирается уходить. Повисло неловкое тяжёлое молчание. Я смотрел на него, а он спрятал свои глаза за очками и засунул руки в карманы, переминаясь с ноги на ногу. — Так… эээмм, ты раскроешь мне когда-нибудь мотивы, Мистер-До-Хрена-Загадочная-Задница? — не хочу, чтобы он уходил сейчас, оставляя меня одного. Он ничего не сказал, только развернулся к двери, и, уже на самом пороге, ответил: — Всему своё время. Ты всегда так спешишь. И всё. Я растерянно смотрел ему вслед и думал о том, какого чёрта происходит между нами.
2 notes
·
View notes
Photo

ОКЕАН Chapter 2 Как бы мне ни хотелось наладить свою личную жизнь, времени было в обрез. Его не оставалось даже на то, чтобы подумать о том, что за чертовщина начала твориться с Даллоном. Мы очень много работали над альбомом, просиживали свои задницы на студии, споря о партиях и рифмах, но он часто отсутствовал в это время, а когда возвращался, то объяснял всё тем, что у него проблемы в семье. Никто не спорил — Даллон и правда неважно выглядел: с постоянными мешками и синяками под глазами, бледный и уставший, даже немного осунувшийся. В один из таких напряжённых вечеров, когда все, уставшие и потные, буквально выползали оттуда по домам, мы остались с ним вдвоём. Я даже и не заметил, как все ушли, потому что после неотрывного восьмичасового сидения и напряжённой сосредоточенности, я мечтал только о том, чтобы никогда в жизни мне не пришлось вставать с этого уютного диванчика в углу. Послышался чей-то тяжёлый вздох, и я резко поднял голову, встретившись с мрачным взглядом голубых глаз из другого конца помещения. — Чёрт, я думал, что все уже ушли, — испуганно сказал я, возвращаясь к своей фрустрации в направлении потолка. Я был очень удивлён, увидев Даллона здесь, ведь он обычно первым из всех сбегал отсюда. К тому же, после того вечера, когда он забирал Спенса от меня, мы негласно избегали друг друга. — Сил нет даже моргать, — пожаловался он, продолжая смотреть на меня. Возникло ощущение, словно меня разглядывают под микроскопом. Мои напряжение и дискомфорт тут же вернулись, больно давя на плечи. Я отдал бы всё на свете, чтобы оказаться сейчас в одиночестве. Ну ладно, можно со Смитом, но только не с Даллоном в такое позднее время, да ещё совсем одни. Я пытался забыть тот случай в душе, в какой-то момент мне даже это удалось, но факт оставался фактом — это было. — Тут ты прав. Слушай, может тебе взять отпуск на пару дней? — неожиданно предложил я, мысленно ликуя такой гениальной идее. Я весь подобрался и выжидающе уставился на него, игнорируя выражение его лица и сканирующее рассматривание. И как мне такое раньше в голову не пришло? Даллон усмехнулся и откинулся на спинку стула, выпрямив свои длинные ноги. — Хочешь избавиться от меня? Чёртов проницательный хрен, как он может так легко читать меня, словно открытую книгу? — Нет. Просто ты ходишь которую неделю сам не свой, вот я и подумал, что ты бы мог уладить свои проблемы и вернуться к нам посвежевшим и очаровательным, — отшутился я, немея от страха того, что он догадался. Нет, пожалуйста. Я не хочу обсуждать этот сраный поцелуй. Не хочу, Даллон, улыбнись и давай забудем об этом. Мы некоторое время смотрим друг на друга, и больше всего мне это напоминает попытку влезть в мою голову и хорошенько покопаться в ней. Ты не супергерой, Даллон Уикс. — Нет, всё в порядке. Я всегда справлялся, мне нужно лишь немного расслабиться, — он устало потёр переносицу, а я продолжал глазеть на него, сам того не осознавая. — Кстати, забыл сказать. Бризи пригласила тебя на ужин в следующую субботу. Придёшь? — Конечно. Нет проблем, — осторожно сказал я, не до конца понимая, разочарован я тем, что он отказался от отгула, или рад этому. Ладно, в любом случае, нужно вести себя как обычно. Это же Даллон. Всё будет в порядке. — Нам всем не помешает отдохнуть от этого и… — я сделал непонятную паузу (почему-то это было сложно произнести) — …друг от друга. Острый, как игла, его взгляд тут же проткнул меня насквозь, отчего я забыл выдохнуть даже. Это прозвучало ну очень двусмысленно и странно, а Уикс резко подорвался с места. — Пожалуй, ты прав, — холодно бросил он, хватая пальто и сумку. — Стоит исчезнуть на пару дней. Сообщи всем остальным и сам отдохни хорошенько. — Но… Я не успел ничего ответить, потому что он вылетел, как ошпаренный, и, вдобавок ко всему, так сильно хлопнул дверью, что задребезжали стёкла. Боже, Даллон, что происходит? *** Нет, я совсем не был геем. При всех моих выходках, я спокойно относился к этому, но парни меня никогда не возбуждали. Ни. Ко. Гда. Я серьёзно. Так почему воспоминание об этом так… будоражит, что ли? Чёртов Даллон. Я досадливо стукнул стаканом по столу и попросил бармена повторить. Это было не лучшей идеей — приходить в бар после тяжёлых трудовых будней и этого странного Даллоновского поведения, но я чувствовал просто острую необходимость что-нибудь сделать. Не понимаю, когда это всё успело произойти, что мы с ним так отдалились друг от друга — мы неплохо сдружились за всё это время, а теперь не можем даже поговорить спокойно. — Ты выглядишь довольно удручённо. Пьёшь в одиночестве? — мелодичный женский голос раздался прямо над ухом, и я знал, кому он принадлежал. К сожалению, только внешность я и помнил, но имена напрочь забывал. Слишком много их было когда-то в моей жизни. — Кэрри, рад тебя видеть! — ляпнул я наобум, ожидая самой худшей реакции, как это обычно бывало в таких ситуациях. Красотка нисколько не разозлилась, лишь взяла мой стакан и, отпив немного, поставила обратно, как бы невзначай поглаживая мою руку. — Ты выглядишь действительно очень хреново, и только поэтому я не буду орать на тебя за то, что ты забыл как меня зовут. Вот чёрт. Она начала легко поглаживать мою ладонь, и я совсем не был против этого. — Дани. Хотя, какая разница, ты ведь всё равно не запомнишь. Её яркие зелёные глаза, подведённые чёрной подводкой, искрились и манили. Внезапно мне стало очень легко, словно камень с души свалился, и я расслаблено улыбнулся, приобняв девушку за талию. — Что ты здесь делаешь? — спросил я и сделал знак налить ещё. — То же, что и ты. Расслабляюсь после рабочей недели. Как чувствовала, что встречу тебя. — Я будто очнулся, и откровенно пялился на вырез на её груди. Кто-то не носит белья? Дани отпивает от моего стакана и медленно облизывает губы. Кажется, всё со мной в порядке. Я просто заморочился. Мы несколько секунд смотрим друг на друга одними лишь нам понятными взглядами, затем она накл��няется так, что всё, что прикрывало это платье, можно было легко рассмотреть, и говорит, касаясь губами моей щеки: — Думаю, не стоит юлить, потому как наши желания совпадают. Я одним махом всё допиваю, расплачиваюсь, и мы поспешно уходим. И когда мы добираемся до моего дома, я открываю двери и пропускаю её внутрь, я вовсе не думаю о Даллоне Уиксе, женатом тридцатилетнем приятеле из группы. И даже когда я расстёгиваю блестящее короткое платье и провожу ладонью по гладкой спине, в моей голове нет ни единой мысли о Даллоне Уиксе. Нет, я не думаю о нём. Во время секса с девушкой я не думаю о мужчине, который поцеловал меня, ну что вы.
2 notes
·
View notes
Photo

Учиться любить себя довольно сложная наука, которую достаточно сложно постичь. Я никогда не была сильна в науках, как точных, так и гуманитарных. Не знаю, как я училась в школе, как переползала из класса в другой класс, но я помню, что даже делала успехи. Сейчас мне 21 год, через 11 дней мне исполнится 22. Вердикт: полное разочарование в жизни, укутанное плотно ненавистью к себе как личности и человеку в целом. Это не исповедь, я не знаю, что это вообще, но я так же знаю, что это не интересо читать. Люди не любят скучные истории о других людях. Что сподвигло меня на всё это? Почему я вообще стала писать сюда о себе? На самом деле я давно хотела это сделать, и даже пыталась. Не спорю, что это не одна из того длинного ряда неудавшихся попыток, я даже уверена, что оно так и будет, но не суть. На это всё меня натолкнуло состояние, в которе я пришла в настоящем. Моральное сосотояние. Дело вовсе не в уродстве или увечиях. Я достаточно обычная среднестатистическая девушка с неприметной внешностью и посредственной жизнью. У меня нет шрамов, которые я могла бы себе сделать, или переломов. Я не инвалид. Я обычный человек. И в этом заключается моя главная проблема Сказать о том, что я сильная личность - значит соврать. Возмжно, была таковой, и возможно я не кривилась при виде отражения в зеркалах, и возможно я была красивой и во мне было что-то особенное. Возможно. Сейчас я этого не знаю и я твёрдо считаю, что я ужасна. Есть такой психологический приём для поднятия самооценки или вроде того, который заключается в том, чтобы ты могла полюбить себя. Суть в том, что ты должна представить себя маленькую, со стороны. Ты подходишь к этой девочке, смотришь на неё, и говоришь ей, что ты прекрасна.Ты очень красива и я тебя люблю. И вся эта мерзость твоих многослойных ненавистей постепенно исчезает, и ты вроде как должна перестать испытывать злость на собственные несовершенства. Наверное, я не оъяснила достаточно понятно, но я надеюсь, что кто-то поймёт. Когда я впервые это сделала, я заплакала. но не от избытка чувств, а от жалости и понимания, что это мне не поможет. В тот момент я поняла, что у меня серьёзные проблемы. Наверное, это конфликт с собой, если так будет правильно сказать. Тогда я задумалась, откуда же это взялось? Кто-то вложил в меня эти идеи? Кто-то унидал меня так сильно? Ненавидел? Почему я так уверена в собственной непривлекательности? Откуда это взялось? Я никогда не чувствовала себя ущербной, но пропустила тот момент, когда стала. Вэтом заключается одна из главных проблем и разгадок моих страданий. Я подумала ещё. Я долго копалась в собственном грязном белье. Масс-медиа? Подруги? Окружение? Нет. Постепенно это набирало оброты. Я пыталась ужиться с ненавистью как с соседом, я начала привыкать и воспринимать это ужасное чувство как данность. Это было ошибкой. Ужасной и непростительной. Я не конфликтный человек. Я не люблю кричать и злиться. Я не делаю плохих вещей, я не предвзята, кем бы ты ни был передо мной. Однако постепенно я стала замечать за собой некоторые вещи. Я стала говорить ненависть вслух. Сначала я говорила так только о себе и я считала это абсолютно нормальным. Это модно - ненавидеть себя. Унижать себя. Все так делают. Когда в разговорах на перекуре или в компаниях мне стали прилетать возмущённые реплики на потоки оскорблений в собственный адрес, я задумалась во второй раз. Мне говорили прямо: Зачем? Почему ты так думаешь? Утебя какие-то проблемы? Я удивлённо хихикала и отвечала, что нет, всё в порядке, это правда. В третий раз я задумалась всерьёз об этом, когда ненависть стала переноситься на других людей. Я поняла, что практически обо всех говорю плохо и ужасно. Даже о близких и родных. Я ужаснулась. И я решила, что это нужно научиться контролировать. Искоренять. Никода не поздно, ведь так говорят?
1 note
·
View note
Text
Океан
Chapter 1 Всё было бы намного проще, не будь я тем, кто я есть. Иногда мне кажется, что у меня раздвоение личности. Хотя, о чём это я, возможно, даже растроение, если не больше. Такое вообще возможно? Выступление прошло на ура, это было одно из немногих шоу, где я выложился на все сто. И вообще всё было бы намного проще, если бы мне не сказали о том, что происходило в левом углу сцены, пока я устраивал свой коронный номер — стриптиз от Брендона Ури для своих фанатов. Оказывается, Даллон пожирал меня глазами всё это время и налажал на втором куплете и припеве, а затем и вовсе чуть не выпустил гитару из рук. К слову, этот маленький конфуз произошёл именно тогда, когда я снимал штаны, что мне очень польстило, но суть вовсе не в том. Я лежал в гримёрке, уставший и грязный, распластанный на диване, не удосужившийся даже принять душ, и улыбался как идиот, просто глядя в потолок. Оказывается, Даллон Уикс не так прост, как кажется. Такой была моя первая реакция на открытие, которое сделал для меня Спенсер в тот же вечер, уже после, когда мы сидели по традиции и отмечали успешное окончание такого чудесного шоу. Брендон, будь осторожнее, потому что так не смотрят на тех, кого не имеют глазами. Брендон, ты улыбаешься всё время с тех пор, как я сказал тебе это. Брендон, не повторяй старых ошибок. Образ Даллона для всех был неким примером хорошего и воспитанного человека, чуткого и надёжного друга и спокойного, уравновешенного и примерного семьянина и мужа. Даллон никогда не опаздывал, Даллон был аккуратен, Даллон не пил и вообще не имел плохих привычек. Так как же могло так получиться, что он, по словам Спенсера, напомнил Росса пару годами ранее? — Возможно, тебе это показалось. Этого просто не может быть, — я рассмеялся, наливая в стакан ещё немного виски и добавляя льда. Отчего-то мне нравилось, чтобы Спенсер повторял всё это, словно убеждая. – Это, конечно, забавно, друг, но этого просто не может быть. Мы сидели у меня дома, накидывались виски и были чертовски довольны жизнью. Всё шло хорошо, во всех сферах моей жизни. Но уже тогда я чувствовал, что эта гладь умиротворения и безмятежности исчезнет. Пьяный Спенс осоловело посмотрел на меня и откинулся на спинку дивана, приняв очередную, и по всей видимости, финальную порцию алкоголя из моих рук, и сделал небольшой глоток. — О нет, подождите, что это в его глазах? — Я чересчур драматично воскликнул и приложил руку ко лбу, закрыв глаза. — Осуждение? Предупреждение? Папочка Спенни, не надо, пощади от своих нравоучений! Мы оба засмеялись и сделали ещё по глотку, голова уже начинала становиться приятно-лёгкой. — Ах папочка? — Воскликнул Спенсер и с дикими воплями плюхнулся на меня всем своими телом, подминая под себя и щекоча. — Ночуешь у меня, — безапелляционно заявил я, изо всех сил пытаясь сделать свою речь более внятной. — Никаких поездок, Спенс. — Я угрожающе помахал пальцем для убедительности перед носом друга, но это на него совсем не подействовало. Он что-то невнятно пробормотал и протестующее поднялся, но так не смог сделать и шага. — Что? Ложись в гостевой, отоспишься. У нас репетиция через два дня, — я дёрнул его за рукав, но Спенс не сдавался. — Нужно срочно домой, иначе всё пропало. Отвези меня, — только и смог выговорить он, плюхнувшись обратно и закрыв лицо руками. Я посмотрел на него, будто он только что сошёл с ума на моих глазах, и ответил: — Ты в своём грёбаном уме? Я выпил ещё больше, чем ты. Даже руль не смогу схватить с первого раза. Мы оба дико захохотали, а затем он сказал следующее: — Позвони Уиксу, попроси его приехать за мной. Он, наверное, сейчас единственный, кто трезв и с правами. Не долго думая, я взял телефон и набрал знакомый номер, всё же напутав в последних цифрах. Однако, в третий раз я всё-таки дозвонился. Какой-то шорох, и хриплый, низкий ото сна, голос Даллона послышался в трубке, отчего я немного вздрогнул. Наверное, задремал с телефоном, пока ждал, когда он мне ответит. — Да. Кто это? Я пьяно хихикнул и уже открыл рот, собираясь сказать то, почему звонил, но я был настолько пьян, что слова сплелись в одну сплошную бессмыслицу. От этого мне стало ещё смешнее, а Даллон, кажется, всё понял и начал раздражаться. — Ури, мало того, что ты позвонил мне в два ночи, так ещё и весь дом перебудил. Надеюсь, у тебя действительно стоящая причина не получить по яйцам. — Ладно ладно. Ладно. Такое дело, эммм… — Побыстрей к делу, я ужасно устал и хочу спать. — Ну, короче мы со Спенсом надрались, и он спит сейчас на моём диване. На той стороне обречённо вздохнули, отчего мне стало ещё смешнее. — Ничего удивительного. Это всё, что ты так хотел хотел мне сообщить? Представив сонного встрёпанного Даллона, который сидит на постели в одном белье, я начал тихо и бессовестно смеяться, и, всё же решив не злить его, перешёл к сути. — В общем, ему зачем-то надо завтра быть дома, он сказал, что это срочно, а ты мог бы отвезти его на своей машине. — Это связано с тем, что ни у кого из вас, придурков, нет прав? — ещё один стон как саундтрек к моей глупости и безголовости. — Уикс, если ты продолжишь в том же духе, я тут заведусь не на шутку. В общем, пожалуйста, я прошу тебя от имени нашего общего друга, Спенсера Смита, забери его и доставь домой. Ответом мне был только неопределённый странный звук и короткие гудки. Спенс уже вовсю сопел на диване, закинув ноги на подлокотник, а голову свесил вниз. Я похлопал его по щекам. Никакой реакции. — Спенс, вставай. Скоро за тобой приедет Даллон. На это друг лишь отмахнулся и засопел ещё громче. — Ясно. Мне всё ясно, Спенс. Представив, как Даллон смотрит на это безжизненное тело, я не удержался и хмыкнул. Опять так некстати вспомнилось то, что Спенс сказал мне сегодня про Уикса. Неужели действительно так и было? Определённо бред. Я помотал головой, выгоняя непрошенные мысли о том, как бы оценил Даллона по шкале привлекательности. — У тебя просто давно не было никого, Брендон. Ты совсем вымотался, Ури, пора возвращать форму, — убеждал я себя, пока направлялся в душ, чтобы немного протрезветь к приезду Уикса. В голове всё смешалось, мысли путались и сливались в один цветной комок, я потерял счёт времени, словно оглох и ослеп. Поэтому, наверное, совсем упустил момент, когда входная дверь хлопнула. Оглядываясь сейчас назад, я могу сказать точно, что всему этому виной послужила та самая ночь и пьяная выходка Спенсера. Она стала отправной точкой, давшей толчок всему тому сумасшествию, в которое я окунулся с головой. Я не собирался нырять в этот омут, но меня окунули, и мне это понравилось. — Брендон! — душевая кабинка сотряслась от удара по ней, и я моментально разлепил глаза, поскользнувшись на скользком полу. На меня, голого, не до конца протрезвевшего и ничего не понимающего, смотрели голубые глаза Даллона Уикса. Немая сцена: я шокировано уставился на его высокую фигуру, нависшую надо мной, а он странно разглядывал меня, замерев на месте. Напряжение, молчание, немая темнота и силуэт наклоняющегося Даллона надо мной. — Ты похож на Бэмби, но это всего лишь я, — тихо сказал он так близко, что тепло его дыхания чувствовалось на моей коже. А затем он сделал это. Первый шаг. Он легко поцеловал меня. И прежде, чем я успел что-либо сообразить, исчез, так ничего не объяснив.
3 notes
·
View notes
Text
Insomniac
За полночь, и страшно бьют часы половину первого. Я не сплю и смотрю в окно, на котором колышет шторы ветер. Смотрю на дорогу, на погасшиие кривые фонари, на ноябрьскую примерзшую грязь. Мне немного жутко и холодно вот так ждать неизвестно чего, но это ладно. Я смотрю на лес сбоку. Среди стволов и толстых кривых веток очень темно, и темнота эта будто бы живая - того и гляди, протянет руки к горлу и вцепится своими крючковатыми пальцами, прокалывая нежную кожу. BИногда я мечтаю об этом: чтобы она свернулась внутри мягким клубком, разверзла свою окроавленную черную пасть и поглотила меня, но порою мне кажется, что она - неотделимая часть меня. Как ещё объяснить то ревностное одиночество, в котором она постоянно оставляет меня, в которое так толкает, прочь от других.
1 note
·
View note
Text
and everything nice
Брендон действительно не понимает, как его мать и все, блять, грёбаные друзья не видели того, что он видел каждое утро в зеркале. И, о боже, он действительно не понимал, почему его родители вообще его контролируют и заставляют жить с ним, когда он, в свои 28, вполне взрослый и самостоятельный мужчина с работой и квартирой.
— Ты должен поесть хоть что-нибудь, сынок, — мягко говорит его мама и ставит перед ним чашку с чем-то вроде восхитительных шоколадных хлопьев с вкуснейшим молоком.
Злость внутри него клокочет и бурлит вперемешку с жутким голодом и тошнотой, и Брендон правда не может контролировать то, что вырывается из его рта.
— Чёрт возьми, я не голоден! — рявкает он, сверкая глазами, и отодвигает хлопья слишком резко, отчего молоко разбрызгивается по столу.
Брендон роняет лицо в ладони со страдальческим стоном, ведь его обоняние словно у грёбаной ��щейки, и кукурузный аромат мягких разбухших треугольничков проникает в него, заставляя живот сокращаться в безнадёжных спазмах.
— Сынок, — о нет, только пусть она не начинает это снова. — Пожалуйста, хотя бы завтрак. Я разрешу тебе не взвешиваться сегодня и съесть лишь половину порции обеда, — умоляющим тоном говорит его мать и легко касается острого костлявого плеча, торчащего под огромной мешковатой футболкой.
Брендон не смотрит на неё, ему тяжело и противно, и больше всего на свете он хочет сейчас лечь обратно в свою постель и никогда не выходить оттуда. Краем сознания он всё же понимает, что всё зашло слишком далеко и что он ведёт себя, как последнее дерьмо по отношению к дорогим ему людям. Однако, эта сознательная часть так мала и незначительна на фоне его одной «большой проблемы», что он просто не может обращать на неё внимания. Он понимает, что его мать сидит возле него и чуть ли не плача умоляет поесть, и он действительно был бы рад это сделать, но вместо ложки его рука тянется к стакану с водой, и Брендон залпом осушает его. Желудок тут же пронзает болью тысячи маленьких игл.
Они с матерью долго смотрят друг другу в глаза, а затем она обречённо всхлипывает и убирает со стола пролитое молоко и чашку с размокшей коричневой кашей, в которую превратились хлопья. Она ничего не говорит, и Брендон хочет просто уйти в комнату и никогда не выходить оттуда.
Не говоря ни слова, он поднимает из-за стола и чуть ли не падает тут же, с отвращением думая, сколько он мог набрать калорий после вчерашнего ужина и насколько он правда жирный, что даже его собственные ноги еле держат его.
Брендон поднимается по ступенькам и практически задыхается, но он уверен, что это его жирный живот мешает ему полноценно вдохнуть.
Ему просто хочется в свой спасительный полумрак, в комнату, где он знает абсолютно всё и где никогда (что очень важно) не пахнет едой.
Преодолевая головокружение и жуткую слабость, он упрямо двигается, качая руками при каждом шаге, чтобы они тоже не свисали без дела, проклятые куски бесполезного жира. Брендон добирается до своей постели, где ворохом валяются три одеяла и сотня подушек — от кондиционера ему часто становится холодно — и когда валится на неё, то тут же закрывает глаза, стараясь не думать о сегодняшнем начале дня и о голодных грёзах о жареной курице и прочем дерьме.
***
Его мать никогда не сдавалась, Брендон это отлично понимал и проклинал всё семейство за эту ужасную черту характера, ведь сейчас она шла с ним под ручку, прямо в чёртов полдень, в кондитерскую, что открылась недавно рядом с их домом. Брендон уже ненавидел это место, ведь из-за него он мог чувствовать аппетитный запах сдобы и шоколада, даже забившись под одеяло в своей комнате. А ещё ему было действительно плохо, и он ненавидел всё вокруг, потому что его мать опять соврала ему и заставила съесть проклятые крекеры (они были самыми восхитительными, но Брендон ни за что не признается в этом). Она сказала, что он весил на пятьсот грамм меньше, чем вчера и на несколько килограмм меньше, чем на прошлой неделе, чего просто не могло быть, ведь Брендон прекрасно чувствовал, как прибавил в весе. Он был абсолютно уверен в её лжи, даже сознательная часть сомневалась и молчала где-то внутри.
— Тебе должно там понравиться, — бодро щебетала эта женщина, достаточно крепко держа хрупкую кисть, чтобы не причинить боль и чтобы Брендон не вздумал уйти. — Такое уютное местечко состряпали из этой вонючей забегаловки. А что за персонал, просто прелесть! Такие милые люди! - она, казалось, не замечала, каким разозлённым был Брендон и каким напряжённым было его лицо.
О, он чувствовал нечто неладное при виде розовой вывески с золотыми буквами, и это не грёбаные боли желудка, что словно пожирал сам себя. Нет. Это было довольно странное ощущение: Брендон мог определить его как нечто чужое, неизвестное, способное перевернуть вверх тормашками тот мир, который он знал. И это было… странно?
Они упорно игнорировали косые, иногда даже откровенные взгляды знакомых и соседей, как и перешёптывания.
Наверняка они судачат о том, какой я жирный ублюдок, подумал Брендон, но не принял это всё как обычно, близко к сердцу. Непонятное волнение и усилившийся запах выпечки просто не позволяли оставлять их без внимания.
Чем ближе они подходили, тем больше он уже ненавидел это место. Стараясь не вдыхать носом чудесные ароматы, что тут же атаковали его, они переступили порог проклятой кондитерской. Брендон так и не увидел названия, он просто не мог сосредоточиться на стольких вещах одновременно.
— Вот же чёрт! — выругался он, как только понял, что в помещении воцарился негласный обет молчания: каждый считал здесь, разглядывая его, что бесплатно попал на шоу уродов.
Брендон замер, с тёмной яростью оглядывая их всех. Повисло острое напряжение, грозящее вылиться в нешуточную истерику.
— Какого чёрта вы все уставились, ёба… Ауч! — он воскликнул и схватился за ногу.
— Я прошу прощение за своего сына, — извиняющимся тоном начала его мать, обращаясь к какому-то парню в белом халате и шапке, и этот ублюдок, как думал Брендон, наступил ему на ногу.
Боль была сильной, но кратковременной, и лишь благодаря помощи его матери он не свалился на пол. Брендон чувствовал себя глупо и собирался «поддать этому мудаку на чаевые», когда поднял свой взгляд и замер.
Казалось, что все звуки и цвета вмиг померкли — Брендон стоял и просто пялился на лицо парня в форме и, кажется, он до этого момента не видел ничего прекраснее. Однако, это не отменяло того факта, что этот смазливый придурок намеренно наступил ему на ногу.
— Это мой сын, Брендон. Брендон — это Даллон, сын владельца этого замечательного заведения, — с улыбкой представила его мать, но Брендон лишь презрительно хмыкнул.
— Чем сегодня удивите? Мы хотим попробовать нечто необычное.
Даллон вежливо улыбнулся и подмигнул раздражённому Брендону, уходя с его матерью вперёд, к витринам с пирожными и прочим дерьмом. В этот момент Брендон хотел лечь на пол и пролежать там всю жизнь, притворяясь паркетом, сливаясь с обстановкой и становясь невидимым. Он уже был слишком измотанным, словно его кости перемололи и склеили обратно, и он ненавидел это адское место, где голод внутри него проснулся и теперь вовсю свирепствовал.
***
— Я хочу уйти, — Брендон угрюмо ковырял вилкой марципан и крем, пока его мать доедала черничный пирог и успешно игнорировала его попытки уговорить покинуть это место.
Конечно, основной причиной (нет, даже самой важной и значительной) чтобы уйти, была еда: запахи корицы и чего-то подгоревшего, вид мягких булочек и плавленного зефира с таявшим шоколадом на свежих печеньях. Однако, было кое-что ещё, что заставляло Брендона чувствовать ужаснейший дискомфорт — этот парень, Даллон, он то и дело бросал на него странные взгляды, и Брендон всё время потел.
Мало того что он, как он был убеждён, был жирный, так ещё и тёмные пятна под мышками нисколько не делали его привлекательным.
— Пожалуй, я закажу ещё порцию, — довольно пробормотала его мать, и Брендон просто не мог поверить своим ушам в эту секунду. Нет, серьёзно?
— Брендон, детка, не мог бы ты… — она откинулась назад, на спинку стула, и кивнула в ту сторону, где находились официанты и прочие работники небольшого филиала его личного ада.
Он опасливо оглянулся, но, к его радости, людей осталось немного и никто не сверлил его взглядом (конечно же, кроме этого идиотского повара-недоучки), но Даллон сам подошёл к ним, на ходу переговариваясь с кем-то.
Брендону хотелось провалиться сквозь землю. Увидев, как его мать любезничает с ним, он невольно предположил, что, может, она пытается закрутить с ним роман? Боже, только не это.
«Блять». — Брендон раздосадованно покачал головой, пытаясь тут же отмахнуться от этой сумасшедшей мысли и сосредоточиться на чём-нибудь нормальном.
Никто не знает, как он ненавидит быть здесь.
— … и без молока, много сахара, — говорит его мать таким сладким голоском, что у Брендона краснеют уши. Он смотрит на то, как Даллон сжимает в руках небольшое вафельное полотенце, а рукава его рубашки неаккуратно закатаны и обнажают кожу с голубыми прожилками вен.
Внезапно Даллон переключается на него и что-то говорит, но Брендон не может разобрать ни единого слова. Застигнутый врасплох, он натягивает свою футболку почти на колени, чтобы Даллон не увидел его жирного свисающего живота и толстые руки.
— Тебе не нравится? — спрашивает мужчина и кивает на раскромсанное пирожное, которое, вообще-то, было довольно красивым до того, как Брендон поизмывался над ним. Брендон теряется и мямлит, не зная, что ответить.
Повисает напряжённое ожидание, и ему становится ужасно жарко. И единственным выходом из этой ситуации Брендон считает выбежать прочь, броситься со всех ног домой, что и делает, толкая Даллона плечом и игнорируя удивлённые окрики матери.
Откуда-то у него появляется достаточно сил, он бежит и его глаза застилает пелена, а к горлу подкатило отчаяние и желание разрыдаться.
В этот день он не выходит из комнаты, заперевшись внутри.
Брендон долго лежит под кроватью — единственное безопасное место — и пытается прогнать видения и ужасные воспоминания о голубых глазах Даллона и его руках.
Наверняка это он сделал то пирожное.
Он старался?
Брендон давно уже не помнил, когда ненавидел себя так сильно в последний раз.
— Я всё порчу, — прошептал он, безучастно глядя сквозь ворсинки ковра и луч солнца на нём, что каким-то образом просочился сквозь плотно запахнутые занавески.
***
Проходят сутки. Это ровно столько, сколько Брендону нужно, чтобы набраться смелости и решить, что он должен извиниться перед Даллоном.
Он решает привести себя в порядок, но не знает, с чего именно начать, ведь все зеркала из его комнаты были убраны.
Он наконец выбрался из своего убежища и первым делом ищет чистую одежду. Затем проводит некоторое время в ванной и, наконец, когда Брендон переступает порог своей комнаты, он буквально воодушевлён желанием увидеть Даллона, но понимает, что ему предстоит разговор с матерью и что его живот устроил свои жуткие спазматичные пляски. Он буквально сгибается пополам и слабо стонет, пережидая эту ужасную пытку, а затем осторожно спускается по лестнице.
В доме на удивление тихо, Брендон пару раз зовёт, но никто не отзывается, и это даже лучше.
По пути к кондитерской Брендон пытается настроиться на то, что его ожидает, а ещё он пытается понять, почему он, собственно, делает это. Он не обязан, и, тем более, он ничего не сделал, но тот его поступок кажется ужасно грубым по отношению к такому замечательному парню, как Даллон.
Святые угодники, Брендон даже думать не желал о том, почему он считает Даллона замечательным.
***
— Даллон, опять этот сумасшедший идёт, — крикнул ему Крис, выглядывая из-за двери, пока тот корпел над доской, измельчая шоколад и миндаль.
Он удивлённо глянул на Криса и вытер лоб, отложив это занятие на потом.
— Не называй его так, и вообще, ты сейчас должен стоять на кассе, так что поговори мне тут.
При мысли о том парне Даллон немного помрачнел, но всё же решил взять это на себя.
Ему понравился Брендон с самой первой секунды, как он увидел его, но с ним было явно что-то не так. Даллон, однако, мог смело сказать, что это привлекало его: неестественная худоба, но в том смысле, что он словно горел от желания избавить его от этой хрупкости.
Он выходит из кухни и сразу же замечает Брендона — он стоит у витрины с булочками и с отвращением разглядывает их. Даллон восхищён — он никогда не видел такой ненависти к еде, которую он готовил.
Футболка на Брендоне болталась мешком, он словно тонул в ней, и Даллону показалось, что он вот-вот рассыпется, таким тонким и истощённым он был.
— Привет, — бодро сказал Даллон и улыбнулся, мысленно отмечая, как тот вздрогнул и даже отошёл на шаг назад.
— Эм-м-м-м… — парень мило покраснел и подарил ему улыбку, и Даллон ощутил в этот миг такой сильный прилив нежности, что чуть не набросился на него с объятиями.
— Я хотел… Ну-у… Эм-м… Извиниться, знаешь, — бормотал Брендон, пока Даллон крепко сжимал руки, изо всех сил сдерживая этот странный порыв. — Я вёл себя как мудак. И твои пирожные очень… красивые.
— Красивые? — Даллон удивлённо приподнял бровь, продолжая рассматривать это удивительное лицо с тёмными глазами и пухлыми губами. — Ты их всё же не попробовал.
Брендону стало ещё более неловко и стыдно, и Даллон, кажется, понял, в чём было дело.
— Я приму извинения, если ты пригласишь меня к себе на ужин.
Брендон шокировано уставился на него, даже немного приоткрыв рот, и Даллон не удержался от того, чтобы коротко поцеловать его в уголок рта.
— До встречи в семь. Готовить не надо, я всё принесу с собой.
Он мило улыбнулся и скрылся в глубине кухонь, а Брендон, пунцовый, с горящим лицом, вылетел вон, отрицая реальность всего того, что с ним только что произошло.
***
Брендон слишком удивлён, нет, даже шокирован тем, что он был так увлечён болтовнёй с Даллоном, что съел всю пасту. Всю, что он положил ему в тарелку.
Когда Брендон понял, что уставился на тарелку так, словно перед ним была гремучая змея, то залпом выпил стакан воды. Однако, это не помогло. Брендону казалось, что он сейчас на самом деле треснет, а затем ему стало плохо.
Он провёл в туалете около сорока минут, и за это время Даллон успел постучать к нему раза четыре. На пятый он остался под дверьми, гадая, правильно ли он поступил, позволив Брендону съесть столько.
— Брендон? — постучал Даллон, но в ответ услышал лишь сдавленные стоны и звук льющейся воды.
— Уходи, — наконец ответили ему из-за двери, и это было так безнадёжно грустно.
— Не, Брендон, я… — Даллон прислонился лбом к двери, желая сейчас больше всего чтобы её не было между ними. — Я хочу помочь тебе. С того самого момента, как встретил тебя, я, кажется… Ты мне нравишься. Очень сильно, — он замолк. Его последние слова были тихими, едва различимыми, и Даллон был уверен, что Брендон не расслышал их.
Воцарилась тишина, и в эти секунды Даллон решил, что он попытается ещё не один раз. В конце концов, в этой жизни у него никогда не получалось ничего с первого раза.
***
Они лежат вместе, в комнате Даллона, обнявшись. Это их третье свидание и оно не такое, как два предыдущих, Брендон просто почему-то уверен в этом. Они молчат, потому что что-то непонятное витает в воздухе между ними и только усиливается, если Даллон где-нибудь прикасается к нему. Его тёплая рука сначала ненавязчиво гладит его плечо и грудь, очерчивая круги вокруг того места, где, предположительно находится пупок.
Брендон же замер, он почти не дышит, ведь его чувства сейчас обострены как никогда.
Даллон «случайно» задирает футболку Брендона и оголяет живот, вызывая у парня противоречивые чувства страха и удовольствия одновременно.
— Ты такой красивый, — шепчет Даллон и наклоняется, нависая над Брендоном. Он гладит его, едва касаясь кожи, потому что на его теле так легко оставить лиловые следы.
Даллон нежно целует его, спрашивая разрешения, и Брендон охотно позволяет ему, подаваясь навстречу теплу его тела.
В этот момент, когда всё вот так происходит, Брендон чувствует освобождение и бесконечное счастье.
Он свободен. Теперь это точно.
В ту ночь, когда они были настолько близки, Брендон решил, что он расскажет Даллону. Это ещё один шаг к окончательной свободе, и Брендон действительно знает это. Он говорит ему, что на самом деле понимает что болен и что он знает причину, но упустил момент когда всё пошло наперекосяк и когда он увидел собственное уродство.
— Ты вовсе не уродлив, — тут же возразил Даллон, прижимаясь щекой к шее Брендона и слегка потираясь о неё. Это вышло так интимно и горячо, что у него едва ли не закружилась голова от вихря чувств.
— Я понимаю и вроде как должен знать это, но… Это как нечто типа того, что я забыл об этом и никак не могу вспомнить, понимаешь?
Даллон прижался к его боку и прошептал:
— Я помогу тебе вспомнить.
***
— Ты так и не попробовал мою выпечку, — укоризненно сказал Даллон, щёлкая по носу своего любопытного парня, который пытался высмотреть, чем он там занимается таким важным, чтобы пропадать на работе до девяти вечера.
— Ну, я постараюсь сделать это при условии, если ты соизволишь снизойти до меня и уйти на пару часов раньше, — хитро ответил Брендон, но Даллон понимал, что момент, когда он сможет спокойно есть сладкое, пока не наступил, но прогресс всё равно был уже налицо.
— Ах, снизойти?! — он напустил на себя грозный вид, а Брендон лишь хихикнул, показав ему средний палец. Даллон быстро наклонился и чмокнул его.
— Мне пора. Вечером жди меня с пирожными. Будем учить малютку Брендона жевать кексики.
Даллон скрылся в служебном помещении, помахав рукой, а Брендон ещё долго стоял с сияющими глазами и улыбкой на лице и он действительно не мог вспомнить последний раз, когда был так счастлив.
2 notes
·
View notes
Text
Любить его песни или забыть, как дышать от колющих сердце стихов. Нет возможности прикоснуться к нему, нет возможности сказать о том, что не прошло бы и дня без болезненных мыслей и моих маленьких смертей. Трястись над каждой строчкой, выстрадать каждое слово, закрывать глаза и прикасаться к исчёрканной бумаге. Любить его стихи, прислушиваться к ним, представлять, о чём он думал в тот момент, и знать, что он никогда мне не скажет. Стирать пальцы о струны до кровавых мозолей, заниматься любовью с его голосом, вытаскивать музыку из самых глубин, прогнившей от любви к нему, свой души. Прогнившей, испещрённой царапинами невзаимности. Улыбаться сквозь слёзы и ненавидеть себя, пока не забрезжит за окнами рассвет. Курить, игнорировать дешёвые намёки, знать, что он притворяется. Стоять позади него, чувствовать тепло его тела и щекотку жёстких волос. Думать, что я сошёл с ума, и втайне вдыхать аромат его кожи. Видеть, как он изменился, и принимать его причуды. Терпеть насмешки и глупые прозвища, душить неуместную нежность и давиться энной чашкой кофе в очередную бессонную ночь. Считать таблетки кислоты и верить, что они вытравят это из меня. Смотреть одни и те же фильмы и умирать от невозможности быть вместе. Улыбаться, подавляя горечь разочарования в собственных силах, желать, хотеть и разбиваться о бесплотные мечты. Закрываться в комнате и кричать, зажимая уши руками, чтобы изгнать его голос. Собирать по крупицам себя заново, и учиться жить с этим. Унимать сердце при слове «Калифорния», и прикасаться губами к оставленной им чашке. Любить его песни и находить в них себя. Жить и верить, что это пройдёт.
1 note
·
View note
Text
Корчиться в припадках ревности - о, это так типично для меня. Это так похоже на меня и это слишком заметно. Я не могу ничего поделать с собой, и именно поэтому этот факт является причиной твоей улыбки. Что в ней? Победа? Гордость?
Искушение.
Ты пытаешься взять меня, не сделав ни единого прикосновения при этом. И это слишком грязно. О, небо, как же это пошло и очевидно. Но ты знаешь, что мне это нравится, меня это заводит настолько, что я возбуждаюсь безо всяких контактов. Одно упоминание имени приводит моё тело в экстаз, заставляет потеть, наливаться кровью.
То, что ты делаешь, противозаконно. Ты испытываешь меня, прекрасно понимая, что надолго не хватит моего хлипкого терпения, что я непременно сорвусь.
Они смотрят на тебя, она смотрит на тебя, но это всё не так. Потому что никто не может доставить тебе истинное удовольствие. Никто из них, но меня это не касается, верно?
Ты слишком умён и хладнокровен. Я - импульсивность в чистом её виде, и такие слова, как контроль и спокойствие мне неизвестны. Но мне известны твои уловки и то, что я непременно попадусь, как бы ни старался сдерживаться.
Я смотрю на твои руки, они держат гитару словно любовницу. Я смотрю на твои губы, они в свете софитов влажно блестят. Я чувствую твой жар, когда ты проходишь мимо, и от этого мне хочется выпрыгнуть из собственной кожи. Мне этого мало, так чертовски мало, что больно физически. Перед глазами всё плывёт и кружится, я не могу сосредоточиться, потому что боюсь вновь увидеть какую-нибудь деталь, и тогда точно сорвусь опять.
Я самый большой грешник, но знали бы они, кто толкает меня на всё это. Самыми изощрёнными способами, самыми подлыми. Выключая свет в комнате и запирая двери, чтобы не было путей для отступления.
- Скажи моё имя...
Воплощение чистого помешательства. Самый настоящий дьявол с потрясающе холодными глазами.
- Скажи моё имя, Брендон.
Тебя всегда так возбуждает, когда я неуверенно называю тебя, когда стою пред тобою, беззащитный и покорённый. Когда ты прикасаешься ко мне, когда снимаешь одежду - будто ранение в самое сердце. Ты парализуешь, не даёшь мне дышать, не позволяешь отказаться и оттолкнуть. И мне так хорошо и одновременно плохо от этого.
Каждая буква твоего имени взрывает тысячи бомб под моей кожей, в моём теле революция, когда ты прижимаешься ко мне с таким рвением, будто это- твоя самая главная необходимость. Ты заставляешь меня и одновременно позволяешь.
Наш секс - самое грязное зрелище.
Скажи моё имя.
Скажи что ты хочешь этого так же сильно.
Я хочу чувствовать твою власть над собой. И я хочу владеть. Противоречия разрывают на части, угрызения совести отступают на второй план. Пока я ощущаю привкус спермы на своих губах, пока я жадно смотрю в горящие глаза, пока ты управляешь мной своей уверенной рукой, пока царапаешь мою спину, когда я трахаю тебя - мы будем делать это без попыток ограничить собственные желания.
Пока мы будем хотеть друг друга, пока мы будем стонать в унисон и жёстко завоёвывать право на владение телами, это никогда не закончится. И это точно не сотрётся из нашей памяти.
Потому что есть притяжение, которое не оправдать абсолютно ничем.
Потому что есть запреты, которые необходимо нарушить, чтобы не сойти с ума.
Потому что иногда желание настолько сильно, что невозможно устоять.
1 note
·
View note
Photo

Ты ничего не можешь знать обо мне
Приди и спаси меня, я готова тебя умолять
Я готова сбивать колени в кровь, чтобы ползать перед тобой
Я настолько жалкая и падшая, что даже демоны в аду смотрят на меня с жалостью. Слёзы - это всё, что у меня осталось, но я выплакала и их, и теперь крик сухим комком царапающего стекла застрял в горле. Я продолжаю истекать кровью и они смотрят на это, потому что им нужно шоу. Я хотела знать о спасителе раньше, когда надеялась, что за мной кто-то придёт, но теперь я глуха и слепа. Мёртвая земля - это то, как я себя чувствую, если вообще могу чувствовать. Грязь внутри меня, под кожей. Она заполняет, заставляет чувствовать свой вкус, и мертвые руки - это мои руки. Всё, что я когда-то любила, я сама же уничтожила. Разорвала на куски и разбросала, оставив гнить и смердеть. Кто я для них? Никто. Абсолютно. След от пыли.
0 notes
Text
10.08.
Ну вот наконец и пришло время о том, чтобы подумать. И если так разобраться, то и думать-то особо не о чем. И заняться тоже. Не идёт сон и еда. Остались лишь тысячи страниц хороших книг и фанфикшена, где можно всегда утопить мир вокруг. Стены давят пустотой и неопределённостью, каждый день повторяется как и предыдущий. Непонятные мечты заставляют тонуть в собственных размышлениях, всё больше отрывая от реальности. И непонятно, хотел ли ты этого сам, или оно уж само так выходит. Впрочем, всё равно. За бесконечностью серости я стою ровно в ряду не выбивающихся друг из друга часов и минут. Мне нечего сказать, нечего создать, я ничего не могу и не умею. Абсолютная безликая пустота, похороненная за отчаянием и разочарованием. Отличиться - значит выйти в окно или вскрыть вены, а у меня ни смелости, ни мужества. Я продолжаю стоять на месте, осыпаться, как стена из песка, что на мгновение возомнил себя монолитом. И ничего нет. Вокруг меня и внутри меня. Только бумага, на которой любят оставлять отпечатки тени. Я бумажная, всё вокруг из бумаги. Это - не реально. Реальности нет.
0 notes
Photo

Просто быть женщиной в патриархальном мире-это уже состоявшийся акт социального протеста. Как бы ты ни выглядела, чем бы ни занималась и какие взгляды бы не отстаивала, тебя всегда будет преследовать общественное осуждение, независимо от того, насколько ты соответствуешь общепринятым стандартам поведения. За всякое проявление творчества или собственной мысли женщина уже чувствует себя неловко и готова заранее внести свое извинение, будто бы она вторгается в чье-то личное пространство в то время, когда другие бесцеремонно стремятся ее перебить, обесценить опыт и труд. Каждый день-это не только борьба с ксенофобным и нетерпимым обществом, но и с самой собой: не каждая в одночасье способна придти к тому, чтобы перестать стыдиться своей внешности и перебороть страх обрести собственный голос Всякая женщина, что берет в свои руки сигарету, выбирает карьеру вместо создания семьи, думает о личном комфорте, довольна своим внешним видом, дает словесный отпор на улице и просто занимается тем, что ей нравится считай что уже плюют на могилу традиционных пережитков и культуры угнетения
18 notes
·
View notes
Photo

Я не слишком жалую розы, но всё-таки признаю, что они очень красивые и символичные. Как отсылка к моей работе, эта картинка благодаря здесь.
0 notes