dmitriy-joyce-blog

[dmitriy-joyce-blog]

Джек Керуак

На обочине стоял светло-голубой Шевроле седан линейки Bel Air. Его водителем был не кто иной, как Джек Керуак, а пассажиром, расположившемся на переднем сиденье, был я. Левая рука Керуака лениво свисала, держа дымящуюся папиросу, а правая изредка катком проходила по его чёрным волосам, заглаживая их назад. Мы сидели и разговаривали. Керуак, вопреки всем техникам взгляда, смотрел прямо, ровно, горизонтально; он вспоминал одну девчонку, ирландку по имени Мэгги, за которой он бегал будучи шестнадцатилетним школьником. Наш первый поцелуй получился забавным, улыбнулся Керуак, вспоминая. Я сидел на кресле-качалке, напротив камина, качался, представляя себя стариком, и тут бах, кто-то хватает кресло за спинку, обнимает меня и целует. Поцелуй вверх тормашками. Мэгги, она была девушк��й из романов, постоянно испытывала меня, мои чувства, бегала по парням, картинно их обнимая на моих глазах, или шепча им на уши какую-то пургу, однако на следующий день я обнаруживал записку, которую передавал её младший брат; в записке она говорила, что любит меня и хочет, чтобы мы поженились. От помятого листочка исходил аромат дешёвых апельсиновых духов. Мне было достаточно лёгкого прикосновения этого клочка мыслей для романтического заряда, мои ощущения и идеи складывались в стихи. В суматохе школьных дней, а затем поступления в колледж, мы отдалились друг от друга. Я продолжал писать ей, но всё без ответа, а потом и вовсе узнал, что она уехала... Сейчас я ни к кому не привязан. Пишу, разъезжаю по Америке. Машина, как символ свободы. Бродяга от литературы, от любви, от времени. Все эти заправки трассы закусочные поля разметки дни и ночи всё это мой текст портал в прошлое. Я наблюдатель. Керуак сделал затяжку и бросил сигарету на дорогу. На заднем сиденье послышалось какое-то шуршание. Будто бы из-под груды мусорных мешков выбирается бездомный. Это Берроуз. С дикими глазами он достаёт нож, обхватывает Керуака и скороговоркой говорит: "Хватит! Хватит пиздеть! Поехали! Жми на газ! Поехали куда угодно! В Мексику, Нью-Йорк, Сибирь... Гони!" Керуак не дрогнул. Он рассмеялся, повернул ключ зажигания и мы отправились в сторону неизвестности, бродяги от литературы, от любви, от времени, Керуак, Берроуз и я.

[dmitriy-joyce-blog]

Посвящается Уильяму Берроузу

По рассказам моей матери (которая могла и не быть моей), я родился на третьем этаже особняка, отделанного серым кирпичом. Была какая-то вечеринка, через руки безумно танцующей толпы под песни Джимми Хендрикса проскальзывали маленькие прозрачные пакетики, наполненные порошком или белыми колёсами. Я вылетел на деревянный пол, прямо в объятия ночи и полной луны. Через двадцать лет я буду лежать в тёмном переулке, вылетевшим из магазина электроники за попытку кражи, и трястись от недостатка дозы в моих венах. Пока кто-то бегал за девчонками и катался на вытянутых авто, я читал Бодлера и Шелли, смешивая их сюрреалистические образы с наркотой и бухлом. Моя душа не требовала внимания, компании, она не улетала далеко в горы, словно орёл, нет, она лежала растоптанной на мокром асфальте, по капле стекая с мутной водой в канализации. В тридцать я начинаю писать. Тогда это помогало отвлекаться от внутренних демонов. Моим мыслям удавалось обходить худое бледное тело меня и бренную реальность, погружаясь в письмо. В сорок публикуют мой роман, повествующий, конечно же, о наркоманах. В сорок пять я посылаю к чёрту американскую академию искусств и отправляюсь в Мексику. Дальше я ничего не помню, события существуют в виде уродливых осколков. В шестьдесят я пишу новый роман, который критики нарекут "убийцей Улисса". Запутанный текст, нападающий не на общество или какое-то предприятие, он нападает на человека как такового. Через год я оказываюсь в комнате торчков. Я сижу в самом углу, пуская по вене через иглу приятное тепло. Секунда, вторая, третья... Смерть. Я умираю в дикой трясучке. Сейчас я в вечности, здесь, как ��то водится в умных книжках, времени, пространства и материй нет. Есть только мой голос. По крайней мере, я слышу его, и больше ни чей. Мне плохо, здесь нет морфия, кислоты, кокаина, ничего, даже пачки сигарет. Потому обращаюсь к вам. Увидите мою книгу на полке, не открывайте её, лучше придите на мою могилу и положите рядом с невзрачной плитой бутылку виски, колёса и сигареты...

[dmitriy-joyce-blog]

Аллен Гинзберг

Вчера мне приснился Аллен Гинзберг. Маленькая квартира, бардак, красный плед на диване, через окно я видел суету, автомобили и люди в быстром темпе двигались по каналам города. Таков он, Нью-Йорк. Огромен, серьёзен, взъерошен и неспокоен, как борода Гинзберга. Он спрашивал меня, какого жить в двадцать первом веке, спрашивал о моих современниках. С печалью в голосе я обрисовал литературную картину моих дней, выделив разве что Лорана Бине. Потом мы обсуждали, как же Барту удалось убить автора, и убил ли себя Гинзберг, прочитав статью французского структуралиста. Нет, гордо сказал Гинзберг, я себя не убил. Как видишь, я перед тобой, вон мой письменный стол, на нём машинка. Печатать на ней стихи и манифесты - самое святое в моей жизни. Гинзберг улыбнулся. На его очках я заметил странный блеск. Присмотревшись внимательнее, я увидел взрыв бомб, вой уличных бардов, забитые супермаркеты, разбитые витрины. Его глаза уставились на меня. В них было беспокойство. В мире полно всяких задниц и дырок, сказал он, закурив. Измученные души, они повсюду. Он вздохнул и подошёл к окну, выпуская дым в форточку. Вчера мне снился Аллен Гинзберг, но почему? Потому что я хочу обладать таким же, как у него, мощным воображением и поэтическим слогом? Потому что хочу стать частью истории и вклинить свою мысль в бесконечный литературный процесс? Потому что я читал его стихи перед сном? На следующий день я оказался в той же квартире, лёжа на диване и укрывшись пледом. Квартира была пустой. Я встал, сел за стол и начал писать. У форточки завис дым от вчерашней сигареты Гинзберга. Я потянулся за ним и вылетел в пространство. Теперь я осенний лист, сухой и жёлтый, и я парю. Парю над городом, пролетаю над трубами, над крышами, вижу, чем занимаются люди, или же просто смотрю прямо, концентрируясь на одной точке. Она интереснее людей. Меня догоняет такой же сухой и жёлтый лист. Это Гинзберг. Мы восходим с солнцем и падаем в ночь, и я просыпаюсь, в руке карандаш, а в мыслях текст...

[dmitriy-joyce-blog]

Генри Миллер

Пока мои пальцы стучат по клавишам машинки, я существую. Пока печатается текст на пожелтевшем листе формата А4, я говорю, дышу, чувствую, наблюдаю, живу. Пока вы читаете мою макулатуру, мы общаемся, проникаем в мысли друг друга и приходим к общему знаменателю. Вы видите мою душу, больную, ноющую, страдающую, а я исповедуюсь, не как Руссо (чертяга был готов показать даже свои французские яйца), но как Генри Миллер, с бокалом дешёвого виски в левой руке и дымящейся сигаретой в правой. Как и Миллер, я брожу по Парижу (к слову, на дворе 1939-й год), заглядываю в бары, публичные дома и грязные кварталы. Как и Миллер, я живу в маленькой комнате. Книги, которые я читаю, пылятся под кроватью. Обложки мягкие и помятые. По окну квадратной формы стучит дождь. Плохой стук. Будто бы смерть стучится. Я ещё не готов. Не читал Аполлинера, не читал Филдинга, не читал Андерсона, не дописал "Я и они" (роман, а может, повесть). Так что пусть она подождёт. Я дам ей знать.

Мир катится к чёрту. Когда я пришёл к такой мысли? Когда я был отвергнут, как я думаю до сих пор, дамой всей моей жизни? Когда я прочитал Пруста? Когда напился? Когда подрался в какой-то дыре? Мысли складываются в небольшой очерк философского характера. Желание - написать статью. Быть может, сегодня вечером, или сейчас.

Теперь кто-то стучится в дверь. Хороший стук. Это Миллер. Открываю дверь, он входит. От него несёт алкоголем. "Хорош строить из себя мученика. Пойдём, выпьем, расслабимся, - Миллер подмигивал при каждом слове, - Успеется пострадать. Мы же художники. А что это значит? Слать всех на хер. Этот мир болен. Болезнь эту не выведешь никакими таблетками и клизмами. Поэтому нам надо сесть поудобнее, где-нибудь на балконе, и наслаждаться криком планеты. Они кричат, мы пишем. Регистрируем факт смерти, так сказать. Одевайся..."

Я оделся, сложил исписанные листы в стопку, обвязал их синей нитью, потушил лампу и закрыл дверь. Мы спускались по лестнице, наши шаги были уверенными. Мы идём в театр. Пьеса - "Гибель мира", автор - люди, зрители - мы, и у нас самые лучшие места...