helloural - Tumblr blog

[helloural]

[helloural]

Мои любимые произведения – я имею в виду литературные – это произведения, в которых я могу почувствовать автора как человека. Человека, со всем, что ему присуще, – мозгом сердцем, физиологией. Но, как это ни печально, в большинстве своём они калеки. (Правда великий калека может вызвать наше восхищение.)

Рюноскэ Акутагава – Слова пигмея

[helloural]

Само искусство зарождается с того момента, как создается непрерывная, тянущаяся линия звука, голоса, рисунка, движения. Пока же существуют отдельные звуки, вскрики, нотки, возгласы вместо музыки, или отдельные черточки, точки вместо рисунка, или отдельные судорожные дергания вместо движения – не может быть речи ни о музыке, ни о пении, ни о рисовании и живописи, ни о танце, ни об архитектуре, ни о скульптуре, ни, наконец, о сценическом искусстве.

К.С. Станиславский «Работа актёра над собой в творческом процессе воплощения»

[helloural]

Пишущий человек вынужден максимально вкладывать в произведение свои знания и чувства. Дисциплина положенного на бумагу слова наказывает как глупость, так и нечестность. Писатель живет в благоговейном страхе перед словами, ибо слова могут быть жестокими или добрыми и могут прямо на глазах менять свое значение. Они вбирают ароматы и запахи, как масло в холодильнике. Конечно, есть недобросовестные писатели, которым удается некоторое время продержаться, но недолго, очень недолго. Писатель в силу своего одиночества пытается установить связь, подобно посылающей сигналы далекой звезде. Это не означает, что он начинает что-то внушать, поучать или приказывать. Скорее он пытается установить такие отношения, которые могут дать что-то новое пониманию, чувствам, наблюдениям. Мы – одинокие животные. И всю жизнь мы стремимся не быть такими одинокими. Один из наших древнейших способов – это рассказать историю в надежде, что слушатель скажет или почувствует: «Да, так оно и есть, или по крайней мере так чувствую и я. Ты не так одинок, как тебе казалось». Как трудно писать ясно. Только дурак преднамеренно наводит туман. Конечно же, писатель перекраивает жизнь, сокращает временные интервалы, обостряет события и придумывает начала, кульминации, концовки, но все это условно, потому что у жизни нет ни начала, ни конца. У нас есть своего рода точки отсчета. Например, для суток – это утро, полдень или ночь, или рождение человека, его зрелость и смерть. Но это лишь моменты поднятия и опускания занавеса, повествование же продолжается, и ничто не кончается. Окончание работы над новой вещью грустно для писателя, это своего рода малая смерть. Он дописывает последнее слова – и все. Но по существу это не так. Произведение продолжает жить, ибо жизнь продолжается.

Джон Стейнбек – Питеру Бенчли

[helloural]

Восхитительная жалость (или удивительная жалость) – вот чем кажется настоящее искусство. Корабль со звездным креном, да, но именно склоняющийся, наклоненный к чему-то, а не благополучный, гордый высотами над водою жизни. Есенин был таким. Маяковский же, по-моему недостаточно плакал в жизни.

Борис Поплавский – Ю.П. Иваску

[helloural]

Очевидно, что любое искусство занимается человеком, даже если какой-то живописец пишет одни только натюрморты.

А. Тарковский – Лекции по кинорежиссуре

[helloural]

Немало художников живут в мире разочарований. Они не верят в любовь. Они не верят в совесть. Подобно древним отшельникам она сделали своим домом пустыню утопии. Из-за этого они, возможно, достойны жалости. Однако прекрасные миражи рождаются лишь в небе пустыни. Разочаровавшись в делах человеческих, в искусстве они, как правило, не разочаровались. Наоборот, при одном упоминании об искусстве перед их глазами возникают золотые ведения, обычным людям недоступные. Они тоже, размышляя о прекрасном, ждут своего счастливого мгновения.

Рюноскэ Акутагава – Слова пигмея: Разочаровавшиеся художники

[helloural]

Слова, положенные на бумагу, – это всего лишь заключительный этап процесса. Может так случиться, что я так и не найду нужных слов для моей книги, но именно для этого я работал и учился целых сорок лет. Остался завершающий этап процесса, и я панически боюсь его. Стоит только начать писать, и ты тотчас остаешься один на один с собой и своим обязательством. Пути назад нет, как после официального заявления подсудимого суду, когда отрекаться уже поздно. Вот когда начинается настоящее одиночество. Девять десятых жизни писателя проходит без всякого общения, когда нет места ни для друзей, ни для коллег. И пока писатель не примириться с одиночеством, не научиться воспринимать его как неотъемлемую часть профессии, подобно тому как обет безбрачия является неотъемлемой частью жизни священнослужителя, до тех пор он будет испытывать приступы страха. Я испытываю такой же страх перед каждой новой книгой, как если бы я впервые оказался перед чистым листом бумаги. Работа легче не становится. Пишется все труднее, и отчаяние подступает все чаще, а в итоге ты должен смириться с поражением, которое поджидает каждого писателя в конце его жизни, независимо от того, каким успехом пользовались его творения. Сам себе он должен признаться в поражении, подобно Ланселоту, ибо Грааль – это не просто чаща. Это ускользающая от нас надежда, это и пряник и хлыст одновременно, и он не устает увлекать нас вперед. Вот почему я предпочел бы умереть на середине фразы, на половине книги, чтобы все осталось незаконченным, как не кончается сама жизнь. Таков закон. Великий закон. Известность, слава и даже общественное признание не имеют значения. Великий человек не ощущает своего величия. К тому же чем сильнее он стремится к величию, тем дальше оно от него ускользает.

Джон Стейнбек — Джону Мерфи

[helloural]

Стремясь к дневниковому, к домашнему, к «нелитературному» в дурном смысле этого слова, можно так углубиться в своё, одному тебе понятное, что предел этой тенденции ведёт постепенно через суживание круга читателей до полной криптографичности, до никомунепонятности, до никомунеценностности. Причём всё же, принимая во внимание, что по мере специализации художественного материала круг читателей такого художника всё более сводится к кругу чудаков, единомышленников, себя находящих в нём, чтобы наконец в пределе ограничиться только личными друзьями, влюблёнными в одинокого, и наконец даже для них перестать быть ценным. Ибо совершенно правильно, что мы в художнике отчасти ищем и не себя, а наоборот, ищем потерять себя, временно другую, новую, отражённую жизнь прожить.

Борис Поплавский — Неизданное

[helloural]

Я склонен считать, что предмет творческих исканий художника или скульптора уже заключён в полотне или камне и отделяет их от него лишь нечто неуловимое. Раньше я принимал это за ущербность творческой личности. Теперь я думаю иначе. А понял я вот что: и мне, и тебе, и каждому мыслящему художнику грозит опасность быть категоричным. Возможно, это происходит потому, что в творчестве мы являемся посредниками между собой и тем, что хотим выразить.

Шервуд Андерсон — Джону Андерсону

[helloural]

Всю мою жизнь я посвятил творчеству, я хочу творить красоту, быть достойным моей страны и добиться у соотечественников славы и уважения. Но что я получил взамен? Мне тридцать четыре года, а я устал, выбился из сил, пал духом и разуверился в себе.

Томас Вулф — Максуэллу Перкинсу

[helloural]

Птицы перестали бы петь, а художники писать, если бы они постоянно спрашивали себя, не слишком ли они усердствуют.

Винсент ван Гог — Письма к друзьям

[helloural]

«Вне закона», 1986, режиссер Джим Джармуш

[helloural]

«Чем глубже, значительнее книга, тем это высказывание важнее и захватывает многих. А чем сложнее автор, тем больше надежда на то, что читатель услышит ответ на важные для него вопросы, которые в повседневной жизни некому задать, и ответ этот его разбудит, вытолкнет из привычной колеи, заставит изменить взгляд на происходящее. Совокупность таких книг образует масштабное высказывание»

— Ирина Кравцова, главный редактор «Издательства Ивана Лимбаха»