mosnasledie-blog - Tumblr blog

[mosnasledie-blog]

Москва — Нью-Йорк: концепции роста

текст Владимира Белоголовского

Область, в которой прослеживается больше всего точек соприкосновения между такими разными городами, как Москва и Нью-Йорк,— это, пожалуй, архитектура, а точнее — высотное строительство. Именно в стремлении ввысь наиболее ярко проявились амбиции этих двух мегаполисов, хотя и со своими особенностями. Так, силуэт центрального ядра Первопрестольной издавна образуют башни Кремля, звонницы и купола соборов и церквей, каждая деталь которых подчеркивает их вертикальность. В Нью-Йорке, городе гораздо более молодом, шпили церквей доминировали очень недолго. Уже ко второй половине XIX века самыми высокими сооружениями города были офисные здания и опорные башни Бруклинского моста. Именно офисные высотки стали олицетворением энергии и оптимизма Америки, а соревнование в строительстве небоскребов, развернувшееся между Чикаго и Нью-Йорком, привело к возникновению совершенно нового облика современного делового города.

Главные отличия силуэтов Москвы и Нью-Йорка связаны с разными концепциями планирования этих городов. Планировка Москвы — радиально-кольцевая. Город состоит из улиц, выходящих из центра и оплетенных кольцами бульваров и шоссе. Такой подход изначально предполагает симметричную, комплексную и композиционную систему развития. И если центр занят историческими памятниками, он все больше превращается в охраняемую зону, а новое строительство обречено появляться лишь на периферии.

Вулворт-билдинг, 1913 год, 57 этажей, 241 метр

Так, будущие высотки Москвы планируется разместить на большом расстоянии от центра и друг от друга, что снижает их эффективность для значительного увеличения плотности центра со сложной уличной системой культурных и коммерческих образований.

С другой стороны, Манхэттен, центральный район Нью-Йорка, где сосредоточено большинство высотных зданий, с 1811 года расчерчен на абстрактно пронумерованные авеню и стриты (в соответствии с демократическими идеями, а не в честь выдающихся личностей), идущие под прямым углом друг к другу. Любопытный факт — прагматичная уличная матрица была нанесена на топографию Манхэттена без учета существующих на местности холмов, оврагов, болот и даже сотен домов, которые, оказавшись в период перепланировки города на проезжей части, были снесены в угоду новому порядку.

Муниципал-билдинг, 1914 год, 40 этажей, 177 метров

Таким образом, практически каждый из тысяч одинаковых городских блоков, в свою очередь, разбитый на меньшие участки — лоты, является по-своему центральным и равнозначным плацдармом для нового строительства. Несмотря на разнообразие зданий на каждом участке уличной сетки Манхэттена действует строго организованный порядок хорошо отлаженного механизма, к которому можно пристраиваться и надстраиваться бесконечно — и самыми разными способами.

Эквитабл-билдинг, 1915 год, 38 этажей, 164 метра

Дороговизна земли, гарантируемая пределами района-острова, изобретение стального каркаса и лифтов — все это способствовало развитию небоскребостроения на Манхэттене. Но главная причина возникновения высоток остается все той же, по которой и сегодняшние небоскребы в Москве и в Нью-Йорке, давно превысив всякие пределы экономической целесообразности, продолжают безудержный рост вверх: это престиж и символ могущества, которые связаны со статусом самого высокого здания города, страны или мира. В Москве есть своя история подобных европейских и мировых рекордов, а в Нью-Йорке своя: из около шести тысяч высотных зданий 11 на момент окончания их строительства были здесь ��амыми высокими в мире.

В 1913 году одна из таких башен — Вулворт-билдинг — выросла в нижней части Бродвея по проекту Касса Гилберта. Выполненный в готическом стиле, 57-этажный небоскреб достиг высоты 241 метр. Здание, прозванное готическим собором коммерции, наглядно продемонстрировало резкие противоречия, проявившиеся в несоответствии технологического уровня строительства архитектурным формам и стилям, которые были тогда на вооружении у зодчих. Поиск подходящего стиля для супервысоких зданий продолжился. Готические одежды сменились классическими, и всего годом позже в нескольких кварталах от Вулворта был построен 40-этажный небоскреб Муниципал-билдинг по проекту «МакКим, Мид энд Уайт». И опять, несмотря на привлекательность такой архитектуры, налицо явное несоответствие формы и содержания: классические фасады, словно неподъемно тяжелое каменное платье, самым неестественным образом монтируются поверх легкого стального каркаса.

Башня Шухова, 1922 год, 160 метров

Другое несоответствие вертикального строительства и исторической архитектуры проявилось своим абсолютным непопаданием в сложившийся исторический масштаб. Так, в 1915 году в Нижнем Манхэттене был построен 38-этажный небоскреб Эквитабл-билдинг с общей площадью, превышающей размер участка в 30 раз. В районе с узкими улочками возникли места, куда никогда не проникает солнце. Скандал из-за столь экстремальной эксплуатации городской территории привел к принятию в 1916 году первого в мире закона о зонировании для ограничения строительства зданий, подобных Эквитабл. По достижении определенной высоты новым зданиям теперь было предписано отступать от красной линии и не выходить за пределы воображаемой диагонали. Подобные решения привнесли более гуманные формы в архитектуру, которые впоследствии стали дополняться площадями с фонтанами и скульптурами, буквально как воздух необходимыми в вертикальных городах.

Крайслер-билдинг, 1930 год, 77 этажей, 282 метра

А спустя всего несколько лет уже московские архитекторы предложили ряд авангардных проектов, среди которых выделяются смелые идеи Ладовского, Лисицкого, Мельникова и особенно такие фантастические проекты, как Башня Татлина (1920 год) и конкурсный проект Леонидова для здания Наркомтяжпрома на Красной площади (1929 год). Эти проекты оказались слишком радикальными для реализации. Они значительно опередили свое время. К примеру, в Нью-Йорке в 1920-е и 30-е годы все еще доминировала историческая эстетика в оформлении фасадов высотных зданий. Так, жилые башни вдоль Вестсайда со стороны Центрального парка и офисные высотки на 42-й стрит строились в стиле модного тогда ар-деко.

Уникален опыт гиперболоидных башен инженера Владимира Шухова. Разработанные им стальные сетчатые конструкции из прямолинейных стержней и колец жесткости были востребованы для строительства водонапорных башен, маяков, радиомачт и линий высоковольтных передач во многих российских городах. В 1919 году Шухов создал проект радиомачты на Шаболовке в Москве высотой 350 метров, что было бы на 50 метров выше Эйфелевой башни! Однако из-за дороговизны проект Шуховской башни был переработан. Эффектная конструкция была построена в 1922 году высотой всего 160 метров.

Тем временем в Нью-Йорке продолжался поиск соответствия формы и содержания при строительстве высотных зданий. Пере��омный момент в этом направлении отразился в дизайне построенной в 1930 году 77-этажной высотки Крайслер-билдинг с характерной верхушкой, окантовками и другими деталями из хрома — материала, из которого изготовлялись колпаки на дисках колес автомобилей марки «Крайслер». Элементы декора этого здания не только демонстрируют ссылки на эстетику ар-деко, но и празднуют технологичность своего времени. Это первый по-настоящему современный небоскреб Нью-Йорка. Построенный год спустя 102-этажный Эмпайр-Стейт-билдинг на Пятой авеню также указывает на поиск эстетики современности своим выбором строгих форм, подчеркиванием экстремальных пропорций и фантастической верхушкой, которую архитекторы предполагали использовать как аэровокзал для трансатлантических дирижаблей.

Эмпайр-Стейт-билдинг, 1931 год, 102 этажа, 381 метр

Эмпайр-Стейт-билдинг, высотой более 380 метров, значительно обогнал своих конкурентов и, как известно, поставил точку в соревновании на самое высокое здание в мире на последующее 30-летие, пока не были построены в Нижнем Манхэттене башни-близнецы Всемирного торгового центра. Однако в Москве, где к началу 1930‑х годов уже завершалась эпоха авангарда, была все же предпринята попытка возвести здание еще более грандиозное. В международном конкурсе 1931 года на здание Дворца Советов выиграл проект Бориса Иофана. Это помпезное сооружение планировалось возвести на высоту 420 метров. В его решении нашли отражение личные пристрастия Иосифа Сталина к образцам архитектуры классики и готики.

Несмотря на то что в 1931 году был взорван храм Христа Спасителя, чтобы освободить место для нового коммунистического храма — Дворца Советов, от идеи грандиозного строительства пришлось отказаться по экономическим соображениям. Имперские амбиции такого масштаба не соответствовали тогдашним далеко не безграничным возможностям советского строительного комплекса. После войны начатые конструкции были разобраны, и на их месте со временем появился крупнейший в мире круглый плавательный бассейн. А в 1990-е, после отказа от коммунистической идеологии, восстанавливается главный православный храм страны, причем для достижения большей выразительности его центральный купол возносится на большую высоту, чем был в оригинале.

Дворец Советов, 1931 год, 420 метров

В начале 1930-х годов великий Корбюзье, оказавшись на крыше 70-этажного Рокфеллер-центра, надменно заявил, глядя на окружающие его высотки, включая уже построенный тогда Эмпайр-Стейт: «Они очень малы и их слишком много». Между тем так же, как и в Москве, далеко не всем нью-йоркским проектам было суждено осуществиться. Часто амбиции их авторов не соответствовали реальным возможностям. К примеру, в 1960 году выдающийся инженер Бакминстер Фуллер спроектировал стеклянный купол диаметром более 3 км, которым предлагал герметично накрыть центральные районы Манхэттена и создать там контролируемый внутренний климат. Столь фантастический замысел славится как один из самых утопических в истории Нью-Йорка. Среди не начатых или недостроенных по экономическим соображениям башен любопытно здание Хёрст-тауэр в Верхнем Манхэттене. Строительство необычной гибридной высотки растянулось на восемь десятилетий. Это не одно, а два совершенно не похожих друг на друга здания. Сверху — это новая 46-этажная футуристская башня с экспрессивно скошенными углами, придающими плоским фасадам объемную форму из стекла и стали по проекту Нормана Фостера, а снизу — монолитный каменный шестиэтажный цоколь конца 1920-х, выполненный в причудливом эклектическом театральном стиле по проекту Джозефа Урбана. Крыша фостеровской башни плоская. Интересно пофантазировать, какой башня станет лет через пятьдесят, если ее опять решат достраивать?

В 1950-е венцом архитектуры сталинского ампира становятся московские высотки — семь из планировавшихся восьми в честь 800-летия Москвы, которое отмечалось в 1947 году. От восьмого здания отказались уже после смерти Сталина. Построенные с 1952 по 1957 годы «семь сестер» воспринимаются как единый композиционный комплекс, служащий не только выразительным символом государства, победившего фашизм, но и прекрасным механизмом ориентации в громадном городе. Москва приобрела мощный узнаваемый силуэт и, по признанию многих жителей и туристов, до сих пор именно эти здания являют собой самое ценное из всего, что было построено здесь в XX веке.

Хёрст-тауэр, 2006 год, 46 этажей, 182 метра

Идея строительства московских высоток неразрывно связана с американскими небоскребами. Особенно близкими прототипами им послужили башни в Чикаго, Кливленде, Сан-Франциско и, конечно же, упоминавшиеся выше Вулворт-билдинг и Муниципал-билдинг, построенные в Нью-Йорке тридцатью годами ранее. Хотя самое высокое здание из московской семерки — 36-этажный корпус МГУ — своей 240-метровой высотой никак не могло конкурировать ни с Вулворт-билдингом ни, тем более, с Эмпайр-Стейт-билдингом, оно в течение 37 лет оставалось самым высоким зданием в Европе. Главное, благодаря высоткам в Москве удалось создать уникальный, единый по своей стилистике комплекс в масштабах целого города, что практически невозможно в условиях точечного подхода в капиталистическом городе. В Нью-Йорке амбициозные здания возникают не по идеологическим соображениям, а по экономическим. Жесткая городская геометрия, зонирование и различные стимулы для девелоперов способствуют созданию захватывающих высотных комплексов, возможных только в условиях свободного рынка.

Модернистские высотки, построенные в Нью-Йорке в середине и начале второй половины XX века по проектам таких выдающихся зодчих, как Буншафт, Гропиус, Корбюзье, Мис и Пей, не имеют аналогов в Москве и скорее сродни неосуществленным проектам советских конструктивистов 1920-х. Тем эффектнее на фоне однообразного московского, преимущественно панельного домостроения тех лет было строительство в 1967 году уникальной Останкинской телебашни высотой 540 метров. Башня в форме перевернутой лилии, опирающейся на десять лепестков-опор, оставалась самым высоким сооружением в мире до строительства в Торонто CNTower, поднявшей в 1976 году рекорд высоты всего на 15 метров.

Москва-Сити, 2014 год, 93 этажа, 360 метров

Сегодня в Москве и Нью-Йорке одновременно создаются новые высотные комплексы — «Москва-Сити» и разрушенный 11 сентября 2001 года Всемирный торговый центр на месте Граунд-зиро. На участках, где стояли погибшие башни-близнецы, больше никогда ничего не будет построено. На их месте уже функционируют мемориальные бассейны с водопадами. Башня Свободы с официальным названием «Один ВТЦ» строится в непосредственной близости от мемориала и призвана восстановить утраченную вертикальную доминанту Нью-Йорка. Небоскреб будет выше башен-близнецов и станет самым высоким зданием в Северной Америке. Он практически сравняется с Останкинской телебашней, превысив ее всего на метр. В московском проекте, который так и хочется назвать «Манхэттеном на Москве-реке», сразу несколько небоскребов обещают стать самыми высокими в Европе. И несмотря на то что строительство обоих комплексов продвигается медленно, а возведение некоторых их компонентов отменено или отложено до лучших времен, нет никаких сомнений в том, что вертикальное строительство в обоих городах продолжится и амбиции архитекторов и строителей Москвы и Нью-Йорка будут постоянно расти.   

[mosnasledie-blog]

река моей мечты

текст Степана Липгарта, группа «Дети Иофана», фотографии Ивана Ерофеева

Я видел эту картину в самом раннем детстве — поднимающиеся к небу, растущие палубы светлого корабля, рокочущие струи неведомо откуда падающей воды и отворяющиеся огромные створки тяжелых ворот под пешеходным мостиком, на котором стоим мы с мамой. Десять долгих минут, и степенные торжественные теплоходы один за другим выходят из бетонной камеры шлюза на простор необъятного Химкинского водохранилища. Там они берут курс к башенке со звездой Северного речного вокзала. Их провожают недвижимые фигуры девушек, матросов — позеленевшие за десятилетия скульптуры у шлюзов.

Эти места — рукотворный канал имени Москвы, впадающий в Москву-реку,— до сих пор кажутся мне самыми захватывающими из всех набережных города. Парадная прямая водная дорога обрамлена похожими на изящные южные виллы объемами белоснежных шлюзов, их музыкальный маршевый ритм пересекает летящая упругая арка моста Рижской железной дороги.

Университет Руднева (а не Иофана) в панораме Воробьевых гор

Мост этот много позже я увидел в другом месте Москвы — под землей. А. Дейнека выбрал его для сюжета одной из мозаик на станции метро «Новокузнецкая»: по мосту мчится паровоз, с берега канала его приветствует пара лыжников. Удивительное впечатление производило появление подобных миражам кораблей над зеленым пригорком с тоннелями пересекающего канал Волоколамского шоссе. Неспешная баржа воспаряла над суетой будничных троллейбусов и трамваев, а за ней с Тушинского аэрополя взлетали спортивные самолеты.

Фрунзенская набережная

Немного позже я узнал, что в Москве, оказывается, есть и другая река: по ней так увлекательно было летним днем промчаться на «Ракете» мимо картинки из книжек — Московского Кремля. Эти две реки моего детства так до сих пор и не слились воедино. Они, и правда, разные: в Серебряном бору Москва-река вольная и безмятежная, что подчеркнуто контрастом рукотворного пафоса канала, в центре же — закованная в гранит, ограниченная подступающими к воде фасадами и стенами, пересеченная множеством мостов, и даже парки здесь подчинены воле строивших город, а не реке.

Устьинский мост. Архитектор Г. Гольц

Особенно, казалось, сковывают реку мосты. Их широкие арки мрачно нависали над палубой проплывающего трамвайчика, звуки становились гулкими и невнятными. Невнятным и неразличимым представлялся и сам облик почти всех мостов центральной части Москвы. Однотипные конструкции большинства из них покоились на тяжелых устоях, а черные чугунные ограды казались одинаковыми. Позже я узнал, что большинство из них должны были выглядеть по-другому: и Щусев, и Гольц, и Щуко проектировали их гораздо сложнее и интереснее. Увидеть бы именно эти мосты!

Стадион в Лужниках

И вот, если у моей «первой» реки мечталось о необыкновенных путешествиях, то у «второй» — о том сказочном городе, осуществленными фрагментами которого стали части набережных и мосты 1930-х — 1950-х годов проектирования и постройки. Как здорово было бы полюбоваться скульптурами героев Гражданской войны на Москворецком мосту, увидеть в воде отражения воплощенного Наркомтяжпрома Фридмана или Фомина, проплыть по каналу Андреевского спрямления и причалить к пристани у лестниц Дворца Советов! Чистая волжская вода той Москвы-реки текла бы под высокими мостами-пандусами Мельникова, уходящими в сторону Юго-Западного района, а напротив Иофановского МГУ возвышался бы зеленый холм Лужнецкого стадиона, подобного ленинградскому стадиону имени Кирова. Такую Москву-утопию легче всего представить утром выходного дня на станциях первой и второй очереди метро и здесь, у вечно текущих вод Москвы-реки.

Конструкция Лужнецкого моста

Мозаика А. Дейнеки на станции «Новокузнецкая»

Ну и, конечно, станция метро над рекой — загадочное, непостижимое сочетание, волновавшее все детство. Лужнецкий метромост все 80-е и 90-е годы был закрыт на ремонт, поезд шел там очень медленно и прямо из-под земли вдруг выныривал высоко над водой. Станция «Ленинские горы» тоже казалась чем-то волшебным и несбыточным, укрытым от посторонних глаз, но эта сказка закончилась с открытием реконструированной станции — серой и скучной. Скучной и безликой быстро становится и сама река в своем нижнем течении. Стройность, гармоничность москворецких набережных — Ростовской, Смоленской, Фрунзенской, как будто усиливающиеся по мере движения к центру вниз по течению, у Кремля достигающие кульминации, вдруг очень быстро начинают растворяться в прозе типовых жилых домов и заводов. Всегда хочется продлить это ощущение: плыть мимо классических фасадов, сменяющихся зелеными парками, и провожать один за другим мосты. Но нет — эта утопия вскоре пропадает, набережные обманывают, город за ними не такой, широкие мосты порой упираются в узкие улицы на одном из берегов, а парки уступают место пустырям. Может быть, еще и поэтому мне дороже та «первая» река, где завершенный ансамбль канала имени Москвы переходит в более или менее сохранившийся природный ландшафт верхнего течения Москвы-реки.

[mosnasledie-blog]

московский путешественник в Стамбуле

текст Михаила Пророкова

Отличие Москвы от Стамбула легче всего выразить не словами, а цифрой, числом: Рим III — Рим I = II. Но кто он, этот II?

Для советского человека заграница начиналась где-то там, далеко, за самой Болгарией и делилась на сколько-то доступную и оттого менее привлекательную (Польша, ГДР, Венгрия там какая-нибудь) и запретно-манящую, ту, которую, скорее всего, не суждено увидеть. Стамбул в этом смысле занимал счастливую среднюю позицию: никого и в конце 1960-х не удивляло, когда премированный престижной загранпутевкой герой «Бриллиантовой руки» на предложение управдома прочесть по возвращении лекцию про Нью-Йорк отвечал, что в Нью-Йорке ни в каком не был, зато был в Стамбуле. «А, ну тогда „Стамбул — город контрастов“».

Важно понимать, что сама возможность сравнить Третий Рим со Вторым иначе, чем математически, — достижение нового времени, продукт прогресса. И дело тут не только в самолетах и восточных экспрессах.

Пытаясь отыскать на площадях и улицах «города контрастов» приметы современности, желательно с приставкой «ультра-», неизбежно впадешь в неубедительное бормотание — особенно если уже доводилось видеть что-то вроде Шанхая. И лишь хорошее знакомство с советской литературой 1980-х способно подсказать скосить глаза на кончик своего носа — вот оно, новое. Путешественник. Человек в пейзаже.

Мост через Босфор из Европы в Азию, Стамбул

Несмотря на не слишком сильную геополитическую удаленность, Стамбул кажется типологически куда менее близким к Москве, чем едва ли не любая большая столица Старого Cвета. Традиционному открыточному виду российской столицы — с Москвы-реки на Кремль — можно подобрать аналоги и в Лондоне (с Темзы на Тауэр), и в Праге (с Влтавы на Пражский град), и где только не. В Стамбуле же роль Кремля принадлежит непонятно кому: Голубой мечети? Топкапы? Айя-Софии? роль же омывающей его реки делят между собой пролив, залив и море. Пологим московским подъемам и спускам соответствуют довольно крутые склоны, ресторанам с задранными выше европейских ценами и разогретой в микроволновке готовой едой — дешевые уличные харчевни, где диапазон ощущений колеблется от «неплохо» до «полное объедение». Полутора десяткам линий московского метро — одна (!) линия стамбульского (если не считать Тюнеля — линии о двух станциях, строго говоря, не метро, а подземного фуникулера). В общем, не город как город с то ли семнадцати-, а то ли и двадцатичетырехвековой историей, а специальная русская мечта о чем-то, да, святом и древнем, но еще и с холмами, кипарисами, чайками, бризом и ключевым военно-стратегическим расположением. Мечта о выходе к Средиземному морю, сбывшаяся, как в случае с генералом Чарнотой, отчасти парадоксальным образом: выйти удалось, лишившись и родины, и штанов.

Вид на Кремль, Москва

До нового времени путешествия, будучи делом весьма опасным, оставались прерогативой купцов и военных. «Дедушка, а ты за границей был?» — «Как же не был? Прагу освобождал, до Берлина дошел…» — «А, ну да… Но я не это имел в виду». Что же ты имел в виду, внучек?

Видимо, возможность не спеша созерцать, тупо таращиться, рассеянно скользить взглядом; смотреть — не сквозь решетку счетов и не в перекрестье прицела. Роскошь, ранее доступную только остающимся дома,— в границах города или хотя бы империи. Быть путешественником, беззаботно перемещаться в пространстве — занятие, доступное тем, кто не ждет подвоха от времени: разорения или выстрела в следующую секунду. Чтобы помириться с пространством (вот где может пригодиться рожденная советской орфографией идентичность «мiра» и «мира»), надо сперва договориться с временем; чтобы договориться с временем, нужно пореже обманывать и убивать друг друга. В Европе сдвинуться в этом вопросе удалось раньше, чем в других частях света. Европа — родина туризма.

Отсутствие в Стамбуле Кремля задает необходимость поиска иной точки отсчета. Обязательно в центре: слова Бродского про город, который «обычно начинается для тех, кто в нем живет, с центральных площадей и башен. А для странника — с окраин» неактуальны для эпохи туризма. Точнее, их следует читать наоборот: окраины — удел аборигенов, странник же (любителей автотуризма не берем) их обычно не видит, оказываясь в центре с лету, сразу, не прицениваясь, не целясь. Он не успевает начать приглядываться; он сразу начинает глядеть.

И что же он видит?

Путешествие, движение по миру — и впрямь есть мир, прекращение войны; ибо воюют не только воины и участники рынка — конфликтует с пространством любой домосед, тюфяк, байбак, окруженный, как немец под Сталинградом, бытом, сковывающим, стреноживающим, не дающим ощутить себя: рука, двигаясь, чтобы погладить другую руку, обязательно собьет чашку, будильник, вазочку, стаканчик для карандашей. Пространство, назначенное своим, сопротивляется, партизанит, бьется за независимость; дружить с человеком оно предпочитает на равных — там, где он пришелец, чужак, чудак.

Особняк в старой части города, Стамбул

Что же он видит? Сначала — тесноту переулков. Затем — вытянутую площадь, оставшуюся от ипподрома, утыканную по центральной оси обелисками: один вывезен из Греции, другой награблен на Ближнем Востоке; с краю имеется третий, здешний, сам ставший жертвой ограбления: крестоносцы ободрали с него позолоченные бронзовые листы; впрочем, их можно попытаться себе представить («их» — листы; но можно и крестоносцев). Тут же будут выситься шесть минаретов Султан-Ахмед-джами, Голубой мечети, той самой, что на месте Большого императорского дворца, годившегося бы на роль Кремля, уцелей он. Отсюда можно двигаться к Айя-Софии, а можно и к Босфору, голубизне Босфора, простору Босфора… в общем, он начинает разрываться, как и его предки, стремивши��ся и туда и туда. Жаль все-таки, что Второй Рим не дал сложить себя с Третьим (кстати: не зашифровано ли в советском афоризме «Москва — порт пяти морей» взыскуемое «II + III»? Не тут ли разгадка этой всегда ввергавшей меня в умственный ступор формулы?).

Особняки Замоскворечья, Татарский переулок, Москва

Он сделает выбор. Он выйдет на берег пролива и берег залива (поражаясь спокойствию его вод, в которых отражается нагромождение кварталов на той стороне, увенчанное башней Галата), и под своды Святой Софии он также войдет. Если до этого ему доводилось заходить в византийские храмы в Греции, он, возможно, ощутит себя как первоклассник, попавший из-за парты крохотного класса начальной школы (ощущение сходства усилится из-за обычных для греческого богослужения скамеек; для несведущих — среди храмов в главном византийском городе Греции — Салониках — есть очень большие, уступающие из наших разве что храму Христа Спасителя) в актовый зал, где сейчас будут приветствовать выпускников. Потом это ощущение можно будет сравнить с лучшими мечетями — той же Голубой или Сулеймание-джами; при том, что размеры сводов Сулеймание-джами почти не уступают (по сведениям исламских искусствоведов — вовсе не уступают, а то и…) сводам Софии, пространство Софии кажется потрясающе огромным, пространство же мечетей — просто очень большим.

Он увидит фрески и мозаики Кахрие-джами, монастыря Хора; кроме этого, в Стамбуле можно вообще ничего не смотреть — но путеводитель погонит его вперед (потребность в вожатом, нужда в Вергилии — признак того, что мы вернулись в детство или попали в ад; или выбрались в путешествие).

Проснувшаяся любовь к сводам загонит его под землю — в цистерны; ввергнет в клоаку Крытого рынка; будет вести от одного летящего в высь византийского интерьера (с криво пристроенным — чтобы указывал устроившимся здесь правоверным на Мекку — михрабом) к другому. Он будет пытаться отличить одни от других, чтобы унести в памяти; пока не поймет, что утрачивает вкус к различиям.

Галацкая башня от Галацкого моста, Стамбул

Человек, нуждающийся во многих объяснениях, чтобы куда-то поехать, в глубине души не нуждается ни в одном. Все эти «во-первых», «во-вторых», «в-пятых» — это только механическое набивание себе цены, ритуал, схожий с обычаями восточного базара: цена, называемая продавцом, позволяет догадаться о той, за которую он действительно готов отдать свой товар, только по весьма сложной формуле, которую можно вычислить и заучить, а можно и предать забвению, сосредоточившись лишь на мотиве: желании продать; сбыть с рук, сбагрить. То же и с причинами путешествия: прислушайтесь, и за бубнением рефлектирующего рассудка вы услышите гул, шорох, легкое потрескивание — признаки усиливающегося зуда, жажды извлечь себя, обрывая молодые корни, вытащить, вырвать, подержать в воздухе и вновь вложить в почву — новую, рыхлую, ждущую, жаждущую твоей тяги, твоей жажды, твоих корней.

'

Высотка МИДа из Кривоарбатского переулка, Москва

Зуд, похоть, страсть. Логос — вспоминаем «Путешествие в Стамбул» того же Бродского — движется по меридианам, хаос кочует по широтам; как же имя тому, кто прыгает вкривь и вкось, как блоха?

Хаос, логос — ему все сойдет; он ищет не где лучше, он ищет различий. Различия — хлеб купца, мишень воина и оправдание путешественника. Ему нужно выходить в путь, потому что путь ведет к другому. До последних школьных зимних каникул я оказывался в других городах только по необходимости: летний отдых, родственники; улицы и площади были приложением к цели и скорее мешали. И вот на пороге 17-летия с частью класса мы махнули на пять дней по маршруту Каунас — Вильнюс. Детали обоих городов почти стерлись из памяти, но страшной силы ощущение, испытанное в первый же день в первом же другом городе (им оказался Каунас; думаю, к лучшему), не может быть забыто. Все было маленькое, игрушечное, тихое, нежное, не такое; все дышало непередаваемым очарованием новизны. На Вильнюс оказался отведен всего один день, все наспех и на автобусе; «это то ли Черемушки, то ли площадь Дзержинского», — сказал я разочарованно, выйдя на очередной осмотр очередного квартала. Черемушки не похожи на Лубянку, Вильнюс — ни на те, ни на другую; но мне было важно другое: я ждал различий — очевидных, выпирающих, обозримых с автобусного сиденья; не найдя таковых, я отказал городу в праве называться другим.

И был прав. Не в отношении к Вильнюсу, не в собственном неумении видеть — но в чувствах; в ощущении своего права на них.

Нет ничего закономернее несходства двух городов. Первый раз, изменив своему с другим, испытываешь все эмоции, сопровождающие потерю невинности, потом уже сильно удивлять могут разве что обманутые ожидания. Стамбул не обманывает ожиданий — может быть, потому, что никто не удосуживается запрограммировать их. «Того ли ты ждал?» А чего «того»?

Типичный стамбульский дом XIX века, Стамбул

Никто же не говорил, что Стамбул — это Византия. Или Турция; наоборот, все предупреждали: не путай. Никто не обещал город будущего, никто не сулил музей под открытым небом. Все было на эмоциях: «чудный чай», «плохой кофе», «серо и мрачно», «уютно и разнообразно», «пыль и грязь», «ветер с моря и восточные сладости». Мозаика, из которой на расстоянии не сложишь картины. Чтобы понять, надо доехать.

А доехав, увидишь город: шумный, погруженный в свои заботы, устало гостеприимный, утыканный святынями, но не слишком интересующийся ими; в меру деловой, в меру праздный; действительно мало напоминающий остальную Турцию, до которой ему, кажется, и дела особого нет, и действительно оставляющий лишь догадываться, что там на этом месте была за Византия. Похожее впечатление, наверное, получает тот интурист, кто при первом приезде в Москву рассчитывает увидеть «древнюю столицу Древней Руси» — монастыри XVI века и палаты XVII вряд ли помогут ему сложить искомый пазл: слишком много в него затешется лишних элементов, слишком невыделена окажется древность из пестрой и сложной московской ткани. Ему, правда, поможет Кремль: символ всего, чего только можно, заповедник, оазис, место, где можно отдохнуть от Москвы.

Что Стамбул, что Москва — города, менявшиеся всегда (не ради сходства с «городом будущего» или «городом контрастов», просто потому, что жить — значит меняться) и не прекращающие это делать в твоем присутствии. Города, которые не описать формулой, не свести к простому математическому действию — вычитанию (как мы это пытались в начале) или сложению (но это был уже чистый стеб).

Переулок в старой части города, Стамбул

Или все-таки попытаться? Но тогда надо договориться, что города действительно тяготеют к чему-то одному. Что неслучайно для многих из нас учебником туризма (таким, как для меня забытый Каунас) становится Прага — так первоклассникам математику начинают преподавать со сложения: к Старому граду прибавляются Градчаны, к Малой Стране — Старе Место; обаяние города становится суммой обаяния его частей. Что неслучайна черта дроби, рассекавшая до недавней поры Берлин и оставшаяся в нем шрамом: нынешний облик города, росшего долго и бывавшего разным, является результатом деления. Что лучший способ понять Вену или Париж с их концентрическими кругами — вычитание, совлекание лишнего внешнего во имя внутреннего как более истинного.

Стамбул по этому принципу не складывается и не отнимается. И не делится: Старый город, Бейоглу и Азия могут быть дробями для своих (впрочем, как и много еще чего — местным всегда виднее, какие мини-различия возвести в ранг принципиальных), но, на взгляд постороннего, они все равно остаются частью целого, доминанта которого, безусловно, находится в Старом городе — при том, что центра, к которому всё стекалось бы, нет.

Центра нет, а доминанта есть. Переставая быть высотной (добавление минаретов, кажется, помогло ей ненадолго вернуть утраченные было позиции; впрочем, это было уже неважно), она никогда не переставала быть смысловой. Ни уж, конечно, при императорах с их Большим дворцом, ни при султанах, которые по частям снесли тот дворец, но которым и в голову не пришло поднимать руку на главное чудо известного им света. Константинополь ли, Стамбул ли на протяжении пятнадцати из семнадцати веков своей истории остается городом Святой Софии; и тут уж совершенно не важно, удалось ли Синану хоть раз превзойти ее купол.

Неважно это, думается, и самим туркам; превзойти что-то не в ширину, так в высоту — то, что можно поручить техническому прогрессу и отправиться пить чай. Если имеешь дело с чудом, гораздо заманчивее другое: повторить. Умножить.

Путешественник утрачивает вкус к различиям. От площадей, куполов, стен, лиц начинает рябить в глазах, от восточных сладостей склеиваются зубы и внутренности. Люди больше не кажутся ему странными или смешными; они просто становятся лучше или хуже, чем где-то.

Но и тогда, понимая, что все это сулит скорую дорогу домой, он не перестает помнить: стоит небу дохнуть теплом — и воздух над проливом покрывается чайками, как бисеринками пота.

Султаны этим и занимались: умножали Айя-Софию, отражая ее в Голубой мечети, мечети Фатиха, Сулеймание, Шехзаде-джами (к слову о центре — по приказу Сулеймана она стоит в геометрически вычисленной центральной точке тогдашнего Стамбула), Ени-джами…Одна грандиознее, мощнее, совершеннее другой, с устремленными ввысь минаретами, они преображали Константинополь в Стамбул, центр христианского Востока в столицу империи мусульманской. Но одновременно, как система зеркал, они отражали главную православную святыню, умножая ее, наполняя мусульманский город мини-Константинополями, пусть и конвертированными в ислам. Так красота Святой Софии и амбиции султанов (довольно равнодушных к идее неразрывного единства содержания и формы) стали множителями, произведение которых — Стамбул, которым мы можем его сейчас видеть.

Но не то же ли произошло и с послевоенной Москвой? Вдохновленный победой, Сталин прощается с идеей создать в лице Дворца Советов новую высотную доминанту и делает ставку на доминанту смысловую — башни Кремля. Все сильнее расползавшаяся от центра, Москва этим решением вновь собралась в узор; семь высоток утвердили право советской столицы быть не только «портом пяти морей» и первым претендентом на звание «образцового коммунистического города», но и той самой Москвой, вокруг которой Иван III собирал русские земли и в которую старец Филофей писал, обращаясь к «благочестивому царю» Василию III: «Два Рима падоша, а третей стоитъ, а четвертому не быти».

Было ли Сталину дело до Рима, до Константинополя? Не факт, но величие символа ранней российской империи и амбиции верховного вождя СССР стали множителями, давшими ту Москву, которую мы знаем и в которой живем.

Отличие Москвы от Стамбула легче всего выразить не словами. Но когда путешественник возвращается, сходство нередко оказывается важнее. А сходство — вотчина слов. 

[mosnasledie-blog]

фотографии Юрия Пальмина

Легендарный комплекс ВДНХ за 20 лет существования в качестве ВВЦ не только подрастерял былой блеск, но и как бы уменьшился в нашем сознании. Знакомая аббревиатура вызывает в памяти парадный променад от Главного входа до Главного ресторана, «Космос» со стеклянным куполом, фонтаны «Дружба народов» и «Золотой колос». И только местные жители и особо любопытные архитектурные следопыты знают о том, что это настоящий заповедник, зачарованное место, полное чудес и неожиданных находок. За пышными «дворцами» республик и областей прячутся малые, иногда очень изящные, а иногда просто причудливые павильоны, в зелени проглядывают образцовые деревенские домики и теплицы. Отдельная тема — павильоны, появившиеся в 60-х–70-х годах, когда Всесоюзную сельскохозяйственную выставку превратили в Выставку достижений народного хозяйства. «Кубики» (зачастую просто ширмы, приставленные к старым постройкам) павильонов Радиоэлектроники и Вычислительной техники, Химической промышленности и Металлургии сейчас выглядят довольно печально, но в них запечатлелся удивительный момент, когда советский народ ждал скорого наступления коммунизма и столь же оперативного освоения других планет и галактик. 

Все эти «околичности» ВВЦ могут исчезнуть прежде, чем мы вполне осознаем их ценность и неповторимость. Выставка «Неизвестная ВДНХ», подготовленная для 3-й Московской биеннале архитектуры при поддержке департамента культурного наследия Москвы, должна привлечь внимание к этим памятникам.

[mosnasledie-blog]

московский downtown

текст  Марии Трошиной

20 января 2012 года премьер-министр России Владимир Путин предложил подумать над созданием парковой зоны на месте снесенной гостиницы. В проект должны быть включены сохранившиеся памятники Зарядья — храм великомученицы Варвары, собор иконы Божией Матери «Знамение» бывш.Знаменского монастыря, храм великомученика Георгия Победоносца (Покрова пресвятой Богородицы) на Псковской горке, храм преподобного Максима Блаженного на Варварке, храм Зачатия праведной Анны, «что в углу»; образцы гражданской архитектуры «Английское подворье» и «Палаты бояр Романовых».

Первое упоминание о Зарядье в исторических хрониках относится к 1365 году, хотя очевидно, что посад появился уже в XII веке. Расположенное в Китай-городе, между улицей Варварка и Москворецкой набережной, Зарядье получило свое название от торговых рядов (оно расположено за рядами), а сам район надолго стал торговым центром Москвы благодаря удобному расположению между Кремлем и пристанью на Москве-реке. До постройки нового Москворецкого моста Зарядье простиралось до самых стен Кремля. Главная улица Зарядья называлась Великой и вела от Константино-Еленинских ворот Кремля к пристани на берегу Москвы-реки. В 1534–1538 годах была построена стена Китай-города, которая отделила Зарядье от реки и улица утратила свое значение до 1782 года, когда в стене Китай-города были сделаны Проломные ворота. Зарядье вновь получило выход на набережную.

Окончательно планировка района сложилась к XVII веку: с Варварки спускались Зарядьевский, Малый Знаменский (позже Максимовский), Псковский и Кривой переулки; параллельно Варварке проходили Мытный, Большой Знаменский (впоследствии — Елецкий) и Ершов переулки.

Статус торгового центра подкреплялся расположением здесь Мытного двора и палат и мастерских старого Денежного двора, с которым связано и одно из первых каменных гражданских зданий Москвы, часть которого сохранилась до сих пор — это Английское подворье, построенное в 1555 году. Одной из главных церквей Зарядья была церковь покровителя путешественников по воде Николы Мокрого (снесена в 1932 году), стоявшая на Великой улице, также связанная с торговлей: неподалеку находилась пристань, куда приставали купеческие суда, а образ Николы, изображаемого с мокрыми волосами, был распространен среди путешественников. В 1517 году архитектором Алевизом Фрязиным была построена церковь Варвары Великомученицы, перестроенная в начале XIX века. С XIV века улицу по церкви стали называть Варваркой.

Пожар 1812 года полностью уничтожил деревянные постройки района, что послужило новому каменному строительству: в большом количестве появились двух-трехэтажные дома. В нижних этажах располагались лавки и склад, а верхние были жилыми. Устройство длинных галерей в надворной части, куда выходили квартиры, вместо лестниц и индивидуальных ходов уменьшало расходы на строительство и стало характерной особенностью Зарядья.

С 1826 года в Зарядье находилось Глебовское подворье — единственное место в Москве, где дозволялось останавливаться еврейским купцам, здесь же появилась первая синагога. Но в 1891 году из Москвы были принудительно выселены около 30 тысяч еврейских семейств, и район стал приходить в упадок, превращаясь из некогда бойкого места в трущобы.

После революции Зарядье стало предметом интереса новой власти. В 1930-е годы началась чистка территории под строительство гигантского высотного здания Наркомтяжпрома (проект не реализован). В 1947 году началось строительство 32-этажного здания высотой 275 метров по проекту Д. Чечулина — одной из восьми планировавшихся сталинских высоток (проект не реализован). В 1967 году на этом месте была построена гостиница «Россия», по проекту того же Д. Чечулина. На момент строительства — самая большая гостиница в мире. В связи с новым строительством в начале 1960-х годов были разрушены все оставшиеся дома за исключением нескольких памятников на улице Разина (название Варварки с 1933-го по 1993 год), церкви Зачатия Анны и фрагмента китайгородской стены. Тогда же благодаря случаю обнаружили под позднейшими наслоениями палаты Старого Английского двора, памятника архитектуры XV–XVII веков, которые усилиями реставратора П. Д. Барановского были сохранены, реконструированы и превращены в музей.

В 2004 году правительство Москвы решило вернуть району исторический облик. Компания «СТ девелопмент» выиграла тендер на реконструкцию гостиницы «Россия». 1 января 2006 года гостиница была закрыта, а 29 марта того же года начались работы по ее демонтажу. В 2007 году проект был заморожен в связи с отсутствием денег на строительство.

Аркадий Сигачев, главный архитектор ООО «МАО „Среда“», участник конкурса на Зарядье

Когда я учился в МАРХИ, я гулял по старому городу и видел, какой ужас представляет собой гостиница «Россия». Поэтому сомнений в участии в конкурсе на проектирование Зарядья не было. Когда обнаружилось, что программы никакой нет, пришлось изучать историю, старые генпланы. Родилась концепция сохранения памяти. Возникла идея пробить старые переулки, разбить Зарядье на старые кварталы, чтобы сверху или при помощи бокового зрения комплекс напоминал то, что было когда-то, до «России», исторические кварталы. Естественно, что никаких высотных зданий здесь быть не должно. Когда мы в модели просматривали, куда выходят переулки, оказалось, что все виды открываются или на Кремль, или на церкви, то есть сама история здесь уже за нас поработала. Здесь центр города, поэтому нам кажется, что уместен большой сад, где люди могут отдохнуть в обеденный перерыв — рекреационная зона с функцией скорее туристической, видовой. Один квартал может быть посвящен истории района Зарядье, торговля небольшая, яблоневый сад, чтобы там был какой-то интерес и там не было скучно. Философия старого города остается.

Татьяна Тикова, директор департамента оценки и консалтинга Colliers International

Я бы говорила, что это скорее девелопмент на федеральном уровне. Ведь участок является центральной площадкой города, значимой, известной и, соответственно, должен развиваться при активном участии города. Думаю, несмотря на то что мнения профессионалов и простых жителей разошлись, будет найден проект, который удовлетворит интересам всех сторон. Я уверена, что развитие территории так или иначе будет связано с воссозданием исторических обликов, с созданием зон отдыха, культуры. Это должно стать привлекательным местом и для жителей, и для гостей столицы.

Если смотреть с точки зрения доходности, то любой коммерческий вариант (офис, торговля, гостиница, жилье) будет востребован в этом месте и даст колоссальную доходность девелоперу.

Если смотреть с точки зрения развития города, то становится понятно, что эта площадка должна развиваться более в социальном аспекте, культурном, рекреационном. А как известно, подобные проекты низкодоходны и, как правило, реализовываются с привлечением средств города или региона.

Татьяна Скоробогатова, заведущая отделом археологии Музея истории и реконструкции Москвы

Мое личное мнение — консервация каких-либо объектов там проблемна. Копали давно — одна гостиница «Россия» чего стоит! Основные раскопки велись в 1946–1947 годах и совсем недавно были повторные. Был открыт богатейший материал, вплоть до колодезных журавлей, и материал был очень объемный — наша экспозиция на 50% построена на этих раскопках. 

Конкурса я не видела, но могу сказать, что гостиница «Россия» здесь была лишняя. Там есть два чудесных сохранившихся памятника: «Палаты бояр Романовых» и «Английский двор», под них и надо подстраиваться. Специально консервировать и делать экспозицию вряд ли целесообразно, хотя опыт такой работы у нас есть на Манежной площади. Археология специфический предмет, в ней мало изобразительности, которая увлекает туристов. Но когда там будет парк или что-то еще — временную выставку сделать там необходимо.

Наталья Самовер, «Архнадзор»

Конкурс был какой-то бессмысленный. Задание было сформулировано таким образом, что было ясно: никакого серьезного продукта получить невозможно. Конкурс показал, что парки у нас проектировать не умеют. Некоторые проекты были шуточные, во всяком случае, их нельзя воспринимать по-другому. 

Кто будет писать задание на следующий конкурс — вот в чем вопрос. Те секретные сооружения, которые находятся на этой территории, не позволят участвовать всем на равных условиях в этом конкурсе, так как у нас мало проектных организаций, имеющих этот доступ. И опять возникает ощущение, что все уже предрешено.

Главный ресурс этой территории — это видовые раскрытия, причем как с нее, так и на нее. Наклонный берег является прекрасным фоном для экспонирования сохранившихся памятников Зарядья с другого берега Москвы-реки, кроме того, открывается изумительный вид на Кремль с Устьинского моста. Если там появятся две аллеи крест-накрест и круглая площадь посередине — это будет кошмар. Ведь это то, что нынешнее поколение оставит своим потомкам как визитную карточку…

Есть надежда, что секретные сооружения уже морально устарели и могут быть или снесены, или как-то приспособлены. Советская власть нам заминировала центр города — той власти уже нет, но по ее милости самые ключевые места попадают на проектирование одним и тем же организациям. При этом нет нормальной, здоровой конкуренции. Возможно, что вмешательство каких-то третьих сил в ситуацию решило бы вопрос. Например, важна позиция Мосгорнаследия в этой связи, и департамента культуры во главе с Капковым, который показал, что заинтересован в качественном результате, а и��енно его ведомству достанется парк.

Никита Кострикин, профессор МАРХИ, кафедра градостроительства

С одной стороны, это высокий берег Москвы-реки с Варваркой с ее церквями и палатами, там правильней всего сделать террасный парк. Замечательно было бы именно здесь начать осуществлять программу зеленого строительства, про которую все говорят, но которая так и не реализуется. Хочется побольше зелени на берегах Москвы-реки. У парка щадящая функция, она не требует больших транспортных потоков, как гостиница. Там на порядок меньше будет машин. Хотя проблема трафика решается не в центре, а на подходах к нему, в общей организации движения по городу.

Александр Сотин, заведующий отделом «Английское подворье» ГБУК г. Москвы «Музейное объединение „Музей Москвы“»

Как москвич я могу сказать следующее: Зарядье претерпело множество потрясений, и сейчас предоставляется редчайшая возможность воссоздать хотя бы воспоминание о том районе, сохранив его естественный рельеф, нисходящий к Москве-реке. В ландшафтном, парковом ансамбле за счет дорожек можно будет воссоздать воспоминание о том, как выглядело Зарядье, которого уже никто никогда не восстановит в прежнем виде. Потеря Зарядья — это был страшный удар эпохи сталинской реконструкции Москвы по московской истории. Планировка Зарядья была очень значимой, потому что это один из первых районов города, по Великой улице проходило войско Дмитрия Донского на Куликово поле. 

Насколько это действительно зависит от московской публики, а не от московского руководства? Не хотелось бы увидеть здесь что-то подобное гостинице «Москва». Историко-ландшафтный парк — это идеал, если мечты сбываются — то это наша мечта. Наши музеи могли бы стать замечательным обрамлением этого паркового ансамбля, а Москва получила бы одно из красивейших мест с глубоким историческим содержанием. Это очередной шанс для Москвы, который нам нельзя упустить.

Виктория Кудрявцева, архитектор, автор исследования, посвященного Зарядью, ИМАД «Стрелка», 2011

Я проводила исследование в институте «Стрелка», посвященное этой территории. В истории гостиницы «Россия» и участке земли, на котором она была расположена, меня больше всего интересовала пустота, которая преследует это место. Что отражает эта пустота? И, что более важно, в чем отличие пустоты в целом от городской пустоты? Наряду с Кремлем и местом, где стоит храм Христа Спасителя, это — очень знаковая территория с непростой судьбой. Вряд ли там возможен парк для москвичей, для мам с колясками: местного населения здесь маловато. Но туристическое место притяжения — идеальный вариант из-за близости Кремля и Красной площади. История Москвы могла бы быть в каком-то виде представлена необычном. В принципе, и для тех, кто работает в этом районе, это — вариант обеденного отдыха, да и после работы было бы приятно прогуляться.  

[mosnasledie-blog]

советская идеология сохранения наследия — как она работает сегодня

Текст Ефима Фрейдина

Это исследование — одна из работ студии «Сохранение» Института медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка». Директор темы — Рэм Колхас (партнер голландского архитектурного бюро ОМА), супервайзеры — Анастасия Смирнова (журналист, дизайнер, исследователь, сооснователь SVESMI) и Никита Токарев (архитектор, директор бюро ПАНАКОМ).

В 2010 году стартовал первый цикл обучения в институте «Стрелка», среди пяти исследовательских тем которого было заявлено «Сохранение». В рамках студии рассматривались такие аспекты сохранения культурного наследия, как экономика, идеология сохранения, проектный подход, нематериальное наследие. В течение полугода были выполнены исследования «Всемирное наследие как экономическая ценность» (Денис Леонтьев), «Потенциал российского наследия» (Анна Шевченко), «Старение современной архитектуры: эра Лужкова» (Даша Парамонова), «Дворцы пионеров» (Ольга Хохлова), «Беляево навсегда» (Куба Снопек), «(Переосмысление русского авангарда» (Тамара Мурадова), «Советская идеология сохранения. Как она работает сегодня?» (Ефим Фрейдин). Хронологически они охватывают всю историю послереволюционной российской архитектуры, предметно — значимые аспекты сферы охраны культурного и архитектурного наследия. Некоторые темы получили актуальность в процессе работы исследователей — в частности, прошлогодняя история с Дворцом пионеров.

Исследование советской идеологии сохранения наследия и оценки ее современного состояния было нацелено и на предложение решений в современной ситуации.

Предмет исследования — не официальная советская идеология, а фактически сложившаяся в силу различных обстоятельств практика, продолжившаяся и после перестройки. Генетический код идеологии сохранения наследия формировался в противоречивых условиях. Его элементами являются брошенные и забытые памятники времени в качестве предмета охраны, закрытое сообщество хранителей, резкое противостояние между чиновниками, прочими разрушителями и «населением», повышенный эмоциональный градус у защитников наследия, общественная поддержка как часть госструктуры, государство как единственный модератор процесса сохранения, целостная реставрация как предпочтительный метод, появление в списках наследия «обитаемых памятников» и неготовность с ними работать.

Одним из выводов исследования стала необходимость фигуры «медиатора», который управляет взаимодействием развития и сохранения. Цикл общественных дискуссий «Хранители», который осуществляют институт «Стрелка» и Мосгорнаследие, формирует среду, в которой такой специалист может появиться.

Сохранение vs развитие и новое строительство

Официальная система сохранения наследия в советской России была сформирована на дореволюционной базе: ее идеологи составляли самостоятельную школу реставрации и музейного дела, которая соответствовала европейскому уровню. Система создавалась как реакция на угрозу физического разрушения архитектурного наследия: в первые годы Советов дворцы, усадьбы, монастыри, взятые позднее под защиту, начали терять свои функции и значение. С другой стороны, была угроза расхищения художественных ценностей.

Принятый декрет о памятниках (1918 год) призывал к национализации наследия. Созданная система учета и охраны включала государственный уровень (Музейный отдел Главнауки Наркомпроса, Центральные государственные реставрационные мастерские того же комиссариата), региональный уровень в виде губернских музеев и общественную поддержку в форме дореволюционных сообществ (например, «Старая Москва»), отделений Бюро краеведения. Ее деятельность была успешной: велись учет, реставрация, консервация памятников на всей территории России. В середине 1920-х конструктивисты фрагментарно вторгались в историческую ткань, перестраивая здания для новейших функций, что диктовал процесс урбанизации.

В начале 1930-х годов эта система сохранения наследия была фактически демонтирована, реставрационные мастерские закрыты. Планы социалистической реконструкции демонстрировали совмещение объектов деятельности по сохранению и развитию в исторических центрах городов. Памятники прошлого стали конкурировать с не построенными еще памятниками новой эпохи.

Произошли изменения в системе принятия решений. Если в конце 1920-х подчинение Мавзолея композиции Красной площади зависело от архитектора Щусева, то к 1930-му реальность зависела от воли, высказанной в кабинете власти. Ни газетная дискуссия, ни конкурс проектов не спасли Сухареву башню в Москве. Лишь личная защита, согласно одной из легенд цеха хранителей, архитектором П. Д. Барановским собора Василия Блаженного позволила убедить правителей в его ценности.

Петр Барановский был репрессирован в 1933 году. Его взяли прямо на работе в Коломенском музее, директором которого он был, и выслали в Сибирь. Популярной версией причины ареста считается письмо Сталину в защиту храма Покрова на Рву (Василия Блаженного), который был назначен к сносу, а П.Д.Барановский, сотрудник Центральных реставрационных мастерских и Главнауки, приглашался для обмеров и документирования памятника

Реестр из 8000 памятников, успешно сформированный музейным отделом к концу 1920-х годов, потерял в 1930-м 75% пунктов списка, что отражало в первую очередь отношение государственной системы к историческому наследию. Конфликт старого и нового разрешался одинаково в пространстве и в социальной среде — через механизм репрессий.

Послевоенный период показал, что конструктивисты, которые были лишены собственного варианта будущего в 1930-е, приходят к позиции хранителей. Показательна судьба Георгия Крутикова, который в середине 1930-х сменил успешную архитектур��ую практику, начатую авангардистским дипломным проектом «Города будущего», постройками школ и других зданий, на хранительскую оппозицию авторам генерального плана 1935 года, а впоследствии стал главным инспектором по охране памятников в Москве.

Во время Великой Отечественной войны практически осуществилась угроза уничтожения наследия. Отчасти это привело к совпадению интересов реставраторов и прогрессивно настроенных властей — как только враг отступал, разрабатывались проекты реконструкции разрушенного.

Но если присмотреться к ним, то можно обнаружить территориальное разделение исторической и современной частей: Великий Новгород, Псков, даже Суздаль — тому примеры. Историческая часть консервировалась или реставрировалась согласно позиции школы 1930-х годов (отчасти романтическая интерпретация прошлого, реставрация на оптимальную эпоху, консервация, макетирование). Новые центры фрагментарно следовали сложившейся исторической структуре города. Местом решения конфликта опять становился стол архитектора.

В 1950-х вторая волна урбанизации, индустриальные проекты конфликтовали с процессом сохранения. За первые выступали прогрессивно настроенные власти, позиция второго удерживалась группой интеллигенции, которая находила отклик у некоторой критической массы граждан. При, например, заполнении водохранилищ наследие буквально стиралось с лица земли. Снос происходил кварталами и микрорайонами, которые замещались модернистской однородной средой, которая не примирялась с историческим — отживающим свой век — городом. Общественное движение, предвестниками которого стали статьи историков Д. С. Лихачева и Н. Н. Воронина в прессе, добровольческий клуб «Родина» при П. Д. Барановском, легализовалось в форме Всероссийского общества по охране памятников истории и культуры. ВООПИК становится официальным посредником между сохранением и развитием и имеет право согласования генеральных планов городов. Конфликт разрешался на строительной площадке, в кабинетах и в генеральном плане в формах «зон сноса», территориального разделения старых и новых центров городов, точечного освоения исторических частей отдельными зданиями. «Защитными» были «зоны исторической застройки», «слободы», музеи под открытым небом, в которые свозили памятники архитектуры из зон затопления.

«Комплексная реконструкция» или «регенерации» исторических центров мирили застройку прошлого и интересы нового общества со второй половины 1970-х годов. Наиболее известными стали предложения для Арбата и Рождественки в Москве.

В 1974 году в списке памятников федерального значения отчетливо было представлено наследие первой волны советской урбанизации, которое в тот момент еще эксплуатировалось, и проекты регенерации реагировали на необходимость сохранения «живого» памятника. Однако при их частичной реализации происходит фактически умерщление городской ткани: жильцы выселяются, функции меняются и замещаются другими в ущерб эволюции среды. Следующим этапом стало макетирование городской среды, частично реализованное в кварталах московского района Остоженка.

Точкой совпадения интересов в 1990-х годах на антисоветской и в то же время националистической волне стали проекты воссоздания ранее утраченных построек, в основном культового назначения. Неоднозначная практика, начатая с восстановления Казанского собора на Красной площади, причем в том измененном облике, который был утрачен при сносе 1930-х годов после раскрытия древнерусского фасада под классицистическими наслоениями, продолжилась храмом Христа Спасителя, множеством крупных и малых объектов по всей России.

Сегодня

Современная система сохранения памятников архитектуры (сформированная в советский период) включает в себя частные, государственные, международные и общественные организации. Нет иллюзий, что она вновь вдруг станет единым управленческим органом. Государство ставит объекты на охрану, фактически ограничиваясь учетом, и многолетняя задержка в наполнении «нового» реестра памятников, сворачивание списка исторических поселений сигнализируют, что оно к этой сфере интерес потеряло, как минимум — как к статье расходов.

Собственники объектов соглашаются с тем, что есть определенные условия договора — историческая застройка расположена обычно в центральной части города, ее облик или другой «предмет охраны» является ценностью не толь- ко для хозяина, но и для прохожего. За первыми словами, составляющими заученные роли — защитников ли (о количестве памятников), застройщиков ли (о задачах в миллион квадратных метров) всегда есть второй слой. Он общий — это приятие того, что есть ценность и есть развитие

[mosnasledie-blog]

девушка, дедушка, лев

текст и графика Александра Васина 

Маршрут №1, 13 км

Северный речной вокзал — Парк Дружбы — Усадьба «Ховрино» — Грачевский парк — Головинские пруды — Усадьба «Михалково» — Поселок железнодорожников — Колокольня — Водный стадион

0 км

Путешествуя по городу на велосипеде, мы можем увидеть совсем иную Москву, чем пешеходы или автомобилисты. Уникальные памятники расположены не только в историческом центре города, часто они оказываются в совершенно неподходящих для этого местах,где об их существовании порой не знают даже местные жители. Наши маршруты, рассчитанные на велосипедистов-любителей, расскажут именно о такой Москве.

1 км

Наше путешествие начинается с северо-западных окраин Москвы. Теперь это Северный административный округ, а еще в 50-х годах никакой Москвы здесь не было и на месте станции метро «Речной вокзал» стояло село Аксиньино. Если от метро мы перейдем на другую сторону Ленинградского шоссе, то окажемся в парке Северного речного вокзала (ладшафтный архитектор Т. П. Шафранский), разбитого в 1937 году одновременно с открытием канала «Москва-Волга». Нас встречает гипсовая девушка с корабликом, а главная аллея парка приводит к зданию, напоминающему пароход. Это Северный речной вокзал, построенный в 1937 году архитектором А.М.Рухлядевым 1 (Ленинградское ш., д. 51) . Знаменитое здание, запечатленное в фильмах «Волга-Волга»,«По семейным обстоятельствам» и других, ныне находится в аварийном состоянии. Фигуры рабочих и моряков осыпаются, а 24 эмалевых медальона, рассказывающие о достижениях советской промышленности, покрыты глубокими трещинами.

Прокатимся по дорожкам регулярного парка, осмотрим скульптурную группу «Спорт» (скульптор Л. Кардышев) 2 и возвратимся к шоссе, на другой стороне которого находится парк Дружбы.

Звезда Речного вокзала была когда-то покрыта уральскими самоцветами, но их растащили сороки

2 км

Парк Дружбы был открыт в 1957 году к Всемирному фестивалю молодежи и студентов. Одновременно парк служит «задним двором» Москвы, куда свозят не очень нужные памятники, в разное время подаренные городу. Впрочем, кроме унылых Рабиндраната Тагора и богатыря Манаса, здесь есть прекрасный Сервантес (скульптор А. Сола) 3 и две скульптурные композиции В.И.Мухиной,«Хлеб»и«Плодородие» 4 .

Парк расположен на месте песчаных карьеров, большая часть которых была пре- вращена в пруды — ныне любимое место отдыха окрестных жителей. В парке есть Утиный остров, регбийное поле и аллея Алисы Селезневой — 25 рябин, посаженных в 2001 году поклонниками фильма «Гостья из будущего». Через парк мы двигаемся в сторону дворца спорта «Динамо», пересекаем улицы Лавочкина и Ляпидевского и по улице Фестивальная катимся к Грачевскому парку.

5,5 км

В усадьбе «Ховрино» (Грачевке) — восемь серебряных львов. Но если мы немного отклонимся от маршрута и заедем во дворы между жилыми домами (ул. Ляпидевского, д. 6, к. 2), то встретим еще одного грачевского льва, только не серебряного, а золотого 5 .В давние советские времена комсомольцы, заселенные в новые хрущевки, приволокли его сюда для украшения детской площадки. Лев много раз перекрашивался, были попытки его украсть, но уже пожилые комсомольцы его бдительно стерегут и на зиму укрывают целлофаном.

Усадьба «Ховрино»

Золотой лев с улицы Ляпидевского

Усадьба «Ховрино» 5 (ул.Клинская, д. 2) существует с XV века и за это время успела сменить полтора десятка владельцев. Последним из них был купец Митрофан Грачев, который и дал усадьбе свою фамилию.

Грачев страстно любил играть в рулетку. Возможно, поэтому главный дом усадьбы (арх. Г. А. Кайзер по проекту Л. Н. Кекушева) так напоминает казино в Монте-Карло?

Казино в Монте-Карло (арх. Шарль Гарнье), по мотивам которого был построен главный дом усадьбы «Ховрино»

После революции в доме располагались рабфак Сельскохозяйственной академии, санаторий, военный госпиталь и, наконец, больница восстановительного лечения, за забор которой заходить, к сожалению, нельзя. Сильно урезанная территория усадьбы стала Грачевским парком, пруд засыпали, а протекающую здесь речку Лихоборку убрали в трубу.

Рядом с парком за колючей проволокой высится устрашающая недостроенная Многопрофильная химкинская больница 6 (ул. Клинская, д. 2, к. 1), место обитания сталкеров, гопников и диких собак.

Двигаясь обратно мимо обновленного храма Знамения 7 (Фестивальная ул., 77а), сворачиваем на улицу Онежская и едем до Кронштадтского бульвара, к прогулочной зоне реки Норишки. Вдоль Норишки, а потом вдоль Головинского ручья мы поднимаемся к Головинским прудам, любуясь по дороге двумя шумящими водосбросами 8 , 9 . Перед нами главный из прудов — Большой, за ним идут Малый и Верхний. Справа от прудов когда-то находилось село Головино, но мы объезжаем пруд слева, чтобы оказаться в усадьбе «Михалково».

Колокольня Казанского Головинского монастыря

9,5км

В XVIII веке усадьба «Михалково» 10 (ул. Михалковская, д. 38) принадлежала Екатерине Дашковой, изобретательнице буквы «Ё» и директору Петербургской ака- демии наук. Потом усадьба досталась Никите Панину, а затем его брату Петру Панину, покорителю Бендер и усмирителю Пугачевского бунта, которого Екатерина II называла «дерзким болтуном» и «персональным оскорбителем».

Въездные ворота усадьбы «Михалково»

Авторство усадьбы приписывается В. И. Баженову. Модный во второй половине XVIII века псевдоготический стиль (в этом стиле выстроены в Москве Петровский путевой дворец и Царицыно, в Петербурге — Чесменский дворец), соответствовал честолюбивым стремлениям графа Панина сохранить потомству память о своей победе над турками и создать подобие «фамильного замка».

Усадебного дома давно уже нет, но сохранились планировка парка, три пары въездных башен, несколько флигелей, две беседки, а также два полувысохших пруда. Здесь очень приятно кататься, а у воды можно устроить небольшой привал.

В 1860 году «Михалково» купил немец Вильгельм Иокиш, владелец прилегающей к территории усадьбы суконной фабрики. Иокиш реставрирует обветшавшую усадьбу, строит больницу, школу, жилые корпуса для служащих. Парк становится местом отдыха для рабочих, по праздникам в аллеях играет музыка. Рабочие любят Иокиша и называют его «добрым дедушкой».

Дом «доброго дедушки» Иокиша

В 1919 году товарищество «Иокиш» было национализировано и получило название «Тонкосуконная фабрика имени Петра Алексеева» (ул. Михалковская, д. 48), названная в честь знаменитого революционера.

Сейчас фабрика практически не функционирует, помещения сдаются под офисы. «Дом Иокиша» 11 , выстроенный в 1870 году, служит общежитием, сквозь грязные окна которого еще видна лепнина на потолке.

10 км

Если подняться на мост, пересекающий Окружную железную дорогу, то с левой стороны можно увидеть поселок, построенный в начале ХХ века для железнодорожников (арх. А. Н. Померанцев).

В поселок попасть непросто, но можно осмотреть «Дом с совой» 12 (пр. Черепа- новых, д. 1), в котором еще недавно находилась детская поликлиника. С другой стороны моста виден дом культуры «Железнодорожник» 13 — желтоватое здание, выстроенное в 1907 году.

«Дом с совой» в поселке железнодорожников

Возвращаемся к Головинским прудам, проезжаем через горбатый мостик, далее через парк, а потом по Кронштадтскому бульвару двигаемся в сторону станции метро «Водный стадион».

12 км

Не доезжая одного километра до метро, нам стоит завернуть направо, во дворы (Кронштадтский б-р, д. 33), где прямо среди жилых девятиэтажек стоит чудом уцелевшая колокольня Казанского Головинского монастыря , возведенная в 1911 году (арх. А. А. Латков) 14 . В 1920-х годах в монастыре было устроено общежитие для рабочих фабрики Петра Алексеева, а к концу 1970-х все здания уже были снесены.

Путешествие можно завершить у станции метро «Водный стадион». Основная цель маршрута — рассмотреть уникальные памятники, которые в ближайшем будущем могут полностью исчезнуть.

[mosnasledie-blog]

Цюрих: люди вместо пива

текст Ренаты Серебряковой

В марте нынешнего года на территории бывшего пивзавода Hurlimann начал работать отель под названием B2 Boutique — логическое дополнение открывшегося ровно год назад там же спа-центра, первого в Цюрихе.

Пивзавод занимал 6 га в центре Цюриха, в районе Энге. В 1996 году производство закрылось, но здания завода были признаны памятником промышленной архитектуры. Развивать территорию взялся крупный швейцарский девелопер PSP Swiss Property, получивший от городских властей разрешение создать на ней бизнес-квартал. Инвестиции девелопера уже достигли 370 млн евро, из них 50 млн евро пошли на отель и спа.

Исторические здания приспособили по-разному. Цех глубокой заморозки переделан в жилье — лофты; в конюшнях (то есть транспортном цехе) и разливочном цехе организованы магазины, рестораны, склады и конторы. Все реконструктивные работы контролировала городская служба охраны и реставрации памятников.

Пивоваренное дело начал в 1836 году в Фельдбахе, кантон Цюрих, сын мельника Ганс Генрих Хюрлиманн. Сам он специальных знаний не имел, а вот сына, Альберта, отправил учиться пивоварению в Баварию. Тот в 1866 году перенес производство в Энге — район Цюриха. Семья Хюрлиманн прославилась не только пивоварением, но и научными исследованиями в области биологии дрожжей.

Девелопер получил также позволение застроить территорию вокруг памятников — так появились современные офисы, в числе которых знаменитая своей дружелюбной обстановкой и дизайном европейская штаб-квартира Google. Спа-центр — не изобретение девелопера, а естественное продолжение пивного дела. В 1970-х годах пивовары случайно открыли прямо под варочным цехом, на глубине 500 м, источник минеральной воды. Ее и просто продавали под торговой маркой Aqui, и варили на ней пиво.

Сегодня она используется в лечебно-косметических целях. Термальные ванны расположили в солодовне, в подвале варочного цеха, под редкостными по красоте сводами из бутового камня — они открылись, когда была сбита штукатурка, и их решено было оставить как есть. Сделаны ванны из лиственницы — чтобы создавалось ощущение преемственности с пивоваренным прошлым.

В цюрихском районе Энге со второй половины XIX века стали располагать свои производства богатые промышленники. Там же они строили себе особняки с парками. В их числе была и семья Хюрлиманн.

А открытый бассейн подняли на крышу — к нему от ванн ведет скоростной лифт. Эта идея считалась самой спорной задумкой авторов проекта — архитекторов Маргрит Альтхаммер и Рене Хохули, но именно бассейн на крыше стал самым удачным и запоминающимся элементом всего комплекса. В первую же неделю работы спа-центр посетили 5 тыс. человек.

Между ванными и бассейном теперь находятся еще 51 обычный номер отеля и 8 номеров-сьютов. Сьюты размещены в бывшем холодильном цехе и сделаны по концепции «дом в доме» — независимые блоки помещены в открытом пространстве.

А самое радикальное изменение в конструкции здания — бетонная шахта, пронизывающая его снизу доверху. Она и отвечает за сейсмоустойчивость, и позволяет подавать естественный свет в пространство отеля.

Высота гостиничного холла — 10 метров, для его оформления был скуплен целый антикварно-букинистический магазин — 30 тыс. старинных книг расставлены на деревянных полках. А в бывшем машинном зале сохранено старинное оборудование, например, автомат по производству этикеток 1900 года.

Альтхаммер и Хохули говорят, что хотели в первую очередь добиться симбиоза прошлого и будущего, сохранить уникальный промышленный характер конструкций и интерьеров, придав им новый смысл. Проектировщики рассчитывают, что спа будут посещать 150 тыс. человек в год, а отель — 30 тыс.

[mosnasledie-blog]

Большая Никитская. Спиной к Кремлю

наблюдения Евгения Попова (Из цикла «Моя Москва»), фотографии Василий Попов

барельеф, украшающий подстанцию московского метрополитена на месте снесенного Никитского монастыря

книжная лавка напротив Московской консерватории им. Чайковского

Но я в тот день не об этом думал. А о том, что если бы сбежал от коммунистов из СССР, например, в 1980 году, в Америку, например, или еще куда, «где чисто, светло», то Москву бы, возвратившись, не сразу бы признал за свою. Здесь ведь капитализм теперь кругом, в Бога верят. В доме No1, где когда-то Роман Виктюк ухитрился поставить пьесу запрещенной тогда Людмилы Петрушевской, теперь церковь святой мученицы Татианы, где часто служит знаменитый на всю страну о. Владимир, известный мне с юных лет под именем Володя Вигилянский, сотрудник журнала «Огонёк».

Но поскольку я не отъехал в Забугорию, а прожил здесь всю свою сознательную жизнь, то внешние московские изменения прошли для меня незаметно и огорчают меня значительно меньше, чем изменения внутренние.

Ибо сильно охамел московский народ от капитализма, науки и техники. Особенно лица женского пола, которые визгливо орут в трубку мобильного телефона на общественном транспорте, сообщая городу и миру многие ненужные подробности своей растительной жизни, пиво тянут из жестяных банок в троллейбусе. Сильно меня это огорчает, равно как и то, что для художественных фильмов Москву нынче теперь снимают большей частью в Ярославле да Костроме, как поведал мне великий кинорежиссер современности Вадим Абдрашитов.

Большая Никитская — путь к Консерватории

реконструкция исторического наследия стыдливо затянута сеточкой

Церковь св. Татианы, где служит о. Владимир Вигилянский, пресс-секретарь Московской патриархии

Ведь если даже Большую Никитскую взять, которая, по всеобщим утверждениям, мало изменилось, то вот, пожалуйста, — в доме No12 на углу Газетного переулка гостиницу выстроили, где самый дешевый одноместный ночлег стоит 5400 руб., а самый дорогой (одноместный) — 15 500. Так что Америку мы уже все-таки обогнали, как о том мечтал тов. Хрущев. Но обогнали пока только по ценам. И это бы все ничего, пусть платит тот, у кого такие деньги есть, но, увы, постмодернистский стеклянный фасад сей гостиницы весьма, на мой взгляд, странен для такого заповедного района. Или вскоре тоже к нему москвичи притерпятся, как притерпелись ко многому другому в этой нашей новейшей жизни?

Ну, например, к тому, что на этой же улице, дом 19/16, под покровом, как говорится, ночи был в ночь с 18 на 19 июня сего года снесен бесстрашными бульдозеристами флигель усадьбы Глебовых-Стрешневых-Шаховских. Повозмущались, конечно, не без этого. Но угадайте даже не с трех, а с одного раза, понес ли кто-нибудь наказание за это варварское событие, получившее в народе название «Ночь длинных ковшей»? Правильно угадали, никто не понес.

Хотя и здесь можно поговорить о преемственности поколений. Отцы и деды хладнокровно разломали в 30-е годы теперь уже прошлого XX века Никитский женский монастырь, давший название Большой Никитской и существ��ваший здесь с конца XVI века до самого до социализма, а чем же внуки-то хуже (лучше)? На разоренном и намоленном месте монастыря была построена электроподстанция метрополитена, однако правильно гласит народная советская пословица, возникшая в кругах, далеких от клерикализма: «Бог не фрайер». Ибо барельеф на этом доме 7/10 (арх. Д. Фридман), знаменит на всю Москву весьма непристойным (если правильно присмотреться) изображением счастливых метростроевцев, что страшно веселило всех нас, когда мы были молодыми и гуляли по этой улице среди скуки застойного тоталитаризма. А чего, спрашивается, было веселиться от такой чепухи, как экзотический похабный ракурс советской скульптурной агитки? Но и грустить не хотелось, ведь уныние — крупный грех для православного.

памятник Наталии и Александру Пушкиным веселит голубей своими нелепыми пропорциями

Ну и на этом я свое ворчание прекращаю, буду дальше все хвалить, потому что улицу Большую Никитскую я с упомянутой шестидесятнической юности и люблю, и почитаю — учился здесь неподалеку в Московском геолого-разведочном институте им. С. Орджоникидзе, ходил через нее в Ленинскую, теперь Российскую библиотеку, где в читальном зале с 1963 по 1968 год мне, студенту, запросто выдавали те книжки, которые чуть позже дружно перекочевали в «спецхран». Например, первое издание романа Эренбурга «Хулио Хуренито» с главой «Великий инквизитор», посвященной — кому бы вы думали? Вождю мирового пролетариата В. И. Ленину посвященной, на что вождь, согласно мемуарам «Люди, годы, жизнь», нисколько не обиделся на «Лохматого», как именовал тогдашний эмигрант Володя Ульянов тогдашнего эмигранта Илюшу Эренбурга. Видите, как все сначала мирно начиналось: жили в Париже, пили красное вино, мечтали о наилучшем устройстве. Это уж потом озверели, принялись все крушить и ломать так, что отдельные индивидуумы до сих пор остановиться не могут.

И все-таки мне кажется, что самое жуткое все-таки миновало, и российское цунами 1917 года не до конца размыло наш дивный отечественный пейзаж. Ну, взять хотя бы обыкновенную московскую улицу Большая Никитская, о которой я сегодня веду речь.

стеклянный фасад весьма странен для такого заповедного района

Сколько на ней все же осталось дивных этих зданий, взор веселящих и сердце радующих. Перечислить? Так не имеет смысла, это во всех справочниках указано, стало общим местом: в доме No15 имажинист Сергей Есенин со товарищи открыл книжную лавку, желая снискать себе честное пропитание на излете военного коммунизма. А вот и Зоологический музей, дом No6, место действия ехидного сочинения Михаила Булгакова «Роковые яйца», вот дом No46, где автор, проживая на антресолях служебного помещения школы, которой заведовала его сестра, и сочинил этот свой пророческий текст о профессоре Персикове и гигантских рептилиях, которые чуть было не погубили Москву, вот газета «Гудок», располагавшаяся тогда в Хлыновском тупике — Булгаков там работал литературным правщиком и фельетоны для денежек сочинял, как это делали тогда же в «Гудке» Ильф и Петров, Бабель, Паустовский, а значительно позднее Александр Кабаков.

писатель Евгений Анатольевич Попов выпивает и закусывает на Большой Никитской

...Консерватория с загадочным и бронзовым Петром Ильичем Чайковским, загородившимся от любопытствующих ладошкой...

...Дивная церковь Малого Вознесения напротив консерватории и англиканская церковь в глубине Вознесенского переулка.

...Особняки Меньшикова, Орлова, Брюса, а в Леонтьевском переулке, около здания ИТАР-ТАСС, выстроенного в 1976 году, особняк великого Константина Станиславского, куда советское правительство бережно поместило маэстро в далеком 1921 году...

...Театр имени Маяковского, который теперь снова становится модным московским местом, потому что туда пришел недавно новый главный режиссер, всемирно известный Миндаугас Карбаускис, «Геликон-опера», театр Марка Розовского на месте бывшего кинотеатра Повторного фильма и легендарной шашлычной «Казбек», Клуб писателей, Еврейский культурный центр, размещенный в особняке бывшего комсомольского культурного центра, о котором среди окрестных обывателей ходили темные слухи о якобы творящихся там партийно-сексуальных оргиях... Много еще чего интересного, занятного и поучительного есть на Большой Никитской улице, но я свое это затянувшееся перечисление прекращаю, потому что, честное слово, лучше самому разок по этой улице пройтись, чем читать эти мои (или чьи угодно) заметки. Ведь здесь что ни дом, то история — и в прямом, и в переносном смысле. В храме преподобного Феодора Студита, дом No29, генералиссимус Суворов на клиросе пел, в церкви Вознесения Господня в Сторожах, у Никитских Ворот («Большое Вознесение») Александр Сергеевич Пушкин венчался с Натальей Николаевной Гончаровой, и прожили-то потом, бедные, вместе всего лишь неполных шесть лет, в доме No26 помещался крепостной театр генерал-майора Позднякова, который и сам не чурался во время спектаклей и маскарадов переодеться то в индуса, то в индейца. Ведь это чуть ли не о нем писал в «Горе от ума» Грибоедов:

«...Сам толст, его артисты — тощи.

На бале, помните?

Открыли мы вдвоем

За ширмами в одной

Из комнат посекретней...

Сидел там человек и щелкал соловьем

Певец зимой погоды летней...»

Да что там дома, здесь и с памятниками творятся чудеса. Бронзовый Алексей Толстой, «красный граф», которому поэт Юрий Кублановский посвятил свои нелицеприятные строки, удивительно полюбился местным голубям и бомжам, памятник-фонтан «Наталья и Александр», подаренный скульпторами Бургановыми москвичам в 2006 году, ежедневно веселит их своими нелепыми пропорциям, а вокруг памятника Клименту Аркадьевичу Тимирязеву, неизвестно по какому случаю поставленному именно на площади Никитских Ворот, вообще соткалась легенда. Якобы во время фашистского авианалета на Москву во время Второй мировой войны взрывная волна аккуратно перенесла памятник через Большую Никитскую, где он и встал ровно, прямо, на том же постаменте, но глядя в совершенно противоположную сторону, чем это было задумано скульптором Меркуровым и архитектором Осиповым. С легкой руки Булгакова, что ли, иль Маяковского, но местные жители до сих пор упорно именуют памятник «Тимерзяевым».

...Гулять по этой улице, заговаривать со старожилами, которых, слава Богу, пока еще не всех выселили на окраины столицы, а то и вообще за кольцевую дорогу расползшейся гигантской Москвы, что может быть питательнее для души, поучительнее для ума?

Перекусить, выпить водочки в одном из бесчисленных пищевых заведений Большой Никитской — уютных кафешек, рюмочных, ресторанчиков — что может быть полезнее для организма, уставшего от напора, ритмов, бешенства и сумасшествия свалившегося нам на голову XXI века?

Думаю, что самый главный урок, который каждый желающий может получить здесь, заключается лишь в том, что жизнь во всей нашей стране, в том числе и на Большой Никитской улице, была, есть и будет, какие бы гримасы лик этой жизни ни искажали, что «жизнь опять побеждает неизвестным образом», как некогда выразился ленинградец Даниил Хармс, не имеющий ровным счетом никакого отношения ни к Большой Никитской, ни к нынешним «питерским», наполнившим Москву...

[mosnasledie-blog]

Нельзя любить то, с чем не знаком

Александр Кибовский, Министр Правительства Москвы, руководитель Департамента культурного наследия города Москвы

1. Знание истории первый и важнейший шаг к сохранению памятника. Если общество не знает ценности своей культуры, то работа по сохранению зданий и их реставрации становится не сложной, а просто бессмысленной. И даже абсурдной. Зачем сохранять то, о чем никто все равно ничего не знает?

2.  Нельзя любить то, с чем не знаком.

3. Когда люди не интересуются историей и, соответственно, не понимают ценности охраняемого, они не понимают и смысла запретительных мер, придуманных для охраны памятников. Для них эти меры — вроде пугала, обойти которое — чисто техническая и отнюдь не сложная задача.

4. Конституционная обязанность каждого российского гражданина беречь памятники — пустая обязаловка, если общество в них не заинтересовано.

5. Так что первая ступень на пути к сохранению — заинтересовать. Просвещение делает из безразличного общества — неравнодушное. А когда общество неравнодушно к материальной культуре прошлого, сохранение становится простой задачей, вполне естественной.

6. Кризис бессмыслицы — преодолевается.

7. О популяризации московского наследия много говорилось и прежде, но тогда стиль изложения отдавал казенщиной и серостью, с одной стороны, и официозом и пафосностью — с другой. Получался беспомощный и несвежий продукт, который едва ли мог интересовать здравомыслящего человека.

"Насильное обучение не может быть твердым, но то, что с радостью и веселием входит, крепко западает в души внимающим" Св. Василий Великий (ок. 330–379)

8. Безразличие, невежество и социальные процессы девяностых годов привели к логичному финалу: город полон людей, которым он не дорог. И вовсе не потому, что они плохие, злые или бессовестные, а просто потому, что Москва им чужда, непонятна и незнакома.

9. Немногие москвичи могут относиться к историческим ценностям Москвы с должным вниманием и заботой.

10. Популяризация московских памятников должна стать концептуально иной — интересным знакомством, содержательным разговором на неформальном языке, ярким и свежим впечатлением.

11. Цель нашей работы — формирование гуманной и комфортной городской среды, в которой приоритетное сохранение прошлого могло бы гармонично сочетаться с новыми современными городскими пространствами.

12. Просвещение делает невозможным хамское и безответственное отношение к старой Москве, ее архитектуре.

[mosnasledie-blog]

Эксперимент на людях

текст Марии Трошиной, фотографии Ивана Скорикова

В 1923 году товариществу был выделен земельный участок под застройку между селом Всехсвятским и станцией Серебряный Бор Московской Окружной железной дороги на месте Большой Всехсвятской рощи, пострадавшей от урагана 1911 года.

Первоначальный проект планировки города-сада (арх. Н. Марковников) — классическая гипподамова система, однако после привлечения В. Веснина проект был изменен в пользу так называемой свободной планировки, в основе которой были теория восприятия пространства, разработанная П. Флоренским, и другие идеи, возникшие в стенах ВХУТЕМАСа.

В проектировании поселка приняли участие братья Веснины, З. Розенфельд, Н. Марковников, Н. Дюрнбаум, Н. Колли, И. Кондаков, А. Семилетов. Каждый их них разрабатывал коттедж на одну-две семьи. При строительстве домов использовались новые материалы, передовые инженерные технологии. Здесь впервые был применены фибролит и конструкция фундамента в виде бетонной чаши с особой вентиляционной системой.

Первоначально было спроектировано три типа семейных домов: бревенчатые дома в стиле русского зодчества, каркасно-засыпные и кирпичные с мансардами. Проектировались и дома на четыре (арх. Марковников) и шесть квартир (арх. Дюрнбаум). Образцовый дом на две семьи (арх. Марковников) был перевезен сюда с первой Всероссийской сельскохозяйственной выставки 1923 года. Дом по проекту Н. Колли был облицован розовым туфом для проверки возможности камня перед использованием в здании Центросоюза.

угол Сурикова и Брюллова

Уникальная составляющая поселка — система его озеленения, специально разработанная дендрологами: на улице Брюллова — красные клены, на улице Шишкина — ясени, Сурикова — липы, Поленова — американские клены с тополем альба.

Окончательно поселок был заселен к 1931 году; тогда был проведен водопровод (чугунный, действует до сих пор), телефон, электричество, появился «коллективный член» — 82 рабочих завода «Изолятор». В начале 1930-х годов 50% территории изъяли для строительства многоэтажных домов для работников НКВД (из 18 до наших дней дошли два дома), котель- ную и клуб. В 1936–1937 годах на месте сквера между улицами Верещагина, Серова и Крамского построен роддом, на улице Шишкина — детский сад.

Роддом появился еще до войны

В 1937 году управление поселком передается жилищно-коммунальной службе райисполкома: кооператив был ликвидирован, дома уплотнили, превратив в коммуналки. Тогда же репрессировали многих жителей.

В 1937 году появилась вилла-крепость художника А. Герасимова, в 1947-м — несколько многосемейных домов «по американскому проекту» З. Розенфельда и типовая четырёхэтажка.

Во время войны 22 июля 1941 года и 30 декабря 1941 года два коттеджа на улицах Сурикова и Брюллова были разрушены.

В 1979 году усилиями общественности поселок принят на государственную охрану как памятник градостроительства. В 1989 году жители добились восстановления самоуправления, а в 1991 году — передачи на баланс жилых и части нежилых строений. В 1998 году создан музей поселка.

С 2002 года «Сокол» входит в международную коалицию «Хабитат» — не- правительственную организацию по проблемам среды обитания.

За последние 20 лет многое было утрачено в результате сноса и перестройки зданий. В тридцати зданиях поселка первоначальная планировка была изменена, вот адреса утрат: улица Алабяна, 8а, Брюллова, 7, Вереща- гина, 12, 14, 24, Врубеля, 11, Кипренского, 8, 10, Сурикова, 6, 8, 11, 12, 13, 14, 20, Шишкина, 5, Поленова, 4, 5, 16, 17, Саврасова, 4, 7, 11, Серова, 3, Левита- на, 10, 16, 22, Малый Песчаный переулок, 7, 9, 13.

Генрих Абрамович Силин

Расскажите, давно ли вы живете в поселке и как вам здесь живется?

Я здесь 35 лет всего живу, женился, жена с родителями здесь жила, и я сюда переехал. А у жены здесь пятое поколение проживает. Я коренной москвич, но жил в разных местах: и в коммунальной квартире случилось пожить, и в отдельной. Совершенно другое дело — жить в отдельном доме. Здесь жить и интересней и сложнее. Сложнее, потому что образ жизни ближе к сельской местности — газовое отопление, колонка — то трубы где-то лопаются, то газовые колонки выходят из строя. А интересней потому, что здесь большое хозяйство, а самое главное — сад. Никто здесь клубнику и землянику, конечно, не выращивает — почва безобразная, в московском воздухе дряни всякой много, но кусты, деревья, цветы все выращивают. По весне все цветет, а по осени и яблони и груши свои — это, конечно класс. Все лето цветочки, а кроме того, детям здесь здорово в любом возрасте. Дети мои и классом и школой собирались, и внуки по любому поводу большими компаниями. Это важно, что они не по подъездам ходят, а у нас в саду сидят. Сад для нас — это часть квартиры. Да и попасть можно в него только через дом, с улицы в сад не попадешь. И то, что здесь ребятня собирается, это все равно что дома. Качели есть, соревнования устраиваем, малышей на тачке катаю — они визжат от восторга.

Вы переделывали дом под себя?

Дом мы практически не переделывали, но немного пришлось, семья разрасталась — сделали второй туалет, вторую ванную, отдельный вход пришлось сделать.

Поменялся ли ваш образ жизни, когда вы сюда переехали?

Стало меньше времени для развлечений, для себя. Понадобилось много времени для дома, для сада, для семьи. Конечно, в городской квартире намного проще жить. Дом обязывает всех быть вместе. Не было бы дома — жили бы все в разных квартирах, редко виделись. Дети, которые живут в городских квартирах, все равно считают, что это их дом. И стараются селиться где-то рядом, что бы можно было приходить — все тянутся сюда. Это как гнездо, вылетел, полетал и обратно вернулся...

Во многих домах поселка сохраняются печи

голландская печь

по одной из версий, название «Сокол» поселок получил от района «Сокольники», где сначала собирались выделить землю

Любовь и Анна

живут в многоквартирных домах рядом с поселком

Мы живем в соседнем с поселком доме и гуляем с детьми, потому что здесь спокойно и практически не слышно городского шума. Место замечательное: живешь в центре Москвы вроде, и такой деревенский оазис посреди домов. Мы здесь гуляли и раньше, когда деток еще не было. С местными мы общаемся—здесь мамочки гуляют, да и не только с ними. Хорошо, что здесь есть детская площадка благоустроенная: когда дети вырастут, играть на ней будут.

Вы наблюдаете какие-нибудь изменения в поселке?

Да, дома всё улучшаются, расширяются, богатеют. Не все, конечно. Состав местных жителей меняется. Благосостояние отдельных граждан заметно улучшается. Замки растут. Летом, когда мы здесь гуляли, непрерывно была одна сплошная стройка с большими заборами, работа с техникой, шум — это немножечко неприятно, но в остальном все нормально. Все равно нам очень повезло, потому что у многих и этого нет, а у нас под боком настоящая деревня.

Есть ли что-то , что вам не нравится?

Здесь нет лавочек и туалета. Машины ездят — это для детей не очень хорошо, но машины в Москве везде. Раньше была беседка большая, где сидели люди, а теперь нет, на ее месте пусто. Потом вдруг в июле лавочка появилась с надписью «Поселку Сокол». Наверное, местный житель поставил, а может быть, кто-то, кто здесь отдыхал и кому здесь очень понравилось.

при каждом доме был предусмотрен палисадник и придомовый участок

Екатерина Александровна

работает в приемном отделении роддома

Я здесь уже пять лет работаю. Работа обычная. Рожают. К нам со всей Москвы рожениц везут, поступают отовсюду, а не только из поселка. Я даже сказать не смогу, сколько точно здесь из поселка было поступивших за последнее время, мы же здесь посменно работаем.

А для вас имеет значение, что роддом в поселке находится?

Для меня нет никакой разницы, это такая же часть Москвы, как и другие, я же не гуляю по поселку. Сажусь на общественный транспорт и еду на работу. Это тем, кто здесь живет, наверное, есть разница.

А вы знаете, что поселок охраняется государством, как памятник культуры?

Нет, я не знала, спасибо, что сказали, — это для меня это открытие. Может быть, те, кто здесь давно работает, врачи наши, лучше знают об этом и могут что-то рассказать, а я, к сожалению, ничего добавить не могу.

Павел Сергеевич Павлинов

историк искусства

Я занимаюсь историей поселка уже больше десяти лет, когда поступил в МГУ на искусствоведение, возник интерес к истории архитектуры и, конечно, к истории поселка.

Каково современное состояние поселка?

Очень беспокоит судьба поселка — за последние 20 лет утрачена большая часть по- селка, около четверти построек исторических снесено и заменено новоделами. Беспокоит не только само появление этих новоделов, а то, что новые сооружения гигантских размеров, они не вписываются в общую градостроительную идею поселка, что портит целые кварталы. В поселке было все организовано на сопоставлении объемов и деталей и композиционных частей. Были придуманы отдельные кварталы, в том числе с участием Щусева и Весниных, которые планировали компенсационное расположение домов. На примере начала улицы Шишкина или в начале улицы Сурикова можно увидеть, как утрата одного или двух домов и замена их более крупными объемами сразу влечет распадение целостности ансамбля.

Но многое ведь осталось не измененным?

Здесь сохраняется особенная атмосфера, сохраняется негородское ощущение, особая жизнь, но, к сожалению, она тоже уходит. Город наползает, а хотелось бы, чтобы поселок сохранялся близко к первозданному. Этот проект интересен именно как градостроительный опыт, который мог бы использоваться и в планировке современных поселков. Этот опыт уже использовался в Академгородке и в Городке имени Павлова под Питером, но в целом не получил распространения. В нашей стране, особенно в 1960-х, стремление к типизации и удешевлению производства преобладало, а об эстетической стороне думали гораздо меньше.

А в чем особенности градостроительства?

Изначально проектировалась традиционная планировка улиц, пересекающихся под прямыми углами, но затем мой прадед, Павел Яковлевич Павлинов, один из основателей поселка, привлек сюда Весниных, и тогда появилась новая концепция. Некоторые дома заглублялись вглубь, какие-то, наоборот, выносились на красную линию, улицы получили хитрый излом. Здесь такие вещи учитывались, о которых современные архитекторы даже представления не имеют. Был не только свой подход к каждому дому: оконные переплеты, террасы, крыльца, но и просчитывалось окружение: единая система заборов с единым рисунком по всему поселку, система посадок.

Получается, что охранный статус поселку не очень помогает, если это изменяется?

Очень важно, что поселок имеет его. В постановке на охрану памятников значительный вклад внес мой дед, Петр Павлович Павлинов. В 1970-х он собирал подписи не только жителей поселка, но и известных людей, и только через несколько лет, после ежегодных толстых писем с подписями, его поставили на охрану как градостроительный памятник истории регионального уровня. А памятник достоин федерального уровня, может быть тогда он был бы более защищенным. К сожалению, часто новые люди не понимают значения и ценности поселка, а это очень обидно и досадно.

Для вас поселок больше дом или культурная ценность?

Конечно, я чувствую родственную связь с домом и поселком. Как житель я особенно остро чувствую все изменения последнего времени. Но надо понимать, что здесь вложены усилия и идеи огромного количества людей. С точки зрения культурного наследия — сколько здесь было событий, связанных с историей, наукой и культурой России... Не хочется это все потерять.

трубы на крышах носят декоративный характер

Сергей Павлович Кирпичев

зоолог, орнитолог

Давно вы здесь живете?

Мне 80 лет. Я здесь всю жизнь. Правда, каждые полгода провожу на станции рядом с Байкалом. Я впервые начал разведение глухарей в неволе. Доместификация диких животных — это моя разработка, уникальная, во всем мире такого нет. Прямо в поселке, при доме, у меня была ферма как модель разведения животных в неволе. И были случаи, когда мои птицы странствовали по поселку. Отец мой — известный военный художник. Автор серии рисунков к «Малой земле», он, собственно, и дал идею написания книги.

Есть ли интересные факты, связанные с вашим домом?

Во время войны бомба упала рядом. Накат был метрах в трех от места, где мы сидели. Это было 22 июля 1941, первый налет на город. Михаил Шолохов часто бывал в доме, он тогда совсем молодой был, а у нас жила Анна Грудская, первый его литературный редактор.

А кто здесь сначала жил?

Наша семья. Деда моего звали Яков Никанорович Кирпичев, он самое первое вооруженное восстание в России поднимал, с Лениным общался, работал в Наркомземе. Так вот он входил с состав правления поселка с самого начала, и дом этот построил. У них мечта была, чтоб такие дома были по всей России, а здесь самый первый, вроде как для отработки возможностей. Потому и проектировали такие архитекторы выдающиеся. А сейчас такое уродство понастроили!

Вы участвуете в судьбе поселка?

А как же! Покушения на поселок у нас все время были. И на моей памяти их несколько. Ликвидацию поселка здесь, как ни странно, хотел провести «Борода» — атомщик Курчатов, сразу после войны. Пошел он к Сталину. Сталин сказал: «Подготовьте постановление». Мы об этом узнали, и я побежал в Московское управление недвижимого имущества и нашел там постановление Совнаркома с подписью Ленина об организации поселка. Курчатов кричал и рвал на себе бороду, но сделать ничего не мог. Сталину не могли дать на подпись такой документ. Потом мы боролись против высокого дома при Н. Подгорном, но проиграли, вот он теперь торчит. А сейчас постоянно боремся против сноса, против этих коробок убогих новых.

дом по проекту Н. Марковникова

некоторые дома стали образцами для застройки наукоградов в Сибири и Ленинградской области

Александр Кирпичев

биолог, архитектор

Есть проблемы с эксплуатацией дома, которому почти 90 лет?

Стены живут. Особых сложностей нет с ремонтом, сами все делаем, правление помогает. Особенности есть свои: при отделке применялась известковая штукатурка с мелкодисперсной пробкой: она и звукоизоляции помогает, и высокоэкологичная, по сравнению с современным цементом. Наш дом каркасно-насыпной, выдержал бомбардировку. Был бы кирпич, весь потрескался бы. Полы деревянные. Здесь употреблялась вологодская сосна, мелкослоистая, без сучков почти. Столярка вся родная. Капремонт надо делать, но столярку бы не хотелось менять: она очень органична и по пропорциям, и по материалу. Такие вот горбатики, как на оригинальных рамах, больше не делают. На кухне широкие доски половые, 60 мм шириной — я их сам реставрировал.

Сколько поколений здесь уже живет?

Нас здесь пятое поколение, когда организовали поселок моему прадеду лет уже 45 было. Дед здесь вырос, отец мой. Я здесь родился, сын мой родился здесь, и даже моя жена, которая жила в другом районе Москвы, в нашем роддоме родилась.

Не было желания уехать?

Единственно, когда семья покидала дом, — в эвакуацию, тогда многие семьи уезжали. Я не представляю, как можно уезжать отсюда, это невозможно. Уезжать отсюда — это какие то осо- бые причины должны быть, поветрие какое-то. Деньги нужны, но бросать дом, переезжать в квартиру не хочется. Вот некоторые говорят — у вас старый дом, надо его разрушить, построить новый. Но дом утвердился на этой земле. Здесь песчаные почвы, фундамент не двигается, сделан из известковых блоков. А новые дома, когда строят, врываются в глубину, а это уже совсем другая бетонная история, а мы живем в дереве и в экологически чистой штукатурке.

Вы стараетесь все сохранять?

Конечно. Вот печка наша кухонная, на ней готовили, треснула во время бомбежки. Здесь была система связанная и отопление тут же шло. Дровяная колонка стояла на кухне, после войны газовое отопление поставили. С коммуникациями здесь все в порядке, еще изначально делалось на совесть — трубы, я сохранил у себя кусок, были отделаны внутри стекловидной массой, поэтому прослужили долго, не ржавели, практически вечные были, а где-то в 1990-х сменили подвод воды, и трубы поменяли, и вода стала хуже, из другого источника, видимо. А в прихожей еще одна печка, на ней и заслонки все сохранились чугунные. Печки все можно затопить, у меня и дровянник есть, никто не знает как будет, а вдруг газ перекроют.

Ольга

местный житель

Я здесь живу, и здесь родилась, в роддоме на нашей улице. И в школу здесь ходила. Мне здесь очень нравится. Я люблю цветы сажать в саду — с апреля по октябрь все свободное время этому посвящаю. Не могу сравнить жизнь в доме с городской жизнью, я всю жизнь здесь живу, опыта проживания в квартире нет. Когда бываю в гостях у друзей в Москве, понимаю, что разница есть: лифт шумит, машины ездят под окнами. Работаю я далеко, в научно-исследовательском институте, езжу на работу на метро «в город», как у нас здесь говорят.

Вы общаетесь с соседями?

Конечно, мы обмениваемся цветочками. Урожаем обмениваемся — они нам яблоки, мы им огурцы. Мы же здесь все вместе выросли, даже если кто-то приходит к нам в поселок — замуж выходят или женятся, они вливаются в эту среду, становятся нашими друзьями. Есть семьи, в которых пятое-шестое поколение живут здесь.

Многое ли сохранилось со времени строительства дома?

Практически всё. У нас котел отопительный на кухне стоит еще самый первый и работает, а многие сменили уже не один раз, голландские печки действующие, но мы ими не пользуемся, а одну разобрали очень давно.

18 мая 1935 года над поселком произошло крушение самолета- гиганта «Максим Горький», части которого упали на жилые дома. Все, кто был на борту, погибли. Среди жителей «Сокола» жертв не было

Галина Дмитриевна Аристова

заведующая музеем, председатель совета ветеранов поселка

Живется нам хорошо, живем в отдельных домах — все есть. Сейчас крышу крою. У нас шестое поколение живет в одном доме, вы можете себе представить! У нас участок есть, в моем доме 160 м, шесть комнат, всем места хватает, терраса летняя. Просто семья семье рознь. Жить большой семьей — это великое искусство, не каждый сможет. Когда поселок начинался, каждый дом строился «под себя» — в нашей семье было трое детей. Вверху была комната для дочери и сыновей, кабинет, столовая и спальня. И планировка часто делалась в расчете на то, как семья будет использовать дом. Ориентация окон спальни и других комнат рассчитыва- лась. Была и комната маленькая для прислуги при кухне — в то время у многих были люди, которые помогали по хозяйству. Деньги за дом платились немалые, потому и устраивали все внутри по своему вкусу. Мой дед был сподвижник Ленина, партиец. Это был строительный кооператив, и самое первое самоуправление у нас в поселке было. До 1937 года, тогда всех уплотняли, и к нам подселили — коммуналка настоящая была.

Вы что-то переделывали в доме для удобства?

Котел отопительный из кухни перенесли в подсобное помещение. Во многих домах сохранились «голландки», у нас нет, мы давно разобрали. А в общем сохраняем как было, перепланировку не делали.

Как проходит жизнь поселка?

Праздники у нас здесь для всех, и 9 Мая, и Новый год, приходят из соседних больших домов. Один из жителей поселка Александр Тетерин — у него цирк свой — здесь устраивает представления. Однажды его медведица Глашка убежала—по поселку бегала, но ее никто не боялся — все знали, чья она. Приезжайте к нам весной, когда здесь все цветет. У нас здесь сирень шикарная. А осенью здесь все разноцветное — породы деревьев специально так под- бирались. В нашем музее можно увидеть и историю поселка, и кто здесь жил, и цветы какие мы выращиваем. У нас даже деталь крыла самолета «Максим Горький» есть, обломками при катастрофе 1935 года весь поселок усыпан был.

ул. Врубеля

Сергей Сергеевич Церевитинов

ведущий научный сотрудник Троицкого института термоядерных и инновационных исследований

Я здесь живу с 1931. Родился на Бауманской возле Елоховской, а когда мне был месяц, я переехал сюда. В конце улицы стояли два коттеджа на месте четырехэтажного дома — там мы и жили. 30 декабря 1941 между этими коттеджами упала бомба, весом ни много ни мало—одна тонна. И после этого наша семья стала путешествовать по поселку. Сначала мы неделю жили у деда на улице Саврасова, а потом в доме, который оставили жители, уехавшие в эвакуацию. Мы долго туда не могли пробраться, ключи нам дали, а дверь входная не открывалась, оказалось, что воду не спустили из труб, а зимой она лопнула, и дом был заполнен по пояс льдом. Дверь пришлось сломать, а потом долго выколачивать этот лед. На перетаскивание вещей из разбомбленного дома нам дали всего час, потом приехали саперы разбирать дом и к вечеру все бревна и доски сожгли. Здесь следы от войны остались: вот, к примеру, на одной стороне улицы деревьев нет, потому что здесь совершил экстренную посадку штурмовик «Ил-2», сшиб деревья, уткнулся в елку и летчики живы остались.

Как удалось сохранить поселок в течение стольких лет?

Сюда вселялись разные люди и все жили одной семьей. Был свой детский сад, своя столовая. Когда поселок создавался, это была далекая окраина Москвы, таких поселков планировалось много. Поселок сохранялся за счет единства жителей, все участвовали в хозяйственной жизни института — мой дед, к примеру, будучи заведующим кафедрами трех институтов, приезжал домой, отдыхал и шел на работы, к примеру, по устройству тротуаров - в те времена были дощатые тротуары. Все участвовали в организации зеленого убранства. Все деревья сажались по определенному градостроительному плану. Выводили новые сорта — среди жи- телей были профессора Тимирязевской академии. Они помогали приобретать редкие семена: каштаны, пробковое дерево. В 1950-е приехал председатель Моссовета, взял у нас деревья, понравились они ему, посадили их на Советской площади, но они там не выжили.

Какую роль играет охрана памятников?

В советское время нас это защищало от сноса. Уже после войны возникла угроза: землю хотели забрать для постройки многоквартирных домов — треть поселка бы снесли. В 1936 году две девчонки-студентки отбили прокладку трамвайной линии, и таких случаев было много. Сами жители капитальное строительство не вели, а уехать из поселка и поселиться в нем можно было только по обмену. Все изменилось после перестройки, но самоуправление нам удалось возродить и отстоять.

А как сейчас обстоит дело?

Большинство новых жильцов не участвует в общественной жизни. А что касается до- мов, то по идее они не имеют права перестраивать и даже изменять материалы, а тем более сносить. В 1980-е приезжали из Охраны памятников, и если ты хотел крышу переделать, то должны были быть те же размеры, те же материалы, что и прежде. Сейчас те, кто строиться хочет, обязаны представить проект реконструкции дома в совет. Мы требуем, чтобы не увеличивалось пятно застройки, не изменялся фасад дома. Если до перестройки мы говорили свое последнее слово, то теперь только согласуем, а окончательное решение выносит Охрана памятников. Бывает так, что происходит увеличение полезной площади раз в десять. В лучшем случае дом сохраняет силуэт, но сделан в других материалах.

Как вам удается совмещать работу и хозяйство поселка?

Раньше все совмещали, а теперь есть правление и люди работают только здесь. Проблема в том, что теперь молодежь очень трудно привлечь, они работают на нескольких работах, а поддерживать поселок надо.

прошлогодний новодел на углу Сурикова и Шишкина

Юлия Николаевна Точкина

работает в паспортном столе

У нас в поселке свое хозяйство, сейчас здесь живет 425 человек, 112 домов. К сожалению, один дом сгорел недавно.

Вам нравится ваш дом?

У меня домик небольшой, одноэтажный сруб 70 метров всего общей площади. Сейчас, конечно, никто таких маленьких домиков не строит. Были печки — одну мы разобрали. Так с ней намучились, что другие разбирать не стали. Стены деревянные, потом обои по сухой штукатурке. Все примитивное — но меня все устраивает. Терраска у нас небольшая на сад выходит. Многие перестраивают, но снаружи стараются сохранить.

Садик мы держим и огород небольшой, сажаем огурцы и зелень. Особенного разнообразия не посадишь: у нас песок кругом, потому и улицы рядом называются Песчаными. Сирень цветет, есть яблоня, почти ровесница дома — ей лет 80. Все соседи друг друга знаем, и новых жильцов, и старожилов, конечно.

А дом, в котором музей находится, тоже жилым был?

В том доме, где сейчас музей и правление, семья жила, но очень давно. До войны, наверное, еще. Потом был детский сад, Пищевой институт, лаборатория. У нас несколько таких до- мов: при постановке на охрану нам отдали на баланс нежилые помещения, но с условием, что нас снимают с городского бюджета. Никто поселку не помогал и не помогает — реставрация проходит за наш счет: за счет сдачи нежилых помещений в аренду. Основные нежилые помещения мы используем для обслуживания поселка: мастерские, управление. Ежегодно своими силами к 9 Мая выпускаем газету «Голос Сокола», 350 экземпляров, посвященных жизни и истории поселка. Мы помним всех, кто здесь жил, и стараемся сберечь это для потомков.

[mosnasledie-blog]

Уничтоженные посмертно

текст Элиши Зинде, графика Елены Новоселовой

Отношение к кладбищам — отражение господствующей в обществе морали. В СССР кладбища легко превращались в парки отдыха, и никому не казалось кощунственным играть в футбол, жарить шашлыки и кататься на лыжах над могилами. Вполне приемлемо было мостить мостовые надгробными памятниками дворян, купцов, мещан, генералов, деятелей «буржуазной» культуры. Заодно с памятью, историей и культурой уничтожалась и мораль.

7 декабря 1918 года был обнародован декрет Совнаркома РСФСР «О кладбищах и похоронах», предусматривавший переход всех кладбищ и похоронного дела в ведение местных Советов народных депутатов. Десятилетие спустя оказалось, что новому хозяину нужно не все имущество.

1. Алексеевский монастырь

Алексеевский монастырь располагался между нынешними Верхней Красносельской улицей, Вторым Красносельским переулком и железной дорогой. Ориентиром может служить здание Всероссийского научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии, частично стоящее «на костях», — как и многие соседние дома. Если двигаться по Второму Красносельскому и пересечь Третье транспортное кольцо, то можно обнаружить два скверика. Под ними — гробы и кости.

Монастырь часто называли Стародевичьим — он был самым старым женским монастырем столицы и несколько раз менял местонахождение: до переезда в Красное Село, например, находился там, где теперь храм Христа Спасителя. Бок о бок стояли на нем многочисленные часовни-склепы, на которых были написаны известные на всю империю фамилии. Абрикосовы (кондитерские изделия). Алексее- вы (хлопок, шерсть, золотоканительная фабрика, чей директор более известен под театральным псевдонимом Станиславский — но его могила на Новодевичьем). Пер- ловы (кто не знает «чайный дом» на Мясницкой? Это дом Перловых). Шустовы (владельцы лучших коньячных заводов империи, в том числе Ереванского). Оловянишниковы (колокола, церковная утварь). Здесь же нашли покой московские оберполицмейстеры — Н. И. Огарев и снятый с должности за давку на Ходынке А. А. Власовский, издатель «Московских ведомостей» М. Н. Катков, основатель Народного университета А. Л. Шанявский, писатель А. ��. Вельтман, художник И. М. Прянишников, Ф. Ф. Вигель — мемуарист, приятель Пушкина.

Кладбище окончательно ликвидировали к концу 1930-х. Гранит — на стройку, металл — в переплавку, остальное сровняли с землей.

2. Андроников монастырь

В советское время на территории Спасо-Андроникова (Андроньевского) монастыря в Рогожской слободе располагались и концлагерь МЧК, и колония для беспризорников, и квартиры рабочих завода «Серп и молот», и структуры Наркомата обороны, и Музей древнерусского искусства имени Андрея Рублева — последний действует и сейчас. За это время уничтожена колокольня монастыря и некрополь. Железные ограды потихоньку растащили, а для малолеток на кладбищенской территории расчистили место под футбольное поле.

Кто был там захоронен? Воины, погибшие в Отечественную войну 1812 года, в том числе на Бородинском поле. Родственники царицы Евдокии Лопухиной. Основатель российского театра Федор Волков (памятник в его честь установлен, скорее всего, не там, где находилась могила). От фамильной усыпальницы князей Трубецких сохранился лишь памятник работы И. П. Витали, но и его в 1924 году перевезли в музей архитектуры в Донском монастыре. Меценат Павел Григорьевич Демидов (из знаменитой династии промышленников), чьи коллекции легли в основу Зоологического музея МГУ и Государственного геологического музея имени Вернадского.

 3. Даниловский монастырь

Судьба Свято-Данилова (Даниловского) монастыря в чем-то похожа на судьбу Андроникова. В 1930 году Даниловский монастырь был закрыт и перепрофили- рован в приемник-распределитель НКВД для детей «врагов народа». Большая часть монастырских зданий сохранилась, уничтожены только колокольня и — правиль- но! — погост.

Некрополь Даниловского монастыря — во всех дореволюционных путеводителях: тут покоились представители княжеских родов Барятинские, Волконские, Вяземские, Голицыны, Львовы, Мещерские, Путятины, Урусовы. Тут нашли последний приют видные купцы и промышленники Бабкины (суконные фабрики), Захаровы (крупнейшие производители кирпича на северо-западе России), Куманины (один из старейших купеческих родов Москвы), Овчинниковы (ведущая ювелирная фирма России) и Хлебниковы (конкуренты Овчинниковых).

Широкая публика приходила на кладбище, чтобы посмотреть в первую очередь на могилы Гоголя и славянофилов (А. С. Хомякова, Д. А. Валуева, Ю. Ф. Самарина, А. И. Кошелева, Ю. И. Венелина, князя В. А. Черкасского). Здесь же находились могилы поэта Николая Михайловича Языкова, пианиста-виртуоза Н. Г. Рубинштейна, художника-передвижника В. Г. Перова.

Кладбище ликвидировано в 1931 году, некоторые захоронения перенесли. Николай Васильевич Гоголь, супруги Хомяковы, Языков, Рубинштейн, Валуев и князья Черкасские перезахоронены на Новодевичьем, Перов — в Донском монастыре.

4. Никольский единоверческий монастырь

Созданный в середине XIX века Никольский единоверческий монастырь закрыт в 1923 году. На его территории поселились рабочие завода «Радио», рукописи и иконы были отправлены в государственные музеи и картинные галереи. Храм святого Николая Чудотворца был разделен на две части, которые в разные годы были во владении разных общин.

От братского кладбища монастыря сохранилась одна могила — некой Александры Ивановны Александровой. Возможно, потому что в 1872 году эту Александру привлекали к дознанию по обвинению в организации подпольного кружка и ведении шифрованной переписки.

5 Новоспасский монастырь Старейший монастырь

Москвы — Новоспасский — был перенесен из Кремля в сторону Крутицкого холма в конце XV века. В годы советской власти в зданиях монастыря размещались: Ново- спасский исправительно-трудовой лагерь (одной из заключенных была дочь Льва Толстого Александра), Главное управление местами заключения, главный архив НКВД, вытрезвитель, мебельная фабрика, завод монументальной скульптуры, объединение «Союзреставрация», ВНИИ реставрации и проч.

Монастырское кладбище ликвидировано в 1927–1930 годах. Сохранились лишь захоронения в Спасо-Преображенском соборе, главном храме обители. Там по- коятся многие представители дома Романовых, в том числе Роман Юрьевич Захарьин, отец первой жены Ивана Грозного, мать и дочь царя Михаила Федоровича, убитые в правление Годунова братья и отец патриарха Филарета. Не уцелели могилы за пределами х��ама. Здесь покоилась инокиня Досифея, вошедшая в историю под именем, которое она сама придумала, — княжна Тараканова. Еще — Иерей Петр Гаврилов, не сказавший солдатам наполеоновской армии, где спрятаны монастырские сокровища (на его надгробии было выбито — «Здесь скромно погребен служитель алтаря, герой, вкусивший смерть — за веру, за царя»). Декабрист Павел Титов, герой русско-турецкой войны 1828–1829 годов. Художник-портретист Федор Рокотов.

6. Покровский монастырь

Покровский монастырь у Покровской (Абельмановской) заставы основан в 1635 году, кладбище еще старше. Сначала монастырь был мужским, потом миссионер- ским, в 1920 году закрыт, в 1994 году — восстановлен как женский.

В 1926 году разрушили колокольню, в 1934 году — снесли часть стен, чтобы превратить территорию бывшего монастырского кладбища в парк культуры и отдыха при клубе имени Бухарина.

Некрополь Покровского монастыря был самым большим монастырским некрополем Мо- сквы, занимая площадь 5,4 га (в Даниловом и Симоновом — по 2,1 га, в Новоспасском — 3,5 га).

На кладбище было около 20 захоронений членов семьи чайных магнатов Боткиных, в том числе основателя династии Петра Кононовича, его сыновей Николая (Гоголь, общавшийся с ним в Риме, называл его «добрым малым») и Дмитрия, известного коллекционера живописи. Рядом располагалась семейная усыпальница фабрикантов и меценатов Хлудовых. Тут же похоронили Петра Ивановича Щукина, купца, основателя Щукинского музея (коллекция ныне поделена между Государственным музеем Востока и Историческим музеем). Здесь была могила епископа Дионисия (Дмитрия Хитрова) — создателя алфавита и грамматики якутского языка, автора первого перевода Евангелия на якутский.

Футбольное поле, яма для прыжков, два теннисных корта, эстрада.

7. Симонов монастырь

Симонов монастырь (улица Восточная, 4, метро «Автозаводская»), согласно житию Сергия Радонежского, основан учеником преподобного Сергия Феодором. После Куликовской битвы на монастырском погосте были захоронены воины-иноки Александр Пересвет и Родион Ослябя. Уничтожение Симонова монастыря, последний храм которого был закрыт в 1929 году, началось годом раньше с кладбища. Потом была разобрана колокольня, взорван Успенский собор, разрушены церкви Александра Свирского, Никольская и Спасская, разобрана большая часть стены с башнями.

На их месте появился дворец культуры Пролетарского района (ныне ДК ЗИЛа) с прилегающим к нему парком, жилье для рабочих, трансформаторная станция, всякие учреждения.

На монастырском кладбище были похоронены: Сергей Тимофеевич Аксаков (его супруга Ольга, сыновья Константин и Михаил, дочери Вера, Надежда и Любовь), ав- тор истории Симонова монастыря В. В. Пассек, композитор Анатолий Алябьев (в фамильном склепе), поэт Д. В. Веневитинов, отставной полковник артиллерии Н. Л. Пушкин (дядя поэта), генерал-майор Н. Л. Гартунг (муж старшей дочери Пушкина), фабрикант и библиофил А. П. Бахрушин, театральный критик А. Н. Баженов. Здесь были фамильные усыпальницы Татищевых, Энгельгардтов, Бутурлиных. Некоторые посетители кладбища пытались отыскать могилу, которой там никогда не было, — «бедной Лизы» Карамзина.

На Новодевичьем кладбище перезахоронили С.Т. и К.С. Аксаковых и Веневитинова. Их первые могилы — где-то глубоко под полом ДК.

При ликвидации трамвайного маршрута No12, который шел по Восточной улице, вместе с рельсами рабочие извлекали остатки могильных камней.

8. Скорбященский монастырь

История Всех Скорбящих Радости (Скорбященского) монастыря, что на улице Новослободской, дом 58, не очень длинна. Созданный в конце XIX века в усадьбе княгини А.В. Голицыной, монастырь был упразднен в 1918 году, потом в нем расквартировали кавалерийские части, уничтожили большую часть построек и сровняли с землей кладбище. На нем, в частности, были похоронены — историк Д. И. Иловайский, публицист В.А. Грингмут (один из идеологов черносотенного движения, но это тоже история страны, к тому же надгробие рисовал В. М. Васнецов), адвокат Ф. Н. Плевако.

Того, что сделано, — не исправить. Главное — и не повторять.

[mosnasledie-blog]

Фабрика красок

Понятие «творческая личность» сейчас никак не ассоциируется с промышленным производством — в крайнем случае можно представить себе промышленного дизайнера, создателя удачных оболочек для технических начинок. Но 140 лет назад было совершенно по-иному, и самым творческим занятием была именно разработка новых технических устройств. Замечу, что сегодня бесхитростная утилитарная внешность старинной техники воспринимается как художественный образ, и даже — как совершенный дизайн.

Шведский изобретатель и промышленник Карл Хельге Пальмкранц, скончавшийся от желудочного кровотечения в характерном возрасте гения, 37 лет, тем не менее успел сделать несколько замечательных изобретений. Он придумал собственную систему автоматического оружия, был автором оригинальных по конструкции сеялок и некоторых других сельскохозяйственных машин. Незадолго до смерти он основал компанию, H.Palmcrantz & Co., которая изобретенную им технику выпускала.

Спрос на шведскую технику и тогда был высоким, производство быстро росло, и компания H. Palmcrantz & Co. В 1887 году, уже после смерти основателя приобрела две трети стокгольмского района Лёвхольмен. Уже через два года на этом месте появились здоровенные заводские корпуса, где делали сеялки, комбайны и велосипеды.

В начале прошлого века машиностроение захирело, и промышленное пространство было приобретено компанией Wilhelm Becker — она выпускала сначала только красители, а затем занялась еще и мыловарением, и производством целлюлозы. До 1970-х годов дело было успешным, затем пришло в упадок, и к началу 1990-х годов бывший промышленный район являл собой картину глубокого запустения.

Примерно в этот момент у Шведской ассоциации архитекторов созрела необходимость в обширном пространстве для современного искусства. Совместно с компанией Wilhelm Becker архитекторы образовали некоммерческую организацию Färgfabriken (фабрика красителей в переводе со шведского) — ей досталось одно из самых старых про- мышленных зданий, где, в соответствии с названием, производились красители.

В 1995 году Färgfabriken была открыта после реконструкции и стала функционировать как центр современного искусства и дизайна. Типичная для шведской культуры открытость и стремление к новизне позволили создать один из ведущих европейских центров художественной мысли, не ограничивающий себя в жанрах: тут могут происходить и выставки, и архитектурные конкурсы, и семинары, посвященные проблемам городского развития, и даже свадьбы — для этого есть Färgfabriken Kafe.

За время жизни Färgfabriken как арт-площадки Лёвхольмен поменял собственника — последние пять лет бывшим промышленным районом владеет крупнейший шведский застройщик Skanska. Но это никак не повлияло на работу Färgfabriken. Сегодня это крупнейший в Европе центр современного искусства, архитектуры и урбанизма с яркой выставочной программой и привычкой приглашать самых интересных и радикальных кураторов.

[mosnasledie-blog]

Гнездо архитекторов

текст Марии Трошиной, фотографии Ивана Скорикова

В комплекс зданий МАРХИ на Рождественке входят несколько зданий, имеющих общий адрес Рождественка, 11.

В 1793 году большую часть владений купила И. И. Бекетова и отдала половину своему пасынку, известному издателю П. П. Бекетову. В 1809 году усадьба была приобретена государственной казной для московского отделения Императорской Медико-хирургической академии, а в 1843–1845 годах участок был передан клиникам Московского университета. Главное здание было капитально перестроено: перепланированы внутренние помещения боковых крыльев (все три этажа заняли палаты для больных, анфиладная система сменилась коридорной), фасады лишились лепного декора, ко- ринфский ордер колонного портика сменился более скромным ионическим. После перевода клиник на Девичье Поле в 1890 году участок был разделён: его часть, обращённая на Неглинную (территория усадебного сада, не имевшая построек), отошла Московской конторе Государственного банка. Часть владения, на которой располагались усадебные здания — главный дом, два симметричных флигеля и хозяйственные постройки, оказалась в распоряжении Строгановского училища с Художественно-промышленным музеем. По проекту С.У. Соловьева были значительно изменены как интерьеры, так и внешний облик здания. Именно в это время здание получило нынешний фасад «дворца искусств» — классицистический портик разобрали, окна были растесаны, появились керамические панно по ренессансным мотивам. Реконструкция была частично выполнена на деньги, вырученные от продажи П.М. и С.М. Третьяковыми части усадьбы, обращённой к Кузнецкому Мосту.

На углу Рождественки и Сандуновского переулка появился новый трёхэтажный корпус в духе академического неоренессанса, в котором разместились канцелярия и квартиры служащих Строгановского училища, а также московский Совет торговли и мануфактур (арх. С.У. Соловьев).

Левый флигель, оказавшийся на границе участка, был сохранён и реконструирован Ф. О. Шехтелем в 1904 году для размещения ткацкой мастерской и магазина Строгановского училища.

В 1914 году по проекту А. В. Кузнецова к северу от главного здания был возведен пятиэтажный корпус из монолитного железобетона — первое здание такого типа в Москве. Во время Первой мировой войны здесь размещался госпиталь московского кредитного общества великой княгини Елизаветы Федоровны.

После революции комплекс был отдан 2-м Государственным свободным государственным художественным мастерским (СГХМ), реорганизованным в 1920 году во ВХУТЕМАС (с 1927 года ВХУТЕИН). В дальнейшем (1930 год) на его базе был организован Архитектурный институт, который размещается здесь до настоящего времени.

В новом («кузнецовском») корпусе с 1935 по 1978 годы размещалось Министерство высшего образования, затем здание было полностью передано МАРХИ.

  Александр Александрович Цыбайкин, доцент кафедры жилых зданий МАРХИ, архитектор 

Вы помните, как вы в первый раз попали в МАРХИ, про свои ощущения? Это было очень дав- но, я учился в техникуме, и мой друг притащил меня в мастерские, где сидела зарождающаяся кафедра дизайна, сидели люди, олицетворявшие остатки хиппи, сильно джинсовые, волосатые. Они творили какие-то чудовищные вещи, как мне тогда казалось. Они расплавляли гипс, пластилин и потом чистые подрамники этим заляпывали. Я был поражен. На следующий день я вернулся — долго бродил здесь и заплутал в этих кабинетах и коридорах, везде были раз- вешены проекты.

Когда вы стали понимать ценность этого здания как памятника архитектуры? Когда я поступил в институт, в конце первого курса для выставки в Венеции мне пришлось делать фасады главного здания один к двум для биеннале. Нас была целая группа. Это была последняя выставка при Советском Союзе. Макет был 6 на 6 м. Поэтому помимо эстетического фасад произвел на меня впечатление трудовое.

Для вас важно, что это здание — памятник архитектуры? Для меня прежде всего это какая-то большая часть жизни. И люди, конечно, без людей никак нельзя. И очень важно само это место — вся эта история, которая связана со зданием, с его интерьерами, с тем, что здесь творилось.

А что раньше здесь творилось? Если покопаться в истории, то, например, это здание не горело, когда был пожар наполеоновской Москвы, так как французы охраняли весь квартал на Кузнецком мосту — здесь были французские магазины. Они здесь квартировали: на втором этаже стояли лавки, на лавке спал Дюма-отец, а под лавкой спал Стендаль. Позже в Красном зале, когда в доме расположилась медицинская академия, был анатомический театр. Там реза- ли трупы, и сюда приходил Чехов. Откуда вы все это знаете? Когда давно находишься в одном месте, то начинаешь интересоваться. А что вы можете сказать о Кузнецовском корпусе? Это первое в Москве монолитное железобетонное здание. Это был новаторский проект, потому что Кузнецов был новатором. А по стилю оно уникально тем, что сделано на грани между модерном и конструктивизмом. Для меня этот корпус связан с реконструкцией пятого этажа, так как я участвовал в ней вместе со своим руководителем, Некрасовым Андреем Борисовичем, главным архитектором проекта. И как вам работалось с памятником? Интересно было проектировать и работать, потому что здание не только историческое, в общем-то, — когда здание строилось, оно было новатор- ским. А значит, проектируя в нем что-то новое, надо не столько подделываться под старину, сколько олицетворять дух этого здания, что оно на шаг впереди в плане строительных и архитектурных приемов.

  Кирилл Асс, архитектор и художник, почасовой преподаватель

Я маленький был, когда впервые сюда попал, была выставка в Белом зале — отец, наверное, меня сюда привел, мне не очень понравилось: конторка такая.

Ощущение места меняется, когда здесь живешь. Одно дело гений места в 1990-е годы и теперь — это разное. Когда мы учились, были места, которые были особенно дороги: подвал, где был тир, винтовые лестницы смешные, которые сейчас обрублены кусками, подвал под библиотекой. Мы не знали, как какой корпус назывался, мы просто по ним шастали — и все. Загадочные места старого дворца — это привлекало. А дальше — Рождественский бульвар, Рождественский монастырь — это была загородная жизнь, где мы проводили немало времени. Там были художественные кафедры — рисунка, живописи, к примеру, какие-то люди жили в кельях, жизнь своя была, солнце светило ярче и вино стоило дешевле.

Как-то влияло на ваше пребывание здесь то, что это памятник архитектуры? Здание влияет, конечно, но совсем другими путями, не такими, как ожидаешь. Важно, что арочные проемы, важно, что шахты лестниц огромные, важно, что в Красном зале была советская мебель, стулья, в которых очень уютно сиделось. 

Это важные детали, которые откладываются в голове и чему-то учат. Ремонт все несколь- ко оевроремонтил, но советский стиль зеленых стен мне был как-то теплее. Это тоже было отвратительно, но менее отвратительно, чем эта безликая штукатурка, которая к тому же разваливается на глазах.

Для вас важно, что институт находится в старых стенах с историей? Стены отличные. Стена метровой толщины — это совершенно другой разговор про архитектуру. Чувствуешь мясо этой жизни. Очень важно, что здание принадлежит живописи, ваянию и зодчеству. На нем это написа- но большими буквами. Это то, что всасывается через кожу, то, что нужно ощущать, что нельзя взять и инсталлировать. Это целая плеяда легендарных преподавателей, и они принадлежат этому месту, их трудно представить вне его. И это не только в моей голове, это у нескольких поколений так. Редко какое высшее учебное заведение в Москве прожило на одном месте так долго. И то, что это архитектурный институт, эту укорененность архитектуры повышает.

А в вашей преподавательской практике здание помогает вам? Мы давали задания своим студентам — как сделать здание более удобным мелкими средствами, обмеры делаем — это очень телесная такая жизнь, связанная со здешними пространствами. Сейчас помещения выглядят до крайности неэффективными, и это очень важно, потому что архитектура не должна быть эффективной, она вообще не про это. Если смотреть на все внимательно, то это хорошо учит тому, как должна выглядеть и существовать архитектура. Поучительная история: особняк, превращенный в учебное заведение! И ничего: был особняком — стал учебным заведением.

Это удобно? Оно приспособлено для такой жизни? Любая функция умещается в любое помещение. Всё, что касается удобства , от людей зависит, от того, как люди свою жизнь организовывают, а не от того, как пространство само по себе существует.

Студенты с энтузиазмом относятся к изучению собственного дома? Конечно, это гораздо наглядней для них. Открывается, у кого куда глаза смотрят, кто что замечает. Половину людей спросить, они не заметят, что здесь двери есть на лестницу. С преподавательской точки зре- ния важно учить их видеть, учить их архитектурному вниманию.

  Сергей Кулев, работает в службе техподдержки

Я саппорт — занимаюсь тем, что чиню компьютеры, работаю здесь три или четыре года.

Что ты знаешь про здания, где работаешь? Я про историю МАРХИ знаю немного. В нашем третьем корпусе были какие-то лечебные заведения, лежали раненые солдаты. Тут ВХУТЕМАС раньше заведовал. Наше здание очень старое, но части комплекса строились в разное время.

Как живется в этом зданиии и есть какие-то особенности? Ну вот ремонт делали — у нас не очень видно, потому что до нас очередь не дошла. Фасады соседнего здания обновили, теперь к нам подбираются — учебные аудитории на верхних этажах уже переехали: там работы идут. Я часто хожу по институту — сколько здесь людей, столько здесь интернета, так что я везде хожу, по всем корпусам. Когда начали делать ремонт нашего флигеля, то забаррикадировали, закрыли коридор в соседний корпус — больше там ходить нельзя, приходится ходить через двор или через столовку.

Самому интересно полазить, посмотреть? Где можно ходить, там, конечно, ходили. А так некогда.

Удобно ли работать в памятнике архитектуры, есть ли какие то сложности из-за этого? Ездить мне сюда удобно — центр города. Для меня важна работа — я здесь работаю, а что для меня еще может быть важно? Чтоб вода была, розетки на месте были. Как историческая ценность, это, наверное, важно кому-то, они этим и занимаются. Есть вот музей, есть галерея.

А ты был в музее МАРХИ? Ну конечно был. И в галерее ВХУТЕМАСа был.Там про Мухину были выставки, по поводу «Рабочего и колхозницы». Я ходил и смотрел.

А на макеты в музее обращал внимание? Зашел, посмотрел, там много экспонатов вхутемасовских. Увидел, оценил — из пластилина какие-то штуки слеплены. Я тут видел много макетов по институту, но я же их не делаю, но они прикольные, потому что прикольные.

  Студентки второго курса

Вам нравится здание, в котором вы учитесь?

Ангелина:  Да, я попала сюда в первый раз в день открытых дверей. Я из другого города. Мне здесь понравилось. Здание очень понравилось, архитектура.

Катя: На самом деле здесь очень атмосферно, стены на себе многое несут и многое помнят. Много лет его заполняли люди, преподаватели, сколько поколений архитекторов здесь воспиталось! Это место очень положительное.

То, что это памятник архитектуры,— это для вас что-нибудь значит?

Катя: МАРХИ — это среда, люди в первую очередь, здание напитывается этой энергетикой, эмоциями и разговорами. Какая она будет, зависит и от нас. МАРХИ — собрание чудесных людей под одной крышей. Это важно.

Что нибудь знаете про историю этого здания?

Женя: Это была огромная усадьба Воронцова. Она простиралась до реки Неглинной, потом реку закатали в трубы, были огромные сады, потом здание было и госпиталем, и принадлежало Строгановскому училищу, у нас вот в наследство печка осталась, петроградская. Нам про историю дома на дне открытых дверей рассказывали, на первое сентября, потом были поползновения в музей. Там потрясающие макеты реконструкции! Можно узнать, как все выглядело: про огромное подкупольное пространство напротив Красного зала, про то, что лестницы по-другому были устроены... А знаете ли вы, что здесь есть остатки палат XVIII века, вы их видели?

Женя: Нет, нас не пускают в подвал.

Татьяна Шулика, доцент кафедры дизайна архитектурной среды, 20 лет работает в МАРХИ

МАРХИ расположен в памятнике архитектуры — как это помогает вам в работе? Когда я училась в МАРХИ, мне по жребию попалась работа по истории дома, но тему пришлось сменить, так найти какие-то материалы в библиотеке в то время невозможно было. Много позже после работы в «Моспроекте» я вернулась в МАРХИ — работать ассистентом Александра Ермолаева, и мы занимались со студентами разработкой проекта реконструкции института. Еще раньше мы со студентами вместо типового клуба делали клуб МАРХИ. Затем была реконструкция официальная, когда открыли корбюзианскую, как мы ее называем, колонну на третьем этаже. Была и реконструкция кафедры, которую делали своими руками, а затем реконструкция с привлечением средств, официальная.

Интересно, что когда Кузнецов строил этот корпус, в нашем помещении были бани, буквально в этой комнате. Здесь мыли раненых — я это по плану этажей вычислила сама. Вот так вот смешно — бани. И тут вот за стенкой есть вода, то есть когда делали реконструкцию, то здесь что-то обнаружили.

Мы-то считаем, поскольку мы кафедра средовая, что этот комплекс, его историю надо изучать студентам как первый проект, потому что здесь можно объяснять, как устроена архитектура. Если бы мы делали реконструкцию, то открыли бы больше конструктивных и материальных узлов. У нас сейчас кладка открыта, и это приятно, но открыта несколько декоративно, а можно сделать более по-сегодняшнему. Но спасибо, что так сделали — это уже много. Уже можно привлекать эти фрагменты и объяснять судентам, почему это хорошо.

Насколько эта историческая архитектура подходит для современного учебного процесса? Идеально подходит, если бы его использовали по назначению. В кузнецовском корпусе огромные классы с прекрасными большими витражами, в них хорошо творческими вещами заниматься, а сейчас это маленькие комнатушки, в которых в основном административные помещения. Для того чтобы сделать нормальную реконструкцию, надо заниматься всерьез только этим, это надо жизнь отдать! Или преподавать — или реконструкцией заниматься... Мы вносим свой вклад тем, что плотно работаем с музеем МАРХИ, проводим обмеры, помогаем с выставками.

Ксюша, студентка 3 курса

Вы что-нибудь знаете про здание, в котором учитесь? Ну, боюсь ошибиться. Мне кажется, я мало что могу сказать. Этот объект охраняется, потому что это архитектурное наследие Москвы. Из истории знаю, что здесь были архитектурные школы и художественные училища, а изначально оно принадлежало Воронцову.

Вы как-то ощущаете, что это памятник архитектуры? Это видно внутри — интерьер здесь необычный. И эмоционально ощущается — если бы это здание было современной постройки, то наверное, я училась бы по-другому. Корпуса совершенно разные, по-разному ощущаются. Вот парадная лестница основного здания — здесь зеркало, потолки высокие, ступени чугунные. И лестница в новом корпусе мне тоже нравится — просторно и свежо, много окон, остекление.

Мне здесь нравится учиться — местоположение хорошее и здание прекрасное. Здесь комфортно, хотя здание, и не предназначалось для учебы изначально, но здесь очень хорошо. Может, не хватает аудиторий или что-то не приспособлено, но это все можно улучшить.

  Сергей Георгиевич Снежко, профессор кафедры рисунка

Вы здесь уже 35 лет, многое ли изменилось с тех пор? Здание выглядело лучше, когда я впер- вые попал сюда, потому что все стены были завешены проектами, сохранившимися со времен Императорского Строгановского училища, гипсовые обломы были — фрагменты античных храмов в натуральную величину плюс лучшие проекты всех курсов, а сейчас загадочные графики, планы эвакуации. Тогда не было такого неживого, мертвого пространства — все создавало правильную атмосферу. Вокруг полно было забегаловок, где встречались студенты разных художественных вузов — балетного, Щепкинского, Консерватории, и здесь было приятно общаться. Фонтан давно не работает. Его профессор Мельчаков нарисовал, но труба проржавела и все, хотя в принципе можно было бы его запустить. Подвальный этаж у нас раскопан — тут же усадьба Артемия Волынского оказалась. Здесь культурный слой в два метра с XVIII века.

А что значит для вас Кузнецовский корпус? При советской власти мы его не видели — там сидело Министерство высшего образования. А вообще, изначально это же мастерские Строгановского училища. Там наверху оранжерея была, лошадь белая там была, говорят, которую рисовали. Там занимались орнаментами — это одна из тем основных в Строгановке была. Врубель преподавал: приходил с букетом цветов, как рассказывают, и говорил: «Изобретаем орнамент на тему этих цветов», ну все пыхтели, не могли ничего, а он выдавал прям здесь серию орнаментальных мотивов.

Для вас важно, что это памятник архитектуры, его история? Да, важно, и вот почему. Пре- емственность культурных традиций — проблема номер один в российской культуре. Отсутствие этой преемственности приводит к деградации. Уровень студентов снижается с каждым годом, общая атмосфера нарушается. Архитектура превратилась из искусства в бизнес, в прагматизм. И стены обязаны быть, ведь это влияет на уровень образования и культуры, они воспитывают сами по себе. Вот Академия художеств в Петербурге — это атмосфера, потому что там преемственность не прерывалась. А что касается института, то это не единственное место, связанное с его историей. МАРХИ 25 лет занимал часть Рождественского монастыря. Наша кафедра сидела в церкви Николы в Звонарях. И представляете, когда отдали комплекс церкви — монахини произвели очистку, там оказалась над левой алтарной частью хорошая академическая копия ивановского «Явления Христа народу». Мы обалдели: столько лет рядом были и не знали.

Как вы думаете, может быть, стоит законсервировать здание, раз это памятник? Ни в коем случае. Совершенно необходимо, чтобы дом жил, и все могли это видеть, чтобы история продолжалась и творилась дальше.

[mosnasledie-blog]

Колонны и пилястры. 

Матвей Казаков родился в 1738 году в Москве. Учился у Василия Баженова, а потом сносил и перестраивал его дворец в усадьбе Царицыно. Казаков никогда не был за границей, но как-то освоил современные ему мировые тренды. Был в Москве нарасхват — строил очень много. Узнав о пожаре Москвы при нашествии французов в 1812 году, умер — в Рязани, где находился в эвакуации. Евграф Тюрин, с большой вероятностью, учился у Матвея Казакова в Экспедиции кремлевских строений.

фотографии — Саша Мановцева

[mosnasledie-blog]

Внуки Арбата

Самая протяженная пешеходная улица Москвы — давно уже не самая привлекательная как для москвичей, так и для гостей города. Чтобы что-то изменить на Арбате к лучшему, сегодня нужно, как и раньше, немного оглянуться назад.

Проходя мимо

Как так получилось, что в Москве, с ее перенаселенностью, пробками, недостатком пешеходных улиц, нам редко хочется пройтись по Арбату? По Старому Арбату. Когда вы там последний раз были? Советуете ли ее гостям столицы? Или отправляете их первым делом в «Гараж», на «Стрелку», на «Винзавод»? Что случилось? Ведь именно Арбат был специально обустроен для того, чтобы там можно было перевести дух от мегаполиса, ощутить другой ритм жизни — без общественного транспорта, зато с брусчаткой, с обилием книжных магазинов, с атмосферой бесконечно воспроизводимого вернисажа, с лавочками и фонарями. 

 Именно здесь в 80-е годы была осуществлена благородная попытка замедлить время, остановить то, о чем писал Булат Окуджава: «Арбата больше нет: растаял, словно свеченька, весь вытек, будто реченька; осталась только Сретенка. Ах, Сретенка, Сретенка, ты хоть не спеши: надо, чтоб хоть что-нибудь осталось для души!» Конечно, поэт имел в виду не конкретную улицу, а весь район, присущий ему неторопливый уклад, ауру интеллигентности, арбатские дворики и переулки — все то, что было разрушено вдруг объявившимся вероломным тезкой, Новым Арбатом. 

Было время, когда по Арбату водили экскурсии, когда сюда в обязательном порядке устремлялись иностранцы, причем не только купить сувениры, но и просто пройтись, увидеть фрагмент старой Москвы, разнообразие исторических фасадов... Арбат становился образцом для подражания: именно с него скопированы пешеходные улицы в Нижнем Новгороде, Твери, Тамбове, других городах. 

Москва пешеходная

Арбат и сейчас — самая протяженная пешеходная улица Москвы. Их, кстати, в столице — всего семь в пределах Садового кольца, включая крохотные переулки типа Климентовского (между Большой Ордынкой и Пятницкой), оккупированного ларьками и фастфудом, или Столешникова, приобретшего (в отличие даже от соседнего Кузнецкого Моста) лоск благодаря бутикам дорогой одежды, часов и ювелирных украшений. Причем Арбат очень удобен для прогулок (и их главной современной составляющей — шопинга): улица начинается и заканчивается станциями метро. Но как раз из москвичей что-либо покупать сюда мало кто спешит, и это при том, что проходимость улицы считается очень высокой, специалисты ее оценивают порядка 20 тысяч человек в час: этим, кстати, объясняется и одна из самых высоких арендных ставок по Москве.

«Ничего удивительного,— считает директор управления реализацией  «Калинка-реалти» Алена Бригаднова. — Главные арендаторы на Арбате — магазины и рестораны средней руки для не очень требовательной туристической публики. В принципе это стандартная ситуация для подобного рода улиц, похожая ситуация и в Неаполе, и в Барселоне. К тому же надо учитывать, что Москва не туристический город, и Арбат — закономерное порождение нашей индустрии гостеприимства. Лично я избегаю этой улицы и своим гостям обычно не советую». 

Я же всякий раз, когда по делам оказываюсь в районе Смоленской площади, предпочитаю пешую прогулку по Арбату в сторону метро «Арбатская». Иду, надеясь, что там что-нибудь изменилось. Увы, почти ничего нового. 

Вернулись букинисты, однако смотрятся они довольно жалко: теперь это не магазины, где в юности я проводил часы, а лотки посреди улицы с более чем посредственным выбором книг. В остальном все по-старому: безобразные вывески, редкие невзрачные музыканты, испоганенные яркой штукатуркой фасады, а то и новые исполины, вроде громоздкого, сурового здания главного офиса ТНК-BP, нагло выдвинувшегося вперед из ряда исторических соседей. 

Здесь можно запросто оказаться внутри самых непредсказуемых вертепов мелкой коммерции. Как-то мне нужно было сделать фотографию на документы: в одном из арбатских переулков я попал в душный флигель, где фотомастерская совмещалась с парикмахерской и маникюрным салоном, а также лавкой по продаже поддельных смартфонов и «элитных подарков», там же изготовлялись ключи и визитки. 

Полузакрашенная «стена Цоя» — то еще недоразумение: поклонники, проводившие здесь ночи напролет 20 лет назад, давно уже выросли, а новые толком и не появились: место смотрится просто грязным пятном. 

Музей-квартира Пушкина, где поэт прожил первые месяцы семейной жизни с Натальей Гончаровой, или не так давно открытый музей-квартира символиста-мистика Андрея Белого с любопытнейшим собранием артефактов, — грустные напоминания об интелигентском прошлом этой улицы: кажется, теперь там не бывает посетителей, несмотря на десятки тысяч проходящих по этой улице людей. 

Главное ощущение от Арбата — бесхозность, брошенность на откуп хозяевам с самыми непредсказуемыми запросами: нет даже намека на архитектурную или урбанистическую цельность. Неудивительно, что сюда не спешат продвинутые рестораторы, и даже в смысле элитности жилья эта улица сдает позиции.

«Ресторан — это легкий жанр, — говорит главный редактор журнала Chef Наталья Савинская. — А на Арбате этой легкости, элегантности нет. Сейчас у него образ замшелого местного Монмартра, абсолютно неживого музейного пространства, и «стена Цоя» не способствует позитивному восприятию. Что там делать людям, которые знают, что такое нормальные европейские рестораны, они вряд ли готовы пробираться к ним сквозь хиромантов и бомжеватого вида менестрелей».  Риэлтор Алена Бригаднова придерживается подобного суждения: «Никто особенно и раньше не рвался на Арбат, а сегодня многие клиенты оттуда бегут: бескультурье, бомжи в подъездах, уличные музыканты — все это отталкивает. Но наверно, это закономерно с точки зрения развития города».

Однако план архитекторов, взявшихся в 80-е годы превратить Арбат в образцовую пешеходную улицу, где можно было бы уловить атмосферу старой, даже дореволюционной Москвы, был грандиозным. 

Идеальная улица

Зловещая аура «Детей Арбата», улицы повышенной бдительности НКВД, по которой в 1930–50-е годы проходила кремлевская трасса, рассеялась над Арбатом не сразу после смерти Сталина. Новый Арбат был проложен в 1960 году, а уже в «брежневское время», в 1974 году архитекторы Алексей Гутнов и Зоя Харитонова стали работать над превращением Арбата в пешеходную улицу. Это был очень прогрессивный проект (как и многое другое в советской архитектуре конца 60–70-х годов), в духе последних мировых тенденций к функциональным урбанистическим решениям. Решено было не просто убрать движение, но еще и вернуть Арбату исторический облик: выложить брусчаткой, отреставрировать фасады, подсветить фонарями в старинном стиле. К 1979 году проект был готов, а в 1985 году завершена первая очередь реконструкции Арбата, и она производила впечатление.

«Мы сделали внимательный анализ цветового решения фасадов, ведь до этого их просто красили из пульверизатора ровным желтым цветом, — вспоминает Зоя Харитонова. — С каждым домом мы работали отдельно, нашли природные цвета и оттенки, в нашей коллекции вообще отсутствовал белый цвет. Первые этажи были окрашены более интенсивно, верхние — более расслабленно, а детали — более светлые. Вся улица стала переливаться будто перламутровая. Мы использовали московскую керамзитовую штукатурку, это уникальная технология, секреты которой знали лишь старые маляры, их мы и привлекли к работе, они работали кисточками, которые я сама покупала». Для мощения были разработаны кирпичики специальной формы и цвета, их укладывали основательно, со знанием дела: вместо гарантийных пяти лет брусчатка на Арбате пролежала двадцать пять. «Тогда мы разработали технологию укладки, чтобы она не разваливалась со временем. Само мощение было нарядным и до сих пор лежит идеально, хотя после недавней реконструкции там и упростили рисунок кладки, но из-за хорошего основания ничего не прогибается. Сейчас совсем не так кладут», — роняет Зоя Харитонова.

Не просто здания подверглись реконструкции — архитекторы разработали функциональное назначение улицы: было определено, что должно находиться в каждом доме, чтобы, с одной стороны, максимально соответствовать историческому прошлому, а с другой соответствовать статусу современной пешеходной улицы мегаполиса.

«Это место было крайне интеллигентным, — вспоминает она. — Представляете, раньше здесь было тридцать с лишним книжных магазинов, многие из них сохранились до и после реконструкции».

В обновленном Арбате было разработано все до мелочей, включая дизайн летних террас при кафе, одежду продавцов в магазинах и дворников, формы лавочек и фонарей. Арбат стал туристической меккой, улицу, которую с гордостью показывали гостям москвичи. Успех Арбата впечатлял архитекторов из других городов, ведь там много профессиональных секретов: была разработана схема автостоянок (сейчас они все застроены), доступных общественных туалетов (сейчас на их местах рестораны), здесь было комфортно инвалидам-колясочникам, матерям с маленькими детьми, пожилым. 

Произвол судьбы 

Однако наслаждаться именно таким Арбатом городу и его гостям пришлось совсем недолго: вся идея комфортной пешеходной улицы попала под каток перестройки и новых экономических отношений.

«Обширная реконструкция Арбата была своего рода интеллектуальным извинением властей за Новый Арбат. Там было все сбалансировано — кафе, магазины, заведения культуры, места для уличных художников, — вспомниает архитектор из бюро «Артэ+» Владимир Юдинцев. — А потом вся эта культурная программа была провалена властями. В то время Зоя Васильевна Харитонова совершала подвиги, воюя с коммерсантами, захватывавшими Арбат метр за метром, но силы были не равны». 

Появление кооперации, а вместе с ней новых товаров и услуг, резко изменило баланс потребительских интересов. Арбат, будучи одной из самых популярных улиц в Москве, быстро привлек новых торговцев: та атмосфера, которая была задумана, его архитекторами, улетучивалась на глазах.

«Арбату позволили одичать, — говорит Зоя Харитонова, —отдали его на откуп местным властям, а именно управе района «Арбат». Cколько их там уже сменилось... Обогащаются и уходят, на этой улице многие озолотились».

Архитектор вспоминает, что первыми нарушили гармонию продавцы газет, потом появились мангалы с шашлыком, а потом —пошло-поехало. Оказывается, и пресловутая «стена Цоя», одно из самых уродливых мест Арбата, сохраняется вовсе не благодаря поклонникам или акциям движения «Наши», а только лишь потому, что является стеной частного генеральского гаража. 

Зоя Харитонова может вспомнить каждый дом, каждый переулок, как он перестраивался по воле новых хозяев, как менялись фонари, как исчезали лавочки, как спиливали деревья, как нарушались градостроительные нормы и законы Москвы, регламентирующие правила использования общественного пространства, — остановить все это было невозможно. Да и никто кроме нее особенно не стремился: жители с Арбата стали съезжать, коммерсанты — отвоевывать новые площади, туристов стало меньше, москвичи эту улицу обходят стороной.

«Единственное, что мне удалось отстоять, — это не допустить рекламных растяжек, сохранить небо», — говорит архитектор.

Есть ли шанс

«Теперь здесь, как в капле воды, отражается  все небрежение властей к человеку», — сокрушается Зоя Харитонова

Как скоро наступит день, когда нам вновь захочется вернуться на Арбат и полюбоваться фасадами его зданий, зайти в музеи, просто неспешно пройтись? Может ли там ��ультура, история уживаться с коммерцией? Пожалуй, да. Хотя, кон��чно, коммерции будет больше: в этом убеждает опыт пешеходных улиц в европейских столицах, где из-за витрин и вывесок тоже не сразу разглядишь историю. Такого идеального общественного пространства, пешеходной улицы с историей, компенсирующей дефицит товаров, каким Арбат замышлялся в советское время и был осуществлен на излете СССР, наверно, уже не получится. Но привести в порядок то, что есть, можно, убеждена Зоя Харитонова: у нее как у до сих пор консультирующего архитектора большие градостроительные планы, правда, к ним не особо прислушиваются.

«Сейчас московский архитектурный мир вообще исключили из жизни города, — говорит архитектор. — При главном архитекторе города есть экспертный совет, но по сути он сейчас не работает. Люди, приехавшие с Урала или из Татарстана, лучше знают, как распоряжаться Москвой». 

Она считает, что первым делом властям города нужно проявить волю и признать Арбат улицей не районного значения, а хотя бы городского. Пора опять приводить в порядок пестро раскрашенные фасады, реконструировать перестроенные за последние годы арки, менять фонари, делать освещение более мягким — словом, возвращать городу общественное пространство, то, что коммерсанты самостоятельно никогда не решатся сделать. 

Но только таким путем можно вернуть пешеходной улице — нет, не славу, — а элементарную привлекательность, в том числе и для тех, кто хотел бы продавать свои товары, предлагать свои услуги в адекватном им антураже.