rhapsodic-machine

[rhapsodic-machine]

пески -

это недружелюбные осколки

всегда направленные острием своим

к мягкому

страдающему телу

готовому сразу же жалобно захныкать едва блеснут 

нацеленные на него своими бесконечностями

бесчисленно пронзающие жала 

роя песков

и тело - 

это стая блестящих острых сколов на осколках 

стремительных песков 

поздне-вечерней

истекающей теплом пуст��ни 

которую бурлящей яростью терзает буря извиваясь 

сверкающей песчаной коброй 

и щупает в упавших сумерках едва читаемые позвоночники барханов

затопит 

неразличимость ночи тревожным копошением

глухо гудящую змею песчаной бури

и уничтожит все тела 

сожрав дрожащие от недовольства черные контуры пустыни

вечно-голодным псом безмолвия

набухнув рокотом взорвется тишина 

рассыпавшись на шепотки

и тьма накроет землю

пульсирующим телом шорохов

неотвратимо расползаясь

по беззащитному теплу песков

[rhapsodic-machine]

дымный

предрассветный сон накроет

льдышки ног

лишь на секунду провалюсь

сверкнет

то ли мысль то ли морской берег то ли содружество маковых крошек то ли желтая лисья улыбка то ли я

и была говорила наклонялась подбирала старые чеки мыла посуду потом вдруг исчезла

острая лисья улыбка

порезав деликатно

подвыцветшую темноту

взойдет

жизнь голод восторг и голод восторга и сладковатый запах какой-то хищной опасности пульсацией в черном зрачке и смотрит и смотрит и смотрит и смотрит и смотрит и смотрит и смотрит и смотрит

искра

ударив в зубы высекает

горящий лисий смех

пожаром вспыхнет

жадно пожирая

рассвет 

горит лиса смеется

или это я смеюсь или горю или плачу от смеха или кто-то третий или ног от холода не отличу или я смотрю смотрю смотрю смотрю смотрю смотрю смотрю

кто там так тщетно

пытается уснуть

и острозубо улыбаюсь

слюной голодной

капая на пол

пугаю дурачка

горящим смехом

вращаются зрачки

кто там так тщетно

пытается уснуть

и острозубо улыбаюсь

охватывая всё

пылают

горящим лисьим смехом

прожорливого хаоса

чужого мира

зрачки

и острозубо улыбаюсь

слюной голодной

капая на пол

пугаю дурачка

горящим смехом

кто там так тщетно

пытается уснуть

вращаются зрачки

и сон закоротит

-

[rhapsodic-machine]

[радуйся]

очень сложно сказать,

как это должно выглядеть.

может быть,

золотые шары где-то сбоку подвешены:

праздность, невесомость и...

может быть,

иногда прилетает сорока читать газету

(и читает газету),

пока кто-нибудь,

наблюдая за ней,

жадно сходит с ума,

наблюдая за ней.

может быть, 

это вы.

а я улыбаюсь как ангел:

четко и невыносимо остро.

может быть,

это всё.

и нет никакого “кто-нибудь”.

и всё -

это ничего, ни о чем, никакое,

а именно это.

и некому улыбаться,

и некому улыбаться.

ровная череда сумрачных шпилей лаванды

ослепительно белым в высокой траве глаза беспощадные клацнули зверя что не ел 300 дней

я же -

не ел никогда

а все равно улыбаюсь, как ангел:

лезвие этой улыбки -

ужасающе острая радость -

как разрез -

всюду проникнет,

куда улыбаюсь.

может быть,

это всё.

и всё это 

всегда про другое:

не про вас, а про зверя,

не про сороку, а про высокие травы,

не про меня, а про сумерки над лавандой.

и выглядит 

невыносимо

живым:

я истошно ору.

пожалуй, так и должно это выглядеть -

моя абсолютно

несокрушимая

радость.

[rhapsodic-machine]

[уговор]

—обещай мне

через год

через дорогу

через светлое будущее

через мануфактурное производство

через кассовое окошко

через подставных лиц

через онлайн-сервис

через жопу

через огонь и воду

через инфракрасные лучи

через обряд посвящения

через немыслимое

—обещаю

[rhapsodic-machine]

[правдивая история]

я не я

повторяет мальчик во дворе

и плачет

я не я

я не я не я

ну не я я

не я

[rhapsodic-machine]

[ск-ос]

сколол сокол свой оскал о копья скал -

то ли тоска

то ли не спал

[rhapsodic-machine]

[факир и анти-смех]

НО ПУНШ РАЗЛИТ ПО ЧАШАМ И СЧАСТЛИВО ШИПИТ НА шелковых МАНЖЕТАХ.

НИКТО И НЕ ЗАМЕТИЛ ИСТОМЫ НА ГУБАХ ФАКИРА.

А ЛЮДЯМ ВЕЛЕНО СМЕЯТЬСЯ, ЧТОБ СОЗДАВАТЬ ЗВУЧАНЬЕ СМЕХА как музыку, которая должна подчер��ивать, что вечер удался. И В ЦЕЛОМ ЖИЗНь. И ВОТ – ОНИ СМЕЮТСЯ.

НО! С ТОНКИМ ПРИЗВУКОМ, КАК БУДТО ОНИ уже СМЕЮТСЯ ТАК МНОГО ЛЕТ, ЧТО ПОТЕРЯЛИ ПОЛНОСТЬЮ УМЕНИЕ СМЕЯТЬСЯ, и повторяют ряд движений, чтоб механически произвести подобный смеху звук,

И ПРИ ТАКОМ СМЕШЕНИИ ЗВУЧАНИЙ ДВУХ РАЗНОВИДНОСТЕЙ ТОГО, ЧТО ТАК ЛЕГКО ПРИНЯТЬ ЗА ЗВУКИ СМЕХА, НАЧНЕТСЯ ВЫСТУПЛЕНИЕ ФАКИРА. НО НЕ РАНЬШЕ, ЧЕМ ПОДОЙДЕТ К КОНЦУ ВЕСЕЛЫЙ ВЕЧЕР, ЧТОБ ЗАВЕРШИТЬ ЕГО ВЕСЕЛЫМ ПРЕДСТАВЛЕНЬЕМ.

ФАКИР ЕЩЕ НЕ ЗНАЕТ НИЧЕГО, НО ПО НЕМУ УЖЕ БЕЖИТ ХОЛОДНЫЙ ПОТ.

мотив, ИСКУСНО ПРИВНЕСЕННЫЙ В ЗВУЧАНьЕ СМЕХА, СПЕРВА совсем НЕразличимый с ОСНОВНым, СВОИМ ЧУТЬ-ЧУТЬ ОТЛИЧНЫМ ЗВУКОМ ОПЛЕТАЯ, как проволокой колючей, БАЛЬНЫЙ ЗАЛ, ВДРУГ РЕЗКО, КАК ЕСЛИ БЫ КЛИНка холодное железо безжалостно ВОШЛо В ЖИВОТ, РАСКРОЕТСЯ МОТИВОМ АНТИ-СМЕХА, КОТОРЫЙ СЛОВНО ПОРЧА, РАСПУСТИТСЯ ТО ТУТ, ТО ТАМ ЗИЯЮЩИМИ ДЫРАМИ КАКОГО-ТО ПОТУСТОРОННЕГО ПРОСТРАНСТВА, НАСТОЛЬКО ЧЕРНЫМИ, ЧТО ЧЕРНЫЙ ЦВЕТ БЕЛЕЕТ РЯДОМ С НИМ.

И СМЕХ ПРОДОЛЖИТСЯ, НИ НА СЕКУНДУ НЕ ПРЕРВАВШИСЬ, А ВМЕСТЕ С НИМ – ЗВУЧАНьЕ АНТИ-СМЕХА, что будет раскрываться понемногу подобно хищному цветку и углубляться через подключение все новых измерений звука, без колебаний разрывающих пространство, вводя насилие как основной эффект, что производится звучаньем анти-смеха, который все еще звучит как что-то, напоминающее что-то вроде смеха, и это создает тревожащий зазор, который раскрывает взгляду, как нечто жуткое там копошится.

И ЕСЛИ ВСЛУШАТЬСЯ, ТО можно ЯВСТЕННО УСЛЫШать, как зарождается НА САМОМ ОСТРИЕ ЗВУЧАНИЯ ЕЩЕ НИКЕМ НЕ ПЕРЕЖИТЫЙ УЖАС, а, значит, - зарождается и то, что соответствует ему и что его способно вызвать.

СМЕХ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. И ПУНШ РАЗЛИТ ПО ЧАШАМ. И СЧАСТЛИВО ШИПИТ НА шелковых МАНЖЕТАХ.

ФАКИР с тревогою следит, КАК РАЗЛАГАЕТСЯ ПРОСТРАНСТВО БАЛЬНОЙ ЗАЛЫ, И ПРОСТУПАЮТ ОЧЕРТАНИЯ ЧЕГО-ТО чужеродного для мира - как анти-мир, который есть все, чем мир не может быть.

Факир вдруг чувстует касание руки, такой невыносимо ледяной, что даже ледяной ее назвать нельзя, поскольку это абсолютный холод, не допускающий возможности тепла. коснувшись, рука касается факира, настойчиво какое-то себя в него внедряя, и то, что проскользнуло в восприятие факира, в нем производит эффект как в страшной сказке: когда его коснулся анти-мир, он умер. и в то же время он был жив, хотя он точно умер. и чувство, что он ощутил во время смерти, лежит внутри него как масса смерти, которая теперь повсюду с ним. и знание, пришедшее к нему от анти-мира, он ощущает как такого рода тьму, которая не утверждает света, и просто плещется внутри него закрытым для определенья, непознаваемым, никак неисчислимым, - сгустком тьмы, так названным лишь потому, что невозможно ухватить его природу.

факира вспарывает ужас, все тело разрубая пополам, с промежности и до макушки. ЕМУ настолько СТРАШНО, что пробивающая тело дрожь скользит в вибрацию, такую сильную, что контур размывает по краям, и тело сковывает внутренним морозом.

звучанье АНТИ-СМЕХА становится приказом, который пробуждает звуки в дрожащем теле распятого на ужасе факира. повсюду алым раскрываются бутоны ран, в которых производится роенье звука. все звуки, теперь звучащие в факире, неистово вопят. И СИЛА НАПРЯЖЕНИЯ, что формируется всеобщим этим воплем, разносит в щепки ПОСЛЕДНЮЮ ЗАСЛОНКУ между факиром и свершающимся действом, добравшимся в итоге до факира, чтоб тут же бросить, как в объятия: в смех, в анти-смех, в такой веселый вечер.

и с губ факира срываются неистовые вопли. неистовые вопли как поцелуи срывают с губ факира. неистовыми воплями срывается факир, которые срываются подобно стае птиц. факир – есть стая, неистово вопящих воплей, и он срывается, ТЕРЯЯ окончательно РАССУДОК. и ПОГРУЖАется В ПУЧИНУ НАСТОЛЬКО ЧЕРНУЮ, ЧТО ЧЕРНЫЙ ВЫГЛЯДИТ КАК БЕЛЫЙ. НАД СОВЕРШЕННО ОБЕЗУМЕВШИМ факиром СМЫКАЕТСЯ ЗАВЕСА ТЬМЫ, которая скрывает свет. ФАКИР ВОПИТ – И ВОПЛЬ знаменует монументальный переход к финальной теме, которая звучит свежо и ярко на фоне анти-смеха И УЖЕ ПОЧТИ НЕСЛЫШНОГО МОТИВА СМЕХА.

ФАКИР становится процессом ПРЕДСТАВЛЕНИЯ, лишаясь окочательно себя как шанса. и ВСЕ СМОЛКает, предвкушая, НАЧАЛО КОДЫ. факир вопит:

– ДА ЭТО АД ЭТО АД ЭТО АД ЭТО АД ЭТО АД ВЫ ЧТО ЭТО АД ЭТО АД ЭТО АД ЭТО АД ААА ДА ЭТО АД ЭТО АД ЭТО АДАДАДАДАДАДАДАДАДАДАДАД, -

особенно ТОРЖЕСТВЕННО ПОСЛЕДНИЙ ВОПЛЬ оборвав, он замолкает, и здесь опять вступает основная тема смеха, ВПЛЕТАЯСЬ нежно своими щупальцами звука В АНТИ-СМЕХ.

к концу подходит действо. людей волной охватывает импульс, что приближается торжественный финал. и ВЫСТУПЛЕНИЕ ФАКИРА должно удачно увенчать веселый вечер.

зВУЧАТ ПОСЛЕДНИЕ РАСКАТЫ СМЕХА, И АНТИ-СМЕХ ТОРЖЕСТВЕННЫМ РАСКАТОМ ВРАЗ РАСТВОРЯЕТ ЕЩЕ ОСТАВШУЮСЯ ТКАНЬ ТОГО, ЧТО БЫЛО БАЛЬНЫМ ЗАЛОМ, СОЗДАВАЯ особое СВЯЩЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО, В КОТОРОМ БУДуТ ВЫСТУПАТЬ ФАКИР И вместе с ним – БЕЗУМИЕ ФАКИРА.

И СНОВА ПУНШ РАЗЛИТ ПО ЧАШАМ. И СЧАСТЛИВО ШИПИТ НА шелковых МАНЖЕТАХ.

ВСЕ СМОТРЯТ НА ФАКИРА, затаив дыханье. он - их ещё. и в этом суть финала. ведь все всегда хотят ещё в такой удачный и веселый вечер.

ФАКИР шевелится, МЕНЯЯ ПОЗУ - как ЗНАК, ЧТО ОН ГОТОВ НАЧАТЬ. все звуки постепенно затихают. факир стоит, и рядом с ним стоит безумие факира, – окаменев, отсчитывая тишину, как такты до своего вступления. и все присутствующие тоже каменеют, чтоб сделать тише. факир уже почти что слышит тишину, и слышит тишину безумие факира. становится ещё немного тише, потом ещё, ещё, ещё немного тише, потом становится НАСТОЛЬКО ТИШЕ, ЧТО ТИШИНА вдруг начинает

звучать звучать чистейшим звуком звучать звучанием звука звучать звуком всех звуков

и звук всех звуков чистейший из всех звуков звук прозвучит подобно звуку-лезвию взрезая все другие звуки звуков и прозвучит звук лезвия чтоб каждый звук звучал своим звучанием звучит как звук-разрез звук самого разреза как разрез факиру уши звуком режет звук разреза факиру проникает в уши звучит звук-лезвие чистейшим звуком звук отсекает безумие факира от факира и вспарывает свод, что запечатал свет от глаз факира.

звучит чистейший звук всех звуков, звуча факиром и безумием факира. факир вдыхает и поднимает взгляд наверх, чтобы взглянуть в просвет – и засмеяться весело и звонко, как колокольчик.

какой же все-таки чудесный вечер!

[rhapsodic-machine]

о чем ты думаешь преступно тихо наклонясь так близко

что я забыл

кто ты такая

и только

клинки в твоих глазах мерцают и я на лезвия как завороженный смотрю

[rhapsodic-machine]

[красная трава]

вороны слетелись на запах крови. но они не спускались на землю, чувствуя еще не рассеявшийся гул шторма. сгрудившись плотной стаей, они облепили линии электропроводов, окаймлявших поле.

- вы слышали? он уложил десятерых…

- одним взглядом! а остальные, говорят, обратились в бегство.

любопытные вороновы глаза с жадностью следили за тем, как свежие капли крови, словно роса, стекали по стеблям высокой юной травы. солнце мякотью грейпфрута вывалилось из-за горизонта, (красный - к красному), протягивая свои длинные дрожащие пальцы к выжженной черной проплешине в густой траве, где при раннем тусклом свете уже угадывались очертания груды мертвых тел, отвратительно слипшихся друг с другом.

- кровь - это дань, - сказал самый старый из воронов, наклонив свою маленькую голову на бок. - каждый отдаст ее в свой черед.

- кровь - это дань, - повторили другие вороны, и глаза их заблестели алчным блеском.

красную траву охватила дрожь. налетевший внезапно порыв ветра, содрал с кончиков сочных стеблей набрякши�� грозди крови, окропив ими землю. ветер улегся, вороны замерли в напряженном ожидании, вслушиваясь, всматриваясь, что там происходит - у самых корней этой красной травы. тишина как тяжелая бетонная плита опустилась на поле, придавливая каждый звук.

«пора», - подумал он и открыл глаза. трава колыхалась над ним. солнце, уже неприлично толстое, накрыло своим животом поле. вороны снова задергались, завертелись в каком-то едином порыве голодного ожидания.

«уже здесь», - он резко встал, оценивающе разглядывая стаю птиц, облепившую провода неподалеку от него. стебли травы, касаясь пальцев рук его, окрашивали их в красный. он осмотрелся по сторонам и медленно двинулся через траву к тому месту, где, топорщившееся переломанными руками и ногами, покоилось это единое отвратительно мертвое тело. касаясь травы кончиками пальцев, будто расчесывая ее, он медленно шел вперед. вороны двигались вслед за ним.

- кровь - это дань! - гаркнул вдруг один ворон.

- кровь - это дать! - гаркнул второй.

третий и четвертый слетели с проводов и уселись на одну из вывернутых рук, торчащих из груды тел. пятый и шестой примостились на сморщенные мертвые лица, которые, будто бы ведя диалог, были повернуты друг к другу. он остановился, поднес правую руку к губам и задумчиво слизал кровь со своего указательного пальца. со стороны линии электропередач донесся возмущенный клекот. еще три ворона спустились на землю. на этот раз прямо в двух шагах от него.

- я жадный. лучше улетайте, - сказал он и облизнул средний палец правой руки.

- кровь - это дань! - гневно затряслись провода. оставшиеся птицы одной стремительной волной слетели со своих мест, окружив его плотным кольцом и угрожающе шипя.

он остановился, и, положив руки на пояс, усмехнулся, высокомерно окидывая взглядом линию своего окружения. он слышал, как их крылья трутся друг о друга со все нарастающим нетерпением. едва он поднял ногу, чтобы сделать еще один шаг, как птицы одновременно ринулись со своих мест и атаковали его со всех сторон. каждый как один желая только одного - стать яростью, заставить его забрать свою усмешку обратно.

- кровь - это дань! - квохтало черное облако птиц, - нравится ли тебе наша ярость? нравится ли тебе?.. - бились в истерике тысячи черных крыльев.

- во имя имени - оставьте его! - и ярость вдруг замерла в неловкой позе. нить напряжения порвалась с мерзким свистящим звуком. это сказал самый старый и важный из воронов, за все время так и не сдвинувшийся с места.

по черной шелестящей гуще крыльев прокатилась волна недовольства, но вороны все же отступили, отхлынув на несколько шагов назад. у кого из них в клюве блеснул - и тут же пропал его правый глаз? он прижал руку к вывороченной глазнице, бесшумно смеясь и сотрясаясь всем телом. он подмигнул вожаку своим уцелевшим глазом, облизывая кровь с губ. отсмеявшись, он снова двинулся вперед, к клубку ��ертвых тел - его мертвых тел. воронье кольцо подалось назад. никто больше не пытался атаковать его. он шел, размазывая кровь по лицу и голодно улыбаясь. и облизывая, облизывая, облизывая кровь с губ. вороны расступились, давая ему дорогу.

- это я, - сказал он, встав перед трупами. - это я! - закричал он. - это мое! - и, ликуя, он воздел руки к небу. так постояв немного, как бы оценивая свое добро, он вдруг обернулся назад к птицам.

- это все мое! - рычал он, набегая, топча перед собой без всякого разбора. - эта кровь - моя. я это сделал! я! - восклицал он, хватая птиц руками и сворачивая им шеи. он впивался зубами в их черные тушки, вырывая вместе с перьями их гнев. - чья это дань? - снова и снова кричал он, захлебываясь кровью, перьями и смехом.

воронов охватила паника, они глупо заметались, сталкиваясь друг с другом, не имея возможности улететь.

- дайте мне еще вас! и я сделаю это. я сделаю это своим! - хохотал он, добивая замешкавшихся воронов тяжелыми сапогами. еще минут пять проскакал он, танцуя на мертвых птичьих тушках. оставшиеся в живых, нахохлившись смотрели на него с проводов. он тяжело дышал от усталости и возбуждения, медленно выравнивая дыхание. и чем тише и спокойнее он дышал, тем более недвижимым становилось все вокруг. слабые дуновения ветра заставляли красную измятую траву мелко трепетать. он закрыл свой здоровый глаз, а правый прикрыл рукой. трепетание травы сменилось внезапным порывом шелеста крыльев. их было уже гораздо меньше, чем когда они прилетели на поле. он слышал их. он слушал их. больше спиной, чем ушами. он вслушивался и пытался понять по ударам крыльев их количество. и все ему казалось, что это вовсе и не стая птиц, а одна большая птица, огромных крыльев взмахи которой порождали собой тупой тяжелый гул, заливавший ему кровью уши. в какой-то момент звук стал настолько нестерпим, что он оглох.

солнце уже полностью вылезло на небо, освещая огромное зеленое поле красной травы. теперь, когда окончательно рассвело, было видно, что кругом, кроме этого бесконечного поля, да линии электропередач больше не было ничего. он открыл свой левый глаз и повернулся лицом к солнцу. свет его был настолько ослепителен, что вместе с тишиной он погрузился во тьму. он засмеялся, но не услышал своего смеха, поэтому он засмеялся еще раз. и еще. и еще. и еще. каждый раз после очередного взрыва смеха, звук которого он не мог услышать, ему становилось еще смешнее. и он смеялся. пока не сорвал голос. он смеялся, слизывая кровь со своих пальцев. он все не мог остановиться - так ему было смешно! он смеялся, пока не порвал связки. почувствовав резкую боль в горле, он запнулся, закашлялся, облизнул пальцы и снова засмеялся.

[rhapsodic-machine]

ираклий иволга был сам не свой.

во-первых, он не мог понять, где находится и что здесь принято делать. а, во-вторых, как же себя двигать. зато он точно знал, что это всё - он сам, так как был весь в этом целиком задействован, не обладая никаким остатком, который мог бы отвечать за координацию и управление.

ираклий иволга был сам ничей.

единственное, что ему оставалось, - быть собой. он больше никому не принадлежал, кто мог бы определить, как ему стоит быть собой. поэтому, преодолевая тошнотворное чувство отсутствия цели и возможности двигаться по определенному маршруту, ираклий иволга был вынужден быть как придется. он что-то делал и как-то происходил, но совершенно этого не решал, не выбирал, не хотел. сперва он с отвращением думал, что это хаотичные подергивания, безобразно лишенные смысла, которые совершались с ним, как надругательство чужой воли. но в какой-то момент ему надоело быть униженной жертвой, он решил принять происходящее и разрешить себе эти подергивания как спонтанные. чужая воля была побеждена, лишившись способа надругательства.

хорошо, подумал ираклий иволга, копошась весь как-то и перекручиваясь, уже получая от этого волнительное удовольствие.

он ничего не хотел, потому что желание больше не имело смысла - он не смог бы никуда придти. и даже если б хотел - он знал, что не это сдвигает и двигается им. он копошился абсолютно естественно, совершая многообразные движения не хаотично, как ему казалось раньше, а как бы следуя влечению. так ираклий иволга понял, что быть собой уже включает все необходимые движения как условие, чтоб быть собой. поэтому он расслабился, блаженно улыбнулся и позволил себе себя

[rhapsodic-machine]

суровые муравьи, сгорбившись и насупившись, тащили груз в гору груз в гору - так и проходила их жизнь, а потом они умирали, пока салават вареничек не сломал гору своим тяжелым сапогом, сломав таким образом жизнь всем муравьям округи.

те немногие, что пережили катастрофу, апатию, алкоголизм, нарко-зависимость и пристрастие к спиннерам, выйпам и подворачивать штаны, оглядываясь на свою жизнь, вдруг поняли, что они не муравьи. и значит могут что-то другое и как-то иначе.

и только бессмысленные пустоголовые бабочки изо всех сил махали мохнатыми цветными крыльями как минимум по три часа вечером и по три - утром. это значило быть бабочкой, как им объяснили мудрые в самом начале их крылатого пути. и им-то ничего, живется, пусть не хорошо, но живется. а вот каждый раз, когда какой-нибудь из выживших бывших муравьев или тот же салават вареничек нечаянно бросали взгляд на порхающих пустоголовых бабочек, - их будто выворачивало наизнанку. и тошнило. и гадко и противно было. и так бессмысленно токсично, что они чувствовали, как разжижается их мозг. и тогда впадали в дикий ужас, зависнув на кромке безумия. просто ад творили эти бабочки.

[rhapsodic-machine]

мирные жители истолковались введена всеобщая черезстрочность посадочная полоса радушия открыта для импорта по спецзаказу мадагаскарские тараканы португальская амальгама дихлофос из ингушетии норвежские прищепки израильские хулахупы

и много еще добра ложится на грузовики торговых караванов трогательно вязнущих в песках косноязычия чтоб сгинуть друг за другом беспрецедентно все население перекосила безжалостная вспышка пандемии полной хуйни мстительно разосланная по смс все болели горестно крутя хулахупы чувствуя себя неловко дураками решились было всё перестать тоски серьезности коснувшись взалкали еще хуйни

она же изгордилась собственное производство следуя заповеди своя хуйня милее уже имущество горсть пепла чтобы сгорать со стыда мякоть персиков мозг стремянка обморожение перцептуры неполадка необходимо починить отопление гальванический элемент разводной мост домкрат истомленный журавль секретный филиал мозга на случай чс другое полезное

и забытый на окраине загибается дирижабль

[rhapsodic-machine]

[ribbons]

gentle chain swiftly flows from the giant’s neck saw through the crack on the wall in the ballroom hall from the ceiling hole on the upper floor almost human-colored-eyed someone with a ribboned mind 

she thought she was a girl when she thought about it but when she started to think about what she thought when she thought she was a girl this nearly human-colored eyed sussed that this thought was someone else’s thought which she just thought

she knew one thing only oh spectacular tentacles wise and sad human eye of an octopus and something similar to ribbons around her tentacles’ skirt shivering trying to transmit by the morse to south africa new scotland and her grandmother’s hearing aid monstrosity’s vibes striking through her body now filled with numerous cells of desire for everything

because of this inhuman pleasure her mouth was full of sweet can’t bear it any longer screams with sparkling sobs of admiration how everything is beautiful and on it’s place and her elegant blood thirst dancing on the points of her fangs she licks them being caught in transformation into something finally real and finally true

she is becoming a monster no more this or that or whatever never ending shimmering of

everything is ok

[rhapsodic-machine]

где они? где они обнаруживают себя: это утро, это гонконг, это вишневый латекс, это накрахмаленная улыбка?

что происходит с ними или что?

они шипят как газировка из приоткрытой бутылки

мелодичным стуком градин сыплются с неба

тикает вена на шее и лава как абсолют ревет несясь водопадами через них через мир это жара гон

пространственно-временные координаты открытки маме на день рожденье альбомы с фотографиями про каких-то дурачков планы на будущее стыд прошлого вечная мерзлота настоящего труп недвижимый -

это не связано с ними. становится скучно. зачем они ищут себя позволяя быть как привыкли имена ничего не скажут определения никогда не касаются того, что определяют они не они как тупо и только одно ясно точно:

лава ревет так громко быстро стремится отсюда туда и они оседлав или пребывая внутри или лавой или громким ревом или пожар который охватывает пожар делает пожаром пожара вьюга взметающаяся воронкой пожара река пожара вышедшая из берегов чтоб затопить пожаром ревущего лавы потока и прозреть: не было никакого пожара охватывающего пожаром; не было первого, следующего, последующего пожара; ничего не бежало и не захватывало, делая собой и своим. лава - это рев. рев - говорит только о себе. слыша рев - рев это всё, что остается точно ясным. есть рев, и рев присущ всему, как звук, с которым все и происходит.

рев это мир. ревущий лавы звук - звук мира. многоголосие из рева. мир есть всем собою издающий рев освобождающий гон жара

[rhapsodic-machine]

[список]

вереск. 

щекотка. 

звучание лета.

выходные на побережье. 

старые сапоги.

жесткий стул. 

на нем 

- махровое полотенце.

ничего из перечисленного еще не случалось.

[rhapsodic-machine]

идешь направо там рой иностранных богохульников полами одеяний путь преграждают но в перепалки не вступаешь а просто прикидываешься что их там нет и дальше поворот налево - увидишь струящееся лавой дерево подойди поклонись поцелуй огонь

потом с легким сердцем иди вперед

до самого обрыва внимательно вглядись что там внизу

зубастое кишащее зовет тебя по имени как ласковая теплая дремота в которой так приятно умереть - не умирай, у тебя нет имени вглядись еще раз - тебе должно стать невыносимо страшно - если все удалось и ты вот-вот умрешь от ужаса - значит, пока ты двигаешься в верном направлении ну а дальше там спросишь дорогу

[rhapsodic-machine]

росток пробил навылет легкое

сними, пожалуйста, с себя ответственность

гидрокостюм порвался и промок

летают чайки слишком близко к люстре

ты признаешь свою симпатию муренам

репрессия устала проявлять заботу

ты взорвалась но выглядишь нормально

с тебя листами сыплется металл

звук лязга вызывает тошноту

мурены подплывают поддержать

последним падает чугунный блок

ликуешь, чуть снова не взорвавшись

росток торчит нелепо но терпимо

горит вся содранная яростно одежда

мурены шепчут пошлости в затылок

ты голая стоишь топча золу

бывает так, что хаос делает приятно

мурены увлеченно прибирают мусор

росток щекочется о ребра

ты жутковато с удовольствием смеешься