ru-masculism - Tumblr blog

[ru-masculism]

Дети и вооруженные конфликты

В июне 2023 года ООН представила доклад, касающийся воздействия вооруженных конфликтов на детей (Secretary-General Annual Report on Children and Armed Conflict).

Сообщалось о более чем 27 тысячах серьезных нарушений прав детей, которые были подтверждены в 2022 году. Пострадали более 18 тысяч детей (13469 мальчиков, 4638 девочек и 738 детей, пол которых неизвестен) в 25 горячих точках. Наиболее многочисленные нарушения были связаны с убийством (2985 случаев), увечением (5655 случаев), вербовкой и использованием (7622 случаев), похищением (3985 случаев), задержанием на основании подозрений в связях с вооруженными группами (2496 случаев).

Пол детей определял степень их подверженности перечисленным нарушениям. Мальчики по-прежнему больше страдали от вербовки, похищений, убийств и увечий. В то время как число серьезных нарушений в отношении девочек сократилось, число таких нарушений в отношении мальчиков возросло.

Для понимания масштаба проблемы нарушений прав мальчиков в ходе вооруженных конфликтов следует держать в голове, что приведенные данные включают лишь те случаи, которые удалось зафиксировать, и что это сведения лишь за один год.

Также важно понимать, что ООН не совсем этичным и честным образом приводит данные, не отражая, что, в отличие от очень многих мальчиков, очень многие девочки были завербованы не для непосредственного участия в боевых действиях. Внимательность так называемой международной общественности к случаям сексуализированного насилия над мальчиками также оставляет желать лучшего.

С полной версией доклада можно ознакомиться по ссылке. Ниже публикуется наша выжимка из доклада, затрагивающая положение мальчиков в разных горячих точках в 2022 году.

Афганистан

Организация Объединенных Наций подтвердила 1797 серьезных нарушений в отношении 970 детей (783 мальчика и 187 девочек). В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила имевшие место в предыдущие годы случаи вербовки и использования «Талибаном» 494 мальчиков.

• Были подтверждены факты вербовки и использования 54 детей (53 мальчика и 1 девочка) «Талибаном» (38), Национальным фронтом сопротивления (15) и неустановленными правонарушителями (1). Дети использовались в качестве комбатантов (32) и для выполнения вспомогательных функций (22).

• В общей сложности 69 мальчиков были задержаны «Талибаном» за предполагаемую связь с Национальным фронтом сопротивления. Из них 29 детей были освобождены и 2 ребенка умерли в заключении.

• Организация Объединенных Наций подтвердила случаи убийства (253) и нанесения увечий (656) в отношении 909 детей (732 мальчика и 177 девочек), приписываемые неустановленным правонарушителям (694), «Исламскому государству Ирака и Леванта — Хорасан» (ИГИЛ-Х) (112), «Талибану» (98) и субъектам, осуществлявшим трансграничный обстрел со стороны Пакистана (5). Жертвы возникали в основном в результате применения взрывоопасных боеприпасов (718) и совершения целенаправленных убийств (26).

• Было подтверждено похищение 8 детей (7 мальчиков и 1 девочка) «Талибаном» (3) и неустановленными правонарушителями (5). Большинство детей были похищены в целях сексуального насилия (5).

Центральноафриканская Республика

Организация Объединенных Наций подтвердила 437 серьезных нарушений в отношении 321 ребенка (179 мальчиков и 142 девочки). В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила 336 серьезных нарушений в отношении 317 детей (201 мальчик и 116 девочек), имевших место в предыдущие годы.

• В общей сложности 134 ребенка (111 мальчиков и 23 девочки) в возрасте от 7 до 17 лет были завербованы и использованы следующими вооруженными группами (88): Коалиция патриотов за перемены (КПП) (57); Союз за мир в Центральноафриканской Республике (СМЦ) (45); группировка «Возвращение, восстановление в правах и реабилитация» (ВВР) (6); движение «Антибалака» (2); Патриотическое движение за Центральную Африку (ПДЦ) (2); Народный фронт за возрождение Центральной Африки (НФВЦ) (1); неустановленная группировка КПП (1)); «Армия сопротивления Бога» (ЛРА) (23); и группировка ЛРА под руководством Зайко Ланга-Ланга (8). Сорок мальчиков служили на должностях, связанных с боевыми действиями. В общей сложности 46 детей использовались прочими подразделениями службы безопасности (27), Вооруженными силами Центральноафриканской Республики/силами внутренней безопасности (8), Вооруженными силами Центральноафриканской Республики/прочими подразделениями службы безопасности (7) и Вооруженными силами Центральноафриканской Республики (4) в качестве поваров, носильщиков, сборщиков воды и патрульных на контрольно-пропускных пунктах. В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила случаи вербовки и использования 307 детей (199 мальчиков и 108 девочек), имевшие место в предыдущие годы, со стороны следующих субъектов: КПП (268) (НФВЦ (188), «Антибалака» (42), НФВЦ/ПДЦ/СМЦ (15), НФВЦ/ПДЦ (15), СМЦ (6), ВВР (2); а также НФВЦ (36), «Антибалака» (1), СМЦ (1) и ЛРА-Ашайе (1).

• Были подтверждены случаи убийства (21) и нанесения увечий (59) в отношении 80 детей (47 мальчиков и 33 девочки) в результате применения стрелкового оружия (42), подрыва взрывоопасных пережитков войны (28), физического нападения (5), поджога (2), ножевых ранений (2) и перекрестного огня (1). Нарушения были приписаны неустановленным правонарушителям (36) (включая 1 нарушение в ходе перестрелки между НФВЦ и ПДЦ); КПП (32) (ВВР (21); «Антибалаке»/НФВЦ/ПДЦ (4); СМЦ (2); «Антибалаке» (2); «Антибалаке/ ВВР (2); неустановленной группировке КПП (1)); Центральноафриканским вооруженным силам (6); Центральноафриканским вооруженным силам/прочим подразделениям служб безопасности (5); и силам внутренней безопасности (1). В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила факт убийства двух мальчиков группировкой ВВР в 2021 году.

• Организация Объединенных Наций подтвердила случаи похищения 79 детей (40 мальчиков и 39 девочек), совершенные КПП (44) («Антибалакой» (22); ВВР (9); СМЦ (5); «Антибалакой»/ВВР (4); ПДЦ (2); НФВЦ (1); неустановленной группировкой КПП (1)); ЛРА-Ашайе (19); фракцией «Анти-балаки»/Дар-лана (5); ЛРА/Зайко Ланга-Ланга (4); неустановленными правонарушителями (3); прочими подразделениями службы безопасности (2); и Вооруженными силами Центральноафриканской Республики (2). Большинство детей были похищены в целях вербовки и использования и/или в целях сексуального насилия (44). В общей сложности 18 детей оставались в плену у группировки ЛРА — Ашайе, а 61 ребенок сбежал или был освобожден. В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила имевшие место в предыдущие годы случаи похищения семи детей (1 мальчик и 6 девочек) силами ВВР (4), НФВЦ/ПДЦ (2) и ЛРА-Ашайе (1).

Колумбия

Организация Объединенных Наций подтвердила 290 серьезных нарушений в отношении 209 детей (122 мальчика, 83 девочки и 4 ребенка, пол которых неизвестен), включая 12 венесуэльских и 4 эквадорских детей, а также 44 детей, которые стали жертвами множественных нарушений. В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила четыре серьезных нарушения, имевшие место в предыдущие годы.

• Организация Объединенных Наций подтвердила случаи вербовки и использования 130 детей (77 мальчиков и 53 девочки) в возрасте от 11 до 17 лет. Эти нарушения были совершены группами, отколовшимися от Революционных вооруженных сил Колумбии — Армии народа (РВСК-АН) (87); Армией национального освобождения (АНО) (18); группой «Клан-дель-Гольфо» (известной также как Гайтанистские силы самообороны Колумбии (ГССК)) (15); и неустановленными правонарушителями (8). В боевых действиях использовались 50 детей. Большинство детей были освобождены (100), в то время как 18 детей были убиты, а 12 детей остаются связанными с вооруженными группами.

• В общей сложности 84 ребенка (53 мальчика, 27 девочек и 4 ребенка, пол которых неизвестен) были убиты (50) и изувечены (34) группами, отколовшимися от РВСК-АН (32); неустановленными правонарушителями (29); Колумбийскими вооруженными силами (КАС) (12); АНО (7); и ГССК (4). Дети получили ранения в результате стрельбы из огнестрельного оружия (52), применения взрывоопасных боеприпасов (22), авиаударов (9) и пыток (1).

• В общей сложности 23 ребенка (18 мальчиков и 5 девочек) в возрасте от 12 до 17 лет были похищены группами, отколовшимися от РВСК-АН (11); АНО (5); ГССК (4); и неустановленными правонарушителями (3); а также в Боливарианской Республике Венесуэла, в районах на границе с Колумбией (2), в основном в целях вербовки и использования. В общей сложности 3 ребенка были убиты, 15 сбежали или были освобождены, а статус 5 детей неизвестен.

Демократическая Республика Конго

Организация Объединенных Наций подтвердила 3377 серьезных нарушений в отношении 2420 детей (1680 мальчиков и 740 девочек). В 2022 году было подтверждено имевшее место в предыдущие годы 981 нарушение в отношении 792 детей (558 мальчиков и 234 девочки), включая похищения (579), сексуальное насилие (200), вербовку и использование (152), убийства и нанесение увечий (32).

• Были подтверждены случаи вербовки и использования в общей сложности 1545 детей (1293 мальчика и 252 девочки), некоторым из которых было всего 5 лет. Дети использовались на вспомогательных ролях (643), в ходе боевых действий (585), в качестве охранников (206), шпионов (54) и хранителей регалий (26), а также на неопределенных ролях (31).

• Организация Объединенных Наций подтвердила новые случаи вербовки и использования 392 детей (335 мальчиков и 57 девочек), все из которых были завербованы и разлучены с опекунами в 2022 году, со стороны Ньятуры (84), «маи-маи» (Мазембе) (59), Альянса демократических сил (АДС) (35), Движения 23 марта (М23) (31), Демократических сил освобождения Руанды — Боевых сил абакунгузи (ДСОР-БОСА) (29), Альянса патриотов за свободное и суверенное Конго (АПССК) (26), Альянса конголезских сил сопротивления (АКСС) (18), «маи-маи» (Билозе Бишамбуке) (14), Союза патриотов за оборону Конго (СПОК) (14), «Кооператива за развитие Конго» (КОДЕКО) (11) и других вооруженных групп (71).

• Кроме того, 1153 ребенка (958 мальчиков и 195 девочек), завербованных в предыдущие годы, использовались до их освобождения в 2022 году Ньятурой (305), «маи-маи» (Мазембе) (277), «маи-маи» (Билозе Бишамбуке) (125), ДСОР-БОСА (114), АПССК (91), «маи-маи» («Апа на пале») (83), АДС (71) и другими вооруженными группами (87), включая «Твигванехо» (39).

• Организация Объединенных Наций подтвердила факт задержания за предполагаемую связь с вооруженными группами 117 детей (97 мальчиков и 20 девочек) в возрасте от 9 до 17 лет Вооруженными силами Демократической Республики Конго (109), Конголезской национальной полицией (7) и Национальным разведывательным управлением (1). Все дети были освобождены в 2022 году.

• Убийства (409) и увечения (290) 699 детей (445 мальчиков и 254 девочки) в возрасте от 3 месяцев до 17 лет были совершены КОДЕКО (256), М23 (97), АДС (63), Вооруженными силами Демократической Республики Конго (53), «маи-маи» (Зайре) (51), «маи-маи» («Апа на пале») (31), неустановленными правонарушителями (27), Ньятурой (26), Конголезской национальной полицией (7), Национальным разведывательным управлением (1) и другими вооруженными группами (87). Жертвы среди детей возникали в основном в результате целенаправленных нападений (584), перекрестного огня (34), применения взрывоопасных боеприпасов (32), пыток (22) и нападений на школы (17).

• В общей сложности было похищено 730 детей (469 мальчиков и 261 девочка) в возрасте от 1 до 17 лет. Похищения приписываются АДС (202) «маи-маи» («Апа на пале») (121), Ньятуре (95), Райе Мутомбоки (61), КОДЕКО (59), M23 (58), «маи-маи» (Мазембе) (50), АПССК (16), ДСОР-БОСА (13), Вооруженным силам Демократической Республики Конго (9) и другим вооруженным группам (46). Детей похищали для вербовки и использования (260), для целей использования в качестве носильщиков (155), для целей вымогательства (104), для сексуального насилия (47), для пыток (3) и в неустановленных целях (161).

Ирак

Организация Объединенных Наций подтвердила 202 серьезных нарушения в отношении 173 детей (125 мальчиков и 48 девочек). В 2022 году было подтверждено 17 серьезных нарушений в отношении 15 детей (6 мальчиков и 9 девочек), имевших место в предыдущие годы.

• В общей сложности 32 ребенка (18 мальчиков и 14 девочек), некоторым из которых было всего 11 лет, были завербованы и использовались Народными силами обороны Рабочей партии Курдистана (НСО/РПК) (28) и ДАИШ (4). Кроме того, в 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила случай вербовки и использования НСО/РПК одного мальчика, имевший место в предыдущие годы. Дети использовались в качестве комбатантов и для выполнения функций на контрольно-пропускных пунктах.

• По состоянию декабрь 2022 года 936 детей (927 мальчиков и 9 девочек) оставались под стражей по обвинениям, связанным с соображениями национальной безопасности, в том числе на основании фактической или предполагаемой связи с вооруженными группами, главным образом с ДАИШ.

• В общей сложности 126 детей (101 мальчик и 25 девочек) были убиты (55) и изувечены (71) в результате действий неустановленных правонарушителей (100), воздушных ударов турецких военных сил по целям Рабочей партии Курдистана (РПК) (15), а также действий ДАИШ (6), НСО/РПК (3) и иранского Корпуса стражей исламской революции (2). Большинство случаев имело место в районах, ранее находившихся под контролем ДАИШ. Дети становились жертвами срабатывания взрывоопасных пережитков войны (85), наземных столкновений (17), авиаударов (17) и перестрелок (7). Кроме того, в 2022 году было подтверждено, что за предыдущие годы 7 детей стали жертвами убийства (1) и нанесения увечий (6) со стороны международной коалиции по борьбе с ДАИШ (4) и неустановленных правонарушителей (3).

Израиль и Государство Палестина

(За 2022 год) Организация Объединенных Наций подтвердила 3133 серьезных нарушения в отношении 1139 палестинских (1057 мальчиков и 82 девочки) и 8 израильских детей (5 мальчиков и 3 девочки) на Западном берегу, включая Восточный Иерусалим, в секторе Газа и Израиле.

• Организация Объединенных Наций подтвердила факт вербовки и использования 4 палестинских детей (3 мальчика и 1 девочка) израильскими силами в качестве «живого щита» (3) и бригадами Насера Салах эд-Дина (1) в качестве комбатантов на оккупированном Западном берегу (3) и в секторе Газа (1).

• Организация Объединенных Наций подтвердила факт задержания израильскими силами 852 палестинских детей в связи с предполагаемыми нарушениями режима безопасности на оккупированном Западном берегу, включая Восточный Иерусалим (527), и в том числе 17 детей были задержаны в административном порядке. Организация Объединенных Наций получила свидетельские показания от 82 детей, которые сообщили о жестоком обращении со стороны израильских сил во время содержания под стражей.

• В общей сложности 55 детей (54 палестинца, в том числе 1 палестинский ребенок с израильским гражданством и 1 израильтянин; 48 мальчиков и 7 девочек) были убиты на оккупированном Западном берегу, включая Восточный Иерусалим (37); в Газе (17); и в Израиле (1) израильскими силами (42), Бригадами Аль-Кудса Палестинского исламского джихада (9), другими палестинскими правонарушителями (2), израильскими поселенцами (1) и неустановленными правонарушителями (1) в ходе одновременного обстрела со стороны израильских сил и израильских поселенцев. Большинство детей, погибших на оккупированном Западном берегу, включая Восточный Иерусалим, были убиты с использованием боевых патронов израильских сил (34); в ходе одновременного обстрела со стороны израильских сил и израильских поселенцев (1), а также обстрела со стороны израильских поселенцев (1); во время операций израильских сил по охране правопорядка, которые привели к столкновениям (20); в связи с нападениями или попытками нападения на израильских гражданских лиц или сотрудников израильских сил (2); в ходе столкновений с бросанием камней и бутылок с зажигательной смесью (12); и во время демонстраций (2). В Газе во время эскалации боевых действий в августе 2022 года погибли 17 детей, в основном в результате ракетных обстрелов со стороны Бригад Аль-Кудса Палестинского исламского джихада (9) и ударов израильских войск (8). Кроме того, один израильский мальчик был убит в Иерусалиме в результате нападения палестинского правонарушителя с использованием самодельного взрывного устройства.

• В общей сложности 524 ребенка (517 палестинцев и 7 израильтян; 462 мальчика и 62 девочки) были изувечены, а 563 детям (548 мальчиков и 15 девочек) потребовалась медицинская помощь после вдыхания ими слезоточивого газа, выпущенного израильскими силами. Нарушения имели место в Газе (162); на оккупированном Западном берегу, включая Восточный Иерусалим (923); и в Израиле (2) и были совершены израильскими силами (370 изувеченных и 563 пострадавших от слезоточивого газа), Бригадами Аль-Кудса Палестинского исламского джихада (100), израильскими поселенцами (33), палестинскими правонарушителями (5) и неустановленными правонарушителями (16), в том числе с использованием взрывоопасных пережитков войны (14). Большинство пострадавших детей были изувечены израильскими силами на оккупированном Западном берегу, включая Восточный Иерусалим, в ходе операций израильских сил по поддержанию правопорядка (473). Дети пострадали от действий израильских сил главным образом в результате использования боевых патронов (153), применения резиновых пуль с металлическим сердечником (136) и ударов в Газе (44). В общей сложности 100 палестинских детей были изувечены Бригадами Аль-Кудса Палестинского исламского джихада (100) в Газе в результате ракетного обстрела во время августовской эскалации боевых действий. Семь израильских детей были изувечены палестинскими правонарушителями во время инцидентов с бросанием камней на оккупированном Западном берегу, включая Восточный Иерусалим (3), а также в результате нападения палестинских правонарушителей с использованием самодельных взрывных устройств (2) и попадания в детей шальных пуль на оккупированном Западном берегу (2).

Ливан

Организация Объединенных Наций подтвердила 67 серьезных нарушений в отношении 66 ребенка (63 мальчика и 3 девочки).

• Были подтверждены вербовка и использование 48 детей (47 мальчиков и 1 девочка) в возрасте от 11 до 17 лет неустановленными вооруженными группами (45), движением «Фатх-аль-ислам» (1), группой «Джунд-Ансар-Аллах» (1) и «Хизбаллой» (1).

• В общей сложности 18 детей (16 мальчиков и 2 девочки) были убиты (6) и изувечены (12) неустановленными правонарушителями в результате вооруженных столкновений (13) и срабатывания взрывоопасных пережитков войны (5).

Ливия

Организация Объединенных Наций подтвердила 102 серьезных нарушения в отношении 63 детей (44 мальчика, 10 девочек и 9 детей, пол которых неизвестен). В 2022 году было подтверждено три серьезных нарушения в отношении одного мальчика, имевшие место в предыдущие годы.

• Были подтверждены случаи убийства (13) и увечения (12) 25 детей (15 мальчиков, 5 девочек и 5 детей, пол которых неизвестен) неустановленными правонарушителями (23), в том числе в результате подрыва взрывоопасных пережитков войны (11) и попадания детей под перекрестный огонь (10), а также сотрудниками Управления по поддержанию стабильности (2). Помимо этого, в 2022 году была подтверждена информация об имевшем место в предыдущие годы случае нанесения увечий одному мальчику сотрудниками Управления внутренней безопасности.

• В общей сложности 24 мальчика использовались Бригадой Тарика бен Зияда, связанной с Ливийской национальной армией (ЛНА), в Сабхе в качестве уборщиков.

• Было подтверждено похищение 38 детей (29 мальчиков, 5 девочек и 4 детей, пол которых неизвестен) Бригадой Тарика бен Зияда, ассоциированной с ЛНА (26), вооруженными группами, ассоциированными с Министерством внутренних дел (7), преступной группировкой Бени-Валида под руководством Асиля ас-Сенусси Ашнишаха (2), группой «Люди в масках» (2) и Бригадой Рамзи аль-Лафии (1). Большинство детей были похищены для вербовки и использования и/или в целях сексуального насилия (29).

Мали

Организация Объединенных Наций подтвердила 1024 серьезных нарушения в отношении 757 детей (606 мальчиков, 137 девочек и 14 детей, пол которых неизвестен). В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила 271 серьезное нарушение в отношении 249 детей (189 мальчиков и 60 девочек), которое было совершено в предыдущие годы.

• В общей сложности 452 ребенка (416 мальчиков и 36 девочек) в возрасте от 10 до 17 лет были завербованы и использовались неустановленными правонарушителями (91); «Платформой» (90); Группой самообороны туарегов племени имгад и их союзников (ГСТИС) (35); Движением за спасение Азавада (фракция племени даусак) (ДСА-Д) (31); движением «Ганда ласаль изо» (20); Фронтом освобождения северных регионов (ФОС) (2); движением «Ганда изо» (2); группой «Джамаа Нусрат уль-Ислам ва аль-Муслимин» (ДНИМ) (74) (Фронтом освобождения Масины (ФОМ) (40) и неустановленной фракцией ДНИМ (34)); Движением за спасение Азавада (ДСА) (72); альянсом «Координация движений Азавада» (КДА) (16) (неустановленной фракцией КДА (7); Национальным движением за освобождение Азавада (НДОС) (4); Высоким советом за единство Азавада (ВСЕА) (3) и Движением арабов Азавада (ДAA-КДА) (2)); организацией «Исламское государство в Большой Сахаре» (ИГБС) (20); и традиционными охотниками дозо (5). В общей сложности 84 ребенка использовались малийскими вооруженными силами на вспомогательных ролях, и 79 из этих детей были освобождены. В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила имевшие место в предыдущие годы случаи вербовки и использования 237 детей (181 мальчик и 56 девочек) КДА (134); ВСЕА (73); НДОС (38); ДАА (15); неустановленной фракцией КДА (8); неустановленными правонарушителями (40); «Платформой» (30); ДAA (13); ГСТИС (12); движением «Ганда ласаль изо» (3); движением «Ганда изо» (1); НФО (1); традиционными охотниками дозо (14); ДСА (8); малийскими вооруженными силами (5); ДНИМ (3); и ИГБС (3).

• За отчетный период 30 мальчиков были захвачены в ходе военных операций или арестованы Малийскими силами обороны и безопасности и международными силами за предполагаемую связь с вооруженными группами.

• Организация Объединенных Наций подтвердила случаи убийства (106) и увечения (139) 245 детей (172 мальчика, 59 девочек и 14 детей, пол которых неизвестен) неустановленными правонарушителями (157), включая 17 случаев, произошедших в ходе перестрелки между сторонами, а также случаи, приписываемые ДНИМ (43) (ФОМ (28), группировке «Катиба Серма» (10), неустановленной фракции ДНИМ (5)); ИГБС (19); малийским вооруженным силам (17), в том числе совместно с иностранными сотрудниками службы безопасности (3); группировке «Дан на амбассагу» (ДНА) (4); ДСА-Д (3); MAA-C (1); и ДСА (1). Большинство из этих детей пострадали в результате выстрелов из огнестрельного оружия во время нападений на деревни и использования взрывных боеприпасов (98). В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила случаи убийства (1) и нанесения увечий (6) 7 детям (5 мальчиков и 2 девочки), произошедшие в 2021 году и приписываемые НОАК (5) и ДНИМ (2).

• В общей сложности 109 детей (90 мальчиков и 19 девочек) были похищены неустановленными правонарушителями (56); ДНИМ (40) (ФОМ (20), неустановленной фракцией ДНИМ (11) и «Катиба Серма» (9)); ИГБС (9); ДНА (2); ДСА (1); и «Ганда Кой» (1). Дети похищались в основном для вербовки и использования и/или в целях сексуального насилия (54), а также в качестве наказания за несоблюдение правил, установленных вооруженными группами (33). В общей сложности 96 детей сбежали или были освобождены. В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила имевшие место в предыдущие годы случаи похищения 20 детей (15 мальчиков и 5 девочек) неустановленными правонарушителям.

Мьянма

Организация Объединенных Наций подтвердила 1226 серьезных нарушений в отношении 939 детей (601 мальчик, 225 девочек и 113 детей, пол которых неизвестен). В 2022 году было подтверждено 39 нарушений в отношении 39 детей, имевших место в предыдущие годы.

• Были подтверждены случаи вербовки и использования 235 детей (215 мальчиков и 20 девочек), некоторые из которых не старше 12 лет, вооруженными силами Мьянмы (112), Силами пограничной службы (СПС) (35), Армией за независимость Качина (АНК) (49), Народными силами обороны/местными группами обороны (18), Армией Национального демократического альянса Мьянмы (АНДАМ) (7), Прогрессивной партией Шанского государства (ППШГ)/Армией Шанского государства (АШГ) (7), Национальным фронтом Чин (2), Национальной освободительной армией Карена (2), Демократической добровольческой армией Карена (ДДАК) (2) и Национальной освободительной армией Таанга (НОАТ) (1), в основном в штатах и регионах Ракхайн, Качин и Кайин. Кроме того, в 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила имевшие место в предыдущие годы случаи вербовки и использования 33 детей (32 мальчика и 1 девочка) вооруженными силами Мьянмы (26), Народными силами обороны/местными группами обороны (6) и АНК (1).

• Было подтверждено задержание 129 детей (115 мальчиков и 14 девочек) вооруженными силами Мьянмы за их предполагаемую связь с вооруженными группами.

• Были подтверждены случаи убийства (149) и увечения (372) 521 ребенка (342 мальчика, 175 девочек и 4 ребенка, пол которых неизвестен), некоторым из которых было всего несколько месяцев, вооруженными силами Мьянмы и прочими силами безопасности (377), Народными силами обороны/местными группами обороны (9), группировкой «Пью Со Хти» (1), НОАТ (1) и неустановленными правонарушителями (133), в том числе в результате использования взрывоопасных боеприпасов (87) и перестрелок (33), в основном в штатах и регионах Сагаинг, Шан, Кайин, Кайя, Ракхайн, Чин, Мон, Янгон, Магуэй и Ка-чин. Кроме того, в 2022 году было подтверждено нанесение увечий 5 детям (4 мальчика и 1 девочка) со стороны Народных сил обороны/местных групп обороны (2), неустановленных правонарушителей (2) и вооруженных сил Мьянмы (1) в 2021 году.

• Были подтверждены случаи похищения 286 детей (134 мальчика, 43 девочки и 109 детей, пол которых неизвестен), некоторым из которых было всего несколько месяцев, вооруженными силами Мьянмы (206), АНК (40), НОАТ (24), АНДАМ (7), «Пью Со Хти» (3), ПСПП/ССА (2), ДДАК (2), Народными силами обороны/местными группами обороны (1) и неустановленными правонарушителями (1).

Сомали

Организация Объединенных Наций подтвердила 2783 серьезных нарушения в отношении 2282 детей (1810 мальчиков и 472 девочки). В 2022 году были подтверждены пять серьезных нарушений, которые имели место в 2021 году.

• Подтверждено, что в общей сложности 1094 ребенка (1022 мальчика и 72 девочки), некоторым из которых было всего 8 лет, были завербованы и использовались «Аш-Шабааб» (902); региональными силами (68) (силами Пунтленда (23); силами полиции Пунтленда (21); силами «Сомалиленда» (8); полицией Галмудуга (6), силами Джубаленда (5); силами Галмудуга (5); полицией Джубаленда (1); полицией Хиршабелле (1)); клановыми ополчениями (65); правительственными силами безопасности (37) (Сомалийской национальной армией (22); Сомалийскими полицейскими силами (14); Национальным управлением разведки и безопасности (1)); «общинными силами обороны» (15); и «Ахль ас-Сунна валь-Джамаа» (АСВД) (7). Дети использовались в качестве комбатантов (101), для выполнения вспомогательных функций (146) и в неустановленных целях (847).

• В общей сложности 176 мальчиков, из которых 104 были освобождены, а 1 убит, были задержаны за предполагаемую связь с вооруженными группами Полицейскими силами Сомали (93), Национальной армией Сомали (41), Национальным управлением разведки и безопасности (7), региональными силами (34), Юго-Западными полицейскими силами (8), силами Джуббаленда (5), полицией Галмудуга (5), полицией Хиршабелле (5), силами Пунтленда (4), полицией Джуббаленда (6), силами Галмудуга (1) и эфиопской полицией «Лию» (1).

• Подтверждены случаи убийства (166) и увечения (546) 712 детей (550 мальчиков и 162 девочки) неустановленными правонарушителями (254); «Аш-Шабааб» (223); правительственными силами безопасности (90); Сомалийской национальной армией (58); сомалийскими полицейскими силами (28); Национальным управлением разведки и безопасности (4); клановыми ополчениями (73); региональными силами (59) (полицией Пунтленда (28); силами Пунтленда (18); силами Джуббаланда (8); полицией Джуббаланда (2); полицией Хиршабелле (1); Морскими полицейскими силами Пунтленда (1); Юго-Западными силами (1)); ДАИШ (5); АСВД (4); АМИСОМ (3); и эфиопской полицией «Лию» (1). Основные причины гибели и увечий включают применение стрелкового оружия и легких вооружений (384), в том числе в ходе перестрелок, неизбирательной стрельбы и целенаправленных убийств; а также использование взрывчатых веществ (276).

• В общей сложности 694 ребенка (639 мальчиков и 55 девочек) были похищены «Аш-Шабааб» (663); клановыми ополчениями (6); правительственными силами безопасности (3) (Сомалийскими полицейскими силами (2); Сомалийской национальной армией (1)); и неустановленными вооруженными элементами (22). Большинство детей были похищены в целях вербовки и использования (334), из-за предполагаемой связи с одной из противоборствующих сторон конфликта (76), а также в целях индоктринации и возможной вербовки (69). Некоторые из детей сбежали или были освобождены (144).

Южный Судан

Организация Объединенных Наций подтвердила 466 серьезных нарушений в отношении 335 детей (201 мальчик, 129 девочек и 5 детей, пол которых неизвестен). В 2022 году было подтверждено три нарушения, имевшие место в предыдущие годы.

• В общей сложности 110 детей (107 мальчиков и 3 девочки), в том числе около 30 детей в возрасте до 15 лет, были завербованы и использовались фракцией Кит-Кванга Народно-освободительного движения Судана/Народно-освободительной армии Судана (в оппозиции) (НОДС/НОАС-ВО (Кит-Гванг)) (27); Народно-освободительным движением Судана/Народно-освободительной армией Судана (НОДС/НОАС-ВО) (25); Народными силами обороны Южного Судана (НСОЮС) (25); силами, верными генералу Мозесу Локуджо (17); силами, верными генералу Джеймсу Нандо (7); Национальной природоохранной службой Южного Судана (4); Национальной полицейской службой Южного Судана (2); Оппозиционным альянсом Южного Судана (2) и Национальной тюремной службой Южного Судана (1). Дети использовались в качестве комбатантов, носильщиков и поваров.

• Были подтверждены случаи убийства (46) и увечения (34) 80 детей (61 мальчик, 17 девочек и 2 ребенка, пол которых неизвестен), приписываемые неустановленным правонарушителям (37), в том числе в результате использования взрывоопасных боеприпасов (30) и перестрелок между НСОЮС и НОДС/НОАС-ВО (1), а также НОДС/НОАС-ВО и фракцией Агвелека Народно-освободительной армии Судана (в оппозиции) (НОАС-ВО (Агвелек)) (2); НСОЮС (30); НОДС/НОАС-ВО (Кит-Гванг) (9); силам, верным генералу Стивену Буаю Ролнянгу (2); НОДС/НОАС-ВО (Агвелек) (1); и Фронту национального спасения (ФНС) (1).

• Было подтверждено похищение 76 детей (36 мальчиков, 37 девочек и 3 ребенка, пол которых неизвестен) со стороны НОДС/НОАС-ВО (Кит-Гванг) (33), НСОЮС (18), ФНС (10), Национального движения народного альянса (6), НОДС/НОАС-ВО (Агвелек) (3), НОДС/НОАС-ВО (3), неустановленных правонарушителей (2) и Объединенного фронта/Армии Южного Судана (1).

Судан

Организация Объединенных Наций подтвердила 306 серьезных нарушений в отношении 253 детей (164 мальчика, 82 девочки и 7 детей, пол которых неизвестен). В 2022 году было подтверждено 15 нарушений, имевших место в предыдущие годы.

• Было подтверждено, что в общей сложности 68 детей (59 мальчиков и 9 девочек) в возрасте от 9 до 17 лет были завербованы и использовались в Западном Дарфуре (30) и Северном Дарфуре (38) Суданским альянсом (34), группировкой Народно-освободительного движения Судана (север) под руководством Малика Агара (НОДС-С-Малик Агар) (17), группой «Третий фронт — Тамазуй» (10), Суданскими вооруженными силами (СВС) (2), Освободительной армией Судана/Минни Минави (ОАС/ММ) (2), Альянсом освободительных сил Судана (1), Движением за справедливость и равенство (ДСР) (1) и Освободительным движением Судана/Освободительной армией Судана — Переходным советом (ОАС/ПС) (1). Дети использовались в качестве комбатантов (40), для выполнения вспомогательных функций (23) и в неустановленных целях (20).

• Было подтверждено убийство (74) и увечение (76) 150 детей (102 мальчика, 41 девочка и 7 детей, пол которых неизвестен), некоторым из которых было всего 7 лет, приписываемые неустановленным правонарушителям (146), в том числе в результате подрыва взрывоопасных пережитков войны (50); Силам оперативного оказания поддержки (1); СВС (1); Суданским полицейским силам (СПС) (1); и Освободительной армии Судана под руководством Абделя Вахида (ОАС/АВ) (1).

Сирийская Арабская Республика

Организация Объединенных Наций подтвердила 2438 серьезных нарушений в отношении 2407 детей (2059 мальчиков, 312 девочек и 36 детей, пол которых неизвестен). В 2022 году было подтверждено 10 серьезных нарушений в отношении 10 детей (9 мальчиков и 1 девочка), имевших место в предыдущие годы.

• В общей сложности 1696 детей (1593 мальчика и 103 девочки) были завербованы и использовались Сирийскими демократическими силами (СДС) (637) (Курдскими «Отрядами народной самообороны» и «Женскими отрядами самообороны» (КОНС/ЖОС) (633); прочими компонентами СДС (4)); Силами внутренней безопасности в рамках самоуправления в северной и восточной частях Сирии (Силы внутренней безопасности) (21); Сирийской национальной армией (в оппозиции) (СНА) (611) («Ахрар аш-Шам» (27); «Джабхат аш-Шамия» (25); «Файлак ар-Рахман» (17); «Файлак аш-Шам» (15); «Сукур аш-Шам» (14); дивизией Султана Мурада (10); «Джейш аш-Шаркия» (10); дивизией Хамзы (9); «Джабхат аш-Шаркия» (6); «Фирка ас-Сахилия» (1); неустановленными группировками (477)); «Хайят Тахрир аш-Шам» (383); Сирийскими правительственными силами (15) и проправительственными ополченцами (10); Патриотическим революционным движением молодежи (10); «Нур ад-Дин аз-Занки» (5); и ДАИШ (4). Большинство детей (1688) использовались в боевых действиях. Кроме того, в 2022 году были подтверждены имевшие место в предыдущие годы случаи вербовки и использования 3 детей (2 мальчика и 1 девочка) КОНС/ЖОС (2) и Патриотическим революционным движением молодежи (1).

• Два мальчика были задержаны сирийскими правительственными силами (1) и КОНС/ЖОС (1) за предполагаемую связь с вооруженными группами. В конце 2022 года более 600 детей, включая иностранных граждан, по сообщениям, оставались задержанными за предполагаемую связь с вооруженными группами, в основном с ДАИШ, в северо-восточной части Сирийской Арабской Республики, и более 55 500 человек, в основном женщины и дети, предположительно имеющие семейные связями с членами ДАИШ, по-прежнему содержались в лагерях Эль-Холь и Эр-Раудж в северо-восточной части Сирийской Арабской Республики.

• Организация Объединенных Наций подтвердила случаи убийства (307) и увечения (404) 711 детей (466 мальчиков, 209 девочек и 36 детей, пол которых неизвестен), ответственность за которые возлагается на сирийские правительственные и проправительственные силы (178) (включая проправительственные военно-воздушные силы (44) и Национальные силы обороны (НСО) (1)); СДС (73) (КОНС/ЖОС (44) и прочие компоненты СДС (29)); Силы внутренней безопасности (1); СНА (в оппозиции) (47); ДАИШ (38); Турецкие вооруженные силы (6); международную коалицию по борьбе с ДАИШ (3); «Хайят Тахрир аш-Шам» (1); и неустановленных правонарушителей (364). Убийства и увечения в основном были обусловлены использованием взрывоопасных боеприпасов (375), артиллерийскими обстрелами (217), авиаударами (63) и применением боевых патронов (52). Кроме того, в 2022 году были подтверждены имевшие место в предыдущие годы случаи убийства (2) и увечения (5) 7 детей проправительственными воздушными силами (1) и неустановленными правонарушителями (6).

Йемен

Организация Объединенных Наций подтвердила 1596 серьезных нарушений в отношении 637 детей (522 мальчика и 115 девочек). В 2022 году было подтверждено 245 серьезных нарушений в отношении 212 детей (185 мальчиков и 27 девочек), имевших место в предыдущие годы.

• В общей сложности 105 детей (103 мальчика и 2 девочки), некоторым из которых было всего 10 лет, были завербованы и использовались Движением «Аль-Хуси» (которое называет себя «Ансар Аллах») (далее «хуситы») (77); Силами пояса безопасности (12); Элитными силами «Шабвани» (10), Вооруженными силами Йемена (4); «Бригадами Амалики» (1); и неустановленными правонарушителями (1). Тридцать три ребенка использовались в качестве комбатантов. Кроме того, в 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила имевшие место в предыдущие годы случаи вербовки и использования 93 мальчиков хуситами (63), Вооруженными силами Йемена (17), Силами пояса безопасности (9), «Бригадами Амалики» (3) и неустановленными правонарушителями (1). Вызывает озабоченность то, что Организация Объединенных Наций получила сообщения об организации хуситами «летних лагерей» для детей, в которых они обучаются военному делу и привлекаются к военным мероприятиям.

• Были подтверждены случаи лишения свободы 6 детей (5 мальчиков и 1 девочка) за их предполагаемую связь со сторонами конфликта, и ответственность за это была возложена на Вооруженные силы Йемена (4) и хуситов (2).

• Организация Объединенных Наций подтвердила случаи убийства (158) и увечения (386) 544 детей (432 мальчика и 112 девочек), приписываемые неустановленным правонарушителям (357), в том числе в результате перестрелок (30); хуситам (88); Коалиции в поддержку законности в Йемене (Коалиция) (43); Вооруженным силам Йемена (26); Силам пояса безопасности (21); и «Бригадам Амалики» (9). Основными причинами возникновения жертв среди детей были срабатывание взрывоопасных пережитков войны (282), минометные и артиллерийские обстрелы (103), применение огнестрельного оружия и перекрестный огонь (77), авиаудары и нападения с использованием дронов (50) и наезд на детей военных машин (14). Кроме того, в 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила имевшие место в предыдущие годы случаи убийства (51) и увечения (79) 130 детей (104 мальчика и 26 девочек) неустановленными правонарушителями (66), в том числе в результате перекрестного огня (6); хуситами (27); Коалицией (21); Вооруженными силами Йемена (11) и Силами пояса безопасности (5).

• Было подтверждено сексуальное насилие в отношении 3 детей (2 мальчика и 1 девочка), приписываемое Вооруженным силам Йемена (3). Кроме того, в 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила имевшие место в предыдущие годы случаи сексуального насилия в отношении 3 мальчиков со стороны Вооруженных сил Йемена (2) и хуситов (1).

• Похищение 11 детей (10 мальчиков и 1 девочка) было приписано хуситам (10) и Силам пояса безопасности (1). Было подтверждено, что большинство похищений детей осуществлялось в целях вербовки и использования (9). Восемь детей сбежали или были освобождены, и статус 3 детей неизвестен. В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила имевшие место в предыдущие годы случаи похищения 7 детей (6 мальчиков и 1 девочки) хуситами (3), Вооруженными силами Йемена (2), Силами пояса безопасности (1) и неустановленными правонарушителями (1).

Буркина-Фасо

Организация Объединенных Наций подтвердила 1202 серьезных нарушения в отношении 863 детей (546 мальчиков, 298 девочек и 19 детей, пол которых неизвестен). В 2022 году было подтверждено 366 серьезных нарушений в отношении 294 детей (54 мальчика, 104 девочки и 136 детей, пол которых неизвестен), имевших место в предыдущие годы.

• В общей сложности 115 детей (111 мальчиков и 4 девочки) в возрасте от 3 до 17 лет были завербованы и использовались «Джамаат Нусрат аль-Ислам валь-Муслимин» (ДНИМ) (65), «Исламским государством в Большой Сахаре» (ИГБС) (28) и неустановленными правонарушителями (22), в основном в Сахельском регионе. Большинство детей (102) использовались в боевых действиях. В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила случаи вербовки и использования 10 мальчиков Силами обороны и безопасности, которые имели место в 2021 году.

• В тюрьме строгого режима в Уагадугу за предполагаемую связь с вооруженными группировками содержались около 13 мальчиков, включая шестерых, которые находятся под стражей на протяжении нескольких лет. Два из них были выпущены в 2022 году. Семь задержанных достигли 18-летнего возраста и были переведены во взрослое отделение тюрьмы.

• Организация Объединенных Наций подтвердила случаи убийства (423) и ��вечения (202) 625 детей (423 мальчика, 185 девочек и 17 детей, пол которых неизвестен) со стороны ИГБС (204); ДНИМ (178); Сил обороны и безопасности (152); неустановленных лиц (70, в том числе 28 в результате перестрелки между сторонами); Сил обороны и безопасности и «Волонтеров в защиту отечества» (ВЗО) в ходе их совместных операций (18); традиционных охотников дозо (2); и ВЗО (1); причем, это имело место в основном в Сахельском регионе. Дети пострадали в основном в результате стрельбы из огнестрельного оружия (321), воздушных ударов (98), физических нападений (86) и срабатывания самодельных взрывных устройств (59). В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила случаи убийства (1) и увечения (51) 52 детей со стороны ДНИМ (51) и ИГБС (1), имевшие место в 2021 году.

Камерун

Организация Объединенных Наций подтвердила 156 серьезных нарушений в отношении 111 детей (47 мальчиков, 58 девочек и 6 детей, пол которых неизвестен). В 2022 году было подтверждено 8 имевших место в 2021 году серьезных нарушений в отношении 8 детей (3 мальчика и 5 девочек).

• В общей сложности 34 ребенка (30 мальчиков и 4 ребенка, пол которых неизвестен) были задержаны национальными властями за их предполагаемую связь с вооруженными группами (30) и по соображениям национальной безопасности (4). По состоянию на декабрь 2022 года 30 детей оставались в заключении.

• Было подтверждено убийство (18) и увечение (20) 38 детей (25 мальчиков, 11 девочек и 2 ребенка, пол которых неизвестен) со стороны ДАС (14); организации «Западноафриканская провинция “Исламского государства”» (ЗАПИГ) (11); неустановленных правонарушителей (10), в том числе в ходе перестрелки между Камерунскими вооруженными силами (КВС) и неустановленными правонарушителями (2); и Камерунских вооруженных сил (3). Жертвы среди детей приходились на Крайнесеверный регион (29), Северо-Западный регион (7) и Юго-Западный регион (2) и были вызваны в основном применением огнестрельного оружия (18), срабатыванием самодельных взрывных устройств (9) и нанесением ножевых ранений (5). В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила случаи убийства 2 детей (1 мальчик и 1 девочка) со стороны ДАС, которые имели место в предыдущие годы.

Эфиопия

Организация Объединенных Наций подтвердила 270 серьезных нарушений в отношении 187 детей (93 мальчика, 39 девочек и 55 детей, пол которых неизвестен) в возрасте от 2 месяцев до 17 лет. На момент выхода доклада представленная информация не отражала полномасштабной картины нарушений в отношении детей, поскольку проверка и подтверждение таких нарушений зависит от множества факторов. Было получено гораздо большее количество заявлений о вербовке и использовании. Было подтверждено, что 5 детей (4 мальчика и 1 девочка) в возрасте от 13 до 17 лет были завербованы и использовались неустановленными правонарушителями (3) и Тиграйскими силами (2) в штатах или регионах Амхара (3) и Тиграй (2).

• Было подтверждено убийство (66) и увечение (107) 173 детей (85 мальчиков, 33 девочки и 55 детей, пол которых неизвестен), приписываемые неустановленным преступникам (132) (в том числе в результате применения взрывоопасных боеприпасов (58)); Эритрейским силам обороны (16); Эфиопским национальным силам обороны (10); Эфиопским национальным силам обороны и Эритрейским силам обороны в рамках их совместных операций (7); Тиграйским силам (3); Эфиопским национальным силам обороны и Специальным силам Амхары в рамках их совместных операций (2); Эфиопским национальным силам обороны и Специальным силам Афара в рамках их совместных операций (2); и Фронту освобождения Оромо (Шене) (1) в штатах или регионах Тиграй (162), Амхара (5), Афар (3), Оромия (2) и Южный регион наций, национальностей и народов (1).

• Пять мальчиков были похищены Тиграйскими силами (3) и неустановленными правонарушителями (2) в штатах или регионах Амхара (2), Афар (2) и Тиграй (1).

Мозамбик

Организация Объединенных Наций подтвердила 309 нарушений в отношении 172 детей (82 мальчика и 90 девочек) в провинции Кабо Дельгадо.

• Были подтверждены вербовка и использование 133 детей (72 мальчика и 61 девочка), некоторым из которых было всего 2 года (вероятно, речь об использовании детей в качестве живого щита), негосударственными вооруженными группами (132) и Местными силами (1). Дети использовались в качестве комбатантов и для выполнения вспомогательных функций.

• Три мальчика были задержаны Вооруженными силами обороны Мозамбика за предполагаемую связь с негосударственными вооруженными группами.

• Были подтверждены случаи убийства (18) и увечения (1) 19 детей (18 мальчиков и 1 девочка) негосударственными вооруженными группами.

Нигерия

Организация Объединенных Наций подтвердила 524 серьезных нарушения в отношении 307 детей (135 мальчиков и 172 девочки) в северо-восточной части Нигерии. В 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила 79 серьезных нарушений в отношении 40 детей (17 мальчиков и 23 девочки), которые были совершены в предыдущие годы.

• Около 40 детей (35 мальчиков и 5 девочек) в возрасте от 8 до 17 лет были задержаны Нигерийскими силами безопасности за их предполагаемую связь с вооруженными группами.

• Были подтверждены случаи убийства (22) и увечения (31) 53 детей (37 мальчиков и 16 девочек) со стороны ЗАПИГ (30), Нигерийских сил безопасности (12), неустановленных правонарушителей (10) и ДАС (1). Жертвы среди детей в основном были вызваны перекрестным огнем и артобстрелами.

Филиппины

Организация Объединенных Наций подтвердила 34 серьезных нарушения в отношении 27 детей (21 мальчик и 6 девочек). В 2022 году были подтверждены четыре имевших место в предыдущие годы серьезных нарушения в отношении трех детей (2 мальчика и 1 девочка).

• Были подтверждены случаи вербовки и использования 11 детей (10 мальчиков и 1 девочка), приписываемые Новой народной армии (ННА) (9), Группе «Абу Сайяф» (1) и Группе «Даула исламия — Мауте» (1). Дети использовались в качестве комбатантов (3), для выполнения вспомогательных функций (5) или в неустановленных целях (3).

• Было подтверждено задержание 6 мальчиков Вооруженными силами Филиппин (5) и Национальной полицией Филиппин (1).

• Случаи убийства (10) и увечения (9) 19 детей (14 мальчиков и 5 девочек) приписываются неустановленным правонарушителям (8), ННА (5), Группе «Даула исламия — Хассан» (3), Вооруженным силам Филиппин (2) и Группе «Даула исламия — Мауте» (1). Кроме того, в 2022 году Организация Объединенных Наций подтвердила случаи увечения и убийства двух мальчиков неустановленными правонарушителями в ходе инцидентов, произошедших в предыдущие годы.

Украина

Организация Объединенных Наций подтвердила 2334 серьезных нарушения в отношении 1482 детей (629 мальчиков, 474 девочек и 379 детей, пол которых неизвестен). Представленная информация не отражает полномасштабной картины нарушений в отношении детей, поскольку проведение проверки зависит от множества факторов, включая наличие доступа.

• В общей сложности 92 ребенка были использованы российскими вооруженными силами (91) и украинскими вооруженными силами (1) в качестве живого щита (90), в качестве заложника и в роли домашнего уборщика (1) и для сбора разведданных (1). Организация Объединенных Наций подтвердила задержание шести мальчиков. Четверо детей были задержаны российскими вооруженными силами и подвергнуты жестокому обращению и/или пыткам. Два мальчика были лишены свободы украинскими властями по соображениям национальной безопасности, и при этом один мальчик подвергся жестокому обращению.

• Организация Объединенных Наций подтвердила случаи убийства (477) и увечения (909) 1386 детей (626 мальчиков, 471 девочка и 289 детей, пол которых неизвестен), приписываемые российским вооруженным силам и связанным с ними вооруженным группам (658 детей, включая 136 убитых и 518 изувеченных), украинским вооруженным силам (255 детей, включая 80 убитых и 175 изувеченных) и неустановленным правонарушителям, в основном в результате воздушных ударов (473 ребенка, включая 261 убитого и 212 изувеченных). Большинство жертв среди детей было вызвано применением оружия взрывного действия с широким радиусом поражения (1206) и взрывоопасных боеприпасов (64).

[ru-masculism]

Патриотизм и мужской вопрос

Авт. Александр Мартов, в ред. от 28.11.2023.

Дается авторское определение патриотизма.

Патриотизм — это (1) правая (2) авторитарная (3) манипулятивная (4) идеалистическая (5) иррациональная идеология (мораль, установка, система ценностей), заключающаяся:

— в подчинении всего существования человека (мужчины) интересам государства, безусловной верности «своему» государству, чувстве долга и благодарности перед ним и любви к нему в большей мере, чем ко всем прочим государствам и, часто, ко всему прочему;

— в склонности к приоритизации «своего» государства через назначение его и его существования высшей ценностью и назначение интересов «своего» государства более важными относительно чего бы то ни было, включая права мужчин и в целом права человека;

— в предвзятости, в чувстве гордости и исключительности на основании принадлежности к «своему» государству, в идентификации себя прежде всего через «свое» государство и «свою» нацию, их возвеличивании и идеализировании их «особенностей» (кавычки подчеркивают, что эти «особенности» могут не быть уникальными, присущими только этому государству и этой нации) и их «исторической миссии»;

— в готовности пойти ради интересов «своего» государства на страдания, смерть, убийство, жестокость, обман, предательство и так далее, короче — на любые лишения, любое насилие и любую несправедливость в пределах дозволенного или вообще.

Приведенное определение не противоречит общепринятым словарным определениям патриотизма, таким как:

— «чувство любви к своей стране, более сильное, чем к любой другой, а также гордость за нее (the feeling of loving your country more than any others and being proud of it).» Кембриджский словарь (Cambridge dictionary);

— «чувство любви к отечеству, готовность верно служить стране и защищать ее.» Англо-русский социологический энциклопедический словарь (English-Russian sociological encyclopedical dictionary);

— «мировоззрение, определяемое любовью к Родине, Родной земле, преданностью своему Отечеству в его государственном оформлении, желанием добиться лучшего будущего.» Этнические и этно-социальные категории. Свод этнографических понятий и терминов. Отв. ред. Козлов В. И.;

— «любовь к своему отечеству, преданность своему народу, готовность к любым жертвам и подвигам во имя интересов своей родины.» Исторический словарь галлицизмов русского языка. Авт. Епишкин Н. И.;

— «любовь к своему отечеству, преданность своему народу и ответственность перед ним, готовность к любым жертвам и подвигам во имя интересов своей Родины.» Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. Авт. Ефремова Т. Ф.;

— «гражданское чувство любви и преданности Родине, осознание своего долга перед ней и стремление к его исполнению.» Политология. Словарь по обществознанию;

— «нравственный и политический принцип, социальное чувство, содержанием которого является любовь к отечеству, гордость за его прошлое и настоящее, готовность подчинить свои интересы интересам страны, стремление защищать интересы родины и своего народа.» Социологическая энциклопедия.

Дается разъяснение к авторскому определению.

1. Правый характер патриотизма может быть объяснен тем, что:

— патриотизм свойственен только классовым обществам и в своем привычном виде появился лишь с распространением капитализма;

— патриотизм неравноправен, поскольку мужчины нагружаются несоразмерно большими обязательствами и рисками, чем женщины;

— патриотизм ставит идеалистические абстракции, а также существование и интересы социальных конструктов (государства, нации) и элит выше существования и интересов людей (мужчин, трудящихся масс).

2. Авторитарный характер патриотизма может быть объяснен тем, что:

— патриотизм ревнив и не терпит критики и присутствия конкурирующих идей-приоритетов (например: маскулизма, анархизма, антинатализма);

— патриотизм безапелляционно позиционирует себя как наивысшую нравственную благодетель и принуждает с этим считаться;

— патриотизм требует от мужчин беспрекословного подчинения и самопожертвования;

— патриотизм в репрессивном ключе назначает мужчин должниками государства просто по факту их рождения на территории государства, и они наказываются в случае отказа от «возвращения» этого мнимого долга;

— патриотизм навязчиво насаждается, и именно что «сверху»;

— патриотизм, включая «патриотическое воспитание», в ряде обстоятельств является обязательным (например: в школе, в молодежных государственных организациях, в легальной политике, в армии);

— патриотизм неотделим от наказаний за неуважение к нему и его атрибутам (например: уголовные преследования за неуважение к государственной символике и власти, призывы к сепаратизму, непризнание захваченных территорий, признание военных преступлений, несогласие с военной пропагандой);

— патриотизм неизменно является верным спутником государственной цензуры, этатизма, милитаризма и полицейщины.

3. Манипулятивный характер патриотизма может быть объяснен тем, что:

— патриотизм с его размытыми «интересами родины» оставляет широкий простор для демагогии и спекуляций, и именно государство и элиты будут определять что «интересами родины» будет являться сегодня, а что завтра;

— патриотизм служит интересам элит, и эти интересы расходятся с интересами групп «мужчины», «трудящиеся» и так далее, а то и полностью несовместимы с интересами этих групп;

— патриотизм навязывает мужчинам ложное чувство долга и благодарности государству за некие «блага», при том, что всеми теми же «благами» пользуются и женщины, не имея гендерно-специфичных «задолженностей» перед государством;

— патриотизм опирается не только на полицейские меры, но и на остракизм, обвинения в трусости и предательстве, а также на «размужчинивание», токсичную демаскулинизацию (например: «Не служил — не мужик») мужчин, по каким бы то ни было соображениям отказавшихся служить государству, и на страх у мужчин перед перечисленным;

— патриотизм и его выгодополучатели утаивают, что «мужской долг» после его «возврата» (срочная служба) на самом деле не прощается и может быть назначен снова (мобилизация мужчин, уже отбывших ссылку на срочную службу).

4. Идеалистический характер патриотизма может быть объяснен тем, что:

— патриотизм неприкрыто постулирует идею примата идеального над материальным;

— патриотизм требует слепой бездоказательной веры;

— патриотизм эссенциалистски позиционирует себя некоей само собой разумеющейся естественно (природно) возникшей и незыблемой данностью;

— патриотизм не воспринимает людей (мужчин) в качестве чувствующих существ «из плоти и крови» с собственными материальными потребностями;

— патриотизм отрицает материальные (корыстные) интересы элит, которые неизменно за ним стоят.

5. Иррациональный характер патриотизма может быть объяснен тем, что:

— патриотизм предполагает любовь к «своему» государству, гордость за него и мнение о нем как о наилучшем исключительно на основании факта рождения на оккупированной «своим» государством территории, даже если у других государств объективно больше достижений и преимуществ;

— патриотизм не терпит сомнений и вопросов, особенно во время военной агрессии, объявляя правило «наша страна права, даже если она неправа» и объявляя врагами и изменниками всех, кто с этим правилом не соглашается;

— патриотизм предполагает не сулящую никаких выгод пристрастность в пользу «своего», даже если истина или справедливость на стороне «чужого»;

— патриотизм не сулит никакого выигрыша своим носителям, по меньшей мере мужской их части, но мужчина-патриот все равно считает себя обязанным посвящать все свое существо государству;

— патриотизм и его адвокаты не способны предоставить никакой аргументации, которая была бы внятной, непротиворечивой и убедительной по меньшей мере с учетом мужского вопроса.

Иными словами, патриотизм можно охарактеризовать как внушенную заинтересованность в дальнейшем существовании государства, следовательно — в дальнейшем угнетении групп «мужчины» и «трудящиеся», в сохранении классового общества.

Дается разъяснение отношения патриотизма к мужчинам и их положению.

Патриотизм получил распространение в Новое время по ходу развития капитализма и с «повышением» стационарных бандитов до так называемых национальных государств. Национальные государства обложили мужское население рекрутской повинностью, — ранней версией современного призывного рабства — и тем самым целиком выстроили свой суверенитет на мужской расходности. Сопутствовавший этому патриотизм являлся и до сих пор является средством внушения мужчинам выгодных правящим элитам настроений (заблуждений) с целью обеспечения численности и мотивированности государственных вооруженных формирований. Идеологическая обработка оказалась эффективной и основательно укоренилась в общественном сознании: до сих пор многие мужчины не видят иной жизни и иной смерти, кроме как при государстве и ради государства.

Важно подчеркнуть, что патриотизм всегда направлен преимущественно на мужчин, а отдельные составные части патриотизма и вовсе обращены исключительно к мужчинам.

Патриотизм культивируется повсеместно, способствуя разобщению таких групп, как мужчины, трудящиеся, а также представители расово-этнических меньшинств, МОГИИ, оппозиции и так далее. В результате эксплуатируемые мужчины, подвергшиеся обработке патриотическими манипуляциями, приобретают ложную уверенность, будто у них куда больше общего со «своими» женщинами и эксплуататорами, чем с «чужими» мужчинами, трудящимися, представителями других угнетенных групп. Государству выгодно и даже жизненно необходимо, чтобы угнетенный человек (прежде всего — мужского пола) видел в «чужаке» (прежде всего — мужского пола) врага, конкурента или просто кого-то пугающе непонятного, а не такого же угнетенного человека — своего друга и брата. То есть патриотизм является средством разжигания розни и вражды, оболванивания трудящихся мужчин путем разложения и подмены их идентичности и отвода их внимания от реальных проблем.

То есть целью патриотизма также является и (1) сплочение мужчин, трудящихся и так далее вокруг элит, государства и страха угроз государству, часто — вымышленных, и (2) разобщение мужчин по национальному признаку и разрушение международной солидарности между угнетенными трудящимися.

Своя роль отводится и женщинам — они чаще доверяют властям и потому чаще транслируют нарративы государственной пропаганды, и именно они наиболее активно стыдят мужчин, пытающихся избежать попадания в призывное рабство, уезжающих из страны и не желающих как-либо поддерживать войну. В военной пропаганде враги — «чужие» мужчины — угрожают прежде всего «своим» женщинам, которых «свои» мужчины обязаны защитить ценой собственной жизни, если они не трусы, предатели и так далее. И женщина-патриот охотно примеряет на себя этот образ беспомощного невинного создания в беде, в то же время оставаясь в безопасности и опосредованно отправляя тысячи мужчин на смерть.

Из сказанного выше, патриотизм категорически несовместим с идеями освобождения таких групп, как мужчины и трудящиеся, и с гуманистическими ценностями как таковыми. В случае России, Китая, США и других колониалистских искусственных образований, патриотизм выходит за пределы вопросов гендера и класса, и становится синонимичным полному согласию с угнетенным положением ранее захваченных расовых и этнических групп, с отказом им в праве на самоопределение и выход из тюрьмы народов. В этих странах патриотизм неотделим от захватнической имперщины и расово-этнической нетерпимости, направленной не только вовне, но и вовнутрь.

Многое из сказанного выше применимо и к национализму — вариации патриотизма, которая полагает наивысшей ценностью нацию (вместо государства). Разграничивать патриотизм и национализм следует в рамках их более подробного изучения, в остальном это имеет мало смысла.

Здесь из примеров, которые можно рассмотреть в качестве исключения из общего правила, стоит выделить разве что национально-освободительную борьбу — конфликт представителей угнетенных государствами этнических групп, стремящихся к независимости, и, собственно, государств, стремящихся удержать порабощенные народы в покорности. В этом случае атаки на патриотизм (национализм) становятся проблематичными из-за возможных обвинений в симпатиях к колониализму и этатизму и в различных формах нетерпимости и предвзятости, поскольку предмет обожания — угнетатель (государство) — оказался заменен угнетенными массами (народом). Тем не менее, и в этих с виду благородных примерах патриотизма (национализма) всегда прослеживается присутствие гендерно-предвзятых манипуляторов (например, руководств различных национально-ориентированных партий и вооруженных формирований), подталкивающих или вовсе открыто принуждающих к самопожертвованию исключительно мужское население.

Последовательный маскулист не может быть патриотом, поскольку ставит интересы и выгоды мужчин выше интересов и выгод таких социальных конструктов, как государство и нация, отвергает ценность (в значениях, близк��х к «высокоморальность», «сакральность», «святость») данных конструктов и на пути к своей цели видит необходимым шагом их развенчание и полное преодоление.

Даются ответы на некоторые тезисы патриотов.

1. «Следует разграничивать страну (родину, отчизну и так далее) и государство, это разные понятия»

Приведенные понятия неотделимы друг от друга по меньшей мере как целое и частное. Страна (родина, отчизна и так далее) является абстракцией, включающей в себя и реальные элементы, — прежде всего, государство и закрепленную за ним территорию, — и воображаемые (патриотами). То есть «страна» означает «государство» уже лишь постольку, поскольку «страна» подразумевает наличие государства через подразумевание закрепленной за ним территории. Ошибочно выбрасывать частное, определяющее целое, из этого целого и, тем более, в тех же контекстуальных рамках противопоставлять их как два целых или два частных, как это часто делают «оппозиционные» патриоты (при всей своей «оппозиционности» желающие, как ни парадоксально, сохранить государство, и, нужно заметить, вся их «оппозиционность» ограничивается, как правило, выражением недовольства «недостаточно жесткой» государственной политикой).

Понимание под страной только (отдельно от государства) территории не имеет смысла даже для самих патриотов, поскольку без наличия государства территорию и ее защиту невозможно наделить тем сакральным смыслом, которым территорию и ее защиту наделяют патриоты. Даже при таком понимании мужчинам подчеркнуто как мужчинам все равно незачем ее защищать, да и в целом это окажется невозможным — поскольку по заданному патриотами условию страна не будет иметь наделенного политической волей «представителя» (то есть государства, элит, лидеров, короче — власти), она не сможет ни «позвать своих верных сынов» на защиту «своих интересов», ни вознаградить их за очередной акт самопожертвования. «Интересы родины» — это всегда идеалистическая абстракция, всегда стартующая из уст правителей, генералов и капиталистов, либо популистских «оппозиционеров», желающих поменяться местами с сильными мира сего. Иными словами, об этих «интересах» никогда не начинают говорить «снизу», «в народе», а чтобы о них заговорили куски земли или дорогие всякому патриотическому сердцу пограничные заборы с колючей проволокой — и вовсе должны произойти совершенно невероятные события.

Важно понимать: давая себе другие имена (страна, отчизна, родина и так далее) и (благородные, еще не дискредитированные) смыслы, государство стремится поставить себе на службу и оппозицию — чтобы ослабить ее, а в момент собственной слабости заставить ее выбирать между ее исконными целями и «сохранением целостности страны», внося в ряды оппозиции раскол и тем самым возвращая себе преимущество.

2. «Маскулисты — предатели, думающие только о собственной выгоде»

По определению предательство возможно только в отношении того, чему (кому) субъект клялся в верности или с чем (кем) подписывал договор, чьему пути сознательно следовал или что (кого) выбрал по доброй воле, что (кто) заведомо находится на стороне субъекта или что действительно субъекту принадлежит.

Ни один мужчина, насильно отправленный на войну, не был (со)собственником всех природных богатств закрепленной за государством территории. Ни одно государство никогда не было мужчинам союзником — в истории отсутствуют примеры, когда государственная власть действовала подчеркнуто в интересах мужчин как группы, улучшая их положение последовательно, без популистских полумер и обесценивающей «гендерно-нейтральной» риторики. Так что предателем как раз является именно государство, — предателем мужчин — поскольку злонамеренно причиняет вред и игнорирует причиненный вред группе, которой обязано всем своим существованием и на жертвах и труде которой оно неприкрыто паразитирует на протяжении всего своего существования. Кроме того, даже в мирное и благополучное время даже самое мирное и благополучное государство постоянно держит за спиной нож — юридический пол — который оно непременно пустит в ход против мужского населения при появлении угрозы своему мирному и благополучному существованию.

(Юридический пол — это сама возможность обозначить мужской (и женский) пол в удостоверениях, в государственных базах данных, в законодательных и подзаконных актах. Короче говоря, юридический пол выражается через документацию, имеющую юридический вес, и придает юридический вес мужскому (и женскому) полу. Юридический пол является инструментом контроля, эксплуатации, подавления, узаконенного порабощения и массовой утилизации мужчин государством. Есть все основания полагать, что юридический пол существует в первую очередь для того, чтобы государство могло быстро и эффективно провести принудительную мобилизацию мужского населения для военных и промышленных нужд и ликвидации техногенных катастроф.)

Что до ориентированности исключительно на собственную выгоду — и это обвинение должно адресоваться прежде всего государству, этой порочной по своей природе, неэтичной паразитарной системе, существующей по принципу «все для нас и ничего от нас». История все еще не знает примеров государств, существовавших ради людей, а не ради собственного же существования, — и не узнает никогда.

Выгода, которой добивается государство, не является взаимной с выгодой маскулистов и группы «мужчины». Выгода же, которой добиваются маскулисты, полностью взаимна с выгодой группы «мужчины» и, в некоторой мере, с выгодой группы «женщины». Короче говоря, маскулисты ищут выгоду (или хотя бы отсутствие убытка) для людей, а государство — исключительно для себя, без всякой на то взаимности, и в том числе поэтому оно не заслуживает доверия, уважения, поддержки и, тем более, самопожертвования со стороны мужского населения.

Касательно именно что личных выгод — нет ничего предосудительного в том, что люди желают для себя и своих близких благополучия и безопасности, а также отсутствия репрессивных, дискриминационных и расчеловечивающих обязательств. Это естественно, в отличие от государства, служения этому насквозь искусственному образованию и любви к нему — безрассудной и всегда безответной.

3. «Маскулист может быть патриотом, маскулизм можно совместить с патриотизмом»

Классическая для «умеренных» патриотов расстановка приоритетов: встраивать предлагается не патриотизм в маскулизм (или любую другую идеологию, объективно более ценную, чем патриотизм), а маскулизм в патриотизм.

Здесь следует объяснить, что значит «объективно более ценную», — это означает, что реализация идеи решит больше проблем, поможет большему количеству людей, предотвратит больше страданий и принесет больше счастья. Утилитаристское понимание маскулизма открывает неиссякаемый созидательный потенциал идеи освобождения мужчин, никакой патриотизм и близко не способен предоставить нечто похожее. Отдельно следует обратить внимание и на охват целевой группы: даже самый либеральный и гуманный патриотизм не сможет улучшить положение большего количества людей, чем численность населения одной страны. Идеи же маскулизма затрагивают миллиарды людей по всему миру — половину всего человечества. Поэтому еще можно попытаться понять попытки встроить патриотизм в маскулизм, но не попытки встроить маскулизм в патриотизм.

Вопрос о расстановке приоритетов в попытках совмещения этих двух идеологий является определяющим. Что для индивидуума, называющего себя сразу маскулистом и патриотом, окажется более значимым? Социальный конструкт или же жизни, страдания и счастье миллиардов мужчин? Если человек выберет первый вариант, то он не маскулист. Если выберет второй вариант, то не патриот. Если назначит оба варианта равноценными — то не маскулист и не патриот.

Очевидно, что примат условности над живыми людьми и примат живых людей над условностью — это конфликтующие ценностные системы. Как бы их не пытались сшить отдельными пересекающимися интересами сторон (в случае с маскулизмом и либеральным патриотизмом это, например, заинтересованность обеих сторон в профессиональной добровольческой армии: правда, для патриотов это конечная остановка, а для последовательных маскулистов — в лучшем случае временная мера на пути к ликвидации мужененавистнического государства), они естественным образом отторгнут друг друга при первой же проверке на прочность, требующей пожертвовать чем-то одним.

Вот почему маскулист не может быть патриотом.

[ru-masculism]

Андроцид. Югославские войны

Пост подготовила команда CMS на основе материалов сайта gendercide.org.

Во время югославских войн зверства совершались всеми сторонами конфликта, однако в данной статье внимание сосредоточено на сербской стратегии гендерно-избирательных массовых расправ над мужским населением.

Геноцид мужчин – этнических мусульман в Боснии и Герцеговине, 1992–1995

Контекст

По мере распада Социалистической Федеративной Республики Югославия (СФРЮ) в 1980-х годах и сопровождавшего этот распад экономического упадка, начали расти националистические настроения и движения. Старые распри на этнической и религиозной почве привели к вспышкам насилия, а затем – к полномасштабным военным конфликтам, которые в различных формах продолжались вплоть до 2001 года.

Одним из ответственных за это деятелей, дорвавшихся до власти в указанный период, был Слободан Милошевич, укрепивший авторитарный характер правления в конце 1980-х годов и активно продвигавший идею создания Великой Сербии – моноэтнического государства на всех территориях, где проживают сербы; даже на тех землях, где сербы составляют меньшинство.

Сербский режим под руководством Милошевича использовал югославские вооруженные силы для обстрелов обширных территорий в Хорватии, чтобы принудить ее к подчинению. В частности, был практически уничтожен хорватский город Вуковар, в котором после взятия сербскими националистами осуществлялись многочисленные бесчинства и акты геноцида. Весной 1992 года союз между Сербией под руководством Милошевича и националистов из числа боснийских сербов под командованием Радована Караджича начал кампанию избирательного уничтожения мужчин-босняков на территориях Боснии, которые стороны союза считали частью Великой Сербии.

Боснийские этнические мусульмане не стояли в стороне, однако испытывали трудности с вооружением, поскольку так называемое мировое сообщество наложило эмбарго на поставку оружия обеим сторонам конфликта, прекрасно зная о соотношении сил, планах сербских националистов и возможных последствиях. Это эмбарго мало чем помешало уже хорошо подготовившимся сербским формированиям, но существенно ограничило способность босняков защищать свои общины.

Сербская стратегия андроцида

Сербская кампания геноцида в Боснии и Герцеговине следовала гендерно-избирательным стратегиям, которые были уже известны на Балканском полуострове и наблюдались во многих других конфликтах в разных частях света как до, так и после югославских войн.

В 1996 году премьер-министр Боснии Хасан Муратович упоминал об этом: «Где бы они [сербы] ни захватывали людей, они либо арестовывали, либо убивали всех мужчин от 18 до 55 лет» (Quoted by Mark Danner in “Bosnia: The Great Betrayal”, New York Review of Books, 26 March 1998).

Марком Даннером была кратко изложена пошаговая стратегия сербских формирований (Mark Danner in “Bosnia: The Great Betrayal”, New York Review of Books, 26 March 1998):

Концентрирование. Область зачистки окружается и после предупреждения местных сербов – часто их призывают уйти или, по крайней мере, убеждают их отметить свои дома белыми флагами – население, являющееся объектом чистки, терроризируется применением артиллерийского огня и произвольными казнями, затем его выгоняют из домов.

Уничтожение элиты. Убийства политических лидеров и тех, кто способен занять их места, юристов, в том числе адвокатов и судей, государственных служащих, деятелей культуры и науки, в том числе писателей и профессоров.

Сепарация. Мужчин «мобилизационного возраста» – примерно от 16 до 60 лет – отделяют от женщин, детей и пожилых людей.

Депортация. Транспортировка женщин, детей и пожилых людей на границу с последующей высылкой на сопредельную территорию.

Уничтожение. Расправа над мужчинами «мобилизационного возраста» и утилизация их тел.

Резня в Брчко и другие примеры гендерцидов

Одним из крупнейших массовых убийств, произошедших во время этнических чисток в Боснии и Герцеговине, была резня в Брчко. Во время сербской наступательной операции в 1992 году Брчко имел стратегическую ценность, являясь узким проходом на реке Дрина.

«В конце весны и начале лета 1992 года около трех тысяч мусульман <...> были согнаны сербскими войсками на заброшенный склад, подвергнуты пыткам и убиты. Американский разведывательный спутник, находившийся над территорией бывшей Югославии, сделал фотоснимки эпизодов массового убийства. “У них есть фотографии грузовиков, въезжающих в Брчко с вертикально расположенными телами, и изображения грузовиков, выезжающих из Брчко с уже горизонтально лежащими телами, сложенными как дрова”, – рассказал нам внештатный следователь из США, видевший эти фотографии. <…> Эти фотографии по сей день остаются неопубликованными» (Mark Danner, “Bosnia: The Great Betrayal”, New York Review of Books, 26 March 1998).

Попытка зафиксировать и расследовать другие примеры чисток была предпринята организацией Helsinki Watch / Human Rights Watch, которая включила собранные сведения в свой отчет «Военные преступления в Боснии и Герцеговине».

Вот попавшие в отчет некоторые из свидетельств выживших.

В моей деревне было убито около 180 мужчин. Армия согнала всех мужчин в центр деревни. После их убийства женщины занимались уходом за телами убитых и проводили их опознание. Старшие мужчины были заняты захоронением тел. (Трнополье.)

К нам пришли четники [сербские националисты], и начали отделять мужчин от женщин и детей. Многих мужчин убили на месте – часто из-за старых частных разногласий. Тех из нас, кто остался, посадили в автобусы и стали избивать. (Козарак.)

В тот день военные вошли в деревню. Они забирали нас из наших домов. Мужчин избивали. Армия прибыла на грузовиках и начала стрелять в мужчин на поражение. (Прново.)

Армия схватила большинство мужчин и убила их. Тела лежали повсюду. (Ризвановичи.)

Стрельба началась около 4 часов дня, но мы были окружены и не могли бежать. Они [сербские войска] все же вошли в деревню в 8 часов вечера и сразу же начали поджигать дома, искать мужчин и расправляться с ними. Подойдя к нашему дому, они приказали нам, включая детей, выйти с поднятыми руками над головой. Среди нас было четверо мужчин, и их застрелили прямо перед нами <...> рядом убили еще шестерых мужчин. (Скелани.)

Наши мужчины были вынуждены скрываться. Мой муж, спрятавшись, остался с нами. 25 июля, когда произошла бойня, я видела, как избивали моего дядю. Сербы искали оружие. В тот день были убиты триста мужчин. (Чараково.)

Мы вышли из укрытия. Они искали мужчин. Собрали их всех вместе. Мы видели, как мужчин избивали. Слышали звуки стрельбы. Один из мужчин остался в живых после расстрела. Они убили его брата и отца. Потом женщины хоронили убитых мужчин. (Бишчани.)

Резня в Сребренице, 1995

Один из самых известных случаев гендерцида произошел в боснийском городе Сребреница и прилегающих к нему районах, где в течение нескольких дней в июле 1995 года сербские вооруженные формирования отделяли боснийских мужчин и подростков мужского пола от остального населения и уничтожали их.

Позднее присутствовавшая в регионе миротворческая миссия ООН столкнулась с резкой критикой, поскольку многие убитые мужчины, в том числе пожилые и немощные, которые искали защиту на базе ООН, находившейся близ Сребреницы, но были в буквальном смысле выданы «миротворцами» в руки убийцам. Несмотря на это, так называемое международное сообщество цинично объявило город Сребреница «зоной безопасности».

Подводя итоги событий в 1997 году, Дэвид Роуд, журналист Christian Science Monitor, удостоенный Пулитцеровской премии за выявление первых массовых захоронений вокруг Сребреницы, высказался прямо:

«Международное сообщество в определенной мере обезоружило тысячи мужчин, пообещало, что они будут под защитой, а затем предало их, оставив перед лицом заклятых врагов. Сребреница – не просто пример того, как международное сообщество стояло в стороне, зная о совершающихся зверствах. Международное сообщество помогало палачам, поощряло их и придавало им смелости. <…> Падения Сребреницы не должно было случиться. Не было никакой нужды в том, чтобы тысячи останков были разбросаны по восточной Боснии. Не было никакой нужды в том, чтобы тысячи мусульманских детей росли на историях о смертях своих отцов, дедов, дядь и братьев, убитых сербами» (David Rohde, “Endgame: The Betrayal and Fall of Srebrenica”, Farrar Straus & Giroux, 1997, pp. 351, 353).

В связи с событиями в Сребренице на основании общедоступных доказательств было заключено, что сербские формирования истребили от 7 до 8 тысяч боснийских мужчин и мальчиков за одну неделю (https://www.icty.org/x/file/Outreach/view_from_hague/jit_srebrenica_en.pdf) .

Контекст

К моменту массового убийства мужчин в Сребренице в июле 1995 года, этот регион уже несколько лет страдал от войны, андроцида и этноцида. Так, например, в апреле 1992 года сербскими формированиями была развязана бойня в Братунаце, где националисты избирательно на основании пола замучили и убили около 350 боснийских мужчин.

В то время Сребреницу защищали военизированные формирования и гражданские дружины под командованием офицера Насера Орича, командовавшего Армией Республики Боснии и Герцеговины. Но сил было недостаточно, чтобы сдержать натиск огромное количество националистов с танками, артиллерией и авиацией.

В апреле 1992 года силы боснийских сербов под командованием генерала Ратко Младича окружили Сребреницу. Сцены эвакуации сотен женщин и детей из Сребреницы транслировались по всему миру. Генерал Младич ясно дал понять, что он пришел исключительно за мужчинами – как вооруженными, так и безоружными.

В конечном счете сербские формирования перекрыли поток беженцев. В то же время международное сообщество объявило Сребреницу одной из «зон безопасности», однако что это означало – было и до сих пор остается неясным. Как подметили Литтл и Силбер, «зоны безопасности были одними из наиболее опасных мест в мире» (Allan Little and Laura Silber, “The Death of Yugoslavia”, Gardners Books, 1996, p. 274).

События на базе ООН

В июне 1995 года население Сребреницы охватила паника, когда силы боснийских сербов замкнули кольцо окружения вокруг города в рамках плана националистов по физическому искоренению «этнического отклонения», то есть босняков мужского пола.

В Потарчи, близ Сребреницы, на контролируемой голландскими миротворцами базе ООН собрались беженцы. Взрослые мужчины, пришедшие к базе, в основном состояли из стариков и калек, поскольку большая часть мужского населения мобилизационного возраста бежала в горы.

В итоге миротворческие силы ООН закрыли лагерь, не позволяя беженцам попасть внутрь. Когда прибыли формирования сербских националистов, они не зашли в базу, а сначала отобрали женщин и девочек в группе, находившейся снаружи, и отправили их прочь.

Позже миротворцы ООН согласились с требованием сербов начать вывод беженцев. Сербы отделили большинство мужчин и мальчиков от женщин и девочек прямо перед миротворцами, после чего принялись расстреливать и резать мужчин и мальчиков.

Кроме того, так называемые миротворцы, спокойно наблюдавшие за массовыми расправами, также согласились с просьбой сербов о составлении списка из более чем 230 мужчин, находившихся в лагере, и затем так же спокойно передали тех мужчин националистам.

«В тот момент, когда все это происходило, заместитель командира голландского батальона поручил гражданским представителям составить список всех людей мужского пола в возрасте от 16 до 65 лет, находившихся в лагере и за его пределами. Представители отказались сделать это, выразив протест по поводу того, что подготовленный ими план эвакуации игнорируется. Тем не менее, другое гражданское лицо составило список из 239 мужчин, находившихся в лагере. Как представляется, по меньшей мере 60 мужчин не позволили включить их фамилии в список. Учет же мужчин, находившихся за пределами лагеря, не велся. Как позднее объяснил заместитель командира батальона, он настаивал на составлении списка всех мужчин для препровождения информации МККК и другим властям, с тем, чтобы можно было отслеживать их дальнейшие перемещения. Он также объяснил, что сначала он протестовал против отделения мужчин солдатами армии боснийских сербов, но сдался после того, как ему было сказано, что мужчин не тронут и что их просто допросят как военнопленных в соответствии с Женевскими конвенциями».

Источники:

–  Chuck Sudetic, “Blood and Vengeance: One Family’s Story of the War in Bosnia”, Penguin Books, 1999, p. 306;

– Hasan Nuhanović, “The Courage to Speak Out: Hasan Nuhanović”, Remembering Srebrenica (https://srebrenica.org.uk/survivor-stories/the-courage-to-speak-out-hasan-nuhanovic).

Массовые расправы над мужчинами

На протяжении пяти дней проводились массовые расправы над мужчинами, в том числе на футбольном поле вблизи Нова-Касабы и в спортзале школы в Брануаце, ��ер��вне недалеко от Сребреницы. В 1992 году этот спортзал уже использовался для гендерно-избирательных расправ над несербскими мужчинами.

Согласно свидетельству очевидца, пережившего бойню в Нова-Касабе, мужчин заставляли копать себе могилы перед расстрелом.

«[Националисты] отбирали мусульман, на которых они имели информацию или которых знали лично, допрашивали и заставляли рыть братские могилы. <...> В первый день четники убили около 500 мужчин. Они просто ставили их в ряд у края могилы и стреляли по ним таким образом, чтобы те падали в яму. Примерно 100 допрошенных мужчин, вырывших эти братские могилы, должны были потом их засыпать. В конце дня им приказали вырыть яму для себя и выстроиться перед ней. <...> [Их] расстреляли у края, куда их тела и падали. <...> На рассвете <...> пригнали бульдозер, вырыли яму <...> в которой с его помощью заживо похоронили около 400 мужчин. Мужчин окружили четники: пытавшихся бежать расстреливали» (Quoted in Mark Danner, “The Killing Fields of Bosnia”, New York Review of Books, September 24 1998).

Как уже упоминалось, многие боснийские мужчины, особенно находившиеся в мобилизационном возрасте, ушли в горы, когда сербские формирования подошли к Сребренице. Националисты вошли в эти районы и также убивали там мужчин-гражданских, в том числе ведя огонь осколочными снарядами из зенитных орудий.

Западная разведка перехватывала радиопереговоры сербов, в том числе приказы командующего сербскими войсками генерала Радислава Крстича. Перед очередной зачисткой он сказал: «Вы должны убить всех. Нам не нужны живые» (Mark Danner, “Bosnia: The Great Betrayal”, New York Review of Books, March 26 1998).

В горах многие мужчины начали поддаваться страху, у многих начались паранойя и галлюцинации. Случаи убийств и самоубийств не были редкостью.

«Психика мужчин была сломлена. Одни мусульмане [те из них, кто был вооружен] принимали других за диверсантов. Они бросали гранаты и стреляли друг по другу из автоматов. <...> Мужчины совершали самострел в надежде, что сербы пощадят раненых» (Chuck Sudetic, “Blood and Vengeance: One Family’s Story of the War in Bosnia”, Penguin Books, 1999, p. 306).

В итоге тысячи боснийских мужчин, которые еще оставались живыми в горах, сдались сербским войскам, привлеченные видом (захваченных) транспортных средств ООН и обещанием открытия безопасного коридора. Все сдавшиеся были казнены на близлежащих полях и в горах и похоронены в братских могилах.

Геноцид мужчин – косовских албанцев, 1997–1998

Контекст

Придя к власти в конце 1980-х, Слободан Милошевич начал продвигать идею о том, что Косово имеет важное значение для сербского национализма и сербской идентичности. Эта позиция противоречила интересам этнических албанцев, которые составляли около 90% населения Косово и пользовались значительной автономией при Тито.

Когда СФРЮ распалась, Милошевич продолжил пропагандировать сербский национализм и, как неизбежное следствие национализма, этнические чистки.

В 1989 году десятки тысяч этнических албанцев были уволены с государственных и негосударственных должностей, а их рабочие места перешли к сербам. Начался исход из Косова, сотни тысяч албанцев мигрировали в страны Запада.

Полиция стала регулярно задерживать косовских албанцев мужского пола. Профессор Джули Мертус отмечает, что в период с 1989 по 1997 год половина взрослого населения косовских албанцев подвергалась арестам, допросам, интернированию или содержанию под стражей (Julie A. Mertus, “Kosovo. How Myths and Truths Started a War”, University of California Press, 1999).

В 1997 году в качестве ответа на проводимую властями дискриминационную политику была сформирована Армия освобождения Косова (АОК).

В 1998 году насилие в Косово нарастало: сербские националисты совершили ряд убийств целых семей. Среди примеров можно вспомнить нападение националистов на косовский албанский клан Делиай в сентябре. Были расстреляны в упор и сброшены со скалы 15 человек обоих полов, включая детей, а трое мужчин, включая парализованного 95-летнего старика, сожжены заживо в доме (Jane Perlez, “Massacres by Serbian forces in 3 Kosovo villages”, The New York Times, 30 September 1998).

Ранние гендерно-избирательные убийства

Гендерно-избирательные убийства мужчин – косовских албанцев чаще имели место на раннем этапе описываемого этноцида. Эта схема знакома нам по многим другим геноцидам, в которых на ранних стадиях целью объявлялись исключительно мужчины мобилизационного возраста, и только на следующих этапах геноцида массовое истребление в той или иной мере начинало распространяться на остальных.

Ярким примером из Косова являются массовые убийства, произошедшие в деревне Рачак 16 января 1999 года – событие, которое позже было названо «Резней, заставившей Запад действовать».

«Когда [сербские] силовики вошли в деревню в поисках “террористов” из Армии освобождения Косова, они пытали, унижали и убивали всех мужчин, которых находили» (Peter Beaumont and Patrick Wintour, “Kosovo: the untold story”, The Guardian, 18 July 1999).

22 января The New York Times опубликовала пугающий отчет о происшествии. Материал содержал выдержки из отчета «Special Report: Massacre of Civilians in Racak», который был составлен международными наблюдателями, находившимися в деревне до и после январских убийств.

«Двадцать три взрослых мужчины разного возраста. Многие расстреляны с очень близкого расстояния, большинство было застрелено в переднюю часть головы, затылок и макушку. Жители деревни сообщили, что последний раз жертв видели живыми, когда их арестовывала полиция. <...> Трое взрослых мужчин получили смертельные ранения в разные части тела, в том числе в спину. Судя по всему, их застрелили при бегстве. <...> Взрослый мужчина был застрелен возле своего дома и обезглавлен. <...> Взрослому мужчине выстрелили в голову и отрезали ее. Его череп был выпотрошен. Взрослая женщина застрелена в спину. <...> 12-летнему мальчику прострелили шею. Один мужчина позднего подросткового возраста застрелен в живот» (“Charting a Massacre: The Monitors’ Report”, The New York Times, 22 January 1999).

Провал мирного урегулирования

После резни в Рачаке международное сообщество во главе с Соединенными Штатами организовало конференцию в Рамбуйе, Франция, в попытке прийти к мирному урегулированию. Предложение заключалось в том, чтобы предоставить Косову частичную автономию, а также дать НАТО далекоидущие права размещать войска в Косово и перемещать их через другие югославские территории.

Предложенное мирное соглашение позже подверглось резкой критике за то, что требовало слишком многого для НАТО и намеренно установило планку выше той, которую могли бы принять сербы.

Сербский режим отказался от этого предложения. Международные наблюдатели Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) были отозваны 22 марта из-за опасений ожидаемых бомбардировок со стороны НАТО. На следующий день сербская ассамблея приняла резолюцию, в которой осудила вывод наблюдателей ОБСЕ и согласилась с принципом «автономии» Косова и невоенной частью мирного соглашения.

Операция «Подкова»

Сербское наступление сосредоточилось на полукруглой полосе западного Косова, граничащей с Албанией, и стало известно как операция «Подкова». Район считался оплотом АОК.

С 19 марта 1999 года сербы проводили классическую кампанию этнической чистки против албанского населения Косова. Во время этой кампании уничтожались в основном мужчины и мальчики-подростки, а женщинам было велено уезжать в Албанию.

Одно из первых свидетельских сообщений о массовых убийствах поступило от Селами Эльшани. Ему удалось спастись, когда 26 марта в деревне Велика-Круша была казнена группа гражданских мужчин. Получив ожоги в результате пожара, устроенного сербскими националистами, Эльшани смог скрыться и уйти в Албанию, где он прошел лечение и дал интервью газете Washington Post (Peter Finn, “If I Could Not Talk, Nobody Would Know”, Washington Post Foreign Service Sunday, 18 April 1999, p. A1).

Свидетельница резни в Велика-Круше, косовская албанка из Избицы, описала ужасающую картину произошедшей резни. Ее показания были зафиксированы Хьюман Райтс Вотч (“Witness to Izbica Killings Speaks: Possibly Largest Massacre of Kosovo War”, Kosovo Human Rights Flash #39, 19 May 1999).

В показаниях упоминается, как гендерно-избирательные убийства мужчин привели к тому, что многие мужчины – косовские албанцы мобилизационного возраста уходили в горы по мере приближения сербских войск и что сербские националисты начали проводить дополнительные меры по гендерному отбору жертв.

«Когда пришли сербы, почти все молодые мужчины покинули село. Они ушли в горы, чтобы укрыться или сражаться. <…> К 10 утра [на следующее утро] мы были в поле. Людей были тысячи, в большинстве – женщины, д��ти и старики. Среди нас было всего около 150 мужчин. <…>

Около 11 часов утра они [националисты] отделили женщин от мужчин. Мы спросили их, почему они это делают, и они очень страшным голосом сказали нам: “Заткнитесь, не спрашивайте, иначе мы вас убьем”. Дети были в ужасе. Сербы кричали: “Мы вас убьем, почему США вас не спасают?” <...> Сербы называли нас нецензурными словами: «Сношали всех албанских матерей» и «Все албанские женщины – суки». Мужчин же отвели и выстроили в ряд метрах в двадцати от нас. Потом нам велели уходить в Албанию. Они [националисты] сказали: «Вы искали великую Албанию, теперь вы можете туда поехать». Они стреляли в воздух над нашими головами. Мы послушались их и двинулись в указанном направлении, покидая мужчин. Метрах в 100 от того места, где мы начали идти, сербы решили забрать младших мальчиков из нашей группы. Мальчиков четырнадцати лет и старше уже отвели к взрослым мужчинам; теперь они [националисты] отделяли мальчиков лет десяти и старше. С нами остались только совсем маленькие мальчики, один старик, потерявший обе ноги, и мой брат-инвалид, который не может ходить из-за спинального менингита. <...> Матери мальчиков плакали. Некоторые пытались поговорить с сербами, но сербы их отталкивали. Мы уходили очень медленно, потому что очень переживали за наших мужчин. <…>

Мы остановились, услышав автоматные очереди. Мы повернули головы, чтобы посмотреть, что происходит, но было невозможно увидеть что там с мужчинами. Мы увидели, что в нашу сторону бегут мальчики десяти-четырнадцати лет; когда они подошли к нам, мы спросили их, что произошло. Они выглядели очень подавленными; никто не мог говорить. Один из них наконец сказал нам: “Нас отпустили, а с остальными покончено”. Мы стояли на одном и том же месте минут двадцать. Все плакали. Автоматный огонь слышался безостановочно в течение нескольких минут; после этого мы минут десять слышали короткие, нерегулярные очереди. Среди убитых были мой отец, дядя и двоюродный брат. &lt;...>

Потом нас догнали десять сербов. Они много бранились и снова сказали нам: «Теперь убирайтесь в Албанию – не останавливайтесь, просто идите». <…> Мой отец оставил мне свою куртку, потому что на мне была другая куртка с надписью “Американский спорт”, и он боялся; он хотел ее скрыть. Поскольку я толкала тачку и была одета в мужскую куртку, они подумали, что я мужчина. Мне велели остановиться, а затем подойти к ним, но я была слишком напугана. Это был самый страшный момент в моей жизни. Потом они посветили мне в лицо фонариком и увидели, что я женщина. Один из них сказал: “Отпусти ее”» (Human Rights Watch, “Witness to Izbica Killings Speaks: Possibly Largest Massacre of Kosovo War”, Kosovo Human Rights Flash #39, 19 May 1999).

Резня в Избице 28 марта 1999 года была одной из крупнейших в войне в Косово. После окончания войны Международный уголовный трибунал по бывшей Югославии (МТБЮ) сообщил, что бойня унесла не менее 93 жизней; большинству убитых взрослых мужчин было 60–70 лет.

Позже, 27 апреля 1999 года в Меже произошла еще более массовая бойня. Сербские вооруженные формирования захватили большую группу мужчин – косовских албанцев, а женщинам приказали уходить в Албанию. Около полудня 70 мужчин привели к компостной куче и расстреляли. Еще 35 мужчин загнали в фермерский дом и обстреляли его снаружи. Затем в дом вошли националисты, добили мужчин выстрелами в голову и подожгли здание. По некоторым оценкам, в Меже было убито около 500 мужчин (Joshua Hammer, “On the Trail of the Hard Truth”, Newsweek, July 9, 2000).

Конец геноцида

В начале июня 1999 года режим Милошевича свернул свою мужененавистническую кампанию в Косове. Считается, что это решение было вызвано сочетанием факторов, включая бомбардировки НАТО, сворачивание поддержки Россией, а также то, как геноцид использовался для оправдания вмешательства НАТО и ООН в конфликт.

Силы НАТО вошли в Косово 10 июня 1999 года вместе с гуманитарными работниками и судебно-медицинскими группами из МТБЮ. После этого более 150 тысяч сербов бежали из Косова, опасаясь встречной резни со стороны албанцев. Эти опасения не были беспочвенными: АОК и албанская мафия совершили сотни убийств из соображений мести.

Зачастую убитыми оказывались невиновные, совершенно непричастные люди, в большинстве своем – мужчины. И мы в который раз убеждаемся, что не бывает никакого национализма с человеческим лицом. Что в странах бывшего СССР, что на территории бывшей Югославии, национализм, в какие одежки он бы не рядился, нес и продолжает нести мужчинам лишь страдания и смерть. Любой национализм, даже «национализм угнетенных» – это непримиримый враг мужчин, всегда приводящий к войне и гендерно-избирательным этническим чисткам, если своевременно не начать вести с националистами диалог на единственном понятном им языке. Вы сами знаете – на каком.

[ru-masculism]

Андроцид. Геноцид иракских курдов

Пост подготовила команда CMS на основе материалов сайта gendercide.org.

Контекст

Курды – этническая группа, центром которой является горный регион Курдистан. Курдистан не является суверенным государством – это этногеографическая область, охватывающая юго-восток Турции, северо-запад Ирана, север Ирака и север Сирии. По состоянию на 2020 г., курдское население в Курдистане и за его пределами составляет примерно 30–45 миллионов человек.

После Первой мировой войны и распада Османской империи страны Антанты создавали условия для возникновения суверенного курдского государства, как было обещано в Севрском мирном договоре 1920 года. Всего через три года обещание, данное курдам, было нарушено, поскольку западные союзники хотели задобрить новый турецкий режим Кемаля Ататюрка. Когда Лозаннский договор установил границы современной Турции в 1923 г., не осталось места никаким положениям о суверенном Курдистане. Западные союзники также отказались уступить какие-либо земли в Ираке и Сирии для создания суверенного Курдистана, хотя Ирак и Сирия были переданы Великобритании и Франции в качестве подмандатных территорий.

Последнее столетие было отмечено вооруженной агрессией нескольких государств в отношении Курдистана, поскольку курдские движения боролись против угнетения и дискриминации, а также за расширение культурных прав и независимость. В Ираке и Сирии на данный момент существуют курдские регионы с более высокой степенью автономности, однако их положение по-прежнему неустойчиво.

Демократическая партия Курдистана (ДПК) была основана курдами в Ираке вскоре после окончания Второй мировой войны и стала одной из самых известных курдских организаций сопротивления. Патриотический союз Курдистана (ПСК) был создан в 1975 г. как более радикальная альтернатива ДПК, и разгром ПСК был целью кампании «Анфаль» 1988 года.

В первые годы правления диктатора Саддама Хусейна положение иракских курдов скорее улучшалось. В 1970 г., когда Хусейн еще не был президентом, его партия Баас достигла соглашения с курдскими повстанческими группами, и курды получили определенные права и политическую автономию.

Это соглашение в конечном итоге сорвалось по слишком банальной причине: нефть. Партия Баас начала кампанию арабизации нефтедобывающих районов Курдистана. Курды были изгнаны и заменены арабами из бедных племен южного Ирака, которые, как ожидалось, будут лояльны режиму. В марте 1974 г. ДПК подняла мятеж, вылившийся в полномасштабные военные действия. Около 130 тысяч курдов бежали в Иран в 1975 г., а в марте того же года тысячи курдов, принадлежащих к племени барзан, были изгнаны из своих домов и насильно переселены на бесплодные засушливые земли на юге.

Несколько лет спустя перемещенные мужчины-барзанцы подверглись гендерно-избирательному уничтожению, предвещавшему гораздо более масштабную операцию по истреблению курдского населения – кампанию «Анфаль». Отсутствие протеста международного сообщества по поводу произошедшего с барзанскими курдами, похоже, укрепило веру режима Хусейна в возможность добиться «окончательного решения» в отношении курдов без вмешательства извне.

Показательно, что даже в августе 1988 г., когда операция «Анфаль» находилась на поздней стадии и о применении химического оружия против мирного населения было хорошо известно, Подкомитет ООН по правам человека проголосовал 11 голосами против 8 за то, чтобы не осуждать Ирак за нарушения прав человека. Иракскому режиму, который рассматривался властями США как оплот против исламских фундаменталистских режимов в богатых нефтью регионах, сходили с рук все зверства: Хусейн не терял поддержки своих западных союзников до августа 1990 г., пока не вторгся в соседний Кувейт.

Источники: – Martin van Bruinessen, “Genocide in Kurdistan?”, in George J. Andreopoulos, ed., Genocide: Conceptual and Historical Dimensions, University of Pennsylvania Press, 1994, pp. 156–157; – Human Rights Watch, “Iraq’s Crime of Genocide: The Anfal Campaign against the Kurds”, Yale University Press, 1995, pp. 4, 26–27; – Khaled Salih, “Anfal: The Kurdish Genocide in Iraq”, Digest of Middle East Studies 4: 2, Spring, 1995; – Kendal Nezan, “When our “friend” Saddam was gassing the Kurds”, Le Monde diplomatique, October 1988.

«Анфаль»

В марте 1987 г. двоюродный брат Саддама Хусейна Али Хасан аль-Маджид, известный своей жестокостью, был назначен генеральным секретарем отделения партии Баас в Иракском Курдистане, и в период его пребывания на данном посту контроль над антипартизанской политикой полностью перешел от армии к партии.

Через несколько месяцев после назначения Маджида было инициировано «окончательное решение курдского вопроса». Кампания, организованная Маджидом, получила циничное название «аль-Анфаль» (араб. «Добыча») и отсылала к одноименной суре Корана.

Она состояла из восьми этапов, и семь из них были нацелены на районы, контролируемые Патриотическим Союзом Курдистана (ПСК). В то время, как в кампании участвовало около 200 тысяч иракских солдат, курдские повстанческие силы насчитывали всего несколько тысяч человек.

Кампания «Анфаль», в ходе которой правительство Саддама Хусейна подвергло курдов массовому истреблению, проводилась в период с конца февраля по начало сентября 1988 г. Эта геноцидальная операция содержала в себе аспекты гендерцида и была направлена не только на ликвидацию курдского повстанчества, но и на арабизацию стратегически важных районов северного Ирака. «Анфаль» была частью более продолжительной кампании, приведшей к уничтожению примерно 4500 курдских и 30 ассирийских поселений на севере Ирака. Кампания также привела к исходу по меньшей мере 1 из 3,5 миллионов курдов, на тот момент проживавших в Ираке.

По данным Human Rights Watch (HRW), основными целями кампании являлись курдские мужчины мобилизационного возраста: «Очевидно, что целью кампании “Анфаль” было уничтожение всех мужчин мобилизационного возраста, схваченных в сельских районах Иракского Курдистана» (Human Rights Watch, “Iraq’s Crime of Genocide: The Anfal Campaign against the Kurds”, Yale University Press, 1995, pp. 96, 170).

Под руководством аль-Маджида в кампании «Анфаль» принимали активное участие как иракские военные подразделения, так и курдские коллаборационисты – так называемые силы Джаш. Джаш помогли военным определять местоположение курдских поселений, не отмеченных на карте, и укрытия курдов в горах. Помимо прочего, Джаш использовались режимом для выманивания курдов из укрытий под ложным предлогом предоставления безопасного прохода или амнистии.

Истребление курдов включало в себя наземные наступательные операции, массовые депортации, систематическое уничтожение поселений, расстрелы, применение химического оружия и авиаударов. «К моменту окончания геноцидального безумия 90% курдских деревень и больше 20 городков были стерты с лица земли. Земли покрылись 15 миллионами мин, сделавших ведение сельского хозяйства невозможным, а 1,5 миллиона курдских крестьян были отправлены в концлагеря» (Kendal Nezan, “When our ‘friend’ Saddam was gassing the Kurds”, Le Monde diplomatique, March 1998).

К концу Анфальской кампании было истреблено не менее 50 тысяч курдских крестьян. Установить точную численность убитых затруднительно. Некоторые источники на основе других оценок, выводов и свидетельских показаний заявляют о более высоких показателях – до 110 тысяч погибших: «На основе обширных интервью в Курдистане и изучения сохранившихся иракских документов Шореш Ресул, курдский исследователь, <…> определил число погибших в период террора Маджида от 60 до 110 тысяч» (Jonathan C. Randal, “After Such Knowledge, What Forgiveness? My Encounters With Kurdistan”, 1998, p. 230).

Кеннет Рот, директор HRW, упоминал о «100 тысячах курдских мужчин и мальчиков, расстрелянных во время геноцида “Анфаль” в 1988 году», то есть, если прибавить к мужчинам другие группы, число жертв кампании значительно превысит отметку в сто тысяч (Kenneth Roth, “Show Trials Are Not the Solution to Saddam’s Heinous Reign”, The Globe and Mail, 18 July 2003).

Источники: – Amnesty International, “Iraq: ‘Disappearances’ – the agony continues”; – Certrez, Donabed, and Makko (2012). The Assyrian Heritage: Threads of Continuity and Influence. Uppsala University. p. 288; – BBC News, “Killing of Iraq Kurds ´genocide´, 23 December, 2005 [https://news.bbc.co.uk/2/hi/europe/4555000.stm]; – Human Rights Watch Report, “Whatever Happened to the Iraqi Kurds?”, 1991 [https://www.hrw.org/reports/1991/IRAQ913.htm].

Гендерный аспект

В июне 1987 г. аль-Маджид выпустил директиву SF/4008, в пункте №5 которой были обозначены «запретные зоны». Когда директива вступила в силу, Маджид приказал, чтобы все лица в возрасте от 15 до 70 лет, задержанные в населенных пунктах в пределах данных зон, были допрошены службами безопасности, а после до��роса – казнены.

Несмотря на то, что в приказе прямо не упоминался пол, под целями для задержаний и казней подразумевались только мужчины.

Обратимся к отчету HRW: «Согласно директивам аль-Маджида от июня 1987 г., всякий мужчина мобилизационного возраста, схваченный в районе проведения кампании “Анфаль”, приговаривался к смерти по умолчанию» (Human Rights Watch, “Iraq’s Crime of Genocide: The Anfal Campaign against the Kurds”, Yale University Press, 1995, p. 14).

В сентябре 1987 г. вышла новая директива, призывающая к «депортации <…> курдских семей в районы дислокации родственников диверсантов <…> за исключением мужчин [членов семей] в возрасте от 12 до 50 лет включительно – их следует схватить» (Human Rights Watch, “Iraq’s Crime of Genocide: The Anfal Campaign against the Kurds”, Yale University Press, 1995, p. 298).

Когда захваченных курдов доставляли в пенитенциарные учреждения, мальчиков и мужчин, считавшихся «боеспособными», отделяли от остальных, что является типичной для убийств по половому признаку практикой на протяжении всей истории.

HRW опубликовали несколько заметок о стандартной схеме сортировки новоприбывших в концлагерь Топзава близ Киркука, что примерно в 150 милях к северу от Багдада.

«Мужчин и женщин отделяли друг от друга на месте, как только грузовики останавливались в главном дворе базы или на плацу. Процесс осуществлялся с жестокостью <…> Чуть позже мужчин разделяли еще и по возрасту: маленьких детей оставляли с матерями, а стариков и немощных отселяли в отдельные помещения. Мужчин и мальчиков-подростков, которые, как считалось, достигли мобилизационного возраста, собирали вместе. Грубо говоря, это были мужчины в возрасте от 15 до 50 лет, но строгой проверки документов, удостоверяющих личность, не проводилось, и возраст, как видно, был менее весомым критерием, чем антропометрия и внешний вид. Высокого двенадцатилетку могли оставить, а низкорослого шестнадцатилетнего парня – отправить к родственницам. <…> Далее молодых мужчин дробили на еще более мелкие группы. <…> После регистрации заключенных загоняли в большие камеры, каждая из которых была забита жителями одного конкретного района. <…> И хотя условия в Топзаве были ужасающими для всех, самой переполненной частью лагеря, как видно, была та, в которой содержались мужчины. <…> Избиения заключенных мужского пола в Топзаве были обычным делом» (Human Rights Watch, “Iraq’s Crime of Genocide: The Anfal Campaign against the Kurds”, Yale University Press, 1995, pp. 143–145).

HRW также сообщает, что все взрослые и подростки мужского пола были казнены через несколько дней после прибытия в лагерь.

«Отдельные группы заключенных были выстроены в шеренгу и расстреляны спереди, после чего их тела закопали в заранее вырытых братских могилах; других заставили лечь парами вплотную друг к другу <...> рядом с горами свежих трупов, прежде чем убить их; третьих связывали вместе, ставили на край ямы и стреляли в спину, чтобы они падали в нее вперед, – этот метод убийцы считали наиболее эффективным. Затем бульдозеры засыпали трупы тоннами земли или песка. Некоторые могилы состояли из десятков отдельных ям, очевидно, содержавших тела тысяч жертв» (Human Rights Watch, “Iraq’s Crime of Genocide: The Anfal Campaign against the Kurds”, Yale University Press, 1995, p. 12).

Как упоминалось ранее, кампания состояла из восьми этапов, и гендерная динамика курдского геноцида в зависимости от этапа различалась. Например, нет никаких сообщений о массовых убийствах мирных жителей на первом этапе, то есть с 23 февраля по 19 марта 1988 г.

Наиболее зверские акты андроцида имели место на заключительном этапе кампании, с 25 августа по 6 сентября. Этот этап начался сразу после заключения соглашения о прекращении огня с Ираном, поскольку теперь части армии и припасы можно было перебросить с юга на север. Данный этап проводился на четырех тысячах квадратных миль в Загросских горах, и поначалу многих курдских мужчин даже не отправляли в лагеря – их просто убивали на месте сразу после задержания. Когда сотрудники HRW позднее исследовали последний этап кампании, выжившие курды предоставили им списки людей, пропавших без вести. Списки, предоставленные курдами, за исключением курдов-езидов, состояли исключительно из взрослых и молодых мужчин, что указывает на крайне жесткий отбор по полу. Для ассирийцев, халдейских христиан и курдов-езидов отбор по полу был менее жестким (Human Rights Watch, “Iraq’s Crime of Genocide: The Anfal Campaign against the Kurds”, Yale University Press, 1995, pp. 178, 190, 192, 209–213).

(От ред. CMS.) Много позже бывшие друзья и покровители Саддама Хусейна наконец покончили с чудовищем, которое сами и взрастили. В итоге тиран предстал перед трибуналом, в том числе за истребление мужского курдского населения Ирака, и был повешен. Казни �� пожизненным срокам подверглись и некоторые из других высокопоставленных организаторов геноцида иракских курдов, включая аль-Маджида. По понятным причинам западные политики, долгое время снабжавшие диктатора оружием и иными средствами, не были призваны к ответу. Это еще одна поучительная история, убеждающая нас в том, что не существовало и никогда не будет существовать никакого «хорошего Запада», спешащего спасти угнетенных и гонимых и сокрушить тиранию усатых и плешивых.

[ru-masculism]

Оценка гендерного неравенства в федеральных уголовных делах

Авт. Соня Б. Старр, 2012, Юридическая школа Университета Мичигана. Пер. команда CMS. Если вы считаете важным то, что мы делаем, и хотите чаще видеть такой контент, поддержите нас финансово и (или) вступите в нашу команду для совместной работы над новыми материалами. Обратная связь в Telegram: https://t.me/checkmatescum_feedbackbot.

Предисловие от CMS

В США за те же правонарушения при тех же обстоятельствах мужчины в среднем получают на 63% более длительные сроки лишения свободы, чем женщины. Также при прочих равных женщинам в два раза чаще удается избежать обвинительного приговора. Причем обстоятельства, которые часто приводятся в качестве аргумента для обесценивания проблемы дискриминации мужчин в системе так называемого правосудия, например, «эти женщины лишь хотели заработать на пропитание для своих детей» и «эти женщины – лишь марионетки в руках своих партнеров-преступников», на деле объясняют совсем мизерную часть гендерного разрыва в наказаниях.

Данное исследование не раскрывает причины гендерного разрыва в наказаниях с должной полнотой и избегает прямых обвинений в адрес государства и феминистской перспективы, отрицающей уязвимость мужчин как группы, но, тем не менее, представляет большую ценность. Основное преимущество этой работы перед предшествующими исследованиями гендерного разрыва в наказаниях заключается в том, что она использует обширные сопряженные данные и учитывает влияние самых разных этапов уголовного процесса на гендерный разрыв в наказаниях, включая решения на ранних этапах, что обогащает понимание институциональных механизмов рассматриваемой проблематики и позволяет провести более глубокий и последовательный анализ дискриминации мужчин в системе так называемого правосудия.

Starr, Sonja (2012). Estimating Gender Disparities in Federal Criminal Cases. Law & Economics Working Papers, 57.

Аннотация

В данной статье проводится оценка гендерного неравенства («Неравенство» не является дословным переводом «Disparities», но контекстуально является наиболее уместным, прим. CMS) в федеральных уголовных делах. Выявлен значительный гендерный разрыв в пользу женщин при назначении продолжительности срока лишения свободы (в среднем более 60%) с учетом преступления, повлекшего за собой арест, криминального прошлого и других исходных факторов, выявленных до предъявления обвинения. Арестованные женщины имеют значительно большую вероятность полностью избежать обвинений и приговора, а также имеют вдвое большую вероятность избежать тюремного заключения в случае признания виновности. Предыдущие исследования сообщали о гораздо меньших различиях в вынесенных приговорах, поскольку игнорировали роль обвинения, сделку о признании вины и установление фактов на стадии вынесения приговора. Большинство исследований учитывают лишь эндогенные факторы, влияющие на строгость наказания и возникающие на ранних этапах процесса судебного преследования, а также используют выборки, уже прошедшие через этот процесс. Я решаю эти проблемы, используя сопряженный набор данных, который позволяет проследить дела от ареста до вынесения приговора. Используя метод декомпозиции, я демонстрирую, что большая часть гендерного разрыва в приговорах возникает в результате решений на более ранних этапах, а также, используя обширные данные, провожу анализ каузальных теорий гендерного разрыва.

Оценка гендерного неравенства в федеральных уголовных делах

Введение

В Соединенных Штатах мужчины в пятнадцать раз чаще женщин оказываются в тюрьме. Можно ли объяснить эту разницу отличиями в преступном поведении или обстоятельствах, или же суды и прокуроры по-разному относятся к, по сути, аналогичным случаям на основании гендера обвиняемых? Второе могло бы быть признанным нарушением конституции, подорвать выполнение поставленных задач уголовно-правовой системы и привести к социальным последствиям из-за широко распространенного лишения свободы, приходящегося на определенную демографическую группу. Таким образом, причины гендерного разрыва могут представлять большой юридический и политический интерес. Данное исследование изучает эти причины, используя набор данных, который позволяет проследить федеральные уголовные дела от момента ареста до вынесения приговора. Я обнаружила, что гендерный разрыв усугубляется на каждом этапе судебного процесса и в конечном итоге мужчины и женщины получают значительно различающиеся приговоры.

Существующие исследования неравенства между демографическими группами в уголовно-правовой системе фокусируются на узких срезах судебного процесса, рассматриваемых в отрыве друг от друга. Большинство этих исследований оценивают заключительное судебное решение о назначении наказания, принимая во внимание его строгость или меру «предполагаемого наказания», возникающие из решений, принятых на основании дискреционных полномочий и переговоров. Игнорирование расхождений на ранних этапах может исказить оценки неравенства в приговорах как из-за эндогенности ключевой контрольной переменной, так и из-за отбора дел-образцов на каждом этапе процедуры. Текущая исследовательская литература о приговорах обычно игнорирует эту «воронку». Существует небольшое количество литературы, затрагивающей различия в решениях прокуроров, но она касается только определенных аспектов процесса и не оценивает их конечные последствия в виде приговоров.

Эти ограничения отражают удивительную пропасть между количественными эмпирическими исследованиями и теоретической литературой об уголовно-правовой системе, которая широко признает, что вынесение приговора в значительной степени зависит от широты полномочий прокуроров при предъявлении обвинений и заключении сделок. Данное исследование стремится заполнить этот пробел, используя межведомственную сопряженную базу данных, позволяющую проследить дела от ареста до вынесения приговора. Я оцениваю результаты приговоров на основе характеристик, которые фиксируются в начале судебного процесса, а не в конце: обвинение, криминальное прошлое и другие предварительные характеристики. Такой подход позволяет получить величину совокупного гендерного неравенства, возникающего в ходе судебного процесса после ареста. Затем я использую метод поэтапной декомпозиции, чтобы оценить то, насколько этот разрыв можно объяснить принятием решений на каждом этапе процесса (Altonji, Bharadwaj, and Lange 2008; DiNardo, Fortin, and Lemieux 1996).

Вкратце, я задаю вопрос: получают ли одинаковые наказания мужчины и женщины, которые идентичны по всем параметрам, арестованные за одинаковые преступления, и если нет, то на каких этапах их судьбы начинают расходиться? Хотя правонарушение, повлекшее арест, не является идеальным отражением сути преступной деятельности, мой метод значительно лучше проясняет ситуацию по сравнению с использованием высокоэндогенных контрольных переменных, применяемых в текущих исследованиях. Кроме того, в стратегии оценки я использую перевзвешивание среднего значения и распределения в качестве метода, предлагающего эффективное решение проблемы, с которой долго боролись исследователи судебного процесса: как рассматривать приговоры, не сопровождающиеся лишением свободы. Ведущий подход заключается в использовании двухкомпонентной модели, которая отделяет решение о лишении свободы от решения о продолжительности наказания, хотя это приводит к серьезным проблемам с выборкой, если есть неравенство на первом этапе. Лучшим решением будет просто рассматривать вынесение приговора как единый процесс и оценивать различия во всех приговорах, включая приговоры без назначения наказания. Если делать это с помощью перевзвешивания, а не регрессии, то можно избежать проблем с функциональной формой, которые лежат в основе предпочитаемой многими исследователями двухкомпонентной модели.

Установленное в результате исследования гендерное неравенство поразительно велико при учете доступных данных. Мужской гендер связан со значительным увеличением средней длины приговора – на 63%, при этом существенное и не имеющее обоснования неравенство присутствует во всем распределении приговоров. Это неравенство намного выше, чем установленное предыдущими исследованиями. Связано это с тем, что, как показывает поэтапная декомпозиция, гендерный разрыв в приговорах в основном обусловлен решениями, принимаемыми на более ранних этапах правосудия, в частности установлением фактов приговора при вынесении приговора, процессом, контролируемым прокурорами, что игнорируется другими исследованиями.

Но на основании чего возникает этот разрыв? Несмотря на богатый набор ковариат, скрытые различия все же возможны, поэтому я не могу окончательно ответить на вопрос о причинно-следственной связи. Однако несколько правдоподобных теорий имеют поддающиеся проверке предположения, и я использую необычайно обширный набор данных для их исследования. Я нахожу значительное подтверждение для некоторых теорий (в частности учет обязанностей по уходу за детьми и предполагаемые различия ролей в групповых преступлениях), но они, как видно, объясняют только часть наблюдаемого неравенства

Часть 1. Дискреционные полномочия и гендерное неравенство в уголовном правосудии

1.1. Источники дискреционных полномочий в федеральном уголовном процессе

Как и в случае со штатами, федеральная система правосудия предоставляет огромную власть прокурорам. На практике в Соединенных Штатах существует система сделок в правосудии, и большую часть козырей в этой системе держат в своих руках прокуроры. У них есть широкие полномочия выбирать обвинения из множества уголовных законов с общими положениями или пересекающимися элементами преступлений, а затем определять условия сделок по приговору. Согласно данному исследованию, процессуальное соглашение не всегда фокусируется в основном на снятии обвинений – на самом деле главное обвинение было снято только в 17% случаев в выборке. Также стороны часто заключают сделку относительно ключевых фактов приговора – например, об объеме незаконно сбытых наркотиков или о главной или второстепенной роли подсудимых в сговоре. Прокурор также может давать рекомендации по назначению наказания, которые не являются обязательными, или просить особого снисхождения в отношении информаторов.

Вынесение приговоров на федеральном уровне регулируется двумя основными правовыми рамками. Во-первых, каждый уголовный закон предусматривает предел минимального и максимального назначаемого наказания. В большинстве случаев этот диапазон достаточно широк и начинается с нуля (например, от 0 до 20 лет), но некоторые уголовные законы определяют «обязательный минимальный срок лишения свободы». Во-вторых, с 1987 года статуты о назначении наказания дополняются гораздо более узкими диапазонами (например, от 27 до 33 месяцев), указанными в Руководящих принципах по назначению наказания в США. Руководящие принципы стремились сократить необоснованные различия в наказаниях, включая гендерное неравенство (Breyer 1988), ограничивая дискреционные полномочия. Они были обязательными до 2005 года, когда решение Верховного Суда в деле «Соединенные штаты против Букера» (543 U. S. 220) переквалифицировало их в рекомендательные. Но рекомендательное не означает неважное – судьи все равно обязаны рассчитывать рекомендуемый срок наказания по Руководящим принципам, и большинство приговоров все еще находятся в пределах диапазона Руководящих принципов (U. S. Sentencing Commission 2010).

Рекомендации по определению сроков наказания в соответствии с Руководящими принципами находятся в ячейках таблицы, оси которой – «уровень преступления» и криминальное прошлое подсудимых. Судьи определяют тяжесть преступления на основе совершенного преступления и «фактов приговора». Хотя судьи обладают полномочиями для независимого установления фактов, на практике они обычно руководствуются условиями сделки о признании вины (Stith 2008; Schulhofer and Nagel 1997; Powell and Cimino 1995). Одно исследование показало, что 92% судей заявили, что их собственные выводы о фактах редко или же никогда не расходятся с условиями сделки о признании вины (Gilbert and Johnson 1996).

Специалисты в области права преимущественно согласны в том, что Руководящие принципы значительно расширили полномочия прокуроров, поскольку приговор теперь гораздо больше зависит от обвинений и в особенности от согласованных «фактов приговора» (Stith 2008; Bibas 2009). Поэтому прокуроры могут как угрожать долгими сроками, так и фактически обещать значительно более короткие сроки взамен на признание о виновности, и процент заключения сделок повысился с 87% до 97%, где он остается и по сей день (Alschuler 2005; Miller 2004). Хотя прецедент решения по делу Букера расширил дискреционные полномочия, сохранившийся высокий уровень соблюдения рекомендаций Руководящих принципов означает, что как источник влияния в руках прокуроров они не исчезли. Кроме того, прокуроры все еще могут серьезно ограничивать судей, используя обязательный минимальный срок лишения свободы.

У прокуроров также есть требующие учета личные мотивы, включая карьерную перспективу, побуждающую к максимизации наказаний, и ресурсные ограничения, которые отрицательно влияют на возможность проведения судебных процессов (Baker and Mezzetti 2001; Easterbrook 1983). Кроме того, прокуроры могут руководствоваться личными симпатиями или представлениями о справедливости. Schulhofer and Nagel (1997) изучили дела федеральных прокуроров и обнаружили доказательства умышленного манипулирования обвинениями с целью избежать чрезмерных сроков. Дискреционные полномочия прокуроров часто описываются в качестве возможности не запрашивать максимального наказания – быть избирательно снисходительными (Stith 2008). Хотя могут существовать веские политические причины для предоставления таких дискреционных полномочий, это потенциальный источник необъясняемого неравенства, зависимый от юридически нерелевантных факторов, таких как гендер.

1.2. Существующие эмпирические исследования

Существующие исследования неравенства демографических групп в уголовно-правовой системе обычно фокусируются на отдельных этапах уголовного процесса в отрыве друг от друга, в частности на заключительном судебном решении о назначении наказания. В литературе, посвященной федеральной судебной системе, чаще всего используется подход, в котором оценивается разрыв в результате приговора при учете криминального прошлого обвиняемых и тяжести преступления по Руководящим принципам. Два этих ключевых фактора учитываются и часто объединяются в «рекомендуемом сроке лишения свободы». Обычно они находятся на нижней границе предела диапазона в рекомендациях Руководящих принципов (U. S. Sentencing Commission 2010) или в виде фиктивных переменных в ячейках таблицы Руководящих принципов (Mustard 2001). Аналогично исследования на уровне штатов обычно учитывают степень строгости приговора, а также криминальное прошлое (Steffensmeier, Kramer, and Streifel 1993).

Исследования гендерного неравенства, проведенные с использованием этого подхода, в основном показывают, что женщины получают более мягкие приговоры при сопоставимых условиях. Размер этого эффекта существенно варьируется даже среди результатов исследований, использующих федеральные данные. Sarnikar et al. (2007) выявили не имеющий обоснования гендерный разрыв в продолжительности приговора около 30%, как и известное исследование Комиссии по вынесению приговоров США (2010). Однако многие другие исследования показывают менее значительные различия, например, Stacey and Spohn (2006), Schanzenbach (2005) и Mustard (2001) обнаружили, что гендерный разрыв в продолжительности лишения свободы в среднем составлял около 10%.

Проблема этого доминирующего подхода заключается в том, что используемая ключевая контрольная переменная сама по себе является результатом множества произвольных (основанных на дискреционных полномочиях) решений, принятых на более ранних этапах судебного процесса, которые эти исследования игнорируют. Результаты оценки неравенства в приговорах потенциально могут быть искажены из-за эндогенности ключевой контрольной переменной, а также из-за характера отобранных дел в используемой выборке, в которую не попали дела, прекращенные до вынесения приговора. Хотя иногда проводятся исследования различий в сделках о прекращении уголовных дел (Spohn and Spears 1997; Shermer and Johnson 2010), они касаются только определенных результатов сделок, таких как двоичный показатель того, были ли отменены какие-либо обвинения, и не учитывают переговоры по установлению фактов, являющиеся ключевым аспектом сделок в современной федеральной системе. Более того, без оценки различий в изначальном выборе обвинений со стороны прокурора результаты сделок о прекращении дел не имеют большого смысла [1]. Кроме того, исследования соглашений о признании вины, как правило, оценивают этот этап в отрыве от других и не учитывают его конечные последствия в виде неравенства в приговорах.

1.3. База данных

Это исследование использует данные из четырех различных федеральных источников: Служба маршалов США (USMS), Исполнительный офис прокуроров США (EOUSA), Административное управление судов США (AOUSC) и Комиссия по вынесению приговоров США (USSC); Бюро статистики юстиции предоставило межведомственные материалы, позволяющие отслеживать дела от ареста до вынесения приговора. Основная выборка включает мошенничество и преступления в отношении федеральной собственности, преступления, связанные с наркотиками, правонарушения, находящиеся в юрисдикции регулятивных органов, и насильственные преступления, по которым был вынесен приговор в период с 2001 по 2009 финансовый год [2]. Иммиграционные дела, имеющие особенности, связанные с депортацией, были исключены. Для устранения проблем с условием сопоставимости характеристик были исключены категории преступлений, в которых более 95% обвиняемых были мужчинами: оружие, преступления сексуализированного характера, порнография, охрана окружающей среды и преступления семейного характера.

Данные содержат информацию о преступниках и преступлениях, включая правонарушения, влекущие арест (которые USMS идентифицирует 430 кодами [3]), пол, расу, возраст, семейное положение, район, гражданство, текстовое поле с описанием правонарушения, криминальное прошлое, наличие иждивенцев и их количество, образование, наличие латиноамериканского происхождения, тип представителя, информация о сообвиняемых, округ. AOUSC также перечисляет первичные и окончательные обвинения; эти статутные разделы затем должны были быть закодированы согласно шкале числового выражения серьезности обвинений. Я составила три таких шкалы, основываясь на совокупной серьезности всех обвинений: предусмотренный законом максимум, предусмотренный законом минимум и шкала, основанная на рекомендациях Руководящих принципов. В тех случаях, когда закон предписывал разные наказания в зависимости от обстоятельств дела, по умолчанию я руководствовалась допущениями, основанными на юридических исследованиях. Подробнее см. приложение к данным.

Часть 2. Анализ и результаты

2.1. Неравенство на стадии предъявления обвинений и вынесения приговора

В данном исследовании основное внимание уделяется вопросу о том, получают ли в итоге мужчины и женщины одинаковые приговоры, но первоначальным вопросом является равновероятность самого лишения свободы. Различия в предъявлении обвинений и уровне осуждения сами по себе являются важными результатами и также могут быть источником смещения выборки при анализе вынесения приговоров. Для того, чтобы данные были включены в выборку о вынесенных приговорах, фигурантам должны быть предъявлены обвинения перед районным судьей – такой подход служит аналогом для уголовных преступлений в отношении мелких правонарушений, обычно рассматривающихся мировыми судьями. Во-вторых, обвиняемые должны быть признаны виновными в преступлении, не являющемся мелким правонарушением, – в тяжком преступлении или преступлении класса «А». Поэтому я начинаю с оценки вероятности данных событий.

В столбцах 1 и 2 таблицы 2 приведен относительный риск (отношение шансов) для группы «мужчины», рассчитанный с использованием логит-регрессии [4]. При учете преступления, повлекшего за собой арест, района, расы, гражданства и возраста (наблюдаемые переменные всех задержанных подсудимых), арестованные мужчины имеют умеренную, но более высокую и значимую вероятность предъявления обвинения перед районным судом: 92,2% в среднем для мужчин и 90,7% для женщин, имеющих аналогичные характеристики в качестве подсудимых [5]. При условии тех же переменных, а также структуры дела с несколькими подсудимыми, мужчины, представшие обвиняемыми перед районным судом, также значительно чаще признаются виновными в серьезном преступлении (93,2% по сравнению с 91,4%, см. столбец 2 таблицы 2) [6]. Скорее всего, смещение выборки, связанное с предъявлением обвинений и вынесением обвинительного приговора, приведет к занижению оценки неравенства при вынесении приговора, представленной ниже, однако оно будет незначительно, поскольку эти исходные расхождения влияют на небольшое количество дел. Поэтому я не вношу поправки в нижеприведенную оценку неравенства на пороговом этапе вынесения приговора для определения выборки исследования.

2.2. «Двухкомпонентная модель» вероятности заключения и продолжительности приговора

При оценке гендерного неравенства в отношении выносимых приговоров решающим вопросом является то, как рассматривать не повлекшие лишения свободы приговоры, такие как условные приговоры или штрафы (18% выборки). Этот вопрос активно обсуждается в области исследований вынесения приговоров. Ведущая практика заключается в разделении процесса вынесения приговора на два этапа, каждый из которых оценивается параметрически: решение о лишении свободы и, если таковое принимается, на какой срок (Berk 1983). Идея заключается в том, что вынесенные приговоры, не связанные с лишением свободы, не имеют очевидного «эквивалента тюремного заключения» и, более того, некоторые ковариаты могут оказывать большее влияние на решение о заключении, чем на решение о длительности лишения свободы, и наоборот. Практическим преимуществом является то, что ограничение выборки только положительными значениями длительности позволяет использовать логарифмическое преобразование без необходимости присвоения некоторого произвольного малого значения нулевым значениям [7]. Это идеальный вариант, поскольку закон о вынесении приговоров построен таким образом, что факторы, влияющие на вынесение приговора, как правило, имеют мультипликативный эффект – каждый элемент сетки Руководящих принципов является множителем соседних элементов.

Хотя я предпочитаю другой подход (речь о нем пойдет ниже), чтобы обеспечить сопоставимость текущего исследования с существующей литературой, я начинаю с оценок, основанных на этой «двухкомпонентной модели». Столбец 3 таблицы 2 показывает результаты логистической регрессии показателя заключения под стражу (речь о вероятности лишения свободы, прим. CMS) в зависимости от гендера, преступления, повлекшего за собой арест, криминального прошлого, района, расы, возраста, уровня образования, наличия гражданства США и отметки у дел с несколькими подсудимыми. Вероятность лишения свободы для мужчин в выборке составляет 86%; при аналогичных характеристиках женщины почти в два раза чаще избегают тюремного заключения (74%). При условии лишения свободы мужчины получают приговоры, подразумевающие более продолжительный срок заключения примерно на 34%.

Сложность заключается в том, что неравенство в принятии решений о лишении свободы по гендерному признаку практически наверняка означает заниженную оценку продолжительности тюремного срока из-за смещения выборки [8]. Криминологи часто отвечают на эту проблему использованием поправок в стиле Хекмана (Heckman et al. 1988; см. Ulmer and Bradley 2006 для примеров в области вынесения приговоров), но это не лучший подход, поскольку не существует убедительного ограничения на исключение [9]. Кроме того, подход с поправками в стиле Хекмана предполагает, что оцениваемым параметром является среднее значение эффекта воздействия (АТЕ) на исследуемую выборку. В данном контексте это необычное явление: гендерное неравенство в продолжительности лишения свободы, которое было бы наблюдаемо в гипотетическом мире, где все обвиняемые должны были быть приговорены к тюремному заключению. Для политических деятелей этот мысленный эксперимент может представлять большой интерес.

Если придерживаться двухкомпонентной модели, необходимо задаться следующими вопросами: если бы мы перестали рассматривать всех как женщин и стали рассматривать всех как мужчин,

(1) какой процент приговоров, не связанных с лишением свободы, будет заменен тюремным заключением, и

(2) как изменится средняя продолжительность приговоров среди тех, кто уже был приговорен к лишению свободы?

Формально, интересующими нас величинами являются:

(1) E(P^M|X) - E(P^F|X)

(2) E(Y^M|X, PF=1) - E(Y^F|X, P^F=1)

где P – приговор в виде лишения свободы, Y – продолжительность лишения свободы, M и F обозначают условие воздействия для мужчин и женщин, а X – распределение ковариат в рассматриваемой популяции [10]. В моем представлении, объект (2), не требующий построения какой-либо спекулятивной картины мира, в которой условные сроки и штрафы были бы невозможны, представляет больший интерес с точки зрения политики, чем среднее значение эффекта воздействия на всю популяцию (ATE).

При таком понимании оцениваемой величины проблема смещения выборки заключается не в том, что в ней слишком мало женщин, а в том, что в ней есть «избыточные» мужчины, которым бы не вынесли приговор о лишении свободы, будь они женщинами. Если бы было возможным определить этих «избыточных» мужчин, то регрессия МНК в исключающей их выборке была бы оценкой не подверженного смещению объекта (2). Хотя количество «избыточных» мужчин может быть легко оценено на основе логит-модели лишения свободы [11], к сожалению, их нельзя идентифицировать; нет доступных данных о вероятности получения наказания (P^F) для мужчин (см. Lee 2009, где обсуждается аналогичная проблема). В таблице 3 я работаю с различными гипотезами относительно того, какие случаи среди мужчин являются периферийными, чтобы получить разнообразные оценки на урезанных выборках.

Столбец 1 таблицы 3 воспроизводит коэффициент «мужского гендера» по логарифму продолжительности лишения свободы при использовании регрессии МНК на полной выборке. Поскольку смещение выборки почти наверняка является заниженным, это следует рассматривать как нижнюю границу действительного неравенства в продолжительности сроков лишения свободы для группы случаев, в которых приговор о лишении свободы был вынесен независимо от пола. Столбец 2 представляет собой приблизительную верхнюю границу, основанную на предположении о смещении выборки, близкому к наихудшему из возможных. В выборке столбца 2 были исключены мужчины с самым низким (наиболее отрицательным) индивидуальным влиянием на коэффициент «мужского гендера» [12]. В этом случае оценка неравенства в продолжительности сроков лишения свободы, представленная в столбце 2, составляет около 67% – это примерно вдвое больше по сравнению с оценкой неурезанной выборки. Столбцы 3 и 4 таблицы 3 показывают результаты для выборок, урезанных на основе наиболее вероятного и реалистичного (а не худшего) предположения о том, какие случаи среди мужчин являются периферийными. Предположение заключается в том, что это те дела, согласно которым мужчинам были назначены короткие сроки лишения свободы, – то есть что пол в них, вероятнее всего, является решающим фактором в наиболее похожих случаях. В выборке столбца 3 находятся мужчины с самыми короткими ненулевыми сроками (год или менее), тогда как в выборке столбца 4 они выбираются случайным образом из нижней четверти распределения (два года или менее). Оценки для этих двух урезанных выборок составляют 63% и 47% соответственно.

Целью урезания выборки является не «исправление» смещенного характера выборки, а скорее выработка общего представления о возможной величине этого смещения. К сожалению, потенциальное смещение здесь достаточно велико, что делает двухкомпонентную модель неидеальной с точки зрения информативности. Двухкомпонентная модель остается привлекательной, когда неравенство в вероятности лишения свободы незначительно и смещение выборки, скорее всего, незначительно; по этой причине Rehavi and Starr (2012) использовали этот метод для оценки расового неравенства. Однако в контексте гендерной проблематики использование других методов может оказаться более целесообразным.

2.3. Оценка гендерного неравенства с использованием взвешивания по обратной мере склонности

Проблема выборки, описанная выше, не возникла бы, если бы не выбор модели определения сроков лишения свободы как двух отдельных процессов принятия решений (речь о разбивке целого процесса на два: признание виновности и назначение продолжительности наказания, прим. CMS), что не обязательно следует из теории [13]. Я предлагаю более простой подход: включить в выборку случаи без лишения свободы для оценки неравенства в продолжительности лишения свободы и рассматривать их как нулевые значения.

Хотя двухкомпонентная модель является доминирующей в литературе по приговорам, значительная, хоть и меньшая часть исследований отвергает ее. Авторы этих исследований обычно рассматривают вынесение приговора как единый процесс, в котором случаи вынесения приговора, не предполагающего лишение свободы, цензурируются с помощью модели Тобита, которая оценивает среднее значение расхождения в базовой скрытой переменной (см. Tobin 1958, Sarnikar et al. 2007, Bushway and Piehl 2001, Kurlychek and Johnson 2004 и Albonetti 1997 для примера в области вынесения приговоров). Этот подход избегает проблем с выборкой, но имеет другие практические недостатки. Модель Тобита неустойчива к нарушениям предположений о нормальности и гомоскедастичности (Arabmazar and Schmidt 1982; Cameron and Trivedi 2010) – и в этой выборке критерий правильности спецификации для модели Тобита явно терпит неудачу. Более того, хоть модель Тобита и позволяет исследователям избежать присвоения конкретного значения случаям приговоров без лишения свободы, им все равно нужно выбрать точку цензурирования, ниже которой, как предполагается, будет опускаться значение приговоров без лишения свободы. Скорее всего, и сам выбор точки цензурирования произволен в той же мере, и если переменная продолжительности лишения свободы логарифмически преобразована, то это может оказать существенное влияние на оценки модели Тобита [14].

Предлагаемый мной подход концептуально проще, чем использование модели Тобита и двухкомпонентной модели, и избегает практических недостатков обеих этих моделей. Если гендерное неравенство в отношении тюремного заключения может являться предметом политического интереса, то в оценке приговоров, за которыми не последовало лишения свободы, нет ничего неизвестного: их верно оценивать как нулевые. Главным практическим недостатком их включения является невозможность применения логарифмического преобразования, но этот функциональный недостаток является проблемой только для параметрической оценки. Вместо этого я оцениваю среднюю разницу в длительности лишения свободы в месяцах с использованием взвешивания по обратной мере склонности (IPW), не обозначая какую-либо функциональную зависимость между ковариатами и результирующей переменной. Затем я расширяю этот метод до анализа распределения вероятности лишения свободы, что позволяет рассмотреть это неравенство, а также другие возможные расхождения в воздействии гендера на приговоры с различной продолжительностью лишения свободы.

Оценка среднего гендерного неравенства в продолжительности лишения свободы с помощью взвешивания по обратной мере склонности (IPW) представлена в таблице 4. Вероятность «быть мужчиной» (E(M|Xi) для каждого наблюдения («мера склонности») сначала оценивается с помощью логит-регрессии «мужского гендера» с учетом ковариат X: гендер, преступление, повлекшее за собой арест, криминальное прошлое, раса, возраст, уровень образования, гражданство США и отметка дел с несколькими подсудимыми [15]. Затем оценка среднего гендерного неравенства в продолжительности лишения свободы производится с использованием взвешенной регрессии, где вес является обратной функцией меры склонности. Для обозначения оцениваемой величины я использую общий термин «эффекты воздействия», где «воздействие» отражает принадлежность к мужскому гендеру. Однако следует отметить, что для того, чтобы «эффекты» могли быть интерпретированы в контексте причинно-следственных связей, требуется исходить из предположения об отсутствии спутывающих переменных (иными словами, искажающих факторов, прим. CMS). Ниже я вернусь к этому вопросу.

В столбце 1 таблицы 4 я даю оценку общего среднего гендерного неравенства в продолжительности лишения свободы в зависимости от исходных ковариат. Это «среднее значение эффекта воздействия» (ATE) представляет собой разницу между двумя контрфактуальными сценариями: средней продолжительностью лишения свободы, если бы всех рассматривали как мужчин, и средней продолжительностью лишения свободы, если бы всех рассматривали как женщин (DiNardo 2002) [16]. В таблице 4 столбцы 4 и 7 отражают отдельные оценки средних значений эффекта гендерного неравенства в продолжительности лишения свободы для мужчин и женщин. «Среднее значение эффекта воздействия на подвергшихся воздействию» (TOT) отражает оценку эффекта принадлежности к мужскому гендеру на продолжительность лишения свободы и оценивается путем сравнения наблюдаемого среднего значения для мужчин с перевзвешенным средним значением для женщин (см. столбец 4) [17]. После перевзвешивания комплекс ковариат, относящийся к женщинам, становится схожим с ковариатами мужчин, поэтому перевзвешенное среднее значение для женщин может быть интерпретировано как контрфактуальное среднее значение, если бы мужчин рассматривали так же, как женщин. «Среднее значение эффекта воздействия на не подвергшихся воздействию» (TUT) наоборот оценивается путем перевзвешивания мужчин (это делается, чтобы уравнять их с весовыми коэффициентами женщин, прим. CMS) и представляет собой контрфактуальное увеличение продолжительности лишения свободы, если бы женщины рассматривались так же, как мужчины (см. столбец 7).

Как показывает таблица 4, даже после перевзвешивания в среднем гендерный разрыв в продолжительности лишения свободы остается значительным. Среднее значение эффекта воздействия (ATE) в столбце 1 составляет 23 месяца, что соответствует увеличению продолжительности лишения свободы на 63%. При измерении лишения свободы в месяцах гендер оказывает более существенное влияние на мужчин, чем на женщин (сравните столбцы 4 и 7): принадлежность к мужскому гендеру связана с большей продолжительностью лишения свободы на 25 месяцев (речь о сравнении ТОТ с АТЕ, когда мужчин рассматривают так же, как женщин, прим. CMS) и для женщин на 15 месяцев (речь о сравнении TUT с АТЕ, когда женщин рассматривают так же, как мужчин, прим. CMS). Однако эта разница в основном связана с более высоким базовым средним значением (речь о «среднем значении эффекта воздействия», то есть АТЕ, прим. CMS): в процентном соотношении TOT и TUT практически не отличаются (64% в сравнении с 61%).

Недостатком перевзвешивания по мере склонности является его уязвимость к проблеме ограниченного совпадения между выборками мужчин и женщин (Busso, DiNardo, and McCrary 2008). Хотя большой размер выборки частично нивелирует эту проблему, женщины составляют всего 19% выборки и слабо представлены в некоторых типах преступлений и категории богатого криминального прошлого [18]. Перевзвешивание распределения женщин рискует непропорционально завысить веса для женщин с нестандартными значениями ковариат. В столбцах 2 и 5 таблицы 4 я представляю значения ATE и TOT для выборки, исключающей проблемные комбинации ковариат путем исключения случаев с экстремальными значениями меры склонности (Heckman et al. 1998) [19]. Недостатком этого метода является не очень ясное определение выборки, по которой проводится оценка. В столбцах 3 и 6 я представляю значения ATE и TOT для альтернативной выборки, исключающей три наивысшие категории криминального прошлого [20]. Оба метода исключения приводят к оценкам гендерного неравенства, которые в процентном соотношении довольно схожи с оценками на полной выборке (сравните столбцы 1–3 и столбцы 4–6).

Для TUT (эффект гендера на женщин) я представляю результаты только на полной выборке, поскольку их оценка зависит только от перевзвешивания мужчин и у мужчин нет нулевых значений меры склонности. Поэтому, продолжая анализировать гендерное неравенство более подробно, я сосредотачиваюсь на контрфактуальных эффектах, если бы женщины рассматривались так же, как мужчины. Эффект гендера на мужчин и женщин может представлять равный политический интерес, хотя анализ TUT проще, поскольку полная выборка может быть использована без барьеров, связанных с ограниченным совпадением выборок.

Соответственно, таблица 5 показывает оценки TUT для субвыборок и альтернативных спецификаций. Столбец 1 таблицы 5 дублирует основную оценку из таблицы 4 для сравнения результатов между таблицами. Столбцы 2 и 3 таблицы 5 показывают оценки для двух крупных категорий преступлений: преступления, связанные с наркотиками (см. столбец 2), и преступления в сфере собственности, мошенничество и правонарушения, находящиеся в юрисдикции регулятивных органов (см. столбец 3). В процентном соотношении эффекты схожи. Разрыв также практически идентичен в процентном соотношении до и после решения по делу Букера (см. столбцы 4 и 5) [21]. Он наименьший для лиц без детей и наибольший для одиноких родителей (51,6% против 67,3%, см. столбцы 6–8). Разрыв из-за эффекта гендера больше для обвиняемых в делах с несколькими подсудимыми, чем для одиночных обвиняемых (66% против 51,2%, см. столбцы 9–10), гораздо больше среди черных, чем у прочих (74% против 51,1%, см. столбцы 11–12), и немного больше в штатах без федеральных женских тюрем (см. столбцы 13–14). Многие из этих сравнений субвыборок полезны для оценки часто выдвигаемых каузальных теорий необъясняемого гендерного разрыва, и они будут дополнительно рассмотрены в разделе «Обсуждение».

Оставшаяся часть таблицы 5 показывает устойчивость оценок TUT к альтернативным спецификациям модели гендерной склонности. Столбцы 15 и 16 показывают, что TUT не изменяется при добавлении комплекса отметок для характеристики дел, упомянутых в текстовом поле на основе заметок офицеров, осуществлявших арест (в период с 2001 по 2007 год, когда к этим данным был доступ). Отметки содержат упоминания об использовании огнестрельного и иного оружия, изъятии наркотиков, совершении преступления против государственного служащего и мотивированного его статусом, несовершеннолетних потерпевших, сговоре и организованном характере преступной деятельности. Столбцы с 17 по 20 показывают, что оценки устойчивы при учете семейного и родительского статуса и типа адвоката, представляющего интересы обвиняемого в судебном процессе. Неравенство незначительно снижается при учете официального заявления обвиняемого суду по поводу (не)признания собственной вины и времени, прошедшего до вынесения приговора (см. столбец 21). Гендерное неравенство в делах, связанных с наркотиками, немного уменьшается, когда к учитываемым факторам добавляется количество изъятых при аресте наркотиков, как зафиксировано в материалах следственного архива EOUSA. Эта проверка могла быть выполнена только для арестов до 2004 года из-за ограничений данных (сравните столбцы 22 и 23) [22].

Наконец, сравнение столбца 1 и столбца 24 таблицы 5 демонстрирует важность выбора категории преступлений, повлекших за собой арест, в качестве условия анализа, а не на основании окончательной оценки степени тяжести преступления на стадии установления фактов при вынесении приговора. В перевзвешивании, представленном в столбце 24, используется окончательная оценка степени тяжести преступления согласно Руководящим принципам, на основе которой выносится окончательный приговор, вместо преступления, повлекшего за собой арест, в результате чего оцениваемое неравенство сокращается на 63%. Это сравнение позволяет предположить, что, концентрируясь на эндогенной переменной и игнорируя гендерное неравенство, возникшее на более ранних этапах судебного процесса, текущая литература значительно недооценивает величину гендерного разрыва.

Для оценки эффекта гендера на распределение приговоров для женщин я использую перевзвешивание в соответствии с методом, предложенным DiNardo, Fortin, and Lemieux (1996) (см. диаграмму 2). Белые и черные столбцы отражают установленное распределение продолжительности лишения свободы для мужчин и женщин соответственно (для мужчин это белые, а для женщин черные столбики, прим. CMS); приговоры, не подразумевающие лишения свободы, имеют свой собственный столбец и им не присваивается числовое значение. Они представляют собой контрфактуальное распределение, если бы женщины рассматривались так же, как мужчины, и изображены в виде столбцов в черно-белую полоску. Сравнение черно-белых столбцов с черными столбцами показывает значительный необъясняемый разрыв на всем протяжении распределения. Необъясняемый разрыв в доле лиц, которым были вынесены приговоры, которые не подразумевают лишения свободы (около 11 процентных пунктов), близок к оценке регрессии в таблице 2. Разрыв не ограничивается нижней частью распределения (low end означает нижнюю часть распределения, где значения находятся на более низком уровне; в данном случае это относится к приговорам, которые считаются менее тяжелыми; таким образом, в предложении говорится о том, что разница между мужчинами и женщинами в приговорах распространяется не только на наименее тяжелые категории, но на все распределение приговоров в целом, прим. CMS) – все перевзвешенное распределение для мужской выборки сдвинуто вправо по отношению к распределению для женской выборки.

2.4. Декомпозиция гендерного разрыва

Представленные выше оценки отражают совокупность неравенства, возникающего на протяжении всего судебного процесса после ареста, что приводит к вопросу о том, на какой стадии судопроизводства возникают эти расхождения. В таблице 6 показана поэтапная декомпозиция установленного среднего значения гендерного неравенства на составляющие, определяемые исходными ковариатами и каждым последующим этапом процесса: предъявление обвинения, соглашение по обвинению (сделка о признании виновности, но в менее тяжелом преступлении; это одна из разновидностей сделок; plea bargaining, то есть соглашение о признании вины, подразделяется на charge bargaining и sentence bargaining, прим. CMS), установление фактов при вынесении приговора и назначение наказания. Метод основан на последовательном перевзвешивании по обратной мере склонности, при котором к оценке меры склонности на каждом шаге добавляются новые переменные (Altonji, Bharadwaj, and Lange 2008; DiNardo, Fortin, and Lemieux 1996).

В данной части анализа из-за ограничений данных необходимо отдельно оценивать случаи, связанные и не связанные с наркотиками. В случаях, не связанных с наркотиками, первичные и окончательные обвинения кодируются с использованием описанных ранее минимальных и максимальных нормативных мер, а также с использованием мер, соответствующих рекомендациям Руководящих принципов. Однако в случаях, связанных с наркотиками, данные об обвинении от Административного управления судов США (AOUSC) являются слишком неоднозначными для такой классификации; одни и те же подразделы статьи закона охватывают широкий спектр видов наркотиков, их количества и предполагаемого наказания. Единственной доступной мерой степени строгости закона, применимой к связанным с наркотиками случаям, является обязательный минимальный срок лишения свободы за совершенное преступление, фиксируемый Комиссией по вынесению приговоров США. Таким образом в случаях, связанных с наркотиками, я не могу разделить эффекты начального обвинения и последующего соглашения по обвинению. Обязательный минимальный срок лишения свободы за совершенное преступление как переменная представляет собой совокупный эффект этих этапов. 

Декомпозиция гендерного неравенства представлена в разделе A таблицы 6 для случаев, не связанных с наркотиками. В столбце 1 отображены первоначальные данные об установленном гендерном разрыве, подлежащие декомпозиции. В столбце 2 представлены результаты взвешивания мужчин на основе исходных ковариат. В столбцах 3, 4 и 5 отражено последовательное добавление меры строгости первоначального обвинения, а также меры, определяющие приговор, и окончательная оценка степени тяжести преступления (результат установления фактов при вынесении приговора). Декомпозиция для случаев, связанных с наркотиками (раздел B) короче на один этап: обязательный минимальный срок лишения свободы за совершенное преступление заменяет собой совокупность отдельных переменных первоначального обвинения и вынесенного приговора. Объяснительная ценность, придаваемая каждому этапу, заключается в преобразовании не имеющего объяснения гендерного разрыва в момент добавления меры этого этапа. То, что остается после окончательного перевзвешивания, приписывается судебному решению о назначении наказания. В последних двух строках каждой таблицы я выражаю все доступные составляющие в процентах от исходного установленного гендерного разрыва и гендерного разрыва, который не объясняется исходными ковариатами. То есть последняя строка отражает декомпозицию гендерного неравенства, которое, как предполагается, возникает в ходе уголовно-правового процесса.

Данный метод декомпозиции является зависимым от предшествующего пути развития: объяснительная ценность преимущественно приписывается ковариатам, которые вносятся в самом начале. Зависимость от предшествующего пути развития часто является недостатком поэтапной декомпозиции, поскольку во многих условиях, когда ковариаты с множественной корреляцией в совокупности объясняют определенную часть итогового разрыва, нет теоретических оснований для возложения вины на какую-то одну из ковариат (Fortin, Lemieux, and Firpo 2011; DiNardo, Fortin, and Lemieux 1996). Но в данном случае зависимость от предшествующего пути развития является приемлемой, поскольку процесс правосудия сам по себе внутренне зависим от решений на предшествующих этапах: более ранние решения ограничивают последующие [23]. Декомпозиция позволяет проследить расхождения в векторе судебных решений для мужчин и женщин по мере развития процесса, поэтому не имеет смысла приписывать уже существовавшее неравенство более позднему этапу. Когда существует «естественный» порядок, подобный этому, поэтапная декомпозиция является уместной (Altonji, Bharadwaj, and Lange 2008).

Декомпозиция показывает, что на каждом этапе процесса правосудия возникает новое существенное гендерное неравенство в пользу женщин, особенно важным является этап установления фактов при вынесении приговора. В случаях, не связанных с наркотиками, после перевзвешивания на основе преступления, влекущего арест, и других исходных ковариат остается гендерный разрыв величиной в восемь месяцев лишения свободы – этот разрыв приписывается всему процессу правосудия в целом. Первоначальное обвинение и соглашение по обвинению составляют около 9% и 4% от общего разрыва соответственно; на установление фактов в соответствии с Руководящими принципами приходится 60%, в то же время оставшиеся 27% разрыва приходятся на этап вынесения окончательного приговора. В случаях, связанных с наркотиками, обязательный минимальный срок лишения свободы может объяснить треть 23-месячного гендерного разрыва, относящегося к процессу правосудия. Установление фактов в соответствии с Руководящими принципами может объяснить 29,5% гендерного разрыва, а оставшиеся 37% разрыва приходятся на конечный этап вынесения заключительного судебного решения о назначении наказания.

На диаграммах 3a–3d я представляю аналогичную поэтапную декомпозицию распределения приговоров (DiNardo, Fortin, and Lemieux, 1996). Диаграмма 3a показывает распределение приговоров для мужчин и женщин в отношении случаев, не связанных с наркотиками, а также распределение, полученное в результате идентичного ряда перевзвешиваний, которые описаны выше. Каждый шаг в последовательности делает распределение приговоров для мужчин более похожим на распределение для женщин. Диаграмма 3b представляет эти результаты таким образом, чтобы яснее отразить процессуальные причины разрыва в распределении (хотя само исходное распределение не демонстрируется). Полная высота каждого столбца представляет собой разрыв в кумулятивном распределении при указанном пороге приговора после перевзвешивания по исходным ковариатам до предъявления обвинений – то есть разрыв в вероятности получить наказание, превышающее указанный порог. Зоны, выделенные визуальным паттерном (столбцы с разными узорами, относящиеся к составляющим, о которых дальше идет речь, прим. CMS), разделяют этот разрыв на составляющие: предъявление обвинения, соглашение по обвинению, установление фактов (на этапе вынесения) приговора и вынесение приговора. Диаграммы 3c и 3d повторяют эти процедуры применительно к случаям, которые связаны с наркотиками. Декомпозиция вновь показывает центральную роль процесса установления фактов приговора, особенно для объяснения разрыва, расположенного в верхней части распределения длины срока лишения свободы. Для объяснения различий в нижней части распределения продолжительности сроков лишения свободы, особенно в отношении вопроса о судебном решении о назначении наказания, более значимыми оказываются решения судей по заключительному судебному решению о назначении наказания (диаграммы 3b и 3d).

Поскольку процесс установления фактов и отклонение от Руководящих принципов относятся к этапам судебного процесса, на которых результаты для мужчин и женщин значительно расходятся, целесообразно определить, являются ли какие-либо конкретные установленные факты и отклонения от Руководящих принципов ключевыми факторами, которые способствуют этому расхождению. Таблица 7 отражает анализ значимости каждого из нескольких установленных фактов и отклонения от Руководящих принципов, когда они добавляются к средним значениям декомпозиции из таблицы 6. Эти переменные не были добавлены последовательно друг за другом, поскольку между ними нет естественного порядка как необходимого условия; каждая переменная была добавлена независимо от остальных. Если между переменными существует корреляция, то их совокупное значение может быть более высоким, чем простая сумма отдельных долей каждой переменной (collective importance – это совокупное значение, sum of the shares reported – это сумма отдельных долей каждой переменной; сумма отдельных долей получается, когда эффекты воздействия переменных наблюдаются отдельно друг от друга, а совокупное значение – это когда все переменные оказывают влияние разом, а не последовательно или в отрыве друг от друга, и если они имеют корреляцию, то их влияние выше, чем просто при сложении значений влияния, когда они раздельны, прим. CMS) [24]. Каждую долю (доля относится к процентному вкладу каждой переменной в гендерный разрыв, прим. CMS), приходящуюся на ту или иную переменную, следует рассматривать в качестве максимального значения, которое переменная может объяснить.

Перечисленные в таблице 7 факторы были оценены из-за вероятности их различного влияния в зависимости от гендера. Значимость данных факторов для имеющихся каузальных теорий гендерного неравенства рассматривается в разделе «Обсуждение» ниже. Помимо рассмотренных здесь факторов, процесс установления фактов приговора подразумевает сбор множества данных, зависимых от контекста. Аналогичным образом другие указанные причины отклонений от Руководящих принципов существенно различаются и часто описываются расплывчатыми терминами, такими как «в интересах правосудия».

Часть 3. Обсуждение

Гендерное неравенство, выявленное в этом исследовании, является существенным – оно превышает оценки, полученные в рамках доминирующего подхода с использованием метода, учитывающего рекомендуемый срок лишения свободы. Ключевым вопросом для интерпретации результатов является причина существования этого разрыва и в частности то, могут ли неучтенные различия между мужчинами и женщинами объяснить его. Поскольку мы инструментально ограничены в возможности точного измерения и контроля врожденных характеристик при оценке различий демографических групп, всегда существует риск смещения вследствие пропущенных переменных, поэтому необходимо быть осторожными в выводах о гендерной дискриминации. Тем не менее, некоторые часто выдвигаемые каузальные теории гендерного разрыва являются поддающимися проверке. В этом разделе я рассматриваю основные теории, предложенные в литературе и в неформальных беседах со специалистами по уголовному праву.

3.1. Неучтенные различия в тяжести преступления

Очевидный вопрос заключается в том, отличаются ли преступления, совершенные мужчинами и женщинами, по каким-либо критериям, которые не отражены в кодах преступлений, указанных при аресте. Преступление, повлекшее за собой арест, не является идеальным показателем для оценки подлежащего уголовному преследованию поведения, и если бы тяжесть преступного поведения женщин по сравнению с мужчинами преувеличивалась, это могло бы объяснить часть наблюдаемого неравенства. В частности можно задаться вопросом, являются ли наблюдаемые различия в ходе установления фактов приговора всего лишь надлежащим отражением существующих де-факто нюансов дела в рамках той же категории преступления, что, в конце концов, является целью процесса установления фактов приговора.

Нельзя отрицать наличие неучтенных различий, но есть веские причины сомневаться в том, что они объясняют большую часть наблюдаемого разрыва. Во-первых, наблюдаемые ковариаты детализированы, поэтому позволяют ухватить важные нюансы. Они включают не только 430 кодов, относящихся к преступлениям, влекущим арест, и наличие отметки у дел с несколькими подсудимыми (отражение группового характера преступления, относящегося к важным критериям тяжести преступления), но также содержат дополнительные отметки на основе характеристики преступления (см. строки 15–16 таблицы 4). Во-вторых, различия схожи для всех типов дел (и для всех органов правопорядка) и не сводятся только к тому, что некоторые мужчины совершают более серьезные преступления. Подобное расхождение в судебных делах между мужчинами и женщинами должно преобладать среди различных категорий преступлений и разных органов правопорядка, чтобы объяснить результат (то есть установленную разницу в исходах судебных дел, прим. CMS).

В-третьих, есть определенные основания предполагать, что неучтенные различия между преступлением, влекущим арест, и фактическим преступным поведением могут занижать оценки неравенства. Если из-за предубеждений сотрудники полиции склонны относиться к мужчинам более жестоко, то можно ожидать, что при фиксировании преступления, повлекшего за собой арест, мужчинам по сравнению с женщинами будет приписываться большая виновность при прочих равных. Эмпирических данных о взаимосвязи между гендером задержанных лиц и отношением сотрудников полиции к ним немного. Исследования остановок транспортного средства сотрудниками полиции дают различные выводы относительно предубеждений к мужчинам (сравните Rowe 2009 с Persico and Todd 2006), но по крайней мере не указывают на подобные предубеждения к женщинам. Исследование, охватывающее более широкий спектр преступлений (Stolzenberg and D'Alessio 2004), выявило, что преступления, в которых виновны женщины, при равных условиях имеют значительно меньшую вероятность завершиться арестом, что авторы интерпретируют как проявление снисходительности полиции к женщинам.

Между делами мужчин и женщин легко представить различия, которые могут остаться неучтенными. Например, мужчины могут совершать насильственные преступления с большей жестокостью, но эти различия могут не полностью отражаться в кодах преступлений, повлекших арест (кроме пометки о некоторых нападениях как о совершенных «при отягчающих обстоятельствах»). В преступлениях в отношении федеральной собственности, правонарушениях, находящихся в юрисдикции регулятивных органов, и преступлениях, связанных с наркотиками, очевидных потенциальных различий меньше, но возможно, что женщины чаще совершают более мелкие преступления, относящиеся к тому же коду. Масштаб правонарушения в некоторой степени отражается в коде преступления, влекущего за собой арест (например, карманная кража в сравнении с угоном автомобиля), но не полностью – например, сумма украденных денежных средств никак не учитывается в коде мошенничества с использованием электронных средств. Результаты исследования фактических данных о размере причиненного ущерба могут прояснить до 20% необъясняемого гендерного неравенства в приговорах среди случаев, не связанных с наркотиками (см. таблицу 7). К сожалению, нет способа установить, насколько различия в результатах фактического исследования отражают «подлинные» основные различия в фактах (то есть неизвестно, какова разница между «реальными различиями в фактах дела» и «различиями, выявленными в фактах дела в исследовании», прим. CMS).

В контексте случаев, связанных с наркотиками, предоставленные данные об их количестве более информативны. Количество и вид наркотиков определяют возможность применения обязательного минимального срока лишения свободы, что объясняет 29,5% гендерного разрыва в случаях, связанных с наркотиками, за которыми последовал арест (см. таблицу 6); дополнительные корректировки, основанные на рекомендациях по Руководящим принципам, могут объяснить еще 3% гендерного неравенства (см. таблицу 7) [25]. Количество и вид наркотиков, изъятых при аресте до 2004 года, зарегистрированы в материалах следственного архива EOUSA. В пределах этой совокупности данных наблюдаются значительные гендерные различия по фигурирующему количеству наркотиков, выявленных на стадии вынесения приговора, даже после учета количества наркотиков, изъятых при аресте, и других стандартных ковариат. Оценка гендерного разрыва в приговорах относительно случаев, связанных с наркотиками, до 2004 года лишь незначительно смещается в сторону его снижения в результате перевзвешивания с учетом количества изъятых при аресте наркотиков (см. столбцы 22–23 таблицы 5). Эти результаты свидетельствуют о том, что оценка количества наркотиков при вынесении приговора расходится с исходными фактами и зависит от гендера подсудимых (например, 1 кг изъятого вещества у мужчины и женщины при прочих равных будет оценен по-разному, и мужчине будет вынесен более строгий приговор; факт один, а оценка разная и зависит от пола, прим. CMS).

Еще одним ключевым фактором, влияющим на вынесение приговора по делам, связанным с наркотиками, является «защитный клапан», предусмотренный в обязательных минимальных сроках лишения свободы для этой категории преступлений и в соответствующих рекомендациях Руководящих принципов. Случаи, прошедшие по категории «клапанов», могут объяснить до 9% гендерного разрыва в вынесенных приговорах по случаям, связанным с наркотиками, и возникает вопрос, являются ли эти различия отражением «подлинных» различий между делами. Право на применение этого механизма определено законом, и определение случая как (не)подходящего для применения «клапана» происходит на основе зафиксированных характеристик дела, таких как криминальное прошлое, особенности совершенного преступления, отсутствие отягчающих обстоятельств и препятствий следствию. При условии соответствия этим критериям женщины значительно чаще мужчин получают более короткие сроки. Однако это доказательство разного отношения к мужчинам и женщинам косвенное, поскольку зафиксированные характеристики не полностью соответствуют условиям для отклонения от вынесения приговора в соответствии с обязательным минимальным сроком лишения свободы [26].

3.2. Теория возлюбленной

В случаях преступлений, совершенных группой лиц, еще одним фактором, определяющим степень вины, является внутригрупповая роль. Женщины могут рассматриваться как второстепенные участники группы, как всего лишь ведомые сообщницы своих мужчин – романтических партнеров. Прокуроры и судьи могут считать, что такие женщины представляют меньшую опасность и в меньшей степени заслуживают морального осуждения, или же рассматривать женщин как ценный источник показаний. Хоть и смягчение наказания может быть обоснованным в некоторых из таких случаев (Raeder 2006), адвокаты, основываясь на своей практике, сообщали мне, что подобные представления не всегда соответствуют действительности; в случаях, касающихся пар, состоящих в романтических отношениях, может предполагаться, что женщина является «последовательницей» мужчины.

Имеющиеся данные не позволяют проверить обоснованность подобных представлений о ролях, но подсказывают, что эти представления могут частично объяснить гендерный разрыв. За исключением последствий для случаев, связанных с уменьшением сроков по соглашению о сотрудничестве, теория возлюбленной имеет два проверяемых следствия: во-первых, гендерный разрыв должен быть выше в случаях с несколькими обвиняемыми и, во-вторых, часть этого разрыва должна объясняться поправками к срокам лишения свободы с учетом роли в совершенном преступлении. Оба предположения подтверждаются данными. Гендерный разрыв значительно выше в случаях с несколькими обвиняемыми: 66% по сравнению с 51% (см. таблицу 5). Примерно 14% необъясняемого гендерного неравенства в случаях, не связанных с наркотиками, и 20% в случаях, связанных с наркотиками, могут быть потенциально объяснены поправками, учитывающими роль в совершенном преступлении (см. таблицу 7). «Теория возлюбленной» вроде бы объясняет часть интересующего нас гендерного разрыва, но не может объяснить всю его величину; с помощью этой теории трудно объяснить высокую степень неравенства, которая сохраняется и в делах с одним обвиняемым [27].

3.3. Родительские обязанности

Еще одна перспектива заключается в том, что прокуроры и судьи беспокоятся о влиянии заключения матерей на судьбу детей. Оценки устойчивы при учете семейного положения и количества иждивенцев, но эти переменные не являются чувствительными ко всем различиям в отношении ответственности по уходу, включая статус опекуна. Другие исследования показывают, что женщины-обвиняемые гораздо чаще мужчин имеют основное или единственное право на опеку и заключение женщин чаще приводит к помещению детей в приемные семьи (см. обзор литературы Hagan and Dinovitzer 1999 и Koban 1983). В эксперименте, в котором судьям предлагалось выносить гипотетические приговоры на основе кратко обрисованных условий, Freiburger (2010) обнаружил, что упоминание ухода за детьми снижает вероятность рекомендации тюремного заключения в качестве наказания за преступление, а упоминание финансовой поддержки детей не оказывает подобного эффекта.

Теория об уходе за детьми предполагает, что наибольшее гендерное неравенство ожидается среди одиноких родителей и наименьшее – у обвиняемых без детей. Данные подтверждают это предположение: сравните столбцы 6–8 таблицы 5. Тем не менее, оценка cреднего значения эффекта воздействия на не подвергшихся воздействию (TUT) все равно превышает 50% среди обвиняемых без детей, поэтому теория об уходе за детьми, как видно, не может полностью объяснить гендерный разрыв в вынесенных приговорах, но, возможно, объясняет его частично [28].

С другой стороны, результаты декомпозиции в таблице 7 показывают, что непропорциональным применением официального смягчающего обстоятельства «семейных трудностей» согласно Руководству по вынесению приговоров можно объяснить в лучшем случае от 1% до 2% гендерного разрыва в вынесенных приговорах. Женщины из выборки получают это смягчающее обстоятельство в три раза чаще, чем мужчины: 2,4% случаев против 0,8%. Однако, поскольку это смягчающее обстоятельство редко используется как для мужчин, так и для женщин, оно не может объяснить существенную часть общей разницы. Предположительно, это происходит потому, что для применения данного смягчающего обстоятельства требуются «чрезвычайные обстоятельства», и судьи обычно полагают, что статус родителя-одиночки не относится к таковым (см. U. S. S. G. 5H1.6; Raeder 2006). Аналогичным образом основной федеральный закон о назначении наказания, 18 U. S. C. 3553, не упоминает семейные трудности, и в Руководящих принципах явно указывается, что родственные связи «обычно нерелевантны». Федеральное законодательство о вынесении приговоров не уделяет большого внимания учету интересов детей обвиняемых.

Вкратце, взаимовлияние семейного статуса и гендера, по-видимому, имеет большее значение, чем один формальный правовой механизм, предназначенный для учета семейных трудностей. Прокуроры и\или судьи, похоже, используют свои полномочия для учета семейных обстоятельств sub rosa (то есть скрытым, неформальным образом, прим. CMS), но только не в отношении мужчин-обвиняемых. Среди неженатых мужчин, у которых есть дети, сроки лишения свободы выше при учете зафиксированных факторов, а среди женатых мужчин факт наличия детей не оказывает существенного влияния на вынесение приговора. Существует множество противоречивых аргументов относительно того, является ли семейный статус правомерным обстоятельством при назначении наказания (Markel, Collins, and Leib 2007), и я не буду здесь на них останавливаться. Однако, если семейные трудности являются правомерным обстоятельством, можно ожидать, что они будут играть хоть какую-то роль и в случаях с мужчинами. Многочисленные исследования предполагают, что тюремное заключение отца причиняет ущерб детям даже тогда, когда отец был родителем, которому суд после развода не предписал осуществлять опеку над ребенком (см. обзор Hagan and Dinovitzer 1999).

3.4. Сотрудничество

Еще одна часто выдвигаемая теория заключается в том, что подсудимые женского пола получают снисходительное отношение, поскольку чаще сотрудничают с государством. Однако эти данные предоставляют в лучшем случае ограниченную поддержку теории. На основе доступной информации можно сделать вывод, что женщины с некоторой – небольшой, но значимой – вероятностью чаще получают смягчение наказания за сотрудничество в рамках другого уголовного дела (подразумевается дело, не связанное с текущим, прим. CMS) (20% против 17%), имеют более высокий уровень соглашения о признании вины (97,5% против 96,2%) и судебные процессы по их делам разрешаются в среднем на две недели быстрее (разница в 10%). Однако неясно, как интерпретировать эти различия. Уровень соглашений о признании вины, временные рамки и факт сотрудничества с правоохранительными органами – все это эндогенные факторы, зависимые от условий и предложений, которые делаются сторонами в ходе судебного процесса. Более того, несмотря на то, что женщины и мужчины могут демонстрировать идентичную степень сотрудничества, женщинам за него могут быть предложены более выгодные условия или поощрения; фактическая помощь, которую женщины оказывают, не является четко установленной и зафиксированной. По всем четырем шкалам серьезности обвинений и приговоров женщины получают в общем небольшое, но значимое по сравнению с мужчинами смягчение обвинений на основе соглашений о признании вины, а также более благоприятные заключения относительно фактов дела. Это указывает на то, что женщинам могут предлагаться более выгодные соглашения по установленным фактам между обеими сторонами на стадии установления фактов приговора. Если женщины действительно более склонны к сотрудничеству (или избеганию риска), можно предположить, что прокуроры могли бы предлагать более скромные условия соглашения и все равно часто добиваться признания вины. Однако похоже, что ситуация прямо противоположна.

Независимо от достоинств показателей сотрудничества, они выглядят объясняющими лишь незначительную часть гендерного разрыва. Добавление показателя соглашения о признании вины и показателя затраченного времени сокращает необъясняемое неравенство примерно на 8% (см. столбец 21 таблицы 5). В случаях, связанных с наркотиками, различный уровень сотрудничества с государством может объяснить до 9% необъясняемого гендерного разрыва, однако в случаях, не связанных с наркотиками, это различие не играет существенной роли (см. таблицу 7). Кроме того, смягчение наказания вследствие признания вины и его ужесточение за препятствование правосудию не объясняют существенную часть гендерного разрыва; в случаях, не связанных с наркотиками, эти факторы компенсируют друг друга, а в случае правонарушений, которые связаны с наркотиками, ни одно из них не является значимым (см. таблицу 7). В отличие от смягчения наказания в связи с семейными трудностями, ограниченная объяснительная способность учета этих поправок и исключений (adjustments and departures относятся к механизмам и процедурам, используемым в юридической системе для изменения или отклонения от стандартных наказаний/санкций, прим. CMS) не может быть оправдана их редкостью или строгими юридическими ограничениями – все они широко распространены. Формальные механизмы определения как бы более высокого уровня сотрудничества среди женщин доступны для ознакомления. Они объясняют лишь небольшую долю разрыва в случаях, связанных с наркотиками, и совсем не объясняют гендерный разрыв в случаях, которые с наркотиками никак не связаны.

3.5. Психическое здоровье, зависимость, история жестокого обращения и другие обстоятельства, вызывающие сочувствие

Еще одна теория заключается в том, что подсудимые женского пола могут находиться в трудной жизненной ситуации, такой как бедность, наличие психических расстройств, зависимость и история жестокого обращения. Если это оказывается верным, то их могут воспринимать как в меньшей степени заслуживающих морального осуждения или они могут рассматриваются в качестве кандидатур на реабилитацию. Зачастую обвиняемые вообще, вне зависимости от пола, находятся в сложных жизненных обстоятельствах. Возможно, это наиболее характерно для женщин; возможно, потому что в целом женщины реже совершают преступления, а те, кто совершает, часто находятся в тяжелых жизненных обстоятельствах. Исследования среди заключенных демонстрируют более высокий уровень самоотчетов о наличии психических расстройств и историй жестокого обращения среди женщин (James and Glaze 2006; Harlow 1999).

Социально-экономическое положение не является скрытым фактором и, по-видимому, не может объяснить гендерный разрыв. Основная спецификация включает образование, и при условии учета социально-экономического положения на уровне округа и типа представителя (надежный показатель бедности) результаты устойчивы. Однако состояние психического здоровья, зависимость и история жестокого обращения не могут быть учтены, пока судьи не указывают на них как на основание для изменения окончательного приговора. В соответствии с Руководящими принципами, суд может отойти от назначения стандартных мер наказания при наличии нестандартных психических и эмоциональных состояний (U. S. S. G. 5H1.3). Они запрещают какие-либо отступления от назначения стандартных мер наказания на основании «неблагоприятных условий воспитания», а также в большинстве случаев, связанных с зависимостью. Однако после прецедента дела Букера судьи обладают несколько большей свободой и могут пренебречь этими ограничениями. Совокупно все вышеупомянутые основания для отхода от назначения стандартной меры наказания объясняют лишь от 1% до 2% гендерного разрыва в длительности лишения свободы, который не может быть объяснен какими-то другими факторами; эти случаи являются слишком редкими, чтобы объяснить больше. Если прокуроры и судьи учитывают подобные факторы неформальным образом (как это может быть в случае с семейными трудностями, описанными выше), то их будет невозможно зафиксировать и учесть в исследовании.

3.6. Взаимосвязь расы и гендера

Столбцы 11–12 таблицы 5 показывают, что гендерный разрыв существенно выше среди черных, чем среди нечерных подсудимых (74% против 51%). Взаимовлияние расы и пола обогащает наше понимание расового неравенства: расовые различия среди мужчин демонстрируют существенный разрыв в пользу белых [29], но среди женщин идентичный анализ, учитывающий расу, в этой выборке выявил лишь незначительное различие (с обратным знаком). Говоря о взаимосвязи гендера и расы, также можно предложить другую идею для объяснения гендерного разрыва: он может частично отражать «эффект черного мужчины» – проявление особой жестокости в отношении черных мужчин, которые являются самой многочисленной группой заключенных в США. Этот эффект на самом деле не является объяснением гендерного разрыва, и тем более не является причиной для того, чтобы меньше о нем беспокоиться; его существование может заставить политиков понять эту проблему как проблему пересечения расового и гендерного неравенства. Однако эта теория имеет свои ограничения – гендерный разрыв даже среди нечерных превышает 50%, что значительно превосходит оценку внутригруппового разрыва среди мужчин при учете расы.

3.7. Гендерная дискриминация: предпочтения и статистика

Хотя некоторые из вышеуказанных факторов, возможно, объясняют некоторую часть гендерного разрыва, этот разрыв настолько значителен, что предположение о гендерной дискриминации является правдоподобным. В этом случае может присутствовать дискриминация нескольких типов. Теоретическая литература предлагает такие понятия, как «рыцарство» и «патернализм» (Franklin and Fearn 2008). Другое предположение – избирательное сочувствие: возможно, такие обстоятельства, как семейные трудности или «дурное влияние», кажутся более значимыми и достойными сочувствия, когда в них оказываются женщины. Психологические эксперименты показывают, что атрибутирование вины и заслуг часто происходит сквозь призму ожиданий, согласно которым мужчины являются активными и инициативными, а женщины – наоборот (см. Eagly, Wood, and Diekman 2000 для обзора). В таком случае прокуроры и судьи могут быть склонны принимать во внимание факторы социальной природы или ситуативные обстоятельства при интерпретации преступлений женщин в большей степени, чем у мужчин.

Также присутствует вероятность существования статистической дискриминации. Возможно, наиболее правдоподобным объяснением служит предположение прокуроров и судей о том, что мужчины опаснее женщин. Как правило, исследования показывают, что у женщин показатели рецидива ниже, чем у мужчин, хотя часть этой разницы может быть объяснена характеристиками, которые учитываются в данном исследовании (см. Gendreau, Little, and Goggin 1996 для мета-анализа). У меня нет данных по рецидиву, чтобы проверить, может ли статистическая дискриминация быть рациональной в данном случае. Заметьте, что если восприятие риска рецидива основано на индивидуальной информации о преступнике (а не на основании его гендера), то учитывать этот риск может быть вполне допустимо. Тем не менее, решения о наказании, основанные на статистических обобщениях о мужчинах и женщинах, являются неконституционными. Верховный суд неоднократно приходил к выводу, что опираться на гендерные стереотипы недопустимо, даже если эти стереотипы могут иметь статистическую основу (см. J. E. B. v. Alabama ex rel T. B., 511 U. S. 127 [1994]).

Заключение

Данное исследование выявило существенный и не имеющий обоснования гендерный разрыв в федеральных уголовных делах. При условии идентичных преступлений, повлекших за собой арест, учета криминального прошлого и других исходных ковариат, мужчины в среднем получают на 63% более длительные сроки лишения свободы, чем женщины. Женщины также значительно чаще избегают предъявления обвинений и вынесения приговора, а если они признаются виновными, то вдвое чаще мужчин избегают лишения свободы. Обнаружен значительный необъясняемый разрыв в распределении приговоров в различных спецификациях, субвыборках и стратегиях оценки. Данные не позволяют однозначно выявить все возможные причины этого разрыва, но указывают на то, что определенные факторы (например, уход за детьми и второстепенная роль в совершенном преступлении) могут вносить некоторый вклад в объяснение разрыва, хоть и не объясняют его полностью даже при их совместном учете.

Полученные оценки значительно превышают результаты предыдущих исследований, которые, вероятно, существенно недооценивали разрыв в приговорах, исключая вклад дискреционных решений перед вынесением приговора. В частности данное исследование подчеркивает ключевую роль процесса установления фактов судом, этап, на котором прокуроры играют ведущую роль, но который существующие исследования неравенства игнорируют. Обязательные минимальные сроки лишения свободы – наиболее мощный инструмент в распоряжении прокуроров – также являются важным фактором, способствующим гендерному разрыву в вынесении приговоров в случаях, связанных с наркотиками. Важно понимать, какие функции выполняют прокуроры и судьи и как их роли отличаются друг от друга. Гендерное неравенство было использовано для обоснования ограничений судебного усмотрения, включая принятие Руководящих принципов по вынесению приговоров. Однако такие ограничения обычно лишь расширяют полномочия прокуроров, и если гендерное неравенство обусловлено действиями прокуроров, это также может приводить к нежелательным последствиям.

Вероятно, политических деятелей может не беспокоить снисходительность к женщинам. Они составляют меньшинство обвиняемых, и когда неравенство играет на руку традиционно считающимся незащищенными группам, это, возможно, вызывает меньше беспокойства. Но проблему гендерного неравенства вовсе не обязательно формулировать через перспективу отношения к женщинам. Можно спросить: почему мужчины наказываются настолько жестоко, тогда как к женщинам отношение (очевидно) принципиально иное? Сложно просто отбросить этот вопрос как незначительный: более двух миллионов американских мужчин находятся за решеткой. Хотя не принято считать, что мужчины являются уязвимыми как группа (судя по оригинальному тексту, скорее всего, автор пытается обойти академическую феминистскую цензуру, прим. CMS), мужчины, попавшие в систему уголовного правосудия, обычно таковыми и являются: они в основном несоразмерно чаще относятся к угнетенным группам – бедным и небелым. Особенно высокий уровень осужденных небелых мужчин является серьезной социальной проблемой, и гендерное неравенство является одним из ее ключевых аспектов.

С этой точки зрения можно по-другому рассмотреть некоторые возможные объяснения гендерного разрыва. Большинство обвиняемых обоих полов сталкиваются с серьезными трудностями: имеют проблемы со здоровьем или зависимостями, имеют несовершеннолетних детей или «следуют» в криминальный мир за другими. Уголовное законодательство предусматривает очень ограниченные формальные механизмы учета подобных факторов, что, вероятно, является причиной их рассмотрения sub rosa в случае вынесения приговора женщинам. Если прокуроры, судьи и законодатели считают приемлемым учитывать эти факторы при назначении наказания женщинам, то, возможно, стоит явным образом пересмотреть их роль в уголовном наказании в целом.

Примечания

1 – Spohn, Gruhl, and Welch (1987) обнаружили гендерное неравенство в пользу женщин в частоте предъявления обвинений в тяжких преступлениях в округе Лос-Анджелес, но не анализировали тяжесть обвинений как результат.

2 – Для анализа предъявления обвинений и вынесения приговора выборка включает только те случаи обвинений, которые были предъявлены или рассмотрены в тот период.

3 – Я объединила ряд схожих кодов, а коды дел, связанных с наркотиками, разделила в соответствии с типом изъятых наркотиков, основываясь на отдельной графе, где указывается их тип. После этого преобразования общее количество случаев арестов составило 123, результаты остаются надежными при использовании исходных кодов.

4 – За исключением некоторых случаев, все стандартные ошибки сгруппированы в зависимости от правонарушения, влекущего арест, и по районам (в совокупности) из опасений, что местные особенности в сфере преступности или приоритеты Прокуратуры США могут приводить к появлению каких-либо корреляций. Полученные результаты устойчивы к группированию исключительно по правонарушениям, влекущим арест, или только по району.

5 – Эта выборка включала только арестованных, которым были предъявлены какие-либо обвинения. Полностью отклоненные дела исключались из-за неопределенности их исхода (передача другим органам или районам). Когда отказы (в плане рассмотрения обвинений, прим. CMS) с ссылкой на благоприятствующее основание (например, недостаток доказательств) включаются как имеющие нулевые значения, гендерное неравенство остается значимым.

6 – Приговоры по мелким правонарушениям и оправдательные решения присяжных редки, поэтому это неравенство вызвано отказами от обвинений со стороны прокуроров.

7 – Полученные оценки будут чрезвычайно чувствительны к выбору малого значения. Обратите внимание, что также есть очень маленькое количество пожизненных заключений, которые я обозначила как 540 месяцев на основе данных, связанных с продолжительностью жизни.

8 – Направление смещения определено явным образом, поскольку решение о заключении под стражу и решение о продолжительности лишения свободы обусловлены как наблюдаемыми, так и скрытыми факторами, влияющими на тяжесть дела. Если соблюдается условие отбора по наблюдаемым переменным для полной выборки, то это условие почти наверняка не соблюдается в выборке случаев с ненулевым сроком лишения свободы, так как регрессия по вопросу заключения под стражу указывает на то, что при учете наблюдаемых ковариат мужчины имеют большую вероятность оказаться под стражей, то есть для включения в выборку заключенных обвиняемым мужчинам требуется воздействие менее серьезных скрытых факторов.

9 – Как отмечают Bushway, Johnson, and Slocum (2007), литература о назначении наказания обычно игнорирует эту проблему.

10 – В данной записи предполагается монотонность, так что P^M=1 всегда, когда P^F=1.

11 – Это предполагает, что гендер монотонным образом влияет на вероятность лишения свободы, и это предположение логично: принадлежность к мужскому гендеру существенно увеличивала эту вероятность в каждой из десятков анализируемых субвыборок.

12 – Lee (2009) предлагает аналогичный метод усечения для оценки нижних и верхних границ эффекта случайно заданного воздействия, когда воздействие оказывает монотонное влияние на отсев. В этом случае границы наихудшего сценария могут быть оценены проще; усечение, которое максимально увеличит оценку эффекта воздействия, представляет собой просто нижний хвост распределения результатов для распределения результатов воздействия (Lee 2009). На том же основано усечение, которое я провожу в столбце 2 таблицы 3. Однако, вместо использования случайно заданного воздействии, я допускаю отбор на основе наблюдаемых характеристик в полной выборке лиц, получивших приговор, и использую регрессию для оценки числа «избыточных мужчин» и моделирования результата. Это допущение, безусловно, может быть оспорено, о чем я поговорю ниже, но оно уже лежит в основе обеих составляющих двухкомпонентной модели (TPM); мой метод просто предлагает коррекцию для оценки второй части, подразумевая, что первая часть верна. Когда имеются ковариаты, нельзя просто усечь нижний хвост распределения; вместо этого усечение происходит на основе влияния наблюдений на частичный эффект принадлежности к группе «мужчины» (это помогает измерить изменение в исходном показателе, например, в вероятности лишения свободы, при изменении одной переменной, например, пола, при этом остальные переменные остаются постоянными, прим. CMS). Оценка настоящей верхней границы требует отсечения группы с наиболее отрицательным общим влиянием на коэффициент «мужского гендера» (этот коэффициент показывает, как мужской гендер влияет на исследуемый результат, то есть на вероятность приговора, длину срока и так далее, прим. CMS). Определение этой группы вычислительным путем является невозможным. Но ранжирование наблюдений по степени индивидуального влияния является простой задачей, на практике, вероятно, допущение о «достаточно плохом» определении выборки представляет собой полезное руководство для определения возможных границ применимости допущения.

13 – Bushway and Piehl (2001) предоставляют веские аргументы в пользу того, что модель однократного принятия решения (в частности модель Тобита) лучше подходит для описания процесса применения Руководящих принципов, в котором нулевые значения просто являются значениями в нижней части в системе определения наказаний.

14 – Например, при использовании половины дня в качестве нижнего предела в модели Тобита с логарифмическим преобразованием для сроков лишения свободы (с теми же ковариатами, что и ранее в TPM) оценка гендерного неравенства составляет 128%, в то время как при нижнем пределе в один месяц оценка неравенства составляет 72%. Оба предела теоретически обоснованы, как и многие другие. Хотя самый короткий замеченный ненулевой срок лишения свободы составляет один день, на сроки менее одного месяца приходится всего лишь 0,3%. Было бы разумно установить предел для цензуры этих случаев, чтобы не придавать чрезмерного значения большим мультипликативным различиям между несущественными по времени сроками лишения свободы.

15 – Фиксированные эффекты для каждого района, которые были включены в двухкомпонентную модель, не учитываются при взвешивании. При перевзвешивании принцип простоты упрощает балансировку наиболее важных переменных, и гендерное соотношение в районах практически не меняется. При этом результаты исследования остаются устойчивыми при включении районов.

16 – Перед перемасштабированием (нормализацией) до среднего значения, равного 1, веса определяются как 1/(1-E(M|Xi)) для наблюдений данных и случаев, относящихся к женщинам, и 1/E(M|Xi) для наблюдений, относящихся к мужчинам (Busso, DiNardo, and McCrary 2008).

17 – Перед перемасштабированием (нормализацией) до среднего значения, равного 1, веса наблюдений, относящихся к женщинам, определяются как E(M|Xi)/(1-E(M|Xi)).

18 – См. диаграмму 1a для распределения меры склонности.

19 – Пороговое значение меры склонности (приблизительно 0,93) оптимизировано с целью минимизации дисперсии (Crump et al. 2009). Усечение приводит к исключению из выборки около 4% женщин и 21% мужчин.

20 – Основная выборка уже исключает категории правонарушений, среди обвиняемых в которых мужчины преобладают наиболее всего. Добавление криминального прошлого в качестве учитываемого условия не полностью устраняет проблему ограниченного совпадения выборок, но значительно смягчает ее (см. диаграмму 1b).

21 – Это не исключает возможность того, что решение по делу Букера повлияло на ситуацию с неравенством; данное исследование не направлено на прояснение того, какие конкретные изменения связаны непосредственно с решением по делу Букера, а какие изменения связаны с более долгосрочными тенденциями.

22 – Результаты также устойчивы к использованию исходных несгруппированных кодов правонарушений, влекущих арест; добавлению контрольных переменных на уровне района, наличия латиноамериканского происхождения, а также контрольных переменных на уровне округа для уровня бедности, безработицы, дохода на душу населения и уровня преступности; к исключению различных случаев из выборки: случаев, в которых обвинение было предъявлено до ареста, случаев с юга страны и арестов, проведенных двумя разными правоохранительными органами – Федеральным бюро расследований (FBI) и Управлением по борьбе с наркотиками (DEA).

23 – Например, первоначальные обвинения определяют рамки возможных исходов при соглашении по обвинению; новые обвинения практически никогда не добавляются (и в большинстве случаев обвинения не снимаются).

24 – Практически наверняка это верно и в случае результатов установления фактов приговора в делах, связанных с наркотиками, где доли, представленные в таблице 7, немного превышают общее количество месяцев неравенства в сроках лишения свободы, связанного с результатами установления фактов приговора в таблице 6.

25 – Оценка объема наркотиков влияет как на применение обязательного минимального срока лишения свободы, так и на более точное и детальное различие (случаев по категориям, по которым будет назначаться срок, прим. CMS) согласно Руководящим принципам. Значение, составляющее 3% в таблице 7, отражает только последний аспект: дополнительное гендерное неравенство, объясненное оценками количества наркотиков уже после учета обязательных минимальных сроков лишения свободы.

26 – Основным источником проявления права действовать по своему усмотрению в применении стандарта «защитного клапана» является выбор прокурора (прокурор решает использовать «клапан» или нет, здесь он ключевая фигура, прим. CMS), характеризовать ли обвиняемого как в полной мере честного в описании преступления (см. 18 U. S. C. 3553(e)). Помимо отсутствия ограничений и наличия снисхождения за признание вины, рассмотренных выше, данные не предоставляют способа оценить, действительно ли обвиняемый говорил правду.

27 – Официальное исключение для подсудимых, действовавших по принуждению или под давлением (U. S. S. G. 5K2.12), хотя и применяется к женщинам в пять раз чаще, чем к мужчинам (0,4% против 0,08%), является слишком редкой практикой, чтобы быть весомым объяснением гендерного разрыва.

28 – Гендерный разрыв также немного ниже в штатах с функционирующими женскими федеральными тюрьмами (см. столбцы 13–14 таблицы 5), что может указывать на нежелание судей помещать женщин далеко от их семей, хотя это не является существенным различием и может быть обусловлено другими факторами, характерными для этих конкретных семи штатов.

29 – Rehavi and Starr (2012) изучили это более подробно, обнаружив в неравенстве необъясняемые 10%.

Таблицы

Диаграммы

Список используемой литературы

Albonetti, Celesta A. 1997. “Sentencing Under the Federal Sentencing Guidelines.” Law and Society Review 31:601–634.

Altonji, Joseph G., Prashant Bharadwaj, and Fabian Lange. 2008. “Changes in the Characteristics of American Youth: Implications for Adult Outcomes.” Working Paper no. 13883. National Bureau of Economic Research, Cambridge, Mass.

Alschuler, Albert W. 2005. “Disparity: The Normative and Empirical Failure of the Federal Guidelines.” Stanford Law Review 58:85–118.

Arabmazar, Abbas, and Peter Schmidt. 1982. “An Investigation of the Robustness of the Tobit Estimator to Non-Normality.” Econometrica 50:1055–1063.

Ashcroft, John. 2003. “Department Policy Concerning Charging Offenses, Disposition of Charges, and Sentencings.” Memorandum, September 22.

Baker, Scott, and Claudio Mezzetti. 2001. “Prosecutorial Resources, Plea Bargaining, and the Decision to Go to Trial.” Journal of Law, Economics, and Organization 17:149–167.

Berk, Richard A. 1983. “An Introduction to Sample Selection Bias in Sociological Data.” American Sociological Review 48:386–398.

Bibas, Stephanos. 2009. “Prosecutorial Regulation Versus Prosecutorial Accountability.” University of Pennsylvania Law Review 157:959–1016.

Breyer, Stephen. 1988. “The Federal Sentencing Guidelines and the Key Compromises Upon Which They Rest.” Hofstra Law Review 17:1–50.

Bushway, Shawn, and Anne Morrison Piehl. 2001. “Judging Judicial Discretion: Legal Factors and Racial Discrimination in Sentencing.” Law and Society Review 35:733–767.

Bushway, Shawn, Emily Owens, and Anne Morrison Piehl. 2012. “Sentencing Guidelines and Judicial Discretion: Quasi-experimental Evidence from Human Calculation Errors.” Journal of Empirical Legal Studies 9:291–319.

Bushway, Shawn, Brian D. Johnson, and Lee Ann Slocum. 2007. “Is the Magic Still There? The Use of the Heckman Two-Step Correction for Selection Bias in Criminology.” Journal of Quantitative Criminology 23:151–178.

Busso, Matias, John DiNardo, and Justin McCrary. 2009. “Finite Sample Properties of Semiparametric Estimators of Average Treatment Effects.” Working paper. University of Michigan, Ann Arbor, Mich.

Cameron, Colin, and Pravin K. Trivedi. 2010. Microeconometrics Using Stata, Revised Edition. College Station: Tex.: Stata Press.

Crump, Richard K., V. Joseph Hotz, Guido W. Imbens, and Oscar A. Mitnik. 2009. “Dealing With Limited Overlap in Estimation of Average Treatment Effects.” Biometrika 96:187–199. 

DiNardo, John. 2002. “Propensity Score Reweighting and Changes in Wage Distributions.” Working paper. University of Michigan, Ann Arbor, Mich.

DiNardo, John, Nicole M. Fortin, and Thomas Lemieux. 1996. “Labour Market Institutions and the Distribution of Wages, 1973–1992: A Semiparametric Approach.” Econometrica 64:1001–46.

Eagly, Alice H., Wendy Wood, and Alice B. Diekman. 2000. “Social Role Theory of Sex Differences and Similarities: A Current Appraisal.” 123–174 in The Developmental Social Psychology of Gender, edited by Thomas Eckes and Hanns Trauter. Sussex: Psychology Press.

Easterbrook, Frank H. 1983. “Criminal Procedure as a Market System.” Journal of Legal Studies 12:289–332.

Fortin, Nicole, Thomas Lemieux, and Sergio Firpo. 2011. “Decomposition Methods in Economics.” In Handbook of Labor Economics, vol. 4, 1–102, edited by Orley Ashenfelter and David Card. Amsterdam: Elsevier.

Franklin, Cortney A., and Noelle E. Fearn. 2008. “Gender, Race, and Formal Court Decision-Making Outcomes: Chivalry/Paternalism, Conflict Theory, or Gender Conflict?” Journal of Criminal Justice 36:279–290.

Freiburger, Tina L. 2010. “The Effects of Gender, Family Status, and Race on Sentencing Decisions.” Behavioral Sciences and the Law 28:378–395.

Gendreau, Paul, Tracy Little, and Claire Goggin. 1996. “A Meta-Analysis of the Predictors of Adult Offender Recidivism: What Works!” Criminology 34:575–608.

Gilbert, Scott A., and Molly T. Johnson. 1996. “The Federal Judicial Center’s 1996 Survey of Judicial Experience.” Federal Sentencing Reporter 9:87–93.

Hagan, John, and Ronit Dinovitzer. 1999. “Collateral Consequences of Imprisonment for Children, Communities, and Prisoners.” Crime and Justice: A Review of Research 26:121–62.

Harlow, Caroline Wolf. 1999. “Prior Abuse Reported by Inmates and Probationers.” Bureau of Justice Statistics Report, NCJ 172879.

Heckman, James, Hidehiko Ichimura, Jeffrey Smith, and Petra Todd. 1998. “Characterizing Selection Bias Using Experimental Data.” Econometrica 66:1017–1098.

James, Doris J., and Lauren Glaze. 2006. “Mental Health Problems of Prison and Jail Inmates.” Bureau of Justice Statistics Report, NCJ 213600.

Koban, L. 1983. “Parents in Prison: A Comparative Analysis of the Effects of Incarceration on the Families of Men and Women.” Research in Law, Deviance, and Social Control 5:171–83.

Kurlychek, Megan C., and Brian D. Johnson. 2004. “The Juvenile Penalty: A Comparison of Juvenile and Young Adult Sentencing Outcomes in Criminal Court.” Criminology 42:485–515. 

Lee, David S. 2009. “Training, Wages, and Sample Selection: Estimating Sharp Bounds on Treatment Effects.” Review of Economic Studies 76:1071–1102.

Markel, Dan, Jennifer M. Collins, and Ethan J. Leib. 2007. “Privilege or Punish: Criminal Justice and the Challenge of Family Ties.” University of Illinois Law Review 2007:1148–1228.

Miller, Marc L. 2004. “Domination and Dissatisfaction: Prosecutors as Sentencers.” Stanford Law Review 56:1211–1269.

Mustard, David B. 2001. “Racial, Ethnic, and Gender Disparities in Sentencing: Evidence from the U. S. Federal Courts.” Journal of Law and Economics 44:285–314.

Persico, Nicola, and Petra E. Todd. 2006. “Generalizing the Hit Rates Test For Racial Bias in Police Enforcement, With an Application to Vehicle Searches in Wichita.” The Economic Journal 116:F351–F367.

Powell, William J., and Michael T. Cimino. 1995. “Prosecutorial Discretion Under the Federal Sentencing Guidelines: Is the Fox Guarding the Hen House?” West Virginia Law Review 97:373–395.

Raeder, Myrna S. 2006. “Gender-Related Issues in a Post-Booker Federal Guidelines World.” McGeorge Law Review 37:691–756.

Rehavi, M. Marit, and Sonja Starr. 2012. “Racial Disparity in Federal Criminal Charging and its Sentencing Consequences.” Working Paper no. 12–002. University of Michigan Law and Economics, Empirical Legal Studies Center, Ann Arbor, Mich.

Rowe, Brian. 2009. “Gender Bias in the Enforcement of Traffic Laws: Evidence Based on a New Empirical Test.” Unpublished manuscript. University of Michigan, Department of Philosophy, September.

Sarnikar, Supriya, Todd Sorensen, and Ronald L. Oaxaca. 2007. “Do You Receive a Lighter Prison Sentence Because You Are a Woman? An Economic Analysis of Federal Criminal Sentencing Guidelines.” Working paper no. 2870. Institute for the Study of Labor (IZA), Bonn, Germany.

Schanzenbach, Max M. 2005. “Racial and Gender Disparities in Prison Sentences: The Effect of District-Level Judicial Demographics.” Journal of Legal Studies 34:57–92.

Schulhofer, Stephen J., and I. H. Nagel. 1997. “Plea Negotiations Under the Federal Sentencing Guidelines.” Northwestern University Law Review 91:1284–1316.

Scott, Ryan W. 2012. “Inter-Judge Sentencing Disparity After Booker: A First Look.” Stanford Law Review 63:1–66.

Shermer, Lauren O’Neill, and Brian Johnson. 2010. “Criminal Prosecutions: Examining Prosecutorial Discretion and Charge Reductions in U.S. Federal District Courts.” Justice Quarterly 27:394–430.

Spohn, Cassia, John Gruhl, and Susan Welch. 1987. “The Impact of the Ethnicity and Gender of Defendants on the Decision to Reject or Dismiss Felony Charges.” Criminology 25:175–92.

Spohn, Cassia, and Jeffrey W. Spears. 1997. “Gender and Case Processing Decisions.” Women and Criminal Justice 8:29–59.

Stacey, Ann Martin, and Cassia Spohn. 2006. “Gender and the Social Costs of Sentencing: An Analysis of Sentences Imposed on Male and Female Offenders in Three U. S. District Courts.” Berkeley Journal of Criminal Law 11:43–75.

Steffensmeier, Darrell, John Kramer, and Cathy Streifel. 1993. “Gender and Imprisonment Decisions.” Criminology 31:411–46.

Stolzenberg, Lisa, and Stewart J. D’Alessio. 2004. “Sex Differences in the Likelihood of Arrest.” Journal of Criminal Justice 32:443–54.

Stith, Kate. 2008. “The Arc of the Pendulum: Judges, Prosecutors, and the Exercise of Discretion.” Yale Law Journal 117:1420–97.

Tobin, James. 1958. “Estimation of Relationships for Limited Dependent Variables.” Econometrica 26:24–36.

Ulmer, Jeffrey T., and Mindy S. Bradley. 2006. “Variation in Trial Penalties Among Serious Violent Offenses.” Criminology 44:631–70.

U. S. Sentencing Commission. 2010. Demographic Differences in Federal Sentencing Practices: An Update of the Booker Report’s Multivariate Regression Analysis.

[Ознакомиться со списком используемых источников данных и с приложением к данным можно по ссылке на оригинал работы: https://repository.law.umich.edu/law_econ_current/57/]

[ru-masculism]

Рынок пыток и крови

Как «охота на геев» в Чечне превратилась в индустрию

Авторство коллектива СК SOS. В редакции без обесценивающих формулировок (таких, как «геи в Чечне жили достаточно свободно» и «ЛГБТК-люди могли спокойно собираться», а также «ЛГБТК-люди» по отношению конкретно к МСМ).

Шесть лет подряд сотни и сотни людей на Северном Кавказе каждый день подвергаются смертельной опасности. Стать жертвой пыток можно за «неправильный» внешний вид, двусмысленную личную переписку и просто случайно, если сотрудникам полиции нужно выполнить план. За несколько лет «охота на геев» в Чечне переросла в бизнес-индустрию со своими расценками, вакансиями и правилами работы, а жертвами стали как обычные граждане, так и известные личности. Как начинались «чистки», сколько на этом зарабатывает силовой блок, как пытают жертв и как Кадыров разобрался с «оскорбившими» его имамами и популярным певцом, — в материале Кризисной группы СК SOS.

Материал написан по показаниям наших подопечных и источников, которые больше не проживают в Чеченской Республике.

С чего все начиналось

Чечня никогда не была приветливым местом для ЛГБТК-людей. Однако при Ахмате Кадырове им дозволялось жить относительно свободно: не было организованных и массовых полицейских облав, пыток и убийств. До 2017 года геям в республике грозила бытовая гомофобия, которая могла перерасти в насилие со стороны друзей, родственников(-ц) и отдельных сотрудников(-ц) правоохранительных органов, но с организованными массовыми преследованиями на уровне власти МСМ не сталкивались.

По рассказам собеседников СК SOS, до прихода Рамзана Кадырова к власти ЛГБТК-люди в Чечне жили более свободно, чем сейчас. При его отце они могли собираться, и у них даже было свое коммьюнити. В 2007-2008 годах начали фиксироваться случаи притеснений: один собеседник СК SOS рассказывал о случае, когда возле площади Минутка в Грозном был убит 16-летний гомосексуальный подросток (организация не может независимо верифицировать этот случай).

По словам того же собеседника, с 2015 года негетеросексуалов начали задерживать и делать выговоры, настойчиво советовали уезжать из республики. МСМ из Чечни, получившие предупреждения, уезжали на время в Москву, где могли не скрывать свою идентичность, а затем возвращались обратно в республику, свидетельствует один из источников.

Невозможно сказать, в какой момент и почему ситуация кардинально изменилась, но существуют несколько версий. Одна из собеседниц СК SOS предположила, что это связано с большим количеством видео, на которых чеченские МСМ, не скрываясь, отдыхали в клубах и барах Москвы. Об этой теории, однако, рассказал лишь один источник СК SOS.

Самая распространенная из версий была озвучена источниками «Новой Газеты»: собеседники издания из УФСБ и МВД по республике заявляли, что массовые расправы над негетеросексуальными мужчинами начались после того, как российские ЛГБТК-активисты(-ки) подали заявления о намерении провести прайды в регионах Кавказа.

Позже эта версия была дополнена: намерения ЛГБТК-активистов(-к) вызвали вторую волну преследований, первая же началась с задержания молодого мужчины. Задержанный находился в состоянии наркотического опьянения, полицейские проверили содержимое его телефона и обнаружили интимные фото и видео, а также контакты других чеченских МСМ. С этой базы данных начались задержания и расправы, а намерение российских активистов(-к) провести прайды на Кавказе лишь возобновило и усилило репрессии. Однако ни один источник СК SOS не подтверждает теорию о хоть каком-либо влиянии активистов(-к) на преследования и пытки ЛГБТК-людей в Чечне.

Источники СК SOS сообщают о другой версии: в ней присутствует и личный мотив главы республики Рамзана Кадырова, чем отчасти могут быть обусловлены жестокость и систематизированность преследований. Исходя из информации СК SOS, «охота на геев» в Чечне началась с имама, приближенного к Рамзану Кадырову. Имам встречался с молодым мужчиной из села, в телефоне которого силовики нашли фото и видео с имамом. Молодого мужчину задержали люди Магомеда Даудова (приближенного Кадырова по кличке «Лорд»).

Даудов показал обнаруженные фото и видео Рамзану Кадырову. Увиденное на записях, по словам одного из собеседников СК SOS, близкого к окружению Кадырова, довело главу республики до истерики. Имама задержали, а на изъятом у него телефоне нашли видео с еще несколькими священнослужителями. Разгневанный Кадыров приказал Даудову убить всех причастных. Так запустилась первая цепочка задержаний, пыток и убийств: чеченская полиция начала ловить негетеросексуальных мужчин, а Даудов взялся курировать операцию. На имамах и их партнерах силовой блок не остановился.

Многомиллионные «выкупы» и ложные показания

Пытки и убийства без личной выгоды быстро стали неинтересны полицейским, и попавших в РОВД начали отдавать родственникам(-цам) за «выкуп». Такая же схема существует в отношении и других задержанных (за наркотики или алкоголь), но ЛГБТК-люди для чеченского МВД наиболее «прибыльны» — за них можно просить у семей около миллиона рублей. Это стандартная расценка, с более богатых тейпов требуют больше денег.

Для сравнения, для задержанных за нар��отики и алкоголь прайс варьируется в районе 300 тысяч рублей. Могут отпустить и бесплатно, даже не поставив на учет, однако в таком случае задержанные должны сообщить сведения о геях и лесбиянках в республике. При этом достоверность таких данных проверить невозможно, и люди часто оговаривают своих знакомых, чтобы избежать наказания.

С помощью ложных показаний удобно не только зарабатывать, пытать и убивать людей, но и избавляться от неудобных. Так убили сержанта полиции Сулеймана Саралиева, который глубоко переживал из-за внесудебных казней и пытался передать информацию о них прокуратуре. Командир специального отряда «Терек» Абузайд Висмурадов (по кличке «Патриот») привез задержанного за употребление наркотиков, и тот заявил, что Саралиев — гей. После этого «Патриот» отдал Сулеймана его двоюродному брату, чтобы тот сам избавился от родственника.

Все когда-либо задержанные граждане из Чечни попадают в специальную базу — эта информация используется, чтобы задерживать людей повторно, пытать их и снова получать «выкуп» от родственников(-ц). После начала войны эта бизнес-схема деформировалась в систему «рекрутинга добровольцев».

Рабочие места, зарплаты и монополия на насилие

В Чечне, где найти хорошо оплачиваемую работу достаточно трудно, преследования сформировали своеобразный «рынок труда». Это коснулось не только ЛГБТК-персон, но и тех, кто, например, просто недоволен властью. В республике существует сеть информаторов — людей, которые заводят доверительные разговоры, а затем передают неосторожные слова полицейским.

В случае ЛГБТК-людей перечень вакансий шире: помимо обычных осведомителей, есть и те, кто устраивает «подставные с��идания». Иногда это задержанные люди, которых вынуждают сотрудничать с органами. Им приходится знакомиться с мужчинами в приложениях и на сайтах, заводить с ними откровенные беседы и заманивать в специальные квартиры, где жертв ловят силовики.

Исмаилу Исаеву, которого приговорили к шести годам колонии по сфабрикованному обвинению, предлагали свободу в обмен на такое «сотрудничество». Обещали платить 50 тысяч рублей в месяц — это приличная сумма для Чечни, где номинальная зарплата в 2022 году составляла чуть более 33 тысяч рублей. Другому человеку, который давно занимается выслеживанием ЛГБТК-персон, платят по 30 тысяч рублей за каждого пойманного МСМ. При этом деятельность этого «сотрудника» не ограничивается только республикой: он также уполномочен следить за чеченцами в столице.

Нажиться на преследованиях пытаются и люди, которые напрямую не относятся к силовым структурам и не сотрудничают с ними. Так, например, негетеросексуальных мужчин часто шантажируют, угрожая сдать их полицейским, и вымогают деньги в обмен на молчание. Нам известно о случаях, когда гражданские лица добывали компромат на ЛГБТК-людей и затем требовали с них либо имена других нецисгетеро, либо определенные суммы.

Однако чеченским силовым структурам такая самовольность не нравится — делиться деньгами и властью они не хотят. Полиция фактически стремится стать монополисткой, пресекая попытки отдельных излишне инициативных граждан паразитировать на репрессивной системе. Как минимум в одном случае инициировавшие преследования и шантаж сами оказались в застенках РОВД и подверглись пыткам.

Помимо подставных свиданий, существуют и другие методы «отслеживания» МСМ. Полицейским приказано обращать внимание на мужчин, которые модно одеваются, следят за своим внешним видом, отращивают волосы, пользуются одеколоном, не ходят на свидания с девушками и не переписываются с ними в социальных сетях. Любым из этих факторов можно привлечь внимание полиции.

Как и за что убили Зелимхана Бакаева

Популярный в России певец чеченского происхождения бесследно пропал в 2017 году, когда из Москвы прилетел в Грозный на свадьбу к сестре. Чеченские власти отрицали свою причастностью к исчезновению Бакаева, а правозащитники связывали пропажу с «охотой на геев» в республике и предполагали, что певца убили. В интернете даже появилось видео, на котором Бакаев рассказывает, что он уехал из России в Германию, однако журналисты(-ки) сопоставили факты и пришли к выводу, что видео записано в России (о том, как снимаются такие постановочные видео — читайте здесь).

Друзья артиста сообщали телеканалу «Дождь», что местные жители видели, как Бакаева похитили люди в военной форме. Собеседники «Новой Газеты» подтверждали, что певец убит. А родные Зелимхана все равно надеялись найти его живым, мать даже обращалась к Рамзану Кадырову.

Я продолжаю ждать сына, не могу его так выкинуть из сердца. Я живу этим ожиданием, — рассказывала «Кавказ.Реалиям» Малика Бакаева, мать Зелимхана.

По данным СК SOS, Бакаев действительно был убит чеченскими силовиками. Его тело передали семье и приказали «похоронить как собаку».

Источник СК SOS, близкий к окружению Кадырова, сообщил, что за Бакаевым велась слежка из-за подозрения в гомосексуальности. Полицейские искали доказательства и следовали за певцом в его поездках. У Бакаева же были отношения с молодым мужчиной из другой республики Северного Кавказа, однако вместе они никогда не показывались и своих чувств публично не проявляли.

Тогда полицейские подослали к подруге молодого человека Бакаева чеченца по имени Альберт, который несколько месяцев ухаживал за девушкой, дарил ей подарки и пытался вывести на личные разговоры. Во время одного из визитов Бакаева в регион девушка рассказала Альберту, что у Зелимхана любовные отношения с ее другом. Женщина призналась, что они встречаются у нее в квартире и она видела их целующимся. Альберт тут же передал информацию в чеченское МВД.

Другой источник, близкий к окружению Бакаева, не смог подтвердить информацию об отношениях певца с молодым мужчиной из другой республики, однако не исключил, что за певцом могли пристально следить из-за развернувшейся тогда кампании против МСМ. Тем не менее Бакаев большую часть времени жил в Москве, и маловероятно, что за ним следили за пределами Северного Кавказа.

Друзья и знакомые Бакаева предупреждали его о возможных рисках и просили покинуть Россию. Однако Зелимхан оставался из-за необходимости ухаживать за больной матерью и не верил, что его могут убить. Бакаев считал, что он в безопасности, поскольку проживал в Москве и был известен как поп-певец. По словам источника СК SOS, на предупреждения друзей и знакомых Зелимхан отвечал: «Я в Москве живу, со мной этого не случится, я буду аккуратен и осторожен».

По мнению собеседника СК SOS, сдать Бакаева мог его бывший партнер, тоже проживавший в Москве и имевший связи с силовым блоком в Чечне. Также незадолго до исчезновения Зелимхана в республике был задержан знакомый певца, которого пытали из-за подозрений в гомосексуальности. Спустя две недели после того, как знакомого отпустили, Бакаев исчез.

Новость о том, что информация о гомосексуальности Бакаева подтвердилась, дошла до Кадырова, который был лично знаком с Зелимханом и пожимал ему руку. У главы республики и певца даже есть совместное фото — еще со времен, когда Бакаев был солистом ансамбля песни и пляски «Столица». Кадыров любит показывать доброжелательное и покровительственное отношение к артистам(-кам), поэтому однажды собрал представителей(-ьниц) ансамбля в своей резиденции на чаепитие.

Как сообщил источник СК SOS, глава республики счел гомосексуальность Бакаева личным оскорблением и приказал «разобраться» с певцом, которого перед смертью долго пытали.

Методы чеченской полиции

Несмотря на миллионные «выкупы», задержанных по подозрению в гомосексуальности все равно регулярно подвергают пыткам. Одна из самых распространенных — это пытка током через прикрепленные к пальцам оголенные провода. Такой пытке подвергался и Салман Мукаев, задержанный по ложному подозрению в гомосексуальности, которому сейчас грозит экстрадиция из Армении в Россию.

Другой популярный метод — избиения палками и пластиковыми трубами. Также задержанных иногда связывают, подвешивают за руки и оставляют висеть, пока те не согласятся дать признательные показания или оговорить других людей.

Если полиция считает доказательства «вины» человека существенными, то пытки становятся более жестокими. Задержанных мужчин могут насиловать различными предметами, избивать и заставлять драться друг с другом. Пытки разнятся в зависимости от самих полицейских и места содержания.

«Профильным» отделением РОВД по поимке МСМ считается Ленинское, сотрудники которого наиболее опытны в этом вопросе. Для пыток и дополнительных допросов мужчин отвозят на базу в село Сержень-Юрт.

В Шатойском и в Старопромысловском РОВД задержанным мужчинам в анальное отверстие вставляли металлическую трубу с колючей проволокой внутри, после чего вынимали трубу, оставляя колючую проволоку в прямой кишке. Также сотрудники Шатойского РОВД иногда выдают негетеросексуальных мужчин за «ваххабитов» (последователей религиозного учения, с которым борются власти Чечни): мужчин заставляют отращивать волосы, а затем устраивают «охоту» на них в лесу.

СК SOS собирают средства на эвакуацию ГЛБТ-персон из республик Северного Кавказа, обеспечение их безопасности, предоставление им юридической, финансовой, медицинской и психологической помощи. Поддержите проект: https://sksos.org/help/

[ru-masculism]

Андроцид. Руанда

Пост подготовила команда CMS на основе материалов сайта gendercide.org.

Контекст

До европейской колонизации Руанда была феодальным королевством со строгой этнической иерархичностью. Народ тутси, занятый по большей части скотоводством, господствовал над народом хуту, занятым по большей части земледелием. До XX века этот уклад сохранял относительную стабильность.

В конце XIX века Руанда стала немецкой колонией, а позже, в 1916 г., – бельгийской. Колонизаторы считали тутси «высшей расой» в регионе и поддерживали их привилегированное положение.

«Руководствуясь физическими различиями – тутси, как правило, были более высокими и худощавыми и обладали более “европейскими” лицами, чем более приземистые хуту, – колонизаторы решили, что тутси и хуту являются двумя разными расами. Согласно расовым теориям конца XIX и начала XX веков, тутси с их более “европейской” внешностью признавались [местной] “расой господ”. <...> К 1930 г. руандийские вспомогательные войска Бельгии почти полностью состояли из тутси, что вызывало к ним стойкую ненависть со стороны хуту» (Gérard Prunier, “Rwanda’s Struggle to Recover from Genocide”, Microsoft Encarta Encyclopedia 99).

Однако в 1956 г. бельгийская политика коренным образом переменилась в пользу хуту, поскольку тутси возглавили начавшуюся после Второй мировой войны борьбу за деколонизацию и независимость Руанды. В 1959–1962 гг. хуту убили около 15 тысяч тутси, и более 100 тысяч тутси бежали в соседние страны, такие как Уганда и Бурунди.

В 1962 г. была провозглашена независимость Руандийской Республики (с 1991 г. – Республика Руанда). Бельгийцы передали власть партиям, представлявшим этническое большинство – хуту. При режиме Жювеналя Хабиариманы, который в 1973 г. стал президентом, оставшиеся тутси в Руанде потеряли большую часть своего имущества и влияния, и страну покинуло еще порядка миллиона представителей этого народа.

В 1988 г. в Уганде был основан Руандийский патриотический фронт (РПФ), целью которого являлось свержение режима Хабиариманы. В октябре 1990 г. отряды РПФ вошли в Руанду, положив начало гражданской войне. Боевые столкновения длились 3 года, а в августе 1993 г. президент Хабиаримана подписал договор о прекращении насилия (Арушское соглашение), что предоставило РПФ некоторую политическую власть и даже военное присутствие в Кигали, столице Руанды.

«Но экстремисты-хуту из правительства [Хабиариманы] не признали мирное соглашение. Некоторые из этих экстремистов, что также являлись высокопоставленными правительственными чиновниками и офицерами, начали разрабатывать собственное решение “проблемы тутси” еще в 1992 г. <...> Многие из участников планирования геноцида 1994 г. считали себя патриотами, защищающими свою страну от внешней агрессии. Их целями стали и умеренные хуту, выступавшие за мир с РПФ» (Gérard Prunier, “Rwanda’s Struggle to Recover from Genocide”, Microsoft Encarta Encyclopedia 99).

6 апреля 1994 г. самолет, на котором летели президент Руанды Жювеналь Хабиаримана и президент Бурунди Сиприен Нтарьямира, был сбит на подлете к международному аэропорту в Кигали. Никто из 12 человек на борту не выжил.

СМИ, контролировавшиеся сторонниками праворадикальной идеологии Hutu Power, сообщили, что приказ об атаке отдал руководитель РПФ Поль Кагаме. Руководство РПФ, в свою очередь, опровергло свою ответственность и обвинило боевиков хуту в том, что они убили собственного президента с целью спровоцировать выступление против тутси и захватить контроль над Руандой.

В течение суток после сбития самолета группировки интерахамве – боевики хуту, исповедовавшие Hutu Power – установили блокпосты вокруг Кигали. С октября 1993 г. в Руанде был размещен международный миротворческий контингент ООН, но после того, как насилие вспыхнуло с новой силой, основная часть миротворцев была выведена из страны.

Гендерный аспект

Несмотря на то, что во врем�� геноцида уничтожались как мужчины, так и женщины самого разного происхождения, истреблению именно по признаку пола подлежали только мужчины, и мужчины-тутси составили основную часть погибших: «На протяжении всего геноцида первоочередной целью были мужчины-тутси» (Ronit Lentin, “Introduction: (En)gendering Genocides”, in Lentin, ed., “Gender & Catastrophe”, Zed Books, 1997, p. 12).

Джуди Эль-Бушра писала: «Во время войны 1994 г. и особенно в результате спровоцировавших ее геноцидных расправ главным образом мужчины из целевых групп лишились жизни или в страхе бежали в другие страны. <…> Эта нацеленность на уничтожение мужского населения не ограничивалась взрослым населением: мальчики были истреблены аналогичным образом. Таким образом повысилась вероятность того, что демографический дисбаланс сохранится в течение еще нескольких поколений. Также погибло большое количество женщин. Однако основными стратегиями, используемыми против женщин, были изнасилования и нанесение увечий, и они не обязательно приводили к смерти» (Judy El-Bushra, “Transformed Conflict: Some Thoughts on a Gendered Understanding of Conflict Processes”, in Susie Jacobs et al., eds., “States of Conflict: Gender, Violence and Resistance”, Zed Books, 2000, p. 73).

Данный гендерный компонент уже проявил себя в многочисленных массовых убийствах в течение 4 лет, предшествовавших событиям 1994 г. По сведениям Human Rights Watch, жертвами этих расправ стали почти исключительно мужчины-тутси, в том числе из-за подозрений в участии в РПФ или в намерении к нему присоединиться (Human Rights Watch, “Mid-May Slaughter: Women and Children as Victims”, in Leave None to Tell the Story: Genocide in Rwanda).

В массовых убийствах, имевших место до сбития самолета, целями почти всегда становились взрослые мужчины и подростки мужского пола, и эта гендерно-избирательная тенденция сохранялась на ранних этапах геноцида 1994 г. На более поздних же его этапах убийства женщин, девочек и младших мальчиков стали происходить чаще.

Женщины-жертвы

В докладе о сексуализированном насилии во время геноцида Human Rights Watch отмечает, что различные формы сексуализированного насилия над женщинами встречались повсеместно:

«<…> свидетельства выживших подтверждают, что изнасилования были чрезвычайно распространены и что тысячи женщин насиловались и по отдельности, и группами. Их насиловали заостренными палками и стволами винтовок, удерживали в сексуализированном рабстве (либо группами, либо посредством принудительного “брака”) и калечили им гениталии. Зачастую женщин-тутси насиловали сразу после того, как те были вынуждены наблюдать пытки и убийства своих родственников, а также разграбление и разрушение своих жилищ. По словам очевидцев, многих женщины убивали сразу после изнасилования. Других женщин щадили, объясняя, что им позволено жить лишь для того, чтобы они “умерли в скорби”. Часто женщины подвергались сексуализированному рабству и удерживались в группах отрядами ополченцев или отделялись по одной для “обслуживания” ополченцев <...> Ополченцы принуждали женщин к сексуализированному сожительству, угрожая, что убьют их в случае отказа. Эти насильственные “браки”, как эту форму сексуализированного рабства часто называли в Руанде, длились от нескольких дней до самого окончания геноцида, а в отдельных случаях и дольше. За изнасилованиями периодически следовало калечение гениталий, в том числе нанесение увечий с помощью мачете, ножей, палок, кипятка и, в отдельном случае, кислотой» (Human Rights Watch, “Shattered Lives: Sexual Violence During the Rwandan Genocide and its Aftermath”, 1996).

Среди женщин-тутси, переживших изнасилования, многие были заражены ВИЧ: «Меня изнасиловало так много интерахамве и солдат, что я сбилась со счета, – Крис МакГрил цитирует выжившую Оливию Увера в статье 2001 г. в The Guardian. – После этого я провела год в больнице. Через несколько месяцев после рождения ребенка врачи сказали мне, что я ВИЧ-положительная» (Chris McGreal, “A Pearl in Rwanda’s Genocide Horror”, The Guardian [UK], December 5, 2001).

Массовое заражение народа тутси ВИЧ являлось одной из стратегий геноцида. Известны случаи, когда организаторы геноцида забирали из больниц зараженных мужчин и заставляли их насиловать женщин-тутси.

Важно понимать, что не только женщины подвергались сексуализированному насилию. О сексуализированном насилии, включая изнасилования и калечение гениталий, по отношению к мужчинам известно намного меньше из-за до сих пор господствующих гендерных стереотипов, которым в большинстве своем подвержен и персонал гуманитарных и правозащитных организаций, а также из-за того, что мужчины-жертвы выживали гораздо реже. В отличие от женщин, они подлежали тотальному истреблению – просто на основании пола.

Женщины-убийцы

При обсуждении гендерных аспектов геноцида стоит отметить выдающуюся роль женщин-хуту в качестве убийц. Крупнейшее исследование на эту тему было опубликовано организацией African Rights в 1995 г., когда воспоминания о геноциде и предшествовавших ему годах были еще свежи. Подводя итоги, организация сообщила:

«Значительное количество женщин и даже девочек было вовлечено в бойню бесчисленным количеством способов, и они проявили чрезвычайную жестокость как к другим женщинам, так и к детям и мужчинам. В убийствах принимали участие женщины из всех социальных групп. <…> Женщины и девочки <...> присоединялись к толпам, окружавшим церкви, больницы и другие убежища. Вооруженные мачете и шипованными дубинками, они преуспели в роли “болельщиц” в геноциде, подталкивая других убийц к насилию. Женщины врывались в церкви, школы, на футбольные стадионы и в госпитали, чтобы добивать раненых, рубить насмерть женщин, детей и также мужчин. Некоторых женщин обвиняют в убийстве или выдаче собственных мужей и детей. <...> Некоторые женщины, в том числе монахиня, в настоящее время скрывающаяся в Бельгии, поставляли бензин, которым людей сжигали заживо. <…> Нет никаких свидетельств того, что женщины охотнее давали убежище преследуемым, чем мужчины. Некоторые матери и бабушки отказывались прятать даже собственных детей и внуков тутси. <...> Многие медсестры в больнице Кигали и в университетской больнице Бутаре предоставили ополчению и солдатам списки пациентов, коллег и беженцев, подлежащих забою» (Excerpts from summary of African Rights report, “Rwanda – Not So Innocent: When Women Become Killers”, August 1995).

По словам Ронита Лентина, активное участие женщин в геноциде 1994 г. не вызвало резонанс и было проигнорировано общественностью, поскольку не соответствовало до сих пор безраздельно доминирующему представлению о женщинах как о вечных жертвах.

«Описание женщин и девочек как [якобы] главных жертв геноцида <…> затмило их роль как убийц <…> Участие женщин в геноциде и убийствах политических противников хуту не привлекло внимания на государственном и международном уровнях именно из-за представления о женщинах как об универсальных жертвах этой конкретной катастрофы» (Ronit Lentin, “Introduction: (En)gendering Genocides”, in Lentin, ed., “Gender & Catastrophe”, Zed Books, 1997, pp. 12–13).

Социально-экономический аспект

Большинство убийств было совершено с использованием мачете, мотыг и других примитивных орудий, которыми правительство и экстремистские группировки заранее, еще задолго до сбития самолета, пичкали население хуту. Значительную часть народа хуту удалось привлечь к активному участию в геноциде – в том числе с помощью пропагандистских радиопередач.

«Записи убийств показывают, что зачастую на одного пострадавшего нападало трое и более убийц. Поскольку организаторы хотели вовлечь в геноцид как можно больше народу, убийц могло быть существенно больше, чем убитых» (Stephen D. Wrage, “Genocide in Rwanda: Draft Case Study for Teaching Ethics and International Affairs”, unpublished paper, 2000).

Human Rights Watch подтверждает эту версию и отмечает, что политическое руководство неприкрыто поощряло гражданских лиц, участвовавших в резне:

«Власти предложили ощутимые стимулы. Они предоставляли еду, питье и всевозможные опьяняющие вещества, военную форму и небольшие выплаты наличными голодным, безработным молодым мужчинам. <…> Многие бедствующие молодые мужчины с энтузиазмом откликнулись на обещание вознаграждения. У почти 60 процентов населения в возрасте до 20 лет, то есть у десятков тысяч руандийцев, не было надежды на получение земли под собственное хозяйство или просто на работу, необходимую для обеспечения семьи» (Human Rights Watch, “Leave None to Tell the Story: Genocide in Rwanda”, March 1999, ISBN 1-56432-171-1).

Жерар Прюнье также подчеркивает, как широко распространенная среди хуту бедность делала вербовку в вооруженные группы особенно легкой:

«Социально-экономический аспект убийств часто упускается из виду. В Кигали интерахамве <…> вербовали в основном бедняков. <...> те собирали вокруг себя множество еще более бедных людей, люмпен-пролет��риат из уличных мальчишек, старьевщиков, автомойщиков и бездомных безработных. Для них участие в геноциде было лучшим, что могло с ними когда-либо случиться. У них была благословенная форма власти, чтобы вымещать злость на более социально состоявшихся людях, пока они находились по ту сторону политического забора. Они могли безнаказанно убить, изнасиловать, украсть <...> Политические цели, которые преследовали хозяева этого кошмарного карнавала, были недоступны для понимания бедноты. Она просто пользовалась возможностью, зная, что так не будет продолжаться всегда» (Gérard Prunier, “The Rwanda Crisis: History of a Genocide”, Columbia University Press, 1995, pp. 231–232).

Убийства мужчин-хуту

Как только после гибели президента начали распространяться новости о нападениях на тутси, РПФ вмешался, чтобы положить убийствам конец. Вооруженные тутси успешно сражались с боевиками и правительственными войсками как в Кигали, так и в других районах страны, и им удалось защитить некоторую часть жителей от резни.

Столица пала в начале июля 1994 г., а военные действия были официально прекращены 18 июля. Переход Кигали под контроль РПФ спровоцировал массовый отток хуту из Руанды, поскольку те опасались массовых убийств из мести.

Убийства действительно имели место и часто им подвергались хуту, которые могли быть связаны с участием в геноциде. Но были и невиновные жертвы. Примечательно, что эта новая волна убийств также имела ярко выраженную гендерную предвзятость: мужчины и мальчики составляли основную часть убитых.

Human Rights Watch со ссылкой на источники сообщает, что было убито от 25 до 45 тысяч хуту. Вот один из примеров убийств по гендерному признаку, о котором сообщила организация:

«Боевики РПФ попросили детей привести взрослых родственников, укрывавшихся в полях и кустарниках. 10 июня, после того, как несколько сотен взрослых вернулись, солдаты приказали им собраться в торговом центре якобы для транспортировки в более безопасное место на востоке. Сообщается, что боевики РПФ убили несколько молодых мужчин на рыночной площади ближе к вечеру, а некоторых схватили и связали. Толпе было приказано отправиться в коммуну примерно в часе ходьбы. Сообщается, что по дороге солдаты убили нескольких мужчин и сбросили их тела в туалеты и в компостную кучу у водохранилища. В другом сообщении из того же района свидетели сообщили, что солдаты РПФ и вооруженные гражданские собрали мужчин и мальчиков-подростков в доме человека по имени Рутекереза, а затем убили их» (Human Rights Watch, “Leave None to Tell the Story: Genocide in Rwanda”).

Еще одно сообщение поступило из Мвого, где свидетель утверждал, что боевики РПФ ночью привозили людей на грузовом транспорте и сбрасывали их тела в туалеты: «Они привозили уже раненых мужчин со связанными за спиной руками. Женщин не привозили» (Human Rights Watch, “Leave None to Tell the Story: Genocide in Rwanda”).

Заключение

На 1994 г. меньшинство тутси составляло примерно 8–14% от общей численности населения Руанды. Сколько из них было убито во время геноцида, сложно определить с хоть какой-то точностью: «большинство экспертов сходятся во мнении, что общее число убитых составило порядка 800 тысяч человек. Сюда входят около 750 тысяч тутси и около 50 тысяч умеренных хуту, не поддержавших геноцид. Лишь около 130 тысяч тутси пережили резню» (Gérard Prunier, “The Rwanda Crisis: History of a Genocide”, Columbia University Press, 1995, p. 261).

Поскольку мужчин и мальчиков убивали гораздо чаще, чем женщин и девочек, сложился демографический дисбаланс: число женщин брачного возраста существенно превышало число доступных для брака мужчин (Judy El-Bushra, “Transformed Conflict: Some Thoughts on a Gendered Understanding of Conflict Processes”, in Susie Jacobs et al., eds., “States of Conflict: Gender, Violence and Resistance”, Zed Books, 2000, p. 73).

Демографическому перекосу поспособствовал и тот факт, что мужчины чаще женщин попадали в тюрьму за участие (действительное, предполагаемое или вымышленное) в геноциде и иных преступлениях.

Полигамия не разрешена законом в Руанде, однако, например, Дэвид Гоф отмечает в своей статье 2000 г., что «квинжира», практика полигамного сожительства, получила широкое распространение после событий 1994 г. (David Gough, “Husband-hiring hastens the spread of Aids in Rwanda”, The Guardian [UK], February 8, 2000).

Органы здравоохранения назвали эту практику основным фактором распространения ВИЧ в Руанде.

Геноцид тутси 1994 г. был одной из самых интенсивных кампаний убийств в истории человечества. В феврале 2002 г. правительство Руанды заявило, что 1074017 человек были убиты в ходе геноцида и в его преддверии, то есть в 1990–1994 гг., и что тутси составили 94% жертв убийств (“More Than One Million Rwandans Killed in 1990’s”, Associated Press dispatch, February 14, 2002).

Считается, что главным автором андроцидной стратегии был Теонесте Багосора, полковник в отставке, занимавший пост и. о. министра обороны в день убийства президента. Также одним из ключевых организаторов резни являлась Агата Хабиаримана, жена убитого президента.

После геноцида в Руанде Организация Объединенных Наций учредила Международный уголовный трибунал по Руанде и разместила его в Танзании. За 20 лет работы трибунала к различным срокам тюремного заключения, в том числе к пожизненному заключению, был приговорен всего лишь 61 человек.

В рамках собственной судебной системы власти Руанды арестовали около 120 тысяч человек по обвинениям в участии в геноциде. Из них тысячи умерли в тюрьмах с нечеловеческими условиями содержания. Однако к апрелю 2000 г. были осуждены лишь 2500 человек, из которых около 300 были приговорены к смертной казни.

[ru-masculism]

Андроцид. Геноцид армян

Пост подготовила команда CMS на основе материалов сайта gendercide.org.

Контекст

В начале XIX века армяне сформировали самую большую группу немусульманского населения в Османской империи. Длительное время взаимоотношения между османами-мусульманами и армянами-христианами были в целом мирными, хотя последние подвергались дискриминации. Армяне пользовались особым статусом как признанное религиозное меньшинство, обладали репутацией образованных, способных себя обеспечить людей. Это во многом сделало их объектом зависти и ненависти, и многие исследователи отмечают сходство между положением армян в Османской империи с положением евреев в Европе.

Как отмечает армянский исследовательский центр «Рыцари Вардана»: «Оба народа – последователи древней религии. Оба народа представляли собой религиозные меньшинства в своих государствах. Оба народа имеют историю преследований. <...> Представители обоих меньшинств – талантливые и творческие люди, которые подвергались гонениям из-за зависти и мракобесия».

XIX век ознаменовался ростом национализма среди различных групп, проживавших в Османской империи, что вызвало несколько волн миграции, региональных восстаний и сецессий. Это привело к сокращению немусульманского населения Османской империи, в основном за счет сецессии и эмиграции.

Если в 1820 г. мусульманское население империи составляло 60%, то в 1890-х годах уже 75%, а в 1914 г. уже более 80% населения Османской империи исповедовало ислам. Крупнейшими немусульманскими этническими группами были евреи, греки-христиане, ассирийцы-христиане и армяне-христиане.

Призывы европейских христианских держав защитить армян имели обратный эффект, так как разваливающаяся империя, которой теперь управлял султан Абдул-Хамид II, рассматривала их призывы как внешнее вмешательство. В 1869 г. он начал масштабную антиармянскую кампанию, в результате которой погибло не менее 200 тысяч армян. Массовые убийства армян происходили и в 1890-х гг.

В 1908 г. османский султан был смещен группой относительно прогрессивных, ориентированных на модернизацию страны офицеров, получивших известность как младотурки. Уже страдавшие от геноцида армяне встретили смену власти с оптимизмом. Однако он оказался преждевременным, поскольку в связанном с младотурками руководстве партии «Единение и прогресс» начала доминировать группа фанатичных националистов – триумвират в составе Энвер-паши, Джемаль-паши и Талаат-паши. В 1909 г. произошла новая крупномасштабная резня армянского населения.

Османская империя начала разрушаться еще в XIX веке, и политическое руководство не могло переломить ситуацию. При младотурках империя потерпела ряд военных поражений и потерь территорий, включая существенные потери земель в Балканских войнах 1912–1913 гг. В этой ситуации турецкие националисты серьезно опасались, что армяне, чья родина находилась в восточных провинциях, попытаются отделиться от империи. Последнее считалось особенно страшным для младотурков, поскольку восточные провинции – родные земли и для турков.

В 1914 году, когда османские военизированные формирования вторглись в российские и персидские земли, они массово уничтожали живших там армян. Когда османские власти заметили отдельные акты сопротивления со стороны армянского населения, они расценили это как свидетельство широкомасштабного восстания, которое только и ждало своего часа, и решили, что необходима массовая депортация армян с целью предотвратить их выход из империи и потерю восточных провинций.

Одним из ведущих идеологов турецких националистов был доктор Назим-бей. На закрытом заседании ЦК «Единения и прогресса» в феврале 1915 г. он заявил, что «если эта чистка не будет всеобщей и окончательной, она неизбежно приведет к проблемам. Поэтому абсолютно необходимо полностью уничтожить армянский народ, чтобы на земле больше не было ни одного армянина и чтобы само было уничтожено понятие Армении. Сейчас мы находимся в состоянии войны. У нас никогда не будет более подходящей возможности, чем эта» (Quoted in G. S. Graber, “Caravans to Oblivion: The Armenian Genocide, 1915”, pp. 87–88).

24 апреля 1915 года османские власти арестовали порядка 600 мужчин – представителей армянской интеллигенции в Константинополе (совр. Стамбул, прим. CMS). Это стало началом крупнейшего геноцида армян.

Ежегодно 24 апреля проходит как День памяти жертв геноцида армян.

Великое Злодеяние

К 1915 году большинство армянских мужчин мобилизационного возраста были насильно призваны в армию, хотя некоторые уклонялись, уплачивая специальный налог на освобождение от службы, или избегали ее в принципе. В дополнение к известным опасностям войны армянским солдатам пришлось столкнуться с внутренней угрозой, поскольку во время военной службы их доводили до смерти изнурительным трудом или казнили, часто – путем перерезания горла или закапывания живьем. В преднамеренной попытке турецкого правительства сделать невозможной успешную мобилизацию и самозащиту армянского населения было призвано и убито более сотни тысяч армянских мужчин. Некоторых мужчин, сосланных в оттоманскую армию, националисты подвергли бесчеловечным «медицинским» экспериментам.

Известный исследователь геноцида Ваагн Дадрян объясняет:

«Хотя мобилизация имела много других целей, она служила главной задаче – быстрого осуществления плана геноцида. Удалив всех трудоспособных армянских мужчин из городов, сел и деревень <...> привели в состояние почти полной беспомощности, сделав ее легкой целью для уничтожения. Это был мастерски продуманный ход, одним ударом были достигнуты три цели операции по заманиванию населения в западню: а) дезориентация путем насильственного выселения; б) изоляция; в) концентрация для упрощения [уничтожения]» (Vahakn Dadrian, “The History of the Armenian Genocide”, Berghahn Books, 1995, p. 226).

В начале массовой депортации в 1915 г. мужчины, которые не были сосланы в армию, оказались отделены от остальных армян – их арестовывали и казнили в первые же дни. Националисты относили армянских мальчиков от 12 до 15 лет к взрослым мужчинам и так же уничтожали их, хотя возрастные рамки в различных эпизодах геноцида различались.

Казни армянских мужчин обычно проводились в локациях, выбранных с учетом логистических преимуществ: места для расправ должны были находиться недалеко от крупной дороги, но при этом иметь пересеченную местность, а также озера, пруды, колодцы и прочие объекты, которые можно было бы использовать для утилизации трупов. Одним из особенно известных мест казни являлось озеро Хазар, близ которого тысячи армянских мужчин были сброшены со скалы боевиками националистических формирований.

Довольно распространенным способом убийства армянских мужчин было связывание спина к спине и сбрасывание в воду. Нет никаких свидетельств, что этот жестокий метод использовался для убийств женщин.

Реки были удобны для избавления от тел, в итоге это привело к повсеместным эпидемиям и загрязнению ниже по течению. По Тигру и Евфрату плыло так много тел, что образовывались заторы из трупов, и для их расчистки требовалось применение больших количеств взрывчатки.

Поскольку большинство трудоспособных мужчин были принуждены к службе в армии, то подавляющее большинство подвергшихся депортации составляли женщины, дети и старики. Их обычно не казнили, а отправляли на марши смерти.

В 1915–1916 гг. примерно от 800 тысяч до 1,2 миллионов армян были отправлены на марши смерти в Сирийскую пустыню. Военизированные формирования следовали за марширующими людьми, чтобы подгонять их и предотвращать побеги. Много армян погибло по дороге, а те, кто не погиб, были помещены в концентрационные лагеря в пустыне.

«Женщин, которые отставали, закалывали штыками по дороге, сталкивали с обрывов или с мостов», – пишет историк Арнольд Тойнби. Он также рассказывает, что те немногие, кому удалось добраться до Алеппо (Сирия), приехали голыми, поскольку «по дороге с них сорвали все одежды. Свидетели, видевшие их прибытие, отмечали, что среди них не было ни одного молодого или красивого лица и уж точно не осталось в живых ни одного по-настоящему старого» (Quoted in Leo Kuper, “Genocide”, p. 111).

Новая волна массовых убийств была организована в 1916 г., после чего в живых осталось около 200 тысяч депортированных армян.

Перед насильственной депортацией в сирийскую пустыню некоторые армянские женщины и дети получили возможность принять ислам и быть отправленными в качестве домашних рабов в турецкие дома. Таким образом тысячи армян-христиан были обращены в ислам.

Рассказ Генри Моргентау

Одно из самых подробных описаний геноцида армян принадлежит послу США в Османской империи Генри Моргентау. Первоначально он составлял отчеты только для начальства, но позже предал их публичной огласке, ужаснувшись бесчеловечной политике Османской империи в отношении армян. Моргентау подал в отставку с поста посла в 1916 г.

Он опубликовал свои беседы с османскими лидерами и рассказ о геноциде армян в 1918 г. под названием «Рассказ посла Моргентау», а в 1974 г. вышла книга «Убийство нации». В этой книге, опубликованной уже после смерти Моргентау, он объясняет, что, уйдя в отставку с должности посла, возненавидел Османскую империю.

«Неудача моих неустанных попыток остановить уничтожение армян сделала Турцию для меня крайне неприятным местом; я не мог больше общаться с людьми, которые, хотя и были неизменно любезными и обходительными по отношению к американскому послу, обагрили свои руки в крови миллиона человеческих существ».

«Этот несчастный, обреченный народ ежедневно испытывал на себе все преступления, какие только может изобрести извращенный инстинкт человеческого ума, и все утонченные пытки и мучения, какие только может себе представить самое богатое воображение, – пишет Моргентау в одном из своих текстов. – Я уверен, что во всей истории человечества нет такого числа ужасающих фактов. Великие избиения и гонения, наблюдавшиеся в прошлом, кажутся почти ничтожными по сравнению со страданиями армянского народа в 1915 году».

Что касается именно андроцида, Моргентау описывает, как армянские мужчины в армии были разоружены и превращены из солдат в безоружную рабочую силу, а затем были либо замучены до смерти, либо казнены.

«В начале 1915 года армянские солдаты в турецкой армии получили новый статус. До этого времени большинство из них было строевиками, но теперь у них отобрали оружие, и они были превращены в рабочих. Они вдруг обнаружили, что теперь вместо того, чтобы служить… в качестве артиллеристов и кавалеристов, их стали использовать как вьючных животных. На них легла вся тяжесть поставок для армии, и, шатаясь под тяжестью груза, подгоняемые плетками и штыками турок, они должны были, превозмогая усталость, с трудом тащиться в горы Кавказа. Иногда им, обремененным своей ношей, приходилось прокладывать свой путь через снег, который с головой закрывал их. Фактически они были вынуждены все время находиться на открытом воздухе и спать на голой земле, если их надсмотрщики, непрерывно будившие их уколами штыка, не лишали их и этой возможности. Их кормили только отбросами; если они от слабости не могли подняться, то их оставляли там, где они лежали, а их турецкие притеснители задерживались, конечно, только для того, чтобы украсть вещи – брали даже одежду. Если кому-либо из отставших в пути солдат удавалось добраться до места назначения, то их не убивали только в редких случаях. Чаще всего, однако, армянских солдат убивали значительно раньше, ибо стало обычной практикой хладнокровно расстреливать их. Почти во всех случаях придерживались одной и той же процедуры. То здесь, то там собирали партии в 50—100 человек, связывали их вместе по 4 человека и затем уводили в уединенное место неподалеку от селения. Внезапно воздух сотрясался от звуков ружейных выстрелов, и турецкие солдаты, сопровождавшие их, вскоре возвращались в лагерь. Те, кого посылали хоронить трупы убитых, находили их почти всегда совершенно голыми, так как турки, как правило, снимали с них всю одежду. В некоторых известных мне случаях убийцы усугубляли страдания своих жертв тем, что заставляли их перед расстрелом рыть себе могилы» (The Murder of a Nation).

Один из эпизодов, который Моргентау описывает более подробно, произошел в июле 1915 г., когда около 2000 армянских мужчин были отправлены из города Харпут (совр. Элязыг, прим. CMS) и им сказали, что они должны работать на строительстве дороги. Эти мужчины были «амеле» – таким турецким термином обозначали солдат, которых превратили в рабочих. Амеле понимали, что им грозит опасность, и просили губернатора о помиловании. Губернатор настаивал на том, что опасности нет, и даже дал немецкому миссионеру Эхеману честное слово, что амеле будут защищены.

В действительности почти все их тех амеле были убиты, а их тела – выброшены в пещеру. Нескольким мужчинам удалось бежать, и именно они поведали миру об этой резне.

Всего через несколько дней после этой бойни произошла еще одна. Еще около 2000 армянских военнослужащих были направлены в Диярбакыр, расположенный на территории современной юго-восточной Турции. Как и сегодня, тогда это был район, где проживало много курдов. Армян отправили туда для расправы, а чтобы они не могли сопротивляться или бежать, их намеренно морили голодом. Когда армяне приблизились к Диярбакыру, турки пошли вперед и призвали курдов «исполнить свой долг», то есть принять участие в резне армянских христиан. По словам Моргентау, курды, как мужчины, так и женщины убивали армянских мужчин, используя мясницкие ножи, чтобы «получить ту заслугу в глазах Аллаха, что возникает при убийстве христианина» (Ambassador Morgenthau´s Story).

После того, как военный призыв армянских мужчин в качестве плана геноцида был выполнен, турецкое правительство обратило свое внимание на оставшихся армянских мужчин – тех, кто не был сослан в армию. Теперь целью было избавиться от всех оставшихся трудоспособных армянских мужчин, поскольку считалось, что они с наибольшей вероятностью будут самоорганизовываться и противостоять террору турецких националистов.

Моргентау объясняет эту стратегию двояко: «По всей Турецкой империи предпринимались систематические попытки убить всех трудоспособных мужчин, и не только для того, чтобы устранить всех мужчин, которые могли бы дать начало новому поколению армян, но и для того, чтобы сделать другую часть населения более легкой добычей».

Прежде чем армянские женщины, дети, старики и немощные были отправлены в печально известные походы смерти в пустыню, турецкое правительство предприняло последнюю атаку на немногих оставшихся армянских мужчин, которые не были ни очень старыми, ни немощными.

Моргентау рисует ужасающую картину:

«Систематическое истребление мужчин продолжалось. Уничтожению подвергались и те мужчины, которые уцелели во время предыдущих казней, о чем речь шла выше. Установилась практика, когда еще до отправления каравана юношей отделяли от семей, связывали вместе по четыре человека, уводили на окраины селения и там расстреливали. Беспрерывно происходили массовые казни без суда; единственная вина этих жертв заключалась в том, что они армяне [мужского пола]. <...> В Ангоре (совр. Анкара, прим. CMS) все мужчины-армяне в возрасте от 15 до 70 лет были арестованы, связаны по 4 человека и уведены по дороге в направлении Кесарии (совр. Кайсери, прим. CMS). Когда через пять-шесть часов они достигли уединенной долины, на них напала толпа… с дубинами, молотками, топорами, косами, лопатами и пилами. Упомянутые инструменты не только способствовали более мучительной смерти, чем ружья и пистолеты, но, как хвастались сами турки, были более приемлемыми со стороны экономичности, ибо отпадала необходимость тратить порох и пули. Таким способом они уничтожили все мужское население Ангоры, включая богатых и образованных мужчин, а их страшно изуродованные тела были оставлены в долине на пожирание диким зверям… В Трапезунде (совр. Трабзон, прим. CMS) мужчины были посажены в лодки и отправлены в Черное море. С ними в лодках были полицейские, которые расстреливали их, а трупы сбрасывали в воду. Поэтому, когда давали сигнал к отправлению караванов, почти всегда они состояли исключительно из женщин, детей и стариков. Всякий, кто захотел бы спасти их от ожидавшей участи, был бы убит на месте» (Ambassador Morgethau´s Story).

Хотя по признаку пола уничтожались только мужчины, в ходе геноцида серьезно пострадали и женщины. Со слов Моргентау:

«Весь путь превратился в вечную борьбу с мусульманскими жителями. Отряды жандармов шли впереди, оповещая курдские племена о приближении жертв, и турецких крестьян также информировали о том, что представился их долгожданный шанс. Правительство даже открыло тюрьмы и выпустило на свободу осужденных, при условии, что они будут вести себя с приближающимися армянами как добрые мусульмане. Таким образом, каждый караван вел непрерывную борьбу за существование с несколькими враждебными группами: сопровождающими его жандармами, турецкими крестьянами и сельчанами, курдскими племенами и бандами чете (уголовниками, выпущенными из тюрем турецкими националистами специально для участия в бойнях, прим. CMS). И мы всегда должны помнить, что мужчины, которые могли бы защитить этих путников, почти все были убиты или призваны в армию в качестве рабочих, а сами изгнанники систематически лишались всего оружия перед началом путешествия. <...> Тех, кто избежал <...> нападения на открытом месте, ждали новые ужасы в мусульманских деревнях. Здесь турецкие изверги обрушивались на женщин, оставляя их иногда мертвыми, а иногда – обезумевшими. Проведя ночь в таком ужасном лагере, выжившие изгнанники на следующее утро снова отправлялись в путь».

«Жестокость полицейских возрастала, видимо, потому, что путешествие затягивалось, казалось, они возмущались тем, что часть их жертв еще остается в живых. Часто полицейские убивали штыком любого, кто падал на дороге. Армяне умирали сотнями от голода и жажды. Даже когда они подходили к рекам, жандармы не разрешали им пить, чтобы помучить их. Горячие солнечные лучи пустыни обжигали их полуобнаженные тела, а их босые ноги так болели от горячего песка пустыни, что тысячи людей падали и умирали на месте или были убиваемы там, где падали. Таким образом, через несколько дней то, что было процессией нормальных человеческих существ, превратилось в бредущие толпы покрытых пылью скелетов, жадно ищущих пищу, съедающих любые отбросы, которые попадались им по пути, сошедших с ума от тех ужасов, которыми был полон каждый час их существования, страдающих всеми болезнями, какими сопровождаются подобные трудности и лишения, но все еще подгоняемых плетками, прикладами и штыками своих мучителей» (Ambassador Morgethau´s Story).

Число погибших во время походов было ужасающим. Моргентау описывает, как типичный конвой из 18000 человек к моменту достижения места назначения сократился до 150. Остальные погибли, за исключением нескольких привлекательных женщин, которые выжили благодаря тому, что были захвачены курдами или турками.

По окончании похода выживших ждали концентрационные лагеря. Условия содержания в них оказались невыносимыми, и многие из узников либо умерли от голода, либо от болезней.

Заключение

Агхет (Катастрофа) или также Мец Егерн (Великое Злодеяние) – так армяне называют целенаправленное уничтожение их народа, начатое турецкими националистами в 1915 г. – унес не менее миллиона жизней. Хотя эта кампания геноцида стала самой известной, она неразрывно связана с остальными актами истребления армянского населения: в Османской империи армяне подвергались геноциду и ранее. Акты истребления продолжились и после 1917 г. (Graber, “Caravans to Oblivion”, p. 148).

В частности, массовые убийства и другие формы этнических чисток осуществлялись турецким националистическим движением во время войны за независимость Турции, которая велась в 1919–1923 гг. Турция воевала против Греции, Армении, Франции, Великобритании и Италии, а также против монархистов и сепаратистских движений в различных частях своей территории, и турецкое националистическое движение осуществляло как массовые убийства, так и депортации, на подконтрольных территориях пытаясь уничтожить немусульманское население, включая греков и ассирийцев.

(От ред. CMS.) Вопреки нагнетанию религиозной истерии, известны случаи, когда мусульмане сочувствовали армянам и укрывали их, несмотря на строгие запреты.

В 1918 г. после поражения Османской империи в Первой мировой войне Британия и другие страны-победители потребовали от Турции судить ЦК  «Единения и прогресса» за бесчисленные зверства. В 1919–1920 гг. состоялся военный трибунал. Часть организаторов геноцида испугалась ответственности за содеянное зло и трусливо бежала из страны, но вскоре была настигнута армянскими подпольщиками, мстившими турецким националистам за убитых родственников и весь пережитый ад. Талаат-паша, Джемаль-паша, Саид Халим-паша, Бехаэддин Шакир и Джемаль Азми были застрелены в эмиграции в 1921–1922 гг. Позже – вторую половину XX столетия – Европа будет регулярно содрогаться от выстрелов: «Бойцы за справедливость в отношении геноцида армян» (JCAG) и «Армянская тайная армия освобождения Армении» (ASALA) (организации, запрещенные и признанные террористическими в ряде стран) убьют множество турецких политиков в попытках напомнить как сильным мира сего, так и всем остальным о необходимости помнить и признавать Трагедии.

[ru-masculism]

Андроцид. Индийский субконтинент

Пост подготовила команда CMS на основе материалов сайта gendercide.org.

Бангладеш

Контекст

По обретению независимости от британского колониализма в 40-е годы на Индийском субконтиненте обострились давние конфликты по этническому и религиозному признаку. Индийский лидер Махатма Ганди изо всех сил пытался сохранить единство нации, но тщетно. Силы противоположных сторон работали над созданием двух разных государств: индуистского и мусульманского. В 1947 г. эти планы сбылись, и территория была разде��ена на два суверенных государства: на Индию, где преобладают индуисты, и на Пакистан, где преобладают мусульмане. Опасаясь религиозных преследований и сектантского насилия, многие индусы бежали из Пакистана в Индию, а мусульмане – из Индии в Пакистан.

Договоренности между сторонами не привели к стабильности, и вскоре между Индией и Пакистаном случились три крупные войны. Кашмир, разделенный линией прекращения огня в 1947 г., стал горячей точкой, однако в 1998–1999 гг. начало четвертой полномасштабной войны, казавшейся неизбежной, в конечном итоге было предотвращено.

Ситуацию для Пакистана осложняло то, что он состоял из двух отдельных регионов – Западного и Восточного Пакистана, отделенных друг от друга сотнями миль индийской земли. Сложности добавляло и то, что эти две территории были разделены не только по географическому, но и по этническому признаку.

В 1958 г. демократический курс в Пакистане не увенчался успехом, поскольку в стране установилась военная диктатура. После чего отношения между Западным и Восточным Пакистаном еще больше ухудшились и возник колониальный прецедент, когда Западный Пакистан имел больше власти и использовал ее для господства над бенгальским населением Восточного Пакистана.

В августе 1970 г. толчок к эскалации дало то, что на Восточный Пакистан обрушились катастрофические наводнения, которые привели к более чем полумиллиону смертей, и многие заметили, что Западный Пакистан не оказывает помощь нуждающимся. Это явное пренебрежение бенгальцами сп��собствовало росту популярности стре��ящейся к независимости Лиги Авами, возглавляемой шейхом Муджибуром Рахманом.

На национальных выборах, состоявшихся в декабре 1970 г., Лига Авами одержала убедительную победу на всей территории Бенгалии. Лига требовала автономии Восточного Пакистана и прекращения в регионе военного правления. Генералы, находившиеся у власти в Западном Пакистане, не одобрили результаты выборов и в феврале 1971 г. приняли решение разгромить Лигу и ее сторонников.

Согласно книге Роберта Пейна «Massacre» 1972 года, план генералитета состоял в том, чтобы истребить множество людей с целью запугать остальных и заставить их подчиниться.

«Убейте три миллиона из них, – сказал президент Яхья Хан на февральской конференции, – и остальные станут есть из наших рук» (Robert Payne, “Massacre”, p. 50).

Запланированная Западным Пакистаном кампания геноцида бенгальцев началась к концу марта 1971 г. Сначала нападению подвергся университет в Дакке, где были убиты сотни студентов. Вскоре насилие распространилось по всему городу: по улицам стали бродить эскадроны смерти. По словам Пейна, за одну ночь было убито около 7 тысяч человек.

«В течение недели половина населения Дакки сбежала, по меньшей мере 30 тысяч человек были убиты. Читтагонг тоже потерял половину своего населения. По всему Восточному Пакистану люди бежали, и было подсчитано, что в апреле около тридцати миллионов человек беспомощно скитались по Восточному Пакистану, спасаясь от военных» (Robert Payne, “Massacre”, p. 48).

На момент начала геноцида в Восточном Пакистане проживало около 75 миллионов человек. Вскоре около 10 миллионов из них направились в Индию, в результате чего ее захлестнул наплыв нуждающихся в защите беженцев. Эта ситуация спровоцировала военное вмешательство Индии.

В апреле 1971 года Лига Авами провозглашает Восточный Пакистан независимым государством под названием Бангладеш. После объявления независимости силы Бангладеш, известные как Мукти-бахини, начали давать отпор вооруженным силам Западного Пакистана. Несмотря на то, что у повстанцев было меньше ресурсов, чем у хунты, они имели классические партизанские преимущества – хорошее знание местности и поддержку гражданского населения. Кроме того, на помощь повстанцам отправила свои войска Индия. Вскоре силы сопротивления и индийской армии очистили районы Бангладеш от армии Западного Пакистана.

Андроцид

В книге Энтони Маскареньяса «The Rape of Bangla Desh» (1972) описывается, как Западный Пакистан отреагировал на действия Мукти-бахини в типично геноцидальной манере. Помимо комбатантов, целями армии были все индусы, кроме женщин и детей.

«Мы убиваем только мужчин; женщины и дети свободны. Мы солдаты, а не трусы, чтобы их убивать…» (Anthony Mascarenhas, “The Rape of Bangla Desh” [Delhi: Vikas Publications, 1972], pp. 116–117). Несмотря на это, Маскареньяс также отмечает, что часто, без привязки к полу, уничтожались члены семей комбатантов, интеллигенции и должностных лиц мужского пола.

В эссе «Genocide in Bangladesh» из книги «Centuries of Genocide» Тоттена и др. Рунак Джахан пишет, что молодые мужчины и мальчики-подростки подвергались арестам, пыткам и убийствам независимо от классового происхождения:

«На протяжении всей освободительной войны здоровых молодых мужчин подозревали в том, что они действующие или потенциальные борцы за свободу. Тысячи были арестованы, замучены и убиты. В конце концов, города и поселки совсем лишились молодых мужчин, которые либо нашли убежище в Индии, либо присоединились к борьбе за освобождение» (Totten et al., “Centuries of Genocide”, p. 298).

В книге «Death By Government» Раммель высказывает аналогичную точку зрения, отмечая, что пакистанская армия выискивала «тех, кто с наибольшей вероятностью присоединится к сопротивлению, – молодых парней. Их тела часто находили в полях, реках и вблизи армейских лагерей. Как можно понять, эта практика террора велась против всех молодых мужчин и их семей везде, куда могла дотянуться армия. Большинство мужского населения в возрасте 15–25 лет бежало через другие деревни в Индию. Многие из тех, кто не хотел покидать свои дома, были вынуждены бежать из-за беспокоящихся об их безопасности матерей и сестер» (R. J. Rummel, “Death By Government”, p. 329).

На странице 323 той же книги Раммель также упоминает, что военными использовались проверки на обрезание, чтобы определить, кому из захваченных мужчин жить, а кому нет.

Одно пугающее и подробное описание того, как проводились массовые убийства во время геноцида в Бангладеш, можно найти в работе Роберта Пейна «Massacre». Пейн описывает массовые убийства близ Дакки, которые не всегда совершались по половому признаку, но все же заслуживают упоминания в этой статье, поскольку дают некоторое представление о том, как западно-пакистанским военным удалось истребить столько людей.

В деревне Харихарпара недалеко от Дакки военные нашли сооружение, способное вместить большое количество людей, в подходящем месте для массовых казней и избавления от тел. Этот объект представлял собой большой склад, принадлежавший пакистанской нефтяной компании, удобно расположенный на берегу реки Буриганга. Жертвы удерживались на складе до ночи, после чего их отводили к реке. Как правило, их связывали группами по 6–8 человек и заставляли переходить реку вброд. Затем с пирса палачи расстреливали их, и тела падали в воду. Военные выводили новую группу заключенных – и процедура повторялась. Утром деревенские лодочники перерезали веревки, чтобы разделить гроздья тел, – так трупы быстрее смывало вниз по течению (Robert Payne, “Massacre”, p. 55).

Заключение

Геноцид в Бангладеш был организован пятью пакистанскими генералами. Вот список организаторов бойни: президент Яхья Хан, генерал Тикка Хан, начальник штаба генерал Пирзада, начальник службы безопасности генерал Умар Хан и начальник разведки генерал Акбар Хан. Несколько организаций пытались пролоббировать их передачу международному трибуналу, но безуспешно.

Правительство США было решительным сторонником военного режима в Пакистане. Даже после начала массового истребления бенгальских мужчин США продолжали оказывать хунте поддержку и предоставили ей военную помощь на сумму около 3,8 млн долларов. Оказание помощи продолжалось даже после того, как официальный представитель правительства сообщил Конгрессу, что все поставки режиму Яхья Хана прекращены (Robert Payne, “Massacre”, p. 102).

Найти надежные сведения о количестве жертв геноцида в Бангладеш непросто, особенно если отделять смерти комбатантов от смертей мирного населения. Также невозможно установить хотя бы приблизительное соотношение убитых мужчин и женщин.

«Death By Government» Раммеля предоставляет некоторые данные за период в 267 дней. Сообщается, что за это время в 18 округах вооруженные силы Западного Пакистана убили порядка 1247000 человек. В целом число бангладешцев, убитых пакистанской армией и союзными ей группировками за время войны, оценивается различными источниками до 3 миллионов.

Следует также отметить, что пакистанский режим и связанные с ним военизированные группировки уничтожили большое количество людей как в Восточном Пакистане, так и в Западном, хотя уровень убийств был заметно выше именно в первом. С марта 1969 по декабрь 1971 г. хунта убила 1 из 60 человек в Пакистане в целом и 1 из 25 бенгальцев, индусов и других жителей Восточного Пакистана.

В начале декабря 1971 г. Индия, возглавляемая тогда премьер-министром Индирой Ганди, начала полномасштабную военную операцию против пакистанских войск в регионе. Армия хунты, которая могла умело воевать только с безоружными юношами, дрогнула и вскоре посыпалась. Менее чем через две недели после начала операции индийских вооруженных сил пакистанский военный режим капитулировал в Бангладеш.

Но на этом кровавый кошмар не закончился. После изгнания пакистанских военных из Бангладеш прокатилась новая волна массовых убийств, в которых «вражеское» мирное население уничтожалось уже бывшими угнетенными. По некоторым оценкам, в ходе этой резни было убито около 150 тысяч человек (R. J. Rummel, “Death By Government”, p. 334).

Пенджаб

Контекст

Пенджаб – регион в северной части Индийского субконтинента. Сегодня часть его находится в Индии, и часть – в Пакистане, как и в 1940-х годах, когда эти государства были образованы. Крупнейшая этноязыковая группа Пенджабского региона – пенджабцы. Пенджабские мусульмане составляют большинство в западной части Пенджаба, в то время как пенджабские сикхи и пенджабские индуисты составляют большинство в восточной части Пенджаба. Среди других религий, представленных в регионе, присутствуют христианство, джайнизм, зороастризм, буддизм и равидассия.

В начале 1980-х годов недовольство индийскими властями породило сикхское воинственное движение, призывавшее к созданию суверенного государства сикхов, которое должно было называться Халистан. По мнению некоторых аналитиков, основным предметом недовольства была повсеместная бедность среди молодых мужчин-сикхов Пенджаба.

«Главное в нынешних сикхских беспорядках – превышение числа молодых мужчин-сикхов над количеством доступных и достойных вакансий, – писал Конор Круз О’Брайен в 1988 году. – <...> Какая карьера открыта для молодого мужчины-сикха, который не имеет собственной фермы и не может получить место в силах обороны или любой другой ветви государственной службы?» (O’Brien, “Holy War Against India”, The Atlantic Monthly, August 1988)

Похищения мужчин-сикхов

Индийское правительство отреагировало на протест похищениями. В подавляющем большинстве случаев жертвами были мужчины, что придавало этим исчезновениям гендерно-избирательный компонент.

Согласно Khalsa Human Rights, типичным сценарием был тот, когда жертву насильно забирали полицейские в штатском или члены индийских военизированных формирований. Типичной целью был молодой человек мужского пола, а похищение могло произойти в любое время суток на улице, на работе или даже в доме жертвы. В некоторых случаях похищенные считались пропавшими без вести, в некоторых тело, часто изуродованное, где-нибудь находили, например, у дороги, у железнодорожных путей или в канале. Когда семьи сообщали о предполагаемом убийстве в полицию, дело быстро заминали, выдумывая шаблонные оправдания (Khalsa Human Rights, “‘Disappearances’ in Punjab”).

Патрисия Госсман цитирует заявления индийской полиции, в которых утверждалось, что профиль был разработан в начале 1980-х годов, чтобы помочь индийским силам безопасности в борьбе против воинствующих сикхов в Пенджабе. Согласно этому источнику, в профиле говорилось, что мужчины-сикхи в возрасте от 18 до 40 лет, которые носили тюрбаны и длинную бороду, соответствовали всем критериям сторонников Халистана и противников индийского правительства. Когда полиция получала информацию о том, что сикхские активисты посетили сикхский дом, в этом доме производился обыск, и любой сикх-мужчина, который соответствовал профилю, арестовывался (Patricia Gossman, “India’s Secret Armies”, in Bruce B. Campbell and Arthur D. Brenner, “Death Squads in Global Perspective: Murder with Deniability” [St. Martin’s Press, 2000], pp. 266–267).

По словам Джойс Петтигрю, исчезали в основном мужчины в возрасте до 30 лет, но родственницы преследуемых мужчин также могли быть арестованы, если силовики не могли найти запланированное количество мужчин. Женщин обычно не убивали, но часто подвергали сексуальному насилию. Петтигрю также цитирует женщину из Амритсара, которая объясняет, как арест женщин использовался для вынуждения воинствующих мужчин выйти из укрытия:

«Когда матери и сестры были задержаны полицией и их судьба была неизвестна, не все отцы и братья были в состоянии выдержать угрозу того, что может случиться с женщинами, и остаться в подполье для продолжения борьбы» (Joyce Pettigrew, “Parents and Their Children in Situations of Terror: Disappearances and Special Police Activity in Punjab”, in Jeffrey A. Sluka, ed., ”Death Squad: The Anthropology of State Terror” [University of Pennsylvania Press, 2000], p. 211, 219).

Операция «Синяя звезда»

3–6 июня 1984 г. индийские войска осадили Золотой храм в Амритсаре в рамках карательной акции, известной как операция «Синяя звезда». Амритсар – город в Пенджабе, а Золотой храм – центральная святыня сикхизма. Когда индийские войска атаковали, храм был занят сикхскими активистами, которыми руководил Сант Бхиндранвале. Храм также был заполнен тысячами сикхских паломников, которым силовики не дали возможности сдаться.

В ходе операции «Синяя звезда» были убиты тысячи сикхов. Некоторые из них были убиты в Золотом храме, десятки скоординированных массовых убийств произошли в других религиозных местах сикхов по всему Пенджабу. Индийские силовики уничтожали и взрослых, и детей.

«Организации по защите гражданских свобод, такие как Движение против государственных репрессий, утверждают, что общее число убитых в ходе операции “Синяя звезда” превысило 10 тысяч. Тысячи молодых мужчин также пропали без вести в период после операции» (Joyce Pettigrew, “The Sikhs of the Punjab: Unheard Voices of State and Guerilla Violence”, p. 24).

31 октября 1984 г., менее чем через 5 месяцев после операции «Синяя звезда», премьер-министр Индии Индира Ганди была убита двумя своими телохранителями-сикхами в отместку за приказ об операции «Синяя звезда».

В течение 5 дней после убийства в индийской столице была совершена массовая расправа по половому признаку над мужчинами-сикхами. Сегодня эта трагедия известна как резня в Дели.

Резня в Дели, 1984

Вечером в Дели после убийства Индиры Ганди начались массовые убийства мужчин-сикхов всех возрастов, индуисты собирались и бродили по улицам в поисках жертв.

Считается, что нападения координировались индуистскими экстремистскими организациями, которые на тот момент уже занимали видное место в индийской политике. На протяжении всей бойни индийская полиция и силы безопасности либо отказывались вмешиваться, либо активно помогали экстремистам, разоружая сикхские группы самообороны.

Судья Верховного суда Индии Таркунде заявил после бойни, что «из опыта беспорядков в Дели можно извлечь два урока. Один касается степени криминализации нашей политики, а другой – полной ненадежности нашей полиции в критической ситуации» (Khalsa Human Rights, “The Delhi Massacre: An Example of Malicious Government”).

По признанию индийской писательницы-феминистки Мадху Кишвар, было совершенно ясно, что намерение экстремистов состояло в том, чтобы убивать только сикхских мужчин и мальчиков, а не женщин и девочек.

«Характер нападений подтверждает, что существовал преднамеренный план убить как можно больше мужчин-сикхов, поэтому ничто не было оставлено на волю случая. Этим же объясняется и то, почему почти во всех случаях жертвы обливались керосином или бензином и сжигались, – чтобы у них не оставалось никакой возможности выжить. Согласно нескольким осторожным неофициальным оценкам, с 31 октября по 4 ноября в разных частях Дели было убито более 2500 мужчин. Было крайне мало случаев смертей женщин, за исключением случаев, когда те оказывались запертыми в подожженных домах. Почти все опрошенные женщины описали, что мужчины и мальчики были единственными целями. Их вытаскивали из домов, бросали в них камни, избивали и поджигали. <...> Когда женщины пытались защитить мужчин из своих семей, им наносили несколько ударов и отделяли от мужчин. Даже когда женщины цеплялись за мужчин, пытаясь их спасти, на них почти никогда не набрасывались так же, как на мужчин. Еще не доводилось слышать о случае нападения на женщину, а затем ее сожжения толпой» (Madhu Kishwar, “Delhi: Gangster Rule”, in Patwant Singh and Harji Malik, eds., “Punjab: The Fatal Miscalculation” [New Delhi, 1985], pp. 171–178).

На сегодняшний день известно, что оценка в 2500 убитых мужчин сильно занижена. В статье 1996 года в «Нью-Йорк Таймс» сикхский активист Гуручаран Сингх Баббар заявил, что были убиты 5015 сикхов, отметив, что есть «множество показаний под присягой от членов семей погибших» (John F. Burns, “The Sikhs Get Justice Long After A Massacre”, The New York Times, September 16, 1996).

Гендерно-избирательный характер нападений означал, что после них осталось много женщин, которые могли свидетельствовать об эпизодах, когда у них забирали мужей и сыновей. В документе Khalsa Human Rights «Дела жертв» и рассказе сикхской женщины, потерявшей мужа и трех сыновей 1 ноября 1984 г., следователь резюмирует:

«Когда впервые пришла толпа, сикхи вышли навстречу и отразили атаку. Три такие волны были отбиты, но каждый раз приезжала полиция и останавливала сикхов. В четвертый раз толпа стала нападать на отдельные дома, выгоняя людей, избивая и сжигая их, поджигая их дома. Способ умерщвления был неизменно одним и тем же: мужчину били по голове, иногда разбивали череп, обливали тело керосином и поджигали. Некоторым мужчинам перед сожжением выкалывали глаза. Иногда, когда подожженный мужчина просил воды, ему мочились в рот. Несколько человек, в том числе сын ее сестры, попытались сбежать, срезав бороды. Большинство из них также были убиты. Некоторых насильно обрили, но, тем не менее, после этого убили» (Quoted in Khalsa Human Rights, “Cases of Victims”).

После резни некоторые из выживших женщин призывали к тому, чтобы виновные были наказаны по закону, но успех был переменным. В одном примечательном случае в 1996 г. суд осудил мясника за убийство двух мужчин-сикхов во время резни. Доказательства, представленные в суде, указывают на его причастность минимум к 150 другим убийствам (John F. Burns, “The Sikhs Get Justice Long After A Massacre”, The New York Times, September 16, 1996).

«Борцы за свободу»

При обсуждении пенджабского конфликта важно учитывать, что убийства по политическим мотивам и другие нарушения прав человека также совершались и воинствующими сикхами. Был период, когда они нападали на поезда и автобусы, проезжающие через сельские районы Пенджаба.

Один из таких примеров имел место в августе 1986 г., чуть более чем через два года после резни в Дели. Группу путешественников остановили, женщин и детей выпустили, а мужчин без бороды заставили пригнуться. Сикхи, вооруженные пистолетами и автоматическим оружием, расстреливали их по очереди, крича, что намерены «поставить на место этих зажравшихся индусов». В общей сложности 14 мужчин были убиты и 7 ранены (Shekhar Gupta with Gobind Thukral, “Punjab: On a Short Fuse”, India Today, August 15, 1986).

В 1991 г. в Пенджабе было совершено два массовых убийства в поездах – одно в июне и другое в декабре. Во время первой бойни боевики-сикхи убили около ста человек, в основном мужчин. Террористы велели женщинам, детям и мужчинам-сикхам покинуть поезд, прежде чем открыть огонь по остальным пассажирам (Tony Allen-Mills, “Sikh Train Massacres Derail Poll in Punjab”, Sunday Times, June 23, 1991). Второе массовое убийство произошло по тому же сценарию и привело к гибели 51 человека.

«В то время, как всем сикхам, женщинам и детям было приказано покинуть поезд, остальные начали просить пощады. Боевики уверяли, что нас только куда-то увезут, а потом отпустят, – рассказал в интервью один из выживших. – Но затем они закрыли двери и открыли огонь» (Tim McGirk, “India Train Massacre Caps Year of Violence”, The Independent (UK), December 29, 1991).

Резня мирных жителей оказалась контрпродуктивной для объединений воинствующих сикхов, поскольку благодаря своей неоправданной жестокости они потеряли значительную часть поддержки со стороны местных сикхских общин, которые начали считать их бандами головорезов, а не борцами за свободу.

Кашмир

Контекст

Когда были созданы два суверенных государства Индия и Пакистан, регион Кашмир стал предметом разногласий между ними, в том числе потому как местный правитель Хари Сингх отказался присоединиться к какой-либо из наций.

В августе 1947 г. Кашмир был захвачен пакистанскими племенами в связи с восстанием мусульман, живущих на западе Кашмира. Это побудило махараджу Сингха обратиться за помощью к премьер-министру Индии Неру. Неру согласился помочь, однако только в том случае, если Кашмир присоединится к Индии. В октябре 1947 г. махараджа согласился на требования Индии, но при условии, что Кашмиру будет разрешено сохранить свою конституцию. Индийские войска оттеснили пакистанские силы обратно в западную часть Кашмира, однако не полностью.

В итоге сложилась следующая ситуация:

▪ Треть Кашмира находилась под контролем мусульманского Пакистана, который провозгласил Азад Кашмир (Свободный Кашмир).

▪ Часть Кашмира, контролируемая Индией, стала известна как штат Джамму и Кашмир. Население отдаленного региона Джамму состояло в основном из индуистов и сикхов.

▪ Уголок Кашмира под названием Аксай-Чин был захвачен Китаем. (Этот пограничный спор в конце концов привел к короткому, но ожесточенному военному конфликту между Китаем и Индией в 1962 г.)

При посредничестве Организации Объединенных Наций в 1949 г. было заключено соглашение о прекращении огня между Индией и Пакистаном, но конфликт в Кашмире привел к еще двум войнам: одна была в 1965, а другая – в 1971 г. В штате Джамму и Кашмир недовольство вмешательством Индии привело к формированию в 1964 г. воинствующего Фронта освобождения Джамму и Кашмира (JKLF).

Многочисленные конфликты в Кашмирском регионе до сих пор не разрешены и не деэскалированы (Human Rights Watch, “India’s Secret Army in Kashmir”, May 1996, Vol. 8, No. 4 C, & Michael Kolodner, “Violence as Policy in the Occupations of Palestine, Kashmir, and Northern Ireland” [Master’s thesis, Amherst College], 1996).

Чрезвычайное положение

Фронт освобождения Джамму и Кашмира (JKLF) был сформирован как канал широко распространенного недовольства вмешательством Индии и сокращением местной автономии в контролируемом Индией Кашмире.

С 1990 г. в контролируемом Индией Кашмире было введено чрезвычайное положение, и правительство Индии приступило к кампании внесудебных казней и похищений мужчин, подозреваемых в связях с JKLF. Кампания представляла собой конвейер репрессий по половому признаку. Всем мужчинам населенного пункта было приказано собраться и встать перед анонимными осведомителями. Мужчин, на которых указывал осведомитель, уводили на допрос, сопровождавшийся пытками. Есть также сообщения о том, что мужчин уводили и расстреливали без допроса – просто на основании мужского пола (Human Rights Watch, “India’s Secret Army in Kashmir”, May 1996, Vol. 8, No. 4 C).

JKLF прекратила вооруженную борьбу в 1994 г., но ситуация оставалась напряженной, поскольку образовавшуюся пустоту заполнила организованная Пакистаном антииндийская вооруженная активность. Эти новые группы состояли в основном из партизан, базирующихся вдоль пакистанской границы и поддерживаемых пакистанским режимом.

По итогу пропакистанские группировки приобрели печальную известность – в том числе гендерно-избирательными террористическими атаками.

Не было бы неверным описать ситуацию как опосредованную войну между Индией и Пакистаном, а не как ситуацию, когда «борцы за свободу» с обеих сторон противостоят тираническому правительству.

Правительство Индии неоднократно стремилось откреститься от внесудебных расправ в Кашмире. Начиная с 1995 г. государство в основном предпочитало передавать работу группам парамилитарес, которым помогали индийские силы безопасности и которые выполняли приказы службы безопасности. В некоторых из этих группировок состояли бывшие члены JKLF, которые сдались или попали в плен (Human Rights Watch, “India’s Secret Army in Kashmir”, May 1996, Vol. 8, No. 4 C).

Human Rights Watch в 1999 г. сообщили, что из-за характера этих карательных операций было очень трудно оценить общее количество убийств, однако, по данным правозащитных групп в штате и в Индии, с начала кампании уже были проведены тысячи внесудебных казней (Human Rights Watch, “Behind the Kashmir Conflict”, July 1999).

Похищения и пытки

В дополнение к убийствам, организованным индийскими силами безопасности, мужчины также исчезали после ареста полицией и военизированными формированиями, лояльными Индии. Возраст исчезнувших мужчин варьировался от подросткового до пожилого. Исчезновения также не ограничивались определенной классовой группой. Исчезали не только интеллигенты, но и рабочие, школьные учителя, юристы и предприниматели (Amnesty International, “‘If they are dead, tell us’ – Disappearances in Jammu and Kashmir”. March 2, 1999. Index Number: ASA 20/002/1999). Количество похищенных оценить сложно в том числе из-за того, что члены семей похищенных мужчин до сих пор опасаются привлекать нежелательное внимание.

По данным Human Rights Watch, пытки, в том числе сексуальные, были стратегией, которую регулярно применяли против мужчин силовики и лоялистские группировки, действовавшие в Кашмире. Эта практика была хорошо известна властям как в Сринагаре, так и в Нью-Дели, но не было предпринято никаких серьезных усилий, чтобы положить ей конец.

В 1990-х годах врачи, работающие в Кашмире, привыкли видеть вызванную пытками почечную недостаточность, состояние, которое часто приводит к летальному исходу. Когда тело подвергается сильным побоям, поврежденные мышцы могут выделять больше токсинов, чем могут выдержать почки. Такое же состояние может быть вызвано серьезным поражением электрическим током.

«Те, кто лечился от проблем с почками, вызванных пытками, были в основном молодыми мужчинами, но были и пожилые. <…> Human Rights Watch не известно ни об одном уголовном преследовании по делу о пытках или казни задержанного за десять лет с начала конфликта» (Human Rights Watch, “Behind the Kashmir Conflict”, July 1999).

Другая сторона

Для более полного понимания ситуации в Кашмире важно знать, что обе стороны конфликта совершали зверства, подливая масла в огонь, бушующий в регионе, и заставляя простых мирных людей жить в страхе.

Желающие узнать больше о нападениях и убийствах по признаку пола, совершенных пропакистанскими боевиками в регионе, могут, например, прочитать статью Селии Даггер в New York Times от 21 марта 2000 г. В ней сообщается, что в деревне Чаттинсингхпура 20 марта 2000 г. произошло одно из крупнейших массовых гендерных убийств в конфликте.

«Сотрудники индийской полиции заявили, что бойня, произошедшая в понедельник вечером около 9 часов вечера, была совершена десятками воинствующих исламистов. Они напали на преимущественно сикхскую деревню Чаттинсингхпура примерно в 40 милях к югу от летней столицы Сринагара, велели жителям покинуть дома, а затем казнили мужчин. 34 мужчины погибли на месте, еще двое скончались позже в больнице» (Celia Dugger, “36 Massacred in India, as Clinton Begins Visit”, The New York Times, March 21, 2000).

[ru-masculism]

Факты: сирийские события имеют четко выраженный характер геноцида по половому признаку

Диктатор башар асад, функционеры его преступного режима и иностранные каратели продолжают геноцид сирийского мужского населения

🏴 Сирийская обсерватория по правам человека (SOHR) сообщает, что с марта 2011 по март 2023 года в ходе гражданской войны погибло по меньшей мере 613407 человек и что удалось установить имена 503064 из них. На март 2023 года известно о 340674 погибших комбатантах и 162390 погибших гражданских, в том числе 25546 детях. Среди взрослых мирных жителей, погибших с марта 2011 года, мужчин — 121407 (89%), женщин — 15437 (11%). Не менее 87% этих смертей на совести сирийского режима: асадисты и их союзники убили в 25 раз больше гражданских, чем ИГ (террористическая организация, запрещенная в россии и многих других государствах) и джихадисты, и в 60 раз больше, чем оппозиция. https://www.syriahr.com/en/291981/

🏴 Согласно статистике SOHR, с марта 2011 по март 2023 года асадистскими силовиками было арестовано 969854 человека, в том числе 814852 мужчины и ребенка. Впоследствии многие узники вышли на свободу, но почти 140 тысяч гражданских, в том числе около 110 тысяч мужчин, пропали без вести. Кроме того, SOHR установила имена 49410 человек, замученных асадистами до смерти: 48994 мужчины, 349 детей и 67 женщин. Некоторые источники сообщают, что на самом деле число убитых в асадистских тюрьмах превышает 105 тысяч человек. Более 83% от общего числа погибших заключенных были убиты в период с мая 2013 по октябрь 2015 года, когда тюрьмы находились под контролем иранских карателей. В одной только тюрьме Сайдная, по сути являвшейся лагерем смерти, было уничтожено более 30 тысяч мужчин. https://www.syriahr.com/en/292176/

🏴 На март 2023 года известно, что иностранные военные убили по меньшей мере 18579 гражданских, в том числе 4144 ребенка. Среди погибших взрослых: мужчин — 11534 (80%), женщин — 2901 (20%). Турция, занимающая сторону сирийской оппозиции, показала себя наиболее предвзятой по отношению к гражданским мужчинам, в то же время среди присутствующих в регионе иностранных военщин больше всего убийств мирного мужского населения (около 75%) совершили союзники тирана башара асада — фашистская россия и фашистский иран. https://www.syriahr.com/en/292499/

[ru-masculism]

Мальчики-шахтеры: эксплуатация детей и подростков мужского пола в Конго

Пост подготовлен командой CMS. Если вы считаете важным то, о чем мы пишем, и хотите чаще видеть такой контент – поддержите нас финансово и (или) вступите в нашу команду для совместной работы над новыми материалами. Обратная связь в Telegram: https://t.me/checkmatescum_feedbackbot.

Контекст добычи полезных ископаемых в Конго

На сегодняшний день Демократическая Республика Конго лидирует в мировом производстве кобальта [1], являющегося веществом со множеством различных применений: от компонента в составе суперсплавов в реактивных двигателях до литий-ионных батарей, питающих многие электронные устройства, такие как ноутбуки и сотовые телефоны. По современным данным, на территории ДРК сосредоточено примерно 49% известных мировых запасов кобальта. Первоначально кобальт в Конго добывался как побочный продукт таких металлов, как никель и медь, а промышленная добыча этих полезных ископаемых исторически формировала центральный элемент занятости и экономики Конго, на тот момент – бельгийской колонии. Местные рудники были разработаны в начале XX века, шахты представляли собой крупномасштабные промышленные предприятия, которыми управляла одна компания-монополия. Сегодня промышленные медные и кобальтовые рудники находятся в ведении ряда различных конголезских и международных фирм. Наряду с промышленной добычей полезных ископаемых ведется множество кустарных горнодобывающих работ, определяющихся использованием самых примитивных ручных инструментов труда, иначе говоря – наиболее трудоемким и наименее капиталоемким способом. Стремительный рост кустарной добычи полезных ископаемых как значительной части экономики ДРК напрямую связан с падением крупнейшей конголезской государственной горнодобывающей компании Gécamines (преемница бельгийской монополии Union Minière du Haut-Katanga, предоставлявшей шахтерам жилье и фиксированную заработную плату) в 1990-х гг. и еще больше усугубился во время Второй конголезской войны (1998–2002 гг.), когда действующий на тот момент президент Лоран Кабила призвал жителей копать для себя, поскольку государство не могло восстановить промышленный горнодобывающий сектор. По современным оценкам, на сектор кустарной добычи кобальта приходится около 20% экспорта. Если это так, то на данный сектор приходится около 12,9% мировых поставок кобальта [2].

Колониальное прошлое и политическая нестабильность в современности – два фундаментальных взаимосвязанных фактора, которыми можно объяснить состояние экономики ДРК и те изменения, которые она претерпела за последние тридцать лет. Для иллюстрации нынешнего состояния можно привести данные о том, что граждане Конго не имеют доступа к базовым услугам и инфраструктуре, таким как чистая питьевая вода, электричество и образование. Согласно сведениям Всемирного банка, почти две трети населения ДРК живут за чертой бедности [3], также, по статистике Всемирного банка, в 2012 г. 77% населения жили менее, чем на 1,9 доллара США в день; в 2018 г. этот показатель составлял 73% [4]. Эти цифры помещают ДРК в число стран с самым низким в мире уровнем благосостояния. В восточной части Конго проблемы, связанные с войнами, вытеснили население из сельского хозяйства [5]. На этом фоне количество полезных ископаемых и спрос на них делает привлекательной кустарную добычу кобальта, поскольку его можно добывать с помощью доступных низкотехнологичных методов. Поэтому, несмотря на наличие многочисленных отдельных крупных промышленных площадок разработки кобальтовых рудников, крупнейшим источником кобальта с точки зрения количества рабочих и количества добывающих площадок остаются площадки кустарной добычи и малые предприятия.

В таких условиях дети и подростки закономерно видят в кустарной добыче кобальта чуть ли не единственный способ прокормить себя и свою семью. 

Мальчик, которому было четырнадцать, хотя на вид ему было меньше десяти, сказал, что работает «по 10–14 часов в день, когда светло, чтобы иметь возможность посылать деньги сестрам и матери. Иногда ночью я пробираюсь в концессию, чтобы найти медь, кобальт и малахит, хотя мне нужно остерегаться собак и охранников. Я зарабатываю около полудоллара в день». Еще один мальчик-шахтер рассказал, что он сирота и копает кобальт лопатой, «чтобы прокормить троих младших братьев и сестер. <...> Я никогда не пойду в школу, но, по крайней мере, я знаю, что принесу лучшую жизнь своей семье». Мишлин, 32-летняя женщина, которая кормит шахтеров в Касуло, сообщила, что в шахтах есть шестилетние дети: «Они собирают полезные ископаемые. Родители отправляют туда своих детей, потому что нет денег и работы» [6].

Всемирный банк в качестве доп��лнительных факторов, способствующих возникновению, сохранению и росту детского труда как социального явления, указывает на большое количество детей, осиротевших в результате смертности от ВИЧ/СПИД, детей-беженцев, спасающихся от войны, бывших детей-солдат мужского пола, пытающихся приспособиться к новой жизни [7]. Кодекс ДРК о защите детей [8] предусматривает бесплатное обязательное начальное образование для всех детей, однако из-за отсутствия соответствующего общественным потребностям финансирования со стороны государства большинство школ по-прежнему взимают с родителей ежемесячную плату для покрытия таких расходов, как заработная плата учителей, школьная форма и учебные материалы, и эта сумма варьируется от 10 до 30 тысяч конголезских франков (10–30 долларов США) в месяц, что по местным меркам является крупной суммой, и мало какая семья может позволить себе оплатить обучение [9]. Это также является одной из основных причин работы детей на кустарных площадках добычи полезных ископаемых.

Гендерный опыт детей и подростков мужского пола

Общего международного определения кустарной добычи не существует. Некоторые исследователи определяют кустарную добычу следующим образом: «Broadly speaking, artisanal and small-scale mining refers to mining by individuals, groups, families or cooperatives with minimal or no mechanization, often in the informal (illegal) sector of the market» [10]. Она относится к формальным или неформальным операциям по добыче полезных ископаемых с преимущественно упрощенными формами разведки, добычи, переработки и транспортировки. Рабочие, занимающиеся кустарной добычей кобальта и меди, определяются конголезским законодательством как «people carrying out extraction and concentration of mineral substances, using artisanal tools, methods and processes» [11].

Кустарная добыча кобальта в ДРК обычно осуществляется в двух формах. Первая представляет собой полностью разработку подземных шахт и туннелей с помощью ручного инструмента на глубину от 30 до 40 метров без поддерживающих внутренних конструкций. Вторая форма заключается в сборе кобальта с поверхности или при помощи неглубокой раскопки выброшенных масс почвы непосредственно на участках промышленной крупномасштабной добычи полезных ископаемых или вблизи таких участков [2].

Исследовательская группа из Bundesanstalt für Geowissenschaften und Rohstoffe посетила 58 медных и кобальтовых рудников в ДРК и обнаружила там детей – они работали почти на трети (29%) проинспектированных рудников [12]. Сиддхарт Кара аналогичным образом посетил 31 объект кустарной добычи кобальта в Конго и Замбии и подсчитал, что из примерно 255 тысяч работников, добывающих кобальт на осмотренных площадках, по крайней мере 35 тысяч были детьми, некоторым из которых было всего шесть лет [13]. По оценкам UNICEF в 2014 г., на всех рудниках на юге ДРК работает около 40 тысяч мальчиков и девочек, многие из которых занимаются добычей кобальта [14].

Несмотря на отсутствие какого-либо внимания к опыту эксплуатации мальчиков как к гендерному опыту в публикуемых отчетах и исследованиях, можно выявить некоторые гендерные закономерности, связанные с численностью мальчиков и выполняемой ими работой. В том числе видна фундаментальная для мужского гендера мужская расходность, которой подвержены дети и подростки мужского пола.

Работающие вне домохозяйств дети и подростки мужского пола заняты в основном в сельском хозяйстве (54%) и горнодобывающей промышленности (29%). Напротив, большинство детей и подростков женского пола, работающих вне своего дома, заняты в основном в качестве домработниц (47%) и в сельском хозяйстве (41%), лишь относительно небольшое количество трудится в горнодобывающей отрасли (15%) [15].

Работающие на объектах кустарной добычи кобальта мальчики и девочки выполняют разные работы. Мальчики работают в основном горняками или собирателями (67,5%), а девочки преимущественно заняты промывкой полезных ископаемых (62,9%), эту задачу также выполняет небольшое число юношей (21,6%) [16]. Это подтверждает другое исследование, в котором указывается, что среди горняков (непосредственно в разработке шахт) преобладали подростки мужского пола; мальчики помладше преобладали среди собирателей и перевозчиков; девушки преобладали в работе по промывке и просеиванию полезных ископаемых, а также в качестве продавцов в «шахтерских общинах» [17].

Средний зарегистрированный возраст начала работы в кустарной добыче кобальта составлял 11 лет для мальчиков и 12 лет для девочек, а самый ранний зарегистрированный возраст начала работы составлял 7 лет для девочек и 6 лет для мальчиков. 

На вопрос об отношении родителей к их работе 58% опрошенных детей ответили, что родители одобряют или поощряют их работу (такие ответы дали 50% девочек и 66% мальчиков); 25% девочек по сравнению лишь с 7% мальчиков сказали, что их родители не одобряют работу.

Из общего числа детей, которые сообщили, что им платят за труд, 50% девочек сказали, что они сохраняют свою заработную плату для себя, в то же время только 17% мальчиков сообщили о сохранении своей заработной платы. 62% мальчиков ответили, что их родители сохраняют зарплату. Этот вывод был подтвержден результатами связанных вопросов и предполагает, что от мальчиков существенно чаще ожидают финансового вклада в свои семьи.

На вопрос, заметили ли дети ухудшение здоровья с тех пор, как начали работать в сфере кустарной добычи кобальта, 47% ответили «да». Ответившие «да» составили 59% всех опрошенных мальчиков и только 33% девочек. На вопрос, считают ли они, что эти симптомы связаны с их работой, 75% детей ответили утвердительно. Давшие такой ответ составили 86% из общего числа мальчиков и 62% из общего числа девочек.

Раскопками подземных галерей чаще занимаются мальчики от 15 лет и старше. Однако дети младшего возраста (например, в возрасте 11–12 лет) иногда задействуются для работ в более узких штольнях в карьерах. Это соответствует рассказам нескольких мальчиков-респондентов, заявивших, что они работают или работали землекопами, когда им было значительно меньше 15 лет [17].

Кустарные шахты «часто представляют собой не более чем узкие проходы, вырытые в земле, поэтому детей вербуют – а во многих случаях заставляют – спускаться в них, используя для добычи кобальта и других полезных ископаемых только руки или примитивные инструменты без какого-либо защитного снаряжения», – рассказал мальчик-респондент [18].

Ущерб здоровью

Труд, выполняемый преимущественно детьми и подростками мужского пола и включающий в себя работы под землей, транспортировку тяжелых грузов, продолжительное воздействие опасных веществ, риск виктимизации от физического насилия, приводит к различным негативным последствиям для здоровья. Вся работа выполняется без какого-либо снаряжения и средств индивидуальной защиты, поскольку дети не могут позволить себе их приобретение. Один из мальчиков-респондентов отметил: «Мы работаем без защиты и дышим пылью, от ��оторой у меня постоянный грипп. Мы не носим защитное снаряжение, его трудно купить или найти».

Риски работы, выполняемой преимущественно детьми и подростками мужского пола на объектах кустарной добычи кобальта, включают в себя серьезные травмы и даже смерть в результате обрушения тоннеля, силикоз, деформацию суставов и костей, рваные раны, травмы спины, мышц и головы, травмы тупым предметом, потерю конечностей, травмы глаз и инфекции от осколков, нарушения опорно-двигательного аппарата и так далее [19].

Другое интервью о состоянии здоровья в одном из исследований было нацелено на выявление симптомов воздействия кобальта и зафиксировало: боли в теле у 86,8% респондентов, распространенные среди рудокопов и шахтеров, сборщиков и мойщиков кобальта; частый и постоянный кашель (66,9%), в основном у сборщиков; раздражение или заболевание кожи (34%); тошноту без рвоты (30,2%); боль в глазах или проблемы со зрением (24,5%), в основном у сборщиков [16].

Среди детей, работающих на площадках кустарной добычи полезных ископаемых, мальчики испытывают такого рода страдания значительно чаще девочек, что является следствием того, что мальчиков вынуждают заниматься более тяжелыми, вредными и опасными видами деятельности, в том числе непосредственно в шахтах, такими как разработка шахт и перетаскивание тяжелых (до 25–50 кг) мешков с рудой [20].

Воздействие высоких концентраций кобальта, по сведениям Всемирной организации здравоохранения, может иметь кратко- и долгосрочные негативные последствия для здоровья [21]. Хроническое воздействие пыли, содержащей кобальт, может привести к потенциально смертельному заболеванию легких, называемому hard metal lung disease. Согласно данным Центра по контролю за заболеваниями США, вдыхание частиц кобальта может также вызвать респираторную сенсибилизацию, астму, одышку и сниженную функцию легких; длительный контакт кожи с кобальтом может привести к контактному дерматиту [22].

Тяжелые, вредные и опасные условия труда приводят к част��м травмам на производстве. 51% детей имели производственные травмы, 80% из которых были легкими и не требовали госпитализации, в то время как остальные были более серьезными (например, переломы) и требовали медицинской помощи и времени на восстановление от двух дней до не менее двух месяцев, прежде чем дети могли бы вернуться к работе [20].

Один из опрошенных мальчиков отметил: «Большинство из нас страдает от кашля, мышечных болей и боли во всем теле. <...> Кроме того, болезни замедляют нас, продлевая время, которое мы проводим в шахте».

Многие мальчики носят тяжелые мешки с минералами, другие плавят и химически обрабатывают кобальт и медь. Как уточнил один из эксплуатируемых: «Я плавлю и обрабатываю кобальт, вдыхая дым, от которого кашляю, а глаза слезятся <...> Не люблю свою работу. Это разбивает мое сердце. Но у меня нет ничего другого». Другой мальчик, который перевозит, дробит и сортирует кобальт на складе, говорит, что иногда они вручную дробят 200 мешков кобальта в день: «Я сильно устаю, часто болею и травмируюсь, моя работа не намного лучше работы землекопа. Мне не очень хорошо платят, я никогда не планировал заниматься этим как работой, меня просто заставляют, у меня нет времени ходить в школу или искать какую-либо другую альтернативу» [23].

Дети, работающие в шахтах, часто используют доступные дешевые вещества вроде клея и бензина, чтобы подавить чувство голода, а также в качестве наркотика. Сестра Catherine Mutindi, основательница католической благотворительной организации Good Shepherd Kolwezi, работающая над искоренением детского труда, сказала: «Если дети не зарабатывают достаточно денег, им нечего есть весь день. Некоторые опрошенные нами дети не помнят, когда в последний раз ели». Многие мальчики нюхали клей и бензин, чтобы отвлечься от ужасов, которые они ежедневно испытывали [24].

Международная организация труда сообщала, что кустари часто не имеют достаточной вентиляции и это приводит к случаям удушья среди горняков. Мальчик по имени Зики рассказал, что, когда он и его друзья стали старше, они начали ходить в туннели, вырытые землекопами. Эти туннели были квадратными, четыре или пять футов в ширину и около шестнадцати футов в глубину. В них было невыносимо жарко и не хватало кислорода из-за отсутствия вентиляции. «Когда вы спускаетесь, вы держитесь за камни. Если вы схватитесь не за тот камень, вы свалитесь в яму. Я натыкался на старших, которые спускались в ямы, и они говорили нам: ”Дети, если вы пойдете туда, то погибнете”».

Дети работают в вырытых вручную шахтах, которые могут простираться на десятки метров, в основном без каких-либо поддерживающих конструкций и малой вентиляции. Семьи утверждают, что некоторые из детей гибли в результате обрушения тоннелей, в то время как другие были парализованы или получили серьезные травмы в результате несчастных случаев.

Например, одна из истиц сообщила, что ее племянник был вынужден искать работу на кобальтовых рудниках, когда он был маленьким ребенком. Семья не могла продолжать платить ежемесячную плату за его обучение в размере 6 долларов США. Тогда его отправили работать на шахту компании Kamoto Copper Company, которая принадлежит и контролируется Glencore. Он работал под землей в туннеле, когда тот обрушился, и был погребен заживо. Его семья говорит, что его тело так и не нашли [18].

Официальных данных о количестве погибших мальчиков нет, но горняки говорят, что несчастные случаи случаются часто, поскольку шахты без поддерживающих конструкций регулярно обрушиваются. Только в период с сентября 2014 по декабрь 2015 г. подконтрольная ООН конголезская радиостанция Radio Okapi передала сообщения о несчастных случаях со смертельным исходом, жертвами которых стали более 80 горняков-кустарей лишь в одной бывшей провинции Катанга [25]. Однако общая реальная цифра намного выше, поскольку многие несчастные случаи остаются незарегистрированными, а тела остаются под завалами, и сколько среди погибших горняков детей-рабочих и подростков мужского пола – неизвестно.

Эксплуатация

Детский труд в ДРК в отчетах и исследованиях рассматривается преимущественно позитивистски через гуманистические идеалы, данная практика верно характеризуется как жестокая и лишающая детей прав человека. Так, МОТ классифицирует добычу кобальта детьми как одну из худших форм детского труда, потому что та соответствует критериям работы, угрожающей здоровью, безопасности и нравственности детей. Она относится к работам: подвергающим детей рискам физического, а иногда и сексуального насилия со стороны взрослых; требующим труда под землей или под водой, на опасной высоте или в замкнутом пространстве; связанным с использованием опасного оборудования и инструментов; подразумевающим перемещение тяжелых грузов вручную; помещающим детей в нездоровую рабочую среду, подвергающую их воздействию токсичных веществ; предполагающим тяжелые условия, в том числе непрерывные работы в течение многих часов или работы в ночное время. Однако верная классификация привлечения детей к добыче кобальта как эксплуатации детского труда, выявление коренной причины этого явления и корректное отображение гендерной составляющей этой практики де-факто отсутствует.

Эксплуатация является практикой принудительного извлечения выгоды путем присваивания результатов труда или использования способности к труду эксплуатируемого, которого лишают справедливого вознаграждения, зачастую обеспечивая лишь минимальными средствами к поддержанию собственного существования. Эксплуатация возникает в условиях экономической, социокультурной и политической уязвимости той или иной группы и сочетается со способностью других социальных акторов мобилизовать средства принуждения и возможностью (часто под предлогом законности, традиций и так далее) их безнаказанного применения.

Большинство опрошенных детей сообщили, что они зарабатывают от 1000 до 2000 конголезских франков в день (1–2 доллара США), часть которых к тому же идет, например, на взятки на пропускных пунктах. Также торговцы платят детям, скажем, за мешок полезных ископаемых, а у детей нет возможности самостоятельно проверить вес мешков или качество руды, поэтому им приходится соглашаться на заниженные суммы, которые им выплачивают торговцы, что также делает детей уязвимыми для эксплуатации. 13-летний Лоик рассказал исследователям, что зарабатывал около 2000 конголезских франков в день (2 доллара США). Он чувствовал, что плата за его труд была несправедливой: «Я продавал торговцам, у которых были весы. Но у некоторых других весов не было, и они просто оценивали вес, и это было несправедливо. Детей использовали, нам платили меньше, чем взрослым» [25].

13-летний Роджер зарабатывал 1500 конголезских франков в день (1,5 доллара США), но из этой суммы он должен был выплатить охранникам 500 (0,5 доллара США) и потратить около 200 (0,2 доллара США) на еду. Он говорил, что к концу дня у него почти не оставалось денег: «Иногда, если мы не получали товар, мы шли к негоцианту и занимали деньги, а затем должны были работать на него на следующий день. На следующий день негоциант сказал, что нет, это не 10 кг, а 8» [25].

Некоторые исследователи выступают против полного запрета детского труда, поскольку дети работают ради собственного выживания и выживания их семей. Упрощенные запреты на детский труд рассматриваются в таком случае как мера, которая может иметь незначительный эффект либо не иметь никакого эффекта, поскольку дети начинают работать в качественно схожих, но менее заметных сферах труда. Действительно, упрощенный взгляд на детский труд вреден, поскольку основан на идеалистическом подходе к действительности и не учитывает материальные потребности самих детей и возможности родителей по удовлетворению потребностей детей. Однако в то же время отсутствие запрета на детский труд в тех или иных формах открывает широкие возможности для полностью легальной систематической эксплуатации детей.

Несмотря на то, что исследования, изучающие детский труд и эксплуатацию детей в горнодобывающем секторе ДРК, указывают на уязвимость наиболее маргинализированных и бедных слоев населения, гендерная проблематика в этих исследованиях почти не затрагивается, а там, где затрагивается, – ограничивается рассмотрением опыта женщин и девочек в рамках феминистской перспективы, безраздельно господствующей в академической и гуманитарной среде. Согласно феминистской перспективе, только женщины и девочки сталкиваются с несправедливым обращением, эксплуатацией и угнетением на основании пола, а мужчины и мальчики никогда не подвергаются дискриминационному отношению по половому признаку. В итоге дискриминация детей и подростков мужского пола, составляющих большинство детей, занятых в кустарной добыче кобальта, и выполняющих самую тяжелую и опасную для жизни и здоровья работу, либо игнорируется, либо агрессивно отрицается и преподносится как «побо��ный продукт мужских привилегий и патриархального доминирования».

Однако исходя из имеющихся данных можно увидеть, что опыт мальчиков является типичным для мужского гендера и связанной с ним дискриминации, коренящейся в практиках мужской расходности. Учитывая предоставленную выше информацию о гендерном опыте работы мальчиков из ДРК, а также большую уязвимость детей по сравнению со взрослыми, можно констатировать: мальчики системно подвергаются качественно наихудшим формам эксплуатации на основании своего пола, на основании своего пола представляют собой большинство среди эксплуатируемых детей в сфере кустарной добычи полезных ископаемых, начинают работать несколько раньше девочек, намного чаще девочек отдают заработанные деньги взрослым членам семьи, которые в большинстве случаев не осуждают вовлечение мальчиков в тяжелую, вредную и опасную работу, в отличие от вовлечения в эту работу девочек.

Эксплуатация детей и подростков мужского пола в Конго не является единичным явлением, это довольно распространенная практика. Помимо схожей ситуации в современной Индии, подобная практика существовала в иные исторические периоды, в ином контексте и в иных государствах, но с идентичными целями. Например, аналогичные формы эксплуатации детей и подростков мужского пола в сфере добычи полезных ископаемых существовали в Великобритании периода промышленной революции или же, например, в США в тот же исторический период. На примере колониального Зимбабве 1920-х гг. также видно, что существует прочная связь между детским трудом и накоплением богатства за счет жесткой экономической эксплуатации мужского населения, в том числе мальчиков. Это обусловлено тем, что неоплачиваемый и плохо оплачиваемый тяжелый труд местных детей, работающих в шахтах Южной Родезии под управлением Британской Южноафриканской Компании вместе со взрослыми рабочими (преимущественно мужчинами), привел к экономическому росту британской колонии.

Дети – более дешевая рабочая сила, зачастую они совсем не требовательны, в отличие от взрослых, поэтому дети в основном не станут жаловаться на монотонную работу или тяжелые, вредные и опасные условия труда. Особенно верно это в отношении мальчиков, так как это соответствует гендерным нормам, к следованию которым они принуждаются. Тот факт, что дети не имеют юридической и политической власти и других рычагов влияния на свое положение, значительно облегчает их эксплуатацию. С другой стороны, капиталисты путем замены части взрослых работников детьми снижают зарплату оставшимся взрослым работникам, поскольку дети согласны работать за куда меньшую плату. Оплата, получаемая эксплуатируемыми детьми за выполненную работу, в лучшем случае может просто немного поддержать их физическое существование, а для добывающих компаний детский труд является практически бесплатным, что в итоге сильно увеличивает прибыль. Так мальчики наряду со взрослыми мужчинами используются как расходный ресурс, к тому же практически за бесценок, для самой тяжелой и вредной работы с перспективой быть заживо погребенными во имя «всеобщего блага», то есть блага государства, блага элит и блага так называемой традиционной семьи.

Источники

1 – Bazilian, Morgan D. (2018). The mineral foundation of the energy transition. The Extractive Industries and Society 5, 93–97. https://doi.org/10.1016/j.exis.2017.12.002.

2 – Sovacool, B. K. (2019). The precarious political economy of cobalt: Balancing prosperity, poverty, and brutality in artisanal and industrial mining in the Democratic Republic of the Congo. Extractive Industries & Society 6 (3), 915–939. https://doi.org/10.1016/j.exis.2019.05.018.

3 – World Bank: https://data.worldbank.org/country/congo-dem-rep.

4 – World Bank Report No. 168084-ZR (January 24, 2022). https://documents1.worldbank.org/curated/en/214221646062568502/pdf/Congo-Democratic-Republic-of-Country-Partnership-Framework-for-the-Period-FY22-26.pdf.

5 – World Bank (2015). Resources and resourcefulness: Gender, conflict, and artisanal mining communities in eastern Democratic Republic of the Congo. Working Paper 95971. https://openknowledge.worldbank.org/handle/10986/21903.

6 – Amnesty International interview, Kolwezi, 10 May 2015.

7 – World Bank (2007). Artisanal Mining in the DRC: Key Issues, Challenges, and Opportunities. Washington, DC: August.

8 – DRC Child Protection Code (2009). Article 38. http://www.leganet.cd/Legislation/JO/2009/L.09.001.10.01.09.htm.

9 – Amnesty International interview with Sister Nathalie Kangaj, Kolwezi, 13 May 2015.

10 – Thomas Hentschel, Felix Hruschka, & Michael Priester (2003). Artisanal and Small-Scale Mining: Challenges and Opportunities. International Institute for Environment and Development and World Business Council for Sustainable Development. https://www.iied.org/sites/default/files/pdfs/migrate/9268IIED.pdf.

11 – Nicolas Tsurukawa, Siddharth Prakash, & Andreas Manhart (2011). Social impacts of artisanal cobalt mining in Katanga, Democratic Republic of Congo. Oko Institute, Freiburg. https://www.oeko.de/oekodoc/1294/2011-419-en.pdf.

12 – BGR (2019). Mapping of the artisanal copper-cobalt mining sector in the provinces of Haut-Katanga and Lualaba in the Democratic Republic of the Congo. https://www.bgr.bund.de/EN/Themen/Min_rohstoffe/Downloads/studie_BGR_kupfer_kobalt_kongo_2019_en.pdf?__blob=publicationFile&v=3.

13 – Siddharth Kara (October 12, 2018). Is Your Phone Tainted By the Misery of the 35,000 Children in Congo’s mines? The Guardian. https://www.theguardian.com/global-development/2018/oct/12/phone-misery-children-congo-cobalt-mines-drc.

14 – UNICEF (2015). Children’s rights and the mining sector. https://sites.unicef.org/csr/files/UNICEF_REPORT_ON_CHILD_RIGHTS_AND_THE_MINING_SECTOR_APRIL_27.pdf

15 – Benjamin Faber, Benjamin Krause, & Raúl Sánchez De La Sierra (2017). Center for Effective Global Action Policy Report (May 6, 2017). Artisanal Mining, Livelihoods, and Child Labor in the Cobalt Supply Chain of the Democratic Republic of Congo. https://cega.berkeley.edu/assets/cega_research_projects/179/CEGA_Report_v2.pdf.

16 – Schwartz, F. W., Lee, S., & Darrah, T. H. (2021). A review of health issues related to child labor and violence within artisanal and small-scale mining. GeoHealth, 5, e2020GH000326. https://doi.org/10.1029/2020GH000326.

17 – World Vision DRCongo (2013). Child miners speak. Key Findings on Children and Artisanal Mining in Kambove DRC. https://www.wvi.org/sites/default/files/Child%20Miners%20Speak_WEB%20Version_0.pdf.

18 – Matthieu Aikins (January 23, 2023). “How Is Your Phone Powered? Problematically”. The New York Times. https://www.nytimes.com/2023/01/23/books/review/cobalt-red-siddharth-kara.html.

19 – Rozani, Akhona Somila (2022). Child labour in mining in India and the DRC: two case studies. Thesis (MPA) – Stellenbosch University. https://scholar.sun.ac.za/handle/10019.1/124636.

20 – Opportunities for Businesses to Promote Child Rights in Cobalt-Artisanal and Small-Scale Mining. A study by Save the Children and The Centre for Child Rights and Business (2021). https://www.savethechildren.de/fileadmin/user_upload/Downloads_Dokumente/Berichte_Studien/2022/child-rights-cobalt-supply-chain-drc-save-the-children.pdf.

21 – World Health Organization. Concise International Chemical Assessment Document No. 69: Cobalt and Inorganic Cobalt Compounds, 2006.

22 – Center for Disease Control: https://www.cdc.gov/niosh/topics/cobalt/.

23 – Sovacool, B. K. (2021). When subterranean slavery supports sustainability transitions? power, patriarchy, and child labor in artisanal Congolese cobalt mining. The Extractive Industries and Society, 8 (1), 271–293. https://doi.org/10.1016/j.exis.2020.11.018.

24 – Gordon, J. (2019). Cobalt: the dark side of a clean future. https://www.raconteur.net/corporate-social-responsibility/cobalt-mining-human-rights/.

25 – Amnesty International (2016). “This is what we die for”: Human rights abuses in the Democratic Republic of the Congo power the global trade in cobalt https://www.amnesty.org/en/wp-content/uploads/2021/05/AFR6231832016ENGLISH.pdf.

[ru-masculism]

«Мы помогаем только женщинам». Домашнее насилие в гетеросексуальных отношениях

Авт. команда EQUALITY.

РАСПРОСТРАНЕННОСТЬ

Во-первых, укажем, что действительно уровни домашнего насилия по отношению к мужчинам и женщинам разные, так, статистика говорит о том, что примерно 1 из 4 женщин и 1 из 9 мужчин подвергаются насилию со стороны интимного партнера [1].

Эта статистика действительна для США и проводится методом опросов домохозяйств. В этом опросе человека спрашивают о том, происходили ли с ним какие-либо преступления.

Однако человек, отвечая на вопросы, может не воспринимать какой-то случай как «преступление». Другой минус подобных опросов – они могут проходить в присутствии обоих партнеров, что сильно снижает правдивость ответов.

Большинство же статистики по случаям домашнего насилия в разных странах берется из официальных данных – люди, поступившие в больницу, в пункты скорой помощи, а также обращения в полицию.

Но давайте посмотрим на существующие мета-анализы по статистике насилия со стороны интимных партнеров [2]. В исследовании 2012 года авторы проанализировали публикации с 2000 по 2010 года и обнаружили, что примерно каждая четвертая женщина (23,1%) и каждый пятый мужчина (19,3%) подвергались физическому насилию в интимных отношениях. При этом и для мужчин, и для женщин данные очень сильно разнились от исследования к исследованию, в зависимости от выборок и исследовательских процедур. Также исследования очень разнились по времени, в течение которого авторы фиксировали насилие: на протяжении жизни, за последний год, в последних отношениях и т. д. Три четверти рассмотренных статей относятся к данным из США, поэтому мы ничего не можем сказать о кросс-культурных данных.

Согласно этому мета-анализу, физическое насилие не так уж сильно и различается по частоте. При этом эти цифры очень сильно разнятся от исследования к исследованию.

Согласно же другому мета-анализу физического партнерского насилия, 2014 года, женщины чаще оказываются жертвами домашнего насилия [3]. Основной же вывод в том, что насилие варьируется в зависимости от типа отношений: в то время как при свиданиях сообщалось о более высоком уровне виктимизации мужчин, в сожительстве и супружеских отношениях женщины сообщали о более высоких уровнях виктимизации.

ВОСПРИЯТИЕ

Другой вопрос, который мы бы хотели рассмотреть - это то, как люди оценивают насилие от женщин и от мужчин. Довольно старое исследование 1989 года [4] показывает нам, что хотя мужчины и женщины примерно одинаково оценивают приемлемость насилия, при этом и мужчины, и женщины оценивают насилие со стороны женщины к своему партнеру менее негативно, чем насилие со стороны мужчины.

Мы не хотим сказать, что насилие со стороны женщин в исследовании принимали как нечто нормальное, но лишь то, что оно действительно участниками воспринималось как менее негативное.

Также в оценке насилия влиял и собственный опыт, как насильника, так и пережившего насилия.

В более современных исследованиях, например, в исследовании 2015 года [5], проведенном среди студентов университета, показано, что участники опроса с большей вероятностью допускали, что агрессор-мужчина являлся инициатором насилия, чем женщина, а также что агрессор-мужчина с большей вероятностью угрожал физическими увечьями, чем агрессор-женщина. Также участники оценивали степень наказания для насильника по-разному в зависимости от гендера жертвы: жестче, когда жертвой была женщина. Точно так же участники с большей вероятностью обвиняли агрессоров, когда они нападали на жертву женского пола, чем когда они нападали на жертву мужского пола.

ПРИЧИНЫ, ПО КОТОРЫМ ЖЕНЩИНЫ И МУЖЧИНЫ МОЛЧАТ

Причины же, по которым человек может оставаться в абьюзивных отношениях, для мужчин и женщин в некоторых моментах совпадают, в некоторых же отличаются.

Исследование ООН [6], проведенное в 2019 году, показало, что 49% женщин во всем мире, подвергающихся домашнему насилию, никогда не сообщают о своих случаях и не обращаются за помощью. Причем статистика довольно сильно разнится по разным странам, так в США это около 30%, а в Англии и Уэльсе только 18%.

По исследованию в Нидерландах, менее 32% опрошенных мужчин, переживших насилие, говорили о нем полиции, и лишь 15% обратились в полицию с заявлением [7].

Причинами того, что мужчины не обращались в полицию, были страх, что их не воспримут всерьез, стыд или уверенность в том, что полиция ничего не может сделать.

Для женщин же причины не обращаться в полицию были: вера, что насилие прекратится, зависимость от партнера, страх мести от партнера, страх за детей и близких, боязнь, что их не воспримут всерьез, незнание своих прав.

Другие исследования также для мужчин называют следующие причины молчания:

·    Страх, что им не поверят. ·    Незнание каких-либо сервисов, которые могли бы помочь. ·    Отсутствие доступных услуг для поддержки мужчин, подвергшихся насилию. ·    Позор, потому что «привычная история» домашнего насилия в том, что только мужчины совершают насилие. ·    Непризнание происходящего насилием. ·    Надежда, что насилие прекратится.

Если же в семье есть ребенок, то причины оставаться в отношениях и не заявлять о насилии также часто лежат в страхе потери отношений с ребенком и страхе за ребенка.

Как мы видим, одним из факторов необращения в полицию или молчания и для мужчин, и для женщин является страх того, что их не воспримут всерьез. Для мужчин этот страх усугубляется стыдом и ощущением позора. При этом официальные службы могут лишь усугубить эти чувства переживших насилие.

КОГДА МУЖЧИНЫ ОБРАЩАЮТСЯ ЗА ПОМОЩЬЮ

Далее мы рассмотрим несколько качественных исследований, которые обычно проводятся для более глубокого понимания какого-либо явления, его причин и последствий. Заметим, что по ним нельзя судить о распространенности явлений, то есть приведенные цифры нельзя экстраполировать на все население.

В качественном исследовании 2016 года в Португалии [8] авторы выяснили, что мужчины, пережившие насилие и обратившиеся к официальным службам, подвергались гендерно-стереотипному обращению со стороны специалистов и служб и что обращение за официальной помощью часто приводило к вторичной виктимизации в форме заявлений или поведения, которые могли причинить им еще больший стресс. Фактически само обращение за формальной помощью негативно сказывалось на их благополучии, усугубляя их виктимизацию.

Мужчины в интервью указывали даже на то, что полицейские насмехались над ними:

«Офицеры смеются над мужчинами. Система меня презирает. Офицер сказал мне: Твоя жена тебя поцарапала, но единственное, что я могу тебе сказать - ты тряпка. Прижми ее к стене, ударь и проблема решится».

«Мать моей дочери была там и говорила, может быть, почти 2 часа (...), а меня слушали 10 минут, понимаете? (...) Судья выслушал только ее версию и выбрал ее сторону».

А систему здравоохранения мужчины охарактеризовали как бесполезную, ничего не делающую и только выписывающую лекарства.

Лучше всего мужчины описывали неформальную помощь от друзей и коллег.

Другое похожее исследование, с большим количеством опрошенных в США, показывает крайне похожие результаты [9]. В этом исследовании мужчины также указали на то, что больше всего они были удовлетворены поддержкой, которую они получили от семьи и друзей, а затем от врачей и специалистов в области психического здоровья. От половины до двух третей мужчин, которые связались с полицией, агентством по борьбе с насилием или горячей линией для переживших насилие, сообщили, что эти ресурсы «совсем не помогли».

Большинству тех, кто обращался за помощью в агентства, горячие линии или онлайн-ресурсы говорили: «Мы помогаем только женщинам».

Некоторых мужчин обвинили в том, что они являются агрессорами в отношениях: это произошло с мужчинами, обратившимися за помощью в агентства, горячие линии и онлайн-ресурсы. Более 25% тех, кто воспользовался онлайн-ресурсом, сообщили, что им дали номер телефона для помощи, который оказался номером программы для насильников. Результаты открытых вопросов показали, что 16.4% мужчин, обратившихся на горячую линию, сообщили, что сотрудники высмеивали их, как и 15.2% мужчин, связавшихся с местными агентствами по борьбе с наркотиками.

«Они действительно не слушали то, что я говорил. Они предположили, что все насильники — мужчины, и сказали, что я должен признать, что насильником был я. Они высмеивали меня за то, что я не бросил свою жену, игнорируя вопросы о том, что мне нужно делать, чтобы защитить своих 6 детей».

Ничуть не лучше было и отношение полицейских, когда мужчины обращались к ним за помощью.

Качественные отчеты показали, что около четверти мужчин рассказывали истории о том, что полиция ничего не делает, игнорирует или отмахивается от них.

«Они определили то, что она была агрессором, но сказали, что, поскольку я мужчина, было бы глупо ее арестовывать».

«Они увидели во мне крупного мужчину и… встали на ее сторону. Я лежал в больнице с синяками и ожогами глаз от брошенного в них горячего кофе. Они не поверили, что она это сделала… и отказались ее арестовывать… Следующий инцидент… полиция… увидела, что я истекаю кровью, они обвинили ее в тяжком случае домашнего насилия, но позже заменили это нападением, потому что мы не женаты и не живем вместе».

Согласно же данным в США за 2010–2015 годы, 14.4% женщин, переживших серьезное насилие, сообщили, что им оказывалась помощь от различных сервисов помощи, мужчин же по сравнению с ними было 5.2% [10]. В обоих случаях это ужасающе маленькие цифры. Подавляющее большинство лиц, переживших серьезное насилие, не имеют доступа к службам помощи, а агентства по оказанию помощи добились большего успеха в работе с женщинами, чем с мужчинами.

ПРИЧИНЫ ПРИМЕНЕНИЯ НАСИЛИЯ

Многие исследования и статьи в СМИ скажут вам, что причина, по которой женщины чаще всего применяют насилие к партнеру, – самозащита. Однако исследования, в которых участвуют и мужчины, и женщины, говорят нам, что и для мужчин основная причина применения насилия – самозащита. Так, в исследовании 2015 года в США сообщается [11], что большая часть женщин (почти 39%) применяли насилие в качестве самозащиты. Это же справедливо и для мужчин, но в данном случае цифра несколько ниже – 29%.

Да, по многим данным женщины действительно чаще применяют насилие в ответ на насилие или вовсе защищаются, но разница между мужчинами и женщинами в причинах не так уж и велика. Нельзя сказать, что женщины только защищаются, а мужчины только нападают.

Другой мета-анализ 2022 года также выявил, что самыми сильными маркерами риска причинения физического насилия партнерам как для мужчин, так и для женщин был как опыт применения другого насилия (например, психологического), так и опыт виктимизации [12]. Авторы также обнаружили, что маркеры риска среди мужчин и женщин в большей степени похожи, чем различны. В общей сложности только 9 из 44 исследований (приблизительно 20% изученных маркеров риска) значительно различались между мужчинами и женщинами. Употребление алкоголя, жестокое обращение в детстве, свидетели родительского насилия, физическое насилие над собственными детьми и употребление психоактивных веществ были более сильными маркерами риска для мужчин, чем для женщин. Религиозность и высшее образование были более сильными защитными маркерами для мужчин, чем для женщин, а навыки разрешения конфликтов были более сильными защитными маркерами для женщин, чем для мужчин.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ В МЕДИА

Другая сторона вопроса - это как медиа представляет насилие над мужчинами, а конкретно то, что часто в фильмах или сериалах мужчины-жертвы насилия показаны в качестве шутки, комедийного эффекта. В исследовании более 200 новостных статей о случаях партнерского насилия над мужчинами выделяются две основные темы таких статей: сомнения в жертве («кто настоящая жертва?») и признание жертвы («он этого не заслужил») [13].

Так же, как и в работах, освещающих насилие над женщинами, авторы обнаружили, что в статьях, изображающих мужчин-жертв, используется обвинение жертвы. Некоторые статьи дискредитируют, подрывают или оправдывают инцидент, косвенно или прямо обвиняя мужчину, пережившего насилие.

При этом популярные журналы ничуть не лучше описывают случаи насилия над женщинами. В качественном исследовании 2011 года показано [14], что большинство статей о домашнем насилии над женщинами говорит о том, что женщина должна и может сделать, чтобы избежать абьюз. Авторы не пишут о том, что мужчина-агрессор должен изменить свое поведение, а о том, что женщина должна сбежать и как это сделать.

Насилие над мужчинами со стороны женщины показано в качестве шутки, где женщина-агрессор не воспринимается серьезно, а мужчинам дают советы, как успокоить женщину и «не спорить в кухне, где есть ножи».

ВЫВОД

Мы не говорим, что проблема домашнего насилия над женщинами преувеличена. Мы не отрицаем, что женщины чаще подвергаются насилию или что женщины чаще применяют насилие в качестве самозащиты.

Однако, как мы видим по многим данным, насилие над мужчинами не так уж сильно отличается от насилия над женщинами в причинах его возникновения, в том, почему они не уходят от партнера, и в том, как насилие показано в медиа.

Однако большая проблема – это гетеронормативный взгляд на маскулинность. На то, как люди видят проявление агрессии от мужчин и женщин. Проблема в том, что в большинстве случаев мужчинам отказывали в помощи, потому что она рассчитана только на женщин. В том, что полиция могла смеяться над мужчиной и называть его «тряпкой», отказываться арестовать женщину, потому что «наверное, он являлся агрессором».

Мы абсолютно уверены, что и под этим постом люди будут уводить вопрос в сторону, писать о том, что женщинам еще хуже, вместо проявления сочувствия или осознания того, что проблема действительна как для женщин, так и для мужчин.

Давайте постараемся проявить эмпатию и действительно задуматься о нашем восприятии насилия и мужчин, пережившего его.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Statistics. — Текст : электронный // NCADV : [сайт]. — URL: https://ncadv.org/STATISTICS (дата обращения: 16.05.2023).

Desmarais, Sarah & Reeves, Kim & Nicholls, Tonia & Telford, Robin & Fiebert, Martin. (2012). Prevalence of Physical Violence in Intimate Relationships, Part 1: Rates of Male and Female Victimization. Partner Abuse. 3. 140-169. 10.1891/1946-6560.3.2.e1.

Rozmann, Nir & Ariel, Barak. (2018). The Extent and Gender Directionality of Intimate Partner Violence in Different Relationship Types: A Systematic Review and Meta-Analysis. 9. 335-361. 10.1891/1946-6560.9.4.335.

ARIAS, I., & JOHNSON, P. (1989). Evaluations of Physical Aggression Among Intimate Dyads. Journal of Interpersonal Violence, 4(3), 298–307. https://doi.org/10.1177/088626089004003004

Brenda Russell & Shane Kraus (2016) Perceptions of Partner Violence: How Aggressor Gender, Masculinity/Femininity, and Victim Gender Influence Criminal Justice Decisions, Deviant Behavior, 37:6, 679-691, DOI: 10.1080/01639625.2015.1060815

The Most Surprising Unreported Domestic Violence Statistics And Trends in 2023. — Текст : электронный // Gitnax : [сайт]. — URL: https://blog.gitnux.com/unreported-domestic-violence-statistics/ (дата обращения: 01.05.2023).

Drijber, B.C., Reijnders, U.J.L. & Ceelen, M. Male Victims of Domestic Violence. J Fam Viol 28, 173–178 (2013). https://doi.org/10.1007/s10896-012-9482-9

Machado, A., Santos, A., Graham-Kevan, N. et al. Exploring Help Seeking Experiences of Male Victims of Female Perpetrators of IPV. J Fam Viol 32, 513–523 (2017). https://doi.org/10.1007/s10896-016-9853-8

Douglas EM, Hines DA. The Helpseeking Experiences of Men Who Sustain Intimate Partner Violence: An Overlooked Population and Implications for Practice. J Fam Violence. 2011 Aug;26(6):473-485. doi: 10.1007/s10896-011-9382-4.

Warnken, H. Who Experiences Violent Victimization and Who Accesses Services? / H. Warnken, J. L. Lauritsen. — Center for Victim Research, 2021. https://navaa.org/wp-content/uploads/2021/02/CVR-Article_Who-Experiences-Violent-Victimization-and-Who-Accesses-Services-1.pdf

Elmquist J, Hamel J, Shorey RC, Labrecque L, Ninnemann A, Stuart GL. Motivations for intimate partner violence in men and women arrested for domestic violence and court referred to batterer intervention programs. Partner Abuse. 2014 Oct 1;5(4):359-374. doi: 10.1891/1946-6560.5.4.359.

Spencer, C. M., Stith, S. M., & Cafferky, B. (2022). What Puts Individuals at Risk for Physical Intimate Partner Violence Perpetration? A Meta-Analysis Examining Risk Markers for Men and Women. Trauma, Violence, & Abuse, 23(1), 36–51. https://doi.org/10.1177/1524838020925776

Hanson, K., & Lysova, A. (2021). The Father, the Son, and the Abuser: The Portrayal of Male Victims of Intimate Partner Homicide in the News Media. Homicide Studies, 0(0). https://doi.org/10.1177/10887679211047445

Pamela Hill Nettleton (2011) Domestic Violence in Men's and Women's Magazines: Women Are Guilty of Choosing the Wrong Men, Men Are Not Guilty of Hitting Women, Women's Studies in Communication, 34:2, 139-160,  DOI: 10.1080/07491409.2011.618240

[ru-masculism]

Андроцид. Преступления нацизма

Пост подготовили Александр Мартов и Марк Реган, CMS, на основе материалов сайта gendercide.org.

В мае 1945 года ценой огромных жертв мужчинами Советского Союза и государств-союзников была разбита кровожадная гадина, являвшая собой квинтэссенцию такой людоедской гнуси, как этатизм и национализм — неизменных производных патриотизма. Мир содрогнулся, узнав про лагеря смерти и услышав истории выживших, все увидели — к чему приводят стенания о былом величии и ничем не сдерживаемое патриотическое чувство. Но мало кто усвоил этот тяжелейший урок истории и сделал верные выводы, как и мало кто обратил внимание на то, какая группа пострадала от преступлений абсолютного патриотизма в первую очередь. В этот день мы предлагаем вам не присоединяться к милитаристскому угару государственной пропаганды — никакого отношения к победе над гитлеровским патриотизмом не имеете ни лично вы, ни тем более засевшая в Кремле банда полицаев под власовским триколором, так называемых денацификаторов. Лучше присоединитесь к нам, чтобы вспомнить и сохранить в памяти некоторые исключительно важные детали Трагедии, которые наши враги постоянно пытаются переписать, стереть, предать забвению — обесценить жизни и смерти многих миллионов людей, сделав их «гендерно-нейтральными».

Речь, конечно же, пойдет о мужчинах, которых «арийские» патриоты подвергли массовому истреблению на основании пола и национальности. Наш новый материал представляет собой склейку двух статей с сайта gendercide.org, рассказывающих об уничтожении советских пленных и о гендерной составляющей Холок��ста. Читая такие статьи, всегда следует держать в голове, что за обезличенным массивом статистики всегда есть та самая личная история, миллионы историй миллионов мужчин, жизнь которых была прервана самым кошмарным образом, — потому что маньяки, упивающиеся мнимой исключительностью и руководствующиеся своими уродливыми «традиционными ценностями», решили, будто они вправе вершить судьбы бесчисленного множества невиновных людей. Читайте и помните, куда ведут «особые пути».

Истребление пленных советских мужчин, 1941–1942

Несмотря на то, что многие преступления нацизма известны широкой публике, мало кто знает об убийстве примерно 2,8 миллионов советских пленных мужского пола за восемь месяцев в 1941–1942 годах. Эта трагедия является самым концентрированным актом массового убийства по признаку пола, который известен из истории человечества.

Некоторые из советских пленных были убиты сразу. Большинство же умерло от голода и холода, поскольку нацисты злонамеренно поместили мужчин в несовместимые с жизнью условия, а заключение как раз пришлось на зиму. Форсированные марши к лагерям для военнопленных также способствовали огромному множеству смертей.

Важно понимать, что не все советские пленные были военными и подпольщиками. Нацистская политика на оккупированных территориях, по сути, не делала никакого различия между военнослужащими и гражданскими мужчинами. Все советские мужчины в возрасте от 15 до 65 лет рассматривались как военные цели и потенциально враждебные элементы. Так, 18-я танковая дивизия имела приказ арестовывать всех мужчин мобилизационного возраста и угонять их в нацистский тыл (Omer Bartov, “The Eastern Front”, p. 110).

Массовая гибель узников от голода и холода не стала неожиданностью для германского руководства. Это было осознанное решение не тратить ресурсы на пайки и сколько-нибудь приемлемые условия содержания советских мужчин. Леденящее душу описание того, какой была их жизнь в нацистском плену, оставил венгерский танкист, посетивший один из лагерей:

«За проволокой находились десятки тысяч [советских] заключенных. Многие были при смерти. Мало кто мог стоять на ногах. Их лица пересохли, а глаза глубоко ввалились в орбиты. Каждый день умирали сотни, и те, у кого еще оставались силы, сбрасывали тела в огромную яму» (Alexander Werth, “Russia At War”, pp. 635–636).

Многие заключенные спали без крова даже в суровую зиму 1941–1942 гг.

«Красноречивы и многочисленны свидетельства о том, что под открытым небом бросали целые дивизии, — пишет Александр Даллин о судьбе советских пленных. Эпидемии выкашивали целые лагеря. Побои и унижения со стороны охраны были обыденным делом. Миллионы [советских мужчин] провели недели без еды и крова. По прибытию к месту назначения вагоны были забиты мертвыми телами заключенных. Потери существенно варьировались, но почти нигде не составляли зимой 1941–1942 гг. менее 30%, а иногда доходили до 95%» (Omer Bartov, “The Eastern Front”, p. 110).

«Не было ни бараков, ни постоянного жилья. Лагеря представляли собой просто открытые площадки, огороженные колючей проволокой. Заключенным приходилось лежать и на солнце, и в грязи, а осенью и зимой – при температуре до минус 30 градусов по Цельсию – грозила опасность замерзнуть» (The Hamburg Institute for Social Research, “The German Army and Genocide: Crimes Against War Prisoners, Jews, and Other Civilians, 1939–1944” [New York: The New Press, 1999], pp. 100, 142).

В столь отчаянных условиях получил широкое распространение каннибализм. Нацистская пропаганда представила это как еще одно «доказательство», что советские мужчины являлись недочеловеками по сравнению с немцами – «арийской, высшей расой».

Многие из узников погибли во время маршей, так как их переправляли пешим ходом в лагеря для военнопленных и эти марш-броски могли достигать сотни километров. Полковник Эрвин Лахузен, офицер немецкой внешней разведки, писал в октябре 1941 года:

«Колонны [советских] военнопленных, движущиеся по дорогам, производят идиотское впечатление стада животных. Части охраны <…> могут поддерживать некое подобие порядка <…> только благодаря применению физического насилия. Из-за тяжелых нагрузок в походах, скудного питания и плохих условий содержания <...> военнопленные часто валятся с ног, затем их выносят однополчане или попросту бросают умирать. 6-я армия отдала приказ уничтожать всех ослабевших узников. К несчастью, это делается на дорогах и даже в городах» (The Hamburg Institute for Social Research, “The German Army and Genocide: Crimes Against War Prisoners, Jews, and Other Civilians, 1939–1944” [New York: The New Press, 1999], pp. 100, 142).

Позже произошел некоторый сдвиг в отношении нацистов к советским пленным, вызванный осознанием того, что гитлеровский режим больше не мог позволить себе столь массово «растрачивать трудовые ресурсы». Нацистской Германии требовалось больше рабского труда, и это давало нацистам стимул продлевать пленным жизнь, если те были способны работать (Daniel Goldhagen, “Hitler’s Willing Executioners”, p. 290).

Тем не менее, условия в лагерях оставались кошмарными. В книге «Восточный фронт» Омер Бартов пишет о том, что ужасающие издевательства и расправы над пленными продолжались до самого конца войны. Александр Верт соглашается, отмечая, что многие советские мужчины были расстреляны, многие погибли в концентрационных лагерях на более поздних этапах войны, в том числе используясь для бесчеловечных экспериментов.

Общее количество пленных, взятых гитлеровцами, составило около 5,5 миллионов. Питер Кальвокоресси и Гай Уинт утверждают, что только к середине 1944 года погибло не менее 3,5 миллионов из них (Peter Calvocoressi & Guy Wint, “Total War, Story of WWII”). Они были либо убиты, в основном расстреляны, либо преднамеренно доведены до смерти от голода и холода. Почти два миллиона из них погибли в лагерях и около миллиона пропали без вести, находясь в заключении на оккупированных территориях или в тылу, еще четверть миллиона мужчин пропали без вести или умерли в пути между фронтом и пунктом назначения в тылу, еще 473 тысячи умерли в заключении в Германии и Польше. Эта бойня не может быть объяснена хаосом войны на востоке. Истинная причина заключалась в бесчеловечной политике нацистов по отношению к советскому населению, в особенности к мужчинам, и преступно халатному отношению военного командования к пленным и обязанностям по их содержанию.

Следует отметить, что многие советские солдаты, сдавшиеся в плен немецким войскам, никогда не числились военнопленными, так как были убиты немецкими частями на месте. По словам Уорда Черчилля, до миллиона солдат могли быть просто казнены подразделениями Вермахта и СС, а не взяты в плен, поэтому они не были включены в статистику (Ward Churchill, “A Little Matter of Genocide” [City Lights Books, 1997], p. 48).

Те советские мужчины, что попали в плен и дожили до отправки в Германию, стали «подопытными кроликами» для жестоких экспериментов нацистов, стремившихся усовершенствовать способы массового уничтожения людей.

Кристиан Штрайт отмечает в своей книге, что изначально инфраструктура концлагерей Аушвица-Биркенау и Майданека создавалась для содержания советских военнопленных:

«То, что поиск технических средств для реализации Холокоста с минимумом затрат денег и персонала и строительство двух главных фабрик смерти, Аушвица и Майданека, связаны между собой описанной выше динамикой, – больше, чем простое совпадение. В этом случае разработку ускорили эксперименты на советских военнопленных. В них были вовлечены две большие группы советских пленных. Первая состояла из военнопленных, которых отобрали и казнили как «политически нежелательных». До конца декабря 1941 года по меньшей мере 33 тысячи таких пленных были казнены в концлагерях Рейха и Генерал-губернаторства [в оккупированной Польше]. Вторая группа состояла из советских военнопленных, которых выделили Гиммлеру для рабского труда в подразделениях СС. Решение сделать их рабами Гиммлера также было следствием изначального пренебрежения международным правом в войне с Советским Союзом. <…> Летом 1941 года, начиная с нескольких сотен в июле, советских военнопленных, отобранных как «нежелательных», направляли в концентрационный лагерь Аушвиц для уничтожения. Чтобы облегчить психическое напряжение и сберечь силы расстрельных команд, палачи вскоре стали искать более простой метод. По всей вероятности, именно Карл Фрич, заместитель коменданта Аушвица, провел в начале сентября эксперимент с «Циклоном-Б» для убийства 600 советских военнопленных и 250 других заключенных, признанных «негодными к работе». После нескольких “экспериментов с удушающими газами” – среди жертв было еще как минимум две группы советских военнопленных, в одной из них было 900 человек – в январе или феврале 1942 года началось массовое уничтожение евреев в газовых камерах. <…> Даже инфраструктура, применяемая в “окончательном решении”, лагерь Биркенау �� ведущая к нему железная дорога, изначально предназначалась для 100 тысяч советских военнопленных. Их должны были выделить Гиммлеру для рабского труда на гигантском промышленном комплексе Аушвица, который планировался как совместное предприятие “И. Г. Фарбен” и СС. 10 тысяч советских пленных, которые должны были построить огромный лагерь Биркенау для 100 тысяч военнопленных, прибыли в Аушвиц в октябре 1941 года. К концу ноября из них были мертвы половина, к февралю 1942 года – примерно 8 тысяч. Только 186 человек были еще живы к 1 мая 1942 года. Тех, кто не умер от голода, запытали до смерти» (Christian Streit, “Wehrmacht, Einsatzgruppen, Soviet POWs and Anti-Bolshevism in the Emergence of the Final Solution”, in Cesarani, ed., The Final Solution, pp. 111–112).

На странице 117 той же книги мы узнаем, что концентрационный лагерь Майданек изначально задумывался как эсэсовский лагерь для военнопленных и при его постройке применялся рабский труд пяти тысяч советских военнопленных. Так же, как и военнопленные в Освенциме, советские мужчины в Майданеке вскоре были убиты.

Истребление евреев, 1933–1945: гендерный аспект

Концентрационные лагеря – не изобретение гитлеровцев, но именно они стали применять концлагеря в беспрецедентных масштабах. В самых первых лагерях под контролем нацистов заключению в первую очередь подвергались политические оппоненты нацизма и евреи.

Гендерцидные практики Холокоста становятся заметными при рассмотрении разных периодов массового уничтожения евреев. Первые несколько лет в нацистские концентрационные лагеря почти всегда отправляли только мужчин. В частности, концлагерь Дахау, построенный в 1933 году, предназначался исключительно для мужчин.

После печально известной Хрустальной ночи 9–10 ноября 1938 года была организована облава по половому признаку, во время которой были арестованы и отправлены в концлагеря примерно 30 тысяч еврейских мужчин (Chalk and Jonassohn, “The History and Sociology of Genocide“, p. 353). Примечательно, что облаву проводили без разделения по возрасту.

«Арестовывали не глядя на возраст. Можно было увидеть десятилетних мальчиков рядом с семидесятилетними и восьмидесятилетними стариками. По пути с железнодорожной станции Веймар [до концлагеря Бухенвальд] всех отставших расстреливали, а оставшихся в живых заставляли тащить окровавленные тела в лагерь. <…> Внутри стояли блокфюреры с железными прутьями, хлыстами и дубинками, и почти все евреи, попавшие в лагерь, получили травмы. То, что происходило там, нелегко описать в нескольких словах. Упомяну лишь, что шестьдесят восемь евреев сошли с ума в первую же ночь. Их забивали насмерть [по одному], как бешеных собак <…> четыре человека одновременно. <…> Солдаты СС окунали головой некоторых пленников в переполненную парашу, пока те не захлебывались» (Eugen Kogon et al., eds., “Nazi Mass Murder: A Documentary History of the Use of Poison Gas” [Yale University Press, 1993], pp. 153, 159).

Однако в итоге многие из переживших облаву евреев остались на свободе, и им было позволено покинуть страну. Почему нацистские власти разрешили это, остается неясным. Ровно год спустя после неудачного покушения на Гитлера произошло еще одно зверство. Еврейских мужчин в Бухенвальде заперли в бараках, и нацисты случайным образом отобрали двадцать одного человека из немецких и австрийских евреев. Эсэсовцы отвели мужчин в карьер и расстреляли их в упор (Kogon, “The Theory and Practice of Hell”, Berkley paperback edition [1980], pp. 176–179).

Период с 1933 по 1941 год описывается как начало Холокоста. За ним последовала еще более интенсивная стадия, продолжавшаяся до самого падения нацистского режима в 1945 году. Во время первой фазы Холокоста нацисты нацеливались в первую очередь на мужчин и мальчиков, то есть преследования евреев носили избирательный характер по половому признаку. С 1941 года стали развиваться стратегии массового истребления касаемо также женщин и девочек, в том числе евреек. В них входило, в частности, создание лагерей смерти только для женщин. Геноцид евреев, проводимый нацистами, подразумевал полное уничтожение, и пол переставал быть первостепенным критерием. Несмотря на это, мужчины чаще принимали на себя основной удар преступной машины Холокоста на каждом из его этапов.

Дэниэл Гольдхаген описывает, как нацистских силовиков приучали убивать людей вне зависимости от пола и возраста, сперва «натаскивая» их отдельно на мужчинах:

«Офицеры айнзацгруппы <…> смогли заставить своих подчиненных свыкнуться со своей новой ролью палачей, совершающих геноцид, через поэтапное ужесточение убийств. Сначала, когда они расстреливали прежде всего еврейских подростков [мужского пола] и взрослых мужчин, они могли проникнуться массовыми убийствами, не сталкиваясь с шоком от убийства женщин, детей и стариков. По словам Альфреда Фильберта, командира айнзацкоманды 9, “приказ [об уничтожении] от Гейдриха вполне четко включал в себя также женщин и детей”. Но на первых порах, несомненно, казнили только еврейских мужчин. Когда вначале преступники совершали массовые убийства относительно небольшого, по нацистскими стандартам, числа людей – нескольких сотен или даже тысячи вместо многих тысяч, – они с меньшей вероятностью осознавали чудовищность кровопролития в дальнейшем. Кроме того, они могли поддерживать уверенность, что казнят только самых опасных евреев, – причина, которой они могли оправдать эту апокалиптическую войну. Как только солдаты привыкали убивать евреев “небольшими” группами и лишь мужского пола, офицерам было легче командовать в более масштабных операциях массового уничтожения» (Daniel Goldhagen, “Hitler’s Willing Executioners”, pp. 149–150).

Кристофер Браунинг в своем исследовании приписанных к айнзацгруппам полицейских батальонов объясняет, как приказы о казнях формулировались сверху так, что по факту носили гендерный характер и характер геноцида.

Один из примеров – приказ, отданный 11 июля 1942 года полицейским батальонам: «Секретно! По распоряжению Высшего руководителя СС и полиции <...> всех обвиненных в грабеже евреев мужского пола от 17 до 45 лет расстрелять по законам военного времени. Расстрел производить вдали от городов, сел и транспортных магистралей» (Christopher Browning, “Ordinary Men: Reserve Police Battalion 101 and the Final Solution in Poland”, pp. 13–14). Несмотря на формулировку, следствия, суда и официального вынесения приговора не производилось – вместо этого всех евреев, подходивших по полу, просто хватали и отвозили на казнь. Очевидно, что никаких грабежей они не совершали.

В последующих приказах нацисты даже не пытались притвориться, что казнят только «мародеров», «политических активистов» и так далее (Jürgen Förster, “The Relations Between Operation Barbarossa as an Ideological War of Extermination and the Final Solution”, in Cesarani, ed., The Final Solution). Единственным основанием для бойни был мужской пол жертв.

Как было сказано выше, ранние стадии Холокоста были нацелены прежде всего на еврейских мужчин и мальчиков. Позднее женщины и девочки тоже стали его целью, однако, как правило, не по признаку пола, а «в общем порядке».

В отчете командованию от 28 июля 1941 года офицер разведки штаба командования рейхсфюрера СС отмечал, что «все задействованные лица сомневаются, возможно ли окончательное решение еврейского вопроса путем многочисленных казней только еврейских мужчин». 15 августа 1941 года айнзацкоманда 3 перестала исключать еврейских женщин и детей из своей программы уничтожения.

Примечательно, что полицейский полк «Центр» этого не сделал, а лишь расширил возрастную группу еврейских мужчин с 17-45 лет до 16-65 лет. В то же время 3-й батальон этого полка казнил 64 еврейки в Минске 1 сентября 1941 года.

Несмотря на отсутствие точных данных, когда именно это случилось, скорее всего, германское руководство приняло второе решение об уничтожении еврейских женщин и детей летом 1941 года. Можно предположить на основании данных о массовых убийствах евреев без различия по полу и возрасту, что решение реализовывалось с лета этого года и далее. В качестве примера можно привести Бабий Яр, урочище в Киеве, где 29-30 сентября 1941 года нацисты расстреляли по меньшей мере 33771 еврея в попытке зачистить все еврейское население Киева (Jürgen Förster, “The Relations Between Operation Barbarossa as an Ideological War of Extermination and the Final Solution”, in Cesarani, ed., The Final Solution. p. 93).

В 1942 году нацисты стали применять новую политику геноцида на Восточном фронте. Теперь они чаще оставляли в живых трудоспособных мужчин и внимательнее нацелились на женщин, детей, стариков и нетрудоспособных мужчин. Их хватали и немедленно уничтожали, тогда как трудоспособных мужчин захватывали, чтобы привлечь к принудительным работам и умертвить позже, когда те будут истощены и сломаны.

Пример массового убийства людей, которых нацисты отнесли к непригодным к труду – резня в небольшом городе Юзефув в оккупированной нацистами Польше 13 июля 1942 года. Тогда полицейский батальон 101 казнил примерно 1500 евреев. Перед казнью батальону был отдан приказ отделить трудоспособных мужчин от всех остальных евреев. Их отправили в трудовой лагерь вместо того, чтобы убить сразу, оставшихся расстреляли на месте.

Другой пример – село Коньсковоля в оккупированной Польше, где было устроено еврейское гетто. Сюда переводили евреев из некоторых других районов, в том числе евреев, депортированных из Словакии. В мае 1942 года часть населения гетто отправили в лагерь смерти Собибор. В октябре 1942 года гетто было ликвидировано: часть его жителей нацисты убили, а трудоспособных мужчин отправили в трудовой лагерь. Примерно 500–1000 мужчин-евреев нацисты отобрали в качестве подневольной рабочей силы. Из них сто человек были убиты по дороге в трудовой лагерь, когда они начали падать из-за истощения. 800–1000 евреев, признанных негодными к рабскому труду, нацисты согнали в лес неподалеку и расстреляли. Большую часть тех евреев составляли женщины, дети и старики. Однако в первую очередь в лес отвели мужчин. Их заставили лечь лицом в землю и расстреляли. После этого гитлеровцы казнили остальных (Christopher Browning, “Ordinary Men”, pp. 2, 116–117).

Выше мы рассмотрели первые две стадии Холокоста. Во время первой из них почти всегда уничтожались только мужчины и мальчики. Затем нацистские палачи начали отходить от этой стратегии и казнили прежде всего тех, кто не попадал в категорию «трудоспособные мужчины». Упомянем и о третьем этапе. В этот период военные действия для нацистов шли настолько плохо, что они больше не могли позволить себе убивать еврейских женщин вместо использования для принудительного труда.

Иоганн Пауль Кремер, нацистский врач в концлагере Освенцим, отмечал, что на этом этапе войны в концлагере проводился первоначальный отбор прибывших узников на пригодность к труду без различий по полу. Но женщин с детьми немедленно отправляли в газовые камеры – так же, как детей и стариков (Eugen Kogon et al., eds., “Nazi Mass Murder: A Documentary History of the Use of Poison Gas” [Yale University Press, 1993], p. 153).

Сохранились данные за январь 1943 года, в которых сотрудники Освенцима оценивали физическую форму евреев из прибывающих групп. 21 января из 2 тысяч евреев были отобраны в качестве рабочей силы 254 мужчины и 164 женщины, что составило 418 человек или 20,9%. 24 января из 2029 евреев были признаны пригодными к работам 228 человек (11,8%): 148 мужчин и 80 женщин. 27 января из 993 евреев для работы были отобраны 284 (22,5%), из них 212 мужчин и 72 женщины (Eugen Kogon et al., eds., Nazi Mass Murder: A Documentary History of the Use of Poison Gas [Yale University Press, 1993], p. 159). Из-за изнурительного рабского труда многие из них теряли силы и здоровье и уничтожались.

Сложно определить сколько-нибудь точное число жертв Холокоста. Традиционные оценки составляют примерно шесть миллионов погибших. Историк Рауль Хильберг пишет: «Погибших евреев насчитывалось более пяти миллионов: около трех миллионов были уничтожены в лагерях смерти и иных лагерях, 1,6 миллиона – в ходе массовых расстрелов и более шестисот тысяч – в гетто» (Raul Hilberg, “Holocaust”, Encarta Encyclopedia).

В книге «Добровольные подручные Гитлера» Дэниэл Гольдхаген отмечает широкий географический охват Холокоста (Daniel Goldhagen, “Hitler´s Willing Executioners”, p. 412). Считается, что нацисты уничтожили 60% евреев, живших в Европе. Много погибших было в Восточной Европе, в том числе три миллиона в Польше, миллион – в Советском Союзе, 550 тысяч – в Венгрии, 275 тысяч – в Румынии, 150 тысяч – в Литве. Это значительно больше числа евреев, убитых в самой Германии (около 135 тысяч человек). В Западной Европе за пределами Германии больше всего евреев было убито в Нидерландах. Там нацисты уничтожили около 100 тысяч евреев, в том числе тех, кто приехал из Германии, спасаясь от бесчеловечного режима Гитлера (United States Holocaust Memorial Museum).

[ru-masculism]

Нарушения прав детей и подростков мужского пола в Рожаве

Пост подготовлен командой CMS.

Контекст

В начале 2014 года северо-восток Сирии контролировался Исламским государством (запрещено в ряде стран, включая РФ) — там находились главный коридор и наиболее известные маршруты снабжения ИГ из Ирака в Сирию. В октябре 2015 года Сирийские демократические силы начали наступление с целью захватить у ИГ стратегически важный город Аль-Хол и прилегающие к нему сельские районы. После битвы за Багуз в 2019 году и сдачи исламистами направления тысячи предполагаемых бойцов ИГ (в том числе иностранных граждан) были задержаны СДС.

Так, с начала 2019 года в плену СДС находились около 10 тысяч человек, подозреваемых в связях с исламистами, размещенных в дюжине импровизированных центров содержания под стражей — в основном переоборудованных школах и больницах. Подозреваемые содержатся под стражей незаконно, в том числе из-за отсутствия необходимой инфраструктуры для судебного преследования в соответствии с международными стандартами надлежащей правовой процедуры. Учрежденные же местными властями суды, признавшие вину тысяч подозреваемых в связях с ИГ, не были признаны международным сообществом, в том числе международными партнерами местной автономной администрации.

20 января 2022 года бойцы ИГ напали на тюрьму Аль-Синаа города Аль-Хасака с целью освободить заключенных — около 4 тысяч мужчин [1], среди которых 750 детей и подростков в возрасте до 18 лет [2]. По данным СДС, некотор��м из заключенных мальчиков было всего 12 лет. В СМИ также сообщалось, что некоторым заключенным мальчикам было около 10 лет [3]. Сражение группировки ИГ с СДС при поддержке последних войсками США и Великобритании закончилось к 30 января. Восстановив контроль, СДС сообщили, что в общей сложности погибло более 500 человек, среди которых были и заключенные [4]. Эти данные поступили еще до того, как нападение на тюрьму удалось отбить, и в них не указывалось, сколько погибших были заключенными — лишь сообщалось общей формулировкой, что среди раненых и убитых были дети и подростки мужского пола [5]. Был нанесен серьезный урон тюрьме, что повлекло ухудшение и без того бесчеловечных условий содержания узников и поставило выживших мужчин в положение на грани гуманитарной катастрофы.

Дети и подростки мужского пола находятся в особенно уязвимом положении из-за предубеждений в отношении их пола. Вместо защиты мальчиков выдвигается множество оправданий избирательного задержания и содержания под стражей детей и подростков мужского пола. Так, они задерживаются и похищаются на основании предположений об их связи с ИГ и другими недружественными группировками или предположений о такой связи их родителей. Некоторых мальчиков объявили связанными с ИГ и бросили в застенки просто «по соображениям безопасности».

При достижении определенного возрастного порога мальчики разлучаются со своими родными и близкими, содержащимися в лагерях, таких как Аль-Хол и Родж, а затем доставляются в отдельные места содержания под стражей.

Все эти практики имеют выраженный гендерный характер. Мальчики не могут рассчитывать даже на ту скудную защиту, которая по идее распространяется на детей вообще. Гендеризированная политика (псевдо)борьбы с терроризмом загнала сотни, если не тысячи детей и подростков мужского пола в замкнутый круг бессрочного заключения и опасности, пронизывающей каждый аспект их повседневной жизни и лишающей их базовых прав человека. Однако вред, причиняемый детям и подросткам мужского пола, в значительной степени игнорируется в дискуссиях по гуманитарным вопросам и правам человека, постоянно сосредоточенных на «особой уязвимости женщин и девочек».

Отдельно стоит сказать и о лицемерной политике Рожавы и СДС. Их ядро составляют курдские формирования, такие как Отряды народной самообороны и Отряды женской самообороны, по сути являющиеся вооруженным крылом курдской партии Демократический союз. В Сирийском Курдистане гордятся трепетным отношением к женскому вопросу и заявляют о борьбе за реальное равноправие, при этом не гнушаясь, к примеру, насильственной мобилизацией мужского населения. Также показательным можно счесть и инцидент, когда иностранных добровольцев подвергли выговору и изгнанию за «ЛГБТ-пропаганду». Как и жесткие нарушения прав детей и подростков мужского пола, все эти случаи говорят по меньшей мере о том, что следует подвергать сомнению абсолютно любые слова политических деятелей Рожавы об их борьбе за равенство.

Гендерно-избирательные задержания, условия содержания под стражей и причиненный ущерб

Практика насильственного разлучения детей и подростков мужского пола с родственниками и опекунами стала повседневной и систематической [6]. Так, силовики часто задерживают в общественных местах, таких как рынки, группы мальчиков, выглядящих старше 11 лет. Зачастую родители узнают об их задержании от третьих лиц. Часто сообщается, что силовики применяют к мальчикам физическое насилие. В некоторых случаях задержания носят точечный характер, например, когда силовики забирают конкретных детей в так называемых центрах для беженцев.

Отсутствует прозрачность в отношении того, куда увозят несовершеннолетних, и их дальнейшей судьбы. Есть видимые признаки того, что детей направляют в систему содержания под стражей или отправляют в «реабилитационные центры», однако никакие официальные источники не смогли сообщить о точном местонахождении и численности этих детей и подростков. По данным Независимой международной комиссии по расследованию событий в Сирии, мальчики помещены под стражу, организованную СДС.

В The Times от 30 сентября 2019 года публиковались видеоматериалы журналиста, посетившего один из следственных изоляторов [7]. На кадрах видны камеры с десятками тесно сбитых мужчин в оранжевых комбинезонах и такой же переполненный ��едицинский блок в центр�� содержания под стражей, где удерживаются мальчики. 17 сентября 2019 года CBS были опубликованы аналогичные материалы [8]. Один из пострадавших, побывавших в следственном изоляторе, показал Human Rights Watch две недавние фотографии, на которых также зафиксированы сильная переполненность камер и заключенные дети мужского пола, делящие камеру со взрослыми мужчинами. По данным Комиссии по расследованию ситуации в Сирии, многих молодых людей удерживали в заточении еще с тех пор, когда они были детьми [9]. Гуманитарный доступ в эти центры содержания под стражей строго ограничен.

Множество мальчиков были насильственно вывезены из лагерей Аль-Хол силами СДС и Асайиш и помещены в центры содержания под стражей в тот момент, когда они приближались к подростковому возрасту. Многие из них в действительности были младше: Комиссия ООН по расследованию ситуации в Сирии в сентябре сообщила, что в числе задержанных присутствуют десятки мальчиков в возрасте от 10 до 12 лет из лагеря Аль-Хол. «Врачи без границ» в своем отчете в ноябре 2022 года назвали эту практику обыденной и систематической [10]. Часть мальчиков находится в местах содержания под стражей, которые региональные власти уклончиво называют «реабилитационными центрами», включая «Houry Center», тюрьму «Alaya» и новый центр под названием «Orkesh».

Политическое руководство Рожавы признало, что практика избирательного задержания мальчиков существует, но отказалось сообщать, сколько в точности и где конкретно их всех удерживают. Власти ограничились заявлением, что около 110 мальчиков содержатся в центре «Houry Center», закрытом здании с внутренним двором, который администрация автономии цинично назвала базой отдыха, и что подростков действительно переводят в военные тюрьмы для взрослых мужчин. В этих тюрьмах также содержатся мальчики, которых СДС разлучили с родителями после их захвата в 2019 году или ранее. Несколько гуманитарных работников лагеря и организаций заявили, что не знают всех мест, куда увозят мальчиков. После попадания в центры содержания под стражей они теряли связь с родными и близкими на месяцы и годы.

Молодой человек из «Houry Center», представившийся Бадером, сказал, что ему 15 лет и он гражданин США и что вооруженные охранники забрали его из Аль-Хола в декабре 2020 года, когда он был на лагерном рынке, — без ведома его семьи. Также Бадер добавил, что похитители месяц держали его без связи с внешним миром в уборной с 18 другими мальчиками и мужчинами, а затем отвезли в «Houry Center»:

«Я пошел за покупками, и они попросту схватили меня в магазине. Нас было четверо детей. Нас отправили в маленькие тюрьмы с двумя комнатами. Меня месяц продержали в общественном туалете. Мы говорили им: “За что? Мы ничего не сделали”. В то время было холодно, и нам не давали ни сумки, ни вещи, ни одежду. Потом нам сказали: “Ребята, если вам больше 12-13 лет, вам нельзя находиться в этом лагере” и привезли сюда».

Четверо опрошенных молодых людей сообщили, что 30 мальчиков и юношей в течение 23 часов в сутки томились в одной переполненной запертой камере с минимальной возможностью просто двигаться, с одним душем и одним туалетом на всех. Заключенные сказали, что им не хватало надлежащей медицинской помощи и свежих продуктов. 

Один 16-летний юноша, беседовавший с Human Rights Watch в центре для несопровождаемых мальчиков в июне, сообщил, что СДС и американские военные, по-видимому, наугад решают, каких мальчиков отправить в тюрьму, а каких отправлять в лагеря и центры.

Ситуация усугубилась во время попытки ИГ освободить тюрьму Аль-Синаа. Журналист Энтони Лойд рассказал, что видел более 450 заключенных мужского пола в больничном блоке одного изолятора, в том числе детей на вид около 12 лет. Многие не получали надлежащего ухода, а некоторые скончались от полученных травм в изоляторе.

«У нескольких заключенных были множественные ампутации, и я видел, как у одного из них из-под окровавленной повязки торчали внутренности. Среди этих узников были дети».

Во время осады двое иностранцев, находившихся в тюрьме, смогли рассказать Human Rights Watch, что многие заключенные мужского пола, в том числе дети, были убиты. Канадский задержанный заявил, что были убиты десятки мальчиков, и описал ребенка, истекавшего кровью у него на руках.

По оценке 17-летнего австралийского юноши, который сказал, что был ранен в результате атаки американских ударных вертолетов, было убито от 15 до 20 мальчиков, включая двоих его друзей:

«Я сидел в своей к��мере, и раздался взрыв. Началась стрельба по нашему тюремному блоку. Мы с друзьями выбежали из здания, и на моих глазах убили двоих из них, им было 14 и 15.

Я продолжал бежать, но получил ранение в голову и руку и потерял много крови. Здесь много убитых и кричащих от боли раненых. Врачей нет, никто не может мне помочь. Я очень напуган. Помогите мне, пожалуйста».

Канадец, а также задержанный, назвавший себя 18-летним гражданином США, сообщили Human Rights Watch, что во время осады у мужчин и мальчиков в тюрьме закончились медикаменты, еда и питьевая вода.

Специальный докладчик ООН по вопросам прав человека и борьбы с терроризмом заявила The Telegraph: «По меньшей мере 100 детей пропали без вести. Они были убиты во время нападения либо перемещены из тюрьмы в места, где их не удалось идентифицировать. Согласно международному праву, мы бы назвали это насильственным исчезновением».

СДС сообщили, что ИГ использовало заключенных мальчиков в качестве живого щита во время этой 10-дневной битвы и что СДС якобы предпринимали шаги для защиты детей во время своих ответных атак на территории тюрьмы. Однако не уточнялось, что это были за шаги.

Известно о ряде официальных центров содержания под стражей, в которых мальчики содержались в невыносимых условиях, включающих недоедание, антисанитарию, отсутствие постельных принадлежностей, неконтролируемую переполненность помещений, отсутствие доступа к солнечному свету, малую доступность уборных и душа. Мальчики, содержащиеся в этих учреждениях, страдают чесоткой и другими кожными заболеваниями. Они также уязвимы к ВИЧ, туберкулезу и воздействию COVID-19. В этих центрах содержатся и мальчики с невылеченными ранениями, ампутированными конечностями и тяжелыми травмами. Международным правом такие условия признаны соответствующими порогу пыток, бесчеловечного и унижающего достоинство обращения, а насильственное отделение детей и подростков мужского пола от их родителей и опекунов — жестокой практикой, несовместимой с правами и достоинством ребенка.

Значительное число мальчиков-подростков содержится в таких же тюрьмах, что и взрослые, по множеству надуманных представителями власти причин. Никто из детей, содержащихся в «реабилитационных лагерях» и иных центрах содержания под стражей, не имел сколько-нибудь достаточных правовых оснований для задержания и заключения. Ни один из мальчиков не был юридически представлен в каком-либо процессе, оценка их защиты или других потребностей не проводилась, ни один иностранный ребенок не может покинуть лагерь до тех пор, пока он не будет репатриирован в страну своего гражданства. Международные и региональные организации не заинтересованы в защите детей и подростков мужского пола, особенно мальчиков сирийского и иракского происхождения, к которым применяются принцип и практика невыдворения. Клеймо, связанное с фактом заключения, несмотря на то, что оно является очевидным произволом со стороны властей, может затруднить возвращение заключенных домой. Также нет никаких правовых и политических оснований для описания любого такого объекта, как «реабилитационное учреждение», и его существование само по себе противоречит правам человека и обязанностям по гуманитарному праву, включительно из-за крайней уязвимости детей и подростков мужского пола в ситуации конфликта.

Оценка с перспективы международных правовых стандартов

Согласно нормам международного права, каждый имеет право на свободу [11] и личную неприкосновенность [12] и никто не может быть подвергнут произвольному аресту, задержанию и лишению свободы, кроме как на таких основаниях и в соответствии с такими процедурами, которые установлены международным правом [13, 14]. Дети, если их лишение свободы действительно законно, не должны подвергаться пыткам или другим жестоким, бесчеловечным или унижающим достоинство видам обращения или наказания; они должны быть отделены от взрослых, если это отвечает их интересам [15].

Бессрочное содержание под стражей, а также отсутствие надлежащей правовой процедуры и проверки законности такого содержания лишает мальчиков доступа к защите в соответствии с международным правом и в значительной степени подвергает их насилию и незащищенности.

Правительства обязаны предпринимать шаги для защиты своих граждан, когда те сталкиваются с серьезными нарушениями прав человека, в том числе приводящие к гибели [16]. У каждого есть право на достаточное питание, воду, одежду, кров, психическое и физическое здоровье и справедливое судебное разбирательство [17], и все дети имеют право на образование [18].

Содержание в бесчеловечных, унижающих достоинство условиях, как в лагерях и тюрьмах Рожавы, строго запрещено международным правом и законами войны [19]. Насильственные исчезновения и отказ властей от предоставления информации о том, что стало с задержанными и где они удерживаются, также строго запрещены [20]. Массовые, систематические насильственные исчезновения являются преступлением против человечества и человечности [21].

Согласно Конвенции о правах ребенка, детей следует задерживать только в качестве исключительной крайней меры, к уголовной ответственности детей следует привлекать только в исключительных обстоятельствах [22]. Администрация Рожавы должна прекратить гендерно-избирательные задержания мальчиков, в том числе на почве подозрений в членстве в ИГ. Дети не пользуются независимостью, разнообразием выбора и так называемой свободой воли, доступными взрослым, и не должны расплачиваться за предполагаемую аффилированность своих родственников с ИГ. С мальчиками, которые действительно были связаны с вооруженными формированиями, следует обращаться в первую очередь как с жертвами, нуждающимися в реабилитационной помощи и реинтеграции в общество, то есть обращаться с ними в первую очередь как с жертвами терроризма в соответствии с Конвенцией о правах ребенка. Даже если мальчики самостоятельно отправились в Сирию с целью присоединиться к ИГ, в большинстве случаев связь детей с террористическими группами была достигнута той или иной формой принуждения, ограничения или обмана. С мальчиками, которые могли совершить насильственные преступления, следует обращаться в соответствии с международными стандартами ювенальной юстиции [23].

Автономная администрация, СДС и Асайиш должны сотрудничать с группами помощи, предоставлять им и независимым наблюдателям беспрепятственный доступ ко всем местам содержания под стражей и обеспечить оперативное лечение незаконно задержанных мальчиков, нуждающихся в медицинской помощи.

Все страны, граждане которых задержаны в Рожаве, должны репатриировать или помочь вернуть домой своих граждан для реабилитации, реинтеграции и, при необходимости, законного суда.

В случае же правомерного задержания кого-либо из мальчиков Минимальные стандартные правила ООН в отношении обращения с заключенными («Правила Манделы») [24] требуют, чтобы все помещения, предназначенные для содержания заключенных, отвечали всем санитарным требованиям с должным учетом климатических условий, в частности требованиям к кубатуре воздуха, минимально необходимой площади, освещению, отоплению и вентиляции, были обеспечены надлежащими ванными и душевыми установками, все санитарно-технические сооружения были подходящими для того, чтобы каждый заключенный мог справлять естественную нужду гигиеничным и приемлемым образом тогда, когда это необходимо, не говоря уже об обеспечении чистой водой, свежей едой и медицинской помощью.

Необходимо признать существование дискриминации мужчин и мальчиков, а также обратить внимание на уязвимость детей и подростков мужского пола и признать их жертвами терроризма, чтобы избежать воспроизведения устаревших предубеждений, которые способствуют дискриминации и приводят к нарушению их базовых прав. Активные действия сейчас особенно важны, учитывая конкретный измеримый вред, который наносится мальчикам в ситуации, когда из-за их пола они подвергаются разделению с семьями, задержанию без судебного разбирательства, заключению и всему последующему ущербу.

Источники

1 — https://rojavainformationcenter.com/2022/01/the-battle-of-heseke-timeline-and-analysis/

2 — https://www.telegraph.co.uk/world-news/2021/12/04/inside-guantanamo-bay-children-syria/

3 — https://www.nytimes.com/2022/01/26/world/middleeast/syria-prison-hostage-boys-isis.html

4 — https://sdf-press.com/en/2022/01/the-sdf-general-command-statement-regarding-the-last-terrorist-attack-on-al-sinaa-prison-by-daesh/

5 — https://www.hrw.org/news/2022/07/17/detained-australian-teenager-dies-northeast-syria

6 — https://www.amnesty.org/en/latest/news/2022/02/syria-fatal-shooting-of-a-child-in-al-hol-camp-must-be-a-call-to-international-action/

7 — https://www.thetimes.co.uk/article/living-hell-for-isis-suspects-trapped-in-legal-limbo-8klj0npg3

8 — https://www.cbsnews.com/pictures/inside-a-syrian-prison-for-isis-suspects/7/

9 — https://www.ohchr.org/en/hr-bodies/hrc/iici-syria/report-coi-syria-september2022

10 — https://www.msf.fr/sites/default/files/2022-11/Between-Two-Fires.pdf

11 — “Liberty of person concerns freedom from confinement of the body, not a general freedom of action. […] Deprivation of liberty involves more severe restriction of motion within a narrower space than mere interference with liberty of movement under article 12.2 [of the ICCPR] […] Deprivation of personal liberty is without free consent.” (Human Rights Committee, General Comment No. 35 “Article 9 (Liberty and security of person)”, CCPR/C/GC/35, 16 December 2014, paras 3, 5, 6)

12 — “Security of person concerns freedom from injury to the body and the mind, or bodily and mental integrity […] The right to personal security also obliges States parties to take appropriate measures in response to death threats against persons in the public sphere, and more generally to protect individuals from foreseeable threats to life or bodily integrity proceeding from any governmental or private actors. […] States parties must respond appropriately to patterns of violence against categories of victims […].” (ibid., paras 3, 9)

13 — https://www.un.org/sites/un2.un.org/files/2021/03/udhr.pdf

14 — https://digitallibrary.un.org/record/551368

15 — https://www.ohchr.org/en/instruments-mechanisms/instruments/international-covenant-civil-and-political-rights

16 — https://www.ohchr.org/en/instruments-mechanisms/instruments/convention-against-torture-and-other-cruel-inhuman-or-degrading

17 — https://www.ohchr.org/en/instruments-mechanisms/instruments/international-covenant-economic-social-and-cultural-rights

18 — https://www.ohchr.org/en/instruments-mechanisms/instruments/convention-rights-child

19 — https://ihl-databases.icrc.org/en/customary-ihl/v1/rule90

20 — https://www.ohchr.org/en/instruments-mechanisms/instruments/international-convention-protection-all-persons-enforced

21 — https://www.ohchr.org/en/instruments-mechanisms/instruments/rome-statute-international-criminal-court

22 — https://www.unodc.org/documents/justice-and-prison-reform/Child-Victims/Handbook_on_Children_Recruited_and_Exploited_by_Terrorist_and_Violent_Extremist_Groups_the_Role_of_the_Justice_System.E.pdf

23 — https://www.ohchr.org/sites/default/files/Documents/ProfessionalInterest/beijingrules.pdf

24 — https://www.penalreform.org/resource/standard-minimum-rules-treatment-prisoners-smr/

[ru-masculism]

Сексистские (и не только) клише

Текст — Александр Мартов, CMS. Иллюстрация — Вера Мартова, CMS.

Общественно опасные клише в кино, аниме и видеоиграх

🚩 «Расходная» часть массовки из нежити, солдат, спасающихся гражданских и так далее состоит только из мужских особей.

🚩 В разнополой «расходной» части массовки мужчины умирают на порядок чаще.

🚩 В разнополой компании героев выживет только женщина.

🚩 В разнополой компании героев первым умрет мужчина.

🚩 Если произведение «инклюзивное», черные и негетеросексуальные мужчины умрут в числе первых.

🚩 В фантастических или фэнтезийных армиях, в которых сражаются и женщины, все равно погибают только мужчины.

🚩 В фантастических или фэнтезийных сеттингах, позволяющих наделить мужчин и женщин как группы действительно равной ценностью, авторы не пользуются такой возможностью.

🚩 В фантастических или фэнтезийных сеттингах в исполнении «инклюзивных» авторов белые все равно составляют подавляющее большинство.

🚩 Жестокие убийства женщин остаются за кадром или показаны с художественными ограничениями, в то время как жестокие убийства мужчин буквально смакуются.

🚩 Принудительное спасение женских жизней ценой мужских не показано как что-то плохое.

🚩 Авторами оправдывается или прощается только та несправедливость и жестокость, что совершает женский персонаж или что совершается по отношению к мужчинам.

🚩 Дикой природе вредят только мужчины.

🚩 Если идейный персонаж борется с преступностью, то только с мужской.

🚩 Если в однопользовательской игре приходится сражаться с женским персонажем, то он окажется одним из сильнейших противников.

🚩 Женский персонаж является сильным просто потому, что он женский.

🚩 Женский персонаж неуязвим, с ним способен справиться только другой женский персонаж.

🚩 Женский персонаж бьет глупого или излишне разговорчивого мужского персонажа с целью заставить его замолчать, и это представлено как комедийный элемент.

🚩 Удары по яйцам представлены как комедийный элемент.

🚩 Страдания и смерти мужских персонажей служат лишь средством раскрытия женского персонажа и далеко вторичны по отношению к его чувствам.

🚩 Наличие партнера женского пола у погибшего персонажа мужского пола — единственное, чем авторы пытаются вызвать сочувствие у потребителя.

🚩 Гетеросексуальные линии не двигают сюжет и не раскрывают персонажей: разнополые отношения и постельные сцены просто вставлены как данность в рамках доминирующей гетеросексуальной «повесточки».

🚩 Гомосексуальные линии в «инклюзивном» произведении являются сугубо фоновыми, вторичными по отношению к гетеросексуальным.

🚩 Гомосексуальные линии вообще не представлены, несмотря на обилие гетеросексуальных.

🚩 Гомосексуальные мужчины и трансфеминные персоны представлены сугубо как комедийные стереотипизированные персонажи.

P. S. Данный перечень штампов, подталкивающих потребителя к более охотному усвоению господствующих предубеждений и отклонению в сторону статус-кво, не является исчерпывающим. Не платите за мужененавистнический, расистский, гомофобный и трансфобный контент — если есть необходимость или желание прикасаться к нему, используйте пиратские копии. 🏴‍☠️

[ru-masculism]

Гендер и мужской суицид

Пост подготовлен командой CMS. Отдельная благодарность команде EQUALITY и Сергею Погосову за участие в вычитке.

Внимание! Данный материал преследует цель обратить внимание общественности на проблему мужских самоубийств и указывает на необходимость их предотвращения в особом порядке и включительно поэтому не может являться или считаться пропагандой суицида.

Согласно определению ВОЗ, принятому в 1986 г., суицид – это действие со смертельным исходом, которое умерший, ожидая для себя смертельного исхода или зная о его вероятности, самостоятельно инициировал и завершил с целью спровоцировать желаемые им изменения (World Health Organization, 1986). Самоубийство является результирующей различных социальных, психологических и патопсихологических воздействий на индивида. Суицидальное поведение может зависеть от пола, сексуальной ориентации, расы, этноса, возраста, психологических особенностей личности, образования, семейного положения, социальной изолированности индивида, урбанизации, экономических условий, государственной политики, включительно гендерной, и других переменных. В данной статье гендер рассматривается в качестве социально конструируемого фактора различия в показателях самоубийств среди мужчин и женщин: во всем мире наблюдается преобладание завершенных суицидов у мужчин по сравнению с женщинами, при том, что по сравнению с женщинами среди мужчин регистрируется непропорционально низкий уровень суицидальных попыток. Это соотношение указывает на значительные гендерные различия в летальности и факторах риска суицидального поведения и называется гендерным парадоксом суицидального поведения. Растущее признание самоубийства как явления, имеющего выраженный гендерный аспект, привело к несколько большему вниманию и изучению гендерного опыта мужчин. До недавнего времени объяснения этой разницы игнорировали гендерный аспект полностью или в значительной степени. Мы утверждаем, что конструирование норм маскулинности и государственная политика – коренная причина того, что мужчины чаще женщин гибнут в результате попыток суицида, а также того, при каких обстоятельствах, какими способами и с какими мотивами мужчины совершают суицид.

Определение гендера и маскулинности

Гендер относится к техническим терминам гуманитарных дисциплин и не всегда последовательно применяется исследователями в различных областях, поэтому сперва необходимо прояснить, что под ним подразумевается, так как интерпретация маскулинности – другого технического термина – напрямую связана с тем, как мы интерпретируем гендер: как структуру, социальную роль, как практики, ограниченные структурными условиями, или же как перформативный акт. Одна традиция, которая остается популярной в психологических науках, рассматривает гендер как особые женские или мужские «личности» или «схемы». Киммел назвал их ролевыми контейнерами (Kimmel, 1986). Такой взгляд на гендер предполагает наличие имманентных «мужских» или «женских» гендерно-стереотипных личностных черт и врожденную потребность или предрасположенность к соответствующим гендерным ролям. Другие концепции гендера основываются в первую очередь на идеях социального конструктивизма и постструктурализма. Теоретики из этих областей рассматривают гендер как процесс микрополитики, отмечая, что он является чем-то, что многократно и непрерывно «производится» – как пишут Уэст и Циммерман: «Doing gender involves a complex set of socially guided perceptual, interactional, and micropolitical activities that cast particular pursuits as expressions of masculine and feminine “natures”») (West, 1987).

Нами, как сторонниками социального конструктивизма и постструктурализма, все модели поведения и познания, которые проявляют мужчины и женщины как представители своего пола, интерпретируются сквозь призму понимания гендера. Способ разыгрывания поведения дает ключ к пониманию того, что именно мужчины и женщины считают приемлемыми мужскими и женск��ми практиками. Таким образом в тех или иных обществах и культурах можно идентифицировать комплексы поведения, которые считаются проявлениями конвенциональной маскулинности и фемининности.

В данной статье мы понимаем гендер следующим образом, в корне не вступая в противоречие с общепринятым пониманием:

Гендер – социально, прежде всего культурно и политически, конструируемая совокупность представлений, предписаний и практик, касающихся поведения, внешности, переживаний, потребностей, характера социального взаимодействия, ассоциированная с полом, с мужчинами или с женщинами.

На основании определения гендера можно дать определение маскулинности:

Маскулинность – социально, включительно культурно и политически, конструируемая совокупность представлений, предписаний и практик, касающихся поведения, внешности, переживаний, потребностей, характера социального взаимодействия, ассоциированная с мужчинами в рамках, заданных обществом гендерной сегрегации (то есть обществом, где существует разделение на мужчин и женщин как на неравных друг другу социальных единиц).

Таким образом гендер действует как социальный сценарий для человека и имеет центральное значение для его самоопределения, самооценки и саморегуляции. Также гендер наделяет одними возможностями и лишает других, возводит барьеры, определяемые совокупностью смыслового наполнения маскулинного и фемининного для мужчин и женщин. По этой причине пол и ассоциированный с ним гендер является важным фактором, определяющим специфику суицидальных рисков и суицидального поведения, их оценки обществом и индивидом.

Глобальные тенденции

Показатели смертности в результате самоубийства

В большинстве стран наблюдается преобладание завершенных мужских суицидов по сравнению с женскими. Так, в период с 2000 по 2019 г. от суицида умерло 15,7 млн человек, из которых 10,6 млн – мужчины. Глобальный стандартизированный по возрасту анализ уровня самоубийств за 2019 г. показал, что смертность от самоубийств у мужчин была примерно в 2,5 раза выше, чем у женщин (12,5/100000 мужчин и 5,4/100000 женщин) (Ilic, 2022). Смертность в результате суицида среди мужчин была самой высокой в регионах Африки (18,0/100000), Европы (17,1/100000), Северной и Южной Америки (14,2/100000). Среди женщин – в Юго-Восточной Азии (8,1/100000). В странах с более высоким уровнем дохода мужчины совершают самоубийства в три раза чаще, чем женщины, а в странах с низким и средним уровнем дохода соотношение мужских и женских суицидов составляет примерно 1,5 к 1, при этом примерно 75–77% всех самоубийств приходится на страны с низким и средним уровнем доходов. Во всем мире на самоубийства приходится около 50% всех насильственных смертей среди мужчин и около 70% среди женщин (Parekh, 2014; World Health Organization, 2021).

Чтобы продемонстрировать неравномерное распределение самоубийств по странам, приведем несколько примеров. Данные представлены в виде показателей на 100000 жителей с разбивкой по полу (сначала мужчины, потом женщины).

Самые низкие показатели, то есть до 4,9, обнаружены (в порядке возрастания показателей) в Антигуа и Барбуде – 0,3 (0,0; 0,6), Барбадосе – 0,3 (0,5; 0,2), Гренаде – 0,6 (0,5; 0,7), Сирии – 2,1 (3,5; 0,8), Филиппинах – 2,5 (3,9; 1,3), Индонезии – 2,6 (4,0; 1,2), Алжире – 2,6 (3,3; 1,9), Армении – 2,7 (4,9; 1,0), Кипре – 3,2 (5,3; 1,1), Египте – 3,4 (4,7; 2,2), Греции – 3,6 (5,9; 1,5), Албании – 3,7 (5,3; 2,2), Италии – 4,3 (6,7; 2,1), Ираке – 4,7 (7,3; 2,4), Судане – 4,8 (6,3; 3,3).

Показатели от 5,0 до 9,9 были зарегистрированы в Объединенных Арабских Эмиратах – 5,2 (6,3; 2,6), Мексике – 5,3 (8,7; 2,2), Испании – 5,3 (7,9; 2,8), Афганистане – 6.0 (6,2; 5,7), Бразилии – 6,4 (10,3; 2,8), Китае – 6,7 (8,6; 4,8), Великобритании – 6,9 (10,4; 3,4), Нигерии – 6,9 (10,1; 3,8), Вьетнаме – 7,2 (10,6; 4,2), Северной Македонии – 7,2 (11,0; 3,5), Бахрейне – 7,2 (9,9; 2,3), Эквадоре – 7,7 (11,9; 3,6), Чили – 8,0 (13,4; 3,0), Аргентине – 8,1 (13,5; 3,3), КНДР – 8,2 (10,6; 6,3), Боснии и Герцеговине – 8,3 (13,5; 3,4), Кыргызстане – 8,3 (13,5; 3,5), Германии – 8,3 (12,8; 3,9), Эфиопии – 9,5 (14,2; 5,2), Чехии – 9,5 (15,4; 3.8), Сингапуре – 9,7 (12,7; 6,4), Швейцарии – 9,8 (14,2; 5,7), Непале – 9,8 (18,6; 2,9), Норвегии – 9,9 (13,4; 6,3)

Показатели от 10,0 до 14,9 зафиксированы в Новой Зеландии – 10,3 (15,4; 5,4), Канаде – 10,3 (15,3; 5,4), Гане – 10,5 (20,0; 1,8), Кении – 11,0 (18,1; 5,3), Хорватии – 11,0 (17,7; 5,1), Исландии – 11,2 (18,7; 3,5), Австралии – 11,3 (17,0; 5,6), Конго – 11,6 (18,3; 6,1), Эстонии – 12,0 (20,2; 4,5), Японии – 12,2 (17,5; 6,9), Швеции – 12,4 (16,9; 7,7), Анголе – 12,6 (21,7; 4,7), Индии – 12,9 (14,7; 11,1), Габоне – 13,1 (23,3; 3,8), Финляндии – 13,4 (20,1; 6,8), Бельгии – 13,9 (29,6; 8,4), Словении – 14,0 (22,7; 5,5), США – 14,5 (22,4; 6,8).

Самые высокие показатели (≥ 15) выявлены в Камеруне – 15,9 (25,2; 7,6), Латвии – 16,1 (29,0; 4,6), Беларуси – 16,5 (30,1; 5,3), Украине – 17,7 (32,7; 4,7), Монголии – 18,0 (31,1; 5,6), Казахстане – 18,1 (30,9; 6,9), Литве – 20,2 (31,6; 6,2), Мозамбике – 23,2 (42,6; 8,9), Республике Корея – 21,2 (29,7; 13,4), РФ – 21,6 (38,2; 7,2), Центральноафриканской Республике – 23,0 (39,6; 9,3), Южной Африке – 23,5 (37,9; 9,8), Зимбабве – 23,6 (37,8; 13,5).

В некоторых странах полученные высокие показатели на 100000 жителей во многом связаны с малой численностью населения, например: Суринам – 25,9 (41,3; 11,8), Микронезия – 29,0 (44,3; 13,2), Кирибати – 30,6 (53,6; 9,5), Эсватини – 40,5 (78,7; 6,4), Гайана – 40,9 (65,0; 17), Лесото – 87,5 (146,9; 34,6).

В следующих странах отмечена тенденция значительного роста смертности от самоубийств только среди мужчин: Багамы, Кипр, Грузия, Гаити, Ирак, Ливан, Мозамбик, Нигер и Сирия. Тенденция значительного роста смертности от самоубийств только среди женщин наблюдается в Австралии, Канаде, Экваториальной Гвинее, Непале, Португалии и Сьерра-Леоне.

У мужчин снижение общего количества смертей от самоубийств можно в первую очередь объяснить его снижением в Европейском регионе (с 153973 суицидов, то есть с доли в 28,4% от общего числа самоубийств среди мужчин в 2000 г. до 108258 суицидов, то есть до доли в 20,7% от общего числа среди мужчин в 2019 г.). У женщин – в Западно-Тихоокеанском регионе (с 112377 суицид��в, то есть с доли в 37,8% от общего числа суицидов среди женщин в 2000 г. до 64932 суицидов, то есть до доли в 27,6% от общего числа среди женщин в 2019 г.).

Наибольшие абсолютные показатели смертности от самоубийств среди мужчин за 2019 г. были у Индии (100413), Китая (72515), США (40686), РФ (29498) (World Health Organization, 2021). Стандартизированная по возрасту статистика показывает, что уровень самоубийств среди мужчин и женщин постепенно снижался последние 20 лет. Если в 2000 г. среди мужчин он составлял 16,7/100000, то в 2010 г. – 14,6/100000, постепенно снижаясь до 13,0, 12,9, и 12,6 в 2015, 2016 и 2019 г. соответственно. Смертность от самоубийств среди женщин в 2000 г. составила 9,2/100000, в 2010 – 7,0/100000, в 2015 и 2016 гг. уровень смертности среди женщин составил 5,9 и 5,7 соответственно, в 2019 показатель также был в районе 5,7/100000. Исходя из полученных данных, можно увидеть, что среди женщин темпы снижения смертности в результате самоубийств выше, чем среди мужчин, таким образом глобальный разрыв в смертности увеличивается от соотношения 1,8 в 2000 г. до 2,5 в 2019 г.

Необходимо учитывать, что существуют страны (Гана, Кения, Малави, Нигерия, Сомали, Южный Судан, Судан, Танзания, Уганда, Багамские острова, Гайана, Сент-Люсия, Папуа – Новая Гвинея, Тонга, Бангладеш, Пакистан, Бруней, Малайзия, Мьянма, Катар), в которых суицид является преступлением и в случае выживания после попытки самоубийства наказывается лишением свободы или штрафом, а также что во многих странах существует практика принудительной госпитализации выживших в психиатрическую больницу. В связи с этим на представленные данные ряда стран нельзя полагаться сколько-нибудь полно.

Различия в способах самоубийства

Последний глобальный обзор способов самоубийства датируется 2008 г. (Ajdacic-Gross, 2008), где авторы различали повешение, утопление, прыжок с высоты, отравление, применение огнестрельного оружия и так далее. Различия в способах самоубийства проявляются между регионами в большей степени, чем между странами.

Африка: южноафриканцы в основном использовали повешение (69% мужчин, 41% женщин); отравление пестицидами и медикаментами было вторым по распространенности способом (35%, и в основном среди женщин). В обзоре Африки к югу от Сахары были получены данные только по 16 из 53 стран, то есть по 60% населения региона. Кроме того, эти данные в основном охватывают только крупные города. Информация о способах самоубийства была доступна лишь по 10 странам. Распространенность была самой высокой для повешения и отравления и значительно различалась между странами (повешение 8–70%; отравление 8–83%). Третьим по распространенности способом было использование огнестрельного оружия (до 32%). Информация о влиянии гендера не предоставлена (Mars, 2014).

Северная и Южная Америка: самоубийства в США чаще совершаются с применением огнестрельного оружия: мужчины – 61%, женщины – 36%; женщины также часто умирают от отравления – 31%. Огнестрельное оружие применялось не так часто в других американских странах, где люди обоих полов чаще совершали самоубийство путем отравления пестицидами (мужчины: от 0,4% в Канаде до 86% в Сальвадоре; женщины: от 1% в Канаде до 95% в Сальвадоре) и повешения (мужчины: от 8% в Сальвадоре до 77% в Чили; женщины: от 5% в Никарагуа до 63% в Чили) (Ajdacic-Gross, 2008).

Азия: в азиатском регионе люди в основном выбирали повешение (23% в Гонконге, 69% в Японии, 92% в Кувейте), за исключением того, что мужчины из Гонконга чаще заканчивали жизнь прыжком с высоты (43%) и неуказанными способами (23%). То же актуально для женщин из Гонконга (48% и 23% соответственно). В других азиатских странах женщины чаще использовали повешение (от 26% в Республике Корея до 60% в Японии) или интоксикацию пестицидами (от 4% в Японии до 43% в Южной Корее). В Азии в целом преобладали повешение и отравление как способы самоубийства (Jordans, 2014), но Республика Корея и регион Юго-Восточной Азии составляют исключения с более высокой распространенностью повешения и прыжков с высоты (Park, 2016).

Европа: европейские мужчины чаще использовали повешение (от 33% в Финляндии до 91% в Польше), за исключением швейцарских мужчин, использовавших огнестрельное оружие (34%), которое они брали домой между этапами принудительной военной службы. Использование огнестрельного оружия при самоубийстве является вторым по распространенности способом самоубийства у мужчин в Финляндии, Норвегии, Франции, Австрии и Хорватии (21–27%), тогда как в Люксембурге, Испании и Мальте мужчины чаще выбирали прыжок с высоты (18–22%). Неуказанные способы преобладали в Исландии, Дании, Великобритании, Нидерландах и Грузии (20–33%). У европейских женщин наиболее распространенными способами были повешение (от 15% в Люксембурге до 83% в Литве), отравление (7–43%), а также прыжок с высоты (Люксембург – 29%, Испания – 37%, Мальта – 57%). Женщины в Молдове и Португалии чаще прибегали к интоксикации пестицидами (18% и 24%).

Австралия и Новая Зеландия: у мужчин преобладало повешение (45% и 48% соответственно), при этом неуказанные способы представляли собой второй по распространенности вариант (в обоих случаях 29%), затем следовало использование огнестрельного оружия (12% и 11%). Женщины чаще выбирали повешение (36% и 43%) и неуказанные способы (25% и 24%), а третью позицию заняли отравления (27% и 20%) (Bachmann, 2018).

Практически по всем странам имеющиеся данные не отражают картину полностью, а недооценка суицидов, включительно их попадание в категорию «повреждений с неопределенными намерениями» и иные категории, не тождественные фактическому опыту, может сказываться на показателях по тому или иному полу. Эта недооценка частично связана и с такими способами суицида, как, например, преднамеренное попадание в автомобильную аварию или передозировка психоактивными веществами, и с безразличным и безответственным отношением государственных служб. ВОЗ предполагает, что общее занижение сведений для обоих полов колеблется от 20% до 100% и коренится в стигматизации самоубийц, господствующих убеждениях (Bertolote, 2002) и государственной политике (из примеров, приведенных в данном материале, к таковой можно отнести уголовное преследование за попытки самоубийства в ряде стран, принудительную военную службу для мужчин в Швейцарии и оружейную политику в США).

Мужская сверхсмертность в результате самоубийства: гендерная перспектива

В современной исследовательской литературе можно встретить попытки объяснить сверхсмертность мужчин от суицида и изучить суицидальное намерение, факторы суицидального риска, причины использования мужчинами более смертоносных способов самоубийства и иные аспекты. Их принято обсуждать в контексте различий между мужчинами и женщинами в импульсивности, склонности к рискованному поведению, выраженности психопатологий, толерантности к боли, доступе к средствам самоубийства и так далее.

Гендерные различия в суицидальном поведении мужчин и женщин, обуславливающие сверхсмертность мужчин в результате самоубийства, чаще всего объясняются посредством следующих интерпретаций.

Гендерные различия в суицидальном намерении

Утверждается, что большее количество попыток самоубийств среди женщин (Bommersbach, 2022; O'Loughlin, 2005; Vijayakumar, 2015) и большая вероятность использования ими менее летальных способов, а при использовании тех же способов меньшая смертность от них по сравнению с мужчинами (Cibis, 2012; Mergl, 2015) может говорить о том, что на самом деле женщины в целом имеют меньшее по сравнению с мужчинами намерение убить себя и будут чаще мужчин использовать суицидальные попытки как сигнал к внешнему вмешательству и поиску помощи. Несмотря на то, что выбор способа самоубийства не является непосредственным выражением степени предполагаемого намерения, между уровнем намерения и летальностью выбранного способа существует положительная корреляция (Harriss, 2005). Исследователи, изучающие суицидальное намерение, демонстрируют различные результаты своих работ. Так, одни утверждают, что повышенный уровень суицидальных попыток у женщин и более сильная связь между суицидальными попытками и летальностью у мужчин свидетельствует о более высокой степени намерения умереть у мужчин, чем у женщин (Aghanwa, 2004; Crane, 2007; Harriss, 2005; Kumar, 2006; Nock, 2006). Другие исследования, посвященные гендерным различиям в намерении, не выявили существенных различий между мужчинами и женщинами (Canetto, 1998; Moscicki, 1994; Strosahl, 1992). Исследование (Denning, 2000), проведенное с помощью шкалы суицидальных намерений Бека (Beck, 1974), не обнаружило гендерных различий в намерении покончить с собой. Другие же, более поздние исследования с использованием той же шкалы, показали, что намерение умереть было сильнее у мужчин, чем у женщин (Nock, 2006; Townsend, 2001). То есть исследования либо не находят статистически значимых различий в намерении, либо указывают на более сильное намерение среди мужчин – и не указывают на более сильное намерение среди женщин.

Несмотря на некоторые методолог��ческие проблемы, такие как малая выборка, отсутствие согласованных и концептуально объединенных рабочих определений намерения самоубийства, а также оценок намерения и мотивов, относительно недавно вышло исследование, пытавшееся заполнить выявленные пробелы. В нем использовались как стандартизированные определения, так и большая база данных по разным странам. Так было выявлено более высокое намерение умереть у мужчин по сравнению с женщинами (Freeman, 2017). Однако все еще остается необходимым изучение причинно-следственной связи между суицидальным намерением и мотивами в рамках маскулинных норм для более полного объяснения гендерного разрыва по суицидам и дополнительные исследования намерения по меньшей мере для установления консенсуса по этой проблеме.

Гендерная социализация как аспект культурного сценария, определяющего выбор способа суицида

Утверждается, что гендер определяет, какими средствами мужчины или женщины с большей вероятностью будут владеть, а также то, насколько они имеют доступ к этим средствам и осведомлены в вопросах применения этих средств. То есть определенные социальные условия и контекстуальные факторы, такие как ранее существовавшие или приобретенные знания о доступных средствах, способствуют переходу к суицидальному поведению с использованием определенных способов самоубийства в случае развития суицидальных мыслей и намерения. Поэтому считается, что социальные сценарии повышают вероятность того, что женщины чаще будут прибегать к таким способам самоубийства, как отравление и утопление, в то время как мужчины будут чаще использовать огнестрельное оружие, поскольку, например, во многих странах для мужчин существует принудительная военная служба и отслужившим проще получить права на гражданское оружие и во всех странах в профессиях, где сотрудники имеют доступ к огнестрельному оружию, преобладают мужчины.

Проведенное в Индии исследование показало, что самосожжение является наиболее распространенным способом самоубийства (50,6%) среди индийских женщин, а отравление было вторым по распространенности (47,1%), тогда как отравление было самым распространенным (82,6%) среди индийских мужчин (Rawat, 2018). Доступ к средствам самоубийства потенциально может объяснить эту разницу: данное исследование было проведено в сельской местности, где женщинам были более доступны легковоспламеняющиеся средства, используемые для приготовления пищи, в то время как мужчины, большинство из которых заняты в сельском хозяйстве, имели доступ к пестицидам и агрохимикатам.

Тот же подход применяется в объяснении разницы между использованием огнестрельного оружия мужчинами и женщинами. Применение огнестрельного оружия является одним из распространенных способов суицида во всем мире. На долю этого способа приходится примерно 8% смертей от самоубийств (The Global Burden of Disease, 2018). Глобальное исследование самоубийств в результате применения огнестрельного оружия показало, что уровень самоубийств с использованием оружия был в шесть раз выше у мужчин, чем у женщин (1,15 и 0,19 на 100000 жителей соответственно), он так же сильно различался по странам: самые высокие показатели были в США (10,13 и 1,66 на 100000 жителей для мужчин и женщин соответственно), а самые низкие показатели (0,05/100000 и меньше) наблюдались в Китае, Японии и Сингапуре (Ilic, 2022). Самоубийства с применением огнестрельного оружия были широко распространены среди мужчин в Хорватии и Сербии после гражданских войн 1990-х (Ajdacic-Gross, 2008; Ilic, 2016). Также, например, проведенное в Колумбии исследование объясняет более частое использование огнестрельного оружия для самоубийства среди мужчин относительно женщин тем, что мужчины чаще были охранниками или солдатами, по этой причине у них был больший доступ к оружию (Rueda-Jaimes, 2011). Хотя невозможно абсолютно точно установить гендерные различия во владении огнестрельным оружием, в целом женщины действительно владеют им реже, чем мужчины, что можно увидеть даже на примере США (Parker, 2017). В странах, где владение огнестрельным оружием является для гражданских лиц законным, мужчины будут приобретать его чаще женщин. В странах, где владение огнестрельным оружием ограничено для гражданских лиц, соотношение самоубийств может быть не только таким же большим (в США на 2019 г. соотношение 3,3:1), но часто даже выше, составляя, например, в РФ и в Украине 5,3:1 и 7,0:1 соответственно (World Health Organization, 2021).

Статистика показывает, что, например, в Европе повешение является основным способом самоубийства и у мужчин (54,3%), и у женщин (35,6%). У мужчин на втором и третьем месте по частоте использования огнестрельное оружие (9,7%) и отравление наркотиками (8,6%), а у женщин – отравление наркотиками (24,7%) и прыжки с высоты (14,5%) (Värnik, 2008). Как видно из статистики, суммарно наиболее распространенные способы можно определить как неспециализированные, поскольку они не предполагают «гендерного сценария доступа» или специальных навыков, полученных в результате гендерной социализации. Из этого следует, что данная интерпретация может претендовать на объяснение выбора лишь условно «специализированных» способов, доступ к которым действительно связан с гендерной социализацией, в то время как такие способы, как повешение или прыжок с высоты, не являются «специализированными» и не вписываются в данный фрейм.

Нормы фемининности как фактор выбора ненасильственных способов суицида

Данное объяснение интерпретирует сверхсмертность мужчин негативно – через изучение женского опыта суицидального поведения. Считается, что наблюдаемые различия в использовании способов самоубийства мужчинами и женщинами связаны с вниманием женщин к своему облику после самоубийства насильственными способами, уродующими лицо или тело. Одни предполагают, что женщины предпочитают избегать способов, которые уродуют лицо или тело из-за феномена «beautiful corpse», связанного с социальным акцентом на женской внешности (Schmeling, 2001). Другие же считают, что женщины сильнее мужчин озабочены чувствами людей, вследствие чего они с меньшей вероятностью выберут способы самоубийства, которые изуродуют их лицо или тело (Kaplan, 1989).

Согласно этой точке зрения, женщины чаще прибегают к ненасильственным способам, например, к различным способам интоксикации или же значительно реже стреляют себе в голову при использовании огнестрельного оружия (Stack, 2009). Однако, как показывают другие исследования, подобное объяснение не является универсальным. Так, например, в Индии сообщалось о высокой доле самосожжения как способа самоубийства среди женщин (Ramesh, 2022), в Испании и Мальте около половины случаев самоубийств среди женщин относились к прыжкам с высоты (Bachmann, 2018), для женщин в возрасте 15–24 лет в Южной Корее и Тайване прыжок с высоты также был наиболее часто используемым способом самоубийства (Chen, 2009). В США использование огнестрельного оружия является распространенным способом самоубийства и среди женщин (Stone, 2021). Системное использование женщинами насильственных способов суицида серьезно ослабляет объяснительный потенциал этой интерпретации в качестве универсальной, поэтому она может описывать лишь некоторую долю статистических расхождений.

Нормы маскулинности как условие стигматизации мужчин, подталкивающее к насильственным способам самоубийства

Утверждается, что нормы маскулинности повышают вероятность самоубийства среди мужчин в связи с большей социальной стигматизацией и ее интернализацией у мужчин в случае выживания после неудачной суицидальной попытки или в связи с полоролевым конфликтом на фоне депрессии, которая является одним из основных факторов суицидального риска. Для начала следует отметить, что стигматизация психических заболеваний и стигматизация суицида на общественном и индивидуальном уровне действительно может повышать риск самоубийства среди людей с опытом суицидального поведения (Oexle, 2019). В данной перспективе неудачная суицидальная попытка и депрессия нарушают предписанные мужчинам социальные нормы, связанные с эмоциональным стоицизмом, силой, контролем и нацеленностью на действия и их результат. Осуждение и остракизм за нарушение социальных норм является обычным стигматизирующим опытом. В большинстве культур существует социальная стигма суицидального поведения, и мужчины могут сильнее стремиться к завершенному самоубийству из-за само- и социальной стигмы, чтобы избежать «клейма» и связанного с ним чувства стыда (White, 1988). Это согласуется с идеей, что мужчины испытывают большее социальное давление, чем женщины, поддерживая стереотипы о том, что они должны быть жесткими, стойкими и более сильными (Golombok, 1994). В этом контексте дается объяснение (Möller-Leimkühler, 2003), что завершенный суицид среди мужчин может одновременно являться последней демонстрацией их соответствия нормам маскулинности и попыткой избежать негативных коннотаций выживания после неудачной попытки самоубийства.

На данный момент нет достаточного количества исследований, изучающих различия в социальной стигматизации незавершенного суицида мужчин и женщин, поэтому консенсуса вокруг этой проблемы нет. В пользу редких работ, изучающих данный вопрос, косвенным образом могут говорить результаты исследований об одобрении и подкреплении у мальчиков травмирующего их поведения (Courtenay, 2000). В случае с депрессией респонденты-мужчины чаще женщин указывают на эмоциональные затруднения перед обращением за помощью в связи с депрессией (Oliffe, 2016). Желание мужчин скрыть свои проблемы, в том числе с психическим здоровьем, связано со страхом перед социальными нормами, принуждающими мужчин казаться сильными, стойкими и бесстрашными (Cleary, 2012; Coen, 2013; Johnson, 2012). Также доказано, что социальная стигматизация отрицательно коррелирует с обращениями за помощью (Nam, 2013). Стигму и нормы маскулинности рассматривают как факторы, формирующие у мужчин депрессию «по мужскому типу», так называемую мужскую замаскированную депрессию, которая может не выявляться в случае включения в диагностическую практику только интернализированных симптомов (Brownhill, 2005). Косвенная поддержка идеи замаскированной депрессии исходит из данных, свидетельствующих о том, что существует большая стигматизация депрессии у мужчин. Так, было обнаружено, что мужчины набирают более высокие баллы по шкале депрессии Бека (BDI), когда депрессия была названа степенью ежедневных трудностей, а не депрессией, при этом данного эффекта не наблюдалось среди женщин (Page, 1993). При этом считается, что гендерная социализация мужчин связана с развитием экстернализированного поведения, проявляющегося в агрессии, насилии, злоупотреблении психоактивными веществами и самоубийстве (Addis, 2008; Brownhill, 2005; Cole, 2003; Eisenberg, 2001) и характерного при так называемой мужской замаскированной депрессии. Другие исследования показывают, что гендерные различия с точки зрения распространенности депрессии сходятся при включении экстернализированных симптомов в диагностическую практику. (Martin, 2013; Zülke, 2018).

Результаты этих исследований не только ставят под сомнение представление о гендерно-нейтральном проявлении депрессии, но и устанавливают связь между высоким уровнем мужских самоубийств, опосредованно формируемым депрессией, со стигмой. Если исходить из этих данных, самоубийство является более вероятным исходом для мужчин из-за замаскированного характера протекания депрессии, поскольку они не получают соответствующей медицинской помощи или получают ее на поздних этапах развития депрессии. Существующие меры диагностики депрессии требуют наличия прототипических симптомов, предположительно не при маскированных формах депрессии. В настоящее время нет способа задокументировать наличие депрессии, если проявления прототипических симптомов отсутствуют или замаскированы (Addis, 2008).

Характер суицидального поведения как демонстрация маскулинности

Утверждается, что различные способы самоубийства помогают на символическом уровне определить себя как женщину или мужчину (Canetto, 1997) и «structure any suicidal act in such а way as to reduce the likelihood of surviving it» (Stillion, 1995, р. 72). Таким образом речь идет о социокультурной приемлемости – степени, в которой выбор способа человеком определяется и ограничивается нормами, традициями и моральными установками его культуры. Использование насильственных способов и сам суицид могут казаться культурно более предпочтительными, чем болезнь, недееспособность или иные признаки «слабости», несовместимые с нормами маскулинности и воспринимаемые как нечто постыдное. Таким образом завершенный суицид, особенно при помощи насильственных способов, может являться культурно одобряемой моделью поведения и одобряемым результатом для мужчин. Если рассматривать завершенный суицид как «мужское поведение», то сама попытка суицида не соответствует мужской роли, поэтому, вероятно, мужчины будут чаще прибегать к насильственным способам самоубийства, поскольку они согласуются с доминирующими нормами маскулинности, предписывающими решимость и силу. В то же время попытка самоубийства без явного намерения умереть может расцениваться как «женское поведение», которое с большей вероятностью будет выбираться женщинами.

Многие мужчины, имевшие суицидальные мысли или пытавшиеся покончить с собой, рассматривали самоубийство как средство восстановления контроля или способ демонстрации или восстановления своей мужественности (Emslie, 2006). В то же время восприятие женщинами, находящимися в бедственном положении, использования ненасильственных способов как «женского» стиля суицидального поведения может способствовать выбору именно таких способов. В результате формируются определенные особенности в распределении способов суицида в разных странах в виде глобального эффекта. Однако это объяснение трудно подкрепить рядом новейших исследований, поэтому основной целью в рамках этой объяснительной модели должно стать изучение гендерного аспекта социальной стигмы незавершенного суицида и ее влияния на суицидальное поведение мужчин и женщин, а также на общественное (не)одобрение использования различных способов для мужчин и женщин.

Гендерные различия в факторе риска повторных суицидальных попыток

Существует множество факторов суицидального риска, которые различаются в зависимости от гендера и могут быть связаны со способом самоубийства. Употребление алкоголя и психоактивных веществ, семейное положение, депрессия, образование и предыдущие попытки самоубийства являются особенно заметными факторами суицидального риска и могут иметь различное влияние на риск самоубийства у мужчин (Richardson, 2021). Данное объяснение строится на учете предыдущих попыток суицида, являющихся одним из основных предикторов новых суицидальных попыток.

Во-первых, исследования тех, кто пытался совершить самоубийство и остался в живых, будь то неудачная попытка или прерывание суицидального акта, обнаружили, что эти люди подвержены гораздо более высокому риску повторной попытки самоубийства (Barber, 1998; Rich, 1988; Steer, 1988). Во-вторых, исследования попыток самоубийства показали, что те, кто уже пытался покончить жизнь самоубийством, могут быть склонны использовать способы с большей летальностью в последующих попытках. Одно исследование показало, что это зависит от пола, поскольку мужчины, имевшие суицидальные попытки в анамнезе, склонны использовать более летальные средства в последующих попытках, чем женщины (Skogman, 2004). При этом есть работы, указывающие на то, что последующие попытки самоубийства связаны с уровнем суицидального намерения (Nimeus, 2002; Pallis, 1976). В другом исследовании также было показано, что мужчины, использовавшие ненасильственные способы для суицидальных попыток, чаще женщин переходили к насильственным способам при следующей попытке, а среди женщин, напротив, было показано бимодальное распределение, где большинство женщин либо умерло в результате первого насильственного суицидального акта, либо использовало только ненасильственные способы для нелетальных и летальных суицидальных актов (Bradvik, 2007). Данное объяснение может помочь прояснить статистические различия в выборе способа и то, почему попыток самоубийства среди мужчин регистрируется меньше, чем среди женщин, а завершенных суицидов больше среди мужчин. Однако эти исследования не проясняют мотивы выбора более летальных средств самоубийства среди мужчин по сравнению с женщинами, а также не объясняют статистический разрыв, возникающий на этапах последующих попыток, с точки зрения мотивов и их связи с гендерными нормами.

Гендерные различия в склонности к импульсивному поведению

Утверждается, что разрыв в смертности от суицида между мужчинами и женщинами можно объяснить большей склонностью мужчин к импульсивному поведению. В общей сложности самоубийство является импульсивным примерно в 24% случаев (Simon, 2002). Импульсивность оказывается одним из факторов суицидального риска (Maser, 2002) и влияет на то, как происходит суицидальный акт (Pompili, 2009). Исходя из этого, импульсивность связана с более высоким риском самоубийства.

Исследование показывает, что импульсивно-агрессивные личностные черты являются частью каскада развития, увеличивающего риск самоубийства (Turecki, 2005). Мужчины, как правило, более импульсивны, чем женщины (Cross, 2011), а значит мы имеем данные о большей импульсивности мужчин как фрагмент в мозаике объяснения, почему уровень самоубийств выше среди мужчин. Однако существуют исследования, противоречащие этой интерпретации. Во-первых, хотя и считается, что мужчины более импульсивны, но после такого стрессового события, как, например, разрыв отношений женщины совершали импульсивные суицидальные попытки чаще (Weyrauch, 2001). Во-в��орых, существуют исследования, оспаривающие прямую причинно-следственную связь между импульсивностью и суицидальным поведением. Дир утверждает, что импульсивность положительно коррелировала с депрессией и суицидальными мыслями, но, когда развитие депрессии сдерживалось, положительная корреляция не была значимой (Dear, 2000). Это говорит о том, что суицидальные мысли и следующее за ними суицидальное поведение опосредуются депрессией, а не являются прямым следствием импульсивности. Кроме того, импульсивные попытки суицида с меньшей вероятностью окажутся смертельными, чем спланированные попытки самоубийства у неимпульсивных людей (Pompili, 2009).

Относительно небольшое количество импульсивных суицидальных попыток и невысокая вероятность летального исхода при импульсивном самоубийстве вряд ли могут сколько-нибудь полно объяснить гендерный разрыв в самоубийствах, поэтому, если расхождения в показателях самоубийств объясняются преимущественно или же исключительно большей относительно женщин импульсивностью мужчин, то из этого должно логически следовать, что смертность в результате суицидальных попыток у мужчин должна быть ниже, чем у женщин. Что расходится с реальным положением дел.

Нормы маскулинности как фактор развития приобретенной способности к суициду

Существует объяснение мужской сверхсмертности в результате суицида в рамках межличностной теории самоубийства (Joiner, 2005). Эта теория вводит понятие приобретенной способности к самоубийству, которое относится к привыканию человека к боли, страху и смерти в результате многократного воздействия болезненных и провокативных жизненных событий (таких, как виктимизация от физического насилия и несуицидальное самоповреждение). Считается, что такое привыкание позволяет человеку со временем привыкнуть к идее смерти и развить определенную терпимость к физической боли, необходимую при суицидальном поведении. То есть необходимость понятия приобретенной способности объясняется тем, что одних суицидальных мыслей, суицидальных факторов риска и намерения недостаточно для перехода индивида к суицидальному поведению. Этот переход осуществляется за счет приобретенной способности к самоубийству. Несколько исследований продемонстрировали, что приобретенные способности отличают идеаторов от тех, кто прибегает к попытке, что дополнительно подтверждает роль приобретенной способности в суицидальном поведении (Smith, 2010; Van Orden, 2008). И, наконец, практические возможности относятся к знанию человеком смертоносных средств, доступу к ним и свободному обращению с ними, которые могут быть использованы при попытке самоубийства (Klonsky, 2015).

С перспективы межличностной теории самоубийства гендерные различия в суицидальном поведении можно объяснить различиями в приобретенных способностях, напрямую связанных с опытом жизни в рамках определенного гендера. Низкая и высокая приобретенная способность к самоубийству у женщин и мужчин во многих случаях потенциально позволяет объяснить выбор низко- и высоколетальных способов при наличии суицидального намерения, переходящего в суицидальное поведение. В соответствии с представлением о том, что гендерные различия в приобретенных способностях могут объяснить гендерные различия суицидального поведения, исследования показывают, что в целом мужчины демонстрируют более высокую толерантность к боли и могут меньше бояться самоубийства (Alabas, 2012; Anestis, 2011; Van Orden, 2008; Witte, 2012), подвержены более высокому уровню причиняющих боль и провокативных жизненных событий (Granato, 2015), а также сообщают о более высоких уровнях приобретенной способности к самоубийству (Anestis, 2011; Van Orden, 2008; Witte, 2012). Другие авторы обнаружили, что влияние мужского пола на толерантность к боли опосредовалось через эмоциональный стоицизм, а влияние на бесстрашие перед смертью опосредовалось через поиск ощущений (Witte, 2012). При этом существующие исследования показали, что различные нормы маскулинности связаны с агрессивным и насильственным поведением (Baugher, 2015; Cohn, 2006; Parrott, 2003; Reidy, 2015), а также употреблением психоактивных веществ (Courtenay, 2000; Kulis, 2002), что также было связано с повышенной приобретенной способностью к самоубийству и суицидальному поведению (Bryan, 2010; Liu, 2014; Van Orden, 2008). Эти результаты могут подтверждать связь между мужским гендером и приобретенными способностями к самоубийству. Однако вероятно, что решающее значение имеет не столько переносимость боли, сколько страх перед болью и психологические способы преодоления болевого синдрома, а также следование социально одобряемым для мужчин моделям поведения, связанным с решительностью, эмоциональным стоицизмом, бесстрашием, нацеленностью на результат и способностью к контролю.

Вывод

Различия между мужчинами и женщинами касательно завершенных суицидов, суицидальных попыток, суицидальных мыслей и намерений зависят от социального контекста – комплекса разнообразных экономических, политических и культурных факторов. Эмпирические данные и анализ мировой статистики свидетельствуют, что мужчины и женщины в целом действительно имеют определенные предпочтения в выборе способов самоубийства. Однако, если рассматривать вопрос с перспективы суицидального поведения, включая в это понятие мысли, замыслы, намерения, способы, попытки и собственно суицид, то в некоторых аспектах гендерные различия не тяготеют к поляризации и являются малозаметными.

Гендерные различия в факторах суицидального риска и суицидального поведения встроены в различные интерпретативные схемы, но, как видно из приведенных контраргументов, они не являются беспроблемными и исчерпывающими, а из-за неконсистентности и несогласованности имеющихся данных, узкоспециализированного подхода многих исследований, охватывающих лишь отдельные аспекты суицидального поведения и факторов риска, складывается неполная, мозаичная картина. Кроме того, малое количество качественных исследований, построенных на непосредственной работе с выжившими суицидентами-мужчинами почти полностью исключает возможность получения высокоуровневых фактов, которые нельзя получить лишь с помощью, например, результатов судмедэкспертизы, а полное отсутствие систематического изучения социальной среды, формирующей отношение членов общества к мужскому суициду, представляет собой огромный пояснительный пробел.

Усвоенные нормы маскулинности обуславливают не только поведение мужчин-суицидентов, но и функционирование социальных институтов и отдельно взятых людей, в том числе специалистов, родных и близких, что также может определять гендерный сценарий реакции мужчин на стресс и специфику суицидального поведения. Также, учитывая, что большинство суицидентов страдает от психических расстройств, требуется особое внимание к изучению гендерных различий в проявлениях этих расстройств и включение полученных данных в анализ причин и проявлений суицидального поведения мужчин. Можно констатировать, что проблема изучения гендерных различий суицидального поведения далека от разрешения: многочисленные сложности в оценках, интерпретировании и категоризации ��атрудняют получение глобальной, внутренне непротиворечивой объективной картины.

Все еще остается неизученным влияние принудительного военного учета мужского населения, срочной службы, военных конфликтов и связанных с ними нарушений прав человека в отношении мужчин, а также полицейского насилия, государственного насаждения консервативных ценностей, перекладывания на мужчин наиболее тяжелых и опасных работ и отсутствия политики в защиту мужчин на ментальное здоровье мужчин и мужские суициды, однако очевидно, что оно имеет место. В ряде областей исследователи, если они действительно желают установить истину и предотвратить страдания множества людей, обязаны рассматривать мужчин как группу, подверженную системному угнетению по признаку пола, а государства – недружественными угнетенным группам организациями, по своей криминальной природе неспособными существовать без опоры на полицейское принуждение и неэтичные манипуляции общественным сознанием.

Но, несмотря на то, что сколько-нибудь полное понимание вопроса наукой при ее нынешнем инструментарии является недостижимым, причины, по которым уровень самоубийств среди мужчин выше, все же постепенно проясняются в отдельных чертах. Появление стандартизированных количественных исследований с большой выборкой, разработка и применение гендерно-чувствительных шкал измерения суицидального намерения и диагностики психопатологий, а также устранение методологических проблем исследований позволяют более достоверно выявлять гендерные различия в факторах риска, суицидального намерения, выбора способов самоубийства, доступность которых и осведомленность в их использовании может определяться гендерной социализацией, в совокупности с прямым указанием суицидентов на влияние социально индуцированных норм на суицидальную историю мужчин не оставляет места для профанации вульгарного бихевиоризма и позволяет делать выводы о том, что нормы маскулинности и государственная политика действительно определяют сверхсмертность мужчин в результате самоубийств. Весьма вероятно, что предложенные и рассмотренные интерпретации не взаимоисключают друг друга, а являются комплементарными, работая индивидуально на микроуровне в различных комбинациях, но создавая амбивалентные глобальные эффекты с общей тенденцией мужской сверхсмертности.

В конечном счете, подобные исследования необходимы не только в качестве основы для признания мужчин в качестве группы особого риска, развития стратегий предупреждения суицидов, а также оказания помощи мужчинам, но и в качестве веского повода для дискуссии о необходимости и поиске путей преодоления и общества гендерной сегрегации, и государства как форм социального бытия.

Литература

Addis, M. E. (2008). Gender and depression in men. Clinical Psychology: Science and Practice, 15(3), 153–168.

Aghanwa, H. (2004). The determinants of attempted suicide in a general hospital setting in Fiji Islands: A gender-specific study. Gen Hosp Psychiat, 2004, 1, 63–9.

Ajdacic-Gross, V., Weiss, M. G., Ring, M., Hepp, U., Bopp, M., Gutzwiller, F., et al. (2008). Methods of suicide: International suicide patterns derived from the WHO mortality database. Bull World Health Organ 2008, 86, 726–732.

Alabas, O. A., Tashani, O. A., Tabasam, G., & Johnson, M. I. (2012). Gender role affects experimental pain responses: A systematic review with meta‐analysis. European Journal of Pain, 16, 1211–1223.

Anestis, M. D., Bender, T. W., Selby, E. A., Ribeiro, J. D., & Joiner, T. E. (2011). Sex and emotion in the acquired capability for suicide. Archives of Suicide Research, 15, 172–182.

Bachmann, S. (2018). Epidemiology of Suicide and the Psychiatric Perspective. Int J Environ Res Public Health, 2018 Jul 6, 15(7), 1425.

Barber, M. E., Marzuk, P. M., Leon, A. C., & Portera, L. (1998). Aborted suicide attempts: A new classification of suicidal behavior. Am J Psychiatry, 155, 385–389.

Baugher, A. R., & Gazmararian, J. A. (2015). Masculine gender role stress and violence: A literature review and future directions. Aggression and Violent Behavior, 24, 107–112.

Beck, A. T., Schuyler, D., & Herman, I. (1974). Development of suicidal intent scales. In Beck, A. T., Resnick, H. L. P., & Letteri, D. J. (Eds.) The prediction of suicide. Charles Press, Bowie, 45–46.

Bertolote, J. M., & Fleischmann, A. (2002). Suicide and psychiatric diagnosis: A worldwide perspective. World Psychiatry 2002, 1, 181–185.

Bommersbach, T. J., Rosenheck, R. A., Petrakis, I. L., & Rhee, T. G. (2022). Why are women more likely to attempt suicide than men? Analysis of lifetime suicide attempts among US adults in a nationally representative sample. J Affect Disord, 2022 Aug 15, 311, 157–164.

Bradvik, L. (2007). Violent and nonviolent methods of suicide: Different patterns may be found in men and women with severe depression. Archives of Suicide Research, 11(3), 255–264.

Brownhill, S., Wilhelm, K., Barclay, L., & Schmied, V. (2005). “Big build”: Hidden depression in men. Australian and New Zealand Journal of Psychiatry, 39(10), 921–931.

Bryan, C. J., Cukrowicz, K. C., West, C. L., & Morrow, C. E. (2010). Combat experience and the acquired capability for suicide. Journal of Clinical Psychology, 66, 1044–1056.

Canetto, S. S. (1997). Meanings of gender and suicidal behavior during adolescence. Suicide and Life Threatening Behavior, 27, 339–351.

Canetto, S. S., & Sakinofsky I. (1998). The gender paradox in suicide. Suicide and Life-Threatening Behavior, 1998, 28, 1–23.

Chen, Y. Y., Park, N. S., & Lu, T. H. (2009). Suicide methods used by women in Korea, Sweden, Taiwan and the United States. J Formos Med Assoc, 2009 Jun, 108(6), 452–459.

Cibis, A., Mergl, R., Bramesfeld, A., Althaus, D., Niklewski, G., Schmidtke, A., et al. (2012). Preference of lethal methods is not the only cause for higher suicide rates in males. J Affect Disord 2012, 136, 9–16.

Cleary, A. (2012). Suicidal action, emotional expression, and the performance of masculinities. Social Science & Medicine, 74(4), 498–505.

Coen, S. E., Oliffe, J. L., Johnson, J. L., & Kelly, M. T. (2013). Looking for Mr. PG: Masculinities and men’s depression in a northern resource-based Canadian community. Health & Place, 21, 94–101.

Cohn, A., & Zeichner, A. (2006). Effects of masculine identity and gender role stress on aggression in men. Psychology of Men & Masculinity, 7, 179–190.

Cole, P. M., Teti, L. O., & Zahn–Waxler, C. (2003). Mutual emotion regulation and the stability of conduct problems between preschool and early school age. Development and Psychopathology, 15(1), 1–18.

Courtenay, W. H. (2000). Behavioral factors associated with disease, injury, and death among men: Evidence and implications for prevention. The Journal of Men’s Studies, 9, 81–142.

Crane, C., Williams, J. M. G., Hawton, K., Arensmen, E., Hjelmeland, H., et al. (2007). The association between life events and suicide intent in self poisoners with and without a history of deliberate self-harm: A preliminary study. Suicide and Life-Threatening Behavior, 37, 367–378.

Cross, C., Copping, L., & Campbell, A. (2011). Sex differences in impulsivity: A meta-analysis. Psychological Bulletin, 137(1), 97–130.

Dear, G. E. (2000). Functional and dysfunctional impulsivity, depression, and suicidal ideation in a prison population. The Journal of Psychology: Interdisciplinary and Applied, 134(1), 77–80.

Denning, D. C., Conwell, Y., King, D., & Cox, C. (2000). Method choice, intent and gender in completed suicide. Suicide and Life Threatening Behavior, 30, 282–288.

Eisenberg, N., Cumberland, A., Spinrad, T. L., Fabes, R. A., Shepard, S. A., Reiser, M. Murphy, B. C., Losoya, S. H., & Guthrie, I. K. (2001). The relations of regulation and emotionality to children's externalizing and internalizing problem behavior. Child Development, 72(4), 1112–1134.

Emslie, C., Ridge, D., Ziebland, S., & Hunt, K. (2006). Men's accounts of depression: Reconstructing or resisting hegemonic masculinity? Social Science & Medicine, 62(9), 2246–2257.

Freeman, A., Mergl, R., Kohls, E., Székely, A., Gusmao, R., Arensman, E., Koburger, N., Hegerl, U., & Rummel-Kluge, C. (2017). A cross-national study on gender differences in suicide intent. BMC Psychiatry, 17, 234.

Golombok, S., & Fivush, R. (1994). Gender development. Cambridge, MA: Cambridge University Press.

Granato, S. L., Smith, P. N., & Selwyn, C. N. (2015). Acquired capability and masculine gender norm adherence: Potential pathways to higher rates of male suicide. Psychology of Men & Masculinity, 16, 246–253.

Harriss, L., Hawton, K., & Zahl, D. (2005). Value of measuring suicide intent in the assessment of people attending hospital following self-poisoning or self-injury. Br J Psychiatry, 2005, 186, 60–66.

Haw, C., Hawton, K., Houston, K., & Townsend, E. (2003). Correlates of relative lethality and suicidal intent among deliberate self-harm patients. Suicide Life Threat Behav, 33, 353–364.

Ilic, M., & Ilic, I. (2016). Suicide in Serbia. J Affect Disord, 2016 Mar 15, 193, 187–193.

Ilic, M., & Ilic, I. (2022). Worldwide suicide mortality trends (2000-2019): A joinpoint regression analysis. World J Psychiatry 2022, 12(8), 1044–1060.

Ilic, I., Zivanovic Macuzic, I., Kocic, S., & Ilic, M. (2022). Worldwide suicide mortality trends by firearm (1990–2019): A joinpoint regression analysis. PLoS One, 2022 May 25, 17(5).

Johnson, J. L., Oliffe, J. L., Kelly, M. T., Galdas, P., & Ogrodniczuk, J. S. (2012). Men’s discourses of helpseeking in the context of depression. Sociology of Health & Illness, 34(3), 345–361.

Joiner, T. (2005). Why people die by suicide. Harvard University Press.

Jordans, M. J., Kaufman, A., Brenman, N. F., Adhikari, R. P., Luitel, N. P., Tol, W. A., & Komproe, I. (2014). Suicide in South Asia: A scoping review. BMC Psychiatry 2014, 14, 358.

Kaplan, A. G., & Klein, R. B. (1989). Women and suicide. In Jacobs D., Brown H. N. (Eds.) Suicide: understanding and responding: Harvard Medical School perspectives. International Universities Press, Madison, 257–282.

Kimmel, M. S. (1986). Introduction: Toward Men’s Studies. American Behavioral Scientist, 29(5), 517–529.

Klonsky, E. D., & May, A. M. (2015). The three-step theory (3ST): A new theory of suicide rooted in the “ideation-to-action” framework. International Journal of Cognitive Therapy, 8, 114–129.

Kulis, S., Marsiglia, F. F., & Hecht, M. L. (2002). Gender labels and gender identity as predictors of drug use among ethnically diverse middle school students. Youth & Society, 33, 442–475.

Kumar, C. T., Mohan, R., Ranjith, G., & Chandrasekaran, R. (2006). Gender differences in medically serious suicide attempts. A study from South India. Psychiatry Res 2006, 144, 79–86.

Liu, R. T., Case, B. G., & Spirito, A. (2014). Injection drug use is associated with suicide attempts but not ideation or plans in a sample of adolescents with depressive symptoms. Journal of Psychiatric Research, 56, 65–71.

Mars, B., Burrows, S., Hjelmeland, H., & Gunnell, D. (2014). Suicidal behaviour across the African continent: A review of the literature. BMC Publi Health 2014, 14, 606.

Martin, L. A., Neighbors, H. W., & Griffith, D. M. (2013). The experience of symptoms of depression in men vs women: Analysis of the National Comorbidity Survey Replication. JAMA Psychiatry 2013, 70, 1100–1106.

Maser, J. D., Akiskal, H. S., Schettler, P., Scheftner, W., Mueller, T., Endicott, J., ... & Clayton, P. (2002). Can Temperament Identify Affectively Ill Patients Who Engage in Lethal or Near‐Lethal Suicidal Behavior? A 14‐Year Prospective Study. Suicide and Life-Threatening Behavior, 32(1), 10–32.

Mergl, R., Koburger, N., Heinrichs, K., Székely, A., Tóth, M. D., Coyne J., Quintão, S., Arensman, E., Coffey, C., Maxwell, M., Värnik, A., van Audenhove, C., McDaid, D., Sarchiapone, M., Schmidtke, A., Genz, A., Gusmão, R., & Hegerl, U. (2015). What Are Reasons for the Large Gender Differences in the Lethality of Suicidal Acts? An Epidemiological Analysis in Four European Countries. PLoS One, 2015 Jul 6, 10(7), e0129062.

Möller-Leimkühler, A. M. (2003). The gender gap in suicide and premature death or: Why are men so vulnerable? European Archives of Psychiatric and Clinical Neuroscience, 253, 1–8.

Moscicki, E. K. (1994). Gender differences in completed and attempted suicides. Ann Epidemiol 1994, 4, 152–158.

Nam, S. K., Choi, S. I., Lee, J. H., Lee, M. K., Kim, A. R., & Lee, S. M. (2013). Psychological factors in college students' attitudes toward seeking professional psychological help: A meta-analysis. Professional Psychology: Research and Practice, 44(1), 37–45.

Nimeus, A., Alsen, M., & Traskman-Bendz, L. (2002). High suicidal intent scores indicate future suicide. Arch Suicide Res 2002, 66, 211–219.

Nock, M. K., & Kessler, R. C. (2006). Prevalence of risk factors for suicide attempt vs. suicide gestures: Analysis of the national comorbidity study. Journal of Abnormal Psychology, 115, 616–623.

Oexle, N., Herrmann, K., Staiger, T., Sheehan, L., Rüsch, N., & Krumm, S. (2019). Stigma and suicidality among suicide attempt survivors: A qualitative study. Death Studies, 43(6), 381–388.

Oliffe, J. L., Ogrodniczuk, J. S., Gordon, S. J., Creighton, G., Kelly, M. T., Black, N., & Mackenzie, C. (2016). Stigma in Male Depression and Suicide: A Canadian Sex Comparison Study. Community Ment Health J, 2016 Apr, 52(3), 302–310.

O'Loughlin, S., & Sherwood, J. (2005). A 20-year review of trends in deliberate self-harm in a British town, 1981–2000. Soc Psychiatry Psychiatr Epidemiol 2005, 446–453.

Page, S., & Bennesch, S. (1993). Gender and reporting differences in measures of depression. Canadian Journal of Behavioural Science, 25(4), 579.

Pallis, D. J, & Sainsbury, P. (1976). The value of assessing intent in attempted suicide. Psychol Med 1976, 6, 487–492.

Park, S., & Kim, Y. (2016). Prevalence, correlates, and associated psychological problems of substance use in Korean adolescents. BMC Public Health 2016, 16, 79.

Parekh, A., & Phillips, M. (2014). Preventing Suicide: A Global Imperative. Preventing suicide: A global imperative.

Parker, K., Horowitz, J., Igielnik, R., Oliphant, B., & Brown, A. (2017). America’s Complex Relationship With Guns. Pew Research Center’s Social & Demographic Trends Project, June, 1–79.

Parrott, D. J., & Zeichner, A. (2003). Effects of hypermasculinity oh physical aggression against women. Psychology of Men & Masculinity, 4, 70.

Pompili, M., Del Casale, A., Forte, A., Falcone, I., Palmieri, G., Innamorati, M., Fotaras, M., Tatarelli, R., & Lester, D. (2009). Impulsiveness and Suicide Risk: A Literature Review. In Lassiter, G. (Ed.) Impulsivity: Causes, Control and Disorders (pp. 59–82). New York: Nova Medical Books.

Ramesh, P., Taylor, P. J., McPhillips, R., Raman, R., & Robinson, C. A. (2022). Scoping Review of Gender Differences in Suicide in India. Front Psychiatry, 2022 May 20, 13, 884657.

Rawat, S., Joshi P. C., Khan, M. A., & Saraswathy, K. N. (2018). Trends and determinants of suicide in Warangal district Telangana, India: Six years retrospective study based on secondary data. Egyptian J Forensic Sci, 2018, 8, 1–8.

Reidy, D. E., Smith-Darden, J. P., Cortina, K. S., Kernsmith, R. M., & Kernsmith, P. D. (2015). Masculine discrepancy stress, teen dating violence, and sexual violence perpetration among adolescent boys. Journal of Adolescent Health, 56, 619���624.

Rich, C. L., Ricketts, J. E., Fowler, R. C., & Young, D. (1988). Some differences between men and women who commit suicide. Am J Psychiatry, 145, 718–722.

Richardson, C., Robb, K. A., & O'Connor, R. C. (2021). A systematic review of suicidal behaviour in men: A narrative synthesis of risk factors. Soc Sci Med, 2021 May, 276, 113831.

Rueda-Jaimes, G., Díaz, P., Rangel, A., Castro-Rueda, V., & Camacho P. (2011). Gender Differences in Suicidal Patients. Revista Colombiana de Psiquiatría, 40, 637–646.

Schmeling, A., Strauch, H., & Rothschild, M. A. (2001). Female suicides in Berlin with the use of firearms. Forensic Sci Int, 124, 178–181.

Simon, T. R., Swann, A. C., Powell, K. E., Potter, L. B., Kresnow, M. J., & O'Carroll, P. W. (2002). Characteristics of impulsive suicide attempts and attempters. Suicide and Life-Threatening Behavior, 32(1), 49–59.

Skogman, K., Alsen, M., & Ojehagan, A. (2004). Sex differences in risk factors for suicide after attempted suicide: A follow-up study of 1052 suicide attempters. Soc Psychiatry Psychiatr Epidemiol, 39, 113–120.

Smith, P. N., Cukrowicz, K. C., Poindexter, E. K., Hobson, V., & Cohen, L. M. (2010). The acquired capability for suicide: A comparison of suicide attempters, suicide ideators, and non‐suicidal controls. Depression and Anxiety, 27, 871–877.

Stack, S., & Wasserman, I. (2009). Gender and suicide risk: The role of wound site. Suicide Life Threat Behav, 2009 Feb, 39(1), 13–20.

Steer, R. A., Beck, A. T., Garrison, B., & Lester, D. (1988). Eventual suicide in interrupted and uninterrupted attempters: a challenge to the cry-for-help hypothesis. Suicide Life Threat Behav, 18, 119–128.

Stillion, J. М. (1995). Through a glass darkly: Women and attitudes toward suicidal behavior. In Canetto, S. S., & Lester, D. (Eds.), Women and sui­cidal behavior (рр. 71–84). New York: Springer.

Stone, D. M, Jones, C. M, & Mack, K. A. (2021). Changes in Suicide Rates – United States, 2018–2019. MMWR Morb Mortal Wkly Rep 2021, 70, 261–268.

Strosahl, K., Chiles, J. A., & Linehan, M. (1992). Prediction of suicide intent in hospitalized parasuicides: Reasons for living, hopelessness, and depression. Compr Psychiatry 1992, 33, 366–373.

The Global Burden of Disease (2018): Estimates that 63775 people died from suicide from firearms in 2017. 793823 died from suicide in total. This means 8% of deaths were from firearms [63775 / 793823 * 100 = 8%].

Townsend, E., Hawton, K., Harriss, L., Bale, E., & Bond, A. (2001). Substances used in deliberate self-poisoning 1985–1997: Trends and associations with age, gender, repetition and suicide intent. Soc Psychiatry Psychiatr Epidemiol 36, 228–234.

Turecki, G. (2005), Dissecting the suicide phenotype: The role of impulsive-aggressive behaviours. J Psychiatry Neurosci, 2005 Nov, 30(6), 398–408.

Van Orden, K. A., Witte, T. K., Gordon, K. H., Bender, T. W., & Joiner, T. E. Jr. (2008). Suicidal desire and the capability for suicide: Tests of the interpersonal-psychological theory of suicidal behavior among adults. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 76(1), 72–83.

Värnik, A., Kõlves, K., van der Feltz-Cornelis C. M., Marusic, A., Oskarsson, H., Palmer, A., Reisch, T., Scheerder, G., Arensman, E., Aromaa, E., Giupponi, G., Gusmäo, R., Maxwell, M., Pull, C., Szekely, A., Sola, V. P., & Hegerl, U. (2008). Suicide methods in Europe: A gender-specific analysis of countries participating in the "European Alliance Against Depression". J Epidemiol Community Health, 2008 Jun, 62(6), 545–551.

Vijayakumar, L. (2015) Suicide in women. Indian J Psychiatry, 2015 Jul, 57(2), 233–238.

West, C., & Zimmerman, D. H. (1987). Doing Gender. Gender & Society, 1(2), 125–151.

Weyrauch, K. F., Roy-Byrne, P., Katon, W., & Wilson, L. (2001). Stressful life events and impulsiveness in failed suicide. Suicide Life Threatening Behavior 2001, 31(3), 311–319.

White, H., & Stillion, J. M. (1988). Sex differences in attitudes toward suicide. Psychology of Women Quarterly, 12, 357–372.

Witte, T. K., Gordon, K. H., Smith, P. N., & Van Orden, K. A. (2012). Stoicism and sensation seeking: Male vulnerabilities for the acquired capability for suicide. Journal of Research in Personality, 46, 384–392.

World Health Organization (1986). Summary report, working group in preventative practices in suicide and attempted suicide. Copenhagen: WHO Regional Office for Europe.

World Health Organization (2021). Suicide worldwide in 2019: Global health estimates.

Zülke, A. E., Kersting, A., Dietrich, S., Luck, T., Riedel-Heller, S. G., & Stengler, K. (2018). Screening instruments for the detection of male-specific symptoms of unipolar depression – a critical overview. Screeninginstrumente zur Erfassung von männerspezifischen Symptomen der unipolaren depression – Ein kritischer Überblick, Psychiatr Prax 2018, 45, 178–187.

[ru-masculism]

Токсичная феминистская риторика

Текст — Александр Мартов, CMS. Иллюстрация — Вера Мартова, CMS.

Очевидные и неочевидные примеры враждебной, вредительской и общественно опасной феминистской риторики

🚩 Риторика, прямо отрицающая дискриминацию, угнетение и геноцид мужчин.

🚩 Риторика, подразумевающая под дискриминацией, угнетением и геноцидом по признаку пола исключительно дискриминацию, угнетение и геноцид по признаку женского пола. Например: «Сексизму могут подвергаться только женщины».

🚩 Риторика, подбирающая для обозначения дискриминации, угнетения и геноцида мужчин речевые конструкты, обесценивающие дискриминацию, угнетение и геноцид мужчин. Например: «обратный сексизм» и «побочные эффекты власти и привилегий».

🚩 Риторика, объявляющая определенные общечеловеческие проблемы женскими и/или любые мужские — общечеловеческими, то есть отказывающая мужской проблематике в статусе гендерно-специфичной. Например: объявление проблемы домашнего насилия исключительно женской, а проблемы призывного рабства — исключительно классовой.

🚩 Риторика, как бы признающая проблемы мужчин, но прямо не называющая сексизм, дискриминацию, угнетение и геноцид по признаку мужского пола сексизмом, дискриминацией, угнетением и геноцидом по признаку мужского пола.

🚩 Риторика, как бы признающая проблемы мужчин, но называющая их побочными эффектами власти и привилегий.

🚩 Риторика, как бы признающая проблемы мужчин, но предлагающая начать решать их только после полного решения женских.

🚩 Риторика, как бы признающая проблемы мужчин, но предлагающая решать их окольными путями. Например: классовый редукционизм и позиционирование мизогинии как корня мужских проблем.

🚩 Риторика, признающая мужские проблемы лишь с целью улучшения условий для женщин. Например: «Мы против путинской мобилизации, потому что срочников превратят в убийц украинских женщин» и «Токсичная маскулинность неприемлема, потому что от нее страдают женщины».

🚩 Риторика, в как бы доброжелательном ключе признающая мужские проблемы, но назначающая их вторичными по отношению к женским. Например: «Мужчины ТОЖЕ страдают от насилия и сталкиваются с дискриминацией» и «Патриархат угнетает и мужчин, хотя, конечно, женщины угнетены сильнее».

🚩 Риторика, переводящая внимание на женские проблемы, когда речь заходит о мужских. Например: любые работы о мужских проблемах, в которых авторы упоминают о женских без необходимости и/или в ключе, что женщинам так же тяжело или хуже, хотя это не так.

🚩 Риторика, подменяющая общепринятые определения удобными, когда речь заходит о проблемах мужчин. Например: [в дискуссиях с маскулистами] ввод неких дополнительных условий, чтобы дискриминация мужчин могла считаться дискриминацией, при этом требование тех же условий отсутствует в вопросе признания дискриминации женщин дискриминацией.

🚩 Риторика, уравнивающая [реальную] дискриминацию и угнетение мужчин (угнетенной группы) с [вымышленной] дискриминацией и угнетением привилегированных групп. Например: любая риторика, ставящая понятие «мизандрия» в один ряд с понятиями «гетерофобия» и «цисфобия».

🚩 Риторика, обвиняющая мужчин, не находящихся у власти, в системных проблемах. Например: «Да, призыв — это серьезная проблема, но вы сами создали армию».

🚩 Риторика, согласно которой мужчины у власти действуют в интересах мужчин (всех либо как группы).

🚩 Риторика, объявляющая мужчин (всех либо как группу) бенефициарами господствующей гендерной системы.

🚩 Риторика, инфантилизирующая женщин и лишающая их субъектности, снимающая с них ответственность за что бы то ни было и оправдывающая их неэтичные действия влиянием «патриархата».

🚩 Риторика, подразумевающая, что права мужчин уже защищены. Например: индекс гендерного равенства и проекты защиты от домашнего насилия исключительно женщин.

🚩 Риторика, целиком полагающаяся на государственную статистику обвинений и на формулировки, выведенные государством. Например: «Если по статье [по которой, согласно ее формулировке, преступником может быть только мужчина] сидят только мужчины, значит только мужчины совершают подобные преступления».

🚩 Риторика, обесценивающая жизни, опыт и труд мужчин на основе статистики. Например: «Раз мужчины совершают преступления чаще женщин, значит мужчины должны наказываться строже и за аналогичные преступления, и в целом», «Подавляющее большинство беженцев [из страны, из которой силовики не выпускают мужчин по признаку пола] — женщины, значит женщинам тяжелее» и «Если женщины в среднем тратят больше времени на домашний труд и уход за родственниками, то он должен оплачиваться для женщин [и не должен оплачиваться для мужчин] и пенсионный возраст нужно сохранить неравным».

🚩 Риторика, обесценивающая жизни и опыт пострадавших мужчин потому, что они могли пострадать от действий других мужчин. Например: «Да вы сами себя убиваете» и «Если вас дискриминируют/угнетают другие мужчины, это не дискриминация/угнетение».

🚩 Риторика, обесценивающая стигму виктимизированных мужчин через утверждение, что только женщины боятся сообщать о каком-либо насилии в свою сторону. Например: «Женщины составляют 2/3 пострадавших от домашнего насилия, но реальная ДОЛЯ намного больше, поскольку виктимизированные женщины опасаются сообщать в полицию и обращаться за помощью».

🚩 Риторика, выделяющая мужское большинство на верхушке власти и среди убийц и при этом целенаправленно игнорирующая мужское большинство на социальном дне и среди убитых.

🚩 Риторика, выделяющая женское меньшинство из общей массы пострадавших и объявляющая пострадавшим по признаку пола исключительно его. Например: «В США каждый четвертый бездомный человек — женщина [это много, нужно бросить больше сил на защиту прав женщин]», «За последние годы доля женщин от всех убитых в регионе увеличилась с 1/10 до 1/9, это вопиющий пример фемицида» и «Боевики казнили десятки человек, в том числе нескольких женщин — мы обязаны остановить эту эпидемию жестоких убийств женщин».

🚩 Риторика, скрывающая мужской пол группы риска. Например: «Да, мы вам сочувствуем и прекрасно понимаем, что повестки раздают ВСЕМ и на войну могут отправить КОГО УГОДНО».

🚩 Риторика, использующая гендер-гэпы при обращении отдельно к людям, идентифицирующим себя как мужчины (таким образом их опыт низводится до «общечеловеческого», а раз их опыт «общечеловеческий», а не гендерно-специфичный, то они не заслуживают отдельных пространств, отдельного внимания и отдельного движения в свою защиту, в отличие от женщин).

🚩 Риторика, подталкивающая сообщества и организации (ЛГБТ, правозащитные, академические, анархистские, марксистские, рабочие, экологические и так далее) безвозмездно обслуживать феминизм: прямо — бросать ресурсы на женский вопрос в ущерб основному вопросу сообщества или организации, косвенно — блокировать мужской вопрос.

🚩 Риторика, игнорирующая колоссальные различия в формах и последствиях дискриминации и угнетения разных полов, и в ресурсах, обеспечивающих внимание к специфичной для разных полов проблематике, а также отрицающая необходимость подмечать эти различия с целью установления истины и выработки эффективных решений специфичной для разных полов проблематики. Например: «Не нужно мериться привилегиями и тем, кому хуже [часто — если маскулистская сторона применяет концепцию привилегий; никогда — если ее применяет феминистская сторона]».

P. S. Несмотря на то, что за данным перечнем примеров токсичной феминистской риторики стоят годы мониторинга (про)феминистских ресурсов, материалов и комментариев, данный перечень не является исчерпывающим. Представленная риторика также может являться скрытым посланием, обращенным к мужчинам: «Мы во что бы то ни стало сохраним свою монополию на право считаться угнетенными и не допустим, чтобы на ваши проблемы и страдания обратили внимание, вы никому не нужны и мы прямо заинтересованы в том, чтобы вам никто не помог».