shakaschreib - Tumblr blog

[shakaschreib]

Почему мужчин жалко или что такое мужская профессия?

Недавно на работе услышала рассуждение коллеги: «Вот идет мужичок из магазина с пакетиком, смотришь на него и так становится неловко как-то, жалко его, хочется помочь. А когда женщина идет и волочет пакеты, набитые до предела едой –  вообще не жалко, думаешь: «ну корова, куда тебе столько!?».

Я вспомнила об этом рассуждении вчера в автобусе, когда вместо полной кондукторши меня обилечивал молодой мужчина. Мне стало так стыдно за что-то, как будто он инвалид и мне не хочется смотреть прямо в глаза, чтобы не создать неловкого момента ни для кого. Мне хотелось выразить ему уважение, моя мысль: «Такой невыносимый, неблагодарный, хамский труд – быть кондуктором, а он мужчина и все равно пошел в кондукторы!»

Не прошло и пары секунд, как до меня дошла вся степень абсурдности моих рассуждений. Почему раз труд такой тяжелый, такой хамский, то молодой мужчина совершает подвиг, идя вместо женщины, трудиться в потном автобусе среди грубых работяг, заносчивых студентов, истеричных мамаш и вечно ущемленных пенсионеров? Это же как сформирован в нас гендерный мир, что мужчину, в случае чего – становится жалко, а женщина в случае чего – истеричка с ПМС? Кто сильнее из нас, какими быть женщинам, чтобы быть женщинами и чтобы все было хорошо между мужчиной и женщиной?

Определить так сложно, где чьё место: в одном из бизнес-подкастов я услышала рассуждение директора пиар-агентства о том, что в пиар-службу, как очень стрессовую и тяжелую лучше брать женщин, потому что мужчины не выдерживают постоянного напряжения и начинают истерить, бить себя в грудь, отказываются подстроиться и стать гибче. Я в своей повседневной жизни, кажется, веду себя также – может я мужчина? Может женщине, которая не может быть гибкой, место в мужских профессиях? А что это за профессии? Раньше все было просто: мужчина на охоте – женщина с отпрысками в огороде и это длилось не 30 лет и даже не триста, а в глобальном масштабе – почти всё время существования человека.

Теперь все сложно: почти все мои друзья-женщины очень устают от того, что они превращают любимое дело в работу и у них не остается времени на отдых. «У меня просто так много работы, что я только и мечтаю о неделе в Турции – все включено, пять звезд», сказала мне недавно одна очень андеграундная для которой мейнстримовость отдыха – как показатель усталости проявился в этот раз. Женщины так уделывают сами себя, что на отдыхе у них нет сил отдохнуть. Всё переворачивается вверх ногами: молодая и красивая леди выматывает себя по собственной воле, запрыгивает в колесо, из которого никак не выпрыгнешь, мужчины превращаются в битников, созерцательных буддистов-фаталистов.  Может, конечно, я так ввиду скудоумия, узколобости своей рассуждаю.

[shakaschreib]

ДР

Недавно у меня был день рождения, я взяла выходной на работе

хотела посвятить этот день себе, причинить себе удовольствий, поухаживать за собой, не торопиться, ощутить момент праздника. 

У меня не было никакого плана на этот день. Раньше я вообще отключала телефон и ходила по городу. Очень тяжело принимать поздравления – нужно быть счастливым и внимательным к словам, поблагодарить, а я не умею благодарить за то, что мне не нужно (мне не нужны «счастье, здоровье, каб детки были багаценькия»). 

В итоге люди перестали мне звонить, мне даже перестали звонить родственники, в этом году позвонила только бабушка и в Телегрмм написала продвинутая тетя. Итого – я больше не принимаю поздравлений, обусловленных правилами социальных институтов. Иногда кажется, что людям вообще плевать на все и всех, если они в безопасности. 

Настало утро, я все же, как любой мечтательный человек ждала праздника и большого душевного отдыха, а в итоге, испугалась и придумала себе заботу на вечер. Договорилась с приятелем о минивечеринке – которая действительно вышла очень «мини» - я увидела: сколько у меня так называемых «друзей» (скажем, их было «немного»). 

Я бегала и прыгала вокруг компьютера, решая вопрос о том, как пройдет вечер, потом пришла зачем-то на работу, хотя хотела отдохнуть. Совершенно непонятно, для чего человек делает так: у тебя есть условия для спокойствия, но ты берешь и вляпываешься в авантюры и головные боли, в спешку и неврозы, ты делаешь все и ничего, ты не понимаешь, кто ты вообще – в голове шум, только бы не остаться наедине с собой.  Некоторые грустят о детстве, я совсем не грущу – возможно в день рождения кто-то с ностальгией и грустью вспоминает, как он был маленьким, я же с ужасом сталкиваюсь с детскими воспоминаниями – у меня не было прав, увлечений, друзей, с которыми я могла быть собой. 

Порой день мог длиться так долго – казалось, что месяц нудно протянулся перед глазами. В то время у меня не было ответственности, а были только длинные дни. Особенно летом это было страшно – дни такие длинные и этот день рождения, который начинался с хороших, но нежеланных подарков длился целую вечность. 

День есть, а праздника нет: родители заняты, мама закатывает варенье, папа поехал на дачу – это вам не Новый год. Про подарки разговор вообще отдельный – мне наверное ни разу ничего такого не подарили, о чем я мечтала, потому что я ни о чем не мечтала, ни о каких вещах.  Не знаю, как люди дарят друг другу подарки – это довольно депрессивный акт. Ты даришь человеку что-то бездарное или, в лучшем случае что-то, что сам бы хотел получить, человек должен сделать большие глаза и оголить зубы в улыбке «Спасибо! Очень круто! Я такое и хотел.»  Я не могу так сказать, все, что возникает в моей голове: «Спасибо, что не паришься! Положу это на шкаф, но не переживай, мне вообще ничего не надо было.» 

Потом пришла тяжелая юность, о которой уже до меня рассказали Толстой, Горький, Зощенко. Дни рождения не стали удивительнее, но алкоголь помогал коротать день. Всё что нужно было – смириться, что это обычный день и ничего не ждать, но тогда вообще, наверное, лучше всего было бы даже из-под одеяла не выползать – сделать вид, что этого дня не было. Так что я пыталась: вставала, чистила зубы, получала деньги от родителей, которые думали, что на все наличные я накуплю сигарет.  А потом, мне кажется, этот день стал чем-то за что я отвечаю. Мне прибавилось немного лет и я стала брать на себя ответственность за все подряд: организовывать какие-то концерты, делать афиши, создавать паблики, знакомить людей, давать советы, заводить собак.  Между тем «ответственность» – это одно из самых пугающих для меня слов, но я возлагаю ее на себя, чтобы отпраздновать все мои неудавшиеся дни рождения. Этот открытый гештальт и синдром «априори испорченного праздника», – они преследую меня и заставляют усложнять все аспекты жизни. 

Но ведь больше всего мне хочется, чтобы кто-то другой взял на себя всю мою ответственность, но чтобы при этом все было так, как я хочу. 

[shakaschreib]

Кое-что важное

Все мое представление о мире и отношение к собственному опыту 

строились, исходя из мысли о том, что «кто-то знает всё». Но я живу и наблюдаю, и мои наблюдения убеждают меня в том, что эта ошибка ломает мою психику, заставляет постоянно сравнивать и отстраняться от себя. Я вспоминаю о том, как ведут себя люди, как они учат меня чему-то, как отказываются принимать мои изъяны, а я не принимаю их достоинств. Люди знают то, что знают другие люди. 

В большинстве случаев «никто не знает ничего», если говорить о конструктивном знании. 

Всякого рода эпосы бывают довольно конкретными и правдивыми (субъективно), но без анализа они бессмысленны, по крайней мере мне ничего о них знать не хочется. 

В любом случае мне сложно вывести что-то более объективное чем «кто-то знает что-то». А это уже совсем не «всё» и тем более нельзя такого испугаться. 

Я тоже что-то знаю.

[shakaschreib]

о музыке Vit Fana

Как не сложно писать о музыке (она гораздо полнее любых словесных форм), я попытаюсь описать свои ощущения от Vit Fana.

Это похоже на органную мелодию, которая сочится из-под воды. Хочу расслабить ноги, развести руки и упасть на плотную гладь соленого озера, небольшого, но очень глубокого. Я закрываю глаза и не открою их, пока не прослушаю до конца. Пока не наступит абсолютная тишина - глаза не разомкнуть. Ты слышишь эту музыку как грусть или воспоминание, совсем не ушами, а неизвестными органами восприятия. Мы вместе с Vit Fana - вода.

#OUTLINE2016

[shakaschreib]

Текст как иллюзия возможности восприятия

Мы столько прошли путей, вывели столько личных истин и правд.

Хочется поддаться чувству и это чувство беспомощности перед текстом, ощущение лживости текста, осознание профанации.

Мы взбираемся на вершину абсурда. Мы переживаем апогей этой опустошающей иллюзорности.

Ведь сейчас мои глаза видят текст на языке недоступном мне совершенно.

Я смотрю на него, и он дрожит как пылающее гетто, словно воздух над костром, словно пыль над раскаленным асфальтом. Передо мной стихотворение на польском и его перевод, а я должна поверить и смириться с тем, что текст перевода эквивалентен тексту оригинала.

Но моё сознание ловит намеки и подсказки: «Не поддавайся – здесь что-то не так».

Это же лирика, это вырванная эмоция, облеченная в символы, эмоция которую можно пытаться воспринимать, услышав из рта автора, услышав в оригинале.

Нам же предлагают строчки из кириллицы.

В этих строчках мы даже различаем заглавные буквы, и ищем в этих заглавностях глубокий смысл.

И это настолько абсурдно, что мне приходит яркое и отчетливое понимание: у меня нет слов выразить степень досады и разочарования – насколько же бесплоден поиск смыслов и тем более чувств в переведённом тексте. Мы перечитываем все это и пытаемся постичь смысл, уловить мотив, ощутить, проникнуть.

Но на бумаге нам доступны лишь несимметричные узоры, словно генератор случайных слов выбросил все эти буквы на сушу.

Мы же послушно уставились в лист и как обезьяны, повторяющие за человеком, пытаемся что-то даже не понять, а (и это невообразимо) – почувствовать.

Этот текст был нами вывернут, как носок, и мы видели лишь какую-то странную сторону, которую называли сущностной и глубинной, мы упражнялись в прочтении, мы кукарекали, воображали, изображали, выдёрг��вали буквы и слова, придавали смысл отсутствию того, что нам привычно видеть.

 А для чего был создан этот текст и как он был создан?  

Мы разобрали его до запятых, ковырнули между знаками, придали свои смыслы, а потом ко мне пришло отвращение в цветастых штанах. «Привет, – сказало оно, – а вот и я – теперь этот текст – комок в твоей глотке, теперь он – это неприятное воспоминание, сейчас тебе станет стыдно.»

И мне стыдно и страшно, потому что от этого стыда никуда не денешься.

 Или ещё.

Представим.

Ребенок, который только учит слова, он любит слова, слова для него, как игра.

Он ловит и поглощает слова, он делает это очень быстро, ему удается хорошо.

Трехлетняя девочка слушает, как её мать общается или читает вслух.

Ребенок слышит слова и их части.

Ребенку не был важен контекст.

Эта девочка ничего еще не пережила, ничего, что могло заставить её размышлять на тему определенности, сомнений, понимания.

Девочка просто смотрела в окно и говорила слова, слова, смысла которых она не знала, а говорила она без смысла, притом по-польски..

 Я не знаю по-польски – вы знаете? Я не знаю, я знаю, как будет «мячик» и как спросить стоимость сигарет, больше я не знаю ни одного цензурного польского слова.

Почему тогда для меня этот текст может иметь верное значение, а если неверное,  то зачем тогда мы читаем  его на  неродном его языке, почему  мы называем интерпретацию переводчика текстом Шимборской.  

Почему он может тронуть моё сердце, залечь в моей голове между извилин и червоточить там, почему он что-то больше картины из слов, как в это можно поверить?

Почему? 

Или ещё..

Знаете, в магазинах или на объявлениях можно встретить такие странные словосочетания «модные кроссовки», «вкусное печенье», «твой выбор»..

Меня всегда удивляли такие заявления.

А как? Как вы это определили, ведь это настолько относительно – где вообще эта грань, почему так легко чье-то мнение переводится в общую максиму? 

Теперь вы думаете, что это смешно, вам кажется абсурдом то, что я ухватываюсь за формальный признак и ношусь с ним как с чем-то абсолютным, важным.

Но мне не смешно, и не весело, смешно было, когда на уроках литературы нас заставляли делать анализы стихотворений.

Это была такая крайность, чего вообще добивались учителя, когда заставляли нас искать художественные средства, ямбы, хореи, амфибрахии, оксюмороны, литоты, синекдохи.  Зачем? Разве, когда стихотворение рождается, оно сначала форма из средств, а потом только эмоция и смысл? 

Но поэт читает стихотворение вслух.

Перед ним сотня слушателей, они пытаются заглянуть поэту в глаза, они боятся и жаждут, им больно и невероятно хорошо слиться с чужим катарсисом, они как эмоциональные паразиты.

Они в напряжении, это напряжение ослабевает, когда поэт читает неискренне, когда он срывается с волны, когда его отвлекла мысль или шум.

Поэту и самому неприятно и гадко, когда теряется то состояние, в котором слова были написаны, то состояние, в котором эти слова вообще имеют смысл.

Иначе и невозможно, иначе – никак, иначе поэта прижмет тяжелая плита, задавленных эмоций, и блефа.

 Это такая тонкая материя и никто, и ничто не убедит меня, что это один и тот же текст: слева и справа, на бумаге – и внутри автора.

 Я думаю об этом и в моей голове только и возникает фраза: «Ах Вот Оно Как», произнесённая на разные лады.

И чем больше я думаю над постижимостью смысла, над интерпретацией текста Шимборской, тем дальше удаляются от меня все описанные образы: «Ослепительно простое дерево понимания» оказывается в плотном тумане, потому что ничего здесь нельзя понять и невозможно было понять изначально.

Это сон, который захватывает тебя и уносит за пределы опыта, ты подвержен испытанию чувств, и, либо ты уловил все и перелился за край, либо пытался понять и остался в рамках, как ребенок в маленькой деревянной кровати, похожей на клетку.

Мимо взгляда этого новорожденного человека может пронестись смерть или любовь, а он лишь моргнет, и увидит несколько фактов.

Эти факты для него будут настолько далеки от сути, от мотива и последствий, что практически никакого отношения не будут иметь к роли, которую эти факты сыграли в реальной жизни.

 Так же и этот текст.

Меня охватывает такая же досада и негодование, как после практик над текстом.

Как после окончания семинара.

Нас привели к обрыву и сказали нам: «вся наша жизнь – это и есть этот обрыв и облом, настолько грубый, и неизменный, и теперь вы здесь перед этими вратами.»

Для чего мы проделали столь долгий путь, для чего мы вынесли это мучительное ожидание, когда оказалось, что там, куда мы шли – ничего нет.

 Вот обрыв – и больше ничего нет.

И с этим знанием вы в праве поступить, как хотите.

Меня оставили посреди пустоты.

Эта пустота лишена иллюзорности.

А я лишена средств как-то изменить настоящее, моё единственное средство – иллюзия: всё что я теперь могу – представить, что в этой пустоте что-то есть.

 Вот такой и парадокс получается.

Текст не становится опытом, он не способен привести нас к каким-то реальным результатам.

Все понятия, насколько глубоки они не были бы, настолько умозрительны и слабы по сравнению с реальной ссорой в магазине.

Это все напоминает разговор о нереализованных способностях.

Он будет оставаться всего лишь разговором и не будет даже именоваться историей или чем бы то ни было важным, пока это лишь разговор.

Но стоит разговору превратиться в нечто более осязаемое, стоит способности реализоваться хоть на йоту – смысл меняется.

Текст Шимборской остался невидимым, это очень психологичная и запутанная история.

И все же сколь долго о ней не говори, если бы я слышала эти строчки из рта автора и чувствовала – это был бы самый глубокий опыт, который мог случится в моей жизни с данным текстом.

 Мне не хочется представить себя на месте Виславы Шимборской, узнать, что кто-то увидел все не так, как это сформировалась в самой глубине, в органе, названия которому нет.

Правда относительна, и вероятно Остров, на котором все становится ясным так же реален, как пещера, в которой лежит смысл, но находясь в пределах текста это всё не имеет никакого отношения к разоблаченной жизни, они могут существовать только посредством иллюзий, только в том опыте,  в котором они возникли или в котором они раздражают аналогичные воспоминания. А иначе, опять становится  стыдно.

[shakaschreib]

…я прятался от ливня на остановке и, присев на лавку, стал наклонять ступню, переливая воду в ботинке из пятки в носок

Она пробежала передо мной босиком. С кончика её носа капал дождь, а мокрая сигарета в мокрой руке – антураж.

А  потом  она  болела.

Солнце светило слишком ярко в её отвыкшие от света  глаза. За время болезни она совсем забыла, как целовал её раньше нагретый воздух. Все люди рядом  казались такими сильными и решительными, а она  вспоминала, как было страшно от мысли, что можно сгореть. И теперь  эта суета кругом – совсем не то, что ей нужно. Так хотелось уткнуться носом в чьё-нибудь плечо, плакать, плакать, упасть от  того, что она совсем устала одна в своей слабости и так нуждается в поддержке. Но эти люди, люди, люди ходят, бегут кругом, эти ноги, везде! Когда-нибудь они проломают дыры в дорогах, по которым вечно куда-то спешат.  Когда-нибудь они все вместе побегут и провалятся!  Вот ещё кто-то смотрит, не отрывая глаз.

В тот момент она совсем не думала о том, что выражает её лицо.

- Здравствуйте! – с идиотской улыбкой каким-то странным, слащаво-писклявым голосом сказал стоявший рядом молодой человек. Тупая уверенность, выражаемая его лицом, была обрамлена огромными очками и дикой улыбкой.

- Добрый день, - грубо и без желания ответила она, затянувшись дымом.

- Вы знаете, а Христос вас любит!

- Да, я в курсе, - отрезала она и уже хотела отвернуться, решив, что ей совсем не хочется хамить, но ещё один сектант на её пути это уж наглость какая-то. Однако  человек был намерен закончить своё откровение.

-Попросите у Него помощи, и Он вам поможет,- очень мило, как будто маленькому наивному ребёнку, говорил он.

Она приняла позу для обороны от назойливых предложений перейти  в какую-нибудь  веру:

-Я как-нибудь сама справлюсь, - ответила  и опустила голову, ожидая продолжения и окончания этого бессмысленного и нагонявшего тоску разговора.

-Обращайтесь к Нему...

Эта фраза была плевком в неё, ей действительно хотелось к кому-нибудь обратиться, она нуждалась в этом, настолько откровенно для неё самой, что становилось совсем уж жутко. А когда она подняла голову, то рядом уже никого не было, и только дурацкая  какая-то измученная обида скривила в улыбку её рот. Слёзы потекли от осознания того, что она не может понять, что происходит с ней.

                                         Дул  ветер, и некуда  было  присесть

[shakaschreib]

Счастливый  случай

Когда один человек несколько раз находится между жизнью и смертью, у него возникает вопрос, возможно даже не один. Но ты не узнаешь об этом, пока сидишь в своей квартире.

*** Марат уже третий день разглядывал свои вещи. Он всё никак не мог разобраться, что ему с собой брать. Что нужно взять, чтобы потом, вдруг, не решиться пойти обратно и что-то изменить. Он перекладывал вещи с места на места, обнюхивал их и вдруг понял: «С собой нужно брать всё ненужное, тогда я не буду думать, почему взял эти вещи, я буду это знать. Я взял их потому, что они такие же, как я.» Но что дало ему повод так думать, никто бы из близких не сказал, он и сам не сказал бы вслух, это было невыразимо, но ощутимо.

Вещей ненужных было мало, Марат вообще ничего не хранил по долгу, ему быстро надоедали формы, запах и обстановка, он был не въедлив, не глубок, скользил по верхам, все понимал и принимал, а потом с лёгкостью отторгал. «Это хорошо, что барахла совсем мало, - подумал Марат, - никто не решит, что я выбрасываю что-то ценное, просто что-то по мелочи, как и все: лекарства просроченные или испорченное что-нибудь, да мало ли что. И вообще, почему кто-то должен думать о том, что я делаю?» Для Марата было совершенно невдомек, почему кто-то может заинтересоваться им. Что бы человек не сделал, если это никого больше ни касается, то это никого больше ни касается и совершенно неприемлемо вмешательство, а люди лезут своими затертыми языками, потными руками, расковыривают ментальные гнойники, наполняют тебя своим мусором. Хватит. Марат взял пакет и пошёл к речке. На улице было невыносимо. Три дня до этого он почти ничего не ел, очень ослаб, оттого идти было тяжело. 

Пару секунд он не мог полноценно вдохнуть, и тут же обрадовался - решил, что хорошо было бы, если бы прямо здесь и сейчас все произошло. «А может, я в рай попаду? Я ведь не, причём, оно само проклятое солнце. Я может, и не хотел ничего, просто думал, что хочу, а на самом деле..» Тут Марату как-то очень сильно сдавило виски, и глаза сами собой закрылись. Он забылся.

 ***

- Марат, вставай, что ты тут разлёгся, людям ездить надо, а загорать двигай на пляж, совсем ты уже разошелся! – истерил уставший сосед Марата, который вез яблоки из колхозного сада своим свиньям. Дед боялся, что его заметят с казенной продукцией и эта остановка совсем не входила в планы.

Не открыв глаза и не успев всё понять, Марат сразу вспомнил о своём деле. На реке пахло тиной и мокрой псиной.

«От чего же тут так много их? Может в другой день, да, чёрт! Я ведь так стану каждый день откладывать. Пора кончать.»   Марат сел на берег и закурил. Тут и солнце, и дым, и слабость закружили его, и он опять, как и на дороге полетел, и тело его понесло течение. На берегу, было, человек десять. Никто сначала не понял, что происходит, все вообще казалось какой-то шуткой, но как только сообразили, что Марат не собирается всплывать, сразу трое бросились в воду. - Зачем вы меня вытащили! Кто просил? Может, мне надо было так! А вы полезли, вы все вечно лезете, это полный, полнейший бля ад! Я ж больше не смогу, черт! Блядь! Блядь! – задыхаясь, осознавая, что произошло, кричал Марат. - Марат, они из-за тебя чуть не погибли… - Всё! Все! Отвалите от меня, - он как-то легко встал и пошёл, словно ничего и не было. Ему было плохо, он даже не знал, что будет делать дальше.

 *** Год прошёл. Марат уже не думал о смерти. Все стало иначе и Марат уже мог найти хоть какой-то смысл в своем дне, в цвете неба, в прогулке.  Сегодня была прогулка.  Сперва он шёл в аптеку и смотрел на алые губы пенсионерши - аптекарши. Двадцать лет, каждый день он это видел: она улыбалась, и на её уже редких зубах сияли прекрасные алые полосы помады. Как ей это удавалось? Она спросила у Марата, что он ел, он улыбнулся, поцеловал её старушечью ручку и, загадочно промычав, вышел. Марат хотел поплавать, нарвать зелёных яблок, наесться зеленых яблок, лечь и стонать от боли в животе - ощущение детства (он улыбнулся этим желаниям). Рядом с дорогой Марат он встретил два радующих его серых глаза. Кира внимательно и тяжело смотрел, таранил взрослые уставшие глаза Марата своим напором. - Что я тебе сделал?  Мальчик молчал, он высунул конец языка так, что казалось, будто у него три губы. Марат отвернулся, посмеялся и повернулся снова. - Что ты хочешь? - Сходи за ней! Мальчик чихнул и оплевал Марата. - За что? - Забери её! - Нахал!.. а где она? - Не скажу! - Так какого чёрта ты от меня хочешь? - Я? Это ты! Ты! Ты! Ты! Малыш начал плакать, ударил Марата ногой и побежал. Марат едва догнал его, схватил, поднял вверх и начал на него кричать: - Кира, что с тобой? А? Ты с ума сошел? Что ты делаешь? Ну! Не молчи! Ой, да не плачь ты! Успокойся. Ну? Где? - Отстань! Ищи её! Она сказала ничего тебе вообще не говорить! Понял ты? Старый дурак!  - Это Она меня так назвала? - Нет! Она считает, что ты еще молодой и красивый, и знаешь, я вот одного понять не могу: почему она все время говорит, что ты очень умный? И что я еще пока просто не могу этого увидеть. Мне так не кажется! У меня очень хорошее зрение и вообще: что ты от меня хочешь? - Что? Так с меня хватит! – Марат поставил Киру на землю и направился к дороге. Он шел не спеша, но даже не делал попытки остановиться или обернуться. - Эй! Да стой ты! Ты и в самом деле дурак! Она на поле, где пасутся коровы: сегодня их очередь. Слышишь? - Иди домой! Посмотри на небо. Сейчас будет смерч! – Марат убедительно крикнул и побежал к деревне. Марат испуганно смотрел на линию горизонта: там небо было чуть ли не черным. Он боялся, что не успеет ее найти прежде, чем начнется дождь. Ветер дул как обиженный. Идти становилось все тяжелее. «Вот Она!» Черно-белые головы коров и она неуверенно следит за ними. Ух ты! Как Она вырядилась! Только ради этого можно было уже прийти. Марат подошел к ней и шепнул ей на ухо: - Девушка, вы сегодня восхитительны.

Она не смотрела на Марата: для вчерашней обиды было приготовлено больше времени, а эта инициатива обрадовала, но все же было еще очень рано. - Так, ладно, давай ты будешь обижаться на меня, но позже, а пока стоит развести это стадо по домам. Ты же видишь, что творится. - И что? – сказала Она, улыбнувшись. - Хорошо оставайся здесь… - И останусь! - И пожалуйста! Я снимаю с себя всякую ответственность. Кира не будет со мной больше рыбачить – очень жаль, но знаешь, когда ты кого-то постоянно прогоняешь, будь готова к тому, что человек уйдет. Он ушел, понимая, что должен заставить ее пойти вместе с ним, но почему-то, совершенно лишенный сил, никак ей этого не доказал. А она и вовсе не думала, что такое могло хоть когда-то произойти, начались слезы и обвинения вместе с ними начался дождь.

Марат ускорил шаг: он быстрее хотел зайти в кабак и выпить. А Кира смотрел в окно, упершись ладонями и лбом в стекло, и все никак не видел того, кого он так ждал.

 *** Марат уже третий день в пять утра шел в церковь. Он ничего не ел, почти не спал, ни с кем не говорил, но он не мучил себя - он хотел конца, хотел перестать крутить эти картинки, как в тот день он быстро напился в кабаке и поплелся в дом, но до кровати он не дополз – уснул на веранде. И пока он спал, на его дом из-за урагана упало дерево, все комнаты кроме веранды были разломаны. А Её не стало, но об этом Марат не хочет ни слышать, ни говорить, ни пить, ни петь, ни писать, ничего не хочет об этом.

*** «Сегодняшний день начался как обычно. И, знаешь, в этом уже нет ничего необычного. Я уже перестал ждать чего-то. Пусто, эти ожидания пусты: на их место ничего не приходит, они никак не заполняются, а остаются только огромные вакуумы. Я же с радостью избавлюсь от них, но они как-то очень медленно уменьшаются в размерах. Спички. Огонь. Вода. Кипяток. Кофе. Спички. Опять спички… «а, может, все изменится, когда закончатся спички? Но спички не скоро закончатся, так что: либо причина в чем-то другом, либо я навсегда застрял в этой спичечной повседневности.» Марат умылся холодной водой, вычистил детской щеткой свои любимые зубы, одел себя в свою нелюбимую одежду, крепко затянул шнурки на коричневых ботинках и сел на пол. Он пытался объяснить себе, что идти на работу необходимо, что движение – жизнь, что он не ребенок, что пора. Он сорвал лист с календаря, смял его одной ладонью и с наслаждением выбросил в окно. Уже полгода это одно из его любимых утренних занятий, и, если честно, он с трудом бы сейчас назвал еще хотя бы одно.

Вышел (он каждый раз считал себя героем, когда выходил из дома). Мокрый тротуар и грязь, так живописно брызгами попадавшая на его обувь, не давали идти ему достаточно быстро. Марат всегда старался опаздать. Он делал это с вдохновением, для него это был творческий процесс, его оживляло такое безответственное поведение и увлекало выдумывание новой, как можно более нелепой причины опоздания. Кроме того, (сложно понять, как он до этого дошел) но ему казалось, что, когда он опаздывает, то становится лучше.

«Видите ли, когда я опаздываю, я больше люблю, вернее, меньше не люблю людей, чем, когда я прихожу вовремя. Оттого что я поступаю неправильно, а люди терпят, они ждут, они хорошие. А так как я знаю, что действительно не самым лучшим образом себя повел, то считаю должным извиниться. Мне кажется это очень полезно: я практикую извинения, искренние, раз я виноват. И это очень важно для меня. А то ведь однажды я серьезно кого-нибудь обижу, но извиниться не смогу, потому что не умею, потому что я никогда этого не делал.» Из-за  опоздания пришлось задержаться после окончания рабочего дня: оттрудиться за опоздания в этом месяце. Хорошего мало, но зато небо к этому времени будет прекрасно, а Марат сегодня с камерой – получатся отличные снимки. Вот он опять на улице. Солнце висит там, где надо. Марат заулыбался как полоумный, предвкушая, какие выйдут у него снимки. Вороны совсем не черные, а Марат на время веселее и добрее, через объектив предметы и люди кажутся полезнее и важнее. Пока Марат следил за воронами, случайно вышел на дорогу. По дороге как раз неслась телега.

На пленке остались хорошие снимки. Может быть, кто-то захочет так умереть.

Цыганка, которая сидела в телеге ни слова не сказала о том, что произошло. Она молчала, опустив голову, молчала, ей задавали вопросы – она молчала. Марат так часто делал.

[shakaschreib]

ты  кто

Каждый день мы совершаем выбор, после чего нас называют хорошими или плохими людьми.

Неправильный выбор при высокой степени моральности и совестливости человека, может стать причиной ненависти к самому себе. 

Человек сам совершает неверный поступок, сам себя унижает, сам себя уничтожает. 

Лишь, когда он осознаёт, что всё, что с ним происходит это всего то последствие  его выбора, и жить «по совести» надо, чтобы оставаться настоящим, а не совокупностью этических допущений, лишь тогда вопрос выбора будет реальным, отношения стыда и сознания обретут гармонию.

Мы живём своей жизнью, а не реакцией окружающих на ниши поступки. 

В этой жизни есть мораль, совесть, неоднозначность ценностей, фарисейство, ложь. 

И, находясь под патронажем выбора, нам следует определять для себя каждое из этих понятий.

[shakaschreib]

Кто автор

Я  сочиняю с третьего класса из этого получился проект Shakunova

В восьмом классе начала писать прозу, из этого получилось лишь то, что многие считают, будто у меня хорошо подвешен язык

Мне нравится генерировать красивые, полные фразы

Осенью 2015 я участвовала в семинаре Бард-колледжа “Письмо и мышление” и поняла, что все-таки  люблю писать, но именно  на сложные неоднозначные, глубокие темы (люблю довольно успешно: моё финальное эссе было опубликовано в сборнике семинара)

Это пристрастие подтверждается  и тем, что в универе я участвовала в конференциях по философии и насчитываю некоторые депонированные статьи в своей словотворческой судьбе

В заключении хочу сказать, что мне было бы интересно сотрудничать  с проектом, который хочет получить околофилософские рассуждения на тему важного, бессмертного

[shakaschreib]

Чтобы заказать эссе, напишите мне по адресу shakunova_poster@mail.ru

в скайп  filinastasya

или в контакте vk.com/shakunadze

[shakaschreib]

Euro

Уже несколько лет я не смотрю Евровидение, и, как бы это не звучало, не смотрю я его из-за того, что в нём принимает участие наша страна

Cложно передать словами всё, что я чувствую, когда осознаю, что прекрасная страна с богатейшей историей и уникальной культурой перед всей Европой представляет себя в лице безликих барышень

Ни голосов, ни даже имён этих исполнительниц я так и не запомнила, почему же тогда мы надеемся, что их запомнят в другой стране? 

Удивительно, что на детском Евровидении мы выступаем так удачно. Честно, как это могло произойти? Вы знаете, все знают, дети просто были сами собой, пели искренне и ничего не боялись, их не ставили в рамки, не подстраивали под стереотипы – просто творилось искусство

Почему взрослые так похожи друг на друга – это сложный метафизический вопрос, но  в рамках Евровидения  ответ найти очень просто – они боятся быть самими собой – это большая ответственность, а когда взрослый сталкивается  с  ответственностью, он всегда старается повторить за тем, кто с этой ответственностью столкнулся прежде

Поэтому я бы постаралась найти взрослых, которые не боятся ответственности,  а с гордостью и любовью занимаются музыкой, ищут в музыке гармонию для себя и тех,  кто их   услышит 

Почему Моцарта мы слушаем до сих пор – он писал от сердца -   в его музыке не было слов, но был смысл, такой же глубокий древний смысл есть в песнях, ещё сохранившихся в деревнях 

Не многие наверное знают, но в выходные по радио Культура можно услышать, как пожилые люди из совсем маленьких селений исполняют старинные песни 

Я стараюсь не пропускать эти песни – в них так много настоящего,  редко встречающегося  сегодня 

В этих песнях есть и драма и юмор, и такие глубинные мотивы, которые не оставят равнодушным ни одного человека

Даже если кто-то люто ненавидит фольклор, услышав искренних, душевных бабушек из села, этот человек изменит отношение

И очень  радостно, что существуют талантливые молодые музыканты, которые собирают такую музыку, адаптируют её и исполняют. Вот их бы я и отправила. Даже если бы они не стали лидерами – это было бы интересно и  не стыдно