#поппи свитинг

[muzzzzle]

Про Алёшу, хозяйство и баньку 🐴🌾🧖‍♂️

А мы всё не забываем про наш АУ: Колхоз! Сегодня сеточка нам нагенерила невероятного сходства Гаррета с гармонью (да, это на самом деле аккордеон), к чему бы это? Да к тому, что вторая глава Колхозгвартс Легаси уже на фикбуке!

За свою уже перевалившую за пятнадцатое лето жизнь, конь Алёша видел много чего. Посевная, уборка урожая, разъярённая корова, пытающаяся боднуть его нерадивого хозяина, его нерадивый хозяин, пытающийся втихаря умыкнуть бутылку из личных запасов угрюмого хромающего мужика, от которого вечно пахло дрожжами, парня с зелёной кучерявой гривой, который растягивает странный аппарат, издающий звуки, похожие на брачный призыв кобылицы, низкую девчонку, что иногда приходила к нему, Алёше, и наглаживала его по бокам и морде, усатого, шагающего повсюду с важным видом, периодически заходящего к нему в стойло, чтобы, тяжело пыхтя, по десять минут смотреть в сторону окон кудрявого парня с четырьмя глазами. Алёша в жизни повидал многое, и мало чем его можно было удивить. Но в этот день лошадиные боги явно решили подложить ему свинью.

[superconductivebean]

#511

а также снился мне сон такой непотребный, что потребовалось очень срочно проснуться, покушать и записать идею этого разнузданнейшего, бессовестнейшего пивипи в поезде между мс, поппи свитинг и примкнувшей к ним имельдой рейес, established relationship, седьмой курс

ʕ ಡ ﹏ ಡ ʔ

[muzzzzle]

Про петухов, самогон и Машку 🐓🥃🤵🏻‍♂️

Не забыли ещё про колхоз ау? Мы вот не забыли 🫡

Встречайте первую главу ✨Колхозгвартс Легаси✨, где мы знакомимся с председателем Блэком, будущим инженером Амитом, бывшим КГБшником Шарпом и, конечно же, конём Алёше�� (пять ног у него исключительно по воле нейросетей, я клянусь)

— Это что, настоящий петух? — тыча пальцем в осоловело моргающую птицу, воскликнул Амит. — Это курица, — без энтузиазма покосившись на восторженного будущего инженера, ответил председатель. — Эй, постойте! Товарищ! Но Таккар уже сорвался с места и начал преследовать в ужасе улепётывающую от него несушку, поднявшую такой крик, что из окон начали выглядывать те, кто по какой-то причине до этого ещё не глазел на странную компанию. Финеас промакнул платочком лоб и отогнал назойливых мух. Его троюродный племянник стоял, скрестив руки и не издавал ни слова, лениво шаркая носком дорогого ботинка. Амит не сдавался, нарезая круги по чужому огороду. Из дома выбежала разъярённая женщина и начала трясти кулаком вслед хулигану. — Да что ж ты, ирод, делаешь, потоптал мне всю картошку! — истерично закричала она вслед, беспомощно оглядываясь по сторонам, пока не заметила кислое лицо председателя. — Товарищ Блэк, да что ж он такое творит?! Финеас бросил на неё быстрый взгляд, и в извиняющемся жесте развёл руки. Вообще-то он не имел привычки чувствовать вины перед подчинёнными за что бы то ни было, но те, кто видел почётную доярку в ярости хоть единожды, предпочитали покинуть радиус её зрения до того, как она начнёт вспоминать, где и в чьей компании в последний раз видела несчастного, попавшего под её горячую руку, не скупясь на аллегории и щепетильные детали. Откуда Бэй Ховин были известны последние, никому узнать так и не удалось, но после нескольких сцен, едва не закончившихся для председателя разводом, он старался хотя бы делать вид, что на мнение многоуважаемой подчинённой ему не плевать.

[superconductivebean]

#788: Hogwarts Inquires - 96

О таймлайне перед Вторым траялом:

Весь набор Slice of Life-квестов из середины октября можно ставить в любом порядке, но последовательность в игре такая:

Beast Class — самый первый квест после Первого траяла

Caretaker's Lunar Lament

Daedalian Keys сдаётся сразу после CLL

The Helm of Urtkot

The Man Behind The Moons, The Tale Of Rowland Oakes, The Hall of Herodiana, Venomous Revenge, A Friend In Deed нарративно существуют перед и в течение квеста:

The Elf, The Sack, and The Loom

Kidnapped Cabbages, Well Well Well и Sweeping the Competition выполняются и сдаются перед:

In The Shadow Of The Estate

В 34 я писал: после таймскипа игра продолжается с 20 октября, т.к. за дату Второго траяла я принял 31е октября, а плотность событий утащил из сентября, 25. Как ето выглядит на календаре:

Можем тогда полагать, что Beast Class — это понедельник, 20 октября 1890. Тогда Caretaker's Lunar Lament начинается в тот же день после обеда, в полдень, и став The Man Behind the Moons, длится самое короткое 5 дней и самое длинное 10, но может и все 14, 89. Длительность зависит от ваших предпочтений, стратегии, характера МС и прочих сюжетно-нарративных требований, которые лично вы хотите к своей / этой истории предъявить.

Вылазки в Хогсмид сопровождаются помощью волшебным зверям; подробнее об этом я напишу, когда начну The Elf, the Nab-Sack, and the Loom. И нет, мы не будем красть тварюшек. Мы будем их у поучеров отбирать — и я вам карту ешё нарисую!

Итак.

Нарративно квесты The Elf, the Nab-Sack, and the Loom и The Tale of Rowland Oaks я бы поставил идущими параллельно и — на пятницу-субботу, 24-25 октября 1890.

Ведь вылазка в Фельдкрофт, квест In The Shadow Of The Estate, так понимаю, выходные 25-26 октября 1890 должны быть, в Хогворце ведь нет пар по субботам и воскресеньям.

За исключением, разве что, курса полётов у Когавы (этот урок, кстати, только у первокурсников обязательный, остальные явно берут его или по желанию, или отправляются туда в качестве отработки, или просто ��овеселиться) и может быть допов у Шарпа и Гарлик, но, опять же, те допы можно сдать в любой момент; ето я лично себе такое правило поставил: обращать внимание на все квесты как только, так сразу, ничего не копить, — если только это не огромной продолжительности квест как Daedalian Keys, — предполагать, когда их можно сдать самое скорое. К тому же, у МС особое положение, ей нагонять программу надо, домашек больше и сроки сдачи наверняка стоят и на выходных.

The Hall of Herodiana

Софрония Франклин, как и все Рейвенкло в этой игре, по умолчанию в числе моих любимых персонажей, сразу после пятёрки лучших: МС (в особенности моей, Джулии Райт), Эзопа Шарпа, Имельды Рейес, Поппи Свитинг и Гаррета Уизли.

Любопытно, что из слов Софронии следует, что Depulso изучают или на 4м, или на 5м курсе — на 3м курсе этого заклинания не дают (хотя вот сто лет спустя, в игре HP&PoA и на пеки, и на плойки, Гарри, Рон и Гермиона кастуют Depulso только в путь).

Подробнее о Геродиане Бёрн можно почитать в этой статье.

Ещё одна черта характера МС: если ситуация uwu и не опасно, так ещё и секретный секрет и поиск сокровищ, тогда МС скажет: так ты скажи, куда бежать, я мигом.

[superconductivebean]

#746: несу фанфик!

Вспоминая Карлайл - 1

Имельда Рейес х фем!эмси х Поппи Свитинг

Описание: это kinktober, тут кинки, сюжета не искать; но фичок как-бэ имеет отношение к одному долгострою, но и читать можно без каких-то вводных, кроме игровых. Эмся названная — Джулия.

Килослов: 3.1к

Фичеринг: фемслеш!пвп хот смут про дрочку в душе, упоминаются intrusive thoughts и трисам сех, происходит кинк девелопмент; три раза звучит слово «пизда»; смут во флешбеках > смут в настоящем, ну такое ощущение субъективное. А, и тут все совершеннолетние. Slice of Life, Fluff, Established Relationship, да и всё. Рейтинг: 18+ / Explicit / NC-17 / R-18

Бесцеремонно прижатой щекой к сырому кафелю в душевых Джулия оказывалась только в своих самых неспокойных снах.

Как во снах, грубоватые пальцы Имельды так же врезались в упругие мышцы её спины, больно ползли вдоль позвоночника вниз, сдавливали ягодицы и пробегались по вдоль напряжённых бёдер. И как во снах, Имельда не стеснялась, призрачно касаясь и ладонь занеся, чтобы через пару секунд звучно шлёпнуть, шумной ухмылкой одобрить её податливость и нашептать непристойностей в подставленное ухо.

Но совсем не как во сне жёсткая дуга сильной ладони протиснулась между её разведённых ног и удобно легла вдоль разгорячённой, взмокшей плоти.

— Джулия, — горячий шёпот Имельды обжёг ей ухо, и её губы тут же поймали её выдох в коротком поцелуе. — Руки по обе стороны от головы. Будешь ныть, заткну.

Прогуливаясь по бёдрам Имельды своими руками, упираясь в её шаловливые пальцы и ёрзая на её ладони, Джулия посмеялась:

— Мелли, ну зачем так жестоко…

— Затем, что у тебя есть мы, но позабавиться ты решила со своей рукой!

В основании зубы Имельды больно сомкнулись и потянули за собой глубоко сидевший в груди низкий, застывший в горле вибрацией стон. Голос Имельды оставался в ушах злым эхом в шуме воды, пока её пальцы беззастенчиво шарились между ног, по-хозяйски протискивались во влагалище на фалангу, выскользнув, скользким теплом обжимали клитор и проскальзывали по его твёрденько�� головке.

Робкими, дрожащими своими пальцами Джулия накрыла её хамскую ладонь, другой обжимая жавшую грудь; и не стой прижатой к стене, Джулия предпочла бы уложить затылок Имельде на плечо.

Ей казалось, секвенции судорожных вздохов выстраивались Имельдой в звенья длинной мелодии её судорожных вздохов; её стонов и просьб поцеловать или сжать посильнее, не стесняться.

— Руки у головы! — строго повторила Имельда, и Джулия робко подчинилась, слизнув улыбку со своих губ. — Умница.

Получасом ранее Джулия зашла в душевые самой последней.

Только вчера утром она прогуливалась по Косой аллее, ела мороженое с Поппи и яро спорила о чём-то с Имельдой по дороге в банк. В обед они втроём сели на Хогворц Экспресс, и, попрощавшись с мистером Рейесом и бабулей Поппи, забрались в самое дальнее купе, подальше от любопытствовавших глаз и шума; как и многие другие семикурсники, подуставшие от суетности, окружавшей неблизкий путь гамом студентов младших курсов и перешёптыванием заядлых сплетников.

Восемь часов в дороге назад, на Гленфиннан, Джулии показались изнурительно долгими.

Девчонки были с ней согласны. Сначала они принялись причитать, но скоро недовольство сменилось непристойными шутками; сочинением строчек вульгарному лимерику, мнениями, которое не выскажешь в приличном обществе. Развлечение себя исчерпало не успел Экспресс добраться до Ливерпуля.

Каждая хотела укорить другую: могли бы встретиться неделей раньше и спокойно перебраться в Хогсмид со всеми вещами, а оттуда спокойно дойти до замка вечером первого числа. Однако ни одна не могла высказать её вслух: для Джулии осень тысяча восемьсот девяносто третьего была последней возможностью отправиться в Хогворц, как все; на Экспрессе, а не в запряжённой фестралами карете или пешком из Хогсмида, мило беседуя с профессором Шарпом о предстоявшем, точно небогатом на события, тысяча восемьсот девяносто первом годе.

Вид за окном быстро приковал к себе внимание Джулии.

Поппи тотчас принялась рассказывать, какие твари водились в округе и на каком участке пути от Бирмингема до Манчестера чаще всего видели уэльских зелёных драконов из окон, смотревших на запад, — и как часто такой дракон ошибочно принимал облака дыма у локомотива за овцу.

В неловкой тишине, вдруг напавшей на купе, Поппи продолжала свой рассказ с выразительностью, с которой увлечённые лекторы обычно делятся со студентами опытом, удачным и ужасным. Имельда и Джулия иногда переглядывались, загадочно улыбаясь, но скорее собственным мыслям, а не друг другу. Каждая из них могла вдруг неостановимо заговорить о мётлах и стратегии, зельях и выкройках. Поппи органично смотрелась в их компании, — скромно умолчим в этой описательной части, что в такой формулировке следовало писать Имельду, как позднее дополнение амура Поппи и Джулии, — однако именно её рассказ чаще прочих заставлял недоумённо скосить брови; хлопнув глазами, немо и нервно спросить, так ли необходимо каждый раз упоминать судьбу очередного Локомотива, в очередной же раз подверженного не иначе Божьей каре за какой-то страшный Грех.

Где-то на обсуждении таксономической разницы виверны и амфиптерия Имельда, вдруг заритворствовав, всхрапела и напомнила: Ланкастер — позади, а от Глазго до Гленфиннана — рукой подать, и даже зайди Экспресс на крюк через Абердин и Инвернесс, им останутся считанные часы в пути до Хогворца; пора бы всем приодеться по магической моде и вспомнить, что Хогворц не Лондон! — и вперилась в Джулию не терпевшим возражений взглядом.

Джулия, оправив корсаж с пышным рукавом, согласилась, а произошедшее у Карлайла осталось в Карлайле.

Однако воспоминание о пылких поцелуях и всего лишь просьбе помочь расшнуровать корсет, — чтобы не выглядеть в Большом зале как набросившая факультетский азурит на плечи жеманница, — покидать её налитую тяжестью усталости голову отказывалось с решительным упрямством.

А следовавшим утром субботы — уроков по субботам никогда не ставили — мадам Когава распорядилась: присутствовавшим в Большом зале игрокам факультетских сборных — размяться перед началом сезона.

Получасом ранее, изобразив на лице усталость и сонливость, будто двухчасовой разогрев с игроками других сборных прошёл как четыре часа Зелий, Джулия зашла в душевые самой последней.

Первое сентября тысяча восемьсот девяносто третьего изнурило её, и второго сентября, насидевшись и налетавшись на метле, пообжимав крепкое древко бёдрами, в душевой Джулия изнемогла под мягкой лаской собственных пальцев.

Если бы Джулия только знала, что Имельда ради неё решит задержаться, лишь для вида подавшись за остальными слизеринцами к выходу; если бы знала — дождалась и, стерпев, оторвала от себя руки, чтобы приглашающе развести, а не почувствовать запястьями прохладный кафель, а затем острое и наглое колено между подкашивавшихся ног. Может, впрочем, в том и был замысел Имельды: так, яростно хлопнув дверью и напугав, накинуться, не боясь, что кто-то зайдёт и увидит их пылкий поцелуй, услышит скабрёзности за шумом воды и различит в страстной полифонии за высокими нотами чавкающих поцелуев чпоки встречавшей гладкую поверхность бедра вульвы.

А потом Джулия почувствовала кафель щекой, резко развёрнутая, — и под лаской Имельды она вилась, как сбегавшие по стене струи воды.

— Мелли… — Ладонь Имельды плотно накрыла рот. — Мм!..

Имельда прошептала:

— Не ной, или, как жму соски, будешь представлять. Или о стену натрёшь. Выбирай, как тебе больше нравится.

Её ладонь съехала на подбородок. В недолгую секунду, отведённую на ответ, Джулия попросила о поцелуе.

Имельда уложила голову на её острое плечо и прижалась губами к скуле.

Рисуя круги вокруг твёрдо чувствовавшейся головки клитора, размазывая тёплый секрет по ногам, натирая разогретую кожу и заодно придерживая вихлявший её зад, она поиздевалась:

— А заслужила, так думаешь?

— Ну, Мерлин… — содрогнулась Джулия, сжавшись вокруг её жёсткой ладони. — Ты серьёзно?

— Да, как всегда, — она улыбнулась. — Не я ныла себе же в губы, как соскучилась и всё тому подобное, лезла, о бедро тёрлась.

— Я ныла и я ною, но ещё никто меня не ревновал к моей же руке!

Имельда усмешливо прошептала: «А у тебя так много любовниц было!» — и вполголоса сказала:

— Поэтому они обе теперь там, где я их вижу. — Джулия упиралась в кафель ногтями и царапала стену; рисунок вен отчётливым рельефом проступал на бледной коже её запястий. — Поняла?

— Поняла что? — притворилась Джулия и, почувствовав руку под челюстью, послушно замолчала.

Имельда не ревновала её к рукам, но к самой мысли о самоублажении питала некоторую… брезгливость. Изнуряющей, колючей лаской, от которой по ногам сбегали вязкие горячие капли, она хотела напомнить: с кем-то — веселее, чем одной. Джулия не могла, не хотела с ней спорить: она была права.

Однако на этот раз Имельда вложила какую-то новую, пугающую импликацию в свою извечную претензию вымещать пыл на чужие, а не свои пальцы; или, хотя бы, убедиться, что пара вожделевших глаз прикована к её телу и неотрывно следит за каждым, малейшим движением.

— Не нравится мне, как ты себя стала вести. Совсем распоясалась! Нужно тебе указать на твою жёрдочку. Или сунуть её тебе в зубы.

— Мелли, ну что ты такое говоришь, — рассмеялась Джулия.

Импликатив заставил её в предвкушении замереть и медленную ласку, пробежавшую от клитора к тугой мышце промежности, считать, как жест выражения какой-то новой эмоции. Нового пожелания.

Взгляд Имельды горел странным вожделением, перед которым хотелось медленно сползти на залитый пол и сесть на коленях.

Джулия проглотила комочек слюны и задумалась. Она чаще подчинялась порыву, чем его вела; неслась в этой страсти, как в потоке бурной реки — будучи при том сама, как та река, как та дикая примордиальная сила, толкавшая её воды вперёд.

Сплавляться вместе с ней к примату наслаждения, со слов Имельды, похоже на небольшое, но завлекательное приключение, — только иногда её голос будто грозил сорваться в обыкновенную насмешку и больно уколоть, напомнив не расслабляться, как с Поппи. Имельде словно не доставало одной ей понятной предсказуемости — такой, которую чувствуешь, сидя на метле высоко над полем посреди матча и точно знаешь, где заканчивается умение играть и начинается всевероятный случай. Для зрителей и некоторых соперниц, обычно, это выглядело как полный и неот��ёмный контроль над квоффлом и всей-всей-всей игрой.

Такой предсказуемости, чувствовала Джулия, которую ощущаешь, нависнув над кем-то. Над Поппи.

Но то, чего вдруг возжелала Имельда, было чем-то другим.

Она хотела не отдаться потоку той страсти, а подчинить его себе — и указать ему направление, и следить за меандром, и сплавиться по собственносозданному течению и не ради очаровательного впадения в романтичную дельту оргазма, — но самого пути к ней по порогам, безветрию и засухам, и тоже называя чарующую развязку — приматом наслаждения.

— Из нас двоих метлу под собой распускаешь ты, но наказать за что-то хочешь меня! — пошутила Джулия.

Имельда усмехнулась:

— Метла меня прокормит, я готова терпеть любые издержки, а ты. Ты могла бы и потерпеть, лавочница, — она прыснула, заглянув Джулии в серый глаз, вдруг зло потемневший. — Прости, у тебя такой лицо сейчас было. Бесценное просто. — Имельда обрушила град кусачих поцелуев на её сырой висок, и Джулия зажмурилась. — Так задорно хвостом передо мной ты ещё не виляла; не упирайся только, что терпишь. Податливая ты какая-то сегодня, спесивая. Подрочила так хорошо или, хе-хе, Джулс, так я и думала: нравится, когда тобой помыкают? — Имельда больно сжала грудь и поигралась соском. — Хочешь, хорошей девочкой, умничкой назову? А негодницей?

Джулия закатила глаза.

— Ну нравится мне, да, — простонала Джулия; её разгорячённое нутро вдруг сжалось, пустило дрожь по всему телу, но сногсшибательное тепло, предвещавшее судорогу оргазма, откуда-то из глубин лона спускаться не торопилось; как ладонь Имельды не торопилась нырнуть пальцами в упругое тепло её влагалища. — Скажи ещё, что сейчас спустишься и лизнёшь меня там, отстранишься; подождёшь, пока расстроюсь и оденусь, а потом попросишь до вечера подождать, чтобы я в предвкушении с ума сошла. И я сойду. Мелли, я на стены полезу. Волосы с глаз уберу, чтобы на часы смотреть весь день. А сейчас только утро. Мелли. Угомонись.

— А хочешь так? Можно устроить, — улыбаясь, прошептала Имельда. — Только отвечай честно, учти, условия поставлю строгие. — Она обняла крепче. — Хочу, чтобы ты млела, и текла, и ныла; хочу тебя жрать весь вечер и слизывать слёзы с твоих щёк, потому что ты будешь кричать, плакать и рваться из моих рук, из верёвки или галстука. Домашним птичкам не положено с голыми лапками ходить, — Её поцелуй остался в ухе очень громким чмоком, — сделаем тебе опутенки и напомним, где жёрдочка твоя, на которой тебе положено сидеть.

— Мелли. — Джулия задумалась; только подумав, она нарушила хотя бы одно из условий, какими бы они ни были, а уж как объяснить всё Поппи… — Ты ж, зараза, и я рот этот грязный целую каждый день. Доведёшь, когда-нибудь, до греха.

Имельда отползла пальцами выше, к низу живота. Джулия нахмурилась, но не посмела опустить рук, только прижалась задницей к её горячему лобку и потёрлась о колючий волос.

— А доведу? — поинтересовалась Имельда. — Что ты мне сделаешь? Или себе? Джулс, вечером забудь про свои руки, что они у тебя есть, тоже забудь. Свяжу и буду ебсти, пока не осипнешь. Я всё сказала, что хотела, по этому поводу, тебе пиздец. — Имельда облизнулась. — В отместку, что не дождалась там, в раздевалке. Знаешь ведь, курица, что при одном взгляде на тебя у меня пизда горит. Я захожу в душ и что я вижу!..

Джулия затряслась от смеха.

— Да что на тебя нашло! Мелли!

Её руки опоясали тело, и Джулия подзабыла, как дышать.

Имельда придавила её к стене всю, неуёмно целуя в основание шеи, где выступал позвонок, и гуляла по её стянутому животу сырыми ладонями, легко царапая костяшки о швы кафеля. Сдавливала небольшую, упругую грудь, тянула за жёсткие соски, обводила грубоватыми подушечками пальцев шрамы на рёбрах и придерживала у боков острыми локтями; упиралась лобком в её мягкую задницу.

У Джулии дрожали коленки.

— Что на меня нашло. — Имельда резко выдохнула ей в ухо и прикусила мочку. — Дырка в панталонах для таких, как ты, суккубов, сделана, понятно?

— Тебе понравилось. Не отрицай, — слабо улыбнулась Джулия.

— Так бы и слушала, как ты скулишь, да-да, да, — огрызнулась Имельда. Перед Карлайлом… — Ты боишься потерпеть всего лишь пару часов.  

…Джулия царапала эмалированную стену купе у опущенной на окно шторы, сипя и кусая губы, скуля в собственную дрожащую, холодную ладонь, пока Имельда терялась носом между её дрожавших бёдер. Затянутый корсет не позволял дышать полной грудью и не разрешал гнуться, в крепкой хватке Имельды нельзя было повернуться.

Имельда задыхалась под ней, держалась за неё, как будто лежала спиной на самом краю обрыва, а не лежала, вдавленная в пружины мягкого сидения; жалобным взглядом простреливала ей сердце: пока её язык валял клитор на себе как бусинку, пока скользил внутрь и описывал круги в мягких складках, пуская по ним приятную вибрацию шедших глубоко из груди отчаянных стонов — где-то позади них на том же сидении одна рука Поппи держала шнур корсета Джулии, другая — иначе не скажешь, Имельду звучно пытала и трахала с, немного-немало, настоящим натуралистическим интересом…

— Должна же я тебе отплатить. Сикль за сикль, — гаденько пролепетала Имельда. — А будешь визжать, суну что-нибудь в рот!

Джулия отдышалась и, получив ещё один поцелуй, тихо произнесла:

— Мне страшно… так.

— Не когда ты вся взмокнешь и распалишься, ещё лодыжки прихватить Incarcerous попросишь, чтобы самой ноги не разводить. Они тебе всё равно ни к чему будут, как и твой длинный язык. Толку от него, если совсем не эти губы, — Имельда обвела рот Джулии большим пальцем и мягко надавила на нижнюю, — будут занимать мой.

Нутро вдруг сжалось снова, прихватив фалангу Имельды и заставив Джулию по-блядски насадиться глубже. Издевательски нежный поцелуй в уголок губы перехватил её резкий вдох и превратился в поцелуй-настоящий, когда язык танцует с языком и непереносимо хочется больше, хочется ещё.

— Поучим тебя терпению, — облизнулась Имельда её слюной. — Намучаешься. Умничка такая, так рук и не убрала… Нужно тебя как-то за это похвалить.

Джулия захотела спросить, откуда в Имельде появилось столько воли. Раньше она бы, кинувшись на неё с поцелуями, вжав во все стены, полы и углы, усадила на бортик ванны и оттрахала, захлёбываясь и в своих, и в её стонах. Джулия ждала, когда тёрлась о её бедро, именно этого: привычной физической грубости, обыкновенной жёсткой тактильности, выбивавшей любые мысли из её вечно занятой чем-то головы. Но в этот раз Имельда нацелилась выгнать оттуда остатки трезвомыслия, и об этом Джулия хотела спросить тем же вопросом, но смогла только выдавить жалкое и зажатое:

— Да брось ты…

— Ну почему нет? Ты испугалась или верёвка на запястьях тебя пугает больше? — Имельда огладила её плечо и захватила в ласковые объятия, клевала в щёку носом. — Прости. Я не заставляю, если что, интересно просто. В Холихеде ты не возражала.

В Холихеде Джулия разрешила связать себе руки за спиной, проиграв спор, и потом ворочалась под шутливой лаской четырёх рук, смеясь и теряя голову в долгих поцелуях; разглядывала озадаченность на лицах любовниц, чувствуя обжигающее тепло на собственных щеках, кусала губы, когда щекотка сменилась руками в бриджах и зубами на сосках — и затыкающими, властными поцелуями.

— Я… Мелли, такой ответ: да, и мне и с ними… Неловко, — призналась Джулия.

Страх казался ей, в сущности своей, иррациональным: не было угрозы в забиравшемся вовнутрь сильном языке и вреда в любящих руках; не может быть опасности в собственной постели, в окружении любящих душ и низла — существа, чувствовавшего злой умысел загодя. Однако идея кому-то, чему-то безудержному и с ума сводящему сдаться, сев не на колени, но собственную гордость придавив алчущей внимания плотью, разрешив отобрать свободу и приняв запрет говорить, а то и что-либо видеть, — Джулию пугала.

Это был примордиальный ужас, подкреплённый застарелым воспоминанием о попытках ашвайндеров пленить её. Джулии всегда удавалось удрать и едва не зубами выгрызать свободу, рискуя жизнями Натти и Поппи, Мары, но никогда — поддаться странной мысли сдаться случаю и увидеть мир с… немного другой стороны; эту страшную мысль не иначе нашёптывал Дьявол — тот же Дьявол, который невзначай просил сброситься с Астрономической башни, поймать спиной разогнавшийся бладжер или свалиться в Чёрное озеро.

Дьявол, который хотел её, связанную и согласную на это, трахнуть; Дьявол, который словами любимой Имельды, действиями её милой Поппи мягко просил хотя бы попробовать — и что-то в этом ужасе манило Джулию, как мотылька на огонь.

— Поцелуй меня? — робко попросила она. — Чтобы не боялась.

— Нашла, кого бояться, — вздохнула Имельда и чмокнула её пару раз. — Или ты стесняешься нашей ромашки?

К её тёплой улыбке хотелось прильнуть, но Имельда прильнула раньше.

— Наша ромашка в прошлый раз поставила мне такой синяк на заднице!.. Я пару дней садилась, вздрагивая, — пожаловалась Джулия.

Имельда прыснула:

— А она тебе когда-нибудь сосала? — Джулия осторожно кивнула. — Врёшь, просто лизала и лакала. Я сесть полдня не могла.

Джулия пихнулась в её сильных руках и снова почувствовала кафель щекой; в тёплых ладонях Имельды Джулия расслабила упёртые в стену кисти, только чтобы дёрнуться на её подставленном бедре назад, насев клитором на острое колено.

— У вас у всех на Слизерине такая привычка, да? — буркнула Джулия.

— Ну-ка? — навострилась Имельда. — Какая такая привычка?

— Привязать птичку за лапки, придержать крылышки с клювом и посмотреть, как она будет рваться, если тыкать её в грудинку острой палочкой?

— Только мы птичек медленно едим, — поправила Имельда. — И тебе так — тоже нравится.

Джулия плюнула:

— Да, блядь, мне всё, что ты творишь, нравится, даже твой оголтелый садизм! Суккубка!

— А ты же моя милая мазохистка-извращенка. Инкубочка. Так, руки; у головы держи, вот так. — Мягкий поцелуй Имельды сменился мягкой лаской её щекотно сбежавших вниз пальцев. — Так ты согласна? Нет или да?

— Ты меня связанную съешь, а она меня сожрёт! Нет, Мелли!

— И всё-таки. — Её пальцы снова обхватили клитор. Джулия вздрогнула; ладони сжались в кулаки. — Почему? Забудь про кляп, про верёвки. Про всё. Я тебя не принуждаю и не буду, но и раньше ты объясняла, что к чему, чтобы даже до Хобхауса долетело. Расскажи, не бойся, обещаю много не шутить и рук не распускать, — прошептала она, выкручивая клитор. — Джулия, бесстыдница. Ты вся течёшь. — Её средний палец скользнул к промежности и обратно, пока пальцы второй руки беззастенчиво проскальзывали внутрь влагалища каждый на фалангу-полторы. — Если отойду, задницу, отклячишь?

— Да… — простонала Джулия, уперев голову в свои предплечья. — Мелли, может, мы потом… поговорим потом?..

— Нет. — Ладонь Имельды снова накрыла её рот и снова в ушах остался отзвук её усмешки, гадкий и защекотавший где-то внутри так, что Джулия сжала пальцы ног и зажмурилась. — Не артачься. Себе я всегда надрочить успею. А ты начнёшь ныть, что я жестокая и оставила тебя, бедняжку, без оргазма.

Джулия всхлипнула в её ладонь:

— Я девственница! — и судорожно вздохнула, не сообразив, что сказала.

Имельда прыснула и заржала, как фестрал, бесстыдно сжав Джулии грудь, обняв её и облокотившись на неё всем немалым весом своего мускулистого тела.

— Прекрати, блядь, ржать, кобыла, да слезь ты с меня! — просипела Джулия, выставив перед собой руки. — Меня не трахали никогда! Я боюсь!

На смех Имельды, истерически громкий, должен был кто-то прийти.

Её должно было быть слышно в Хогсмиде.

— А ты вкусная там, внутри, — отсмеявшись и похлопав Джулию по лобку, сказала Имельда. — И на пальцах скакать тебе нравится. О бёдра тереться. А как ты материлась в Холихеде!.. И ты и сама не прочь кого-нибудь…

— Да, но… — Джулия замолчала.

Имельда убрала влажную прядь вившихся рыжих волос прочь с её лица и, смочив руку, пригладила, чтобы не сползла обратно, и снова расслабленно прислонилась к щеке Джулии.

— Курица, а вот расскажи: какая связь между действиями «привязать тебя к чему-нибудь» и «потыкаться в тебя хуем»? Я же правильно тебя поняла?

Джулия опешила:

— Никакая, но да, и так мне было бы… менее страшно. Наверное. Так, вот, да. — Джулия прикусила губу; смысла в таком объяснении не было, и откуда бы ему там взяться, когда между ног нагло хозяйничала чужая мягкая и распаренная, сильная ладонь. — Так понятно?

— Нет, ни хуя непонятно, — прыснула Имельда и вдруг осеклась. — Так, подожди… Джулия. Райт, такая-то ты блядь. — Имельда ужалила её в щёку. — И чего только не влетает в твою светлую голову; летит всякая мразь, как мотыльки на свет. Никогда бы не подумала на заучку с Рейвенкло, вы же все нюни, — искренне возмутилась Имельда, слизеринка, забывшая, что в незавидном положении придавленной к полу зазнайки как правило оказываются студенты её факультета. — Сладкие, наивные, заносчивые писечки. Нихуя ты не боишься. Ты стесняешься. — Поцелуй Имельды показался дольше остальных, напористее, но ласковее и теплее, чем любой до этого. — Обожаю тебя.

— Заткнись, просто заткнись, рот закрой, — раскраснелась Джулия, отвернувшись. — Забудь, что я обронила это вообще, всё, я ничего не говорила!

— А Саллоу-то и не знал. Как и Уизли! Мерлинова борода, дорогуша, у тебя в родне точно инкубы. Ну-ка расскажи мне, как ты до этого вообще додумалась? Кто с тобой так, кто успел? И с кем хотела ты? На чей бы села, чей Поппи отдала? — шептала Имельда. — У тебя три секунды перед тем, как я скажу слово на букву «Ш» и оканчивающееся на «арп». Я говорила, я предупреждала. Ну вот зачем ты с ним пила.

Джулия стыдливо уставилась в пол и пожелала в него провалиться.

Во-первых, с Шарпом она пила только сидр и такой крепости, которым невозможно споить жука. Во-вторых, так что Имельда была неправа. В-третьих, что Шарп мог сказать, кроме как высказать облегчение, что маленькие Уизли-Райты не забегают в замковом саду — и не приедут на лето в уютный коттедж в Дорсете? Конечно, имела в виду Имельда не это, но Джулия отказалась идти на поводу её глупой шутки, родившейся из невероятного глупого слуха зимой на пятом курсе — в необъяснимо глупый период её, Джулии, непростой жизни.

— Я не знаю, как. — Джулия прикусила губу. — Или знаю, только не скажу.

— Так. Джулия. Про вечер я пошутила, но я могу и передумать. Так нельзя: возбудить интерес и не дать ответ!

Джулия вздохнула:

— Потому что ты не хочешь знать. Я тоже не хочу знать. Давай вместе не хотеть?.. — попросила Джулия. — Наш взаимный интерес диктует нам потушить пизду, выражаясь твоим помойным слогом.

— О, я потушу тебе пизду, — обиделась Имельда. — Но ты этого не хочешь. Можешь не отвечать, не больно-то и хотелось у такой фри что-то спрашивать.

Больше неуместных замечаний и ужасных шуток Джулия ненавидела портить им обеим настроение собственной напористостью; она считала правильным выставить вокруг себя какие-то границы и очертить горизонт, но совершенно не желала мириться с мыслью, что так могла обидеть не случайного, а дорого сердцу человека.

Джулия извинилась.

Имельда смирила её похожим взглядом: виноватым и смущённым.

Не стоило напирать, не было нужды хамить.

— Прости, — попросила Имельда, прижавшись губами к виску. — Джулс.

— Мелли, я не скинула рук, — улыбнулась Джулия, оторвав ладонь от кафеля, только чтобы огладить Имельде линию скулы.

Она прижала её пальцы к щеке и поцеловала запястье.

— Твой сучий инстинкт Конец света переживёт, и не только его я в тебе люблю, Райт.

— Я знаю, но и как тебе, Рейес, объяснить, что меня раздражают мужики, я тоже не знаю. Свяжут и глазами хлопают.

— Джулия. — Имельда изогнула бровь. — Из бляди в доньи. Ты же помнишь, кем были те мужики? — не поверила она.

— Руквуд первым был, но не последним же.

Имельда снова прыснула; нервно улыбаясь, поцеловала её висок.

Джулия едва сдерживалась, чтобы не сползти по стене на пол и от усталости, и под весом Имельды, и ощущая недостаток воздуха — и тихое тепло возбуждение, поддерживаемое так долго — впервые; пережившее ссору, допрос, сальности, столько всего, что Джулия про себя удивилась и зажмурилась, не в силах смотреть на плывшую, как шорох воды, стену.

Имельда снова зажала ей рот и тихо попросила расслабиться всю.

В тишине раздевалки они оделись. Оправили мантии. Ещё раз пылко поцеловались.

Джулия расслабилась в крепком объятии, смакуя вкус Имельды на губах и дыша приятным одором её вившихся волос.

Тело не��молимо просилось поближе к вкусной еде, домашнему низлу и тёплой постели.

— Ты в лавочку сейчас? — ласково спросила Имельда, и Джулия клюнула лбом ей в плечо. — Поспишь? — Джулия кивнула. — Тогда хорошо поспи, не хочу, чтобы ты вдруг уснула.

— В смысле… — Щурясь, Джулия приподняла голову. — Ты о чём?

— Не прикидывайся дурочкой, всё ты поняла, — пожурила Имельда и хлопнула её по спине пару раз. — Готовься. Осипнешь. Нужно как-то тебя за прощение отблагодарить.