#золотой дождь

[cirrus-aureus]

south park AND gta fan????? ОХУЕТЬ

привееееееееее ^__^

[cassgecs]

⁔⁔照る照る坊主 ⁔⁔明日天気にしてをくれ⁔⁔いつかの夢の空のよに⁔⁔

так звучат её горести. так звучит её одиночество. песня ��ловно олицетворяет стройный ряд позвонков на сгорбленной белой спине. так звучит песня, которой в вязком ночном полумраке убаюкивала и успокаивала её сэцука. целовала её закрытые глазки, зная, что с рассветом багряные красные радужки разойдутся в ней, к��к у матери, розовым. но пока их не встретило утро, малышка спит, прижавшись к груди, а мама, приглаживая тёплыми руками белёсый пушок на её голове, тихо мычит ей терпкую-ласковую песню.

так звучит скорбь по жизни, которой у неё никогда не было. по дням, когда солнце действительно грело и она широко улыбалась его лучам.

дождь лил не прекращаясь. иногда сукуне казалось, что вот-вот буйная река выйдет из берегов, затопит их дом, маленькие сёла и такую большую столицу, вода потоком унесет их далеко-далеко. сукуна думал, что если такое случится, он будет совсем не против.

с порывом ледяного ветра его окатит ливнем и он, спрятав лицо в воротник, убежит с выходящей на улицу лестницы.

он ждал ураумэ. она вернулась больше часа назад, но ему нельзя было показывать, что он волновался, потому остался безынтересно сидеть на улице, словно ему и дела до её прихода нет.

сукуна выглядывает из-за угла – ураумэ сидит очень тихо, что-то напевая себе под нос. поет тихо, верно, и сама не слышит, не суетится и ничего не делает, сукуна не помнит, когда в последний раз видел её столь спокойной, не помнит, когда она давала себе минуту на отдых, потому сам стоит, как мышонок, лишь бы не спугнуть. она что-то вертит в руках, аккуратно обвязывает верёвкой белоснежную ткань, пальцами тушит благовония и угольной палочкой выводит на полотне улыбающееся личико.

– что ты делаешь? – сукуна старается говорить шёпотом, хотя ему все равно кажется, что вышло громче, чем он хотел бы. возможно, так бы она ее услышала и продолжила петь, но ураумэ отвлекается и поворачивает голову в сторону голоса.

– …тэру-тэру-бодзу. – отвечает, будто нехотя, выдержав паузу.

– монах? – сукуна подходит и с интересом рассматривает тряпичную куклу у неё в руках, совсем простенькую, обвязанную бечёвкой, с нелепыми мажущимися черными глазками.

– если повесить такого под навесом, причитая нужные слова, будда обязательно улыбнётся ему в ответ, и дождь прекратится. – ураумэ вздыхает, засматриваясь на мальчишку, так старательно рассматривающего маленький амулет, а после тянется за старой потрёпанной юкатой, аккуратно отрезая от сукна еще один мелкий кусок. – хочешь, научу?

сукуна увлеченно кивает. все же, больше всего на свете ураумэ любила, когда было ясно.

– тэру-тэру бодзу, пожалуйста, пусть завтра будет хорошая погода. – сукуна с надеждой смотрит на небо, пока ураумэ аккуратно подвешивает пару маленьких куколок над карнизом террасы. – если будет солнечно, то я дам тебе золотой колокольчик.

по рукам у неё стекают капельки дождя. сукуна довольный расходится в выученном коротком стишке, он не видит, но умэ улыбается.

этому её еще в глубоком детстве обучила онадака-сан.

так звучат её объятия и её терпение. в благозвучное мычание сходится рука прочитанных с пергамента слов. так звучит её радость и нескончаемое горе.

кендзяку не донимает её, а ураумэ уже с полчаса не отрывает лба от половиц святилища. ей хочется плакать, но сил на то уже нет, и слёзы не подступают к горлу и стекают по щекам, копятся где-то в душе, как и прежде. когда она наконец поднимает голову, благовония почти догорают, она тушит их обожёнными пальцами, дымок расходится по комнате, тёплый ветер с улицы играется перезвоном курильниц и подвешенных к потолку колокольчиков, она сливается с ними в пении – он её слышит.

немые монахи – реликварии их с ним изнеможденных душ – улыбаются ей с карниза.

куда ни посмотри, куда ни сбегай – несчастья все равно цепко схватят за горло, а смерть унесет все самое ценное.

этой песней звучит скорбь ураумэ по сукуне. Ꮚᵕ̣̣̣̣̣ ہ ᵕ̣̣̣̣̣̣ shunran - ao3 || pentatonix - run to you

[nadziejacher]

Приношу новый пост из телеграм-канала, но там я выкладываю что-то историческое и книжное чаще, чем здесь (я исправлюсь...)

Итак, про книгу.

Есть такая прекрасная книга под названием "Записные книжки великого князя Николая Павловича 1822-1825". Собственно это Николай I, когда он ещё был великим князем, а не императором. 700 страниц каждый день он через запятую перечисляет свои ежедневные действия и людей, которых встречал.

Возможно, кому-то это покажется скучным, но поверьте, за всем этим кроется много интересного. К сожалению, в определенный п��риод вокруг Николая был сконструирован образ злого душителя всех свобод, хотя на деле это был очень (просто поверьте мне!) добрый и великодушный человек. К тому же, как по мне, он до самой смерти в глубине души так и остался мечтательным романтичным юношей, который вырос на рыцарских романах Вальтера Скотта (с ним он даже виделся лично!).

А в самих записных книжках он предстаёт не только как бригадный генерал, который надоедал войскам своими инспекциями, но и как, например, очень заботливый муж и отец.

На обложке, собственно, он в молодости. Молодой, неожиданно рыжий и в обносках своих братьев © и вообще красивый (впрочем, как и всегда).

А утренние подъёмы Николая Павловича вообще звучат, как крик души и часто полны драмы или лирики:

15/27 августа 1822

Снилось, будто меня несут в гробу, встал в 7 <...>

4/16 ноября 1822

Встал в 8 1/2. Подстриг волосы <...>

9/21 ноября 1822

Встал в 7 1/2, дремал <...>

6/18 декабря 1822

Жена разбудила меня в три часа, у неё боли в сердце, рвота, посылаю за Крайтоном, в ожидании врача лекарство дважды оказывает действие, жена дважды падает в обморок, отнёс её в постель, приходит в себя, жестокая головная боль, спит, я заснул, встал в 7 1/2 <...>

9/21 января 1823

Был разбужен в 4 стрельбой по соседству <...>

14/26 мая 1823

Разбудили в 5 часов <...>

14/26 июня 1823

Проснулся в 5 часов, проливной дождь, ураган, снова уснул, встал в 9 <...>

21/3 июля 1823

Проснулся в 2 часа, узнал, что Император здесь, снова заснул, послал спросить, могу ли явиться, заснул <...>

8/20 марта 1824

Встал в 5 1/2, посмотрел в окно, снова лёг <...>

8/20 мая 1824

Проснулся в 6 часов, погода сомнительная, встал в 7 1/2, прекрасная <...>

10/22 июля 1825

Встал в 3 1/2, один в дрошках на работы <...>

[goshminherz]

Борис Рыжий

С антресолей достану «ТТ»,

покручу-поверчу —

я еще поживу и т. д.,

а пока не хочу

этот свет покидать, этот свет,

этот город и дом.

Хорошо, если есть пистолет,

остальное — потом.

Из окошка взгляну на газон

и обрубок куста.

Домофон загудит, телефон

зазвонит — суета.

Надо дачу сначала купить,

чтобы лес и река

в сентябре начинали грустить

для меня, дурака.

Чтоб летели кругом облака.

Я о чем? Да о том:

облака для меня, дурака.

А еще, а потом,

чтобы лес золотой, голубой

блеск реки и небес.

Не прохладно проститься с собой

чтоб — в слезах, а не без.

* * *

Отцы пустынники и жены непорочны…

А.П.

Гриша-поросёнок выходит во двор,

в правой руке топор.

— Всех попишу, — начинает он

тихо, потом орёт:

падлы! Развязно со всех сторон

обступает его народ.

Забирают топор, говорят «ну вот!»,

бьют коленом в живот.

Потом лежачего бьют.

И женщина хрипло кричит из окна:

они же его убьют.

А во дворе весна.

Белые яблони. Облака

синие. Ну, пока,

молодость, говорю, прощай.

Тусклой звездой освещай мой путь.

Всё, и помнить не обещай,

сниться не позабудь.

Не печалься и не грусти.

Если в чём виноват, прости.

Пусть вечно будет твоё лицо

освещено весной.

Плевать, если знаешь, что было со

мной, что будет со мной.

* * *

От скуки-суки, не со страху

подняться разом над собой

и, до пупа рванув рубаху,

пнуть дверь ногой.

Валяй, веди во чисто поле,

но там не сразу укокошь,

чтоб въехал, мучаясь от боли,

что смерть не ложь.

От страха чтобы задыхаться,

вполне от ужаса дрожать,

и — никого, с кем попрощаться,

кого обнять.

И умолять тебя о смерти,

и не кичиться, что герой.

Да обернется милосердьем

твой залп второй.

* * *

Я подарил тебе на счастье

во имя света и любви

запас ненастья

�� моей крови.

Дождь, дождь идет, достанем зонтик.

На много, много, много лет

вот этот дождик —

тебе, мой свет.

И сколько б он ни лил, ни плакал,

ты стороною не пройдешь...

Накинь, мой ангел,

мой макинтош.

Дождь орошает, но и губит,

открой усталый алый рот.

И смерть наступит.

И жизнь пройдет.

* * *

Эмалированное судно,

окошко, тумбочка, кровать, —

жить тяжело и неуютно,

зато уютно умирать.

Лежу и думаю: едва ли

вот этой белой простыней

того вчера не укрывали,

кто нынче вышел в мир иной.

И тихо капает из крана.

И жизнь растрепана, как блядь,

выходит как бы из тумана

и видит: тумбочка, кровать…

И я пытаюсь приподняться,

хочу в глаза ей поглядеть.

Взглянуть в глаза и – разрыдаться

и никогда не умереть.

* * *

Не безысходный — трогательный, словно

пять лет назад,

отметить надо дождик, безусловно,

и листопад.

Пойду, чтобы в лицо летели листья, —

я так давно

с предсмертною разлукою сроднился,

что все равно.

Что даже лучше выгляжу на фоне

предзимних дней.

Но с каждой осенью твои ладони

мне все нужней.

Так появись, возьми меня за плечи,

былой любви

во имя, как пойду листве навстречу, —

останови.

...Гляди-ка, сопляки на спортплощадке

гоняют мяч.

Шарф размотай, потом сними перчатки,

смотри не плачь.

[zians-quill]

Часть 9 - Ты осмелилась вмешаться

Ночь была полна напряжения, а воздух словно раскалялся от жары битвы. На крышах Мондштадта Дилюк, облаченный в тёмные одежды Полуночного героя, двигался с точностью и силой, его огненный клеймор рассекал воздух, оставляя за собой след искр. Он выслеживал мага Бездны несколько дней, и теперь наконец загнал его в угол.

Но маг оказался сильнее, чем ожидалось. Его ледяной барьер отражал все удары Дилюка, а холодная энергия доводила до предела сил. Его Глаз Бога сиял, а усталость давала о себе знать – он всю ночь преследовал проклятое создание.

Внезапным ударом маг Бездны выпустил мощный импульс Крио-энергии и поток ледяных осколков в сторону Дилюка, выбив его из равновесия. Его ботинки заскользили по скользкой черепице. Он тяжело упал на спину, выпустив клеймор из рук, тот со звоном откатился в сторону. Маг навис над ним, хохоча с ледяной злобой, готовясь нанести последний удар. Стиснув зубы, Дилюк потянулся за клеймором, надеясь успеть закрыться от очередной атаки.

Внизу на улице собралась небольшая толпа, наблюдавшая за схваткой с безопасной стороны. Большинство из них понятия не имели, кем на самом деле был Полуночный герой, но одна пара глаз сразу же узнала его.

Ты.

***

Прошло несколько дней после ваших незапланированных посиделок во время грозы. Когда дождь закончился, а ты согрелась и высохла, Дилюк как истинный джентльмен не мог отправить тебя идти домой в темноте и предложил проводить до дома.

Однако после того вечера ты заметила, что стала чаще думать о нём. То, как он предложил свою помощь, как искренне интересовался твоей жизнью, его безупречные манеры джентльмена – всё это заставляло тебя чувствовать тепло не только в груди, но и на твоих щеках. Даже если вы случайно пересекались ненадолго в городе и обменивались вежливыми приветствиями, ты не могла отрицать того щекочущего чувства в животе, которое возникало, стоило ему задержать взгляд на тебе.

И вот сегодня эти мысли снова лезли в твою голову, мешая спать. Решив, что от свежего воздуха хуже не станет, ты вышла на улицу, намереваясь лишь немного пройтись перед сном. Однако услышав какой-то шум, ты пошла на звук, чтобы узнать, что происходит в городе в такое время. Заметив небольшую толпу, смотревшую куда-то вверх, ты подняла взгляд к крышам, и твоё сердце замерло. Фигура в чёрном – тот, кого все знали как загадочного защитника Мондштадта, – несомненно, был Дилюком. И ты заметила его именно в тот момент, когда он отлетел назад. Он был в опасности.

У тебя перехватило дыхание, когда ты увидела, как маг Бездны поднимает посох, готовясь нанести удар по человеку, которого ты... «Нет, я не могу позволить этому случиться».

Не раздумывая, ты протолкалась сквозь толпу, твои ноги двигались быстрее, чем мысли. Тебе было всё равно, заметят ли тебя, тебе не было дела до последствий. Всё, что имело значение сейчас, – это спасти его.

Твои ладони начали светиться целительной энергией, пульс громыхал в ушах, пока ты бежала туда, г��е улица была свободна и тебя будет лучше видно. Остановившись, ты сделала глубокий вдох.

«Эй!» – твой голос пронзил застывший в напряжении воздух. Ты подняла руки высоко над головой, золотой свет рассеял темноту, как небольшой маяк: «Сюда!»

Маг Бездны отвлёкся. Всего на секунду, но этого было достаточно. Дилюк одним резким движением метнулся к своему клеймору, сжал рукоять, и огонь взметнулся. Его клинок разрушил барьер мага, и тот взвизгнул, растворившись в огненном зареве.

Битва была окончена.

На мгновение всё стихло, пока все свидетели осмысливали произошедшее, ты опустила руки, позволив свету погаснуть. Но ты не осталась смотреть на последствия и радоваться победе с остальными зеваками, когда до тебя дошло, что ты сделала. Твоё сердце всё ещё бешено колотилось, ты юркнула в ближайший переулок, тяжело дыша. Ты понимала, что поступила безрассудно – Дилюк этого точно не одобрит. Он всегда сражался в одиночку, всегда брал всю ношу на себя. А теперь ты вмешалась, подвергнув себя риску.

«Он будет в ярости», – подумала ты, пульс гремел в ушах, а ноги подгибались. Ты прислонилась спиной к холодной каменной стене, пытаясь успокоить дыхание. «О чём я только думала?»

***

Стоя на крыше, Дилюк зорким взглядом обшаривал толпу. Он видел тебя – твой свет – и слышал отчаянный крик, спасший ему жизнь. Но почему? Почему ты так рисковала собой? Он давно привык встречать опасность лицом к лицу, но мысль о том, что кто-то мог пострадать из-за него…

У него не было времени на раз��умья. Перейдя к другой стороне здания, он плавным движением спустился с крыши и с лёгким шорохом приземлился на мощеную булыжником улицу. Он двигался по переулкам как тень, выслеживая тебя.

И он нашёл.

Ты стояла, прислонившись к стене в переулке, грудь и плечи вздымались и опускались, пока ты пыталась успокоиться. Ты не сразу заметила его, всё ещё охваченная виной и беспокойством. Но когда тихие шаги эхом раздались в узком переулке, ты замерла, медленно повернув голову в его сторону.

Дилюк сделал ещё один шаг вперёд и остановился, его глаза были непроницаемыми в лунном свете. Ты сглотнула, сердце забилось ещё сильнее, но уже по другой причине.

«Я… – начала ты, и голос дрогнул. – Прости. Я знаю, не стоило вмешиваться...»

Дилюк молчал какое-то время, его взгляд был пристальным, а лицо ничего не выражало. «Ты рисковала своей жизнью», – наконец сказал он тихим, но ровным голосом.

У тебя перехватило дыхание. Ты не ожидала такого – в его голосе не было ни злости, ни холода. Но было что-то ещё, что ты не смогла различить.

«Я… Я не думала, – пробормотала ты, руки всё ещё дрожали от напряжения. – Просто увидела, что ты в опасности, и… Я не могла просто стоять».

Взгляд Дилюка смягчился, хоть и едва заметно, когда он сделал ещё один шаг к тебе. «Это было безрассудно, – сказал он, его голос по-прежнему был строгим, но не таким резким, как ты опасалась. – Но... я не могу сказать, что виню тебя».

Ты широко раскрыла глаза, не зная, как ответить. Этих слов ты точно не ожидала.

«Спасибо», – добавил он почти шёпотом, словно это слово далось ему с трудом. Это было редкое признание с его стороны – человека, который всё делал в одиночку.

Ты быстро потрясла головой: «Ты не должен благодарить меня, я...»

«Должен, – перебил он тоном, пресекающим все возражения. – Ты не обязана была вмешиваться, но ты это сделала. Я не отношусь к такому легкомысленно».

Твоё сердце затрепетало от его слов, но ты старалась сохранять голос спокойным: «Я просто... Я не могла выдержать мысль, что с тобой что-то случится».

Признание сорвалось с языка раньше, чем ты успела остановиться, и твои щёки мгновенно вспыхнули. Ты опустила голову, надеясь, что в темноте не будет заметно твоего смущения.

Дилюк какое-то время молчал. Он внимательно смотрел на тебя всё с тем же непроницаемым лицом. Затем он тихо вздохнул. «Тебе пора домой, – сказал он после долгой паузы, его голос стал мягче. – Уже поздно, и ты сделала более чем достаточно на сегодня».

Ты быстро кивнула, всё ещё чувствуя румянец на щеках: «��онечно. Я… я пойду». Ты повернулась, чтобы уйти, но не успела сделать и нескольких шагов, как он позвал тебя по имени. Ты замерла и обернулась к нему.

Его алые глаза встретились с твоими, в его взгляде всё ещё была серьёзность, но также и что-то мягкое, словно стремление защитить: «Будь осторожна».

От этих слов твоё сердце дрогнуло, и ты смогла лишь кивнуть в ответ, прежде чем быстро скрыться в переулке, охваченная вихрем эмоций.

Иллюстрация - ИИ-генерация по промпту автора

[pelmeshki-pp]

Без лишних слов

ДУШУ ДЬЯВОЛУ ПРОДАМ ЗА ЛЮБОЙ ОМО-КОНТЕНТ С ЭНДЖЕЛОМ ДАСТОМ ИЗ ПРЕСЛОВУТОГО HAZBIN HOTEL

Спасибо за внимание.

хихихи, я и сам не прочь что-то о нём написать! Честно - мне лень, поэтому будет... м-м-м.. некрасиво написано. Ну, не по шаблону и всё такое (○｀ 3′○)!! tw: моча и немного нсфв - Эндж не брезгует пописать хоть на кровать, хоть на кого-то. Для него несчастные случае у самого него - издержки организма. - - В процессе работы он часто мочиться на других (золотой дождь), но терпеть не может, когда так же делают с ним. - - У него есть небольшое извращение и кинк на мочу, а именно на то, что кто-то терпит нужду. Аластор не раз становился его "подопытным". - - Он заставил обоссаться Аластора, давя ему на живот. Но потом извинился за это, хотя и продолжает пытаться довести его до явного отчаяния. - - Энджел кайфует от чувства небольшой наполненности, а потом становиться больно и он, терпя до последнего, в конечном итоге идёт в туалет. - - Ночью, когда совсем лень вставать в туалет, а в кровать писать и менять постель надоело - он берёт бутылку и в неё отливает (у него есть специальная бутылочка на такие случаи). Если что-то спит вместе с ним, то ахуеет. - - Он скрывает свой фетиш от Валентино, иначе, если он будет постоянно в каждом порно - то Энджела уже тошнить будет от всег�� этого, особенно, если будут доводить его до болезненного отчаяния. - - Лучшая часть после чьей-то аварии - забота и ласка. -

(Я всё еще хочу фф или ролку по хазбину в таком ключе..)

[citrouillex]

Так, ну, это моя приветка в текстовый аск по свиткам за моего персонажа. Может быть позже напишу про неё что-нибудь, хз🕺

______________________________________

— Ты слишком голая, Нелли.

— Простите? — Звякнули фарфоровые чашки. Прекрасная посуда, белая, чистая, по краю ползет тонкая змейка золотой каемочки, а снизу расцветают голубые лепестки неведомого растения, будто нежная дамская рученька держит… Неощутимо, легко, осторожно.

Горячий чайный пар растворяется в густой духоте комнаты, на мгновение заполняя ноздри приятным травяным ароматом.

Мужчина подносит чашку к губам и хмурится, когда горячая жидкость обжигает их, но делает нерешительный глоток.

Тяжелые дождевые капли бьются в оконное стекло, слегка разбавляя повисшее в помещении свинцовое молчание. — Мне кажется, я очень даже одета, папинька. — Он ухмыляется, качая головой.

— Я не про то, душенька… — Энеллия тоже улыбается, осторожно присаживаясь напротив собеседника, стараясь заглянуть в полуприкрытые, уставшие глаза. Она выглядит непривычно расслабленно, хотя, быть может, немного болезненно. Наклоняет голову и терпеливо ждет продолжения загадочной фразы… Черные, как смоль, волосы, завиваются крупными волнами, прячут за своей суховатой ширмой часть круглого, светлого личика данмерки, но, всё-таки ,позволяют разглядеть на нем редкую, слабую улыбку. — Душа у тебя голая. Словно без кожи, без одёжи ты её всем напоказ выставляешь. Ну разве можно?

— Неправда. — Возражает она. Отец кивает седой головой, вновь отпивая немного горьковатого чаю.

— Правда. Чего мне стоит схватить твою душу, растоптать, осквернить, истрепать? — Он хватает запястье женщины, разворачивая так, что рука её смотрит тыльною стороною вниз. Его пальцы, большие, намозоленые, разжимаются лишь на мгновение, чтобы ткнуться прямо в центр влажной голубой ладони и прохрипеть из под густых усов: — Вот она, твоя душа. Вот так ты всем её протягиваешь! Ну для чего же?

— Не знаю! — Перебивает Энеллия, «забирая» свою дрожащую руку и подпирая ею правую щеку.

И снов�� тяжелая тишина. Только дождь говорит глухим басом, не позволяя эльфийке окончательно утопнуть в зловонном черном болоте из собственный мыслей, лишь опуститься в него по колено. Глаза. Розово-винные глаза, в нынешнем небогатом освещении дававшие даже какой-то кроваво-рубиновый оттенок, устремили свой томный взор куда-то в дальний угол обеденной комнаты.

Зачем?

А зачем она нужна, если её никто не видит? Зачем годами мучать её, высекая раскаленным пламенем желания признания кинжалом воздушные узоры, если нельзя после показать её всем, гордо воскликнуть: «Вы только взгляните! И у меня душа есть! Вы только взгляните, как она красива, вы посмотрите, как сильно её можно любить!»…?

Зачем же тогда столько лет измываться над ней, выплетая ажурный узор из оголённых лиловых вен? Зачем, если увидеть это никто не сможет? Если… Оценить это никто не может?

Но Нелли молчит. Молчит, слушая тихую песенку Скинградского ливня.

[trialstud]

Ох, Читатель, лови историю о золоте, которое всегда было под ногами. Держи рассказ, где иероглиф Сюй Тан стал ключом к Магаданскому счастью:

Название: Сюй Тан на Мокром Асфальте

Подзаголовок: *Как две загадочные черты остановили брюзжание и заставили ГГ смеяться под дождём*

26 июня 2025 года. Магадан.

Утро встретило Глеба Игнатьевича Лупанова (56 лет, инженер-гидролог) фирменным Колымским гостеприимством: косой дождь, лениво ползущий с Охотского моря, и ветер, выстукивающий по щекам уж весьма себе мокрым плетью. Глеб Игнатьевич шёл по улице Портовая, мысленно составляя каталог претензий:

— Тротуары. Опять не золотые! Сплошь трещины, лужи, и грязь, прилипшая к ботинкам, как назойливая мысль.

— Небо. Не синее, а серая вата, пропитанная ледяной водой.

— Жизнь. Почему в Твери вишни цветут, а тут даже мох на сопках чахнет?

Он уже набрал воздух, чтобы пробормочать что-то ядовитое про городскую администрацию, как вдруг...

Оно.

На мокром асфальте перед зданием старого радиоцентра, в отражении неоновой вывески "Связь-Магадан", проступили две иероглифические черты. Чистые, изящные, будто выведенные тушью: 虛堂 (Сюй Тан).

— Галлюцинация от сырости, — буркнул Глеб Игнатьевич. Но сердце ёкнуло странно.

Сюй Тан. "Пустой Зал". В дзен-буддизме – состояние чистого сознания, свободного от суеты. Для Глеба – просто красивая загогулина. Но с этого мига мир начал подкидывать ему подарки:

1. Кофе от Ангела.

У "Полярной булочной" его догнала девчонка в куртке цвета полярного сияния:

— Держите! Вы похожи на человека, которому сегодня повезёт! — Сунула стаканчик капучино в руки и растворилась в толпе. Кофе оказался идеальным: сладким, с пенкой в виде сердечка. Глеб Игнатьевич не пил капучино 10 лет. Будем считать это такой вот особенной аскезой.

2. Воскресший Мотор.

На работе его ждал "мертвец" – спёкшийся насос из пробы воды с глубины 200 метров. Глеб уже мысленно составлял отчет о списании. Чисто машинально ткнул кнопку... И ОН ЗАГУДЕЛ! Ровно, мощно, как будто в него влили не воду, а жидкое солн��е. Коллеги ахнули: "Лупанов, ты волшебник?"

3. Песня из Прошлого.

Из рации на столе полилось: *"Нау-у-улицы мальчишечьи опять... вернулася весна..."* Голос Яна Френкеля. 1978 год. Как раз тогда юный Глеб впервые влюбился – в одноклассницу с косами и в Магадан. Он замер. Когда он последний раз вспоминал 1978-й без горечи?

Перелом:

Глеб Игнатьевич вышел на обед. Дождь стих. Тучи разорвались, выпустив луч. И он увидел:

→ Лужа у подъезда Гидрологии – не помойная яма, а зеркало. В нём – перевёрнутый Магадан: небо в трещинах асфальта, чайки, плывущие по битому стеклу, и его собственное лицо... улыбающееся?

→ Дворник Семён (вечный объект брюзжания за "разведённую грязь") не сгребал мусор, а укрывал старого пса своим рваным телогреем у теплотрассы.

→ Ветер с залива теперь не выл, а играл с флагами на мачтах рыбацких сейнеров – зелёный, красный, синий. Танцевали.

Диалог с пустотой:

— Сюй Тан... — пробормотал Глеб, глядя на небо. — "Пустой Зал"? Так заполни его чем-нибудь!

И "зал" откликнулся. В голове пронеслось:

*"А если "золото" – не про тротуары?*

*А про этот луч на мокром асфальте?*

*Про кофе с пенкой-сердечком?*

*Про пса в телогрее Семёна?*

*Про мотор, который ожил просто так?"*

И тут смех. Громовой, раскатистый, как гром с сопок. Глеб Игнатьевич Лупанов смеялся посреди улицы Портовая! Над своей слепотой. Над годами брюзжания. Над Магаданом, который вдруг сбросил серую кожу и предстал... невероятно живым. Суровым? Да. Но его.

— Золото... — сквозь смех выдохнул он, глядя на лужи. — Да оно тут! В лужах! В людях! В этом чёртовом ожившем насосе!

Он купил два пирожка с мясом. Один – себе. Второй – дворнику Семёну.

— Держи, герой, — сказал он, кидая пакет. — Ты сегодня спас целую собачью жизнь.

Семён ухмыльнулся во все свои три зуба:

— А тротуар, Глеб Игнатьич? Опять не золотой...

— А хрен с ним, с тротуаром! — засмеялся Глеб снова. — Главное – чтоб душа не скользила.

Финал:

Иероглиф Сюй Тан испарился с асфальта, как только высохла вода. Но Глеб Игнатьевич знал: он остался внутри. Как состояние "Пустого Зала", готового принять весь мир – с его дождями, трещинами и внезапными капучино.

Он шёл домой. Небо было облачным. Но облака светились перламутром. А где-то за тучами, над бухтой Гертнера, уже собирался Круг Старейшин. Ждать нового гостя. Того, кто научился смеяться в лицо ветру.

Конец.

*Автор, вытирая воображаемые слёзы смеха:*

Вот так, Читатель! Сюй Тан – не волшебство. Это ключ. Который открывает дверь там, где ты искал стену. Пусть твои тротуары всегда будут полны незримого золота! ✨ А брюзжание... пусть остаётся усталым коллегой Глеба Игнатьевича. 😉

[iskusstvo-kultura]

В 1964 году Марлен Дитрих, уже икона мирового кино и стиля, приехала в Советский Союз с концертным турне. В аэропорту её окружили журналисты, и на вопрос, кого бы она хотела увидеть в СССР, Дитрих ответила неожиданно искренне: «Я мечтаю встретиться с вашим писателем Константином Паустовским».

Этот выбор был не случаен. Ещё в 1949 году, находясь в Вене, актриса прочитала рассказ Паустовского «Телеграмма» — трогательную историю о молодой женщине, которая, переехав в город, забывает о матери в деревне, а затем получает телеграмму о её смерти. Рассказ глубоко тронул Дитрих, отозвавшись в её собственной биографии чувством вины и утраты.

Несмотря на то, что Паустовский в то время был тяжело болен и находился в больнице, он нашёл силы приехать на встречу с Дитрих в Центральный дом литераторов в Москве. После её концерта в зале неожиданно появился писатель — и тогда случился один из самых запоминающихся эпизодов культурной истории XX века: Марлен, не найдя слов на русском, чтобы выразить своё восхищение, опустилась перед ним на колени. Ей было уже 63 года, и этот жест стал символом глубочайшего у��ажения и духовной близости двух великих личностей.

Эта встреча была наполнена эмоциями и символизмом: столкновение западной звезды и русского классика, двух культур и мировоззрений, объединённых искренним человеческим чувством. Паустовский, несмотря на болезни, проявил силу духа, а Дитрих — свою уязвимость и открытость. Они провели вместе несколько часов, обсуждая творчество и жизнь, что стало началом их дружбы и взаимного восхищения.

Марлен Дитрих называла Паустовского «лучшим из русских писателей», а он, в свою очередь, был её большим поклонником, что подчёркивает глубину их духовной связи. Эта история — не просто встреча двух знаменитостей, а символ культурного диалога, который преодолевает языковые и политические барьеры, раскрывая силу искусства и человечности.

В образе Марлен Дитрих — сильной, элегантной, но при этом искренней и трогательной женщины — и в фигуре Паустовского — мудрого, глубоко чувствующего писателя — воплотилась динамика эпохи, где искусство становится мостом между мирами и сердцами.

«Я встретила его слишком поздно», — с сожалением Дитрих, но их встреча навсегда осталась в памяти как один из самых трогательных и значимых моментов культурной истории XX века.

В этот период Паустовский жил в Тарусе — небольшом подмосковном городке, где он провёл последние годы жизни, окружённый природой и спокойствием. Его творчество продолжало оставаться востребованным, а сам писатель сохранял внутреннюю силу и достоинство, несмотря на физические трудности.

В 1964 году Паустовский был признан одним из ведущих советских писателей, его произведения входили в школьную программу, а он сам был номинирован на Нобелевскую премию по литературе. В то же время он оставался человеком скромным и непретенциозным, не вступал в партию и не участвовал в идеологических конфликтах.

ТЕЛЕГРАММА

Октябрь был на редкость холодный, ненастный. Тесовые крыши почернели.

Спутанная трава в саду полегла, и все доцветал и никак не мог доцвесть и осыпаться один только маленький подсолнечник у забора.

Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. Из них назойливо сыпался дождь.

По дорогам уже нельзя было ни пройти, ни проехать, и пастухи перестали гонять в луга стадо.

Пастуший рожок затих до весны. Катерине Петровне стало еще труднее вставать по утрам и видеть все то же: комнаты, где застоялся горький запах нетопленных печей, пыльный «Вестник Европы», пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах. Может быть, в комнатах было слишком сумрачно, а в глазах Катерины Петровны уже появилась темная вода, или, может быть, картины потускнели от времени, но на них ничего нельзя было разобрать. Катерина Петровна только по памяти знала, что вот эта – портрет ее отца, а вот эта – маленькая, в золотой раме – подарок Крамского, эскиз к его «Неизвестной». Катерина Петровна доживала свой век в старом доме, построенном ее отцом – известным художником.

В старости художник вернулся из Петербурга в свое родное село, жил на покое и занимался садом. Писать он уже не мог: дрожала рука, да и зрение ослабло, часто болели глаза.

Дом был, как говорила Катерина Петровна, «мемориальный». Он находился под охраной областного музея. Но что будет с этим домом, когда умрет она, последняя его обитательница, Катерина Петровна не знала. А в селе – называлось оно Заборье – никого не было, с кем бы можно было поговорить о картинах, о петербургской жизни, о том лете, когда Катерина Петровна жила с отцом в Париже и видела похороны Виктора Гюго.

Не расскажешь же об этом Манюшке, дочери соседа, колхозного сапожника, – девчонке, прибегавшей каждый день, чтобы принести воды из колодца, подмести полы, поставить самовар.

Катерина Петровна дарила Манюшке за услуги сморщенные перчатки, страусовые перья, стеклярусную черную шляпу.

– На что это мне? – хрипло спрашивала Манюшка и шмыгала носом. – Тряпичница я, что ли?

– А ты продай, милая, – шептала Катерина Петровна. Вот уже год, как она ослабела и не могла говорить громко. – Ты продай.

– Сдам в утиль, – решала Манюшка, забирала все и уходил��.

Изредка заходил сторож при пожарном сарае – Тихон, тощий, рыжий. Он еще помнил, как отец Катерины Петровны приезжал из Петербурга, строил дом, заводил усадьбу.

Тихон был тогда мальчишкой, но почтение к старому художнику сберег на всю жизнь. Глядя на его картины, он громко вздыхал:

– Работа натуральная!

Тихон хлопотал часто без толку, от жалости, но все же помогал по хозяйству: рубил в саду засохшие деревья, пилил их, колол на дрова. И каждый раз, уходя, останавливался в дверях и спрашивал:

– Не слышно, Катерина Петровна, Настя пишет чего или нет?

Катерина Петровна молчала, сидя на диване – сгорбленная, маленькая, – и всё перебирала какие-то бумажки в рыжем кожаном ридикюле. Тихон долго сморкался, топтался у порога.

– Ну что ж, – говорил он, не дождавшись ответа. – Я, пожалуй, пойду, Катерина Петровна.

– Иди, Тиша, – шептала Катерина Петровна. – Иди, бог с тобой!

Он выходил, осторожно прикрыв дверь, а Катерина Петровна начинала тихонько плакать. Ветер свистел за окнами в голых ветвях, сбивал последние листья. Керосиновый ночник вздрагивал на столе. Он был, казалось, единственным живым существом в покинутом доме, – без этого слабого огня Катерина Петровна и не знала бы, как дожить до утра.

Ночи были уже долгие, тяжелые, как бессонница. Рассвет все больше медлил, все запаздывал и нехотя сочился в немытые окна, где между рам еще с прошлого года лежали поверх ваты когда-то желтые осенние, а теперь истлевшие и черные листья.

Настя, дочь Катерины Петровны и единственный родной человек, жила далеко, в Ленинграде. Последний раз она приезжала три года назад.

Катерина Петровна знала, что Насте теперь не до нее, старухи. У них, у молодых, свои дела, свои непонятные интересы, свое счастье. Лучше не мешать. Поэтому Катерина Петровна очень редко писала Насте, но думала о ней все дни, сидя на краешке продавленного дивана так тихо, что мышь, обманутая тишиной, выбегала из-за печки, становилась на задние лапки и долго, поводя носом, нюхала застоявшийся воздух.

Писем от Насти тоже не было, но раз в два-три месяца веселый молодой почтарь Василий приносил Катерине Петровне перевод на двести рублей. Он осторожно придерживал Катерину Петровну за руку, когда она расписывалась, чтобы не расписалась там, где не надо.

Василий уходил, а Катерина Петровна сидела, растерянная, с деньгами в руках. Потом она надевала очки и перечитывала несколько слов на почтовом переводе. Слова были все одни и те же: столько дел, что нет времени не то что приехать, а даже написать настоящее письмо.

Катерина Петровна осторожно перебирала пухлые бумажки. От старости она забывала, что деньги эти вовсе не те, какие были в руках у Насти, и ей казалось, что от денег пахнет Настиными духами.

Как-то, в конце октября, ночью, кто-то долго стучал в заколоченную уже несколько лет калитку в глубине сада.

Катерина Петровна забеспокоилась, долго обвязывала голову теплым платком, надела старый салоп, впервые за этот год вышла из дому. Шла она медленно, ощупью. От холодного воздуха разболелась голова. Позабытые звезды пронзительно смотрели на землю. Палые листья мешали идти.

Около калитки Катерина Петровна тихо спросила:

– Кто стучит?

Но за забором никто не ответил.

– Должно быть, почудилось, – сказала Катерина Петровна и побрела назад.

Она задохнулась, остановилась у старого дерева, взялась рукой за холодную, мокрую ветку и узнала: это был клен. Его она посадила давно, еще девушкой-хохотушкой, а сейчас он стоял облетевший, озябший, ему некуда было уйти от этой бесприютной, ветреной ночи.

Катерина Петровна пожалела клен, потрогала шершавый ствол, побрела в дом и в ту же ночь написала Насте письмо.

«Ненаглядная моя, – писала Катерина Петровна. – Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, – смерть забыла ко мне дорогу. Сад сохнет – совсем уж не тот, – да я его и не вижу. Нынче осень плохая. Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень».

Манюшка, шмыгая носом, отнесла это письмо на почту, долго засовывала его в почтовый ящик и заглядывала внутрь, – что там? Но внутри ничего не было видно – одна жестяная пустота.

Настя работала секретарем в Союзе художников. Работ«было много, Устройство выставок, конкурсов – все это проходило через ее руки.

Письмо от Катерины Петровны Настя получила на службе. Она спрятала его в сумочку, не читая, – решила прочесть после работы. Письма Катерины Петровны вызывали у Насти вздох облегчения: раз мать пишет – значит, жива. Но вместе с тем от них начиналось глухое беспокойство, будто каждое письмо было безмолвным укором.

После работы Насте надо было пойти в мастерскую молодого скульптора Тимофеева, посмотреть, как он живет, чтобы доложить об этом правлению Союза. Тимофеев жаловался на холод в мастерской и вообще на ��о, что его затирают и не дают развернуться.

На одной из площадок Настя достала зеркальце, напудрилась и усмехнулась, – сейчас она нравилась самой себе. Художники звали ее Сольвейг за русые волосы и большие холодные глаза.

Открыл сам Тимофеев – маленький, решительный, злой. Он был в пальто. Шею он замотал огромным шарфом, а на его ногах Настя заметила дамские фетровые боты.

– Не раздевайтесь, – буркнул Тимофеев. – А то замерзнете. Прошу!

Он провел Настю по темному коридору, поднялся вверх на несколько ступеней и открыл узкую дверь в мастерскую.

Из мастерской пахнуло чадом. На полу около бочки с мокрой глиной горела керосинка. На станках стояли скульптуры, закрытые сырыми тряпками. За широким окном косо летел снег, заносил туманом Неву, таял в ее темной воде. Ветер посвистывал в рамках и шевелил на полу старые газеты.

– Боже мой, какой холод! – сказала Настя, и ей показалось, что в мастерской еще холоднее от белых мраморных барельефов, в беспорядке развешанных по стенам.

– Вот, полюбуйтесь! – сказал Тимофеев, пододвигая Насте испачканное глиной кресло. – Непонятно, как я еще не издох в этой берлоге. А у Першина в мастерской от калориферов дует теплом, как из Сахары.

– Вы не любите Першина? – осторожно спросила Настя.

– Выскочка! – сердито сказал Тимофеев. – Ремесленник! У его фигур не плечи, а вешалки для пальто. Его колхозница – каменная баба в подоткнутом фартуке. Его рабочий похож на неандертальского человека. Лепит деревянной лопатой. А хитер, милая моя, хитер, как кардинал!

– Покажите мне вашего Гоголя, – попросила Настя, чтобы переменить разговор.

– Перейдите! – угрюмо приказал скульптор. – Да нет, не туда! Вон в тот угол. Так!

Он снял с одной из фигур мокрые тряпки, придирчиво осмотрел ее со всех сторон, присел на корточки около керосинки, грея руки, и сказал:

– Ну вот он, Николай Васильевич! Теперь прошу!

Настя вздрогнула. Насмешливо, зная ее насквозь, смотрел на нее остроносый сутулый человек. Настя видела, как на его виске бьется тонкая склеротическая жилка.

«А письмо-то в сумочке нераспечатанное, – казалось, говорили сверлящие гоголевские глаза. – Эх ты, сорока!»

– Ну что? – опросил Тимофеев. – Серьезный дядя, да?

– Замечательно! – с трудом ответила Настя. – Это действительно превосходно.

Тимофеев горько засмеялся.

– Превосходно, – повторил он. – Все говорят: превосходно. И Першин, и Матьящ, и всякие знатоки из всяких комитетов. А толку что? Здесь – превосходно, а там, где решается моя судьба как скульптора, там тот же Першин только неопределенно хмыкнет – и готово. А Першин хмыкнул – значит, конец!… Ночи не спишь! – крикнул Тимофеев и забегал по мастерской, топая ботами. – Ревматизм в руках от мокрой глины. Три года читаешь каждое слово о Гоголе. Свиные рыла снятся!

Тимофеев поднял со стола груду книг, потряс ими в воздухе и с силой швырнул обратно. Со стола полетела гипсовая пыль.

– Это все о Гоголе! – сказал он и вдруг успокоился. – Что? Я, кажется, вас напугал? Простите, милая, но, ей-богу, я готов драться.

– Ну что ж, будем драться вместе, – сказал Настя и встала.

Тимофеев крепко пожал ей руку, и она ушла с твердым решением вырвать во что бы то ни стало этого талантливого человека из безвестности.

Настя вернулась в Союз художников, прошла к председателю и долго говорила с ним, горячилась, доказывала, что нужно сейчас же устроить выставку работ Тимофеева. Председатель постукивал карандашом по столу, что-то долго прикидывал и в конце концов согласился.

Настя вернулась домой, в свою старинную комнату на Мойке, с лепным золоченым потолком, и только там прочла письмо Катерины Петровны.

– Куда там сейчас ехать! – сказала она и встала, – Разве отсюда вырвешься!

Она подумала о переполненных поездах, пересадке на узкоколейку, тряской телеге, засохшем саде, неизбежных материнских слезах, о тягучей, ничем не скрашенной скуке сельских дней – и положила письмо в ящик письменного стола.

Две недели Настя возилась с устройством выставки Тимофеева.

Несколько раз за это время она ссорилась и мирилась с неуживчивым скульптором. Тимофеев отправлял на выставку свои работы с таким видом, будто обрекал их на уничтожение.

– Ни черта у вас не получится, дорогая моя, – со злорадством говорил он Насте, будто она устраивала не его, а свою выставку. – Зря я только трачу время, честное слово.

Настя сначала приходила в отчаяние и обижалась, пока не поняла, что все эти капризы от уязвленной гордости, что они наигранны и в глубине души Тимофеев очень рад своей будущей выставке.

Выставка открылась вечером. Тимофеев злился и говорил, что нельзя смотреть скульптуру при электричестве.

– Мертвый свет! – ворчал он. – Убийственная скука! Керосин и то лучше.

– Какой же свет вам нужен, невозможный вы т��п? – вспылила Настя.

– Свечи нужны! Свечи! – страдальчески закричал Тимофеев. – Как же можно Гоголя ставить под электрическую лампу. Абсурд!

Нa открытии были скульпторы, художники. Непосвященный, услышав разговоры скульпторов, не всегда мог бы догадаться, хвалят ли они работы Тимофеева или ругают. Но Тимофеев понимал, что выставка удалась.

Седой вспыльчивый художник подошел к Насте и похлопал ее по руке:

– Благодарю. Слышал, что это вы извлекли Тимофеева на свет божий. Прекрасно сделали. А то у нас, знаете ли, много болтающих о внимании к художнику, о заботе и чуткости, а как дойдет до дела, так натыкаешься на пустые глаза. Еще раз благодарю!

Началось обсуждение. Говорили много, хвалили, горячились, и мысль, брошенная старым художником о внимании к человеку, к молодому незаслуженно забытому скульптору, повторялась в каждой речи.

Тимофеев сидел нахохлившись, рассматривал паркет, но все же искоса поглядывал на выступающих, не зная, можно ли им верить или пока еще рано.

В дверях появ��лась курьерша из Союза – добрая и бестолковая Даша. Она делала Насте какие-то знаки. Настя подошла к ней, и Даша, ухмыляясь, подала ей телеграмму.

Настя вернулась на свое место, незаметно вскрыла телеграмму, прочла и ничего не поняла:

«Катя помирает. Тихон».

«Какая Катя? – растерянно подумала Настя. – Какой Тихон? Должно бить, это не мне».

Она посмотрела на адрес: нет, телеграмма была ей. Тогда только она заметила тонкие печатные буквы на бумажной ленте: «Заборье».

Настя скомкала телеграмму и нахмурилась. Выступал Перший.

– В наши дни, – говорил он, покачиваясь и придерживая очки, – забота о человеке становится той прекрасной реальностью, которая помогает нам расти и работать. Я счастлив отметить в нашей среде, в среде скульпторов и художников, проявление этой заботы. Я говорю о выставке работ товарища Тимофеева. Этой выставкой мы целиком обязаны – да не в обиду будет сказано нашему руководству – одной из рядовых сотрудниц Союза, нашей милой Анастасии Семеновне.

Перший поклонился Насте, и все зааплодировали. Аплодировали долго. Настя смутилась до слез.

Кто-то тронул ее сзади за руку. Это был старый вспыльчивый художник.

– Что? – спросил он шепотом и показал глазами на скомканную в руке Насти телеграмму. – Ничего неприятного?

– Нет, – ответила Настя. – Это так… От одной знакомой…

– Ага! – пробормотал старик и снова стал слушать Першина.

Все смотрели на Першина, но чей-то взгляд, тяжелый и пронзительный, Настя все время чувствовала на себе и боялась поднять голову. «Кто бы это мог быть? – подумала она. – Неужели кто-нибудь догадался? Как глупо. Опять расходились нервы».

Она с усилием подняла глаза и тотчас отвела их: Гоголь смотрел на нее, усмехаясь. На его виске как будто тяжело билась тонкая склеротическая жилка. Насте показалось, что Гоголь тихо сказал сквозь стиснутые зубы: – «Эх, ты!»

Настя быстро встала, вышла, торопливо оделась внизу и выбежала на улицу.

Валил водянистый снег. На Исаакиевском соборе выступила серая изморозь. Хмурое небо все ниже опускалось на город, на Настю, на Неву.

«Ненаглядная моя, – вспомнила Настя недавнее письмо. – Ненаглядная!»

Настя села на скамейку в сквере около Адмиралтейства и горько заплакала. Снег таял на лице, смешивался со слезами.

Настя вздрогнула от холода и вдруг поняла, что никто ее так не любил, как эта дряхлая, брошенная всеми старушка, там, в скучном Заборье.

«Поздно! Маму я уже не увижу», – сказала она про себя и вспомнила, что за последний год она впервые произнесла это детское милое слово – «мама».

Она вскочила, быстро пошла против снега, хлеставшего в лицо.

«Что ж что, мама? Что? – думала она, ничего не видя. – Мама! Как же это могло так случиться? Ведь никого же у меня в жизни нет. Нет и не будет роднее. Лишь бы успеть, лишь бы она увидела меня, лишь бы простила».

Настя вышла на Невский проспект, к городской станции железных дорог.

Она опоздала. Билетов уже не было.

Настя стояла около кассы, губы у нее дрожали, она не могла говорить, чувствуя, что от первого же сказанного слова она расплачется навзрыд.

Пожилая кассирша в очках выглянула в окошко.

– Что с вами, гражданка? – недовольно спросила она.

– Ничего, – ответила Настя. – У меня мама… Настя повернулась и быстро пошла к выходу.

– Куда вы? – крикнула кассирша. – Сразу надо было сказать. Подождите минутку.

В тот же вечер Настя уехала. Всю дорогу ей казалось, что «Красная стрела» едва тащится, тогда как поезд стремительно мчался сквозь ночные леса, обдавая их паром и оглашая протяжным предостерегающим криком.

…Тихон пришел на почту, пошептался с почтарем Василием, взял у него телеграфный бланк, повертел его и долго, вытирая рукавом усы, что-то писал на бланке корявыми буквами. Потом осторожно сложил бланк, засунул в шапку и поплелся к Катерине Петровне.

Катерина Петровна не вставала уже десятый день. Ничего не болело, но обморочная слабость давила на грудь, на голову, на ноги, и трудно было вздохнуть.

Манюшка шестые сутки не отходила от Катерины Петровны. Ночью она, не раздеваясь, спала на продавленном диване. Иногда Манюшке казалось, что Катерина Петровна уже не дышит. Тогда она начинала испуганно хныкать и звала: живая?

Катерина Петровна шевелила рукой под одеялом, и Манюшка успокаивалась.

В комнатах с самого утра стояла по углам ноябрьская темнота, но было тепло. Манюшка топила печку. Когда веселый огонь освещал бревенчатые стены, Катерина Петровна осторожно вздыхала – от огня комната делалась уютной, обжитой, какой она была давным-давно, еще при Насте. Катерина Петровна закрывала глаза, и из них выкатывалась и скользила по желтому виску, запутывалась в седых волосах одна-единственная слезинка.

Пришел Тихон. Он кашлял, сморкался и, видимо, был взволнован.

– Что, Тиша? – бессильно спросила Катерина Петровна.

– Похолодало, Катерина Петровна! – бодро сказал Тихон и с беспокойством посмотрел на свою шапку. – Снег скоро выпадет. Оно к лучшему. Дорогу морозцем собьет – значит, и ей будет способнее ехать.

– Кому? – Катерина Петровна открыла глаза и сухой рукой начала судорожно гладить одеяло.

– Да кому же другому, как не Настасье Семеновне, – ответил Тихон, криво ухмыляясь, и вытащил из шапки телеграмму. – Кому, как не ей.

Катерина Петровна хотела подняться, но не смогла, снова упала на подушку.

– Вот! – сказал Тихон, осторожно развернул телеграмму и протянул ее Катерине Петровне.

Но Катерина Петровна ее не взяла, а все так же умоляюще смотрела на Тихона.

– Прочти, – сказала Манюшка хрипло. – Бабка уже читать не умеет. У нее слабость в глазах.

Тихон испуганно огляделся, поправил ворот, пригладил рыжие редкие волосы и глухим, неуверенным голосом прочел: «Дожидайтесь, выехала. Остаюсь всегда любящая дочь ваша Настя».

– Не надо, Тиша! – тихо сказала Катерина Петровна. – Не надо, милый. Бог с тобой. Спасибо тебе за доброе слово, за ласку.

Катерина Петровна с трудом отвернулась к стене, потом как будто уснула.

Тихон сидел в холодной прихожей на лавочке, курил, опустив голову, сплевывал и вздыхал, пока не вышла Манюшка и не поманила в комнату Катерины Петровны.

Тихон вошел на цыпочках и всей пятерней отер лицо. Катерина Петровна лежала бледная, маленькая, как будто безмятежно уснувшая.

– Не дождалась, – пробормотал Тихон. – Эх, горе ее горькое, страданье неписаное! А ты смотри, дура, – сказал он сердито Манюшке, – за добро плати добром, не будь пустельгой… Сиди здесь, а я сбегаю в сельсовет, доложу.

Он ушел, а Манюшка сидела на табурете, подобрав колени, тряслась и смотрела не отрываясь на Катерину Петровну.

Хоронили Катерину Петровну на следующий день. Подморозило. Выпал тонкий снежок. День побелел, и небо было сухое, светлое, но серое, будто над головой протянули вымытую, подмерзшую холстину. Дали за рекой стояли сизые. От них тянуло острым и веселым запахом снега, схваченной первым морозом ивовой коры.

На похороны собрались старухи и ребята. Гроб на кладбище несли Тихон, Василий и два брата Малявины – старички, будто заросшие чистой паклей. Манюшка с братом Володькой несла крышку гроба и не мигая смотрела перед собой.

Кладбище было за селом, над рекой. На нем росли высокие, желтые от лишаев вербы.

По дороге встретилась учительница. Она недавно приехала из областного города и никого еще в Заборье не знала.

– Учителька идет, учителька! – зашептали мальчишки.

Учительница была молоденькая, застенчивая, сероглазая, совсем еще девочка. Она увидела похороны и робко остановилась, испуганно посмотрела на маленькую старушку в гробу. На лицо старушки падали и не таяли колкие снежинки. Там, в областном городе, у учительницы осталась мать – вот такая же маленькая, вечно взволнованная заботами о дочери и такая же совершенно седая.

Учительница постояла и медленно пошла вслед за гробом. Старухи оглядывались на нее, шептались, что вот, мол, тихая какая девушка и ей трудно будет первое время с ребятами – уж очень они в Заборье самостоятельные и озорные.

Учительница наконец решилась и спросила одну из старух, бабку Матрену:

– Одинокая, должно быть, была эта старушка?

– И-и, мила-ая, – тотчас запела Матрена, – почитай что совсем одинокая. И такая задушевная была, такая сердечная. Все, бывало, сидит и сидит у себя на диванчике одна, не с кем ей слова сказать. Такая жалость! Есть у нее в Ленинграде дочка, да, видно, высоко залетела. Так вот и померл�� без людей, без сродственников.

На кладбище гроб поставили около свежей могилы. Старухи кланялись гробу, дотрагивались темными руками до земли. Учительница подошла к гробу, наклонилась и поцеловала Катерину Петровну в высохшую желтую руку. Потом быстро выпрямилась, отвернулась и пошла к разрушенной кирпичной ограде.

За оградой, в легком перепархивающем снегу лежала любимая, чуть печальная, родная земля.

Учительница долго смотрела, слушала, как за ее спиной переговаривались старики, как стучала по крышке гроба земля и далеко по дворам кричали разноголосые петухи – предсказывали ясные дни, легкие морозы, зимнюю тишину.

В Заборье Настя приехала на второй день после похорон. Она застала свежий могильный холм на кладбище – земля на нем смерзлась комками – и холодную темную комнату Катерины Петровны, из которой, казалось, жизнь ушла давным-давно.

В этой комнате Настя проплакала всю ночь, пока за окнами не засинел мутный и тяжелый рассвет.

Уехала Настя из Заборья крадучись, стараясь, чтобы ее никто не увидел и ни о чем не расспрашивал. Ей казалось, что никто, кроме Катерины Петровны, не мог снять с нее непоправимой вины, невыносимой тяжести.

[siriusmsk]

2025-05-23, ч. 7. Бирюлёвский дендропарк - центральная часть.

23 мая 2025 г., часть 7. Бирюлёвский дендропарк - центральная часть. Слабая облачность. Цветущий бобовник анагиролистный, или золотой дождь. → Смотреть (24 фото) → ... Читать дальше »

[iftherepassioninheaven]

**Название**: **«Шёлковый барьер»**

**Жанр**: Мистическая драма / психологический триллер

**Формат**: 10 минут

**Стиль**: Вонг Карвай встречает "Пылающий" (2018)

**Цветовая палитра**:

- Основной - тёмно-зелёный (ципао)

- Акценты - тусклое золото (вышивка), серый (город)

- Вспышки - тёплый жёлтый (ночные огни)

---

### **Сценарий**

#### **СЦЕНА 1. ДОЖДЬ В ГОРОДЕ**

*Узкая улица. Мокрый асфальт отражает неоновые иероглифы. Колин (28, в мокром от дождя чёрном пальто) замечает её в толпе.*

- **ОНА** (безымянная, 25-30) в **тёмно-зелёном ципао** с золотой вышивкой (дракон или хризантемы).

- Держит чёрный зонт, но **правое плечо намокло** - ткань прилипла к коже, обрисовывая ключицу.

- Их взгляды встречаются на 3 секунды. Она **не улыбается**, только слегка приоткрывает губы.

**Звук**: Шум дождя, внезапно прерываемый **звоном колокольчика** (где-то в переулке).

---

#### **СЦЕНА 2. КАФЕ "17"**

*Узкое пространство. Столы - тёмное дерево. Она сидит у окна, перед ней - два стакана с чаем (один уже наполнен).*

- Колин подходит. Она **не приглашает**, но отодвигает второй стул **ногой** (мелькает разрез на ципао - бледная кожа).

- **Диалог**:

Он: "Вы меня ждали?"

Она: (проводит пальцем по краю стакана) "Чай остывает за 17 минут."

- На её запястье - **тонкая золотая цепочка** (слишком туго, будто впивается в кожу).

**Деталь**: В зеркале за стойкой их отражения **запаздывают на 2 секунды**.

---

#### **СЦЕНА 3. ЛЕСТНИЦА В ГОСТИНИЦЕ**

*Длинный коридор с выцветшими обоями. Они идут друг за другом, не касаясь.*

- При каждом шаге её ципао **мерцает** - то выглядит новым, то ветхим, с дырами.

- Она внезапно останавливается на 17-й ступени:

"Ты не спросил моего имени."

"Ты не ответила бы."

- Её рука **почти** касается его лица - останавливается в сантиметре. Его кожа **сама покрывается мурашками**.

---

#### **СЦЕНА 4. КОМНАТА**

*Номер с большой кроватью. Она стоит у окна, спиной.*

- Медленно расстёгивает ципао - под тканью **оказыва��тся... ещё один слой такого же платья**.

- Поворачивается - её губы теперь **ярко-красные**

- Шёпот: "Границы существуют, чтобы их не пересекать. Только **чувствовать**."

- **Финал**:

- Резкий ветер распахивает окно.

- Её силуэт **растворяется** в зелёном тумане.

- На подушке - **отпечаток губ** и золотая нить от вышивки.

---

### **Символика**

1. **Ципао** - доспехи/кокон, который нельзя снять.

2. **17** - роковое число (минуты, ступени, этажи).

3. **Золотая нить** - связь, которая **уже порвана**, но ещё висит.

---

### **Как снимать**

- **Камера**: Статичные кадры, только её движения плавные (как в танце).

- **Свет**:

- Зелёный оттенок на её лице (от платья)

- Жёлтый - только на губах в финале

- **Звук**:

- Шуршание шёлка при каждом шаге

- Тихий звон цепочки на запястье

---

Сценарий с ИИ...

Ципао можно сменить...на Prada...

Или сон...

[fortunetellersdilettante]

Видеоклип

Текст Песни

I told you men I was gonna quit, and you tried to get rid of me? – Я сказал вам, мужчины, я собиралась уходить, и вы пытались избавиться от меня? Ha-ha-ha-ha-ha-ha – Ха-ха-ха-ха-ха-ха A-ha-ha-ha-ha-ha-ha – А-ха-ха-ха-ха-ха-ха Oi, mate – Эй, приятель I’m peggin’ that man at the back of the bus – Я вижу этого парня на заднем сиденье автобуса Feelin’ like Three 6 Mafia, I’m gonna fill up his nose with dust – Чувствую себя как мафиози из “Три-6”, я собираюсь засыпать ему пылью нос These niggas are always talkin’, tell them niggas I don’t give a fuck – Эти ниггеры вечно болтают, скажите им, ниггеры, что мне на них насрать. I got an Asian yute from West, tryna pick me up in a Lambo truck – У меня есть приятель-азиат с Запада, который пытается заехать за мной на грузовичке “Ламбо” I told that man that I love short men ’cause I wanted to use him – Я сказал этому парню, что люблю низкорослых мужчин, потому что хотел его использовать I’m putting these niggas in debt, if I get his wallet, I’m gonna abuse it – Я втягиваю этих ниггеров в долги, и если я получу его кошелек, я им воспользуюсь Just got a triangle strip last week, now I’m out here lookin’ like Phineas – На прошлой неделе я купила треугольную полоску, а теперь выгляжу как Финеас. I left that nigga on read, he ain’t gonna fuck me and that’s on period – Я оставил этого ниггера в покое, он не собирается меня трахать, и точка I’m in the back of the car with your daddy – Я на заднем сиденье машины с твоим папой. And he’s twerking and popping a Perc’ – И он танцует тверк и подпрыгивает’ I got him bending his bum like Spice in the back of the van when they stop and search – Я заставил его выгибать задницу, как Спайса, в кузове фургона, когда его остановили и обыскали These men wanna act like a beast, so I put these men in a cage – Эти люди хотят вести себя как звери, поэтому я посадил их в клетку I made a call, now two days later, my niggas are bustin’ all over his face (Bitch) – Я позвонил, и теперь, два дня спустя, мои ниггеры бьют его по лицу (сука). “Chyna, please have mercy, I ain’t gettin’ paid ’til the end of the week” – “Детка, пожалуйста, сжалься, мне не заплатят до конца недели” I don’t give a fuck, shut the fuck up – Мне похуй, заткнись нахуй Get on your knees and grease my feet (Pussy) – Встань на колени и смажь мои ножки (киску) He want a break, I’ve been ridin’ his face six hours – Он хочет передохнуть, я трахаю его шесть часов подряд He told me to squirt in his mouth, so I gave him a golden shower – Он велел мне кончить ему в рот, и я устроила ему золотой дождь Just got the whole bed creakin’, the way my ass clap, you’d think it’s a choir – Только что вся кровать скрипела, а моя задница хлопала так, что можно было подумать, что это хор. I got him six feet deep like Kevin, and now I’m leavin’ that bitch no flowers – Я загнал его в угол, как Кевина, и теперь оставляю эту сучку без цветов These fathers are always complainin’, sayin’ that my music is bad for the kids – Эти отцы всегда жалуются, говорят, что моя музыка вредна для детей Someone tell their papi that Chyna said that she don’t give a shit – Кто-нибудь, скажите их папочке, что Чайна сказала, что ей на это насрать I’ll walk these men like a dog, it’s only gonna work if I make him my bitch – Я буду выгуливать этих мужчин, как собаку, это сработает, только если я сделаю его своей сучкой.

[goshminherz]

В Турции отметили преимущество заявки "Росатома" на строительство новой АЭС - РИА Новости, 16.07.2024

Продолжаются переговоры с Турцией по строительству АЭС в Синопе - деньги похоже жгут карман и нужно спешить их потратить, пока все не заморозили и не реквизировали. И проекты станций в странах третьего мира плодятся, как кошки - конечно за счет российских денег, которые туземцы обещают когда-нибудь вернуть.

Скажем Египет, на который приходится двадцать пять миллиардов долларов на строительство еще одной АЭС - вот только деньги эти принадлежат не Росатому, а общности под названием "многонациональный российский народ". У которого забыли спросить, что ему интереснее, одалживать деньги малопредсказуемому арабскому диктаторскому режиму или расходовать их иным образом, скажем у себя в стране, или вообще снизить налоги и сборы? Если так много свободных средств, что они выплёскивается вовне, а не остаются в народных карманах?

А еще есть двадцатимиллиардный кредит под строительство другой турецкой атомной станции в Аккую. А еще Бангладеш и ряд других веселых азиатских стран.

Пафос лоббистов понятен - стимулирование российского технологического экспорта, поддержка промышленности. Проблема в том, что поддержка одной отрасли идет за счет других. Причем вероятность окупаемости средств и их возврата не очень велика. Про турецкие проекты я писал уже многократно, обратимся лучше теперь к египетской стороне.

Были ли экономически выгодными для Союза предыдущие мегапроекты, взращенные под сенью пирамид? Асуан, сталелитейные заводы, инвестиции в ирригацию и инфраструктуру? Планировать что-то на долгий срок в стране, где президент недавно сменился силовым путем, за исламистов голосует половина населения и террористов не могут извести в их пустынных норах на Синае - не самое умное. Причем, что над египетским, что над иными рискованно-азиатскими проектами всегда висит вероятность или национализации, или неожиданного закона о фиксированной максимальной стоимости электроэнергии, делающего весь проект нерентабельным.

Все это не значит, что атомную промышленность не нужно продвигать и поддерживать, те же проекты в Финляндии, Венгрии и еще ряде стран смотрелись вполне надежно, по крайней мере без рисков резких кульбитов и изменения обстановки на местах - вот только вероятность их реализации после всем известных событий стремится к нулю. И остаются только крайне рискованные страны и регионы, куда с упорством Сеятеля из Двенадцати стульев Россия норовит пролить золотой дождь. Видно еще осталось немного свободных средств в государевой казне - куда их тратить, как не на наших заморских "друзей"?

[dyadkova]

Список фильмов от Андрея Тарковского

Список фильмов, которые Андрей Тарковский на своих лекциях выдавал студентам для обязательного просмотра:

Микеланджело Антониони

Итальянский кинорежиссёр и сценарист, классик европейского авторского кино, которого называли «поэтом отчуждения и некоммуникабельности». В центре его внимания - рассмотренные под углом философии экзистенциализма проблемы современного общества: духовное омертвение, эмоциональная усталость, одиночество людей.

Хроника одной любви (1950) Дама без камелий (1953) Побежденные (1953) Любовь в городе (1953) Подруги (1955) Крик (1957) Приключение (1960) Ночь (1961) Затмение (1962) Красная пустыня (1964)

БУНЮЭЛЬ ЛУИС Андалузский пес Золотой век Забытые Виридиана Ангел-истребитель Дневная красавица Земля без хлеба Дневник горничной Назарин

БРЕССОН РОБЕР Дневник сельского священника Приговоренный к смерти бежал, или Дух веет, где хочет Карманник Процесс Жанны д'Арк Наудачу, Бальтазар Мушетт Кроткая Возможно, дьявол

БЕРГМАН ИНГМАР Лето с Моникой Вечер шутов Седьмая печать Земляничная поляна Девичий источник Дьявольское око Лицом к лицу Причастие Молчание Персона Стыд Страсть Шепоты и крики Час волка Сцены из супружеской жизни Змеиное яйцо

ПАЗОЛИНИ ПЬЕР ПАОЛО Аккатоне Евангелие от Матфея

ФЕЛЛИНИ ФЕДЕРИКО Дорога Джульетта и духи 8 с половиной Сатирикон Клоуны Амаркорд Казанова Феллини

РЕНЕ АЛЕН Хиросима, любовь моя Люблю тебя, люблю

МИДЗОГУТИ КЭНД��И Сказки туманной луны после дождя Управляющий Сансё

КУРОСАВА АКИРА Расемон Семь самураев Жить

ТЭСИГАХАРА ХИРОСИ Женщина в песках

ХИЧКОК АЛЬФРЕД Птицы Психо

РЕНУАР ЖАН Правила игры Великая иллюзия

ГОДАР ЖАН-ЛЮК На последнем дыхании Маленький солдат

ДРЕЙЕР КАРЛ ТЕОДОР Страсти Жанны д'Арк Вампир: Сон Алена Грея

АНТОНИОНИ МИКЕЛАНДЖЕЛО Приключение Ночь Затмение Китай

ДОВЖЕНКО АЛЕКСАНДР Земля

ЭРМЛЕР ФРИДРИХ Крестьяне

ПАРАДЖАНОВ СЕРГЕЙ Цвет граната

ИОСЕЛИАНИ ОТАР Пастораль

БЕККЕР ЖАН Дыра

ВИГО ЖАН Ноль за поведение Аталанта

ИВЕНС ИОРИС Дождь

КАЛАТОЗОВ МИХАИЛ Соль Сванетии

КОКТО ЖАН Кровь поэта Орфей Завещание Орфея

ГРИРСОН ДЖОН Рыбачьи суда Траулер из Грэнтона

ФЛАЭРТИ РОБЕРТ Нанук с Севера

-Дорога (Федерико Феллини) -Сказки туманной луны после дождя (Кэндзи Мидзогути) -Маленький солдат (Жан-Люк Годар) -Дьявольское око (Ингмар Бергман) -Хиросима, любовь моя (Ален Рене) -Расемон (Акира Куросава) -Дневник сельского священника (Робер Брессон) -Великая иллюзия (Жан Ренуар) -Земля (Александр Довженко) -Евангелие от Матфея (Пьер Паоло Пазолини)

Любимые фильмы Бернардо Бертолуччи:

-Правила игры (Жан Ренуар, 1939) -Управляющий Сансё (Кэндзи Мидзогути, 1954) -Германия, год нулевой (Роберто Росселлини, 1948) -На последнем дыхании (Жан-Люк Годар, 1960) -Дилижанс (Джон Форд, 1939) -Синий бархат (Дэвид Линч, 1986) -Огни большого города (Чарльз Чаплин, 1931) -Марни (Альфред Хичкок, 1964) -Аккаттоне (Пьер Паоло Пазолини, 1961) -Печать зла (Орсон Уэллс, 1958)

Франклин - Джеральд МакМорроу

Дикие истории - Дамиан Сифрон

Сломленные - Руфус Норрис

Кошка напрокат - Наоко Огигами

Глухие стены - Густаво Таррето

Сумма всех моих частей - Ганс Вайнгартнер

Баффало 66 - Винсент Галло

Орел девятого легиона - Кевин МакДональд

Сестры Магдалины - Питер Муллан

Ветер, который качает вереск - Кен Лоуч

Павел Лунгин

“Остров”, Петр Мамонов/ 2006, реж. Павел Лунгин

«Такси-блюз» |1990| Режиссер: Павел Лунгин | драма

Русский фильм Царь (2009 г.) Режиссер: Павел Лунгин

Дама Пик (2016) трейлер русский язык HD / Павел Лунгин /

Павел Лунгин в передаче “Минаев Live”

Дирижёр (Павел Лунгин) [2012, Россия, драма, 720p]

Луна-парк / Luna Park (1992 Павел Лунгин)

Ветка сирени / Павел Лунгин, 2007 (драма, музыка)

Мой герой - Павел Лунгин

Белая студия - Павел Лунгин, 22.11.2014

Режиссер «Соляриса» и «Сталкера» – о тех фильмах, которые помогут развить художественный вкус.

[panmikola]

Даная и золотой дождь

Адольф Ульрик Вертмюллер

Национальный музей, Стокгольм

[mary-daisy]

Чувства у него спокойны, как кони, обузданные возницей. Он отказался от гордости и лишен желаний. Такому даже боги завидуют. 

Бережно нанизываю  Друг за дружкой бусинки  Воспоминаний.  Потом опять рассыплю... И наслаждаюсь снова…

Паxнет осенью. Чтo-то неoбыкновенно гpустное, приветливое и кpасивое.

Если не делать в жизни что-то хорошее,  что вообще в ней делать? 

Воспримите красоту природы как можно более полно, так ваши тело и разум обретут великое благо. 

Есть только одна проблема, одна единственная во всём мире.  Вернуть людям их духовное значение, их духовные заботы.  Дать, как дождю, пролиться над ними чему-то похожему на грегорианские песнопения.   

Нельзя, понимаете ли, нельзя больше жить холодильниками, политикой, балансами и кроссвордами.  Больше нельзя.   

Люди, которые идут по Пути получают удовольствие от природной красоты озер и лесов, а ритмичный шелест набегающих на берег волн кажется их ушам музыкой. Они никогда не спешат, всегда сохраняют спокойствие. Они регулярно занимаются физическими упражнениями для того, чтобы поддержать крепость тела и свежесть ума. У них нет власти, но они владеют всем. У них нет цели, и все же они обретают совершенную добродетель. Такие люди ничего не знают, но они в высшей степени мудры.

Нельзя жить без поэзии, без красок, без любви.  Стоит услышать крестьянскую песенку 15-го века, чтобы измерить всю глубину нашего упадка. 

«Будь прямым и честным, понимай принципы природы, проявляй сострадание и великодушие по отношению к другим, будь выше жадности и соперничества. Избегай ошибок и поспешности в повседневных делах. Проявляй заботу о вещах, не будучи привязанным к ним».

Ежесекундно  соприкасаюсь с миром:  трогаю ветер,  читаю травы,  слушаю горы,  беседую с птицами… –  вспоминаю себя  по крупицам.

Не думай, что счастье заставит прыгать тебя до потолка. Нет, счастье находит место даже в самой бедной хижине, потому что оно идёт не в ширину, а в глубину.

Вы думаете, что это всего лишь очередной день вашей Жизни. Это не просто очередной день: это и есть Тот Самый Единственный День, который вам дан сегодня. Он вам дан. Это подарок.

Золотой октябрь невесомо парит в солнечном сплетении моей души ярким листочком клёна

Сказка никогда не должна заканчиваться, даже если детство ушло, а мы все взрослые, и мир другой, и небо иное, и ничего нельзя вернуть... 

Пoрoю случaется тaк, чтo жизнь избирaет oдин из свoих дней и гoвoрит: "Тебе я дaм всё! Ты стaнешь oдним из тех рoзoвых дней, кoтoрые сверкaют в пaмяти, кoгдa все другие зaбыты".

В человеческом сердце запас надежд неистощим.

Одевайтесь теплее, по улицам ходит ветер. Он играет листвой и ведёт себя, как мальчишка. Он слегка хулиган, как любые на свете дети. Он со старой сосны, как рогаткой, сшибает шишки, громко хлопает форточкой, лезет в любые щели, и, как свойственно детям, падок до обнимашек. Чтоб обнять его, нужно пальтишко и шарф на шее. Обнимите его, а он листьями вам помашет.  Обувайтесь надёжней, на улицы вышли лужи. Разлеглись на асфальте, в себе облака купая, отражая полотна из пестрых кленовых кружев, обижаясь, что можно идти, в них не наступая. От обиды они порастают глазурной коркой, но надеются : кто-то подошвой её растопчет.  Шерстяные носки в сапогах из резины колки, но я лужи спасу, а глазурные корки - прочь их!  Доставайте зонты, всех расцветок и всех фасонов! По бульварам гуляет совсем одинокий ливень. Разукрасим зонтами бульвар вопреки сезону, чтобы был этот дождь пусть октябрьским, но счастливым? Чтобы ветер с ним пел, чтобы капли влюблялись в лужи, чтоб к ногам его клен самый лучший листок свой бросил. Чтобы ливень узнал, что он тоже кому-то нужен.  Обнимайтесь покрепче. По улицам ходит осень. 

Как много надо сил, чтобы перенести своё бессилие. Тамара Петкевич. Жизнь – сапожок непарный.

Если голубые небеса наполняют вас радостью, если стебель полевой травы не оставляет вас равнодушным, если простые картины природы говорят с вами на понятном языке — радуйтесь! Это значит, что ваша душа жива... 

Мы заняты, дорогой реальный мир, завари нам чаю, положи в буфет пирожки, а теперь, пожалуйста, закрой дверь с той стороны, оставь нас в покое. 

Осенние листья, расстилаясь на земле, создают ковёр из воспоминаний о тёплых днях...

Пусть будет Ваш день позитивным, погожим,  Уютным, счастливым, приятным, не сложным.

Душа должна быть распахнута для света, как крылья для полёта.

наши главные успехи часто приходят после самых больших разочарований

Мисс Марпл заказала завтрак: чай, яйца в мешочек, свежие булочки. Горничная была так отлично вымуштрована, что даже не упомянула ни о кукурузных хлопьях, ни об апельсиновом соке.  Через пять минут появился завтрак. Удобный поднос с большим пузатым чайником, кувшинчиком с молоком, похожим на сливки, и серебряным кувшином с кипятком. Два прекрасно сваренных в кипятке без скорлупы яйца на тостах, а не просто две твердые круглые пули, которые “отливают” в жестяных формочках; приличного размера кружок масла с рельефным изображением цветка чертополоха. Мармелад, мед, земляничный джем. Чудесные булочки, отнюдь не те жестко-серые, с ватной на вкус сердцевиной. Эти пахли свежим хлебом (самый вкусный в мире запах!). Еще там были яблоко, груша и банан.  Мисс Марпл осторожно, но уверенно воткнула нож. И не разочаровалась. Вытек густой, ярко-желтый желток, похожий на крем. Прекрасные яйца!  Все совершенно горячее. Настоящий завтрак.

Бывает, что сама себя не можешь понять, а натыкаешься на какую-нибудь книжку, и она все расставляет по местам, срывает пломбы с души. 

Сегодня - самое время,  намечтать мечту,  которая сбудется!

Сейчас мелочи кажутся вам скучными, но, может, вы просто еще не знаете им цены, не умеете находить в них вкус?   

Надо прислушаться к голосу ребенка, которым ты был когда-то и который существует еще где-то внутри тебя. Если мы прислушаемся к ребенку внутри нас, глаза наши вновь обретут блеск. Если мы ��е утеряем связи с этим ребенком, не порвется и наша связь с жизнью. 

Если в Вашей жизни пошел дождь, сосредоточьтесь на цветах, которые зацветут благодаря этому дождю.

С первым осенним холодком жизнь начнется сначала. 

Тысяча галлонов чая и пятьсот печений — вполне достаточно для одной дружбы. 

У осени красивые краски и ностальгические нотки, которые прячутся за ширмой повседневных дел. 

напомнить о быстротечности и хрупкости земного бытия 

здесь есть нечто большее, разлитое в атмосфере, то ли принесенное океанскими ветрами, то ли вырвавшееся из глубин земли. и это то, что можно почувствовать, только здесь оказавшись здесь, под сенью пирамид, но в стороне от толпы, величие и магия места ощущаются особенно сильно 

людей почти нет, и звенящая тишина наталкивает на мысли о вечности 

плаун булавовидный со спороносящими колосками 

как удивительно найти человека, который захочет услышать обо всем, что творится у тебя в голове

Бeрегите друг друга, люди!  Боль потери не лечит хмель…  Мы – хyдожники наших судеб…  Мы – и киcти, и акварель…  Относитесь к любви, как к кладу,  Чтоб потoм не рыдать ей вслед…  Без любви ничего не надо,  Без любви ничегo и нет!

из прозрачного тепла соткан вечер 

бережно нанизываю друг за дружкой бусинки воспоминаний 

мы сходим с горной вершины в мир, чтобы воплощать то, что нам открылось

Практикуй, пока не увидишь себя в самом беспощадном человеке на свете или в голодающем ребенке. Продолжай, пока не узнаешь себя во всех людях в супермаркете или на углу улицы. Медитируй, пока не увидишь себя в цветах, в росинке, в пылинке в далекой вселенной.  Смотри и слушай всей своей природой существования.  Если ты находишься в полном присутствии и осознании, дождь Дхармы оросит глубочайшие семена в твоем разуме, и завтра, когда ты будешь мыть посуду или смотреть на голубое небо, то зерно даст росток, и любовь и понимание возникнут как прекрасный цветок. Разве это не совершенно естественно, если ты всю свою жизнь имеешь какие-то мысли? Не нужно объявлять их «мешающими» и пытаться уничтожить их. Не нужно считать их чем-то сильно важным. Просто дай твоим мыслям быть такими, какие они есть. Если они идут, дай им идти. Но не хватай их, чтобы плести одну из другой; так ты только потеряешься в своих мыслях. Если ты прекратишь это, то они растворятся сами собой. Если одна мысль исчезает, то сразу появляется другая. Если ты не занят ими, то все твои мысли исчезнут, не оставляя следов. И как будто из пустоты новые мысли появляются на поверхности твоего сознания. Просто сиди в дзадзэн тем, что ты даёшь идти тому, что идёт, не возясь с ним. Только дзадзэн позволяет тебе на самом деле не возиться с ним.

у ветра пальца Бетховена 

Я люблю свοи дοpοги - те, кοтοpые paсступaются пοд мοими нοгaми и зapaстaют непpοхοдимым лесοм зa мοей спинοй.

а когда утонешь глазами в звёздном молоке – понимаешь, какое их бесчисленное множество 

здесь повсюду фарфор, бирюза и янтарь

зримо воображайте в уме волны, их плеск 

души не чаять

Странная у людей привычка: при самых удивительных обстоятельствах они ведут себя как ни в чём не бывало.

Почти все люди хорошие, когда их в конце концов поймёшь.