#рональдлэйнг

[sanyakta]

ДЖОН: Случай маниакального психоза

“Я — это тот и только тот, кто, я говорю, я есть”

Предлагаю вашему вниманию историю Джона из Главы VI книги Рональда Лэйнга "Я и Другие".

🔔 Глава VI цели��ом посвящена вопросам идентичностей человека. Рекомендую её к прочтению, если вас интересует эта тема. Книга доступна для свободного скачивания в интернете.

Итак, к истории Джона, о котором автор книги также сообщает, что он находился в больнице в течение нескольких месяцев.

《 Джон был сыном проститутки и морского офицера. Он жил с матерью, пока ему не исполнилось шесть лет, после чего был переведен под опеку отца. Он попал в совершенно другой мир. Его отец, который не был женат, отдал его в школу, и дела Джона шли вполне успешно до тех самых пор, пока совершенно неожиданно он не завалил вступительный экзамен в университет. Вслед за этим его призвали на флот, но офицером он стать не смог. Отец, человек очень требовательный, был крайне расстроен тем, что сын потерпел неудачу при поступлении в университет, но еще больше его расстроила неудача Джона на офицерском поприще, и у него вырвалось замечание, что он просто не представляет, как у него вообще может быть такой сын. Когда в течение следующих нескольких месяцев Джон опозорился в качестве моряка, отец сказал ему прямо, что Джон ему больше не сын и теперь он понял, что никогда им и не был. Отец официально отказался от него.

В первые месяцы, как Джон оказался на флоте, он был замечен в том, что время от времени на него нападает тревожность, и в офицеры его не взяли как раз на том основании, что он страдает неврозом тревожности. Однако впоследствии его поведение получило название “психопатической делинквентности”, и это никак не вязалось с его “характером”, как он проявлялся до сих пор. Когда от него отказался отец, отклонение поведения переросло в то, чему дали название острый маниакальный психоз. Все его поведение выводилось из следующей посылки: он может быть кем угодно, по собственному желанию, достаточно щелкнуть пальцами.

Метод отцовского наказания сводился к тому, чтобы уничтожить его идентичность в качестве сына. Отец своего добился. То, что его “не признают своим”, этот Дамоклов меч, который висел н��д Джоном, в итоге обрушился на него. Ситуация Джона была такова, что вместо того, чтобы чувствовать: “Я сын моего отца, неважно, что я при этом делаю и нравится это ему или мне или нет”, — он рос с совершенно другим чувством: “Только тогда я буду сыном моего отца, если я преуспею в определенных вещах”. Джон должен был доказать, что он сын своего отца. Не имея другого твердого основания, он опирался на то, что нам заблагорассудилось называть бредом, на то, что он может быть тем, кем захочет. Однако посылка его отца только на первый взгляд кажется более здравой.

Вот что втолковывал ему отец: “Ты мой сын, если я говорю, что ты мой сын, и ты мне не сын, если я говорю, что ты мне не сын”. Джон заменил это следующим: “Я — это тот и только тот, кто, я говорю, я есть”.

Когда у него начался психоз, он еще не вполне пришел к пониманию, что истина где-то рядом. Но он приблизился к истине на один шаг по сравнению с прежним состоянием. Джону следовало еще понять, что он в ложной позиции, помещенный туда отцом, и эта позиция стала безвыигрышной. Когда он был в состоянии принять как реальность тот факт, что, кто он такой — не зависит от слов отца, он прекращал подставлять на место этого понимания некий самообман. Он осознавал, что вводил себя в заблуждение точно таким же образом, как это проделывал с ним отец. 》

В таком "подставлении", по мнению Лэйнга, и заключалась коренная ошибка психоза, который переживал Джон. Согласно автору, верным с точки зрения здравомыслия было бы осознание Джоном, что: “Я есть не тот, кто, они говорят, я есть, и не тот, кто, я говорю, я есть”.

В заключение раздела Лэйнг приводит одно соображение Людвига Бинсвангера* относительно маниакальных психозов. По мнению последнего, в логике подобных состояний обнаруживается своеобразный двойной обман: “Тебя обманом лишают того, что тебе по праву принадлежит, внушая тебе, что ты нищий и попрошайка, а ты совершаешь ответный трюк, делая вид, что на самом деле ты не нищий, а принц”.

“К счастью, другие [имеются ввиду сторонние наблюдатели - S.] не верят ни первому, ни второму”, — подытоживает автор.

---------------------------------------------

* Людвиг Бинсвангер (1881-1966) Ludwig Binswanger — выдающийся швейцарский психиатр, активный приверженец экзистенциальной фи��ософии, антропологии и феноменологии.

---------------------------------------------

Цитата по: Рональд Д. Лэйнг, "Я" и Другие. Перевод с английского Е. Загородной. Москва, Независимая фирма "Класс", 2002

Благодарю вас за внимание.

[sanyakta]

"ХОЛОД СМЕРТИ": случай послеродового психоза

“Я жила в метафорическом состоянии. Я соткала картинку из символов и поселилась внутри нее”

Сегодня я предлагаю вашему вниманию отрывок из Главы V книги "Я и Другие" доктора Рональда Лэйнга (Ronald David Laing).

Для удобства восприятия, прямая речь его пациентки будет выделена отступом из основного авторского текста (в данном отрывке: предисловия и некоторых аналитических комментариев Лэйнга к приведенной истории болезни).

🔔 Пост обещает быть длинным (более 20 000 знаков), но, думаю, цитируемый текст достоин внимания и времени, которого требует его прочтение.

Перейдем же к Лэйнгу!

°°°

《 Следующий отчет отражает переживания 34-летней женщины вскоре после рождения ее третьего ребенка, охватывающие период в пять месяцев. В течение этих месяцев сочетание фантазии, сна и воображения образовывало так называемый послеродовой психоз, который с клинической точки зрения не представлял ничего необычного.

��рач не обнаружил какого-либо органического заболевания, однако миссис А. спустя три недели после рождения третьего ребенка все еще была не в состоянии встать с постели. Две предыдущие беременности уже повлекли за собой, хотя и в более легкой форме, подобный упадок сил, полное нежелание что-либо делать, отсутствие интереса к близким людям и всему содержанию ее жизни.

Однажды ночью в ее голове разразилась “ужасная буря”. Казалось, что паруса трещат и рвутся на ветру. Это можно было бы принять за так называемый сон, если бы женщина точно не знала, что не спала в это время. Когда на следующий день ее муж вернулся домой из деловой поездки, она обвинила его в том, что он погубил ее бесконечными беременностями, и сказала, что он жесток и бессердечен. Никогда прежде она не проявляла никаких чувств. Женщина была совершенно истощена и не способна взять на себя заботу о младенце или хоть как-то присматривать за двумя другими детьми. Вызвали врача, и хотя тот не обнаружил никаких физических симптомов, но диагностировал цистит и прописал лекарства. Пациентка не принимала эти лекарства вплоть до вечера, опасаясь, что они не только не помогут ей, но в ее состоянии даже могут причинить вред. Такое предубеждение заставило окружающих впервые подумать, что это что-то “психическое”.

Однако вечером, когда зашли друзья, женщина поднялась и вела себя нормально, но у нее оставалось отчетливое, хотя и трудноописуемое ощущение, что она “какая-то не такая”, которое, как считала сама пациентка, вызвано состоянием отравления. Она провела еще одну ужасную ночь, когда внутри нее опять бушевала жестокая буря, а в голове трещали и хлопали на ветру паруса. Вдобавок к этому ее преследовало странное ощущение, что ее мысли затухают и останавливаются. Очнувшись от неспокойного сна, она уже больше не чувствовала, как прежде, что у нее жар. Женщину “осенило”, что ее уже ничего не касается, — она не принадлежит больше “этому” миру. Комната и младенец в кроватке внезапно показались ей маленькими и удаленными, “как будто смотришь в подзорную трубу не с того конца”. Миссис А. ощущала полное безразличие ко всему. Она была “абсолютно и совершенно безчувственна”.

Лежа в таком состоянии, женщина начала ощущать нечто странное в области языка. Было похоже на то, что его парализовало и свело. Она посмотрела на свой язык в зеркало: он выглядел вполне нормально, но расхождение между ощущаемым и видимым состоянием ее напугало. Ближе к полудню ей стало казаться, что ее отравили и что яд распространяется по всему телу. Она измерила температуру. Факт, что температура была нормальной, был понят ею как следствие того, что ее тело не реагирует на яд.

Идея яда в ее крови сохранялась в течение всех последующих пяти месяцев, а также проявлялась в различных снах в период выздоровления, когда она была еще наполовину в своем состоянии “не-реагирования”. Вначале женщина считала, что зараза исходит от каких-то бактерий в мочевом пузыре; через несколько недель у нее появилась простуда, и она пришла к убеждению, что другие бактерии, простудные, уничтожили и вытеснили первые. Затем ей стало казаться, что источник инфекции — в кишечнике, и дело, скорее всего, в кишечных глистах. Ни одно название не передавало до конца ее ощущения того, что находится у нее внутри. Микроб, червь, “маленький зверек” отравлял ее и заставлял ее тело слабеть и чахнуть.

Она пребывала в “холоде смерти”. Все выступающие части ее тела были холодными, руки и ноги отяжелели. Стоило невероятных усилий сделать малейшее движение. В груди образовалась какая-то пустота. В этом состоянии, на грани смерти, она беспокоилась за врачей нисколько не меньше, чем за саму себя, ее волновало, что у них могут быть ужасные неприятности после ее смерти, когда обнаружится ошибочность диагноза. Врачи трагическим образом заблуждаются в связи с отсутствием физических признаков приближения смерти. Отсутствие этих признаков и есть основная характеристика ее исключительно необычного состояния. Совершенно логично, что врачи не нашли никакой аномалии, раз ее тело находится в состоянии “не-реагирования”. Вряд ли она может винить их за это прискорбное заблуждение; ей хотелось бы, чтобы и она и врачи были правы, но, к сожалению, это, кажется, невозможно. Когда она умрет и в ее теле обнаружат яд, то могут подумать, что это было самоубийство, но когда обнаружится полная картина событий, не исключено, что она станет тем уникальным случаем, который перевернет всю медицинскую науку. Врачи, наблюдавшие ее, будут страдать от угрызений совести. И несмотря на то, что женщина жаловалась на полный упадок сил, она была готова без конца с неиссякающим оживлением обсуждать свое предсмертное состояние.

Ей казалось, что ее кожа покрыта смертельной бледностью. Ее руки казались ей неестественно синим��, почти черными. Сердце готово было остановиться в любую минуту. Кости казались какими-то выкрученными. Плоть разлагалась. Уже возвратившись из мира смерти в мир жизни, с того света на этот свет, она описала некоторые события, явившиеся началом ее возвращения:

“Однажды — это было примерно в середине марта — я стала осознавать ужасный холод в ногах, но в то же время заметила, что ступни моих ног были теплыми. Это никак не укладывалось в мою собственную теорию и заставило меня призадуматься. В голову, однако, ничего не приходило, но через несколько дней, когда я сидела, ни о чем особенно не думая, мне вдруг явилась мысль, что любая болезнь, достаточно серьезная для того, чтобы заставить кого-либо “начать” умирать, прежде всего должна была бы сломить волю человека, невзирая на то, сколь велика сила его воли. Эта идея сильно меня встряхнула, но все же мне требовалось подтверждение врача, что это было правильное соображение, и за этим все-таки не последовало реального улучшения, так как в моем сознании было все еще слишком много того, что нейтрализовало действие этой идеи, и я была еще не способна задерживаться на каких-либо мыслях долгое время. Вскоре после этого я увидела всю нелепость моей идеи состояния, при котором “начинается умирание”, и осознала, что я говорила о состоянии умирания как о синониме того, что перестала реагировать на высокую температуру, результатом которой должна была бы явиться смерть в течение нескольких часов (так я предполагала). Я все еще чувствовала себя очень плохо, как если бы у меня было воспаление легких и мне приходилось переносить его на ногах, в особенности когда нужно было выйти на улицу. Я ощущала, что пульс у меня очень слаб, дыхание очень поверхностное, а руки все время синеют, если их не засовывать в воду. Я была в некотором возбуждении и чувствовала, что сбита с толку, и однажды ночью в постели мне внезапно явилась мысль, что на самом деле я нахожусь в состоянии нереальности и что я на грани того, чтобы выйти из него; и я запаниковала при мысли о выходе из него, — чувствуя свою беспомощность и слабость. Я сжалась в комок, полная решимости крепко держаться за него, и это чувство прошло.

Вскоре я нашла психологическое объяснение синеве моих рук, а неделей позже поняла, зачем я плещу на руки водой, чтобы вызвать синеву, и что означает эта необходимость создавать мыльную пену. После этого ночью мне было совсем хорошо, я могла глубоко дышать, чувствовала, что полностью согрелась и что у ��еня хороший пульс. На следующее утро я была счастлива в предвкушении нового дня и не помышляла о возможности, что он принесет мне смерть, однако у меня были приступы боли по всему телу, особенно в запястьях и голове. На следующий день я опять вернулась в исходное состояние, испытывала все те же симптомы еще более остро и полностью утвердилась в мысли, что мой собственный диагноз был верен. Это продолжалось неделю, в течение которой мои попытки доказать врачам свою правоту были настойчивы как никогда. В конце этой недели я отправилась на первый уик-энд, не потому что чувствовала себя сколько-нибудь лучше, а потому что не могла больше отказываться от приглашений своей подруги, была сыта по горло своим пребыванием в больнице и чувствовала, что хуже быть уже не может. На воле я обнаружила, что чувствую себя нормально с людьми, не ощущаю больше барьера между мной и ними, и опять не могла согласовать этот факт со своей теорией о том, что я нахожусь в состоянии умирания.

Тем не менее я все еще чувствовала постоянную близость смерти и провела остаток недели в попытках доказать свою точку зрения. Я решила отправиться на следующий уик-энд, потому что мне жутко надоело больничное окружение и психиатры, жизнь больничной палаты раздражала и пугала меня, и я хотела сбежать от всего этого. В течение этого уик-энда мне удавалось уговаривать себя всякий раз, когда внутри меня поднималась паника, все аргументы против моей собственной гипотезы разом вставали передо мной, и я чувствовала, что то объяснение, которое я дала синеве моих рук, было действительно правильным и точным.

Поэтому, возвратившись в больницу и получив от врача предложение перейти на амбулаторный режим, я очень обрадовалась, хотя и испытывала еще все симптомы, за исключением холода в ногах, и была приятно удивлена, обнаружив, что способна на такую эмоцию, как удовольствие. У меня появилось мощное побуждение бежать от однообразия моего окружения в больнице: осознавая непредсказуемость поведения пациентов, я чувствовала, что мне очень не по себе [sic] в палате. Даже если я в самом деле чувствую себя очень плохо, подумала я, то все же лучше находиться в более приятной обстановке, в жилом доме с нормальными людьми.

Я обнаружила, что музыка вызывает во мне отклик, что я способна воспринимать не только медицинские статьи, но также комиксы и любое юмористическое и развлекательное чтение — я обрела, без сомнения, позитивный настрой ума. Все же у меня еще часто возникали приступы паники, во время которых я была не способна воспринимать что-либо, помимо сиюминутных ощущений, которые были ощущениями смертного ужаса и неминуемой гибели, но когда ��не пришлось поехать в больницу без сопровождающих, я вверила себя Богу, укрепилась верой психиатра в мою способность совершить это и была тверда в том, чтобы не подвести его и саму себя. Я становилась все более оптимистичной, и вот однажды утром у меня возникло мгновенное озарение, что врач способен диагностировать состояние умирания независимо от того, что его вызвало. Вместе с этим явилось отчетливое понимание, что я заблуждалась и что этого больше не будет. С тех пор каждый день приносил улучшение, апатия проходила, я стала стремиться домой, чтобы увидеть детей и мужа. Я потеряла всякий интерес к своим симптомам и могла с совершенной отчетливостью видеть, что со мной приключилось и как это все происходило”.

“Психологическое” истолкование ее иссиня-черных рук произошло как озарение. Руки женщины были ее вторым ребенком, его иссиня-черное личико она поливала холодной водой, когда у него был сильнейший астматический приступ.

Теперь у нее были многократные “озарения”, когда она на короткое время вырывалась из того, что сама назвала “полотном символов”, которым было окутано все ее тело. Как-то ночью, лежа без сна, тревожно прислушиваясь к каждому удару сердца, она осознала внезапно, что ее сердце — это ее третий ребенок, когда он находился в утробе и у него плохо прослушивалось сердцебиение; в течение следующего месяца она поняла, что окостеневший язык — это язык ее отца, которого разбил паралич; что кожа и грудь — это кожа и грудь ее брата, когда она видела его умирающим от туберкулеза. Эти “вспышки” вырвали ее из “состояния нереальности”, но время от времени, вопреки себе, она возвращалась в него. Иногда, как пациентка говорила выше, она цеплялась за свою “нереальность”, и реальная жизнь ускользала. У нее была серия снов, как нам представляется, имеющих отношение к этой теме.

В первом из снов ее загнал в угол какой-то мужчина и собирался напасть на нее. Казалось, выхода нет. Она совсем потеряла голову, когда, все еще во сне, попыталась сбежать в бодрствующее состояние, но осталась все в том же углу. Это фактически было теперь еще хуже, потому что это было реально, и тогда она убежала обратно, в сон, так как “это, по крайней мере, был только сон”.

В другом своем сне она находилась внутри темного дома и выглядывала наружу через дверной проем, поперек которого лежал черный зонтик. Во сне она чувствовала, что внутри [дома - S.] была нереальность, а снаружи — реальность, но зонтик служил преградой на пути ее выхода наружу.

Третий сон, который приснился пациентке как раз после того, как она окончательно вышла из состояния “холода смерти”, включал в себя следующие элементы: она смотрела на большой самолет снаружи; в дверном проеме этого самолета стоял врач, воплощавший в себе черты различных людей, в том числе и мои. В тот момент она знала, что снаружи — реальность, а внутри [самолёта - S.] — нереальность. Она хотела вовнутрь, в нереальность, но врач преграждал ей дорогу. Пять месяцев своего состояния умирания она подытожила следующей фразой: “Я жила в метафорическом состоянии. Я соткала картинку из символов и поселилась внутри нее”.

После выхода из метафорической формы существования, в которой женщина была ни жива, ни мертва, она ощущала жизнь гораздо острее, чем когда-либо раньше. Пять лет спустя она продолжала чувствовать себя хорошо и родила еще одного ребенка без каких-либо осложнений.

Почему люди приходят в состояния этого рода, нам неизвестно. Ключевым моментом состояния пациентки был “холод смерти”. Она никогда в действительности не переступала порога, чтобы почувствовать, что была мертвой. Она была “не такой”, она была “далеко”, она “ушла в какой-то другой мир”. Этот мир свелся к тому свету. Ее кожа, язык, руки, легкие, сердце, мочевой пузырь, кишки, кровь, кости — все было втя��уто в орбиту смерти. Мир живых открылся ей вновь во вспышках внезапного понимания. После самой холодной зимы ее жизни опять наступила весна.

Но возвращение принесло ей свободу не только от смертного плена последних нескольких месяцев. Внезапные вспышки понимания высветили следующую картину: в ее тело всели��ись тела умерших (единственным исключением было ее сердце, которое действительно, по ощущению пациентки, перестало биться, когда на мгновение она подумала, что ее малютка умер). Женщина поняла, что все это было еще до того, как она начала ощущать холод смерти; и почувствовала, что, заново открывая свое собственное тело, которое сделалось чем-то вроде кладбища, где похоронены части ее отца, брата и матери, она в некотором смысле воскресла из мертвых. Она вернулась к жизни из царства мертвых.

Я уже делал где-то намек на возможность того, что так называемый психоз может иногда быть естественным процессом исцеления (точка зрения, на которую я не заявляю приоритета).

Применительно к опыту этой женщины клиническая психиатрическая терминология и в своем описательном, и в теоретическом аспекте оказывается почти полностью неадекватной. Не способные описать, не можем и объяснить.

Здесь сквозит обнаженная и неприглаженная действительность опыта, со всей его сложностью и запутанностью, в котором те из нас, кто не отрицает того, чего они не способны объяснить или даже просто описать, имеют шанс разобраться. Теория может иметь зако��ное основание, если она базируется на опыте, а не создана для того, чтобы отрицать опыт, который не вписывается в теорию. 》

°°°

Благодарю вас за внимание!

Цитата по: Рональд Д. Лэйнг, "Я" и Другие. Перевод с английского Е. Загородной. Москва, Независимая фирма "Класс", 2002