#шитьё | Explore Tumblr posts and blogs

ukhta · 2 months ago

Text

Открывая глаза

Hurt/Comfort; Смерть второстепенных персонажей; Элементы ангста; Суицидальные мысли; Соулмейты; Средневековье. Концепция соулмейтов: в рандомный момент ты видишь мир глазами соулмейта, а он видит твоими.

Он открывает глаза: солнце, мешавшее ему только что, исчезло. Небо задушено смогом, дым выжигает глаза и лёгкие; всё в огне. Горят стога сена, горят дома, трава пышет пламенем, преграждает ему путь. Половина города уже выстлана пеплом. Люди кричат, но он не понимает их слов.

Он моргает, и солнце заставляет его сощуриться; воздух вновь чист и пахнет свежескошенным сеном. Горожане неторопливо гонят скотину в стойла; небо сияет голубизной, улыбается одним-единственным невесомым облачком. В его руке по-прежнему зажата игрушечная лошадка.

Его сердце словно пытается вылезти через глотку наружу и сбежать. Он заставляет себя вдохнуть и удержаться на подкашивающихся ногах — Дрейку не положено — пока оглядывается, как сумасшедший. Небо остается чистым и приветливым, мычат коровы и никому совершенно нет никакого дела до его перекошенного лица. Ничто не говорит о пожаре, кроме врезавшихся ему в память отблесков огня.

Ему пять лет, когда приходит первое видение. Родители еще не приехали — и неизвестно, когда будут; им не рассказать. Старая соседка, временная нянька, до которой он добрался на негнущихся ногах, откладывает шитьё, гладит его ласково и обещает, что это не видение — всего лишь полуденный кошмар. На жаре так бывает.

Он был по-детски наивен тогда — и глуп; он ждал и желал знака от своей родственной души больше всего остального; возможности увидеть мир её глазами — хоть на секундочку, хоть самый неприглядный уголок; получить тем самым обещание, что кому-то он будет нужен, как только подрастёт.

Но это? Ужас сдавливает ему грудь; это совсем не похоже на истории, которые он слышал. Это вообще ни на что не похоже. Засыпая, Тим повторяет себе, что это был дурной сон или солнечный удар и надеется, что никогда не увидит подобного больше.

Через два дня сон повторяется. Он видит стены собственного дома, слышит крики людей снаружи. Над головой скрипит и стонет крыша; треск огня заглушает собственные мысли. Он скатывается с отцовского кресла, судорожно колотится в комнату родителей. Дверь к ним намертво закрыта; он не успевает отойти, как потолок с грохотом обваливается, и огонь поглощает его.

Его не хотят слушать. Вернувшаяся наконец мать фыркает и бормочет, что он понабрался глупостей у соседки, и что Дрейкам так не положено, а отец только отмахивается от его рассказа, слишком занятый бумагами. Оба уезжают через день, вновь оставляя его в доме одного. Чувствуя себя преданным, он засыпает у потухшего камина в отцовском кресле.

Сон повторяется. С ужасом открывая глаза Тим понимает — с пробуждением он не прекратился. Невыносимо воняет дымом; за оглушающим треском огня едва различимо кричат люди.

Вместо того, чтобы стучаться к наверняка не вернувшимся родителям, он выскакивает из дома; за его спиной слышится треск рушащихся балок. Небо затянуто смогом, гарью; половина города — пепел, горящие останки. Люди кричат, а он не понимает их слов.

К вечеру следующего дня пожар заканчивается. Отовсюду слышатся горестные причит��ния.

Ему пять, когда люди почему-то начинают обходить его стороной.

***

Соседка утешает его несколько дней до приезда родителей, как маленького, укладывает спать. Она клянется и божится всеми, кого знает, что с ним все в порядке и, должно быть, Небеса пожелали сохранить его жизнь таким способом — показав, что произойдет, чтобы он сумел спастись.

Слушая ее голос Тим не знает как сказать: ему кажется, что он призвал этот огонь, накрыл пожаром половину города. И еще он боится — вдруг именно это увидела его родственная душа. Вдруг он напугал ее этим и — что еще хуже — она никогда не захочет его? Он не знает, какой из страхов убивает его больше. Когда соседка уходит на ночь к своим детям, а он остается в одиночестве, ужас сковывает его с новой силой.

Долгое время видения не приходят. Никакие.

***

В семь он видит сон: в коровнике полно мёртвых коров. Оставшиеся дох��дяги так худы, что на них невозможно смотреть; они покрыты струпьями, у них совсем заплыли глаза. У входа в коровник лежит человек. На его теле такие же струпья, что и на скоте.

Тим старается предупредить родителей, но те снова отмахиваются от него. Старая соседка, бывшая ему нянькой, прислушивается. Наверное поэтому она и выживает. Мор убивает всех в городе коров и тех, кто заражается от их мяса и молока. Мать с отцом спасаются лишь тем, что в очередной раз задерживаются в своем путешествии.

Соседка говорит ему, что он дар небес. Родители за глаза называют его проклятьем. Шепотки в городе крепнут.

Непонятная тревога пускает свои корни всё глубже. Знака от его родственной души всё ещё нет.

***

Ему десять и он купается в реке, когда, пытаясь убрать текущую с волос воду, он снова видит: пересохшее русло реки и сухая, как пергамент, трава. Солнце с неимоверной силой греет землю, от жара рябит в глазах. Тим не решается оглянуться на город, пока видение не пропадает.

Он предупреждает соседку, родителей, объявляет о видении на ярмарке. Кое-как народу удается пережить засуху, но люди продолжают обходить его по широкой дуге, перешёптываясь, что он привлекает несчастья. И это бьет его больнее, чем всё чаще задерживающиеся в поездках родители — может, они правы; может, он всему виной. Он не хотел — никогда не этого; это его город, его люди. Когда он станет старше, ему ими управлять. Единственное, каких видений он хочет...

За все эти годы он так и не видит ничего, что указало бы на его родственную душу. Его сверстники уже видели своих — почти все; те, кому не повезло, по крайней мере не предсказывают смерть. За не такими уж и крепкими стенами дома растёт уверенность в том, что он про́клятый.

Колдунам возлюбленные не положены. В течении каждого последующего года Тим все лучше убеждается в этом.

***

Ему четырнадцать, и он снова видит: повальный неурожай, град, перебивший молодую поросль полей, поздние заморозки, бесконечные дожди. В этот раз видение приходит слишком поздно: зима близится к завершению, а в закромах к этому времени почти не остаётся еды.

Он пишет записку об этом родителям, собирает сумку и уходит, надеясь увести несчастье за собой. Единственная, кто что-то слышит от него — могила в том году похороненн��й соседки. Только она не шарахалась его на протяжении всех этих лет и не теряла веры, что и ему перепадёт счастья.

Его он и отправляется искать.

***

Кочевой образ жизни оказывается для него подходящим. Страх снова быть отверженным заставляет его двигаться, не задерживаясь, не заводя длительных знакомств. В некоторые ночи, когда звёздное полотно простирается над ним бесконечной картой, а тоска по дому подкатывает к горлу, он думает, что постоянные путешествия — отличительная черта Дрейков и, даже отмежевавшись от своего рода, от этого он избавиться не смог.

Тим научается выживать сам: различать съедобные растения, торговаться как следует, зарабатывать на жизнь. Его пророческие сны не оставляют его и в пути: однажды ему снится, как змея кусает его, и её яд убивает всего за несколько часов. В другой раз он видит, что в ближайшем городе его ждет чума и немилосердная, долгая смерть.

Попытки найти колдунов и ведуний ни к чему не приводят: те разводят руками, когда выслушивают проблему, отвечая, что лишить его дара они не могут. Среди них не находится того, кому он приходится родственной душой. Некоторые посмеиваются над его одержимостью этим, заклиная наслаждаться свободой; другие сочувственно качают головой.

Видения приходят всё чаще: обвал на дороге, грабители в лесу, течение реки, уносящее его в водоворот. Тим давно уже понимает, что все они предсказывают самую близкую его смерть.

Он снова останавливается в городе. В первые за долгое время больше, чем на несколько недель.

***

Тим умудряется продержаться в городе три года, прежде чем шепотки соседей толкают его обратно на кочевнический путь. Каждые пару лет он меняет города, оставляя после себя память в виде сбывшегося пророческого сна и предрассудков. Довольно скоро колдуны начинают здороваться с ним, как со своим, а слава кочевого предсказателя расходится далеко, и слава богу что люди не открывают на него охоту; впрочем, от тех, кто пытается, его оберегают сны.

Это смешно — как предсказатель он бесполезен для всех, кроме себя; а составить ему компанию смельчаков не находится. Но люди верят, что несчастья тянуться за ним, как волчья стая за вожаком; учитывая, сколько ему снится возможных собственных смертей, Тим с ними соглашается. И все же, каждый раз обустраиваясь в новом городишке, он надеется: здесь ему удастся найти тех, кто не будет его бояться. Здесь найду��ся те, кто избавит его от видений, кто даст взамен них возможность хоть раз связаться с родственной душой — той, кто, возможно, не откажется от него из-за страха или предрассудков.

И каждый раз его постигает неудача. И каждый раз он снова отправляется в путь.

***

К двадцати его сны меняются: кроме ближайшей возможной смерти они показывают дальше: опасности, пусть не убивающие, но причиняющие вред. Напуганный юный вор, едва умеющий управляться с ножом, на задворках города; тяжело кашляющий продавец в таверне; невыносимо холодная стоянка, продуваемая всеми ветрами.

Они не показывают самую основную: отвержение людьми снова и снова, постоянное одиночество и ощущение собственной угрозы — тот самый страх, что он принес из детства. В то время как он больше всего на свете хочет находиться в компании, мир показывает, что для такого как он не нашлось не то что родственной души — даже попутчиков, не бросающих его, едва узнавших о его дурной славе.

Те товарищи, что приняли его с сочувствием, заняты семьями, своими парами. Тим не в их приоритетах; и он не может их осуждать. Черт, он — единственный наследник Дрейков — даже не в приоритете собственной семьи.

Тим не знает, чего ищет, заходя в очередной город. В колдунах он разочаровался; местные отвернутся от него, стоит очередной засухе или пожару пригрозить им; родственная душа — если есть — вряд ли его ищет. Да и попробуй найди, пока он кочует, сам не зная, куда идет.

Эта мысль его отрезвляет; и правда. Если ему всё же повезло... следует осесть. Может, если он не в состоянии видеть, его партнер увидит за него. А если нет...

Что ж. Ему давно пора прикусить язык. Если его узнают, он может уйти далеко на восток; едва ли горному ветру будет дело до его видений.

***

Ядовитые змеи; неурожаи; несчастный случай на дороге; взбесившийся молодой бык, вырвавшийся на свободу — он молчит обо всем, что узнаёт, и лишь старается помочь тем, кому может. Город его принимает — не без сопротивления, конечно. Многие понимают, кто он, а он не мешает слухам расползаться. До тех пор, пока его не ведут на плаху, ему не в первой терпеть их шепотки.

К тому же, его сны — обычные, ночные, не пророческие — поражают своим натиском, все больше занимая его ум: горы снятся ему теперь регулярно. Их засыпанные снегом склоны; пики, попирающие небо. Мир с высоты их остриев, как на ладони — ��уждено ли ему туда отправиться? Или наоборот — ни в коем случае не ступать туда ни ногой? Он пошутил тогда про восток; возможно, мир понял его иначе.

Однажды ему видится: меч у его горла. В начищенном до блеска лезвии отражается голубое небо; и его собственный, Тима, голос говорит: "Ты пришёл".

Через мгновение картинка покидает его самым жестоким образом: грабли больно бьют его по правой стороне шеи, соскользнув со своего законного места в куче хлама у стены. Тим чертыхается, спотыкаясь о них, обрушивая на себя ворох остальных вещей.

Это первый раз, когда он слышит собственный голос во время видений. Первый — из сотен последующих.

***

Постепенно это складывается в картинку: он у подножья горы; ветер сдувает с него жалкую одежду. Несчастная лачуга по его правое плечо — образец человеческого отчаяния. У его горла меч, отражающий голубое небо. Перед ним мужчина, за чьей спиной — молчаливые, неподвижные воины, словно тени; он не может их сосчитать. У человека перед ним зеленые глаза, смуглая кожа и хорошая одежда — он по переносицу закутан в тепло. Тиму холодно.

Металл касается его шеи.

И слова эти, обречённые: "Ты пришёл".

***

Восстанавливая хронологию всего, что он видел последнее время и всего, что он помнил, Тим понимает: нет ни единого видения после этого мужчины у горы. Все заканчивается там, с лезвием у его собственного горла.

Это, должно быть, конец. Он давно привык видеть далеко наперед — видимо мир счел его достаточно разумным — но последние предупреждения, что он получает — не дальше пары дней; все, что приходили ему раньше, остались в прошлом, в покинутых им местах.

Он не понимает обречённости в своем голосе, не может её расшифровать. Прошло два года, как он обосновался; ни единого знака от родственной души так и не пришло. Друзей больше не стало; он, безусловно, не отшельник в этом городе, но никто не держит его, и ему не за кого держаться. Он посредственный кузнец, отличный писарь — но ни что из этого не дает столь желанной ему компании.

Может, этот предречённый конец не так уж и плох. У Тима нет желания его избежать; меч у юноши довольно острый, так что проблем возникнуть не должно.

***

Он всегда держит это на уме — да и видения, честно говоря, ни за что не дадут ему забыть — но постепенно перестает обращать внимания и на меч, и на горы, и на мужчину; все это отходит на задний план.

В город приходят новые люди — путешественники, "потрепанные искатели приключений" как они себя называют. Они внезапно находят его интересным, и вот он моргает — и обнаруживает себя частью их небольшой, но крепкой группы. Они называют его другом и отмахиваются от предупредительных шепотков со стороны.

После стольких лет одиночества у него внезапно появляются друзья. Им неважно, что он то и дело твердит о своих видениях, о всех тех людях и городах, что посчитали его странным: он пытается отпугнуть их до последнего, пока Коннер не говорит, хлопая его по плечу, что к ним тоже как к нормальным не относятся. А таким нужно держаться вместе.

Они пытаются свести его со Стефани — девушкой, которой помогли бежать из соседнего города от жестокого отца. У нее тоже не было ни единого видения глазами своей пары, и Коннор считает эту их схожесть за знак; Тим упирается изо всех сил. Стефани милая; но он не может обрушить огонь еще и на нее. Они все равно с ней сдружаются и делят один дом. Больше ей некуда идти.

Весь город оборачивается на их шумную компанию и втихую крутит пальцем у виска. В первые в жизни Тиму абсолютно плевать на это; настолько, что он забывает про собственную странность в человеческих глазах. Даже мысли о родственной душе перестают быть такими отчаянными; может, еще есть шанс. А если нет — не страшно; он справится теперь, когда не одинок. Стефани всегда его ждет, а на улице расположилось еще два дома, где его компании рады: Коннор остепенился с Кассандрой, а Бартоломью наслаждается безопасностью и тем, что почти живет у Тима на печи.

Видения его почти не беспокоят; теперь Тим хочет сделать все, чтобы как можно дольше избегать и неба, и меча, и зеленоглазого мужчины. Тот, тем не менее, не меньше раза в месяц напоминает о себе; со временем Тим начинает считать его за старого соседа.

Так проходят три года.

***

Ему приходится уехать; священник готов сорваться сам, но в его возрасте такое путешествие рискованно, а Тим не видел иных снов, кроме мужчины у горы последние года; так что он клянется, что перепишет все книги, что священнику нужны, и убирается прочь из города. Стефани смеется и обещает, что дом простоит до его возвращения. Барт ничего не обещает, но улыбается многозначительно; Коннор нянчит своего крошечного сына. Джон — в честь его младшего, пропавшего без вести брата — сжимает Тиму палец и не хочет отпускать.

Тим находится на половине третьей книги, когда новости доходят до него: несколько городов подверглись нападению; их разграбили и выжгли, перебив всех без исключения при попытке воспротивиться. Соседнее королевство намерено отобрать у них значительный кусок.

Тим срывается, молясь, чтобы было не слишком поздно; костерит себя, что не остался; ненавидит мир, что тот никогда не позволяет ему знать, что кто-то кроме него находится на грани смерти. Он забывает про жалкие пожитки, взятые с собой в путь; про усталость, сон и голод.

Впервые за долгое время сны снова начинают его предупреждать: застава на дороге, ловушки в лесу, рейды на города. Тим разбрасывается предупреждениями всем, кого встречает; люди отвечают ему тем же. Но чужая благодарность — впервые в жизни — за проклятый дар не касается его сердца. Им ничего не владеет, кроме ужаса.

В городе его встречают только пепел, трупы людей да нижние венцы некогда крепких домов. И тишина. Пересекая улицы он натыкается: стрелы, рогатки, копья; труп солдата, уже давно облепленная мухами и воняющая дохлая лошадь. И: люди, люди, люди. Везде они: старый кожевник, пекарь, кузнец; в дверях церкви он видит привалившегося к стене мертвого священника. Запах гнили отовсюду доносится невыносимый.

Его дом пропал, словно и не было; вокруг только разбросанный ветром пепел. Он находит их рядышком: Стефани и Кассандра, в их руках ребенок. Тим не хочет знать, как он умер; он вообще ничего не хочет знать.

Барт рядом, хотя по следам на земле понятно, что его протащили; из живота торчит копье. Коннор дальше — растоптанный, вмятый в землю, почти не отличишь.

Он даже не может к ним прикоснуться; кажется они развалятся, стоит попытаться. Все то уважение, что он может оказать им: сдерживая рвотные позывы и рыдания засыпать смесью пепла и земли.

Пока он копает, приходит видение: мужчина у горы и сталь, отражающая небо.

— Я иду, — говорит он, и голос срывается на середине. Картинка обрывается. — Иду.

***

Все то время, пока он ждет, перед его глазами стоят пепелище и трупы друзей. Он больше не испытывает ни страха, ни отвержения, ни одиночества; горе заполняет его до краев, пропитывая собой кожу. В его сердце ледник — тяжелый камень, тянущий его к земле, умоляющий о прекращении. У него нет сил костерить небо; у него нет сил даже как следует поесть.

��ибарка жалкая, хуже чем любая, в какой он когда-либо жил. От здешних ветров все равно ничего не спасает — он и не чувствует нужды что-то с этим делать. Ему холодно с того момента, как он услышал о нападении на город; горные ветра едва ли могут сделать ему хуже.

Видения появляются теперь постоянно: то и дело предупреждают, что он на грани болезни, голода, жажды, обрыва. Он послушно ест, когда видит, что падает замертво; пьет, не чувствуя жажды, отходит от края каньонов. И все время: мужчина с мечом, голубое небо, армия теней.

Однажды, когда у него появляется чуть больше сил, чтобы думать, ему вдруг приходит в голову: вдруг это те самые захватчики, так безжалостно расправившиеся с его городом?

Поделом.

У него нет сил, чтобы сражаться. Он просто хочет лечь — и закончить на этом.

***

Единственным мерилом времени для него становится погода. Его сердце подает признаки жизни, лишь когда небо сияет голубизной; он ждет. Все остальное время траур не покидает его; он становится им, до костей. И чем дольше он ждет, тем тяжелее становится, словно холод от сердца распространяется по всему его телу, заковывает конечности в лед.

Он думает, когда очередное видение предупреждает его, что он скоро умрет от голода: он правильно делал, когда не привязывался к другим. Его существование было бессмысленным, конечно; но сейчас? Он забывает, как его зовут, сколько ему лет, города, в которых он побывал. Только перечень имен — его он помнит в совершенстве.

У него есть силы только чтобы оплакивать каждого из них; каждый день, безостановочно. Он не плакал столько даже когда покинул родной дом.

Боги, сколько лет прошло? Появился ли у него младший брат или сестра, чтобы продолжить наследие Дрейков, или его родители давно погибли, оставив после себя только сломанного Тима?

Небо снова голубеет. Тим ждет.

***

Он обнаруживает себя замершим, забывшим, что он делал: последнее время с ним такое случается постоянно. Кажется, он собирался плести из трав подстилку; искать хворост? Видение предупредило его, что он скоро умрет от жажды и ему нужна вода?

Лезвие касается его шеи, вырывая из водоворота мыслей. Его укол почти ласковый; долгожданный. Тим скользит взглядом по металлу — и правда, небо сегодня безоблачное — и поднимает на юношу глаза.

Только теперь, глядя на него, закутанного, он понимает, как ему невыносимо холодно; ветер выдувает из него остатки ума. И он все еще не может сосчитать, сколько людей стоит у этого воина за спиной. Боги, лишь бы не привиделось.

Меч снова чуть задевает его кожу, и мурашки бегут от этого чувства по хребту. Наконец-то.

То, что он раньше принимал за обреченность, вырывается из него облегчением, смирением:

— Ты пришёл.

И юноша отводит от его шеи меч.

#tim drake #red robin #damian wayne #robin #timdami #damitim #my work

13 notes · View notes