#эпицентр

[zhitomir]

«Эпицентр» обвинили в торговле секонд-хендом: детали скандала. ВИДЕО

Большинство пользователей шокировано продажей подержанных вещей в ТЦ, а в "Эпицентре" эту информацию назвали вбросом для раздора. В соцсетях разразился скандал: киевляне обсуждают продажу в сети "Эпи... Читать дальше »

[newssocialite]

Выставка художественных кукол «Коллекция волшебных историй»

С 3 по 27 октября 2024 года в выставочном зале ассоциации «Народные художественные промыслы России» в Москве пройдет выставка «Коллекция волшебных историй». На ней будут представлены более 70 работ российских и зарубежных мастеров. Экспозиция организована проектом «Эпицентр кукол» при поддержке секции Художественной куклы в Творческом Союзе Художников декоративно-прикладного искусства и…

[weilar]

Колючая роза сидит в моём сердце,

А рядом с ней притаилась змея.

Моя частота, но не в моём герце.

Кто полотна моей жизни швея?

Не в мою смену и не в моё время

Будут кругом неудачи кружить.

Ты одну ��ысль вбей себе в темя:

Радуйся, что ты жизнь можешь жить.

Не умирай, не моли о пощаде,

Молю, разорви этот проклятый круг.

Быстро гони и на автостраде

Въезжай в эпицентр жалких заслуг.

Можешь поплакать и посмеяться,

Можешь разрушить стены вранья.

Можешь ты кем угодно являться,

Ты всё равно входишь в жизни мужья.

[the-bronepoezd]

Как же я устала... Простите, что пропадаю... Чет какой то тяжёлый месяц выдался. Работаю за начальницу. В это же время находят кисту. До этого несколько смертей на работе (не уверена что все они произошли в один месяц, но, вроде, уже 5 смертей за это год были, как сами сотрудников так и их родственников). Я еще без отпуска 6 или 7 месяцев. Не думала, что это так тяжело для психики будет... И мне еще месяц ждать отпуска. Еще неделю болит горло не знаю почему и зачем. И родители геморрой придумывают каждый день. Например, я начала тащить весь дом из за собаки. Мама уже не хочет собаку, она закрывается в комнатах и оставляет меня 1 на 1 с собакой. И, так как у нас пес разрушитель, я каждый день убираю порванные и сломанные вещи в одиночку... А по времени на это уходит не меньше часа в день. Обычно больше... Сильно больше...

О, еще вспомнила, что у меня в этом месяце знакомая просила оформить кредит на 150к и ей отдать. При этом мы о��суждали недавно, что это ппц кринж просить взять кредит у других людей. И, логично, отказ она принимать не очень хотела. И это было в период когда я психовала из за кисты (хотя я и сейчас психую, но там был прям эпицентр страха)

Так что я капец устала... Простите, что пропадаю и что вылела на вас все свои проблемы... Не знаю, кому выговориться, потому что знакомая, с которой я часто обсуждаю всякие личные штуки, сошлась с бывшим мудаком и теперь все время посвящает ему, потому что иначе они ругаются и он ей выносит мозг и оскорбляет 🥲 А у других подруг и так проблем много, не хочу их грузить.

Эх, грустим и страдаем еще весь апрель и уходим в запой в мае (обязательно перед этим закусив куличами 😉)

[cola336-gameplay]

Арриан и Юки собрали небольшую команду, готовую помочь с материнским растением. Ребята сидели на заднем дворе и обсуждали план действий.

- Итак, у нас есть план. Мы врываемся в лабораторию и закидываем растение всем, чем можем. Затем, город спасён, а мы молодцы! - с энтузиазмом произнес Эрвин. Арриан не рассчитывал на то, что Эрвин согласится пойти в самый эпицентр, но кажется, он был полон решимости. -Я надеюсь, что вы уверены в том, что мы делаем... Если нас поймают, то я в лучшем случае - лишусь работы, а в худшем... Я даже не хочу думать, - Джесс до сих пор не понимала, как согласилась на это, но несмотря на высокий риск, девушка была готова помочь. - Мы слишком далеко зашли, чтобы просто оставить всё как есть. И либо мы закончим это, либо потеря работы будет казаться самой малой проблемой, - мысль о нижнем ярусе лаборатории пугала Юки, но проблему игнорировать нельзя. - Если не попробуем, мы не узнаем. У нас есть вакцина, которая должна работать. Не хватает только пары защитных костюмов...Я боюсь, что вдвоем эту штуку не одолеть. Эрвин, у тебя случайно не завалялось парочку? - Арриан был настроен серьезно, проделано слишком много усилий, чтобы отступать. - Я могу что-нибудь поискать. Ничего не буду обещать, но сделаю всё возможное. - Если что-то пойдет не так, мы обязательно найдем другой путь, - у Юки было хорошее предчувствие, а это значит, что они обязательно справятся.

Вакцина была проверена и она работает! Значит, необходимо сделать больше партий, дождаться обратной связи от Эрвина и отправляться в бой!

[goshminherz]

Заявление о попадании вертолета Путина в «эпицентр атаки дронов» придумали в Кремле, — The Moscow Times (игноагент).

Новость о том, что вертолет Путина якобы оказался «в эпицентре отражения массированной атаки украинских беспилотников» во время его визита в Курскую область, была придуманной и запущенной силовиками постановкой. Об этом пишет The Moscow Times со ссылкой на источники в Кремле и правительстве.

По данным издания, сюжет, озвученный в эфире телеканала «Россия-24» командиром дивизи�� ПВО Юрием Дашкиным, стал частью кампании по созданию образа Путина, который будто бы «разделяет опасности» с остальными россиянами. «На войне как на войне» — именно такую эмоцию, по словам источников, должна была вызвать эта сцена. Сам Путин действительно был в Курской области 20 мая и действительно прилетал туда на вертолете. Но о реальной угрозе, по словам собеседников The Moscow Times, речи не шло: «Никто и никогда бы не допустил подобной преступной безалаберности. Даже в страшном сне».

Источники в Кремле назвали информационную кампанию «тщательно продуманной постановкой», цель которой — убедить аудиторию в том, что президент тоже рискует. На фоне ежедневных ударов по приграничным регионам и хаоса в городах, по их словам, это должно укрепить «ощущение сопричастности».

На-ду-ли

[mantikora09]

Au-кроссовер с «Волчонком».

Часть 5.

Братья оказались отличными ребятами.

Ваймак подсуетился и пристроил их работать в небольшое кафе, а жить забрал к себе.

У Дэвида остался от семьи весьма приличный дом и теперь свою стаю он обустраивал именно там. Миньярдам досталась комната на первом этаже, за что они были более чем благодарны.

Чем чаще рыжий заглядывал в волчье лого к своему другу Дэю, тем чаще сталкивался с Миньярдами. Постепенно их общение окрепло: Джостен начал приходить к ним и в кафе, дожидаться окончания их рабочего дня, чтобы с упоением рассказывать что он вычитал в той книге, которую от него так упорно прятал Стюарт.

С близнецами было уютно, но Нил никак не мог понять, кто же именно из них носитель желанных уз. О�� даже уже пытался хитростью подглядывать за тем, как ребята переодеваются, чтобы увидеть проявившуюся руну, но не преуспел.

Через четыре месяца после их знакомства один из братьев попадает в ловушку заезжих охотников и сильно ранится аконитовым ядом.

Нил и сам чуть голову не потерял, когда бросился прямо в эпицентр бойни, но он всегда был достаточно везучим, чтобы не схватить пулю.

Именно тогда, ухаживая за Аароном и делая ему перевязки, Нил увидел у того с внутренней стороны предплечья руну.

От волнения он прикусил губу и Эндрю, заметив это, спросил, в чем дело.

Тогда-то Нил и показал свою отметку на руке, что было ещё более удивительным, Эндрю тоже было, что показать. Он встал, принимаясь расстегивать брюки, и в этот момент Нил чуть не упал со стула.

— Какого?! — в один голос произносят Джостен и второй Миньярд, на что Эндрю демонстрирует им уже знакомый знак, проявившийся у него на бедре.

— Что это? — спрашивает Эндрю и Нил почти одновременно с ним тянет другую фразу:

— Вот бляяяяяять.

Приходится, краснея, объяснять, что такие отметки бывают у тех, кто был повенчан под луной и обычно подобные вещи происходят в обрядах, но иногда это случается просто потому, что вы находитесь в нужном месте, в нужное время и у мировоздания на вас свои планы.

Только вот Нил никогда не слышал, что узы могут связать больше двух человек.

— Теперь понятно, почему к тебе так тянет... — задумчиво сказал Эндрю, а Аарон согласно кивнул на это утверждение, хотя все еще находился под дурманом трав и едва мог нормально мыслить.

При этих словах румянец прокрался дальше, на шею и за воротник Джостена.

— Оххххх, я не знаю, влияет ли как-то это все на эмоции или это естественный ход вещей, но обязательно спрошу у дяди, он точно должен...

Его торопливый монолог прервало мягкое касание губ.

Нил громко вздохнул и слегка дернулся, почувствовав, как сзади к нему тоже прижались.

— Если бы я знал, что это предначертано, я бы раньше начал действовать. — произнё�� Аарон и мягко полез руками под нелепый оранжевый свитер парнишки.

Рисунок на руке приятно закололо и Нил, все еще смущаясь, несмело протянул руки, пристроил их на плечах Эндрю и позволив этим парням обнять себя с двух сторон.

По телу мягко пробежались мурашки и чувство правильного счастья.

Нил зажмурился и уткнулся Эндрю носом между шеей и плечом, ощущая при этом как Аарон проделал тоже самое.

- Это же нормально? - тихо спросил Дрю.

- Кажется мы нашли якорь не только друг в друге - послышался голос второго Миньярда, который все еще смешно тянул окончания слов, наверняка не отойдя от лекарств.

Странно, но хорошо. Наверняка дядя Стюарт будет в ярости узнав про этот странный роман. Но ему придется смирится, ведь луна не делает ошибок.

[chronos-dust]

Продолжаю рубрику.

Камчатский край снова трясёт. Новое землетрясение почувствовали днём 26 августа.

По предварительным данным, эпицентр находился в Авачинском заливе, в 87 километрах от Петропавловска-Камчатского, на глубине 54,1 километра. Магнитуда составила 5,7.

В Кравеой столице, по предварительным оценкам, ощущалось как 4 балла.

Как сообщили в ГУ МЧС по Камчатскому краю, афтершок зарегистрировали в 13:32. Толчки ощущались в ПКГО, Елизовском районе, Вилючинском округе. Угрозы цунами нет.

[unknownmortallity]

Как же я ненавижу этот населенный пункт, в котором я живу, а точнее людей, живущих здесь. Сидишь дома, никого не трогаешь, и каким-то магическим образом ты втянут в очередной скандал, ПРИЧЕМ В ЕГО ЭПИЦЕНТР. ХОТЯ ТЫ НИ С КЕМ НЕ РАЗГОВАРИВАЛ УЖЕ НЕДЕЛЮ И ВООБЩЕ ОТШЕЛЬНИКОМ СТАЛ.

[crookedpuppyfox]

Раньше русские не стреляли по Эпицентру так как имели надежды захватить Харьков и разграбить этот гипермаркет.

Они в мечтах представляли как везут в свой Усть-Засранск ворованные унитазы, микроволновки, духовки.

Теперь же с обиды решили разбомбить «Эпицентр» по типу: «так не доставайся же ты никому».

(Фото: Сгореашие стиралки харьковского Эпицентра)

[ivanseledkin]

ТЦ Эпицентр. Харьков

[xerokaeri]

Кирие

Фэндом: Devil May Cry Жанр: ангст Объем: драббл

2019

Описание работы:

Кирие не верила больше в божественность Спарды. Но Кирие верила в Неро.

Видели Боги – если они, конечно, существовали – Кирие всегда старалась быть хорошей девочкой. Быть мягкой, покорной, понимающей. Прощать других. Быть мудрее других, быть… …безупречной.

Белоснежное платье, застёгнутое на все пуговицы – старенькое и потёртое, но безукоризненно чистенькое и отглаженное, волосы цвета осеннего каштана собранные в неказистый скромный хвостик.   Тихий голос. Мягкая улыбка.  Чистое личико, нетронутое косметикой. Маленькие, почти детские ручки, огрубевшие от работы, с коротко обрезанными ногтями – у неё никогда не было времени «наводить красоту». Туго затянутые шнурки на ботиночках с плоской подошвой, завязанные на два узелка. Сама скромность, само целомудрие. Не женщина – а целый океан смирения и терпения.

…Море бушующей ярости, клокочущей в стиснутой неудобной одеждой груди. Но Кирие не может позволить себе ярость. Кирие не может позволить себе ненависть. Кирие не может позволить себе быть собой, потому что кто-то – хотя бы кто-то! – должен поступать ПРАВ��ЛЬНО. В конце концов, кто, если не она?

У Кирие нет времени на себя. У неё всегда море дел: сироты, о которых они с Неро заботятся доставляют немало хлопот, да и сам Неро порой проблем приносит больше, чем пользы. Стоит только оставить его одного, как он немедленно влипает в неприятности: скольких проглоченных горьких слёз стоила ей одна только история с гаражом? Сколько ночей она провела без сна, когда он сорвался с места, бросившись с головой в самый эпицентр событий, недоступных её пониманию? Сколько ночей она просидела у старенького радиоприёмника, пытаясь поймать волну и расслышать сквозь хрип и белый шум такое страшное, страшное, страшное название – «Редгрейв»?.. Как она вздрагивала каждый раз, когда неожиданно тишину холодного утра прорезал звонок телефонного аппарата, но на том конце – всегда, неизменно! – оказывались совершенно не те люди, то соседка с её глупой болтовнёй, то школьная учительница, то старая подруга, отношения с которой трещали по швам после того как Кирие запятнала себя, начав жить с мужчиной?

А ведь ей было просто некуда идти. У неё не было выбора. Кредо больше не было: остались только она и Неро, молодые, влюблённые, и бесполезно было скрывать, что он больше ей… не маленький сводный братишка, а нечто совершенно иное.

Ждала ли она, что наткнётся на осуждение?

… а ждала ли она, что рассказав правду об Ордене – предавшем её, сломавшем её, едва не убившем её Ордене – она получит клеймо одержимой и сумасшедшей? Кирие проглотила обиду, но горький её привкус так и остался у неё на губах. Но ради Неро Кирие заново научилась улыбаться.  Кирие научилась не поминать Спасителя всуе, и научила себя не вздрагивать каждый раз, когда кто-то говорил о Спарде, потому что перед её глазами всё ещё мелькали белый и золото, безупречный, чудовищно прекрасный исполин, внутри которого пульсировала омерзительная чёрная субстанция из демонического мира, так похожая на… Плоть?

Мама, милая мама так часто читала ей сказки об ангелах. Теперь Кирие знала, какие они, ангелы: прекрасные создания, прекрасные и пустые, и страшные, без сострадания, без души, и демоны казались ей, Кирие, намного живее и человечнее.

И в ночных кошмарах к ней являлся не холодный и бледный незнакомец в красном, с красивым и застывшим лицом, перепачканным человеческой кровью, а сухонький, обманчиво медлительный, обманчиво безобидный старичок, которого она знала с самого детства.

Кирие жила с этим страхом. Кирие просыпалась по ночам, потому что ей казалось, что узловатые пальцы снова хватают её за руки, потому что ей чудилось, что она чувствует его дыхание на своей шее. Потому что иногда, когда она просыпалась одна в своей постели, ей казалось, что комната вокруг неё сжимается, пульсирует, а от стен идёт чудовищный, невыносимый жар. Но она не признавалась Неро в этом. Никогда. Он же рассказывал ей, кажется, обо всём, а она улыбалась, чувствуя, как всё у неё внутри стынет от немого ужаса. Она любила Неро, любила, и изо всех сил пыталась понять и принять всё, что с ним происходит, и… не могла.

Кирие не верила больше в божественность Спарды. Но Кирие верила в Неро. И ей нравилось думать, что они с Неро – как Спарда и его человеческая избранница. Вот только почему, когда она сказала об этом, Данте настолько сильно изменился в лице?..

[lospollozru]

Aliens: Dark Descent: погружение в кошмар инопланетного пространства

Aliens: Dark Descent - это новая часть в знаменитой франшизе, призванная перенести игроков в мир научной фантастики и ужаса, созданный фильмами о пришельцах. Игра обещает захватывающий и мрачный сюжет, который перенесет вас в эпицентр кошмара на далекой планете. 👽🚀🌌

Темная и завораживающая атмосфера 🌌🌒

Сразу после начала игры вы ощутите невероятную атмосферу напряжения и страха. Aliens: Dark Descent создает зловещую и угрожающую атмосферу, которая с самого начала заставит вас чувствовать себя "не в своей тарелке". Завораживающие звуки и потрясающие визуальные эффекты вносят свой вклад в создание уникального ��печатления.

Охота и выживание 👾🔦

Игра ориентирована на выживание, и вам придется использовать все свои навыки, чтобы сохранить жизнь в этом опасном мире. Вам предстоит охотиться за инопланетными существами, исследовать заброшенные корабли и базы, а также решать головоломки, чтобы продвигаться дальше. Каждое решение имеет значение, и ошибки могут быть смертельными!

Графика и дизайн мира 👽🪐

Aliens: Dark Descent поражает качеством графики и дизайном мира. Инопланетные ландшафты, технологические сооружения и пришельцы, выглядят потрясающе и внушительно. Это создает ощущение настоящей погруженности в мир "Чужих".

Aliens: Dark Descent не только заставляет вас бороться за выживание, но и поднимает важные вопросы о природе чужих существ, о человеческом стремлении к исследованию, и долге перед другими формами жизни во Вселенной. Эта игра приглашает вас на размышление и оставляет после себя след в сердце и разуме. 👽🚀🌌

Aliens: Dark Descent - это потрясающая игра, которая воплощает в себе дух фильмов "Чужие". С ее удивительной атмосферой, захватывающим геймплеем, и глубокими темами она обязательно придется по вкусу поклонникам научной фантастики и хоррора. Не упустите шанс погрузиться в этот кошмарный мир, и стать частью истории выживания против неизвестных опасностей из космоса!

Аккаунты и ключи этой захватывающей игры вы сможете купить у нас в магазине: https://lospolloz.ru/accounts-aliens

[gadskipapa]

Чернобыль. Испытание

New Post has been published on https://yastalker.site/2025/06/21/chernobyl-ispytanie/

Чернобыль. Испытание

Еще совсем недавно сюда так стремились киевляне, в в тот благословенный уголок тихого украинского Полесья, где грибы «косой косили», где рыбу ловили на «пустой крючок», где из-под ног брызгала красным земляника. Но кто знал тогда о Чернобыле? Киевляне, жители соседних районов, а в Москве – разве

Теперь о Чернобыле знают во всем мире. Чернобыль – это трагедия. По отношению к ней можно оценивать человека, ведь Чернобыль – это суровая проверка человечества на солидарность, на умение сочувствовать чужой беде, тем более что ядерная авария не считается с границами.

Очевидец многих послеаварийных событий, приехавший в зону в первой половине мая 1986 года, я многое из увиденного отобразил в своем романе «Мария с полынью в конце столетия», но сказать о Чернобыле все, наверное, не сможет никто и никогда.

Возвращусь к своим записям тех дней. Документальным, нервным, рваным, как кардиограмма человеческого сердца в стрессовой ситуации.

За плотностью всего увиденного, услышанного, пережитого, понятого (да и того, что еще предстоит осмыслить в новом измерении, на совершенно ином уровне) первые дни моего пребывания там, в зоне, эпицентр которой исчисляется от обезумевшего Четвертого, – кажутся далеким прошлым.

Летящие на Чернобыль колонны машин, под колесами которых плавился асфальт и прогибалась дорога, посты гаишников, прощающих мне очевидное превышение скорости и рискованные обгоны, одичавшие курицы, мечущиеся по пустым деревенским подворьям, забитые и обтянутые пленкой колодцы, угрюмая, обжигающая душу тишина оставленных деревень, полевые лагеря воинских и пожарных частей, пестрота вдруг потерявших смысл указателей сел на разъездах – сознание реагирует только на расстояние до Припяти. Драматизма происходящего на второй-третий день почти не замечаешь, удивляясь только собственной способности молниеносно адаптироваться, когда до предела напряжены чувства, когда после привычного желания увидеть приходит жгучая потребность понять. Почему взорвался реактор, как закрыть его ядерную пасть, почему произошло то, что, как утверждают физики-теоретики и физики-практики, не должно было произойти даже в случае самых невероятных вероятностей? Почему это произошло именно здесь, в Припяти, в молодом городе, где детишек рождалось в несколько раз больше, чем других городах Украины? На это со временем ответят члены правительственной комиссии. Их можно узнать сразу, хотя депутаты не носят депутатских значков, генералы – погон. Я готов утверждать, что огромная тяжесть ответственности, легшая на их плечи, уже почти материально ощутима даже для постороннего глаза. Они несут это бремя без суеты, как будто готовились к этому испытанию всю свою предыдущую жизнь.

Будем ждать, когда захлопнется крышка реакторного гроба в Припяти, – они переведут дух и расскажут, что произошло в ночь на двадцать шестое апреля.

Меня привело сюда другое: за эти две ночи и полтора дня Припять узнала каждого своего жителя. Сегодня Припять уже может сказать, что на десять тысяч ее людей приходилось по одному трусу и подонку. Этих, последних, она тоже узнала в эти дни не простит им.

Ситуация высветила каждого. Высветила бескомпромиссно и навсегда.

Еще не знаю, как буду писать обо всем этом, какую форму обретет то, что я узнал и еще узнаю о людях Припяти и Чернобыля в конце апреля и этого, порой даже кажется – просто бесконечного мая восемьдесят шестого. Сейчас не время думать об этом, пока еще память и сознание впитывают все происшедшее и происходящее на этой земле. Уезжают эвакуированные, осознав, наконец, что их вывезли из города не на три дня, как было объявлено. Теперь они знают, из какого пекла вышли живыми и вывели детей ивоих. Надо успеть выслушать их, понять, проникнуться их не остывшей еще болью, чтобы потом ответить – почему пятидесятитысячная Припять не поддалась тотальной панике (в субботу вечером еще игралась свадьба, а в школьных классах с закрытыми окнами шли уроки). Если бы это случилось, если бы Припять потеряла голову… Вот один только факт: каждый, кто убегал бы из города в киевском направлении, на мосту путепровода попадал бы в самую опасную зону радиации, последствия которой трудно предсказать. В объявленный день эвакуации каждому припятчанину надо было взять с собой лишь самое главное, что необходимо было спасти и уберечь. Этого уже не могли сделать только двое. Их уже не было на свете.

Валерий Ходемчук, чье сердце остановилось в то мгновенье, когда начала свое действие авария, ��тавшая предостережением всему человечеству. Валерка, который, уходя на смену, на реактор, попросил Наталку, чтобы собрала детишек – завтра поедут все вместе к матери сажать картошку.

Его друга и одногодка Володю Шашенка, тоже заступившего в ту ночь на смену, вынесут на руках обожженным и облученным врачи и пожарники. Он успеет простонать: «Там… Валера… и его покинет сознание, беспомощными окажутся врачи. Тело Володи Шашенка вывезут из зоны и похоронят на первом деревенском кладбище. Валерия не найдут. Похороненный реактор стал и его могилой. может, на той бетонной стене когда-то напишут его имя. Но разве этим успокоишь его мать?

Вчера утром я стоял у калитки старенького деревенского дома в селе Кропивня Иванковского района Киевской области. Боялся зайти. Что я скажу матери Валерия Ходемчука? Чем успокою ее? Может, только увеличу и без того безмерную ее материнскую боль? Ведь она, наверное, ждет его, Валерку, По ее деревенскому опыту-умерший только тот, кого п��хоронили.

Стоило мне приоткрыть калитку, как из дому, спотыкаясь, выбежала хрупкая, измученная горем женщина в черном платке. Она уже все знает, вчера услышала имя своего сына в выступлении С. Горбачева, а все-таки ждет…

Анна Исааковна в сорок пятом встретила своего Илью с фронта, без ноги, израненного. Вскоре он умер ее руках, но успел родиться Валерка («я вышла, а он, двух лет ему не было, взобрался к гробу отца и его: тату, тату, вставай, посмотри, сколько людей к тебе пришло…»). Разве могла онаозная звеньевая из деревни Крапивня, воспитавшая четырех детей-сирот, хотя бы предчувствовать, что ее тихий, застенчивый Валерка будет Первым, кто открыл трагический список героев Чернобыля. Он, старший оператор, несущий обычную свою вахту на четвертом блоке, пытался укротить выходившую из-под контроля Пытался. Взрыв не разбудил его детей – второклассника Олега и шестиклассницу Ларису. Но до утра могла уснуть его жена Наталка – стирала, готовила -коржики для Валеркиной матери, всю ночь искала работу, чтобы не думать о худшем – увидев, как полыхнуло небо над блоками.

Анна Исааковна рассказывает о сыне, и боль ее на мгновение отступает. Он трижды “повертався того свету”. Знал об этом. Секретов от матери не имел, да, трижды побывал на грани: лет шесть тому назад закрыть сорвавшуюся паровую заслонку; тонул, перевозя товарища через Припять на моторке, успел водою сбросить с себя сапоги и фуфайку; едва избежал автокатастрофы. И все отшучивался: в сорочке родили меня, мама, теперь смерть меня испытала, как могла, не скоро придет, лет этак через сто. Она, мама, смотрит на его свадебную фотографию под вышитым рушником, забывает о случившемся, словно разговаривает с сыном. И вдруг умолкает, боль наваливается на нее с неостывшей силой:

– В якому ж ты страшному вогни горiв, сыночку? Як же я попрощаются с тобою? Як бы выплакатися на могилы?! Дэ вона? Наверное, так же плакала и мать Юрия Гагарина, когда узнала о его смерти. Им, матерям, не облегчить горе тем, что о смерти их сыновей узнает все человечество. Но мы запоминаем имена их сыновей навсегда, без этой памяти теряется связь времен, без этой памяти и мы неотвратимо теряем самих себя.

Анна Исааковна ждала сына в субботу. Не приехал. ��дала все воскресенье. Вечером зашла во двор Наталка с детишками. Перед этим в маленькую Кропивню въехало два автобуса с эвакуированными. Мать почуяла беду и заголосила, но к ней бросился Олежка, который уже знал, что отца у него нет. Он, едва сдерживая слезы, убедил бабушку, что папа во время аварии ночевал дома, что его оставили дежурить на реакторе и он вскоре приедет. Украдкой плакали Наталья с Ларисой, но Олег так по-мужски убеждал бабушку, что и они вынуждены были умолкнуть. Утром Олег пошел в местную школу, и даже учительница не заподозрила, что в классе, среди эвакуированных детей сидит сирота и сын первого советского человека, погибшего двадцать шестого апреля этого года именно там смертью, которая может уничтожить все человечество. Когда-нибудь Олег поймет, что смерть отца стала предупреждением всем живущим на этой планете.

Случившееся расставило всех людей по своим местам. Дети стали на несколько лет взрослее, героями, бездушные – негодяями, трусы – дезертирами.

Я был на первом после аварии партийном собрании атомщиков. Протокол этого собрания – документ уникальный. Здесь ни разу не звучало слово «герой», но в устах людей, только что сменившихся с вахты, «мужчина» было даже емче. Зато понятие «дезертир» излучало убийственную дозу брезгливого презрения. Эти парни имели право назвать трусов поименно.

Почему городская связистка Надя Мисикевич работала на станций так напряженно и до тех пор, пока не потеряла сознание, пока ее не отвезли в больницу? Почему в то же самое время молодая пара не просто панически сбежала из города, но и оставила в квартире отца-инвалида, который получил эту квартиру для Отца эвакуировали посторонние люди милиционеры, увидевшие зажженный свет в окне, когда город был пуст.

Почему Валерий Белоконь – припятский педиатр, дежуривший в ту ночь на “скорой помощи”, приказал шоферу Анатолию Гумарову гнать машину на место услышанного им взрыва? Не домой, где спала его жена и только что родившийся сын, а на этажи горевшего блока. Они вдвоем вынесли четырех пострадавших, но возвращались и возвращались снова, уже отчетливо понимая, что именно произошло и чем это угрожает их собственной жизни. Когда Валерия Белоконя вместе с теми, кого он спас, отправляли в Москву-он сожалел только об одном: не смог обнять жену и поцеловать сынишку. Не мог, не имел права – теперь уже тело излучало опасность. Если ��алерий будет читать эти строки, я хочу, чтобы он знал: десятки разных людей рассказывали мне о нем с такой необычной в это тревожное время нежностью, что я полюбил его тоже и обязательно напишу о нем в своей будущей книге.

Вот-вот должна была родить жена Сережи Филина, секретаря комитета комсомола припятского завода «Юпитер», а он занимался эвакуацией завода. Он был как будто стожильным, всегда именно там, где нужен эту минуту. Его жену вывезли товарищи, успев оставить записку в дверях: «Не беспокойся, Наташку отвезем к матери». Он уехал из города, когда ни одно окно в Припяти не светилось. Его отпустили к жене на месяц. Заставили поехать, но он вернулся в Полесье, в свой заводской штаб через четыре дня, извиняясь за задержку, врачи заставили сделать переливание крови. У него родилась дочь, но радость Сергея омрачена: до сих пор не уведомили о своем месте нахождения сорок семь его комсомольцев, как жаль, что не разглядел этих трусов раньше, сидят, как мыши, выжидают, когда все здесь успокоится.

Думаю о крестьянах, которым пришлось покидать свои дома, свою родную землю, свои колодцы. Стоит перед моими глазами Александра Сапура, баба Леся, как ее называют на новом месте, в селе Коленцы Иванковского района. Жила в своем Куповатом без детей и мужа. Корова была и подругой, и членом. семьи. Бабу Леську вывезли вместе с жителями, скот везли на следующий день, и ее корова выпала из машины. Не заметил шофер, уехал. И Александра Кузьминична решает искать корову, как своего близкого, попавшего в беду. Она преодолевает стокилометровый путь, правдами и неправдами уговаривает постовых, обходит их лесными тропами, пробирается в свое обезлюдевшие село, находит одичавшую корову, обнимает ее, раздаивает. Звякнув подойником, она выдала себя дежурившим в селе милиционерам. Бабу Лесю вывезли из деревни, и корова была с ней.

А сколько благородства обнаружилось у людей из тех деревень, которые принимали беженцев. У мастера телеателье из села Блидча Миколы Савченко жена с двумя ребятишками лежала в районной больнице. Когда он услышал о трагедии в Припяти и необходимости принять эвакуированных – первым прибежал в сельсовет и забрал в свой дом девять припятчан, накормил, уложил спать, успокоил. Так поступили почти все жители за зоной. Почти. Но были и такие, как Петро Артеменко той же Блидче. Большой дом, своя машина, живет – не тужит. Наотрез отказался принять кого-либо – полы в новом домище покрасил, испортят, грязи нанесут, украсть что-то могут в квартире.

Перечитываю телеграммы, идущие в адрес Припяти. Документы доброты человеческой, свидетельства сочувствия, рассказы о конкретных поступках. Из донецкой Горловки телеграфирует А. Косова: «У меня дом в Ивановке Киевская, 50, взломайте замок и поселяйте людей». Семья Гамарников из Краснокамска: «Усыновим несколько детей припятчан». Не могу перечислить тысячи приглашений: приезжайте, обеспечим всем, что имеем сами. Но вдруг обожгла руки телеграмма: «Потеряла колечко в сельсовете, срочно верните по адресу… Пищанская». Беда безжалостна, она бескомпромиссно не только ставит все на свои места, она, как рентген, просвечивает душу каждого, кто попадает в ее сети.

О заместителе председателя Припятского исполкома Саше Есаулове (жаль, что фоторепортеры не запечатлели его на своих снимках) я услышал чуточку раньше, чем с ним познакомился. Я сидел в Иванковском эвакоштабе, ждал очереди, чтобы поговорить с Есауловым, взять интервью для украинского телевидения. Передо мною было несколько десятков печальных, растерянных, а то и тихонечко плачущих людей, приехавших из отдаленных деревень района, куда их вывезли поздно ночью двадцать седьмого апреля. Одни разыскивали близких, потерявшихся в этой кутерьме, другие просили отправить их к родственникам в другую область или республику, кто-то просился «на одну только минуточку» в Припять, чтобы взять импортную детскую коляску для грудного ребенка… Сюда приезжали и первые добровольцы со всех концов страны, а Саша и сам не знал, куда их направлять, и объяснял подробно и честно: нужны только специалисты-атомщики.

Два водителя привезли из Брянска груз, но зону ехать отказываются: вы заварили кашу, вы и лезыте в котел, а мы рисковать не будем. Есаулов едва сдерживал гнев, пока вызывал водителей из зоны, груз-то срочно нужен на атомной. Жителей Чернобыльского района он имел право отправлять в Бородянке – туда эвакуирован райком и райисполком, но все, что в его силах, решал сам.

Я не отважился отрывать его от дел для съемки. Сделали это телевизионщики уже вечером, когда иссяк поток посетителей. Он говорил кратко, охрипшим от сигарет и крика в телефонную трубку голосом.

Телевизионщики уехали в Киев, а я оставался надолго. В перенаселенной комнатушке нашли место и для меня. В конце двора протекала речушка Тетерев. Каждый из нас едва превозмогал искушение сбросить пропотевшую, покрытую радиоактивной пылью одежду, искупаться в реке, но все знали: это опасно, дежуривший на берегу солдат сочувственно посматривал в нашу сторону.

Наш бивуачный быт, наши разговоры до глубокой ночи (ночью телефонистки переключали штабной телефон на “квартиру” Есаулова, и аппарат умолкал только под утро) – все это сблизило нас мгновенно.

Среди своих коллег Саша был самый везучий: за несколько дней до аварии он отправил жену с двумя детьми (один ребенок – грудной) к его родителям, в Винницу. О них он теперь думал редко, но знал, что они постоянно думают о нем, помня его отчаянный характер.

В то время, конечно же, было невозможно заставить Сашу по горячим следам записать хронометраж послеаварийных часов и суток, но я, улучив момент, все-таки попросил его: запиши, а то уйдет навсегда, ведь ты был в самом эпицентре событий.

Теперь этот редкостный документ находится у меня, и Саша, отработавший в зоне больше года и уехавший в Киев, звонит мне и просит: дай почитать, самому интересно…

Из воспоминаний Александра Есаулова:

«Что было в пятницу, 25 апреля, практически не помню. За исключением одного эпизода. Да и тот вспомнил не сразу. Пришел ко мне капитан, преподаватель военной подготовки из СПТУ № 8 и попросил подписать заявку на выделение автобусов. Вопрос был сложным, так как на эти выходные было очень много заявок. Но суть не в этом, главное – как была написана заявка? Текст ее был такой: просим выделить автобус для отправки на соревнования в Лютеж одного взвода в количестве 14 человек и 4 девочек. Я рассмеялся от души и дважды прочел текст вслух, но капитан так ничего и не понял, хотя лицо его было напряженным. Это единственное воспоминание, которое пробилось сквозь лавину событий.

Телефонный звонок поднял меня примерно в 3.30 или в 3.40. Точно не помню. Удивляюсь, что телефон меня и разбудил, сон у меня обычно могучий. Звонила секретарь исполкома М. Боярчук. «Бегом на работу! На атомной серьезная авария». Я второпях оделся и выскочил на улицу. У соседнего дома стояли милицейские «Жигули». За рулем был начальник городского ГАИ Иваницкий, который и подбросил меня к исполкому. По дороге он немного дополнил информацию, я впервые услышал, что произошло разрушение блока. Но действительных размерах аварии не подозревал. Без четверти четыре я уже стоял в кабинете председателя исполкома В. П. Волошко. Обстановка и для него была совершенно неясной. Ощущения большой беды еще не было. Теперь я понимаю, что дирекция атомной просто скрывала от нас истинную картину. Чувство беды появилось у меня только тогда, когда из окон своего кабинета я увидел проносившиеся РАФы «скорой помощи», летящие в сторону медсанчасти. Возили пострадавших. Я понял, что произошло что-то очень серьезное. Линии междугородной связи были уже отключены, хотя сюда, в город еще можно было звонить по автоматике.

В 5.07 председатель исполкома дал указание отменить все рейсы из города. Я бросился к телефону, но диспетчер автостанции не отвечала, а первый автобус Киев должен уйти в 5.10. По всей вероятности, диспетчер проверяла билеты и отправлял автобус. Наконец, она взяла трубку, но автобус уже ушел. Первый и – последний.

Через несколько минут я получил новое задание: организовать мойку автобусов и проконтролировать выполнение запрета на выпуск автобусов. В 5.25 я уже был на территории автопарка. Водители группами ходили по двору, перешептывались между собой. Неизвестность продолжалась…

Долго разыскивали мойщика. Наконец, нашли, но он не смог запустить насос. Уехал с кем-то консультироваться, приехал опять, и мы начали поливать дорогу. Именно поливать, а не мыть. В душе честил руководство Минэнерго, которое не обеспечило город достаточным количеством поливомоечной техники. Всего в городе было 4 поливочных машины и три или четыре трактора с прицепами-цистернами. это несмотря на наши многочисленные просьбы.

Наконец автобусы вымыли, дорогу полили.

Позвонили из исполкома и сказали, что в 10.00 будет совещание. В 9.30 я уже был в исполкоме, председатель успел предупредить меня, чтобы после совещания я отправлялся в медсанчасть и там занимался координацией работы медслужбы.

Совещание началось, по-моему, не в 10.00, а минут на пятнадцать позже. Присутствовал второй секретарь Киевского обкома партии В. Г. Маломуж. С сообщением выступил председатель исполкома товарищ Волошко. Оно было очень кратким: произошла авария, частично разрушен блок, все воде должно оставаться без изменений. Все мероприятия – проводить по утвержденным планам. Никаких отмен!

Я поймал секретаря парторганизации санчасти Кузнецова, и мы пошл�� вместе к больнице. С нами шел секретарь парткома Управления строительства Шевцов. Он был уже на месте аварии видел своими глазами куски уран-графита и бетона, разбросанные на большое расстояние вокруг реактора и атомной, сказал, что они излучают смертельную опасность и есть уже много потерпевших.

Погода стояла чудесная. Ни ветерка, абсолютный штиль. солнышко. Это было очень кстати. Если бы тот день было ветрено, последствия аварии были бы еще более страшными и трагичными…»

Надежда Макаренко, женщина лет сорока пяти, никакого отношения к атомной энергетике не имела. Она работала заведующей ателье индпошива. Знала, что живет в городе атомщиков, что рядом с городом работает станция. Чистая, мощная, дающая прибыли, дающая ордена и медали сотрудникам, дающая им чувство превосходства над другими. Там, на станции, зарабатывают хорошие деньги и могут пожить в свое удовольствие.

О четвертом реакторе только слышала. Сколько там их, этих реакторов, толком не знала. Зачем ей это? И не узнала бы никогда. Есть хорошая работа, есть двенадцатилетний сын Алешка, муж Федор, квартира, рядом Киев, есть дачный участок, где можно поковыряться в земле… Чего еще?

Конец апреля. Люди спешат на дачи, сажают огороды. Вечером, в пятницу, уговорила Федора: давай завтра поедем на участок, посадим картошку. Он согласился: поедем, подымемся часов в шесть – и на огород. Поужинали, легли спать.

Спали крепко, чтобы выспаться и хорошо поработать на огороде.

Утром Надежда весело приготовила завтрак, Алешка побежал в школу, а они с Федором, одевшись попроще, пошли на окраину города, а оттуда уже недалеко и до участка.

– Федор, что это за невидаль: с утра моют улицу из поливальной машины. До Первомая еще далеко… – Наверное, какое-то высокое начальство посетит нашу Припять – вот и стараются власти. Так как же они «пыль в глаза пускать будут», если вымоют город? – улыбнулась Надежда и тотчас же умолкла – увидела множество милиции на выезде из города, суетящихся шоферов, чьи машины задержали. Некоторые пешие дачники возвращались обратно. – Вора какого-то ищут, что ли? – спросила Надежда у незнакомого мужчины, шедшего им навстречу. – Черт их знает. Не говорят, но за город не выпускают. Ни людей, ни машины. «Нельзя!» – и все тут.

Только и удалось узнать: авария какая-то на станции. Ну, и что, починят, а при чем здесь жители города?

По��днее знакомая женщина (заказывала как-то платье, срочно надо было пошить) сказала, что авария серьезная, что людей не выпускают, чтобы не было паники, пока не отремонтируют реактор.

Надежда с Федором вернулись домой: ладно, завтра или в следующие выходные посадим картошку, в городской квартире тоже хлопот хватит.

По городу гуляли люди, в универмаге выбросили дефицитные товары (понятно: конец месяца, надо план выполнять торговле). Прямо на улице «давали» модные мужские рубашки, с погончиками, с коротким рукавом, со вкусом пошитые (Надежда понимала в этом толк). Она заняла очередь. Ожидая, люди говорили об аварии, судачили по-разному, но ни страха, ни паники не было. В основном сетовали на медлительного продавца, долго отсчитывающего сдачу, вступающего в долгие споры с покупателями. Кто-то сказал, что в больницу навезли много обожженных людей, но ему не очень поверили.

Наконец купила Федору рубашку, успела забежать в молочный магазин и к обеду пришла домой. По улицам мчались пожарные машины, но это не удивляло: сказано же – авария, загорелась крыша на атомной, раз так, много пожарных – быстро потушат и все станет на свои места.

Прибежал из школы Алешка. Принес четверку и какие-то бледно-коричневые таблетки: выдали ученикам, но не все отважились проглотить очень горькие, вот и он спрятал в карман, принес домой. В школе тоже говорили об аварии, старшеклассники не выпускали малышей гулять на улицу во время перерыва. Учителя суетились, часто прерывали урок, надолго уходили в учительскую.

Неясная, расплывчатая, как весенний туман, тревога омывала душу Надежды. Не страх, тревога. Радио передавало об успешном ходе посевной на юге Украины, о бригадном подряде в колхозах, выступил хор имени Веревки с концертом украинских народных песен – это немного успокаивало.

Убрала квартиру, вымыла окна, постирала мужу и Алешке рубашки к празднику. Все вместе посмотрели программу «Время» – об аварии не сказали ни слова – значит, маленькая, незначительная, местных, припятских масштабов.

В 21.30 в дверь позвонили.

– Мы из гражданской обороны города. Возьмите по таблетке на каждого члена семьи, выпейте обязательно. Это – против радиации. Ничего страшного не случилось, но на всякий случай надо выпить для профилактики, и не открывайте форточек, так будет лучше.

Надежда налила всем по стакану компота, заставила мужчин проглотить таблетку и запить.

Посмотрели концерт по телеви��ению, выкупались и легли спать. Спали крепко, разбудил всех пронзительный гул, от которого дребезжали стекла в окнах, звенели хрустальные рюмки в серванте.

Федор выскочил на балкон: низко над домом кружил вертолет. На часах-5.30 утра. Разглядели: вертолетов несколько и летают они так низко, что лица летчиков можно рассмотреть – все они в марлевых повязках, словно боятся заразиться гриппом.

В 6.40 в дверь настойчиво позвонили и постучали кулаком. Пришла женщина из ЖЭКа. Не заходя в квартиру, сказала:

– Включите радиоточку на полную громкость! Не выходите из дома, не открывайте окна! – и ушла звонить соседям. – А может, это учения гражданской обороны? Всего лишь учения… сказал Федор, и Надежда снова немного успокоилась. Даже отпустила мужа в магазин за молоком.

Она варила обед, но не отходила от радиоточки на кухне.

В 13.10 в громкоговорителе что-то затрещало, передача из Москвы прервалась на полуслове, и в местный эфир вышла диктор Припятского радио Нина Мельник.

– Уважаемые припятчане! – голос Нины дрожал и срывался. Чувствовалось, что ей очень хочется быль спокойной, уверенной в себе, но не получалось. Очень чувствовалось, что не получается. – На нашей атомной станции произошла авария. Просим сохранять спокойствие. Соберите самые необходимые вещи, нужные вам всего на три дня: продукты и одежду. В четырнадцать ноль-ноль к подъезду вашего дома будет подан автобус и вас пригласят на посадку…

Диктор повторила сказанное еще раз, но Надежда уже не слышала ее: за пятьдесят минут надо собраться! Где Федор? А вдруг опоздает, да будь оно проклято, это молоко!

Что брать? Как оставить без присмотра квартиру? Три дня всего, значит, к майскому празднику будем дома. Куда повезут нас? В лес, станем лагерем на берегу реки, а спать? Ночи еще холодные, земля сырая… Где же Федор, посоветоваться не с кем. Она набивала сумку колбасой, тушенкой, вынимала из холодильника все, что приготовила к празднику.

Четырнадцать часов! Федора нет, ну и слава богу, не зовут спускаться к автобусу. Может, действительно это учения. Что же, это тоже надо, но зачем перед самым праздником?

В 14.50 – наконец! – прибежал муж. Без молока. Бледный, растерянный: значит, все это – правда.

– Собралась? Город вывозят! У многих подъездов уже стоят автобусы и милиционеры. Только что и наш автобус подошёл, «Икарус» с киевскими номерами. Значит, повезут в Киев…

На лестничной площадке уже слышались торопливые шаги. отрывистые разговоры соседей. Федор закрутил все краны, выдернул из розетки шнур телевизора, перекрыл газ, подхватил сумку с продуктами. Денег было немного, ведь в понедельник должны были дать зарплату. Нашли рублей тридцать – хватит на три дня. Надежда взяла для Федора купленную вчера рубашку-наденет в Киеве…

Закрыли квартиру. Работница ЖЭКа при них опечатала дверь, спустились к подъезду.

Заняли три места в автобусе, мест хватало всем, но было тесно – каждый с сумкой, кто-то держал собаку на руках, кто-то грудного ребенка.

Можно бы ехать, да случилась долгая заминка: девяностолетняя бабушка Агафья Костюченко, баба Агафья, которая похоронила этой зимой своего единственного сына и осталась одинокой, – наотрез отказалась ехать: «Мне уже все равно, детки, какая разница, где помирать. Не поеду. Без своего дома я уже три дня не проживу, а тут и стены помогают…» Закрылась в квартире и не откликается.

Молодой милиционер сказал:

– Ладно, езжайте. Я буду советоваться с начальством, как быть со старухой…

В 16.00 автобус выехал со двора. Выехал быстро, но потом влился в колонну и двигался мучительно медленно, где-то там, впереди, образовались пробки, автоинспекторы нервничали. В автобусе была жарища, кто-то пытался открыть окна, но его затюкали женщины с маленькими детьми.

Проехали село Копачи, а под Чернобылем опять застряли. Надолго. Многие выход из автобуса, гуляли, бегали по нужде в лесопосадку, мужчины курили, женщины с грудными детьми меняли пеленки, переговаривались: «Какая там у черта радиация, солнышко светит, сады цветут, птицы летают…»

И действительно: где она? Не видно, не печет, не кусается, не слепит. Только горло дерет, но это, наверное, выхлопных газов – сотни автобусов чадят вдоль трассы. У некоторых голова кружится и подташнивает, это от жары, от духоты в автобусе.

Поехали дальше. Медленно, с остановками двигались в сторону Киева.

Иванков шумел, как улей, навстречу шли бронемашины, колонны пожарных машин, бетоновозы, грузовики с милицией и солдатами. Здесь объявили: «Кто имеет родственников или надежных знакомых в Киеве – могут выйти. Кто не имеет – оставаться в автобусе!»

Несколько человек вышло и пересело в другой автобус. За Иванковым свернули направо. Наконец, дорога была свободной.

Остановились в селе Блидча, в центре, возле се��ьсовета, где собралось много людей, они уже давно ждали эвакуированных.

Начали быстро разбирать: кто семью, кто две сразу. Шутка ли: в Блидче 927 жителей, а вдруг приехало еще 900.

Семью Макаренко взял к себе Микола Савченко. Тот, у которого жена с двумя детьми находилась в больнице, но взял он к себе еще девять человек, приготовил для них ужин, нагрел воды, чтобы смыли с себя радиоактивную пыль. Разместил всех, успокоил. Господи, есть же такие люди на нашей земле, думала Надежда, уложив Алешку спать, а сама еще долго помогала хозяину на кухне. Легла последней, но до утра так и не сомкнула глаз: что будет? Чем все это кончится? Откуда эта беда на наши головы? Говорят, что мы не скоро вернемся в родные гнезда, что вот так и будем зимовать по деревням. А многие выехали без копейки в кармане. Кто-то пустил слух, что и Киев будут вывозить…

Из воспоминаний Александра Есаулова:

«… 27 и 28 апреля мы работали с Володей Печерицей – начмедом нашей санчасти. Где-то в 10.40 или в 11.00, точно не помню, приехали из Москвы, из шестой клиники врачи Е. Д. Селидовкин и В. В. Левицкий. Специалисты по “лучевке”. Особенно мне запомнился Селидовкин. Среднего роста, лицо в веснушках, с бородкой. Обаятельный, умеет пошутить даже в самой тяжелой ситуации, по всей вероятности, высококвалифицированный специалист. Печерица руководил всем твердо и уверенно. Возникло несколько организационных вопросов.

К моменту, когда я пришел в медсанчасть, было уже госпитализировано несколько десятков человек, но пораженные продолжали поступать. Для того, чтобы всех разместить, пришлось отправить по домам больных наркологического отделения, затем всех, кто мог идти. Это крайняя мера, но другого выхода не было.

Медики подсчитали, что наличие йодистых препаратов не обеспечивает проведения полной профилактики среди населения города. Надо было что-то срочно решать. В мирной ситуации я бы звонил своему начальству, советовался. Но сейчас времени было мало, надо действовать. К черту субординацию! Позвонил первому секретарю Чернобыльского и затем Полесского райкомов партии – Амелькину и Приймаченко. Чернобыль дал 25 кг нефасованного йодистого кальция, а Полесье – 900 готовых упаковок. Это позволило нам продержаться до прибытия транспорта из Киева. В дальнейшем прямое обращение к руководству любого ранга оправдало себя.

Но вернемся назад. Мы еще не до конца осознали опасность. Окна кабинета, где мы сидели, целый день были открыты, и сколько лишних миллирентген мы получили, сказать трудно. Пораженные продолжали поступать, хотя все места уже были заняты. Это и была моя работа – доставать в городе ложки, стоканы, тарелки, белье и многое другое. А медики занимались своим делом.

Где-то часов в 9 вечера позвонили из исполкома и приказали явиться к Маломужу (второму секретарю Киевского обкома КПСС). В кабинете были Маломуж, генерал со Звездой Героя- (Иванов. – В. Я), члены правительственной комиссии. Владимир Григорьевич сказал, что я должен организовать перевозку тяжело пораженных в Борисполь, в аэропорт. Генерал добавил, что отдает свой личный самолет, который находится на аэродроме, в Борисполе, чтобы отправить больных в Москву.

Печерица распорядился готовить на отобранных документы – выписки из истории болезни. Это для того, чтобы в Москве легче было определить полученную дозу радиации.

Я же занялся транспортом и милицейским сопровождением.

Готовились к вывозке 26 человек, самых тяжелых, в основном пожарники и работники смены ЧАЭС. Надо сказать, что наша медсанчасть-126 работала очень четко. Володя говорил, что на тренировках количество «пораженных» не выходило за пределы двадцати, а здесь – за сотню. В пакеты собирали рвотную массу, одежду – это тоже для анализов в Москву. Пораженных мыли, переодевали. Я наблюдал симптомы лучевой болезни: сначала головокружение, слабость, потом рвота. Если рвота наступает в первые полчаса – это свидетельство тяжелой степени заболевания. Потом, через 2-3 часа начинается период возбуждения. Человек невменяем. Водителя «скорой помощи» Гумарова, который вместе с врачом Белоконем первыми оказались на месте аварии, щуплого, худенького парня, едва удерживали на кровати четыре человека.

Среди этих 26 было двое лежачих, с большими ожогами. Их предполагалось вести в каретах «скорой», остальных – в автобусах.

Автобус подошел часов в 10 вечера. Началась погрузка больных. Но не было машин сопровождения, несмотря на договоренность с УВД и генерал-лейтенантом Бердовым, заместителем министра УВД Украины. На все звонки в райотдел следовал стереотипный ответ: ждите, машина на подходе к Припяти.

Мое терпение лопнуло. Распорядившись, чтобы колонна подъехала на центральную площадь, я побежал исполком. Рассказал председателю, в чем дело. Он позвонил дежурному, старшему лейтенанту Кубко, и выдал ему, что называется, по первое число. Выскакиваю на улицу. ��олонна стоит исполкома, машин сопровождения нет. Это переполнило чашу моего терпения. От автобусов я отходить боялся: если подойдет машина, мы можем разминуться, ведь на площади – тьма машин. Я попросил сопровождающего врача снова сбегать к председателю. А сам мотался вокруг автобуса и ругался. Наконец, не выдержал и тоже побежал в исполком, уже созревший для того, чтобы любой ценой достать милицейскую машину. И вдруг возле комнаты Государственной комиссии встречаю своего врача, буквально придавившего к стенке какого-то полковника милиции. Он-то и дал команду дежурному по горотделу сдать дежурство и сопровождать колонну на Борисполь. Через несколько минут подъехали гаишные «Жигули» и колонна тронулась.

Так мы потеряли около часа. До сих пор, когда вспоминаю это, -во мне закипает гнев. В дороге выяснилось, что машина сопровождения стояла у горотдела, но кто-то приказал шоферу ждать начальника областного ГАИ. Зачем – неизвестно.

За Копачами мы встретили киевскую “Волгу” с мигалками, она возглавила колонну, и мы помчались в Киев.

Нас бережно передавали, как говорится, «из рук в руки», фиксировалось прохождение каждого села по рации. Под Киевом нас встретила машина городского ГАИ, и мы, проскочив сонный город на большой скорости, вылетели на Бориспольскую трассу. Вот и Борисполь. Аэродром. Выскакиваю – ворота на замке. Начал стучать кулаком в ворота. Минут через десять на дорожке появился вахтер. Ворота открылись – и колонна покатила на взлетное поле. Наша «Аннушка» стояла третьей с краю. Через несколько минут появился экипаж и началась погрузка. Ко мне подошел капитан, хорошо помню содержание нашего разговора, возмутившего меня до глубины души.

– Сколько получили эти ребята? – спросил он. – Порядочно, – ответил я.

И капитан начал возмущаться, что, дескать, – молодые, хотим жить, это вам, атомщикам, все равно…

Для спора времени не было, и я просто оборвал его: есть приказ и выполняйте его.

Люки закрылись, заревели моторы, и самолет ушел в ночь.

Было ровно 3 часа.

Подошел шофер «Икаруса» и попросил вымыть автобус. Вместе с местной милицией поехали на мойку Борисполь, но скоро возвратились: оказалось, что в Борисполе с часу до шести вода отключается. Тогда нас выручили местные пожарные.

Я доложил в обком о выполнении задания, в восемь часов утра мы снова были в Припяти. Вдоль всей трассы уже стояли автобусы в ожидании эвакуации. После всего пережитого и увиденного меня уже не поражало ничто. Действовать, действовать, действовать!»

(Позже я узнал, что врач и медсестр��, сопровождавшие первую партию пораженных, были госпитализированы в Москве вместе со всеми больными)»,

Из официальной справки (середина мая 1986 года): «…Эвакуировано из зоны более 90 тыс. жителей… …Потеряно 48 тысяч гектаров земельных угодий… …Выведено из строя 14 промышленных предприятий, 15 строительных организаций… …Потеряно 900 тысяч квадратных метров жилья, 10 400 частных домов…

Выписка из протокола № 50: объединенного заседания администрации и профкома ЧАЭС от 11 мая 1986 г.

В связи с ситуацией на ЧАЭС – считать дезертирами и освободить от должностей в химическом цехе:

1. Коротущика Николая Дмитриевича, 2. Савенок Олега Петровича, 3. Зайцева Валерия Дмитриевича – по статье № 40, пункт 4.

Директор ЧАЭС B. П. Брюханов Председатель профкома B. А. Березовский

Приказ № 267 от 11.05.86 По Чернобыльской АЭС г.

За работы по определению активной зоны реактора блока № 4, произведению фотографирования, проведению дозиметрического контроля премировать по 150 руб:

1. Карпана Н. В. и. о. зам. начальника цеха 2. Крята А. В. 3. Перминова В. Г. 4. Гобова Л. П. 5. Сухецкого А. К. 6. Клейменова А. Н. 7. Колесова В. В. 8. Егорова А. К.

Директор ЧАЭС B. П. Брюханов

(Многие из ребят искренне обиделись: их мужество директор оценил в 150 рублей…)

В зоне, среди оставшегося персонала, упорно ходили слухи, что главный инженер ЧАЭС Н. Фомин и его заместитель по науке Лютов арестованы, увезены в Москву и против них началось следствие.

Брюханов еще возглавлял станцию. Я встречался с ним несколько раз в штабе, размещенном в бывшем пионерском лагере «Сказочный», возле деревни Иловница.

Освободившиеся от вахты атомщики жадно выхваты��ать у почтальона письма и телеграммы, летящие сюда изо всех уголков Советского Союза, с короткими сообщениями мужьям, братьям, отцам: находимся там-то, доехали благополучно, все живы-здоровы, береги себя, сообщи, когда возвращаться в родную Припять? Многие еще не получили такой весточки.

В середине мая начали выдавать государственную помощь всем эвакуированным из города и Чернобыльского района. Люди были без денег, для многих эта помощь – временное спасение. Вот тут-то, в Полесском, куда эвакуировалась вся городская власть Припяти, население выросло в несколько раз. Наконец, обнаружили себя даже те, кто отмалчивался все эти трудные дни, ничего не сообщая о себе, о своем месте пребывания.

Из отдаленной деревни приехала женщина с тремя детьми. Добиралась долго, на попутках с пустым кошельком, с маленькими, уставшими детьми, которых кормила все эти дни одинокая старушка-хозяйка.

Приехала, отыскала старое помещение школы, где выдавали по спискам помощь. Отстояла полдня в очереди, приблизилась к окошку, назвала фамилию. Кассирша долго листала ведомости, а потом удивленно сказала:

– Вы, милая, уже получили. Муж ваш расписался за всех, вот и доверенность есть, вами подписанная и заверенная печатью. Да-да, получил на себя, на вас, на троих детишек. Солидная сумма.

Мужа после аварии она не видела, в пятницу, двадцать пятого, он уехал с дружками на рыбалку. И не вернулся. Она собрала детей и выехала из Припяти вместе с жителями своего дома. Все ждала, что муж вот-вот отыщет ее в деревне. Деньги он получил еще позавчера, когда начали выдавать помощь, в первый же день. Кассирша точно помнит: получила старушка на костылях, а потом мужчина… по доверенности, торопливо сгреб сотенные бумажки и, расталкивая локтями только у кассы, выскочил на улицу.

Я и сейчас вижу, как плачущая женщина идет улицами Полесского, позади бегут, сбивая песочною пылищу, ее дети:

– Мама! Мамочка! Купи нам сладенькой воды, вон тетя продает…

Через несколько дней я разговаривал со следователем, который приехал, чтобы заняться этим делам. Он, много повидавший в этой жизни, не мог скрыть своего гнева:

– Нет, я найду этого мерзавца! Суть не только в подделке доверенности… Такая мразь живет среди нас…

Не называю его фамилию – велика честь. Да и, пожалуй, кощунство: оставить ее на этих страницах о народном горе. Пусть останется безымянным подонком.

Припяти и в опустевших деревнях Чернобыльского района дежурили наряды милиции, прибывшие сюда из всех областей Украины вместо тех, первых, которым врачи предписали покинуть зону. Они обследовались в госпиталях Киева. Вновь прибывшие милиционеры, все, как один, добровольцы, несли дежурство круглосуточно.

В один из майских вечеров я выступил перед теми, кто освободился от дежурства, теперь узнавали меня на многих опустевших дорогах зоны (то ли знали в лицо, то ли потому, что машина с пропуском на лобовом стекле была здесь единственной частной и ее легко было приметить. ) Так или иначе меня пропускали, не проверяя документов. Маленькая радость тогдашнего зонного быта. Каждый сменившийся с дежурства обязан был написать рапорт о прошедших сутках.

Из донесений того времени:

“Нес дежурство в селе Рудня Ильинецкая Чернобыльского района. В одном из дворов во время обхода обнаружил в сарае корову. Корова ела свежее, недавно скошенное сено (трава и зеленый клевер). Осмотрел корову- ее недавно доили. Обошел все вокруг. Дом на замке. Следов жизни никаких. Долго вел наблюдение, но никто так и не появился. Наверное, хозяин или хозяйка, которые не эвакуировались, меня заметили и прячутся.

Сержант Горулько»

“…В деревне Опачичи Чернобыльского района, 24.05.86 г. я, старший лейтенант Мельник (из Ровенской области), при обходе домов обнаружил во дворе Шевченко Ивана 20 (двадцать) литров самогона, накрытого в сарае старой фуфайкой. Уничтожил самогон, вылив его на землю. Других событий за время дежурства не было…»

«…В деревне Осташево Чернобыльского района, в лесу обнаружил табун колхозных лошадей, всего 35 (тридцать пять). Лошади принадлежат колхозу имени «Перше Травня». Перегнал их за зону, передал по акту в колхоз имени Ленина.

Лейтенант Гусько»

«…В селе Корогод обнаружено много (посчитать невозможно) кур, коз, свиней, коров, собак, индюков, кошек. Все – одичавшие. В одном дворе собака на цепи. Хотел отвязать, но она не подпускает к себе. Возле нее – много костей, наверное, задрала козу. В деревне Разнежье обнаружил в усадьбе два бидона готовой закваски. Опрокинул их.

Мл. сержант Кудрявцев»

«…В деревне Страхолесье, возле самого КПП, обнаружил мину времен войны. Вызвали саперов, вывезли мину в лес и там взорвали…»

«…Во время объезда деревень в зоне задержали военнослужащего Зимина А. П. (51 г. рождения, уроженец Горьковской области), который приехал в деревню на БТРе и пытался проникнуть в один из домов в селе Куповатое. При задержании объяснил, что хотел раздобыть водки, ведь все равно пропадет. Задержанный передан в военную комендатуру».

“…В селе Толстый Лес обнаружил 22 человека (двадцать два) не эвакуированных. Список жителей прилагаю…

Лейтенант Андрусь (винницкий взвод)»

Володю Шевченко (Володю, но на «вы»!) я знал давно: он часто приходил к нам в редакцию, наш ответственный секретарь Игорь Малышевский был постоянным сценаристом его документальных и художественных фильмов. В прокуренной комнатушке ответсекретаря они ссорились и бурно обнимались, глушили кофе, шумно «проигрывали» между собой диалоги. За документальную трилогию о Великой Отечественной они получили Шевченковскую ��ремию. Словом, черный беретик режиссера и седые, прокуренные усы были каким-то милым атрибутом нашей редакции. Сам Володя Шевченко излучал беззащитную доверчивость, мужскую надежность и нежную суровость. Да-да, нежную суровость.

Я уже несколько дней был в зоне, уже обжился здесь, преодолел скрываемый от других страх и растерянность, обзавелся знакомыми в Иванковском, Полесском районах, в Чернобыле. Уже писан первую статью для «Правды». Уже моя машина, выскочив на обочину, хватанула в правый задний подкрылок четыре миллирентгена и ее едва отмыли пожарные, стоявшие лагерем на берегу Тетерева.

И вдруг на площади, возле Дома культуры в Иванкове. промелькнули усы и черный берет. Шевченко! Он вскипал негодованием:

– Понимаешь, семнадцать дней угробил на то, чтобы пробить право снимать фильм в зоне. Давай им сценарий, они будут его по кабинетам утверждать. Какой сценарий! Он в двух словах: преступное головотяпство одних и героизм других. Вот это надо снимать, а сценарий я сделаю уже за монтажным столом. Две недели таких событий уже навсегда потеряны. Тебе хорошо: взял блокнот, магнитофон и поехал. Кстати, думай уже сейчас о сценарии художественного фильма. Думай, старик, а мне надо снимать хронику – это теперь главное.

В ту ночь мы приняли его в нашу тесную «рукавичку» и конечно же не спали до утра. Он был свежее нас, хотя многим годился в отцы, «провоцировал» на философские разговоры о смысле жизни, о тех процессах, которые начались в нашей стране, чистил своих кино-бюрократов, на борьбу с которыми ушло столько сил, эмоций, нервов. Он «вскипал» почти до утра, измотав нас и своими вопросами, и своими мыслями, и своей страстью. Ребята (партийные и комсомольские работники Припяти) потом еще долго поражались его открытости, полемической остроте его суждений, даже некой эмоциональной задиристости.

Шевченко уехал в глубину зоны со своей группой, куда отобрал надежных и терпеливых хлопцев, которых не надо было подгонять поближе к реактору, их надо было все время останавливать, по-отцовски беречь, особенно Витю Крипченка, который ради правдивого кадра готов был взобраться на стенку разрушенного блока, идти на прямую радиацию.

Мы мельком встречались то в Чернобыле, в прокуренных коридорах помещения правительственной комиссии, то в коридорах АЭС, то на улицах Припяти. Непривычной была только белая шапочка робы атомщика на его голове – вместо загрязненного радиоактивной пылью берета. Он все спешил куда-то, ругал какое-то начальство, не пускающее группу опасное место. Сигаретный дым вился над его головой, как седина.

Через месяц я уехал из зоны, а он со своими «казаками» остался.

В конце июля он разыскал меня в Киеве:

– Завтра после обеда едем в зону. Хочу снять для фильма эпизод с тобой. На четвертом блоке. За три минуты ты должен сказать перед камерой все, что думаешь о Чернобыле.

Мы приехали в Чернобыль поздно ночью. Киногруппа имела в бывшем общежитии медучилища свою комнатушку, где размещалось человек десять. Сразу легли спать, чтобы с утра ехать на блок.

Среди ночи я проснулся. Володя (его койка была рядом) страшно, непрерывно кашлял – казалось, что все переворачивается в его груди. Кашель этот был каким-то бесконечным, истошным, от него дребезжали стекла в окне. Володя отрывался от подушки, хватался за грудь, опять падал навзничь. И – кашлял, кашлял, кашлял. Я в испуге подбежал к его кровати, тихо позвал, но он – спал. Спал и кашлял. Страшно, глубоко, надрывно. Я подал ему стакан воды, он отглотнул немножко, открыл глаза и уснул снова.

Я уже не мог успокоиться, тяжелое, мрачное предчувствие вошло в эту тесную комнату, за окнами которой был давно обезлюдевший Чернобыль.

С тех пор прошло всего два месяца. За это время он уже отснял рабочий материал своего фильма «Чернобыль: хроника трудных недель», он гордился уникальными кадрами, ради которых шел на прямую радиацию, сутками сидел на АЭС, выскакивал из бронетранспортера с камерой на плече.

В тот день он снимал роботов, запущенных на крышу, на обломки четвертого блока, где еще не ступала человеческая нога. Мы с группой пробрались на чердак третьего реактора к пролому, с которого можно было увидеть этого раненого зверя, излучающего смерть. Кадр не получался. Володя жадно курил, нервничал. Не потому, что не получается впечатляющий кинодокумент, а потому, что его ребята получают лишние миллирентгены, а он ничем помочь не может.

Он выхватывал камеру у Вити Крипченко:

– Спрячься! Тебе ж еще жить и жить, детишек иметь… Я сам сниму! – и еще раз бежал к пролому.

Он не пошел к врачам и тогда, когда весь материал был снят, хотя прекрасно понимал, что надо уехать. Знал, ибо часто повторял:

– Вот поставлю точку и мотану на Кавказ, выдышу всю эту, накопившуюся в груди и теле гадость.

Но не уехал, начал, сутками не выходя со студии, монтировать фильм. Он спешил, понимая, как ждут люди этой ленты, его киноправды о случившемся в Чернобыле. И этот фильм мог выйти на экраны первым, в октябре. Но Шевченко свалился.

Он поднялся с больничной койки только для того, чтобы записать интервью для телевидения.

А вскоре на его похороны собралась почти вся творческая интеллигенция Киева. Ветер, дувший в тот день со стороны Чернобыля, осторожно теребил его прокуренные усы.

А на экранах страны шел документальный фильм «Чернобыль: хроника трудных недель». Последний фильм Володи Шевченко.

Истошно орут лягушки в теплых разливах Припяти. Словно испугались тишины в этом всегда шумном городе.

На многих балконах висит пересохшее, полинявшее уже белье, детские штанишки, женский халат. Сквозь незакрытую форточку выдернулась штора и ветер хлестает ее концом по окну.

Брошенные в песочницах детские игрушки, трехколесные велосипеды. Очумевшие воробьи на детских качелях…

Размытая дождями, выгоревшая на солнце афиша – В городе начинаются областные соревнования по борьбе.

Дверь гостиницы закрыта на замок, опечатана. И рядом – привычная табличка: «Свободных мест нет».

«Жигули» на тротуаре. Водитель врезался в электрический столб и оставил здесь машину.

Жуткое ощущение: есть город, вот он перед глазами, можно выйти из бронемашины и прикоснуться к нему рукой. Есть в нем школы и детские ясли с кроватями и игрушками, гостиница, кафе и рестораны, есть магазины, с забитыми продуктами холодильниками, есть множество уютных, со вкусом обставленных квартир со всеми удобствами, есть телефонный узел, мастерские и ателье, заводы и фабрики, кинотеатры и общежития, парк с «чертовым колесом», железнодорожный вокзал (рельсы успели поржаветь, поезда уже объезжают зону), речная пристань, базар, Дом культуры, Доска почета… Все-все есть.

Но нет людей! Здесь живет только невидимый оккупант – радиация. Он ждет каждого, кто здесь появится. И не будет спрашивать удостоверения личности, кто ты по национальности, не обратит внимания на твой возраст, пол, не поинтересуется, какие идеи ты исповедуешь…

Между бетонными плитами выросла высокая трава, на которой лежат лепестки уже отцветших деревьев.

С городской Доски почета смотрят на тебя десятки человеческих глаз. Это взгляды еще оттуда, из доаварийного времени, из доаварийной жизни. Какие они эти глаза теперь. Узнал Валерку Ходемчука. Нет, взгляда его не выдержать…

По двору медсанчасти ветер носит чистые бланки «историй болезни» и рецептов…

Дежурящие в Припяти милиционеры рассказали:

B Припяти, во втором микрорайоне не выехал, не захотел эвакуироваться дед Семенов Степан Андреевич, 73-х лет. Есть в Киеве сын. Старик отказался к нему ехать. Наотрез отказался, хотя просили, уговаривали. Как-то ночью заметили: в его квартире зажегся и потух свет. Выследили, достучались. Открыл. У него был запас продуктов в холодильнике. Когда перекрыли водоснабжение, он размораживал холодильник и набирал в стакан питьевую воду. Попросил сигарет и хлеба. Уезжать отказался. Мол, я в сорок втором из-под Сталинграда не отступил, а вы хотите, чтобы я перед этой невидимой заразой спасовал? Никогда! Деда силой вывезли в Иванков, обследовали в районной больнице, ничего страшного, ведь он не выходил из квартиры, окна были закрыты. Говорят, дед будет жить.

В ресторане «Олимпия» выбитое стекло в окне: пацаны, шпана лазили за сигаретами. Здесь их и поймали. Как котят вывезли из зоны.

В городе обнаглели крысы. Они открыто хозяйничают в магазинах, на складах, бегают по улицам. Говорят, что их радиация не берет. Правда ли это?

В городском мясо в холодильнике начало портиться мясо. Проблема. Как его уничтожить?

Ветер все время хлопает незакрытыми дверьми подъездов. Словно невидимый Домовой города обходит свои владения, А на него, Домового, радиация влияет? Может, только он и останется, Домовой планеты, если произойдет самое страшное… Домовой и крысы. А что еще?

Из воспоминаний Александра Есаулова:

«За те два дня, в течение которых меня в исполкоме практически не было, здесь произошли большие изменения. Весь третий этаж, где размещался наш горком, был отдан в распоряжение правительственной комиссии и сопутствующих служб. Такого созвездия генералов, зам. министров и министров я в своей жизни не видел и, наверное, никогда больше не увижу.

Когда я пришел утром в исполком, диспетчер стройки Варивода, разместившийся в кабинете первого секретаря горкома комсомола, требовал по телефону: «Дайте автобус!» А их не было.

Я – искать начальника АТП Сапитона. Ни дома, ни на работе его нет. Нашел через райисполком в Чернобыле. Приказал срочно ехать в Припять, но Сапитон попросил разрешения на полдня уехать в Киев, отвезти больную жену. Я категорически запретил и еще раз повторил, чтобы он срочно ехал в Прилять.

Тут же ко мне зашел водитель передвижной АЗС и сказал, что его прислали заправлять машины, где ему стать и какой порядок заправки. Место стоянки определил заведующий отделом горкома А. Ф. Маренич. Решили поставить возле КП на выезде из города. По второму вопросу я принял решение сам: составил список, кого он должен заправлять (по организациям), остальных – по распоряжению работников горкома и горисполкома. Буквально через 15 минут после того, как заправщик уехал выдавзензин, позвонил Маренич и сказал, что отведенное для заправки место – очень опасное и надо немедленно оттуда уехать: высокая радиация.

Я помчался туда. Заправщик уже работал. Дал ему две минуты на сборы и сказал, куда перебазироваться. На следующий день пришел ко мне этот заправщик, отстоявший вместо 12 часов – целые сутки, с вопросом: как отчитываться за израсходованный бензин? Надо было что-то решить и отпустить этого человека. В исполкоме я остался один, ни печати, ни бланка – все эвакуировано. Прикинул ситуацию, взял ведомость и поперек написал: «Выдано по распоряжения Государственной комиссии. Подпись. Число».

Когда возвращался от заправщика, мы с исполкомовским шофером Толей Барановским обогнали автобус, который медленно катил по улице Спортивной. Обогнали. Остановили. Я подскочил к водителю:

– Ты откуда? Чей? – Капитановский. У нас десять резервных автобусов стоят у Комаровки, в дачном кооперативе… Меня чуть удар не хватил. Мы задыхаемся без транспорта, а на дачах стоит десять автобусов, о которых никто не знает.

Поспешил в Кошаровку. Автобусов было не десять, а шесть, но все равно радость была огромной.

А начальник АТП Солитон ни в воскресенье, ни в понедельник в Припяти так и не появился, дезертировав с опасного участка.

Два «кормильца народных» – начальник общепита Владимир Косяченко и директор ресторана «Полесье» Геннадий Василевский, которых мы до аварии вечно шпыняли и чистили по всем статьям – теперь стали поварами, официантами, посудомойками в импровизированной столовой для оставшихся и прибывших. Я и сейчас вижу их мокрые рубашки, прилипшие к спинам.

За обедом произошел курьезный случай.

Я заглянул в буфет, был ужасно голоден. Мне дали перекусить. И вдруг забегает в буфет бравый молодчик:

– Быстро, быстро исчезайте отсюда! Будет обедать начальство!

Это было обидно и унизительно для меня.

Не успел я отреагировать, как сюда зашли заместитель Председателя Совета Министров СССР т. Щербина и министр энергетики СССР т. Майорец. Кто-то из членов комиссии сказал:

– Да не мешайте человеку, пусть поест.

Во вторник, в 16.00 ко мне забежал заместитель директора ЧАЭС по кадрам и социальным вопросам Царенко. Прямо с порога: “Помогай!” (исполком был эвакуирован в Полесское). Оказалось, что надо организовать похороны Владимира Шашенка, умершего здесь, в больнице от ожогов и облучения. Его тело лежало в морге. Царенко сказал, что все приготовил к похоронам, но нет автобуса, чтобы вывезти Шашенка из Припяти и похоронить на ближайшем деревенском кладбище. Через полчаса вопрос решился. Я поймал в городе автобус и передал его Царенко, тот уехал организовывать похороны.

Позже заходит женщина: «У меня парализована мать. Надо вывезти».

Как? Чем? Почему не сделали этого раньше? Хотя – какая теперь разница?

Не успел разобраться, еще одна подобная просьба: «У меня парализованная соседка». И тут же звонок из городского узла связи: «У нас работница потеряла сознание. «Скорая» и больница не отвечают. Помогите!» Потом выяснилось – это была та самая Надя Мисикевич, которая двое суток «держала» городскую связь и упала без сознания.

Бросаюсь к телефонам. Безрезультатно. И вдруг подымают трубку в “02”, Чудо!

– Кто это? – Шофер. С автобусом. ЛАЗ переоборудовали под перевозку тяжелобольных. Не знаю, что мне делать…

Срочно послал его по адресам, где оставались тяжелобольные.

Около 20 часов, во вторник, в здании горкома и исполкома остались всего четыре человека: второй секретарь Веселовский, заведующий отделом горкома Антропов, заместитель секретаря парткома управления строительством ЧАЭС Куценко и я. Вот и вся власть. Часа через три-четыре мы сели в автобус и выехали из города по Чернобыльской трассе. Город был пуст.»

Из письма Валентины Федоровны Лопатюк:

«Уважаемый товарищ Яворивский!

Верю, что мое письмо Вас найдет и Вы поймете меня, мать, сын которой погиб, спасая жизни ругих.

Звали моего сына – Лопатюк Виктор Иванович. После учебы он три года работал электромонтером, старшим электромонтером.

Вот уже полтора месяца, как смерть забрала его. Не можем поверить в это. Кажется, вот он придет с работы, улыбнется, окинет глазом наш двор.

Он принадлежал к тем, кто до боли любил жизнь. Особенно – раннюю весну, именно то время, когда все это случилось. Не прошло и года, как он женился, так и не успев услышать плач и смех своего ребенка. Всего 18 дней не дожил до этого.

Родилась девочка, назвали ее Юлей, но он этого не узнает уже никогда.

3 часа работал он в смертельно опасной зоне вместе с Лелеченко, начальником смены, который все время повторял: «Держитесь, хлопчики, держитесь, мы спасаем не только третий блок, но и Припять, и Чернобыль, и Киев…» Спросите, откуда мы все это знаем?

7 мая меня, отца Виктора и его брата Игоря вызвали в Москву, в больницу, где он лежал.

9 мая нас пустили к нему. Он кое-что нам рассказал. И все время повторял: «Я выполнял свой долг. Там должен был кто-то работать.

15 мая он понял, что жизнь уходит. Попросил:

– Знаю, что помру, ничто меня уже не спасет, «Белая смерть» стоит за спиной. Но если у меня родится мальчик или девочка – расскажите, что я не был трусом, что я спасал вас и его или ее. Расскажите, что я не струсил и в момент смерти.

Он даже улыбался в тот день, пытался шутить.

17 мая его не стало.

Очевидцы рассказывали: когда он там, на блоке, потерял сознание, ему оказали первую помощь, Но вдруг он вспомнил, что не успел отключить еще один щит. Его не пускали, но он рвался повторял: «Если не пустите, я поползу. Я должен отключить электрощит!»

Спасибо, что рассказали по телевидению о Лелеченко. Ведь мой сын был рядом с ним.

С глубоким уважением и благодарностью – Валентина Федоровна Лопатюк.

Мой временный адрес: с. Загальцы Бородянский район Киевская область».

На днях я был в Славутиче – самом молодом городе нашей страны, городе поневоле, городе, построенном в результате случившегося. В нем еще нет ни одного человека с постоянной пропиской, в нем живут только строители, но вскоре здесь поселятся эксплуатационники двух действующих блоков теперь уже известной всему миру Чернобыльской АЭС.

Власти Славутича обещают: будут улицы имени Правика и Кибенка, Лелеченко и Ходемчука, Шашенка Сытникова…

И все же Чернобыль не уходит в прошлое, не отпускает сознания. Оно – облучено им. Впервые так близко, так реально и так жутко открылось нам лицо ядерного века.

Почему же все это случилось?

Почему именно у нас, когда атомные реакторы клокочут почти во всем мире?

Почему именно в Чернобыле, когда есть атомные станции «постарше»?

Почему столькими ошибками местных властей, от которых зависела эвакуация, защита людей, обо��начены первые часы и сутки после аварии?

Почему некоторые должностные лица, проявившие тогда трусость, лицемерие, сеявшие преступную дезинформацию, и сегодня занимаются ложным бодрячеством, делая вид. что ничего особенного не произошло?

Целая цепь вопросов, где не может выпасть ни одно звено, ставит перед собой каждый человек, который хочет извлечь урок из случившегося. Нелегко ставить перед собой эти вопросы, но еще труднее отвечать на них, если отвечать честно.

Не берусь утверждать, что все увиденное мною, пережитое в майские и июньские дни, услышанное от других очевидцев – абсолютная истина, но поскольку был там длительное время, был когда все еще кровоточило, когда люди еще не опомнились и сгоряча говорили все, что думали – имею право на свой взгляд на Чернобыль – 86-го.

Когда-то мы суетливо приветствовали «лестницу» гидростанций на Днепре. Даже такой крупнейший художник, как Александр Довженко отдал свой голос за Каховское море, увидев в нем рождение новой эстетики и еще одну победу над норовистой природой в «Поэме о море». Понадобилось одно только десятилетие, чтобы убедиться, что давшаяся огромной ценой победа, несет в себе горечь поражения. Ушли под воду не только тысячи сел, но и сотни тысяч гектаров благодатных украинских черноземов, пастбищ плантаций с ранними овощами, затянулся водорослями Днепр от Каховки до Днепрогэса, шло непрерывное размывание искусственных берегов, нарушался экологический баланс. Но мы строили дальше. Киевское… Каневское… Кременчугское… Стране нужна была энергия и – строили изо всех сил. робким возражениям ученых никто не прислушивался. Нужна энергия. Чем больше площадь моря – тем шире размах, тем звонче рапорты.

И вдруг – атомная энергетика! Реакторы-миллионники, “чистюли”, работающие на самом дешевом топливе, не нуждающиеся уже в этих гигантских морях. Конструкторы убеждали: ядерный реактор «безопаснее ночного горшка под кроватью». Вера в мирный атом быстро овладела общественным сознанием.

Нет, я не ставлю под сомнение дальнейшее развитие атомной энергетики, я о другом: почему сведущие во всех тонкостях этого дела люди (у��еные, конструкторы, эксплуатационники, да и строители) поддались этой самоуспокоенности. Почему лгали не только нам, некомпетентным, но и себе? Речь не о том, что надо было кого-то запугивать, но ведь всей меры опасности не знали даже инженеры-эксплуатационники.

Теперь уже можно сказать, что, пожалуй, только один человек, которого едва не изгнали из Припяти, неуступчивая, острая в своих суждениях журналистка припятской газеты «Трибуна энергетика» Любовь Ковалевская предупредила общественность со страниц «Лiтературноi Украiни», что в процветающей Припяти есть едва уловимая горечь возможной беды. Хватило мужества на это только журналистке, которая едва не поплатилась за смелость своей судьбой. Ее спасла только… авария. Так вот Любовь Ковалевская недавно на страницах той самой «Лiтературной Украйни» откровенно рассказала о моральном климате, царившем на верхних этажах власти города и администрации станции, о “княжеских междоусобица административных амбициях директора АЭС, первого секретаря горкома партии и начальника строительства. Здесь боялись не возможной на одном из четырех блоков аварии, а малейшей критики в свой адрес.

Даже когда вырвался в небо над городом столб радиоактивного пара, когда разбросало куски уран-графита вокруг станции, и люди задевали ногами эти, излучающие сотни рентген обломки, когда полыхал блок – они и тогда верили, что «сверху» их прикроют, а «низы», как всегда, промолчат. На пятидесятитысячную Припять оседали опаснейшие радиоактивные нуклиды, дети и взрослые уже вдыхали радиоактивный йод, а они думали, как умолчать обо всем этом, как удержать в тайне. В пять часов утра, когда уже понятно было, что и в каких размерах случилось на четвертом блоке, Брюханов на запрос одного из руководителей гражданской обороны Киевской области ответил: всего лишь пожар на крыше, потушим!

Теперь они говорят, что боялись паники в городе, что скрывали правду ради блага жителей Припяти. А я вспоминаю самое первое партийное собрание атомщиков после аварии. Оно происходило в зоне, в бывшем пионерлагере «Сказочный», куда возвратились те, кому была не безразлична судьба станции. Потрясенные всем случившимся, эти люди, рвались туда, на еще полыхающий блок, жадно ждали весточки от эвакуированных жен и детей, уже зная, что те не скоро вернутся в родные места. Собрание шло под открытым небом. Говорили с хрипотцой (воздух еще был насыщен радиоактивным йодом, а во рту ощущался металлический привкус). В президиуме по старой, доаварийной традиции, сидели секретарь обкома партии Маломуж, первый секретарь Припятского горкома партии Гаманюк, директор станции Брюханов, секретарь парткома станции Парашин. Собрание началось как-то вяло, пока говорили «штатные» выступающие, но когда начали подниматься с мест те, кто раньше редко выходил на трибуну, сценарий привычного собрания словно взорвался. Помню как, задыхаясь от нахлынувших чувств, говорил Трибушенко:

– Я буду на станции, даже если возьму двойную, а то и тройную дозу, я не уйду из зоны, пока смогу стоять на ногах… Но… Я хочу узнать: по чьему распоряжению наших детей, наших жен держали в зараженном городе? Почему нам боялись сказать правду? Почему нам в тот момент не доверяли?

В президиуме многие уныло опускали головы и прятали глаза. Выступающие называли фамилии дезертиров, которые еще вчера учили их, как жить, а сами отрывали от пирога жизни кусок побольше. Это был взрыв не гнева, а правды, которая нужна была этим людям, как воздух. Нет, город бы не поддался панике, если бы ему сказали правду. Возможно кто-то и побежал бы и начал бы спасать шмотки, но в целом не сомневаюсь – народ бы выстоял.

Я бывал в новых, за лето построенных для чернобыльцев селах в Барышевском районе на Киевщине. Все здесь «с иголочки»: дома, улицы, водопровод, школы, больницы, детские садики. По вечерам они собираются на чьей-то лавочке у забора и вспоминают ту, доаварийную жизнь. Может не идеальной была она, но ностальгия по родным местам-навсегда. Ведь они не только пережили драматическую неделю после аварии в своих селах, они навсегда оставили родные, священные для них места, кладбища предков. Слезы многих стариков и старушек – это продолжение Чернобыля, даже здесь, за сотни километров от мертвой зоны.

Снова вспоминаю бабку Лесю Сопуру из деревни Куповатое под Чернобылем, которую встретил среди эвакуированных в мае 1986 года. К прошлой осени ей выделили половину нового дома в Макаровском районе, сарай для коровы, но почти все это лето она прожила в родном Куповатом: «Сыночки, не трогайте мене, тут я проживу довше, чем там. Там нудьга гирша из-за радиации”.

А чем измерить стрессовое напряжение киевлян в первые послеаварийные дни и ночи? Да и нужна ли была первомайская демонстрация в Киеве, где в колоннах шли наши дети? Урезанная, половинчатая информация в газетах и по телевидению дала простор для самых невероятных домыслов и слухов. Впрочем, и репортажи о «соловьях над Припятью» вызывали реакцию прямо противоположную: раз откровенно лгут-значит, от нас что-то скрывают. Сколько народных денег в недалеком прошлом «проиграно» на гражданскую оборону в наших городах и весях, сколько звонких отчетов написано о проведенных учениях, а даже в Припяти, в городе атомщиков, многие не знали, как защититься от радиации (заведующий отделом горкома комсомола Юра Добренко, к примеру, весь первый послеаварийный день гулял маленьким сыном по городу). Да, бесстрашные медсестры разносили по квартирам порошки йодистого калия, но веды главврач санчасти Владимир Печерица принял это решение без согласия городских властей и его поначалу чуть ли не зачислили в паникеры.

Чернобыль обнажил многое, случившееся выжгло много лжи, высветил истину, высветил героизм народа, его стойкость, глубину морали и высокой гуманности, которая выдержала испытание Чернобылем.

Нет, нельзя списывать Чернобыль в прошлое. Да и все ли уроки мы извлекли из этой драмы?

Подумаем вместе: надо ли строить атомные станции родом с большими городами, в плотно населенных регионах нашей страны? Надо ли экономить на строительстве, нужны ли эти многотысячные города атомщиков, почти прилегающие своими микрорайонами к станциям? Какие люди должны управлять реакторами и какие должны руководить коллективом этих людей? Всегда ли мы готовы морально, нравственно к тому, чтобы пользоваться новейшими достижениями человеческого разума?

Эти вопросы поставил перед нами Чернобыль. Поставил бескомпромиссно, жестко своим охрипшим от радиации голосом. У этой земли пока нет будущего, есть только прошлое и суровое, морозящие душу название – Зона, где остались следы нашей цивилизации.

Для того, чтобы Чернобыль с его трагедией действительно навсегда остался бы в прошлом, есть один-единственный выход: помнить о нем постоянно.

Владимир Яворивский. Испытание (Май – октябрь 1986 года)

Взято из фотоальбома Чернобыльский репортаж

[zetflixonline]

Те, кто выжил (2025)

«Те, кто выжил» (2025): австралийская постапокалиптика, в которой важнее люди, чем пейзажи Австралийцы умеют снимать тревожное кино. Что-то в их ландшафтах, вечных горизонтах и диком ветре будто создано для историй о выживании. Новый сериал «Те, кто выжил» (2025) как раз из таких - драматичный, местами мрачный, но цепляющий до дрожи. Это не просто постапокалипсис. Это психологическая драма, замаскированная под триллер, где каждая реплика весит больше, чем выстрел. Действие разворачивается в недалёком будущем, где катастрофа уже произошла - и её происхождение больше не имеет значения. Не вирус, не ядерная зима, не зомби - это неважно. Главное - всё сломалось, привычный порядок исчез, и теперь остались только «те, кто выжил». Простая, почти банальная идея, но подана она по-особенному. Вместо того чтобы бросать зрителя в эпицентр разрушений, сериал начинает с тихой сцены - женщина находит живого ребёнка в сгоревшем доме. И дальше всё только нарастает. Сеттинг сериала - это Австралия, но такая, какой мы её ещё не видели. Не пляжи и кенгуру, а опустевшие деревни, затянутые пылью, огромные пространства без связи, и люди, которые стали частью этих новых пустошей. Пейзажи здесь играют важную роль - они не просто фон, а отражение внутреннего состояния героев. Кажется, что чем дальше они идут - тем меньше в них человечности, и тем труднее сохранить хоть что-то живое внутри. Центральные персонажи - разношёрстная группа выживших, которая по воле случая оказывается вместе. Среди них - Харпер, бывшая школьная учительница, потерявшая всё, кроме решимости не стать чудовищем. Лиам, бывший военный, который больше не верит ни в честь, ни в спасение. И подросток Миа, единственная из всей компании, кто ещё мечтает. Их взаимоотношения - это и есть сердце сериала. Не стрельба, не погони, а постоянные внутренние конфликты, борьба между желанием жить и страхом стать чудовищем ради выживания. Меня особенно зацепила игра актрисы, исполняющей роль Харпер. Это не героиня в привычном понимании - она уставшая, местами злая, но живая. Она боится, ошибается, срывается, но всё равно продолжает. Её сцены с Мией - одна из эмоциональных опор сериала. Там нет высоких слов, но много боли, которой веришь. Кстати, подростковая линия здесь не выглядит приклеенной - наоборот, она задаёт тон: как быть, если ты вырос в мире, где человечность - слабость? Сюжет развивается медленно, но напряжение не отпускает ни на минуту. Каждая серия - новая территория, новое столкновение. Иногда с другими людьми, иногда с самим собой. Нет традиционных антагонистов, потому что в этом мире каждый может стать врагом. И это ощущение - что никто не гарантирует тебе спасения - создаёт плотную атмосферу тревоги. В какой-то момент начинаешь смотреть через пальцы - не от страха, а потому что слишком уж знакомо: герои совершают выборы, от которых воротит, но ты понимаешь, почему. Стиль визуала - мрачноватый, почти монохромный, с тёплыми отблесками на лице героев и серым небом над головой. Всё снято с любовью к деталям: от одежды, сшитой из обрывков, до полуразрушенных мотелей, где стены помнят былые дни. Саундтрек - минималистичный, но в точку. Он не диктует эмоции, а сопровождает. В некоторых сценах тишина звучит громче, чем любая музыка. Критики отнеслись к сериалу осторожно, но позитивно, отмечая его нетипичный подход и внимание к психологии. Зрители - особенно те, кто устал от штампованной фантастики - оценили глубину и актёрскую игру. На Reddit и форумах активно обсуждают второстепенных персонажей и философские вопросы, которые сериал поднимает - а это всегда хороший знак. «Те, кто выжил» - не про экшн и не про катастрофу. Это сериал о людях. О том, что остаётся, когда исчезает всё остальное. О попытке быть человеком, даже если быть человеком - самое опасное решение. Он не даст лёгкого выхода, не порадует хэппи-эндом, но если вы ищете историю, которая застрянет в голове надолго - попробуйте. Возможно, этот путь через пыль и тишину покажется вам до боли знакомым. Read the full article

[alltheatre]

Павел Воля: билеты на грандиозный Stand Up 2025 уже в продаже!

Легендарный резидент Comedy Club, покоривший сердца миллионов, Павел Воля возвращается! 12 и 13 декабря 2025 года «ЦСКА-Арена» превратится в эпицентр смеха на его большом Stand Up-концерте. Готовьтесь к уникальному опыту: круговая сцена обеспечит невероятный контакт с артистом – Павел будет ближе, чем когда-либо!

Его путь от студенческих КВНов в Пензе до собственного успешного «Шоу Воли» – это история о таланте, упорстве и безупречном чувстве юмора. Павел Воля – мастер своего дела, умело сочетающий простоту и остроумие, делая свои шутки понятными и близкими каждому. Он покоряет публику не только юмором, но и искренностью, харизмой, виртуозным владением русским языком.

«ЦСКА-Арена» – идеальная площадка для этого грандиозного события. Лучшая акустика, современное оборудование и удобная инфраструктура гарантируют незабываемый вечер. Не упустите шанс стать частью этого фееричного шоу! Билеты раскупаются очень быстро, по��тому не откладывайте покупку на потом. Забронируйте своё место на встречу с Павлом Волей уже сегодня! Два концерта в Москве и Санкт-Петербурге – возможность для всех поклонников насладиться новым материалом любимого комика. Не пропустите!