gnkrsv

[gnkrsv]

01'2018 etc.

[gnkrsv]

01'2018 etc.

[gnkrsv]

01_2018

[gnkrsv]

01_2018

[gnkrsv]

всегда слишком много, чтобы сказать. слова слова слова, толпой в утреннем тамбуре, не пробьешься. что делать, что делать. пора. "такое палево" - говорит л., поглядывая по сторонам, щурясь на утреннем, мало привычном для нее, солнце, зеленовато поблескивающие очки, чистое от косметики (утро второпях), лицо. ее рука в тесном кармане моей куртки. мы сидим, зябко прижавшись друг к другу на лавочке в парке. бедро к бедру, плечо к плечу. она, уже в который раз, побаивается столкновения с кем-то знакомым, когда рядом, недвусмысленно близко, нахожусь, незнакомый никому из их, я. посторонний, временный. моя левая рука в кармане куртки, сжимает ее руку. в правой - телефон, в котором, стынущими, негибкими пальцами, я пытаюсь отыскать для нас уединенную квартиру на несколько часов, остающихся до моего отъезда. оплаченное убежище от лишних глаз и ушей, избавление от обветренных губ, ничего лишнего, все необходимое. горечь в воздухе - горящий камыш, горечь в голове, отгорит-погаснет, хорошее подходит к концу, продолжения не последует, я подозреваю заранее. новые слова для старых оправданий, никто не изменился, не изменится ничто. но это все потом, не сейчас и позже. сейчас - в. из объявления отзывается быстро и ждет нас через час по нужному адресу. сегодня утром (редкий случай), я просыпаюсь с опозданием, наскоро выпитый кофе на расчерченной диагоналями солнечного света, кухне, короткий созвон с л., бритье (романтическое раздражение возле уголков губ), торопливая сигарета в сдобно-розовой, уличной беседке во дворике (утробно полаивающие пегие собаки, шныряющие по лабиринтам из грядок и хлама в соседнем) возвращение вещей в темную тесноту рюкзака, похлопывание по карманам, натужная ревизия - не забыл ли чего, взгляд в зеркало, захлопнутая дверь. последний завтрак в опостылевшей столовой, клеенчатые диванчики, лубочно-бородатые ("самовар на столе, дама на портрете") мужики в рубахах навыпуск на картине возле запасного выхода, запах подсолнечного масла и хлорки, гиперболически, по каноничному, как отче наш, шаблону, расхваливающий очередное блюдо дня каждому входящему, дед-управляющий в застиранной кепочке, чай и пончики, до смешного скромный счет. птичкой в черном пальтишке и мешком мусора в руке, л., наконец (вошедшее в приятную привычку долгое ожидание), выпархивает из подъезда. по дороге л. рассеяно наталкивается на мягкую женщину в шубе, невозмутимо как баржа, идущую навстречу. по дороге мы встречаем женщину в шубе, плоскую и напечатанную, улыбающуюся бордово-зеленым лицом на фоне кремля и слогана про красоту и радость или что-то вроде того. по дороге я рассказываю л. историю о фотографии женщины, фотографировавшейся на фотовыставке на фоне фотографии с луной, как будто держа ту на ладошке. по дороге, из случайного окошка в нос бьет густой запах травы. пакет апельсинового сока, две с собой в лаваше, через частые перекрестки, через мост, ворохи листьев возле деревьев, листьев держащихся до последнего, а потом опадающих разом и вдруг, я тороплю л., задержанную фотографированием котика, «здесь раньше было красивое графитти» говорит она, показывая на аккуратно закрашенную стену и рассказывает о местном фотографе, снимающем «стрит». когда мы, наконец, подходим к нужному дому и я набираю номер в., телефон отзывается короткими гудками. пять, десять, пятнадцать минут — ничего нового. нарастающее желание отлить загоняет меня в глубь огороженного дворика (белье, гаражи, кривые сарайки, поросшие зарослями машины, неуютная (сор в избе) трущобность, старик, копошащийся в мусорном углу, я захожу в узкий промежуток меж двух домов, не больше человека шириной, усыпанный осыпавшимся со стен кирпичом, привычным упаковочным дерьмом и, что удивляет и придает некоторой криповости, остатками сломанных детских игрушек. в ожидании ответа в., мы прогуливаемся вдоль улицы — некоторая женщина набивает пресловутыми листьями прозрачные пластиковые мешки, они стоят возле дороги, подсвеченные солнцем - карамельные, леденцовые, кажущиеся съедобными - «сними» говорит л., оставляя меня в легком недоумении — почему не сама. женщина берет их по нескольку в каждую руку и несет, дружелюбно и вопросительно поглядывая на нас, к мусорным баками - безбородым, гендерно неверным дедморозом в тренировочных штанах. уже полчаса впустую и я чувствую, как вариант с квартирой в. начинает медленно, но верно отмирать. мы возвращаемся к набережной, я достаю из рюкзака две увесистых в лаваше и пакет сока. река, мост, перекресток, солнце, ветер, кот в пустом окне дома напротив (л. достает телефон), простая радость праздного, мимолетное, скоротечное, прочерк в буднем, пробел в памяти. пока я перебираю запасные варианты (паспорт в залог, трата времени на дорогу в ебеня, л. подойдя к воде, снимает (как выяснилось, позже на видео) солнечную рябь на речной воде. я, почему-то, вспоминаю фрагмент из «поколения икс» - знакомство энди и клэр, когда она просит прощения у солнца, чувствую, как, то ли от ветра, то ли приступа какой-то щемящей искренней нежности, щиплет глаза, я хочу подойти к ней, обнять крепче прежнего, уткнувшись в плечо, но я блядский мужчина, я не плачу, у руки заняты недоеденной в лаваше. в. неожиданно («я вам восемь раз звонил») выходит на связь. отперев щербатую деревянную дверь, он впускает нас в подъезд - на десяток секунд мы видим широкую стальную лестницу на верхние этажи, заваленную старой мебелью и коробками, выкрашенные в белый и лазурный, стены, арку у входа, из самой середины которой тестикулярно свисает нагая, на проводе, лампочка. «ключи оставите вот здесь, когда уходить будете, или позвоните — я тут рядом» - говорит в., убирая в карман пятисотрублевую купюру, и оставляет нас вдвоем. в единственной комнате уже включен телевизор (выпуклый кинескоп, серебристый пластик), канал культура, поп-мешанина из пафосного - балет, опера, поэзия, ничего подходящего точнее к интерьеру и нельзя представить. бежево-охристая временная капсула из середины девяностых, смесь остатков советского и дешевого импортного, запах нагретой за день на солнце пыли, микроволновка, холодильник и чайник пирамидой втиснуты в свободный угол (никакой кухни), заклеенный обоями стенной шкаф, клетчатое постельное белье на, разложенном в двуспальную ширь, диване, стопка толстых полотенец, посуда и стаканы в тумбочке, столик под клеенкой, волнистое зеркало в лакированной деревянной раме с ящичками для мелочей. мы приходим в восторг. «я бы снимала эту квартиру просто, чтобы здесь снимать кого-нибудь» говорит л. «если случится приехать еще раз, я бы снимал именно это, вместо хостела» говорю я. мы курим друг напротив друга, просторно уместившись на метровой ширины подоконнике. я упорно продолжаю снимать л. на видео - она вертится и, хихикая, пытается спрятаться в полупрозрачных складках шторы — «я по ту сторону должна быть, ты понимаешь? я не объект...» - говорит она, отрицая очевидное. oh well - мы кончаем почти одновременно - сперва выстрелив и запачкав подушку и волосы, теперь - сперма шлепается теплыми каплями на ее, зажмуренное в улыбке лицо - что-то, чего, по ее словам, она прежде никому не позволяла. Я беру полотенце и осторожно и тщательно его вытираю. облегченно посмеявшись и посткоитально понежившись, мы разделяемся — она уходит в ванную, вымыть волосы, я подхожу к лежащему на столе телефону и отыскиваю, вдруг зазвучавшую в голове, песню и включаю. не дожидаясь возвращения л. закуриваю и взбираюсь на подоконник. то ли меланхолия, то ли что еще — так редко случающееся, но важное -ощущение неизбежного конечности всего, неостановимости времени, физическое ощущение того, как настоящее уже необратимо начинает становиться прошлым, смерть сегодняшней радости, смерть сегодняшнего горя, которым на смену неизменно придут следующие, но уже — другие, печальная прелесть увядания цветка, когда все, что останется — воспоминания, с чем ничего не сделать, ничего не исправить, никуда не деться. л. возвращается и спрашивает - почему я слушаю это, почему включил именно это? и я не могу ей ответить. не могу найти и не хочу искать. и это ни к чему и это не то, что она захочет услышать. и это не то что она захочет понять. . - мы греемся в макдаке, неподалеку от стоянки, куда вскоре должен подъехать автобус, за укромным столиком на двоих у окна (уединение среди толпы, ничего удачнее). она что-то говорит («ты не считаешь меня доступной?») я что-то говорю («это эгоизм — гордиться собой, потому что добился, чего хотел?») одно другое третье нежное прощание, твердые обещания рука об руку, глаза в глаза конец

[gnkrsv]

все хорошие, все бегут. трудно остаться одному, отыскать уединение, побыть отдельно, хоть и ненадолго, вот оно что. только единожды я встретил новый год в полном, не считая лиц на экране и уймы, сочащихся майонезом, салатов на столе, одиночестве. наблюдая в окно околополуночные фейерверки, расплывающиеся то там то тут каплями краски, упавшими в воду, или островками цветной плесени, мгновенно разрастающимися в небе, наслаиваясь и проникая друг в друга. под хриплый аккомпанемент только купленного blue valentine уэйтса. смывая с волос подаренный утром карамельно-красный шампунь, в потемочной ванной, при таблеточных свечах. не считая сухого "доброе утро" и бытового - вроде кормления кошек, квартплаты и выноса мусора, мы с а., живя вдвоем в одной квартире, не разговариваем уже третий месяц. поэтому куда угодно, во что угодно, лишь бы не быть дома, в подступающую ночь. дома, где будет она, будет ее подруга. где не стоит оставаться мне. но я, почему-то, ничего не ищу и ни с кем не связываюсь. я затаился и жду, как насекомое. звонит о., интеллигентная панк из балашихи и поздравляет, игриво похохатывая в трубку. я отвечаю, но это не то. включив "умершего с фалафелем в руке", пересматриваю, в который раз за месяц, когда раздается очередной звонок. д. вот. она говорит что хочет на каток в парке культуры, что там будет и. будет ее муж и другие околознакомые. говорит, что ей нужно рассказать. приезжай, говорит. мы не виделись полтора года. я быстро собираюсь, надев скучный костюм, и, ни слова не сказав а. (и с чего бы) отправляюсь на баррикадную. амфетаминовый робот, гибкая рыбка, любовь невыебанная моя - д. никого, с кем бы я разговаривал так, как с тобой, просто и прямо. тягучая речь, ледяной взгляд нацистского преступника, беззащитно-розоватые, в родинках, груди - д. стягивает грубой вязки свитер, чтобы ничто не мешало тактильно их оценить, неожиданным утром возле савеловского, после водки с соком, после взаимных жалоб на своих ("он сказал, что мои сиськи маленькие и дряблые, и что я слишком агрессивно делаю минет"), после предшествовавшей всему суицидально-иронической смс ("я тут решила самоубиться - пока что не знаю где и как, но обязательно тебе перед этим перезвоню"), возвращающемуся с вокзала (стыдная дорожная сумка, оттягивающая плечо, пошатывающийся, пропитанный солнцем трамвайчик до лефортовского сада) мне. "мне нравятся дельфины, потому что они как люди, даже лучше, а еще они делают это в дЫхало, ты прикинь, делают это прямо в мозг". возвращаясь из уборной на мерзлый балкон, я еще издалека слышу, как д., на ломаном, но уверенном в собственной прямоте, английском, пытается подсказать кому-то невидному, уличному дорогу до метро. вижу, как, высунувшись по пояс в растворенное окошко, истово размахивает рукой, со светящейся в ней сигаретой, указывая верное направление. и, как становится ясно секунды спустя - никто ее об этом не просил. на улице, тремя этажами ниже - доброжелательная, даже в сумерках, кучка туристов и случайный прохожий, объясняющий, с трудом отыскивая в памяти подходящие слова, куда же им пройти и где свернуть. на, экзальтированнно и явно нетрезво, выкрикивающий что-то из неразборчивой темноты, женский голос, они не обращают ни малейшего внимания. разочарованно фыркнув, д. втыкает дотлевшую до фильтра сигарету в переполнено топорщащуюся бычками пепельницу. на ней бежево-шерстяное пальто, то самое, что я когда-то привез ей из тлт. и с чего, по сути, началась короткая и быстрая история нашего знакомства. oh boy. она рассказывает про то, как сделала аборт, после которого у нее, скорее всего, не будет детей. про то, как бывший, по неосторожности, раздавил в постели их котенка (следующая сигарета). про то, как он топтался на ее животе. я замечаю, то, чего не было в ней прежде. тоска. бабская тоска в глазах. которой уже не уйти. я обнимаю ее, не зная, что сказать. допив остатки виски, мы идем к метро, она спрашивает - почему я так скучно выгляжу. я говорю - сейчас это неважно. тебе нужно носить леопардовое пальто - она говорит. и поправляет мои очки свободной рукой. промерзнув возле парка в ожидании и., мы спускаемся в переход под крымским мостом и просто петляем туда и обратно среди колонн, иногда натыкаясь друг на друга, изображая неожиданную встречу и шаблонное, по этому поводу, воодушевление. дурость на пустом месте, веселые поминки по прошедшему насовсем. у мужа и. резиновая лошадиная голова в руках и термос с домашним глинтвейном. пока он и кто-то еще, второстепенный, отлучаются, чтобы отыскать укромный угол и раскурить там косяк, какие-то экстатические первокурсники из театрального, вторгаются карнавальными моноголами, и всовывают нам в руки стаканчики с шампанским, попутно обещая и объясняя - насколько великим станет каждый из них совсем скоро. простим горячке юных лет... и так далее. мы с и. переглядываемся, грустно и усмешливо. и, завидуя, стараемся потихоньку от них отвязаться. смесь из виски, шампанского и глинтвейна, в конце-концов отказывается держаться в моем, пустом с утра, желудке, и я быстро, решительно и незаметно блюю фонтанчиком, как кит, перегнувшись через парапет, куда-то в речную темноту, сумев, что радует, совсем не запачкать куртки. из носа, тем не менее, подтекает - к счастью, д. принимает это за обострившийся насморк и делится платочком. она говорит, что вот-вот должен подъехать м. как я понимаю - потенциальный кандидат на место ее постоянного полового партнера, что смешит меня до невозможности. мы оставляем остальных дожидаться своей очереди на каток, и поднимаемся на мост, где вскоре появляется м., с бутылкой игристого. в дутой куртке, пухлый, рослый, со стрижкой, застрявшей году так в 2005 (сказал человек с прической дедушки), но вполне милый и обаятельный видеомонтажер из той же студии, где работает д. наконец, часы бьют, пробка хлопает - за неимением посуды, мы прихлебываем поочередно, из горла. сполохи салютов просвечивают сквозь бутылочное стекло. покончив с шампанским, мы возвращаемся домой к д. на кухне, где ничего особенного, а микроволновую печь ревниво оккупировал розово-рыжий кот, я пересказываю им историю про жабу приносившую из библиотеки книги для сожительствующей с ней и простуженной курицы, но успеха не нахожу. м., тем временем, зажаривает обнаружившиеся в морозильнике грибы до состояния близкого к тому, что они сморщатся настолько, что начнут вновь набухать, но уже где-то в параллельной вселеннной. я упоминаю, что сегодня мы с д. встретились впервые за полтора года. он предсказуемо спрашивает - почему? у меня был лишай - отвечаю я д. хихикает я и м. уходим перекурить. я, с непредвиденным восторгом, рассказываю ему, как, буквально на днях, посмотрев-таки trainspotting, открыл для себя born slippy и теперь не могу отвязаться. попутно, каким-то боком, приплетая и стандартную похвальбу в адрес любимых velvet underground. пьяно и сентиментально, все как всегда. д., похоже, не выдержав нагрузки, вяло просит ее извинить и уходит в свою комнату - прилечь. я предусмотрительно спрашиваю - могу ли заночевать в соседней, пустующей. конечно - отвечает она, улыбаясь и туманно глядя куда-то сквозь меня. черное платье, красные глаза. я остаюсь - говорю я м. - когда будешь уходить, просто захлопни дверь. ложусь на заваленную шумно шуршащими пакетами с одеждой, кровать, втыкаю наушник и, под случайно найденную литературную лекцию на каком-то радио, слыша сквозь надвигающийся сон, как м. неторопливо и, судя по тихим вздохам, разочарованно возится с одеждой в прихожей, а в комнате д., мелодично и продолжительно, названивает телефон первое утро, голая, бесснежная улица, солнечно и тихо. белое здание парламента в обозримом далеке, глядя на которое и закуривая, я первым делом вспоминаю фотографию с бренером и осмоловским в черных футболках. возле дома напротив по-прежнему лежат остатки, тщательно и зло разъебанного вчера ночью прохожими гопниками, рекламного щита. все на местах. ничего не изменилось. из кухни доносится шум воды и звонкое цоканье посуды.

[gnkrsv]

уже ежевечерне, я выхожу бродить по району, не в силах себя удержать. привычными непарадными углами и закоулками или скучно-порядочными, окаймленными кафешками, аптеками и магазинчиками на первых этажах, улицами ближе к центру. репетативными кругами, будто бы что-то потеряв. иногда - день на день не приходится - с камерой, укромно упрятанной в руке. сегодня, когда снова снег, когда как обычно, когда ничего такого, понедельничное окончание дня без особых примет, когда уже торопливая толпа ко входу или на выходе из метро утрачивает угрожающе-животную сплоченность, я снова иду. но постепенно, и все же - вдруг (спусковым крючком, кажется, стали детские манекены, замеченные в одной из витрин - скучные, приблизительно человеческие болванчики из телесного пластика) ощущаю себя, будто бы вернувшимся в тепло-молочное материнское лоно, в обособленный кокон спокойного счастья - ни за что и ни почему - будто бы все на своих местах, каждое и каждый. простая и строгая красота повседневного, которой не будет смерти, которая и есть - жизнь. очевидная до незаметности. инородная, как ресница в слезящемся глазу. бессловесная, как в молчаливом рту - язык. будто бы пьяному, мне хочется об этом сказать, прямо здесь и сейчас, хоть кому-нибудь, трогательно придерживая за плечо, шептать влажно и тепло в первое попавшееся прохожее ухо. но здесь только я. и слава богу. зайдя в попутный "магнит" за пакетом молока, я не с первого раза понимаю, что имеет в виду парень на кассе. "59" он говорит "59" я переспрашиваю "59" он повторяет и внимательно смотрит мне в глаза #txt #diary #2017 #ящасмилициюпозову

[gnkrsv]

расстегиваю комом набитый рюкзак - освобожденная, из него тут же фаллически выпирает пустая бутыль из-под воды, купленной накануне в попутной аптеке. дальше картонный стакан и следы растекшихся из него на рубашку остатков кофе. россыпь подсохших лоскутов слоеного теста (американо с собой, слойка с мясом, да, подогреть). замечаю, что снизу рюкзак густо выпачкан в дорожной грязи, как прожорливый подбородок в яичном желтке. пакет с гигиеническим. пакет с аптечным. пара зарядок. предусмотрительно-скучный ворох носков и белья. камера. пленка для л. стопка бумаги, прищепленная к планшету. только и всего. все лишнее - в шкафик на ключ, слишком просторный для щепотки вещей. легко на душе, тяжело на сердце. линзы пересохли за бессонную ночь, норовя вот-вот выскочить и укатиться прозрачным полуколобком куда, смешно сказать, глаза глядят. пусто в сообщениях. пусто в желудке. с собой ничего кроме пачки кофе и сигарет. за окном, по-телячьи мечтательно, со щита возле музея собственного имени, смотрит монохромный хлебников. еще одна ущербная душа. и я уехал, прощайте все, как говорится. всегда нелюдим, везде нелюбим. прогуливая наскучивший институт, я, бывало, просиживал в библиотеке за собранием сочинений, всякий раз раскрывая наугад, с любого места, пытаясь забрести и пропасть в этих стихах, как в диком лесу. сгинуть без вести, распасться и вновь прорасти неприметным папоротником, сырой корой, бархатным мхом на камне. в этом городе всё, такое ощущение - шершавое, неровное, крошащееся, деревянно-занозистое. заборы с краской в несколько слоев, вьющиеся по ним стебли растений, мало отличимые от них, провода и останки плакатов и объявлений - кажутся единым, держащимся друг за друга, целым - попробуй вытянуть одно и все рассыплется. не сняв дорожной одежды (темная кайма плесенью на белом воротничке, кислые носки, джемпер прогорклый от пота и табака), я пытаюсь уснуть, свернувшись беззащитным зародышем на свежевыстиранной простыне - яркие маки на белой ткани - телефон под подушкой, полотенце в ногах. перед глазами трогательно мелькают незатейливые куски показавшейся близкой только теперь, вдалеке, пресни. по-ребячьи морщусь вдруг от приступа слезливой и усугубленной недосыпом жалости к самому себе - самоуничижительно предвкушая следующую неделю, с пустыми собачьими шатаниями по улицам, натужным посещением достопримечательностей, перемежаемыми тягомотными обедами в неприхотливом кафе (уткнувшись в телефон) -только бы убить время до сна. только бы отвлечься. только бы не подпустить тоску, от которой, кажется, не найдется лекарства. мне тридцать. я не знаю куда идти.

[gnkrsv]

выпачканные в ржавчине, мятые, как офисный лист бумаги, выброшенный по ошибке, но затем возвращенный на стол и кое-как расправленный, зеленые, как мультипликационный крокодильчик, жигули уткнулись в куст возле каноничного мангала, раскуренной трубкой во рту, торчащего из пристройки придорожной закусочной. пластиковые стульчики под черепичным навесом, синее и красное, кажется, отпихивают друг друга пластиковыми локотками, на дощатом настиле, едва греясь в горчичном свете уличной лампочки, у закрытой двери, в накатывающем и стихающем шуме проезжающих мимо машин, посреди россии, за христовой пазухой безымянного леса тамбовской области. задержавшись за сигаретой, я захожу последним - мои попутчики молчаливо толпятся у прилавка, решая и никак не решаясь. прело-кислый дух деревенского дома, серебристый телевизор в красном углу, столы под липкой маслянисто-блестящей клеенкой, календари по стенам. один за другим, попутчики все же заказывают что-то мясное и по-мужски основательное, я же ограничиваюсь чашкой кофе и усаживаюсь, в ожидании, за эгоистический столик спиной к ним. молодой кавказец в изящных очках, похоже, из хозяев, нервически появляясь и исчезая в проеме, ведущем на прогорклую кухню, судя по тону, пытается справиться с некой драмой, полыхающей в его телефоне. торопливо обжигаясь водянистым настолько, что и пара наперстков сливок не спасает, я поглядываю на экран - там, пощипывая глаза избыточно насыщенной картинкой, кульминирует индийская комедия с любовью и огнестрельными ранениями по неосторожности. карамельное окно в лизергиновую реальность. как если бы эту, как ее там не вспомню, площадь вместо брусчатки застелили неоново светящимися пластинами для танцевальных игр. про мавзолей с ритуально вяленым вождем я вовсе промолчу. покончив с кофе, выйдя на улицу, на сыпучий щебень, в ожидании доедающих запоздавший ужин (их сетчатые, за занавесками, силуэты, неразборчиво копошатся, рыбками среди водорослей неухоженного аквариума), я вижу летнюю беседку левее от закусочной, укрытую колышущейся накидкой из розовых и бирюзовых полос ткани, и думаю, что обязательно напишу об этом позже.

[gnkrsv]

в салоне постепенно теплеет. достаточно, чтобы кто-то уже снял уличную куртку или пуховик и уложил на сиденье, вокруг бедер, устроив себе, по-птичьи, подобие тряпичного гнезда. достаточно, чтобы запахи тел, дыханий и, припасенной в дорожных сумках, готовой еды начали смешиваться в один. мы останавливаемся перед шлагбаумом у въезда на платную трассу. на вид ей немногим больше двадцати. светлые волосы, плоско стянутые в непримечательный хвост. бесполая форменная рубашечка автодора. застегнутый воротничок, посторонний взгляд. замкнутая в открытой для проезжего взгляда застекленной кабинке, она напоминает (с трудом уклоняюсь от очевидной аналогии с рыбой в аквариуме) что-то растительное. что-то рожденное из необходимости и вскормленное согласно расписанию под мерцающим люминесцентным светом лаборатории. что-то скупое на цвета, лишенное контраста, четкого контура. одиночество безо всякой тоски, поскольку не знаешь, что есть иначе. следующим вечером л. ведет меня вдоль набережной (непривычно пустующей, как замечает она). вдалеке видны, столпившиеся у воды, щедро освещенные, кривошеие контейнерные краны, знакомые с далекого детства. я говорю ей, что это был тот нечастый случай, когда ты, не глядя на экран или через видоискатель, загодя знаешь - какой будет или могла бы быть готовая фотография. и трудность в том, чтобы не внести ничего постороннего. просто позволить ей случиться, выбрав единственно подходящую форму. забыв о своем, сдержав себя. она отвечает но кажется о чем-то другом. #txt #diary #2017 #меньшечембольше

[gnkrsv]

до места остается меньше двухсот километров и пары часов. рассветает, похоже на кровоподтек под нижним веком, уже начавший постепенно рассасываться в желтизну. уже местная радиостанция, лишь время от времени рассыпаясь на ворох помех, спасительно сменяет подборку дорожного шансона, звучавшую несколько прошлых часов. лунный месяц как остро обрезанный ноготь, оставленный по недосмотру на простыне.

[gnkrsv]

что неизменно завораживает в ночной дороге, так это проявлящиеся, по мере приближения, из темноты, иногда усугубляемой густым тонированием стекол, заправочные станции, ремонтные мастерские или, сопровождаемые стадами впавших в спячку трейлеров, мотели - как некие, неподвижно парящие в недоступных толщах, глубоководные создания, излучащие посторонние земному глазу цвета, они, кажется, не привязаны крепко ни к одному из измерений, а их лаконичные вывески и закольцованные бегущие строки, как будто отвергли свое предназначение, и обозначают теперь лишь сами себя.

[gnkrsv]

сутки без сна, я мешком вываливаюсь из остановившейся, наконец, машины. непослушные ноги, гудящая, удивляющася простым вещам, голова. никем не встречаемый, едва ли кого-то радующий, мнимо свободный, как лист на ветру. оказавшийся здесь по безмозглому зову дурного сердца, сам страшащийся его силы. незнакомой прежде, заставившей бросить все гореть синим пламенем. поросшую коростой, удобную жизнь. удобного, прячущегося от искреннего и сильного, себя. оказаться здесь, ожидая худшего - уехать, так ничего не поняв и не решив. не увидев еще раз драгоценного и прекрасного лица. зачаровывающих глаз. не услышав обожаемого и жестокого голоса. не почувствовав и не ощутив кожей, хоть ненадолго и на прощание, запаха и тепла ее тела. не оставив этого в прошлом, раз и навсегда. чумазый мальчик в потрепанном синем пуховике просит сигарету, я отказываю, сам не понимая почему. пронзительный холод и солнце. запах горелых листьев и камыша. кривые заборы из рифленого железа. вещевой рынок. ларьки. собаки. перейдя мост, я сворачиваю на нужную улицу. дойдя до хостела, поднимаюсь по лестнице - возле запертой, к разочарованию, двери - нестройные ряды туфель и тапочек. грифельная доска с надписью голубым мелком "meneger" и номером телефона. запах кошачьей мочи. дорожная пыль на джинсах. я здесь.

[gnkrsv]

в какой-то момент, отчаявшись найти хоть какое-то положение, пригодное для сна или убогого его подобия, я, туго притянутый к сиденью ремнем, поворачиваюсь набок, опираясь щекой о липкую спинку, и вдруг - замечаю в темном окне звезды - яркие и близкие к земле, уставленной холодными фонарями, освещающими трассу. и меня до глубины поражает это сходство, это зеркальное родство земного и небесного, когда отделить одно от другого трудно или невозможно вовсе

[gnkrsv]

примечательно, что темная толща воды, виденная, например с борта корабля или высокой каменной набережной, всегда пугала и завораживала меня сильнее, чем населенная загадочными существами темнота комнаты в детстве. и гипнотический страх настолько силен, что справиться с ним, кажется, удастся лишь одним - прыгнуть и остаться в ней насовсем. навсегда.

[gnkrsv]

рюкзак со всем дорогим и дорожным, послушной собакой ложится у ног, машина трогается, начиная обратный отсчет до места назначения. самое время. на очередном светофоре водитель включает монитор, упрятанный в подголовник сиденья впереди - некоторое время тот дрожит служебными бледно-циановыми пикселями, сменяющимися вскоре на заставку фильма. неисправимый оптимист, я представляю, как при столкновении, моя легкая и, несдерживаемая ничем, голова, летит в этот монитор, ударяясь и сплавляя лицо, со всеми его выступами, впадинами, суровыми углами, трогательными округлостями, животными волосками и порами, в невиданное прежде симбиотическое целое с жидкими кристаллами, составляющими монитор, в нечто, не виданное прежде, под названием "жидкокристаллическое ебло". каким оно станет? чем станет светиться? станет ли искренним и чистым? что расскажет постороннему? что любящий сумеет прочесть на нем? не могу сказать.

[gnkrsv]

собирая вещи, я стараюсь оставить все запасное, все постороннее. куда выйти, во что поместиться, когда кажется, что стал больше. когда стал тесен панцирь прошедшего себя. хорошо быть в ожидании чего-то следующего, чего-то будущего. и не так важно - принесет ли оно радость или еще большую печаль. будет достаточно и того и другого. нет спасения от жизни, вот в чем засада. некуда спрятаться от того, чтобы быть живым, мучаясь от избытка жизни, невыносимости случайной красоты. благослови господь, или как его там, всех живых и страдающих. я всегда предпочту принять сторону блаженного дурака трясущийся от нейролептиков дэниэл джонстон даня хармс в нелепых гетрах я хочу смеха я хочу ярости я хочу к себе в те куски жизни, что издалека выглядят счастливыми, в которых я настоящий - не знающий иногда где именно ночевать, стоящий голым под вспышкой в подмосковном лесу, тревожно бродящий в кладбищенской тишине по пустой платформе в ожидании полуночной электрички, отгородившись ото всего и всех в месячном затворничестве, маниакально отрисовывающий картинки одну за другой, неотрывно и не желая знать ничего кроме. не держа, как жаба в кувшине известной истории, никакой надежды. только зная, что иначе нельзя.