roman-0111

[roman-0111]

“Сено”

Как-то раз я был проездом в одной деревне, «колхозе» по нынешнему, и лицезрел занятную картину. Все сельчане в едином порыве косили сено, оно и ясно, на дворе июль, время для косьбы. И всё бы ничего, вроде, всё даже правильно, по традиции, вот только ни в этой деревне, ни в соседних животины-то никакой и не осталось. Часть ушла пищей на фронт, часть сами деревенские с голоду съели, а оставшиеся по своим причинам издохли, от болезни какой или старости. Как бы я ни искал, ну нигде не было ни одной коровы или телёнка. Ни коня, ни свиньи, никого значится. Взыграла во мне природная любознательность, подошёл я к одному старику, что в сторонке от деревенских стоял, спросил, зачем же ж они сено косят. Старик сам ссохшийся, маленький, но с глазами, как у мальчишки, аж синим цветом блестят. Старик помолчал, бороду почесал и сказал: «Партия сказала, норму нужно выполнить». В тот момент я на секунду опешил, но всё ж таки спросил: «Зачем же ж, отец, норма эта? Ни здесь, ни в округе животины ж нет, кому на корм сено-то? Впустую же силу тратите». И ладно бы старик на меня разозлился, ладно бы заплакал, но он, даже не моргнув, ответил: «С района план пришёл, надо выполнить». Взял косу, и пошёл. Я тогда подумал, что старик под весом косы дух и испустит, а ему хоть что, взял и пошёл косить, да и резво так, как будто и не старик вовсе. Посмотрел я на косьбу эту и решил ненадолго задержаться в деревне, посмотреть чем история кончится. Прошло несколько недель. Всё это время я жил в доме у одной старухи, надо сказать, за так. Конечно, я ей и по дому прибираться помогал, и к колодцу за водой ходил, но ничем не платил и требований к себе не слышал. Она даже кормила меня несколько раз в день, хоть еды и мало было. Сама она к партии и не тяготела, но и недовольства не высказывала, лишь вздыхала тяжело, как только разговор о том заходил. За это время деревенские сдюжили свернуть всё поле по стогам и даже отправить доклад в район. Прошло ещё пару дней, и в то место, что можно было считать центром деревни, приехала чёрная машина, а из неё вылез какой-то районный чиновник. Описать его можно было только одним словом — бюрократ. Весь согнутый, как вопросительный знак, скорчившийся, будто в припадке, худой, бледный, на носу очёчки, вот-вот и свалятся. Вышел он из машины, дождался, пока соберётся вокруг него народ, и начал говорить. И вроде голос у такого заморыша, что ни дня в поле не работал, должен быть звонким, писклявым, а у этого всё наоборот: хриплый, словно он с пяти лет папиросы курил, д�� в дыму весь голос и оставил. Этим хриплым голосом он и объявил, мол партия благодарна деревенским за труд, мол, так быстро закончив работу, подали они пример другим хозяйствам, а люди это слушали и только улыбались. А когда человек-вопросительный знак закончил свою речь, один из мужиков не удержался, зааплодировал. Закричал: «Сдюжили, братцы, сдюжили! Сложно было, зараза, а мы-то возьмись, да и справились!» И вот я смотрел на него, мужик сам в форме, на груди медаль за отвагу, воевал значит, кровь за Родину проливал, стало быть — герой, а аплодировал он пустой похвале за пустой труд, аплодировал чинуше, что ни дня в руках косы не держал, в деревни не жил, тягот жизни не знал, так стало быть — дурак. И стало мне тогда больно за народ, что пахал на людей-крючков, а сам без крупицы оставался, но при этом умудрялся слепо радоваться любой похвале. На свете я жил не первый день и знал, что говорить можно, а что — нет. Так что боль эту я сдержал, и в тот же день уехал из деревни. Не хотел я больше на такое смотреть. Где-то в августе я возвращался обратно, и подумалось мне, что стоило бы отблагодарить старуху, которая приютила меня в той деревне. В городе я закупил разной еды, чтоб возместить всё, что получил от этой доброй женщины. К деревне я подъезжал со стороны полей. Взглянул, а стога всё там же стоят, потемнели только, подгнили. Оно и ясно, кормить-то этим сеном некого. А в деревне той, жители которой работали зазря, что ни дом, то плакат на стене самодельный: «Выполним план поставленный партией!». -Roman G.