solonwater - Tumblr blog

solonwater · 4 years ago

Text

Прозрение

Старик был носат и горбат. Редкие волосы его свисали прядями, а брови топорщились и шевелились от ветра. Его стульчик стоял на самой вершине башни, окружённый странными коленчатыми и суставчатыми конструкциями, поддерживающими огромные линзы. И просто большие, и совсем маленькие, - они окружали старика гнездом из прозрачной рыбьей чешуи, которая слегка шевелилась от ветра и отражала блики звёзд. Но старик все равно утверждал, что отсюда он не увидит неба. Слишком оно близко, говорил старик, здесь. Ты должен спуститься с башни и выйти в чёрное поле, чтобы увидеть его по-настоящему.

Он ничего не сказал. Ему было уже почти все равно, так он устал в своих бесконечных поисках. Рыцарь повернулся к старику спиной и пошел к краю площадки, где начиналась лестница. А старик снова остался в одиночестве на своем посту, но, кажется был только рад этому. Он начал насвистывать и линзы тихонько зазвенели, задребезжали и загудели, отвечая ему. Их нестройная странная песнь подталкивала рыцаря в спину, когда он шагал вниз. По скользким каменным ступеням, вившимся вокруг башни, был его путь. И когда он прикасался рукой к сложенной из тех же камней стене, то она была мокрой, как будто шел дождь, хотя никакого дождя не было и небо было безоблачным и безлунным.

Это была странная плачущая башня посреди странного и пустынного черного поля. Но он ещё надеялся найти ответ на ее вершине. Он надеялся, когда встречный торговец всякой мелочью и диковинками рассказывал ему, что на плачущей башне живёт старик, который видит почти все на этом свете, а, значит, и то, что он ищет, может увидеть. Он надеялся, когда поднимался по спирали ступеней. И потерял надежду наверху.

Теперь ему казалось, что надежда была последней его потерей. Уже много дней он не ел, не пил и не спал, он продолжал свой поиск чудесного синего цветка, который должен был принести ей. Но длилось это так долго, что он не помнил, ни кто она, ни где живёт. Наверное, даже если он всё-таки найдет цветок, то уже не сможет к ней вернуться.

Его ноги коснулись земли. Бледной и сухой у подножия плачущей башни. Ее узкая полоска тянулась едва на десяток шагов и начиналась трава, густая и черная, почему так и было названо поле. Он шел по ней.

Он шел и не понимал, зачем он идёт. И сколько ещё будет идти и искать. Когда-то он хотел дойти, найти, закончить свой поиск и с триумфом вернуться... Куда? Зачем? Какой его ждал триумф или приз, - он не помнил уже. Слишком много времени утекло из него. Слишком много мест и лиц видели его глаза, что, казалось, стёрлись, как башмаки или посох. Он шел и не ведал, куда. Он смотрел, но больше не видел. Ни цели, ни себя. Просто шел.

Наконец, идти тоже стало невозможно. Ему показалось, что у него кончились силы или завод, как если бы он был механической игрушкой, какие танцуют на ярмарках. Он видел такую в повозке торговца, поломанную и заржавленную, чем-то похожую на него, хотя себя он уже давно не видел. Но чувствовал - похож. Теперь и это чувство пропало, и ноги остановились, как вкопанные. В стороне высилась башня, он даже отсюда улавливал влажный блеск ее стен и слышал неразличимое отсюда сбивчивое насвистывание, сопровождаемое звоном линз. Он смотрел по сторонам и не видел ничего, кроме поля черной травы. Ничего, на чем можно было остановить свой взгляд. И тогда он закинул голову и посмотрел вверх - на небо.

Действительно, отсюда оно виделось иначе, чем с башни. Звёзды сияли ярче, танцевали и перемигивались, у него даже заслезились глаза. Сквозь мутную пелену он различил одно острое синее сияющее пятно и, проморгавшись и выгнав слезы течь по лицу, понял, что это звезда. Синяя звезда, она висела прямо над ним и, казалось, склонялась к нему, как склоняется чашечка цветка. Вроде того синего цветка, что сейчас расцветал в его глазах. Прорастал, вытягиваясь из груди, сквозь пластины панциря, вытягивался навстречу небу, распуская невозможно синие лепестки, и сиял. Рыцарь отрешённо посмотрел на свою грудь, из которой появился цветок, и понял, что, наконец, умирает.

Мир вздрогнул. Треснул, хрустнул. И тонкие трещины разошлись по зеркально блестящему осколками небу. Трещины ширились, разрастались, зияя черным ничто. И осколки падали в черные травы, отражая лишь свет синих лепестков - единственный настоящий тут. Поле проглатывало осколки беззубой мягкой черной пастью. Рушилась башня со звоном и посвистыванием, довольным, как казалось ему.

И он сам... Видел, как кончики пальцев его обращались в прах и растворялись во тьме. Это не было больно - он давно уже не чувствовал ничего. Исчезли ноги. Потом туловище, голова. Пока не осталось совсем ничего. Один цветок сиял в темноте невозможно синими нежными, как лезвия, яркими лепестками.

1 note · View note

solonwater · 4 years ago

Audio

(Olga Oz)

#SoundCloud #music #Olga Oz #лирика

1 note · View note

solonwater · 4 years ago

Text

Красная свадьба

Семнадцать шагов, и он у алтаря. Всего семнадцать. Церковь залита солнечным светом, везде цветы и ленты и нестерпимо яркое сияние. Сердце так бьется в груди, что оглушает, как будто внутренний звук барабанов отрезал все внешние звуки. У клироса стоит рояль, сверкая белыми лакированными боками. Крышка открыта и его бездонное чрево переливается алым – он полон роз. На стуле у рояля сидит девушка в белом подвенечном платье: атлас и кружево мерцают, подчеркивая жемчужные переливы нежной кожи, ее хрупкость и беззащитность. Высокая прическа темными волнами вздымается над тонкой шеей, как грозовая туча над березовым стволом. Лица он не видит, потому что подходит к пианистке со спины. Он никогда не видит ее лица.

Десять шагов, рояль все ближе, гости и свидетели замерли в ожидании. Наверное, музыка хороша. Должно быть, она волнует их, пробуждая предчувствия и воспоминания в их душах – Сильвия была чудесной пианисткой. Солнце прорывается сквозь толстое цветное стекло витражей и пятнает свои лучи цветом. Вот они ложатся на рояль двумя алыми полосами, перечеркивая его, стоящие на подставке ноты, клавиши, подбираясь к тонким пальцам в белых свадебных перчатках. Хотел бы он услышать, что она играет, но сердце продолжает оглушать, то и дело вспыхивая болью. Он идет.

Пять шагов и он вздрагивает от грома аплодисментов. Игра окончена и невеста встает из-за рояля, неловко отодвигает стульчик, расправляя слишком длинную юбку, выпутывая шлейф из под ног. Она стоит лицом к сидящим и стоящим и завитые локоны, обрамляющие ее лицо, полностью закрывают его от его взгляда. Уже скоро.

Остался какой-то шаг и он протягивает руку, чтобы легко коснуться ее локтя в белой перчатке, она начинает оборачиваться в его сторону. Медленно, как сквозь воду, как сквозь тягучее стекло, он видит как стоявший неподвижно рояль выгибает кошачью спину, взрываясь фейерверком алых лепестков. Как влетает, оглушительно хлопая белыми крыльями голубиная стая, хотя еще не время выпускать их. Лепестки и перья наполняют воздух, закрывая ее от него, мелькают перед глазами.

Он не видит ее лица. Он никогда его не видит.

Красные лучи солнца переползают ближе, перечеркивая затянутое в белый атлас тело. И она начинает таять, превращаясь в облако алых лепестков. Кажется, он кричит. Он всегда кричит и тянет к ней руки. Но все равно не успевает.

– Сильвия!

Он проводит руками по лицу и чувствует на пальцах пот пополам со слезами. Сердце все еще стучит оглушительно. Хотя, нет, это, похоже, соседи стучат в стену. Наверное он опять кричал во сне. Он всегда кричит, когда ему снится она. И никогда не видит ее лица. Во сне не видит.

Стив встает и бредет на кухню, покурить и попытаться успокоиться. Но с кухонного стола на него с немым укором глядит стопка печатных листов. Еще одна бессонная ночь.

– Понимаешь, – говорит Стив, затягиваясь, под глазами у него темные круги, интересно, сколько ночей он не спал, – понимаешь, Гас, я бы рад во все это ввязаться. Но что-то мне не дает. Наверное, это просто не для меня, не мое, понимаешь?

– Как не твое? – изумляется Гас, он же Чарльз Гастингс. – Мы же с тобой с детства по этому сериалу с ума сходили. “Доктор Время”! Это же наша мечта. Я ради него пошел в это чертово училище, пахал, как проклятый десять лет. И вот, я здесь, на съемочной площадке нового сезона. Нового! И ты так же мечтал… А теперь говоришь – не твое. Да что с тобой происходит?

Стив молчит и курит. Он не может рассказать, Гас не поймет, даже Гас. Как он может рассказать, что ему каждую ночь снится один и тот же сон, в котором умирает его невеста? Снова и снова.

Что это, если не дурной знак? Они с Сильвией так ждали этой свадьбы… А теперь он даже не может во сне увидеть ее лицо. И не может вспомнить, как она выглядела. Только накрытое белой в бурых пятнах простыней тело. За день до свадьбы. Именно когда он должен был отвезти ее к флористу, а вместо этого поехал забирать свой чертов фрак, а для нее вызвал такси. Он не был в этом виноват. Как и в том, что водитель встречного грузовика не справился с управлением на серпантине. Будь он за рулем, он вряд ли бы успел что-то понять, не то, чтобы спасти ее. Он не был виноват. Так почему же ему снится этот сон?

– Брось. Я исписался, Гас. Эта проклятая работа прикончила мой талант. Но в конторе я хотя бы полезен, а здесь буду только мешать.

И он уходит, не желая слушать новые аргументы и вымучивать из себя объяснения.

Гас приходит через неделю. Звонит ему в дверь уже за полночь и вваливается, лучась энтузиазмом и запахом виски.

– Я их уговорил! Стив! Я уговорил их!

– Конечно, дружище, ты кого хочешь уговоришь, – поддакивает опешивший и сонный Стив, усаживая гостя за стол на своей маленькой кухне. – Но это не могло подождать до завтра?

– Не могло! – он почти кричит и оттягивает осточертевший галстук, ослабляя узел. – Завтра ты должен быть на студии, чтобы подписать контракт.

– Господи, – до Стива доходит, что так радует его приятеля. – Ты все-таки не бросил эту затею.

Он собирается вежливо выпроводить Гастингса, но тот перебивает его.

– Слушай, они согласились предоставить тебе оплачиваемый отпуск.

– Это как?

– Ну, я объяснил, что у тебя сейчас сложный период. Что тебе надо отдохнуть. А ты так занят зарабатыванием на жизнь, что ни писать, ни отдохнуть не можешь. И они поняли, – он лучезарно улыбается. – Так что у тебя будет месяц оплачиваемого отпуска перед тем, как ты начнешь работать над сценарием.

– Но ведь они даже не видели мои наброски, – он бросает тревожный взгляд на стопку листов на столе, но Гас только отмахивается.

– Говорю же, мне удалось их убедить.

Не дожидаясь благодарности или возражений, он поднимается и идет к двери.

– Я за тобой заеду завтра.

Стив остается сидеть неподвижно. Завтра сбудется его главная мечта – он будет работать над сценарием “Доктора Время”.

Ему снова снится тот же сон. Может, на этот раз он успеет? Успеет что? Дотянуться до ее руки? Заглянуть в лицо? Он ничего не сможет. Не успеет. Опять.

Она стоит у рояля, начинает поворачиваться в его сторону. Летят лепестки роз. Летят… нет, не голуби, на этот раз летят листы бумаги с отпечатанным на них текстом. Его черновик. Он откуда-то это знает и нисколько в этом не сомневается. Это его черновик. С бурыми пятнами на листах, будто засохшей крови.

Ее губы шевелятся и он напрягает слух изо всех сил, чтобы разобрать, чтобы успеть услышать, что она говорит. И успевает услышать только два слова:

– Ты умрешь… – говорит Сильвия и исчезает, распадаясь лепестками роз.

– Я не подпишу, – говорит Стив. – Извини, Гас, я никуда не поеду.

Долговязый Гас топчется на пороге и мучительно пытается понять, что изменилось за ночь. Крохотная квартирка его друга почти полностью просматривается от входной двери: одна тесная комната и кухня, на столе печатная машинка и листы бумаги. Картонные стены и дешевая мебель. Хотя он и работает в своей конторе чуть ли не круглые сутки.

– Послушай, – пытается увещевать он, вкрадчиво и терпеливо, как будто говорит с капризным ребенком. – Послушай, ты можешь просто попробовать. В этом нет ничего страшного. Даже если им не понравится твой сценарий, тебе все равно заплатят за работу. Да и твоя контора никуда не денется. А если и денется – невелика беда, Стив. Ты мечтал об этом, ты хотел этого. Так зачем отступать?

– Я просто не могу, Гас, прости. Не могу. Не хочу обнадеживать тебя и команду. У меня ничего не получится. Надо признать, что я – бездарность, и так и останусь зрителем, а не сценаристом. Ты молодец, что пробился, но не я. Стив говорит глухо и как будто заученно. Но друг понимает, что уговаривать тут бесполезно. И мрачнеет. Он думал, что если ему удастся убедить продюсеров дать Стиву шанс, то все наладится. Они увидят, что Стив – это находка для сериала, а он исполнит свою мечту детства. И, наконец, вылезет на свет из этого склепа, в который он загнал себя после смерти Сильвии. Но это оказалось не так просто.

– Хорошо, – мрачно говорит он. – Не буду тебя уговаривать. Слушай, можно я посещу туалет, мне еще на другой конец города пилить?

Стив кивает и пропускает его в квартиру. И, пока Гас направляется в сторону ванной, идет приводить в порядок незаправленную постель.

Еще несколько дней он проводит в раздумьях. Кошмары закончились, хотелось бы ему в это верить, или хотя бы временно отступили. И у него появилась возможность выспаться и подумать. Что он забыл в этой конторе? Ничего. Он ненавидел свою работу. Сильвия когда-то уговаривала его бросить эту каторгу и начать писать в журналы, для театров и кино, предлагать свои работы. У нее было несколько знакомых в театральной среде, а Гас работал, как одержимый, чтобы пробиться в кино. И теперь у него появился шанс, а он сам его оттолкнул.

Стив сидел на работе, но вместо того, чтобы строчить очередной отчет, думал о стопке листов, лежащей у него на кухне. О его черновике сценария для “Доктора Время”. Он написал его за одну ночь после звонка перевозбужденного Гаса с новостью о том, что его пригласили режиссером на это шоу.

Гас был прав. Они оба мечтали об этом с самого детства. Этот сериал стал для него не просто мечтой, а символом. Его герои показывали, что все возможно, стоит только устремиться и приложить усилия. Это было как знамя. Поэтому он так загорелся идеей написать сценарий и так быстро его написал. А потом…Потом ему начали сниться эти кошмары. И когда он на утро перечитал свой сценарий, то понял, что он просто ужасен. Все было не так.

Он попробовал написать другой, но тот получался настолько вымученным и искусственным, что не стоило даже его заканчивать. Третья попытка провалилась, не начавшись – он не смог выдавить из себя ни строчки, как ни старался. И тогда он понял, что все. Что он исписался, что годы на постылой работе лишили его его дара.

Сны не прекращались и он все больше верил в то, что это для него невозможно – исполнить свою мечту. Как невозможна была их с Сильвией свадьба. Может, остановись они вовремя, и она до сих пор была бы жива. А теперь он даже не помнит ее лица. И сны прекратились.

Господи, как бы он хотел писать сценарии именно для этого сериала! Но он бы не простил себе, испорти он мечту своей жизни. А сейчас он мог только испортить.

Сон вернулся к нему на третью ночь. И снова с листами вместо голубей. Он уже смирился с этим и, наверное, именно потому ему удалось услышать, что говорила Сильвия. И снова увидеть ее лицо. Она стояла в кроваво-белом круговороте лепестков и бумаги, атласа и света, и глаза ее были полны сочувствия:

– Ты умрешь, – говорила она, – если этого не напишешь!

Проснувшись снова в поту, Стив вдруг вспомнил. Вспомнил их последний день, последний разговор, когда она убеждала его написать сценарий хотя бы для одной серии “Доктора Время” и отправить его на студию. Попытаться хотя бы раз, “чтобы остаться живым”, – так она сказала тогда, как же он мог забыть.

Он бросился к телефону, хотя уже знал, что опоздал. Что Гас больше ничего не сможет сделать, что они уже нашли другого сценариста и он, несомненно, гораздо лучше его.

– Гас, – голос срывался от волнения. – Гас, я хочу попытаться! Ты можешь мне помочь?

– А? Это ты, дружище? – голос в трубке был сонным. – Черт, какой сейчас час?

– Не важно, что со сценарием? Я хочу его написать!

Что-то грохнуло на той стороне провода.

– Чертова кружка… Ты серьезно? Решил? Не будет с утра “я просто не могу”?

– Не будет, – твердо ответил Стив. – Я все решил. Только… Я же отказался. Разве они меня возьмут?

– Ну, сценарий им твой понравился, по крайней мере, то, что они видели, – усмехнулся Гас.

– Сценарий? Но как? – он обернулся к столу и понял, что не может сказать, все ли листы на месте.

– Каюсь, – признался друг. – Я прихватил фрагмент, чтобы им показать. Как чувствовал, что ты все-таки одумаешься. Значит, с утра едем?

– Да.

– Кстати, они спрашивали, ты название для серии уже придумал?

– Придумал, – ответил Стив, чувствуя, как оживает: – “Красная свадьба”.

1 note · View note

solonwater · 4 years ago

Text

Маяки

Чем сильнее стенанья, тем главного им не понять,

Что друзьям и дорогам пустые слова не нужны.

На войне или в буре любовь не суметь потерять

Помогают рука и струна, а не стоны и сны.

Верность, значит, что верим в себя, не в судьбу,

И от пиршеств до хлеба наш выбор остался один.

Друга видишь лицо в тишине и спиною в пальбу,

Смехом, музыкой встретишь... И снова - иди.

Нам дороги в сердцах под ногами дороги плетут,

И себя не привыкнув беречь мы себя сберегли,

Тот огонь, что от древности честью зовут,

Ту семью, без которой до цели дойти б не смогли

До победы, до счастья и просто весны и тепла,

Звезд, горящих в глазах, и касанья любимой руки.

Мы обвили дорогами землю, чтоб та расцвела,

И зажгли пронизавшие бурю сердца-маяки.

2 notes · View notes

solonwater · 4 years ago

Text

Утро

А с утра у нас начинается утро,

Невзирая на то, что за ним нету дня.

Если долго молчать, то услышишь как будто

С неба падают мысли словами огня.

С неба падает всё, и морозная серость

Сентября и весны тонет в розовом сне.

Если лишь тишина там, где много хотелось,

Блики неба заставят проснуться на дне.

Отогнуть уголок мира, как одеяла,

Посмотреть на реальность, как воду в пруду,

Пересвистами птиц ты начнешься с начала

С белой точки на небе, упавшей в звезду.

2 notes · View notes

solonwater · 5 years ago

Text

"Все люди заботятся только о себе. Если они говорят: "Я хочу сделать что-то для этого человека..." - значит, глядя на его счастье, они сами хотят стать счастливыми, не более того".

Именно за эту фразу я нежно люблю Сейширо.

Happy real birthday (11/22/1965) to Sakurazuka Seishirou! 🌸⭐️ Here’s him at 15, 25 and 35 years old. He would have been 54 years old today.

153 notes · View notes

solonwater · 5 years ago

Photo

Осенью находишь себя на перекрестке, безмолвно пялящимся в небо. Не важно, на кружащиеся маячки звезд или на неправдоподобно легкие облака, летящие в голубой бездне, обрамленной золотом. А ты стоишь, задрав голову, уже не помнишь, куда шел и зачем. Даже не помнишь кто ты. То есть, как, ты знаешь, что ты - тот, кто смотрит на небо, тот, к кому обращена неслышная мелодия, обвивающая твое сердце тугими витками зова. А кем ты был вчера, пять минут назад, как называли тебя другие существа - уже не помнишь. Потерял где-то, как оторвавшийся от веточки лист теряет принадлежность к собратьям и становится частью ветра.

Осенью не чуешь беду, не ждешь ее. Даже когда небо раскалывается под ногами, обнажая бурую ноябрьскую землю с серыми обелисками зданий. Даже когда просыпаешься ночью от того, что во сне только что обнаружил отсутствие самого главного, отсутствие кого-то, чьим присутствием ты привык определять себя. Ты даже не чувствуешь боли, просто смотришь на снимок далеких туманностей и звезд, а видишь его. Вот он, стоит вполоборота, волосы расплескались по ветру, улыбается бесшабашно и зовет за собой - рука изогнута в приглашающем жесте: "Ну, давай же, чего же ты стоишь?" Протираешь глаза, смотришь на другой снимок другой туманности и снова видишь его: руки в карманы, ссутулившись идет навстречу ветру. Закрываешь ноутбук.

Осенью время стоит. Бежит мимо, утекает сквозь пальцы, исчезая. Или его просто нет. Оно отходит в сторону, иногда толкает в плечи уверенными ладонями, ты спотыкаешься, обнаруживая голые деревья или первый снег, откуда? Когда успели? Но чаще просто стоит поодаль. Ему, наверное, нравится так смотреть. А ты застываешь в одном непередаваемо долгом несуществующем моменте между двумя ударами сердца, ни выдох, ни вдох - пауза. Сам одна большая пауза, неизбежность, невозможность, неопределенность и неисповедимость. И только одно направление, одна цель там, за горизонтом, за всеми горизонтами, за горизонтом событий, откуда не выбраться, куда не попасть. Как птичий крик, отдающийся льдом в желудке и дрожью пальцев.

Осенью ты прощаешь себе все. Так дерево прощает облетевшие листья. Так выдыхает земля, освободившись от трудов и плодов. Кто-то рядом боится тьмы, приходящей осенью. Боится настолько, что рядится в смешные костюмы, рассказывает страшные сказки, надеясь оградить себя от тьмы, зажигает огни в домах и тыквах. Ты не зажигаешь. Не боишься. Ты касаешься этой тьмы, как старого друга, ловишь в ней очертания, запах, вкус чего-то более реального, чем ты и те, кто окружает тебя. Миражам и чужим страхам не запугать тебя и не спутать. Что бы ни было написано на твоих ладонях, это отражение других рук, других линий, других слов. И даже если эти руки рассыпались в звездную пыль, ты продолжаешь чувствовать каждый их атом сердцем. И прощаешь себе это, как и внезапно застывший взгляд. Как и себя, застывшего на перекрестке с задранной ввысь головой. Как чуть не сбивающий с ног аромат жасмина неизвестно откуда принесенный в горсти и брошенный тебе в лицо сентябрьским ветром, пропахшим горечью и прелой листвой.

Осенью ты вспоминаешь себя огнем, ветром, жизнью, мечтой. И небо становится таким прозрачным, что, когда ты останавливаешься и машешь рукой на другом краю вечности, я поднимаю голову к небу и вижу тебя, вспоминая то же.

M16 (Eagle Nebula/Adler Nebel) Northern Part in Serpens Credit: Capella Observatory

727 notes · View notes

solonwater · 6 years ago

Text

Одиссей

От земного шара остались клочки

Мест на карте, не отмеченные флажками.

Пенелопа смотрит на них и молчит,

Только спицы ходят в руках кругами.

Только кресло качается в тишине,

Вдох и выдох - скрип колеса Фортуны.

В небе птицы Стимфала на жестяном крыле

Хрипло каркают, делят простор на руны.

Океан вздыхает, волнуя седую грудь,

Нефтью бороду мажет - стала редеть с веками.

Одиссея лодку поди добудь,

Затерялась - вокруг только танкеры с лайнерами.

Полифем в интернете теперь гоняет стада:

То баранов столкнет, то телок ведёт доиться.

И Никто не тревожит его. Никогда.

А слепцу в виртуальности не заблудиться.

На планете Цирцеи цветет настоящий Рай:

Агнец с львом возлежит, свиньи бродят рядом с волками.

Астронавты не держатся, как ты ни убеждай,

А андроиды-слуги только скрипят зубами.

Звёзд не видно. Это А-2545.

Там - плеяд обозначили номерами.

Даже в Космосе сложно уже отыскать

Место и человека, забытых богами.

Пенелопа смотрит в пустой экран,

Ожидая рева знакомых турбин за окном.

Мир смеётся, подобно проклятым женихам,

И безумье входит во вдовий дом.

Открывается дверь между Сциллою и Харибдой,

Между кроновых капель-секунд, разрывая пространство.

И она, как в бреду ступает тропой забытой,

В вихрях Хаоса видя Любви постоянство.

Там, за гранями Космоса солнце, растет трава,

Снова скал и волны узор, как живые и добрые лица.

Одиссей обнимает жену и сына, стирая дурные слова.

Он из дома не уходил, как же мог он не возвратиться?

#мои стихи #Одиссей сын Лаэрта #проблема Цирцеи

4 notes · View notes

solonwater · 6 years ago

Text

Есть такая работа - быть снегом. Падать в темноте на темную землю белым-белым. Тихо-тихо, никому ничего не говоря, так плавно, что сердце замирает.

Падать на теплые руки, чтобы через минуту растаять, умереть... Но снег не умирает, просто становится водой, уходит в землю, в вечность. И лететь всю жизнь от одной вечности - сумрачной, невесомой, клубящейся в вышине, до другой - непроглядной и, кажется, твердой, лежащей далеко внизу. Чтобы однажды снова оказаться в небе и снова падать-падать, тихо-тихо.

Падать на холодные губы, на глаза, открытые настежь, обращенные вверх. Теперь уже навсегда вверх, на ту вечность, пока их не укроет саван, белый-белый, как снег, и такой же тихий.

На холодный металл, более живой, чем те, кто, потерял тепло и остался один под этим снегом. Ночью или днем, явью или сном. Чем все, кто отказался быть чистым и легким, как снег, чьи дела упали тенью, лежащей неподвижно, как камень на душе.

А еще можно быть снегом, сияющим на вершинах, безучастно и вечно. В бескрайних и таких одиноких равнинах, на бесплодных полюсах и бежизненных вершинах. Там так легко оставаться белым и сияющим. И холодным. Быть до глубоких седин, пока из под белых шапок не проступят хищные черные хребты камня, кровавые в заходящих лучах, и белыми остануться только остовы забредших сюда людей. Потому что ни звери, ни птицы не приходят в эти земли, принадлежащие смерти.

Можно быть снегом, падающим с неба летом. Быть безмолвным свидетем чуда или беды. Оставаться совершенным под бушующим небом, черным и золотым. Облака кружатся и сталкиваются, сшибаются грудью, высекая молнии, грохоча безумным рокотом. А ты падаешь, невесомо, кружась вроде бы без цели, но неумолимо. Непременно доходя до назначения, утекая, исчезая, чтобы вернуться.

Есть такая работа - гореть огнем.

Перескакивать с одного на другое, плеваться искрами и жаждать, желать снова и снова, еще и еще.

Греть холодные руки. Слушать шепот разгоряченных губ. Молящихся, проклинающих.

Танцевать тонким лепестком на белой вершине свечи. Тлеть угольком надежды и заниматься от искры, поглощая все вокруг, сминая, сжигая, разотождествляя с собой и этим миром.

Давать тепло и свет. Дарить жизнь щедро, не зная жалости. Касаться мертвого и спокойного и пробуждать к дикому безудержному танцу. Бессмысленному для любого, кто смотрит за танцем снаружи, бесчуственным и безучастным. И исполненному высшего смысла, доступного только огню. Вечно живому, единому, приходящему на зов в этот мир из пылающей любовью вечности. На секунду, на час, на дни - как получится, как выйдет. И снова возвращающемуся домой, туда, где сердце.

Горящее сердце. Помнишь сказку, про мальчика, который вывел людей из темного леса, вырвав из груди свое сердце и осветив его огнем путь? Я все чаще ловлю себя на мысли, что все было совсем не так. Это огонь не смог жить в тесной клетке груди, распахнул ее и полетел на зов другого пламени - дня. А изумленный и обессилевший мальчик просто держался за свое сердце, вдруг ставшим больше его груди, больше него самого, освещающим и греющим целый мир, целую жизнь.

Иначе и быть не могло. Мы слишком малы, когда касаемся настоящего огня, когда сердце велит - вперед! Когда огонь не кончается, не кончается жизнь.

И ты идешь сквозь снег в сияющей темноте, а навстречу тебе один за другим несутся огни. Вечно живые и не знающие об этом. И тысячу лет идет снег...

Снег для тебя

И тысячи лет идет снег

Снег путается в твоих ресницах,

Ложится чистой слезой на глаза,

Он заметает следы и страницы,

Безмолвными пулями бьют небеса.

И время все ускоряет свой бег

И капли, что тая, бегут по лицу,

Смывают пылинки непрожитых дней.

Вода, как и время, стремится к концу,

Впивается в душу, течет все быстрей.

И ты все идешь как в невнятном сне

Вокруг тишина, и обрывки эпох

Слет��ют под ноги опавшей листвой.

Идешь сквозь огни, не оставив следов,

В пустыне, что названа жизнью чужой.

И путь твой с каждым шагом длинней

Твой жест режет мир на десятки частей,

А взгляд возжигает из судеб костры.

Но холоден дух и далек от страстей

В дороге своей от звезды до звезды.

Идешь сквозь время и снег ко мне

И в сотне осколков чужих зеркал

Слепящий блик солнца ведет за собой.

Напомнит ли сердце, кого ты искал,

И кто в миг последний придет за тобой?

#нестихи

4 notes · View notes

solonwater · 6 years ago

Text

Слова не Кая

В те дни, когда все спешат и ничего не успеть, очень развязывает руки смерть. У меня есть свободные ночи и горстка букв. Вроде тех, которые А и Бэ. Они ссыпались из слов, которые я не успел сказать тебе. И поэтому я начал собирать слова на зеркалах, черных и гладких, как твоя ладонь. Впрочем, я не о том. Я складываю буквы и пишу письма из слов. Я все равно нем и совсем не так здоров, как должен бы принц при дующих здесь ветрах. Я пишу слова, чтобы не превратиться в прах. Не то чтобы я боялся смерти, нет, это самый лёгкий шаг найти твой след. Скорее боюсь того, что умрет во мне, и я позабуду сон о своей вине, о крови, одной на двоих, о былых мечтах, что в пропасть меня вели, о чужих мирах, где вьется твоя тропа, что мой ветер стих и больше не будет уже ничего "на двоих".

Поэтому я пишу дурные слова. Их звуки горчат, как степная полынь-трава. Их грани остры и режут беспечный свет. Их смыслы все время меняют окрас с “да” на “нет”. Они как фальшивые деньги народа фей, зачем их писать и читать - не пойму, хоть убей. Но звезды читают и вторят моим письменам. Играют, как в кукольном доме, берут себе имена, танцуют. Сбоит навигация на нулевой широте. Зенит опустел. Дрейфуют суда в темноте. А звезды танцуют по письменам на земле. Их блики цветные рисуют картины в полярной тьме. И буквы встают, слова обретают плоть из теней. И все, что писал я, что помнил, играют мне. О нашем уютном доме и старых днях... Ах, лучше б они на моих плясали костях!

Их сказки манят и тянут меня к себе, но не позволяют согреться в цветастом бездонном сне. И слезы, не тронув сердце пустое, бумажный фонарь, текут и смывают время, черты и краски лица. Их соль размывает маски и струпы больной души, но сердце не верит в сказки и восставать не спешит. Но сердце уже не верит предательским снам и дням и биться его не заставят ни радость, ни ураган.

Одно лишь тепло живое в нем так же упрямо звучит: когда одно - это двое, и в них одно пламя горит. И слово мое сгорает, срывается с бледных губ. И в черном льду прожигает пылающую дыру. Пожар восстает на льдинах, огонь полыхает сильней. И звезды сверкающей пылью сгорают в этом огне. И в вое горящего вихря сминается пена сна. Огонь пожирает реальность и бездну иллюзий до дна. До дна выпивает небо и землю моей судьбы, сжигает места и время, кем был я и кем не был. Не быть или быть? - ответ мне не сможет никто сказать. Но на двоих одно сердце, в нем жизнь не желает спать, в нем жизнь не желает сдаваться и кровью плюется в мир. Встаёт. Поднимает знамя Любви и идет вперед. И в вечность врывается пламя и счастье в огне поёт.

#некай #нестихи

1 note · View note