[часть 26.4]
Убранные сиденья позволяют вытянуть ноги, и Кёнсу трет руками замерзшие ляжки, оперевшись спиной о высокую стену машины. Чанёль, оставив свет над водительским местом, перебирается к нему, согнувшись, садится рядом, плечом к плечу, скидывая кроссовки к двери рядом с чужими кедами.
— Сейчас быстро согреешься, — говорит, — я печку включил.
А ладонь все равно на руку Кёнсу кладёт, пряча в кулак непослушные пальцы, и это, конечно, вызывает улыбку — скупую в безнадежных попытках её скрыть.
— Интересно, — нарушает тишину Кёнсу, разглядывая стену напротив, — что было в голове у профессора Пака, когда он решил посреди ночи поехать на море?
— "Я заебался" там было, — усмехается тот, встречаясь с чужим взглядом, когда Кёнсу поворачивает голову вбок. — Опять не мог уснуть.
— Из-за работы?
— Ага.
— И много Вам осталось?
— Думаю, к осеннему фестивалю добью все, что брал допом, — говорит Чанёль, сжимая чужие пальцы в ладони чуть сильнее. — Но это все равно потребует много времени... Так что, на самом деле, вряд ли я смогу помочь с тренировками.
Кёнсу смотрит на него с упрёком, кривит линию губ привычно, выдавая:
— Господи, забудьте о них вообще. Я, как капитан, Вам разрешаю, — и лыбится, чертяка наглый.
— Вообще-то тренер главнее-
— Вообще-то, — перебивает Кёнсу, — у тренера с бессонницей нет привилегий, особенно если он мой парень.
Чанёль стаскивает с его головы капюшон, разворошив волосы — вроде как чтоб не зарывался, небрежно, а сам, наклонившись, в висок шепчет, обещая:
— Больше не буду брать столько работы, раз теперь я не один.
— Угу, — поддакивает ему Кёнсу так же тихо, — проблему со сном только вряд ли это решит.
— Ого, До Кёнсу, ловлю на слове.
Чанёль улыбается совсем близко, грозится чужую ухмылку губами смазать, но сначала — горячим дыханием потревожить сухую кожу, заставляя провести языком инстинктивно. Кёнсу, на самом деле, и не думает дожидаться — сам сокращает оставшееся расстояние и целует, придерживая рукой за плечо. Смелеет быстро, сминая чужие губы, подставляя лицо под ладони, пальцы, касающиеся щёк и волос, случайно раздразнивая мочку уха и нежную кожу за ним. И, не разрывая поцелуя, давит под ключицу, заставляя Чанёля опереться обратно спиной о стену и за собой потянуть, сунув руку на бок под рёбра. Кёнсу, ногу перекинув через бедра, усаживается сверху, выдыхая в чужой рот свободно, без необходимости выворачивать шею, чтобы теснее прижаться и поймать горячий язык губами, толкнувшись своим в ответ.
Становится гораздо теплее. Оставляет ожог случайный поцелуй под подбородком, мимолетный, щекотный; Кёнсу улыбкой тычется в губы, дразнит корот��им прикосновением, сдаётся без сопротивления ладоням, притягивающим ближе за затылок, и ведомо целует, отдавая инициативу, пальцами дергая молнию ветровки, стаскивая её неуклюже с плеч.
А Чанёль пользуется чужой податливостью, ловит выдохи шумные ртом, не давая отстраниться, — дорвался, — пропускает отросшие волосы сквозь пальцы, сжимая изредка в кулак, и другой рукой беспокойство горла впитывает, отпускает, чтобы поймать под ключицами сердце. Очень хочется залезть ею под чужую толстовку, футболку, огладить наверняка горячий живот, коснуться бока, подтолкнуть к себе ближе, уложив на поясницу ладонь, но Кёнсу придвигается сам, вмазываясь в грудную клетку, проезжается по паху неосторожно и гонится тут же за дразнящим ощущением под тесной ширинкой в попытке его продлить. Он подается бедрами вперед, хватаясь за шею Чанёля, и целует небрежно, мажет языком по нёбу, теряя дыхание, когда вжимается задницей в чужой пах, прогибаясь слегка в пояснице.
— Кёнсу-
А что, блять, Кёнсу. У того реакций по нулям на собственное имя, ни намёка на дурацкую ухмылку; даже нервозность свою растерял, и за каким-то фигом подставляется рукам так открыто, жмется щекой к ладони, прикрывая глаза, шеей ведет, пропуская сдавленный выдох. Он сухой поцелуй оставляет почти на запястье, взгляд чернильный поднимает, совершенно невозможный, толкающий покрепче схватиться за чужой подбородок, но на деле — коснуться пальцами линии челюсти почти осторожно.
— Я же не железный, — доверительно шепчет Чанёль, а Кёнсу отмирает, еле слышно хмыкая, и утыкается носом в шею напротив, размазывает улыбку по коже до уха. Он касается губами мочки, жмется носом в висок, но сам ничего не говорит, а только выдыхает жарко, хрипло, когда снова толкается бедрами навстречу и, поймав поясницей чужую руку, трется пахом, намеренно дразня, вынуждая только разок надавить чуть ниже крестца, и, поймав несдержанный полустон, выругаться матом, отпихнув от себя, удерживая пальцами за ворот. Чанёль стаскивает с него толстовку не без помощи, терпя широкую ухмылку и бессовестный взгляд, он тащит футболку следом, рукой проходясь по взъерошенной макушке, укладывая ладонь на горячую шею.
— Ну ты, До Кёнсу, блин, — не выдерживает, сдирая с языка шутливый упрек, и оставляет влажный поцелуй на обнаженных ключицах, толкая Кёнсу откинуться назад, оперевшись на выставленные за спиной руки. Тот смотрит снизу вверх, раздвигает ноги, пропуская к себе, подпуская, и губы облизывает, почти смеясь, когда Чанёль добавляет:
— Мог бы раньше сказать, я бы тебя к себе отвёз, сделал бы все красиво, — а сам совсем не романтично — спешно — расстегивает ширинку на чужих штанах и тащит их вниз, заставляя приподняться.
Снять одежду с себя он возможности не дает, отодвигаясь; избавляется от толстовки с футболкой, ударившись неосторожно руками о крышу машины, и с шипением, съевшим тихое ругательство, лезет к передним сиденьям, оставляя Кёнсу лежать на спине, сложив на голом животе руки.
— Да какая разница, — отвечает тот, хмыкая. — Как будто я не знаю, что первый раз всегда отстойный.
Чанёль ничего не говорит — усмехается только, садясь рядом и скидывая вытащенные из бардачка смазку и презервативы на пол. Кёнсу бросает на них взгляд красноречивый, но никак не комментирует, отвлекшись на чужую ладонь, огладившую согнутое колено, призывая раздвинуть ноги. Он слушается, позволяет стащить с себя трусы и в руки даётся в буквальном смысле — открыто, несдержанно подаваясь навстречу ладони, потому что Чанёль даже не думает дразнить, сомкнув пальцы на члене, и, только лишь раз убийственно медленно проведя по головке, небрежно стирает каплю выступившей смазки. Он её вкус на языке ощущает, когда облизывает палец непринуждённо, лениво, чтобы вдумчиво, неспешно размазать слюну по тугой плоти, тронув уздечку.
Кёнсу понимает, что ему пиздец. И не понимает совершенно, как чужие движения без вложенного в них особого смысла отнимают дыхание совсем, заставляя унимать дрожь тела, вцепившись пальцами в собственный бок. Чанёль бросает на него взгляд случайный, выцепив этот нервный жест, и в полумраке улыбается вдруг уголками губ непонятно, сдержанно, а все равно — электрической волной проходит под рёбрами, вынуждая задрать подбородок, и, разорвав зрительный контакт, пялиться в потолок, глаза закрывать, чтобы вообще хоть как-нибудь все это выдержать.
— Блять, — рвётся против воли, искусав горло изнутри, когда чужая ладонь, сжав член, замерла на секунду, а затем головки коснулись влажно и жарко, широко пройдясь языком.
Чанёль выдыхает, беззвучным смешком тревожа чувствительную кожу, и успокаивает беспокойные пальцы Кёнсу, исцарапавшие бок, тронув их рукой, разгладив.
— Посмотреть не хочешь? — шепчет, чуть голову подняв. — Это классно.
Он издевается совсем, пользуясь положением, наслаждаясь откровенно тем, как ведёт Кёнсу от его прикосновений, и как тому совсем не удаётся сдержать реакции тела, возбуждаясь ещё больше от чужого шепота. Ответа он не ждёт, склонив голову, и, коснувшись губами, поцелуй оставляет на тугой венке под нежной кожей, языком ведёт горячо, давит, открывая рот шире и укладывая головку, не беря глубоко. Кёнсу под ним стонет, задирает руки к лицу, пряча его в ладонях, пытаясь удержать бедра на полу, потому что хрен его знает, можно ли толкнуться навстречу. А хочется пиздец. Увести пальцы к чужим волосами, сжав их на затылке немного, и одним движением, плавным, заполнить горячий рот до конца, оборвав медлительное обсасывание головки — сладкое настолько, что болезненно сводит все мышцы. Кёнсу стремно, что на большее его просто не хватит.
Но Чанёль отстраняется без просьб, мазнув напоследок языком по уздечке, и, игнорируя скованность движений ограниченным местом в салоне, раздевается догола, подбирая с пола лубрикант.
— Иди сюда, — раздаётся вполголоса, и Кёнсу поднимает голову, оперевшись локтями о пол. Только сейчас он замечает, что Чанёль тоже неспокойно дышит, и что его губы — блядски тёмные, влажные; с них от возбуждения срывается хрипло:
— Попробуем медленно?
Кёнсу дышит через раз, смотрит блестящими глазами из-под чёлки и, наверное, он бы даже ухмыльнулся бесяво, заискрился издевкой, если бы в коленях не засело дрожью от близости чужого тела и желания продолжить.
— Со мной.. не надо церемониться, — говорит низко, трескуче, и натыкается на запрещенную улыбку краем губ, многозначительную, колкую до желания отвести взгляд, выбежать на берег проветрить голову.
У Чанёля крыша едет от этого Кёнсу, толкающего без предупреждения на мысли о чужом самоудовлетворении, попытках разнообразить мастурбацию, испытать новые ощущения. За секунду представляется столько всего, что остаётся только качнуть головой, бросив ёмкое:
— Блять.
Руки тянутся к бедрам порывом, ладонью — огладить под задницей, нажать на внутреннюю часть бедра ближе к паху, заставляя уложить ногу на пол, повернувшись чуть вбок. Чанёль щёлкает крышкой лубриканта, наскоро размазывает смазку по пальцам, — Кёнсу смотрит ровно до того момента, пока чужая рука не опускается вниз, а затем, выдохнув, укладывается обратно на лопатки, закрывая глаза.
Под веками ползет разноцветно, до дрожи в пальцах приятно мажет влажным прикосновением меж ягодиц — не осторожным нифига, дразнящим, вынуждающим прогнуться в пояснице, качнув бедром вслед за чужой рукой.
Чанёля ведёт от этих реакций, он несдержанно толкается пальцем, раскраивая зрачок изгибом тела и беспокойными запястьями, попыткой продлить ощущение, выгнувшись со сдавленным хрипом из лёгких. Кёнсу его даже не думает жалеть, выдавая следом полустон, а сам все равно нервный, корябает ногтями жёсткую обшивку салона, и, на самом деле, зажимается, когда Чанёль добавляет второй палец, проталкивает несмотря на сопротивление мышц.
Ну, конечно, в собственной ванной все было не так: не так волнительно остро, не так приятно до невнятного звука из горла, когда вслед за болезненным давлением жалеючи мажут по головке члена. Кёнсу обнаруживает себя на грани просьбы, долбясь затылком о пол. Эту макушку, ушибленную, взмокшую, ладонью ласкают, к себе прижимая, а потом целуют в губы настойчиво, языком проходясь по нёбу, дают вздохнуть свободно, протяжно, позволяя спрятать лицо, ткнувшись носом в шею.
Чанёль шелестит упаковкой презерватива, Кёнсу слышит, как она рвётся, а потом становится очень тихо, и только кровь в ушах долбит, заглушая даже собственное дыхание — сорванное, шумное, как ночное море где-то там, очень, очень далеко отсюда.
Непонятная паника накатывает быстро, вслед за щелчком крышки и глухим стуком отброшенной смазки. Кёнсу сам не знает, почему его трясёт от прикосновения к бедру, если хочется до взрывов планет перед глазами, до каких-то идиотских мыслей, сопливых, за ко��орые потом было бы стыдно. Он вообще не различает, что возбужден настолько, что контролировать руки не может, цепляясь за чужие плечи, не жалея кожи, и повторное давление меж ягодиц, сильное, издевательски медленное, становится трудно терпеть — бедра инстинктивно подаются вперёд, замирая тут же от неприятных ощущений дискомфорта.
Чанёлю приходится его удержать, схватившись сильнее рукой, и самому замереть, чувствуя, как горячо и плотно обхватили головку члена тугие мышцы.
— Тише, — шепчет в ключицы, голову склонив, губами раскаленными водит по коже, успокаивая тревожность в теле. — Тише, Кёнсу.
Ему самому приходится сдерживаться, плавно толкаясь, медленно, придерживая рукой чужое бедро.
Болью стреляет в крестец, и осторожный Чанёль, дающий привыкнуть, не помогает ни разу избавиться от распирающих изнутри ощущений — Кёнсу не может двинуться, придавленный руками, не различая, как болезненность мешается с чем-то другим, незнакомым, заставляя глотать надсадный хрип на глубоких вдохах.
Первые толчки даются тяжело — больно, очень медленно, на грани издевательства; Кёнсу просто не выдерживает, когда признается:
— Я так не могу.
— Конечно, можешь.
Чанёль смотрит так, что отсекаются все "но", для Кёнсу это впервые — видеть, как тебя хотят до черноты перед глазами, до садняще, плотно сжатых губ, выдающих сложные попытки сдержаться. Это заводит, раскручивает на еле слышный стон, смазанный сиплым выдохом, когда медленным толчком, размеренным, Чанёль заполняет его, ослабляя хватку на бедре. Он позволяет податься навстречу, раз и второй, притянуть к себе за шею, вовлечь в какой-то непонятный поцелуй, рваный и сложный, подгоняющий толкнуться ещё, чуть резче, сильнее. Кёнсу под ним стонет, коротко, громко, жмется ближе, волной выгибаясь в грудной клетке, подставляясь под губы проколотым соском. Чанёль мажет языком по сережке мельком, выворачивая шею неудобно, и коленями больно проезжается по обшивке салона, когда, подложив ладонь под задницу, приподнимает чужие бедра, углубляя проникновение. Выдержка сбоит от красивого протяжного стона.
Кёнсу бьется под ним, тянет руки вниз, теряясь, пытаясь хоть как-то разорвать спутанно-горячее, обвязавшее внутренности плотно, до истеричного всхлипа, когда чужие ладони отбрасывают запястья в стороны, не позволяя коснуться члена.
Чанёль входит размашисто, без оттяжки, ритмично, сдирает нафиг колени, не чувствуя боли за горячей пульсацией мышц, и сам близок к разрядке, замученный долгим возбуждением из-за этого совершенно невозможного Кёнсу. Тот подмахивает бёдрами, ногу на поясницу закинув, давит пяткой на ямку тазобедренной кости, и вообще ведёт себя очень, очень плохо, не контролируя стоны и оказываясь слишком открытым, искренним в своём удовольствии. Наверное, поэтому Чанёлю было бы жаль позволить ему кончить от собственных рук.
Он доводит себя до края быстро, не заморачиваясь, потому что оргазмом все равно бьёт сильным, выдавливая из горла долгий хрип и дезориентируя на доли секунды. Кёнсу он находит ладонями, пальцами, впитывая дрожь тела, успокаивая шёпотом, сорванным скрипом с обкусанных губ:
— Сейчас, — он выходит осторожно, встречая сопротивление продолжающих толкаться в пах чужих бёдер, и сжимает член плотным кольцом, переводя дыхание. — Сейчас, Кёнсу.
Тот стонет отчаянно громко, кончая после пары движений рукой и заливая тёплой спермой пальцы, обхватившие головку. Чанёль на него смотрит во все глаза, ловит сердце где-то в горле, на выдохе озвучивая первую пришедшую в голову мысль:
— Ты всегда такой?
Кёнсу трудно справиться с дыханием, а о состоянии тела он даже думать не хочет, не чувствуя пальцев ног и содранной поясницы в мясо, уже не говоря о том, что там внизу творится, отдаваясь пульсацией до сих пор.
— Какой? — отвечает из-под мелко трясущихся пальцев, прижатых к лицу, растирающих глаза и щеки, в попытке вытащить себя из послеоргазменного плена.
Чанёль не может объяснить, вспоминая широко раскрытые губы и сомкнутые до поломанных ресниц глаза, нерв, пробивший лицо, перекроив с гримасы облегчения будто бы на боль, а потом обратно.
— Ты меня испугал немного, — признается глухо. — Всё нормально?
А Кёнсу не знает, откуда вообще взялся этот крик, и, главное, что теперь делать с влюбленностью, набравшей обороты так, что не понять, от неё ли так ломает ребра, или она, наоборот, сшивает там что-то, копошась, укладывается на пустое место горячим боком.
— Нормально, — врет Кёнсу, совершенно теряясь, а потом руки от лица отнимает, поворачивая голову вбок и взгляд бросает, в нём — топкая патока, и Чанёлю на какое-то мгновение вдруг становится страшно, что все это всерьёз и, наверное, надолго.
6 notes
·
View notes
Когда в последний раз он находился с ночевкой у кого-то дома?
Разве что у Тревора, когда однажды его родители уехали на день рождения какой-то пра-пра-пра-родственницы.
И всё.
Сейчас же он проснулся, не застав Саймона в постели. Его место пустовало и от этого Маку стало немного грустно, ведь было очень приятно видеть его рядом, когда они засыпали.
Сай вырубился практически моментально (видимо, та штука, которую он пальнул себе в зад, действовала даже слишком хорошо), а вот Максвилл проворочился в кровати ещё около часа.
Приятные телу белые простыни отдавали одеколоном Сая. Даже не касаясь его, Мак чувствовал его запах. Это заставляло сердце биться чаще.
Главное не влюбляться. И не рассчитывать на многое. Наверное, в этой постели бывает чересчур много мужчин и парень наверняка не был для него особенным в послужном списке Брайса. Но всё же… был.
То, что он остался с ночёвкой — стало словно само собой разумеющимся. Сай не собирался его выставлять. Это могло намекнуть хоть на что-то… да?
Так. Маку следовало взять себя в руки. Вряд ли Сай трахал параллельно ещё свою сводную сестру, конечно (по крайней мере, он не казался таким долбоёбом), но и на отношения вряд ли вся эта история похожа.
Они просто провели хорошо время вместе.
Стоило повторить?..
Что Саймон думает об этом?
Мак уснул с подобными мыслями. И, теперь, вставая с кровати, он зевал, почёсывая затылок.
Утром комната стала ещё больше, чем показалось Максвиллу вечером: широкие окна в пол, задёрнутые практически вместе шторы, кресло, зеркало, комод, две тумбы и огромная кровать… Все предметы не ютились, словно сельди в банке. Тут чувствовался простор. И Сай. Мак вряд ли успел узнать его за ночь, но мужчина слишком ассоциировался со своей спальней. Может быть, потому что здесь Максвилл его видел дольше всего?..
Прислушался.
Это было радио? Или Саймон всё же с кем-то говорил?
На всякий случай, стоило надеть трусы. И, вообще, одеться. Желательно целиком.
Мак оглядел комнату в поисках вещей, которые вчера небрежно побросал на пол. Оказывается, те мирно лежали на спинке мягкого кресла с подножкой. Саймон хоть и не сложил их, но аккуратно кинул на кресло. Можно ли такой поступок назвать… заботой? Маку бы очень хотелось.
Он втиснулся в свои трусы, джинсы и кофту. Ветровки здесь не было (видимо, Сай убрал её в шкаф, который стоял в прихожей).
Что здесь была за комната?
Маку в глаза бросилась приоткрытая дверь.
Ванная?
Стоило бы хотя бы умыться.
Ничего страшного, что он туда заглянет? Дверь ведь не заперта. Если бы Саймон не хотел, чтобы парень туда совал свой нос, то, наверное, он бы её запер?
Аккуратно нажал на ручку двери.
Фух. Отлегло.
Это и правда была ванная комната.
«Хера себе, как удобно. Ванная прямиком из спальни», — подумалось парню. Он прошлёпал босыми ногами по светлой плитке навстречу раковине.
Улыбнулся.
Возле крана, на самом краю глубокой раковины, лежала новая зубная щётка.
Ладно. Вот теперь это точно можно было назвать заботой. По крайней мере, Мак себе разрешил это сделать, раскрыв упаковку.
8 notes
·
View notes