#марсель пруст

[vesnaflora]

Давайте будем благодарны людям, которые делают нас счастливыми; они - очаровательные садовники, благодаря которым расцветает наша душа. ©️Марсель Пруст

[books-things]

16 ноября 1913 года в Париже издан первый том романа Марселя Пруста “В поисках утраченного времени”

«В поисках утраченного времени» ( À la recherche du temps perdu) — главное произведение французского писателя-модерниста Марселя Пруста, полуавтобиографический цикл из семи романов. Публиковался во Франции в промежутке между 1913 и 1927 годами.

Многие идеи, мотивы и сцены романов появлялись в набросках неоконченного романа Пруста «Жан Сантей» (1896—1899), а также в неоконченном философском эссе «Против Сент-Бёва» (1908—1909).

Начатый в 1909 и на момент смерти автора в общих чертах завершённый (при этом последние три романа были изданы уже посмертно и не были окончательно отредактированы) цикл «В поисках утраченного времени» состоит из семи романов, содержащих приблизительно 3 200 страниц и 1,5 млн слов, где выведено более чем 2 000 персонажей.

14 ноября 1913 — По направлению к Свану (Du côté de chez Swann).

1919 — Под сенью девушек в цвету (À l’ombre des jeunes filles en fleurs)

1920—1921 — У Германтов (Le côté de Guermantes I et II)

1921—1922 — Содом и Гоморра (Sodome et Gomorrhe I et II)

1923 — Пленница (La prisonnière)

1927 — Беглянка (Albertine disparue)

1927 — Обретённое время (Le Temps retrouvé)

Роман «В поисках утраченного времени» воспринимается как форма возрождения прошлого. Неуловимые впечатления души становятся для писателя критерием истины: «…тем истинам, которые наш ум черпает… в мире очевидности и, недостает глубины, они менее значимы для нас, чем те, что мы помимо воли получаем от жизни в одном-единственном впечатлении, материальном, поскольку воспринимают его органы чувств…». Пруст настойчиво подчеркивает изменчивость действительности, которую он называет «утратой времени». Познание для него возможно только через посредство чувств и ощущений.

Свой замысел писатель воплощает в органичной форме повествования от первого лица. В прустовском цикле властвует лирическое «Я» рассказчика, полностью сливающееся со своим создателем. Рассказчик болеет астмой, обожает мать, печатается в «Фигаро». Сравнение жизни Пруста с судьбами героев его романа дает возможность утверждать, что писатель щедро наделяет их фактами из своей биографии. Авторское «Я» растворено почти во всех его персонажах.

Из сознания Пруста вырос огромный мир, разместившийся более чем на трех тысячах страниц романа: это и его собственная жизнь, и жизнь Франции рубежа веков, и Первая мировая война, и дело Дрейфуса, и даже революция в России. В создании эпического пласта повествования писатель опирался на традицию Бальзака, переосмысленную им в соответствии со своей эстетикой. Бальзак считал, что «чувство – соперник понимания, как действие – антагонист мышления». Пруст, напротив, сосредоточивает внимание на детальном анализе чувств и ощущений, а размышление превращает в основное действие своего произведения. Прустовский цикл представляет некий синтез эпической формы и лирической стихии. Обилие персонажей, наблюдений и фактов сосуществует на равных правах с импрессионистическими зарисовками пейзажей, неуловимых впечатлений души. Мир прустовского цикла подчинен воспринимающему его сознанию. Эта зависимость подчеркивается вечной изменчивостью, текучестью мира «очевидности».

Многочисленные персонажи романа – от служанки Франсуазы до аристократической и буржуазной элиты Германтов, Вердюренов, Норпуа, Свана – являются прототипами родственников и знакомых писателя. Но в отличие от Бальзака, Пруст избегает категорических характеристик. Его «портреты» отличаются расплывчатостью, неопределенностью черт, меняющихся в зависимости от переливов чувств воспринимающего их сознания. «…Общественная личность – это создание мыслей других людей… Человек – существо, которое не может отрешиться от себя, которое знает других, только преломленным сквозь него».

Один и тот же человек воспринимается в романе по-разному, в зависимости от восприятия других людей или рассказчика. Меняется отношение рассказчика к громкому имени Германтов, к Свану, к служанке Франсуазе и даже к собственному отцу: «…беспрестанно меняется наш взгляд на людей, наше мнение о них. Мир незаметно, но вечно движется».

Невозможность постичь неуловимую сущность «другого» обусловливает превращение любви в прустовском цикле во внутреннее состояние. Сван, проснувшись рано утром, понял, что любил он не Одетту, а свое представление о ней. Рассказчик испытывал такие же чувства к Жильберте, «к той, которую я носил в себе. Я должен сказать, что другая, реальная, была, быть может, совершенно от этой отлична».

В чувстве любви у Пруста нет предмета любви, а есть лишь любящий, его чувство. Для писателя характерна страсть к разъяснению всех тончайших переливов чувств: «Сван анализировал свою ревность с такой проницательностью, словно специально п��ивил себе вирус ревности, чтобы ее изучать». Это тщательное воспроизведение перебоев чувств обнаруживает тяготение к обобщению ощущений внутреннего мира, к созданию универсальной модели человека вне времени и пространства. «…Собирая воедино наблюдения за ужином, из набросков я получил рисунок, представляющий собой некую совокупность психологических законов».

В Дневниках Пруста есть такая примечательная запись: «Передать наше видение раньше, чем на него наложил деформирующий отпечаток наш рассудок». Под видением подразумевается облик прошлого, вызванный к жизни «инстинктивной» памятью. «Инстинктивная» память, с точки зрения писателя, основывается на импульсивности ощущений, не контролируемых разумом. «Пытаясь вспомнить, мы лишь напрасно роемся в памяти, все усилия рассудка тут тщетны. Оно (прошлое) недосягаемо для сознания и затаилось за его пределами – в каком-то осязаемом предмете (в ощущении, которое доставляет нам этот предмет)». Так возник знаменитый эпизод с чаепитием, когда вкус пирожного-мадленки, знакомого с детства, вызывает поток ожившего прошлого: «…весь Комбре со своими окрестностями… формой и плотностью, все это, город и сады, всплыло из моей чашечки чая».

В сознании рассказчика прошлое как бы удваивается: он вспоминает не только о первичном ощущении – вкусе мадленки, но и о том давнем моменте, когда этот вкус будил счастливые ассоциации. Конкретные неповторимые впечатления, фиксируемые «инстинктивной» памятью, превращаются в прустовском цикле в универсальный закон бытия: «Но стоит нам вновь заслышать знакомый запах, принадлежащий и прошлому, и настоящему… как непреходящая и обычно скрытая суть вещей высвобождается, и наше истинное «Я»… пробуждается. Само мгновение, освобожденное от связи времен… возрождает в нас человека, свободного от этой связи».

«Инстинктивная» память, останавливая на короткий миг мгновение, уничтожает протяженность Времени, «на котором вроде бы строится жизнь». Отступают тревоги и разочарования, страх смерти и болезни, и возникает «частица времени в чистом виде», или «обретенное время». И вкус пирожного, и запах придорожных трав и мар��енвильские колокольни в Комбре – все, что живет в немеркнущей «инстинктивной» памяти, – наполняет рассказчика радостным освобождением от власти Времени. «И я чувствовал, что только наслаждение, испытанное в эти минуты экстаза, было истинно и плодотворно».

Это мгновение чувственного наслаждения возникает в прустовском цикле не только от ощущений, даруемых жизнью, но и от образов, навеваемых произведениями искусства: «Только с музыкальной фразой Вентейля я мог бы сравнить то особое наслаждение, какое мне иной раз приходилось испытывать, например, при взгляде на мартенвильские колокольни, на деревья, или если взять пример попроще, за чаепитием». В прустовском цикле представлена сложная гамма переливов чувств – от простейших жизненных ощущений до утонченных впечатлений, даруемых искусством.

Возводя в культ искусство, Пруст считает его единственным средством удержать, увековечить «обретенное время». Он останавливает мгновение, придавая изначальную протяженность утраченному времени. Роман Пруста позволял осознать «вневременные реальности», поддерживая их в привычной временной среде, где «все изнашивается, все разрушается, все гибнет». Воссоздавая прошлое, писатель придавал ему «форму и плотность» в воплощенном творении: «Величие подлинного искусства… в том и состоит, чтобы найти, уловить и показать… ту реальность, которую нам, возможно, так и не придется узнать, пока мы живы, хотя это и есть наша жизнь, настоящая, наконец-то раскрытая и проясненная, единственная реально прожитая нами жизнь, та жизнь, что в каком-то смысле постоянно присуща всем и каждому».

Стиль Пруста состоит из бесконечных, вложенных одно в другое уточнений, постоянно перебивающих развитие основной темы другими темами. Роман представляет гигантский внутренний монолог, поток воспоминаний автора-рассказчика, где стираются границы прошлого и настоящего. Но при всей внешней хаотичности композиции прустовский цикл безупречно выстроен и составляет единое целое с замыслом. Недаром писатель сравнивал свое произведение с «собором». «Но я столь тщательно выстроил свое произведение, что этот эпизод из первого тома объясняет ревность моего героя в четвертом и пятом томах, и, снеся колонну с непристойной капителью, я в дальнейшем обрушил бы и сам свод».

Пруст в своем цикле романов «В поисках утраченного времени» создал великое произведение, открыв новый художественный закон для литературы XX века – закон глобальных обобщений переливов и перебоев чувств. Оппонентам, обвинявшим его в пристрастии к мелочам, в отсутствии сюжета, писатель отвечал: «Я открывал великие законы… Само произведение – всего лишь оптический прибор, предлагаемый читателю, чтобы помочь различить то, чего без этой книги он, возможно, никогда бы в себе не разглядел. Узнавание читателем в самом себе того, о чем говорится в книге, – доказательство ее истинности».

На пороге смерти, почти ослепший, отрезанный болезнью от мира, Пруст создал свою вселенную, более подлинную, с его точки зрения, чем настоящая. За несколько недель до смерти он писал своему издателю Гастону Галлимару: «Другие могут наслаждаться целым миром – и я рад за них. Но сам я лишен движения, слов, мыслей, простого облегчения от утихшей наконец боли. Изгнанный из самого себя, я нахожу прибежище в томах [«Утраченного времени»] … лишенный всего, я поглощен тем, что в мире духовном наделяю книги жизнью, для меня уже недосягаемой».

[iskusstvo-kultura]

Портрет герцогини Германтской главной модели графини Греффёр

[saltatio-crudelitatis]

Несомненно, в дружбе, той дружбе, что связует отдельных людей, есть нечто легковесное, а чтение – это дружба. Но это, по крайней мере, дружба искренняя, и то, что она относится к умершему, к отсутствующему, придает ей какую-то бескорыстность, почти трогательность. К тому же это дружба, очищенная от всего, что так уродует всякую иную. Поскольку мы, живые, – лишь мертвецы, еще не приступившие к своим обязанностям, постольку все те любезности, все те расшаркивания в прихожей, которые мы именуем почтительностью, благодарностью, преданностью и к которым примешиваем столько лжи, пусты и утомительны. Больше того, стоит возникнуть симпатии, восхищению, признательности в наших отношениях с людьми, как первые же слова, которые мы произносим, первые же письма, которые мы пишем, сплетают вокруг нас первые нити паутины привычек, строя жизни, и от них мы уже не можем избавиться в последующих дружеских связях; не говоря уж о том, что словесные преувеличения, вырвавшиеся у нас в это время, превращаются в своего рода векселя, которые мы должны оплатить или будем оплачивать еще дороже всю нашу жизнь, терзаясь, что допустили их опротестование.

В чтении дружба внезапно обретает первоначальную чистоту, с книгами любезности ни к чему. Если мы проводим вечер с этими друзьями, значит, нам действительно этого хочется. С ними мы зачастую расстаемся неохотно. И когда расстаемся, нам не приходит в голову ни одна из тех мыслей, которые портят дружбу: что они о нас подумали? Не допустили ли мы бестактности? Понравились ли мы? И нет у нас страха быть забытыми ради кого-нибудь другого. Все волнения дружбы угасают на пороге той чистой и спокойной дружбы, какой является чтение. И никакой почтительности: мы смеемся тому, что говорит Мольер, лишь когда находим его забавным; а если он нам скучен, мы не боимся, что скука отразится у нас на лице, и если мы решительно сыты его обществом, мы ставим его на место столь же резко, как если бы он не обладал ни гением, ни славой. Атмосфера этой чистой дружбы – безмолвие, более чистое, чем слово. Ибо говорим мы для других, а молчим для самих себя. Поэтому безмолвие не несет на себе, как слово, следа наших недостатков, наших ужимок. Оно чисто, оно поистине – воздух, которым мы дышим. Оно не отгораживает авторскую мысль от нашей непокорными, враждебными ей примесями наших эгоистических помыслов.

Сам язык книги чист (если книга заслуживает этого имени). Мысль автора сделала его прозрачным, очистив от всего, что не было ею самой, превратив в свое точное отражение; каждая фраза, в сущности, походит на другие, ибо все они произнесены с единой неповторимой интонацией, отсюда некая преемственность, которую исключают житейские отношения, примешивающие к мысли и чуждые ей побуждения, и которая позволяет сразу уловить ход самой мысли автора, черты его лица, отраженные этим спокойным зеркалом. Мы умеем любоваться по очереди чертами каждого, и нет необходимости, чтоб они были восхитительны, ибо для ума великое удовольствие разбираться в этой глубокой живописи и любить автора любовью без эгоизма, без фраз, как бы самого по себе.

"О чтении", Марсель Пруст

[alexander5813]

[lilhomies001]

В моей разграбленной жизни, в моем разбитом сердце по-прежнему есть место для нежности к Вам.

Марсель П��уст

[my-mare-tenebrarum]

- Выбрать для установления контакта человека абсолютно отличного от себя – самое интересное. Это наивысший кайф… Знаешь, что сказал по этому поводу Пруст? - Марсель Пруст, французский писатель? Нет, не помню. Дюбре стал цитировать по памяти: - Настоящее путешествие, настоящий источник сил и бодрости – это не стремление к новым пейзажам, а стремление получить новые глаза, чтобы видеть мир другими глазами. И не просто другими глазами, а сотнями других глаз… Погрузиться в сотню миров, увиденных сотнями других глаз… 

(с) Лоран Гунель. “Бог всегда путешествует инкогнито”.

[goshminherz]

Настоящее открытие — это не поиск новых земель, это взгляд на мир новыми глазами.

Марсель Пруст

[cheshire-cat-books]

В сторону Сванна

Марсель Пруст

"Мы не сознаем, что мы счастливы. Нам всегда кажется, что мы несчастнее, чем на самом деле."

Есть такие книги, которые нужно читать в определенный период времени, которые являются не просто хорошей историей, а ключиком к познанию души. В самом начале было сложно проникнуться темпом книги, но читая ее еще больше, проникаешься таким размеренным темпом.

У автора безумно красивый слог, он тонко чувствует переплетения человеческой души, что только подкупает меня, как читателя. Это именно такая книга, которой ��ужно довериться, расслабиться и погрузиться в пучину души одного человека, а после того, как вынырнешь, оказывается можно получить ответы, которые тебя глубоко волнует.

Книга — загадка, которая очень психологична и подсвечивает темные уголки человеческого сердца. Я такого никогда не читала, поэтому меня книга впечатлила.

Больше всего мне понравилась часть про любовь Сванна и Одеттой, очень завлекло меня то, как автор закручивал эту линию. Буду ли я продолжать цикл? Буду, но точно мне нужно время, чтобы мысленно возвращаться к этой истории снова и снова.

[vladimir777sk]

"Не жди жизни. Не стремись к ней. Всегда и в каждый момент осознавай, что чудо здесь и сейчас" - Марсель Пруст

"Do not wait for life. Do not long for it. Be aware, always and at every moment, that the miracle is in the here and now." - Marcel Proust

(art: Will Perrault)

[the-world-of-books23]

📚 КНИЖНЫЙ СПИСОК РОРИ ГИЛМОР (героини сериала «Девочки Гилмор»)

Уильям Теккерей «Ярмарка тщеславия»

Харпер Ли «Убить пересмешника»

Лев Толстой «Война и мир»

Эдвард Олби «Кто боится Вирджинии Вулф»

Чарльз Буковски «Записки старого козла»

Сомерсет Моэм «Острие бритвы»

Натаниэль Готорн «Алая буква»

Симона де Бовуар «Второй пол»

Уильям Фолкнер «Шум и ярость»

Эрнест Хемингуэй «Фиеста (И восходит солнце)»

Гариетт Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома»

Айн Рэнд «Источник»

Арундати Рой «Бог мелочей»

Фрэнсис Скотт Фицджеральд «Великий Гэтсби»

Маргарет Этвуд «Рассказ служанки»

Виктор Гюго «Собор Парижской Богоматери»

Клайв Стейплз Льюис «Хроники Нарнии: Лев, Колдунья и Волшебный Шкаф»

Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»

Овидий «Метаморфозы»

Умберто Эко «Имя Розы»

Джумпа Лахири «Тезка»

Оскар Уайльд «Портрет Дориана Грея»

Эрнест Хемингуэй «Снега Килиманджаро. Сборник рассказов»

Марсель Пруст «По направлению к Свану»

Чарльз Диккенс «Поветь о двух городах»

Фрэнсис Скотт Фицджеральд «Ночь нежна»

Марк Твен «Приключения Гекльберри Финна»

Сунь-цзы «Искусство войны. Основы китайской военной стратегии»

Джером Д. Селинджер «Над пропастью во ржи»

Пэлем Грэнвилл Вудхауз «Фамильная честь Вустеров»

Александр Дюма «Граф Монте-Кристо»

Марк Хэддон «Загадочное ночное убийство собаки»

Чарльз Диккенс «Приключения Оливера Твиста»

Джек Керуак «В дороге»

Кен Кизи «Над кукушкиным гнездом»

Уильям Шекспир «Отелло»

Бернард Шоу «Пигмалион»

Уильям Шекспир «Ромео и Джульетта»

Уильям Фолкнер «Святилище»

Джейн Остин «Чувство и чувствительность»

Герман Гессе «Сиддхартха»

Курт Воннегут «Бойня номер пять»

Аллен Гинзберг «Вопль»

Шарлотта Бронте «Джейн Эйр»

Уолт Уитмен «Листья травы»

Луиза Мэй Олкотт «Маленькие женщины»

Уильям Голдинг «Повелитель мух»

Гюстав Флобер «Госпожа Бовари»

Симона де Бовуар «Воспоминания благовоспитанной девицы»

Джеффри Евгенидес «Средний пол»

[irenegolicina]

«Дышать и смотреть на тебя, больше ничего не надо, это навсегда, на всю жизнь и навеки, просто не верится, с ума сойти, как радость жизни нас распирает, со мной никогда такого не было, а ты чувствуешь то же, что чувствую я?» © Фредерик Бегбедер, «Любовь живет три года»

Il est Parisien, bien éduqué et irrévérencieux. C’est un quinqua intergénérationnel. Même les plus jeunes le connaissent et l’apprécient.

Когда люди узнают, что мне нравится Бегбедер, да еще так, что книги прочитаны не по одному разу, отдельные фрагменты заучены и цитируются при любом удобном случае, на их лицах застывает удивление, смятение, ужас.

Things everybody knows and feels, but only Beigbeder says. Бегбедер не для всех, далеко не для всех. И это хорошо. Это французский сноб, с его шуточками и сравнениями ниже пояса. Знаете, за что я особенно люблю его книги? Через них я словно общаюсь со старым другом, с которым можно поговорить о любви, сексе и красоте, о тусовках, о богачах и зажравшихся рекламщиках, о семье, литературе, мировых трагедиях, о технологиях будущего и, наконец, о вечной жизни…

Именно Бегбедер со своими хлесткими рецензиями приобщил меня к миру литературной Франции, именно благодаря ему я начала читать таких мастодонтов как Марсель Пруст, Жан-Поль Сартр, Борис Виан, Гюстав Флобер и многих других. Я читаю Пруста и восторгаюсь им. Углубляясь в его книги, я узнаю, что сам Пруст восторгался Рескиным, Жорж Санд.

Именно этот француз с роскошной шевелюрой подтолкнул меня к авторам, о которых я либо ничего не знала, либо полагалась на общественное мнение. «Общественное мнение — самая развратная из проституток» — это сказал Бальзак, которого я тоже начала читать (взахлеб! «Утраченные иллюзии» не дадут соврать) отыскав его имя в фаворитах, и Бальзак оказался прав.

«Я редко забываю красивых девушек, они все здесь, in my heart, поэтому оно так часто болит. Столько красоты!»

Навсегда in my heart. C’est comme ça!

[books-things]

В чтении дружба приобретает первоначальную чистоту, с книгами любезности ни к чему. Если мы проводим время с этими друзьями, значит, нам действительно этого хочется. С ними зачастую мы расстаемся неохотно. И когда расстаемся, нам не приходит в голову ни одна из тех мыслей, которая портит дружбу: что они о нас подумали? Не допустили ли мы бестактности? Понравились ли мы? И нет у нас страха быть забытым ради кого-нибудь другого. (Марсель Пруст)

[iskusstvo-kultura]

[domknig]

Невозможно добиться успеха, когда работаешь для того, чтобы понравиться другим, но у того, что ты делаешь, желая доставить удовольствие себе самому, всегда есть шанс понравиться кому-то другому. Марсель Пруст

Источник: https://t.me/dom_kn/3368

[advocatmoldova]

«Оставим хорошеньких женщин в удел мужчинам без воображения».

Марсель Пруст (1871—1922)