Менциус Молдбаг. Манифест формалиста
В последнее время здесь появилось несколько переводов неореакционных текстов Ника Ланда. В некоторых из них он ссылается на Менциуса Молдбага (настоящее имя Кертис Ярвин). Эта ссылка не случайна, так как Менциус Молдбаг является не только одним из самых известных представителей неореакционного движения, одним из тех кто, как говорится, стоял у самых истоков, но также тем, кто привлек внимание Ланда к неореакции.
Большую часть своих текстов Молдбаг размещал [1] в своем блоге под названием Unqualified Reservations. Его тексты в основном могут быть определены как «политическая философия», хотя на самом деле они не ограничиваются лишь политической тематикой. Публикуемая здесь статья является переводом самой первой записи (23.04.2007) из блога Менциуса Молдбага, которая, в то же время, является программным текстом.
Менциус Молдбаг в 1997
Недавно я возился кое с чем в своем гараже и решил создать новую идеологию.
Что? В смысле, я что, сошел с ума? Во-первых, нельзя просто так создать новую идеологию. Они вынашиваются веками, прямо как рецепты лазаньи. Им нужно выдержаться как бурбону — его нельзя пить прямо из радиатора.
Кроме того, посмотрите, что случается, если вдруг осмелиться на это: что является причиной всех проблем этого мира? Идеологии, вот что. Что общего у Буша и Осамы? Они — идеологизированные идиоты. Неужели нам нужно больше идеологий?
К тому же, создать новую идеологию просто-напросто невозможно. Люди обсуждают идеологии уже с тех пор, как Иисус был мальчишкой. Как минимум! И я собираюсь превзойти их? Какой-то случайный человек из Интернета, вылетевший из магистратуры, который не знает ни греческого, ни латыни? Кем я себя возомнил, Уоллесом Шоном?
Все это — превосходные возражения. Давайте ответим на них, а потом уже поговорим о формализме.
В первую очередь, конечно, у нас имеется парочка хорошо выдержанных традиционных идеологий, которые Интернет преподносит нам в прекрасных подробностях. Они предстают под разными именами, но давайте назовем их прогрессивизмом и консерватизмом.
Моя претензия к прогрессивизму заключается в том, что, по крайней мере, последние 100 лет подавляющее большинство писателей, мыслителей и просто умных людей были, в общем-то, прогрессивистами. Таким образом, любой интеллектуал в 2007 году, который — если только не произошло какого-то искривления Интернет-пространства, и мои слова не стали транслироваться в прямом эфире Fox News — читает этот текст, более или менее насквозь промаринован в прогрессивистской идеологии.
Возможно, это может несколько ослабить способность видеть проблемы, которые могут существовать в прогрессивистском мировоззрении.
Что касается консерватизма, то не все мусульмане — террористы, но большинство террористов — мусульмане. Аналогично, не все консерваторы — кретины, но большинство кретинов —консерваторы. Современное американское консервативное движение — которое, что парадоксально, намного моложе, чем прогрессистское движение (правда, только потому, что ему пришлось переизобретать себя с нуля после диктатуры Рузвельта) — ощутимо пострадало от своей аудитории. Еще одной его проблемой является странное стечение обстоятельств, связанное с выборами, из–за которого ему приходится презирать все то, чем прогрессивизм восхищается, странный врожденный дефект, который, кажется, не поддается лечению.
Большинство людей, которые не считают себя «прогрессивистами» или «консерваторами» являются одним из двух. Либо они «умеренные», либо они «либертарианцы».
По моему опыту большинство здравомыслящих людей определяют себя как «умеренных», «центристов», «независимых», «внеидеологических», «прагматичных, «аполитичных» и т.д. Принимая во внимания множество трагедий, выкованных политикой 20-ого века, такое отношение вполне понятно. Но оно также, по моему мнению, ответственно за большинство смертей и разрушений в современном мире.
Умеренность — это не идеология. Это не мнение. Это не мысль. Это отсутствие мысли. Если вы считаете статус-кво 2007-ого в основном правильным, то вы должны верить в то же самое, если машина времени перенесет вас в Вену 1907-ого. Но если вы, пройдясь по Вене 1907-ого, говорите, что здесь должен быть Европейский союз, что африканцы и арабы должны сами управлять своими странами или даже поселиться в Европе, что любая форма государства кроме парламентской демократии является злом, что бумажные деньги лучше подходят для бизнеса, что все врачи должны работать на государство и т.д., и т.п. — что ж, тогда вам, возможно, еще придется поискать людей, которые с вами согласятся. И они не станут называть себя «умеренными», как, впрочем, и никто другой.
Нет, если вы умеренный в Вене 1907-ого, то вы должны считать, что Франц Иосиф I был величайшим достижением после хлеба в нарезке [2]. Ну так каков ваш ответ? Габсбурги или Еврократы? Довольно сложно пойти на компромисс в таких условиях.
Иными словами, проблема умеренности в том, что «центр» не зафиксирован. Он движется. А раз он движется, а люди остаются людьми, то они попытаются его сдвинуть. Это создает стимул для насилия — то, чего мы, формалисты, пытаемся избежать. Остановимся на этом немного подробней.
Остаются либертарианцы. Сейчас я до смерти люблю либертарианцев. Мой процессор практически перманентно подключен к Mises Institute. На мой взгляд, любой, кто сознательно выбрал оставаться в неведенье относительно либертарианской (и, в особенности, Мизесо-Ротбардинской) мысли в эру, когда несколько кликов мыши могут заправить вас высокооктановым либертарианством так, чтобы можно было утопить лося, не является интеллектуально зрелым человеком. Кроме того, я являюсь программистом, прочитавшим слишком много научной фантастики — два главных фактора риска для либертарианства. Так что я могу сказать: «читайте Ротбарда» и этого будет достаточно.
С другой стороны, тяжело не отметить два важных факта о вселенной. Первый заключается в том, что либертарианство — это невероятно очевидная идея. Другой — оно никогда успешно не претворялось в жизнь.
Это, конечно, ничего не доказывает. Но это предполагает, что либертаринство, как его недоброжелатели всегда готовы заявить, — это по существу непрактичная идеология. Я бы с радостью жил в либертарианском обществе. Но вопрос в том, есть ли путь отсюда, ведущий к нему? И если мы окажемся в нем, останемся ли мы в нем? Если для вас ответ на оба вопроса оказывается очевидным «да», то возможно, что ваше понимание «очевидного» отличается от моего.
Вот почему я решил создать свою идеологию — «формализм».
Конечно, в формализме нет ничего нового. Прогрессивисты, консерваторы, умеренные и либертарианцы легко обнаружат большие куски их собственных неусвоенных реалий. Даже слово «формализм» позаимствовано у легального формализма, который является той же идей, но в более сдержанном наряде.
Я не В��ззини. Я просто какой-то чувак, который покупает кучу сложных подержанных книг и не боится размолоть их, добавить приправу и подать результат в качестве какого-то политического сурими. Практически все, что я говорю доступно в более удачной письменной форме, с большими подробностями и от гораздо более эрудированных людей, таких как Жувенель, Кюнель-Лендинг, Леони, Бернхем, Нок, и т.д., и т.п.
Если вы никогда не слышали о ком-либо из этих людей, то знайте, что я тоже о них не знал до того, как начал процедуру. Если вас это пугает, то так и должно быть. Замена собственной идеологии — это как «сделай сам» операция на мозге. Это требует терпения, терпимости, высокого болевого порога и очень твердых рук. Кем бы вы ни были, у вас уже есть идеология и если вы хотите ее извлечь, то придется сделать это самостоятельно.
Так что нет смысла начинать этот грязный эксперимент, чтобы установить какую-то иную идеологию, лишь потому, что кто-то вам это сказал. Формализм, как мы позже увидим, является идеологией разработанной гиками для других гиков. Это не набор инструментов. Он не идет с батарейками в комплекте. Вы не можете просто разогреть его в микроволновке. В лучшем случае это неровная отправная точка, чтобы помочь вам создать свою собственную «сделай сам» идеологию. Если вам не нравится работать с настольной пилой, осциллоскопом и автоклавом, то формализм не для вас.
Формализм говорит:
Главная идея формализма всего лишь в том, что главная проблема человеческих взаимоотношений — это насилие. Целью является разработка ненасильственных способов взаимодействия на планете чрезвычайно ограниченного размера.
Особенно без организованного насилия. Хороший формалист верит, что в сравнении с организованным человек-против-человека насилием все прочие проблемы — бедность, глобальное потепление, упадок нравов и т.д., и т.п., и все прочее — являются в основном незначительными. Пожалуй, раз и навсегда избавившись от насилия, мы можем начать немного волноваться об упадке нравов, но учитывая то, что организованное насилие уничтожило несколько сотен миллионов людей в прошлом веке, в то время как упадок нравов принес нам «Американского Идола», думаю, что приоритеты довольно очевидны.
Ключ в том, чтобы смотреть на это не как на моральную проблему, но как на техническую проблему. Любое решение, которое решает проблему, является приемлемым. Любое решение, которое не решает проблему, не является приемлемым.
Например, есть превосходная идея под названием пацифизм, часть стандартного прогрессивистского комплекта, который претендует быть решением для проблемы насилия. Насколько я понимаю его, идея в том, что если мы с вами не способны на жестокость, то и все прочие тоже не способны быть жестокими.
Нет сомнений, что в моей голове пацифизм является эффективным в некоторых случаях. В Северной Ирландии, например, это как раз то, что нужно. Но имеется своеобразная логика «сотой обезьяны»[3], которая последовательно ускользает от моего линейного западного мышления. Вот что поражает меня: если все стали пацифистами, но потом один человек решает не быть пацифистом, то все закончится тем, что он будет править миром. Хмм.
Следующая трудность заключается в том, что дефиниция слова «насилие» не является такой уж очевидной. Если я аккуратно избавлю вас от вашего кошелька, а вы начнете преследовать меня с пистолем, чтобы заставить меня умолять вас дать мне возможность вернуть вам кошелек обратно, то что из этого будет насилием? Полагаю я скажу: «что ж, это был твой кошелек, но теперь он мой»?
Это, как минимум, наводит на мысль, что нам нужно правило, которое скажет нам, где чей кошелек. Насилие в таком случае — это все, что нарушает правило или заменяет его иным правилом. Если правило прозрачно и все ему следуют, тогда насилия нет.
Иными словами, насилие равно конфликт плюс неопределенность. Пока в мире есть кошельки, конфликт будет существовать. Но если мы можем устранить неопределенность — если есть недвусмысленное, непоколебимое правило, которое заранее говорит нам, кто получает кошелек — у меня нет оснований запускать свою руку в ваш карман, а у вас нет причин гоняться за мной, неистово стреляя в воздух. Согласно определению никакие из этих действий не могут способствовать преодолению конфликта.
Насилие любого масштаба не имеет смысла без неопределенности. Рассмотрим войну. Если армия знает, что проиграет войну, скажем, благодаря совету некого непогрешимого оракула, то нет смысла сражаться. Почему бы не сдаться и не покончить с этим?
Но это лишь умножило наши трудности. Откуда берутся эти правила? Кто делает их непоколебимыми? Кто будет оракулом? Почему кошелек скорее «твой», чем «мой»? Что случится если мы не будем согласны по этому вопросу? А если существуют отдельные правила для каждого кошелька, то как все могут их запомнить? И предположим, что пистолет у меня, а не у вас?
К счастью, великие философы потратили долгие часы, размышляя над этими деталями. Ответы, которые я привожу, даны ими, а не мной.
В первую очередь, разумным способом создания правил является тот, при котором вы связаны правилом тогда и только тогда, когда вы с ним согласны. У нас нет правил, которые где-то создаются богами. То, что у нас реально есть — это вообще не правила, а соглашения. Конечно, согласиться с чем-то, а затем, для собственной выгоды, нарушить соглашение является хамским поступком. На самом деле, когда вы создаете соглашение, то соглашение само по себе может запросто включать в себя обстоятельства такого рода безответственного поведения.
Если вы дикарь и ни с чем не согласны — даже с тем, что вы не станете убивать случайных прохожих на улице — никаких проблем. Идите и живите в джунглях или в подобном месте. Не ждите, что кто-либо позволит вам шляться по улицам и делать это дольше, чем, скажем, белому медведю. Нет никакого абсолютного морального принципа, который говорит, что белый медведь является злым, но их присутствие просто не сочетается с современной городской жизнью.
Мы обнаруживаем здесь два типа соглашений. Есть соглашения с другими отдельными лицами — я согласен покрасить твой дом, а ты согласен мне заплатить. А есть соглашения вроде «я не стану никого убивать на улицах». Но разве эти соглашения действительно различны? Я так не думаю. Я считаю, что второй тип соглашения — это ваше соглашение с любым владельцем улицы.
Если у кошельков есть владельцы, почему у улиц нет владельцев? У кошельков должны быть владельцы, очевидно потому, что кто-то должен решить, что происходит с кошельком. Должен ли он оказаться в вашем кармане или моем? Улицы остаются на месте, но все еще имеется масса решений, которые необходимо принять — кто создает улицы? Когда и почему? Можно ли убивать людей на улице или эта одна из тех улиц с запретом на убийства? Что насчет уличных торговцев? И так далее.
Очевидно, что если я владею 44-ой улицей, а вы 45-ой и 43-ей, то возможности для сложных взаимодействий между нами становятся нетривиальными. И вот сложность соседствует с неоднозначностью, которая соседствует с неопределенностью, а пистолеты снова расчехлены. Итак, на самом деле, мы, вероятно, говорим больше не о владении улицами, но о владении чем-то большим, более четко определенными единицами — кварталами, наверно, или даже городами.
Владеть городом! А это было бы довольно круто. Но это возвращает нас назад к вопросу, который мы полностью пропустили, кто чем владеет. Как мы это решим? Заслуживаю ли я владеть городом? Заслуживаю ли я такой награды? Я считаю, что да. Пожалуй, вы можете оставить свой кошелек себе, а я мог бы получить, скажем, Балтимор.
Вот та самая идея, называемая социальной справедливостью, в которую верят так многие люди. Понятие, по сути, достаточно универсальное, подходящее для данного текста. Это понятие говорит нам, что Земля маленькая и у нее ограниченный набор ресурсов, таких как города, которых мы хотим настолько много, насколько это возможно. Но мы не можем получить по городу каждый или хотя бы по улице, поэтому мы должны разделить все поровну. Потому что все мы, люди, равны и никто из нас не более равный, чем остальные.
Социальная справедливость звучит очень неплохо. Но с ней связаны три проблемы.
Первая заключается в том, что многие из этих замечательных вещей не могут быть сопоставлены напрямую. Если я получил яблоко, а вам достался апельсин, то мы равны? Кто-то может оспорить это — возможно, с помощью пистолета.
Вторая проблема в том, что даже если все начинают со всем одинаковым, люди имеют разные нужды, способности и т.д., а поскольку концепция владения подразумевает, что если вы чем-то владеете, то вы можете передать это кому-то еще, не похоже, что все могут остаться равными. На самом деле, это в принципе невозможно соединить систему, в которой соглашения остаются в силе, с системой, в которой равенство остается равным.
Это подсказывает нам, что если мы попытаемся обеспечить перманентное равенство, нам, пожалуй, стоит ожидать перманентного насилия. Я не большой фанат «эмпирического свидетельства», но я думаю, что это предсказание довольно неплохо коррелирует с реальностью.
Но третья проблема, вот настоящий убийца, так сказать, заключается в том, что мы, по сути, не разрабатываем здесь абстрактную утопию. Мы пытаемся починить реальный мир который, если вы вдруг не заметили, в полной жопе. Во многих случаях, нет никакого внятного соглашения о том, кто чем владеет (Палестина или кто-то другой?), но большая часть стóящих вещей в мире имеют достаточно определенную систему управления.
Если мы начнем с уравнивания распределения товаров или даже с изменения этого распределения в целом, то мы напрасно ставим сами себя в довольно затруднительное положение. Мы говорим, что пришли с миром, мы верим, что все должны быть свободными и равными, так что давайте обнимемся. Обнимите меня. Чувствуете эту выпуклость в моем заднем кармане? Ага, это именно то, о чем вы подумали. И он заряжен. А теперь отдайте ваш город/кошелек/яблоко/апельсин, потому что я знаю кое–кого, кому они нужны больше, чем вам.
Цель формализма в том, чтобы избежать этого маленького неприятного препятствия. Формализм говорит: давайте определим, кто чем владеет прямо сейчас, а потом дадим им маленький разноцветный сертификат. Давайте не связываться с тем, кто что должен иметь. Потому что, нравится вам это или нет, это просто рецепт для увеличения насилия. Очень трудно придумать правило, которое объясняет, почему палестинцы должны получить Хайфу назад, не оправдывая при этом возврат Лондона валлийцам.
Пока что это звучит как либертарианство. Но есть большая разница.
Либертарианцы могут считать, что валлийцы должны получить Лондон обратно. Или нет. Я все еще не уверен, я могу интерпретировать Ротбарда таким образом, а это, как мы видели, само по себе является проблемой.
Но есть кое-что, во что верят все либертарианцы, это то, что американцы должны вернуть Америку. Другими словами, либертарианцы (по крайней мере, настоящие либертарианцы) верят, что Соединенные Штаты в основе своей являются нелегитимным узурпатором власти, что налогообложение — это воровство, что с ними, по существу, обращаются как с пушными животными. Эта странная, вмешивающаяся в чужие дела вооруженная мафия, которая как-то убедила всех остальных жителей страны почитать ее как если бы она была церковью господней или чем-то в этом роде, а не просто кучкой парней с причудливыми значками и большими пушками.
Хорошему формалисту не нужно ничего из этого.
Потому что для формалиста тот факт, что США может предопределить, что случится на североамериканском континенте между 49-ой параллелью и Рио-Гранде, между Аляской и Гавайями и т.д., означает, что это организация, которая владеет территорией. И тот факт, что Соединенные Штаты извлекают регулярную прибыль из вышеупомянутых пушных тварей не значит ничего более чем то, что они имеют на это право. Различные маневры и псевдо-легальность, благодаря которой добываются эти качества, являются всего лишь историей.
Так что если обязанность выплачивать часть вашей зарплаты делает вас крепостным (резонный способ по-новому использовать это слово в наш, несомненно, менее сельскохозяйственный век), то вот чем являются американцы — крепостными.
Корпоративные крепостные, если точнее, так как США есть не что иное, как корпорация. То есть это формальная структура, с помощью которой группа индивидов соглашается действовать вместе, чтобы достичь определенных результатов.
И что с того? Ну да, я корпоративный крепостной. Это что так ужасно? Похоже, что я довольно к этому привык. Два дня в неделю я работаю на Лорда Шути-Шота. Или на Всемирные Безликие Продукты. Или на кого-нибудь еще. Разве имеет значение, кем выписывается чек?
Современное деление на «частные» корпорации и «государственные» на самом деле появилось достаточно недавно. Конечно, США отличаются от, скажем, Microsoft тем, что США сами управляют своей безопасностью. С другой стороны, точно так же как Microsoft почти полностью зависит от США в вопросах обеспечения своей безопасности, США почти полностью зависит от Microsoft в вопросах своего программного обеспечения. Совершенно не понятно, почему это должно сделать одну корпорацию особенной, а другую — неособенной.
Конечно, цель Microsoft не в том, чтобы писать программы, а в том, чтобы делать деньги для своих акционеров. Американское Онкологическое Общество — это тоже корпорация у нее тоже есть цель — лечить рак. Я потерял кучу работы из–за так называемого «программного обеспечения» Microsoft, но его акции, честно говоря, не упали из–за этого. И рак, судя по всему, все еще вокруг нас.
В том случае, если генеральный директор MSFT [Microsoft] или ACS [Affiliated Computer Services] читает это, хотя на самом деле у меня нет для вас сообщения, ребята. Вы знаете, что вы пытаетесь сделать и ваши люди, наверняка, делают свою работу так хорошо, как могут. Если нет, то увольте ублюдков.
Но у меня нет ни малейшего представления о том, в чем цель США.
Я слышал, что есть кто-то, кто ими управляет. Но кажется, что он не может даже уволить своих сотрудников, что, вероятно, хорошо, так как я слышал, что он далеко не Джек Уэлч, если вы понимаете о чем я. На самом деле, если кто-либо может назвать хоть одно важное событие, которое произошло в Северной Америке благодаря тому, что в 2004 году был избран Буш, а не Керри, то я буду рад об этом узнать. Потому что у меня сложилось впечатление, что президент имеет столько же влияния на действия США, сколько Божественный Верховный Император, Божественный Микадо, имел влияния на действия Японии. То есть практически никакого.
Очевидно, что США существуют. Очевидно, что они что-то делают. Но то, как они решают, что именно собираются сделать, является настолько непрозрачным для тех, кто находится не у власти, что это больше напоминает гадание на бычьих внутренностях.
Итак, вот манифест формалиста: США — это просто корпорация. Это не мистическое вверение, переданное нам прошлыми поколениями. Это не вместилище наших надежд и страхов, не голос совести и не карающий меч правосудия. Это просто большая старая компания, которая держит огромную кучу активов, не имея четкого представления о том, что она пытается с ними сделать и мечется вокруг как акула в ковбойской шляпе, держащая ведро на пять галлонов и красными чернилами, бьющими из всех ее бесчисленных жабр.
Для формалиста способ починить США заключается в том, чтобы отказаться от древних мистических корешков (horseradish), корпоративных молитв и военных песнопений, выяснить, кто владеет этим чудовищем и позволить им решить, что, черт побери, они собираются с этим делать. Я не считаю большим безумием сказать, что все мнения — включая реструктурирование и ликвидацию — должны быть на столе.
Говорим ли мы о США, Балтиморе или вашем кошельке, формалист рад, когда право собственности и контроль закреплены раз и навсегда. Для реформализации, поэтому, нам нужно выявить, у кого есть реальная власть в США и присвоить акции таким образом, чтобы воспроизвести это их распределение настолько тщательно, насколько это возможно.
Конечно, если вы верите в волшебные корешки (horseradish), вы, возможно, скажите, что каждый гражданин должен получить одну акцию. Но это довольно мечтальный взгляд на реальную американскую структуру власти. Помните, что наша цель не в выявлении того, кто что должен иметь, а в определении того, кто чем реально владеет.
Например, если New York Times должен будет одобрить наш реформализаторский план, то это, скорее всего, и произойдет. Это предполагает, что New York Times имеет немного власти и, следовательно, должна получить не так уж и много акций.
Но погодите. Мы не ответили на вопрос. Какова цель США? Предположим, исключительно для примера, что мы отдаем все акции в руки New York Times. Что Сульцбергер-старший сделает со своей новехонькой страной?
Многие люди, возможно включая мистера Сульцбергера, похоже, воспринимают США как благотворительное предприятие. Прямо как Американское Онкологическое Общество, только с более широкой миссией. Возможно, что цель США просто в том, чтобы нести миру добро.
Это вполне понятная точка зрения. Конечно, если в мире остается что-то нехорошее, то оно должно быть побеждено гигантской, хорошо вооруженной мега-благотворительной организацией, с термоядерным оружием, флагом и 250 миллионами крепостных. На самом деле, это немного удивительно, что, учитывая умопомрачительные пожертвования этому великому филантропическому учреждению, оно, очевидно, приносит так мало пользы.
Возможно, если бы вы реформализовали США, запустили их как реальный бизнес и распределили их акции среди большого количества благотворительных организаций, каждая со своим особым уставом, созданным для каких-то реальных конкретных целей, то это принесет больше пользы.
Конечно, США имеют не только активы. К сожалению, у них также есть долги. Некоторые из этих долгов, такие как казначейские векселя, уже достаточно хорошо формализованы. Другие, такие как Социальная Безопасность и Медикэр, носят неформальный характер, поэтому подчиняются политической неопределенности. Или, если эти обязательства были реформализованы, то их получатели лишь выиграли от этого. Конечно, они, таким образом, становятся договорными инструментами и могут, например, быть проданы. Возможно в обмен на крэк. Таким образом, реформализация требует от нас проводить различие между собственностью и благотворительностью, это сложная, но важная проблема.
Все это не дает ответа на вопрос: являются ли национальные государства, такие как США, полезными? Если вы реформализуете США, то вопрос останется их акционерам. Возможно, что города работают лучше всего, когда они находятся в независимом владении и управлении. Если так, они, возможно, должны быть разделены на отдельные корпорации.
Существование успешных городов-государств таких как Сингапур, Гонконг, Дубай безусловно предлагает ответ на этот вопрос. Как бы мы их ни называли, эти места примечательны своим процветанием и своим относительным отсутствием политики. По сути, возможно, что единственный способ сделать их более стабильными и безопасными — это трансформировать из эффективных, находящихся в семейном владении (Сингапур и Дубай), или из дочерних (Гонконг) корпораций в анонимную общественную собственность, устраняя, тем самым, долгосрочный риск того, что политическое насилие сможет развиваться.
Разумеется, отсутствие демократии в этих городах-государствах, тем не менее, не делает их сопоставимыми с Нацисткой Германией или Советским Союзом. Любые ограничения личной свободы, кажется, в первую очередь, направлены на предотвращение развития демократии — понятная озабоченность, учитывая историю народовластия. На самом деле, и Третий Рейх, и Коммунистический мир всегда претендовали на выражение истинного духа демократии.
Как это, в частности, демонстрирует Дубай государство (как и любая корпорация) может предоставить превосходный уровень обслуживания клиентов, не владея клиентами и не будучи во владении клиентов. Большинство жителей Дубая даже не являются его гражданами. Если у шейха аль-Мактума есть коварный план захватить их всех, заковать в цепи и заставить работать в шахтах, тогда он идет к этому слишком окольным путем.
Дубай, как место, не имеет ничего, что говорило бы в его пользу. Погода ужасна, достопримечательности отсутствуют, а соседи просто отвратительные. Это крошечное место посреди ничто, окруженное свихнувшимися на Аллахе маньяками, подозрительно напоминающие высокоскоростные центрифуги. Тем не менее, оно имеет четверть мировых нефтевышек и растет как сорняк. Если мы позволим Мактумам править Балтимором, то кто знает, что случится?
Одним из выводов формализма является, что демократия — с чем соглашалась большая часть авторов вплоть до 19-ого века — является неэффективной и деструктивной государственной системой. Концепт демократии без политики вообще не имеет смысла и, как мы видели, политика и война представляют собой единое целое. Демократическая политика лучше всего может быть понята как вид символического насилия, как определение победителя битвы по тому, кто сколько солдат привел.
Формалисты приписывают успехи Европы, Японии и США после Второй мировой войны не демократии, а ее отсутствию. При сохранении символических структур демократии, прямо как римский принципат, сохранивший сенат, поствоенная западная система присвоила почти всю реальную власть принимать решения своим государственным служащим и судьям, которые являются «аполитичными» и «внепартийными», т.е. не-демократическими.
Потому что при отсутствии эффективного внешнего контроля государственные службы более-менее способны управлять собой, прямо как любое не подконтрольное предприятие они всегда, кажется, существуют и расширяются лишь для того, чтобы существовать и расширяться. Но они избегают системы добычи, которая неизменно развивается, когда народные трибуны получают реальную власть. И они выполняют разумную, чуть ли не важнейшую, работу по поддержанию хоть какого-то подобия закона.
Другими словами, «демократии» удается работать потому, что она на самом деле не является демократией, а заурядной реализацией формализма. Эта связь между символизмом и реальностью довольно поучительна на примере удручающего анализа Ирака, где вообще нет законов, зато мы все наделены чистейшей и элегантнейшей формой демократии (пропорциональное представительство), и где министры являются теми, кто на самом деле управляет их министерствами. Пока история не проводит контролируемых экспериментов, несомненно, что сравнение Ирака с Дубаем приводит хороший пример превосходства формализма над демократией.
[1] Начиная с 01.08.2014 в блоге Молдбага перестали появляться новые записи, однако на днях (18.04.2016) в блоге совершенно неожиданно появился новый пост.
[2] Величайшая вещь после хлеба в нарезке — английская идиома, означающая нечто самое лучшее.
[3] Подразумевается эффект сотой обезьяны.
17 notes
·
View notes
To my Hungarian followers
I have an important message for my Hungarian followers (and if you’re not a Hungarian, but you have Hungarian follovers, please, reblog this)
Few years ago my mother found a wooden chest in junk. According to a sign, it belonged to a Hungarian PoW of WWI time. The sign is a mix of Russian/Latin letters. Most of it unreadable, but it says: Prisoner of War Mikhail Berger... Golyany, Vyatka guberniya Russia Home: (unclear),,, Budapest IX Radan street, N8 Hungary... date: '1915 november 26'
In a time of World War I a lot of PoWs were contained on territory of Udmirtia. If, by any chance, you heard of that person, Mikhail Berger, or even know his descendants, please, write me! It would be very interesting to some traces of this story 100 years later.
Below, you could read an article about this chest, WWI, Ural and Udmirtia of that time. There is also a story from my family’s history. Trying to find any trace of this person, my mother did a lot of researches.
I apologize for not able to translate the whole text - it’s just too big. You could use Google translate if you don’t speak Russian.
СУНДУК С ДВОЙНЫМ ДНОМ
Как-то весной прошлого года, гуляя с собакой по буммашевским дворам, обратила я внимание на деревянный, выкрашенный какой-то грязной краской ящик, выброшенный добрыми хозяевами на помойку. По размеру и форме это был типичный солдатский сундучок. Крышка отломилась и была сама по себе. Вот внутренняя сторона этой крышки и стала отправной точкой во всей дальнейшей истории, далеко еще, кстати, не оконченной:.
Как он выглядел
Размерами примерно 40 х 60 х 40 см, сделанный из грубо обработанных дощечек, сверху покрытый в один слой темной краской грязноватого оттенка. Внутри никогда не окрашивался и не обклеивался. Изготовлен, по всей видимости, в здешних краях (то есть это не 'импортная штучка'), из сырой древесины, которая со временем рассохлась, что привело к появлению довольно больших щелей. Посередине крышки укреплена ручка-держалка в виде металлической (сейчас си��ьно ржавой) петли. Для удобства приделана пластмассовая ручка, какие ставят на дверцы шкафов и выдвижных ящиков письменных столов. Собственно говоря, во многих семьях и по сей день хранятся такого рода семейные реликвии. Так, и у меня есть дедушкин сундучок, примерно таких же габаритов, но аккуратно обитый нарядной жестью, битком набитый старыми бумагами, отцовскими 'цацками' (целой 'коллекцией' всевозможных юбилейных и сувенирных медалей). Но 'найденыш' рассказал о себе нечто особенное:
Таинственные письмена
На необработанной внутренней поверхности крышки чернилами (или, скорее, чернильным, как раньше говорили, химическим карандашом) каллиграфическим почерком выведена надпись. Причем, по терминологии лингвистов, это типичная 'билингва', то есть справа дан текст на русском языке, а слева то же самое написано то ли на немецком, то ли на венгерском, во всяком случае, латиницей. Рука одна и та же. И посередине в нижней части - монограмма владельца (затейливо сплетенные инициалы). Русская половина текста (в редакции): Военнопленный Михаил Бергер Гольяны, Вятка губерния Россия Домой : (неясно) Будапешт IX Радан улица, N8 Венгрия И в латинской части - крупно - дата: '1915 november 26'
Кроме того, на верхней стороне крышки вырезаны шесть букв (сейчас они еле различимы), напоминающие своим расположением инициалы (две группы, одна под другой, по три буквы в каждой): возможно, это 'С Я А' и 'А Г М'. Судя по употреблению грамматических форм в написании слов, можно сказать, что написаны они 'с акцентом', то есть пишущий владеет русским, но это не родной его язык. Так, в слове 'военнопленный' вместо Й на конце стоит буква Ъ ('военнопленныЪ'). Или другой пример: слово 'Россия' имеет такое написание - 'Руссие': И т.п. Словом, одна загадка на другой: каким образом житель Будапешта, да еще явно не из 'простых' (о чем говорит и почерк, и домашний адрес - похоже, домовладение, а не 'доходный дом') оказался в вятской 'тьмутаракани'? Какова его дальнейшая судьба с учетом того, что спустя 88 лет (2003 - 1915) его 'крик о помощи' вынырнул на буммашевской помойке в Ижевске? Судя по внешнему виду сундучка, трудно предположить, что кто-то из обывателей позарился на вещицу из-за ее потребительских достоинств; этот предмет имел возможность (как мне кажется) прожить столь долгую жизнь только в том случае, если он был храним именно как реликвия либо самим господином Бергером, либо его потомками.
Историческое полотно
По советской периодизации истории Первая мировая война завершала Новое время, а Новейшая история начиналась, понятно, с Великой Октябрьской социалистической революции. Итак, посмотрим с высоты нашего времени на те глобальные процессы, которые в 1914-1918 гг. перемалывали судьбы людские. Первая мировая война началась отнюдь не неожиданно, подготавливалась давно и была обусловлена необходимостью передела уже поделенного мира: новые 'хищники', не успевшие к разделу колоний, требовали своего 'куска пирога'. И к 14-му году все основные 'фигуры' уже стояли на 'шахматном поле' Европы. Противостояли. С одной стороны, страны Антанты ('Сердечное согласие') - Франция, Англия, Россия: С другой - Тройственный Союз - Германия, Австро-Венгрия, Италия:Потом, по мере расширения театра военных действий, обе коалиции расширялись. В итоге всего в военных действиях приняли участие 38 государств. Для России война началась с небывалого патриотического подъема. И даже революционная пропаганда на какое-то время отошла на второй план. Но военные неудачи, бездарное командование, безграничная коррупция на военных поставках повернули дело так, что война, наоборот, стала катализатором в росте народного недовольства и вызревании взрыва. В плане нашей темы любопытно отметить такой нюанс: на тех участках Восточного фронта, где русские войска противостояли немецкой армии, чаще били наших; а вот там, где против нас стояли 'австрияки', там русаки даже шли в наступление и одерживали победы. Так, на первом этапе войны Россия потерпела тяжелое поражение в Восточной Пруссии (прошу читателя запомнить этот факт - он понадобится нам во второй части нашего 'исторического детектива'): 'В то же время своими действиями в Восточной Пруссии русские армии сковали немецкие войска и удержали их от содействия союзным австро-венгерским войскам. Это дало возможность русским нанести крупное поражение Австро-Венгрии на галицийском направлении. В ходе операции была создана угроза вторжению в Венгрию и Силезию:(австро-венгерские войска потеряли около 400 тыс. человек; из них более 100 тыс. пленными)' ('Энциклопедический словарь юного историка', с. 314).
Смею предположить, что одной из 'песчинок' этой 100-тысячной массы оказался и несчастный Михаил Бергер. Тут надо сделать еще одно отступление. Дело в том, что в начале XX века сама Австро-Венгерская монархия представляла собой дряхлое, лоскутное одеяло. Габсбурги были обречены уйти с исторической арены, но происходило это под гром канонады мировой бойни. Невероятная отсталость в общественном и государственном устройстве особенно ярко проявлялась в армии, сформированной из народов, находившихся под пятой правящей династии: помимо австрийских немцев, в ней были мадьяры, русины, поляки, чехи, евреи, словенцы, хорваты, боснийцы, словаки, румыны, болгары, сербы... Нетрудно предположить, что такая армия (в которой велика славянская по крови составляющая) будет без особого энтузиазма сражаться против этнически близких русских. Кстати говоря, собственно германских солдат среди всего числа военнопленных было не более 10 процентов. Теперь представим себе, как весь этот 100-тысячный конгломерат перемещается в царскую, да еще воюющую, да еще распропагандированную большевиками и эсерами Россию:
'Великая война в образах и картинах'
...Одним из самых ярких впечатлений моего детства и, кстати говоря, очень важным источником информации, а возможно, и причиной формирования моей любви к истории (учиться я пошла на истфак) была толстенная подшивка иллюстрированных журналов 'Великая война в образах и картинах', которую, по всей видимости, собрал отец моего отца, Дмитрий Васильевич. Подшивка была изрядно потрепана, кое-что из иллюстраций утрачено, но формат (40 х 40 см) и толщина - не менее тысячи страниц - внушали уважение. Как я теперь понимаю, это было популярное издание в целях патриотической пропаганды времен Первой мировой войны. Как подшивка пережила сталинские времена, ума не приложу, хотя деда трясли в 30-е годы и он даже пострадал в карьере в связи с серией политических процессов. Но журналы те я обожала листать: вот Николай II и вся его царственная семья, великие князья и княгини, 'наш' кабинет министров, кайзер Вильгельм, его правительство, англичане, французы: Тексты были даны, понятное дело, в старой орфографии, и я ими тогда мало интересовалась. Да и само издание было ориентировано явно на обывателя - одним словом, иллюстрированный журнал. (К моей изрядной досаде, узнала я, вернувшись в Ижевск после длительного отсутствия, что отец подарил эту библиографическую редкость музею 'Ижмаша', где она и по сей день, надеюсь, хранится.) Так что 'памятка' господина Бергера легла, как говорится, на благодатную почву: кое-что я об этом времени знала с детства...
'...как можно так мало есть?..'
Более двух миллионов перемещенных лиц (беженцев, интернированных, военнопленных) приняла Россия в годы Первой мировой войны. Наибольший наплыв испытали Казанская и Саратовская губернии - более 285 тысяч перемещенных лиц. К Казанскому военному округу относились Поволжье и Приуралье. По данным архивов, на долю Казанской губернии пришлось не менее 20 тысяч военнопленных. Как пишет исследователь, Поволжье (в отличие от Сибири) представлялось для пленных местом более предпочтительным для расселения как с точки зрения удобств проживания, так и с точки зрения возможностей пропитания. Порядок был такой. Железной дорогой или речным транспортом военнопленные доставлялись во внутренние области России, где они поступали в распоряжение губернских и уездных земств. Из средств тех же земств в соответствии с условиями Стокгольмской конвенции выделялись деньги на содержание каждого из пленных - 8 рублей в месяц (для сравнения: пуд ржаной муки в 1915 году стоил 1руб.10 коп.). Кроме того, пленные использовались на общественных и сельхозработах, в лесозаготовках. Поденщина в страду могла дать им до полутора рублей в день дополнительного заработка, а когда кризис, вызванный войной, углубился и рабочей силы в тылу стало не хватать, то заработок мог составлять и до шести рублей в день. (Забегая вперед, отмечу, что в 1916-17 гг. возвращавшиеся домой дезертиры и отпускники смотрели и относились к пленным как к конкурентам на рынке труда и соперникам на 'личном фронте'.) Есть свидетельства, что местное население было немало изумлено умеренностью аппетитов пленных европейцев (см. подзаголовок) - так мало в России среди простых классов не было принято есть. Но местная администрация в целом не была готова к приему столь значительного числа перемещенных лиц. Концентрационных лагерей барачного типа еще не придумали, а там, где начинали строить, так и бросили, не достроив. Расселяли в приспособленные помещения, определяли на постой в помещичьи и крестьянские хозяйства. Охрана была, мягко говоря, не очень строгая. Пленные не имели ограничений в переписке, получении денежных переводов и посылок. Так, почтовые переводы могли составить суммы от 10 до 1000 рублей. Надо отметить, что антинемецких настроений на тот период (речь идет о 1915 годе) в глубинке не было. Напротив, к пленным относились с сочувствием, как издавна было заведено относиться к арестантам. Тем более в отсутствие мужской рабочей силы (в связи с мобилизациями) пленных охотно привлекали к работе. Историк отмечает даже такие уникальные случаи, когда пленные усовершенствовали кладку печей в Чистопольском уезде, что позволило жителям существенно экономить на дровах. Пленные могли без спросу уйти к знакомым в деревню на праздники и т.д. О том, что жилось немецким военнопленным в Приуралье неплохо, говорит и тот факт, что за 15-16 годы из двух десятков тысяч погибло всего шесть человек: пятеро умерли от болезней или ран, а один (прапорщик Янош Асман) утонул во время купания в Каме:
'Гольяны, Вятка-губерния:'
В статье Люкшина Вятка упоминается тоже в интересной связи: он приводит факт, что двое немецких подданных, интернированных и отправленных в Казань, были этапированы далее, в Вятку, но вскоре вернулись оттуда обратно из-за того, что там не нашлось подходящих для них условий содержания!.. Что представлял собой камский поселок Гольяны в 1915 году? Как мне сказали в Национальном музее УР, это был своего рода '101-й километр' для Ижевских заводов. Сюда отправляли бузотеров, пьяниц, тунеядцев. Но в транспортном отношении Гольяны представляются очень важным пунктом. В начале века Ижевские заводы были связаны с 'Большой Землей' главным образом посредством водных артерий - в Гольянах находился заводской порт, перевалочный пункт, который был связан с 'промплощадкой' узкоколейкой, проложенной по гати. Таким образом, металл и оружие, произведенные в Ижевске, доставлялись и складировались непосредственно на берегу Камы и далее отправлялись на баржах по реке-труженице. Интересная деталь. После Отечественной войны 1812 года в Ижевске тоже, оказывается, были пленные солдаты вражеской армии - известная церковь в селе Мазунино Сарапульского района - это дело их рук. А во время Отечественной войны 1941-45 гг. в Ижевске руками пленных был построен цирк, лестница, ведущая от здания бывшего губернского собрания к плотине, высажены березы вдоль Сарапульского тракта. Но никогда пленные не допускались непосредственно на производство. По всей видимости, так же обстояло дело и в 1915 году: погрузочно-разгрузочные работы, лесоповал, сельхозработы - вот круг обязанностей, которые могли поручить небольшой колонии военнопленных. Но о существовании таковой пока прямых свидетельств нет, хотя это не значит, что они не будут найдены.
по материалам статьи Дмитрия Люкшина 'Военнопленные в крестьянской России', ж-л 'Родина', 2002, N10, с. 20-24.
Юная бабушка и граф Р.К.
Отвлечемся на время от загадочной судьбы неведомого нам Михаила Бергера. И рассмотрим внимательно старинную фотографию, которая попала в семейный архив после смерти (в 1980 г.) моей московской бабушки Елизаветы Васильевны (маме она приходилась теткой). Совсем молоденькой она уехала из деревни, нанялась нянькой к богатым господам в Уфе. Вскоре добрые хозяева устроили ее на курсы медсестер в Москве. Так что Мировую войну Лиза встретила сестрой милосердия в столичной больнице имени Александра III. По всей видимости, там и произошло ее знакомство с изображенным на фотографии молодым человеком.
Вот текст, который написан на обороте фотографии убористым аккуратным почерком: 'Шлю привет из Германии. Скучаю. С родными до сих пор не связался. Часто вспоминаю о вас и никогда мне не забыть тех милых минут, которые вы подарили мне в госпитале. Денег нет, купить курево не на что. Будьте добры выслать ��не папиросы. От всей души буду благодарен. Пишите. Искренне уважающий вас подпоручик Козлов'. А другая фотокарточка, где он в шинели и в папахе, подписана так: 'На добрую память дорогой Лизочке от графа Р. Козлова'. ...Бабушка моя так никогда и не вышла замуж, и почему среди очень немногих фотокарточек (где ее самой нет начисто) бережно хранились именно эти две? Теперь уже не узнать: Как не узнать и судьбу этого симпатичного графа Р. Козлова. Но не из-за этой пусть и романтической, но все-таки частной истории затеяла я рассказ об этом мальчике. Вот уже двадцать с лишним лет лежат эти фотографии в старом альбоме. И не раз я их перебирала, даже пыталась вникнуть в смысл текста - 'Шлю привет из Германии:' Что он там, в командировке, что ли был?.. И только сейчас меня будто кипятком обожгло! Дата стоит - 5 ноября 1915 года! А вот какой адрес отправителя (тоже, кстати говоря, выведенный удивительно красивым, каким-то гимназически старательным почерком): Adresse des Absenders: Германия (почему-то по-русски), Kriegsgefangenersendung.An Leutnant Koslow, N3266, Kas.VI, Stube 34:Stralsund (Danholm) (перевод: адрес отправителя: Германия, отправление военнопленного (!) лейтенанта Козлова :Штральзунд:) Бедный граф Козлов! Да ведь он оказался, по всей видимости, в той самой восточнопрусской 'мясорубке' 1914 года, попал в плен и отбывал его тоже на 'морском курорте' - Штральзунд находится на Балтийском побережье Германии, близ острова Рюген (вспомните будапештскую улицу Радан, дом N8.).
Послесловие
Первая мировая война потрясла человечество катастрофическими масштабами жертв не только среди воюющих армий, но и среди мирного населения. Были разрушены все прежние представления о гуманизме, чести, воинской доблести. После той войны началась иная эпоха - обезличивания и расчеловечивания. 10 миллионов жертв смотрятся сейчас, после Второй мировой, как генеральная репетиция. То ли еще будет! А нам осталось попытаться разглядеть лица наших героев в кровавой смуте наступающих лет, 1917:1918:1919: Воюющая Германия, как известно, кое-кого из русских интернированных отправила в запломбированных вагонах обратно в Россию. Ульянов-Ленин не упустил своего шанса. Александра Федоровна Романова, жена Николая II, разделила с супругом ужасную участь в подвале дома инженера Ипатьева в Екатеринбурге. Что касается немецких военнопленных в России, то с развалом прежней государственной машины (а стало быть, и органов земств) никому не стало дела до этих десятков тысяч. Они были брошены на произвол судьбы, и каждый выплывал как мог. Нельзя исключить участия многих из них в событиях российской революции и гражданской войны, да и вернувшихся домой немцев и австрийцев там тоже ждали потрясения, в Германии - ноябрьская революция 1918 года; а Австро-Венгрия наконец-то рухнула, на ее месте образовался целый ряд независимых государств, некоторые из них неплохо сегодня процветают. *** Я выражаю признательность сотрудникам Национального музея УР Рупосовой Марине Борисовне, Шемякиной Елене Павловне, Лекомцеву Владимиру Алексеевичу и всем, кто со вниманием и интересом отнесся к моей находке и моим вопросам и дал мне ряд полезных сведений и советов. А тем, кто заинтересовался изложенным, сообщаю, что намерена дальше копаться в 'завалах' этой истории примерно по такому плану: Госархив УР, будапештский адрес Бергера, буммашевские 'корни' находки, школьный музей в Гольянах: Буду очень благодарна всем, кто сочтет возможным прокомментировать эту публикацию и даст дельные советы в плане дальнейших поисков.
Надежда ГЛАДЫШ
12.02.2004
92 notes
·
View notes