#контуры

[stokbuy]

Линия производственная медицинских трубок гофрированных

Компания Гонконг Тайсинь предлагает поставку линии производственной медицинских трубок гофрированных. В случаях, когда необходимо подключение к аппаратам искусственной вентиляции легких (ИВЛ) и к наркозно-дыхательному аппарату (НДА), требуется устройство, связывающее пациента и аппаратуру. Медицинские дыхательные трубки выполняют эту жизненно важную задачу.

Медицинские трубки гофрированные представляют собой воздуховод, осуществляющий подачу кислорода или анестетика. Посредством медицинских трубок выводится выдыхаемая смесь.

Гофрированные трубки нашли широкое применение в операционных, реанимации и палатах интенсивной терапии. Медицинские трубки гофрированные - расходный материал, требующий постоянного пополнения. Производятся одноразовые и многоразовые трубки дыхательные, но в целом их срок годности ограничен.

Размерный ряд медицинских трубок гофрированных

Изделия, изготовленные на линии производственной медицинских трубок гофрированных, должны подходить по размеру к лицевой маске. Выпускаются несколько видов трубок гофрированных медицинских из пластика (полипропилена), различающихся диаметром.

Неонатальные (диаметр дыхательной трубки 10 мм). Медицинские трубки гофрированные предназначаются для новорожденных и младенцев.

Детские (диаметр дыхательной трубки 15 мм).

Взрослые трубки дыхательные медицинские диаметром 22 см.

Длина гофрированных дыхательных контуров может быть разной.

Виды медицинских трубок гофрированных

Медицинские трубки дыхательные гофрированные из пластика универсальны. Они совместимы с большинством аппаратов ИВЛ или НДА. Их можно классифицировать по принципам работы и материалу изготовления.

Современная линия производственная трубок медицинских гофрированных изготавливает нереверсивные и реверсивные контуры. Через нереверсивные контуры выдыхаемая смесь уходит в атмосферу. Реверсивные дыхательные трубки позволяют выдыхаемой смеси полностью или частично вернуться в установку ИВЛ.

Также производятся трубки медицинские дыхательные гофрированные следующих видов:

Открытые, которые не имеют резервуара для газа, вдох и выдох проходит через атмосферу;

Закрытые, в которых вдыхаемая и выдыхаемая смесь циркулирует в последовательности "установка ИВЛ - дыхательная система";

Полуоткрытые, из аппарата дыхательная смесь попадает через трубку на вдохе, а на выдохе отработанная смесь выходит в атмосферу;

Полузакрытые трубки медицинские гофрированные пропускают углекислый газ, на выдохе отработанная дыхательная смесь частично попадает в аппарат ИВЛ, а частично в атмосферу.

Медицинские дыхательные гофрированные трубки изготавливаются из PE (полиэтилена). Они растяжимые, гибкие, легковесные, при хранении занимают мало места.

Линия производственная предназначена для медицинских трубок гофрированных, что обеспечивает гибкость, устойчивость к сдавливанию, перегибам и изломам.

Состав линии производства контуров медицинских гофрированных из пластика

Благодаря инновационной конструкции и высоким стандартам контроля качества, линия производственная медицинских трубок гофрированных надежна и эффективна. Процесс изготовления медицинских трубок включает в себя всесторонний контроль на каждом этапе производства. Медицинские трубки гофрированные производятся на линии экструзии. В состав линии производственной гофрированных контуров из PE входит следующее оборудование:

 Одношнековый экструдер;

 Автоматический питатель;

 Высокоскоростная формовочная машина для гофрированной трубы;

 Отрезная машина;

 Стеллаж для  укладки дыхательных трубок гофрированных.

Производительность экструдера составляет примерно 30-60кг/час, зависит от обрабатываемых материалов, характеристик изделий и условий эксплуатации. Благодаря технологическим инновациям экструдер обеспечивает  высокую пластификацию материала, равномерный расплав, непрерывное и стабильное производство. Экструдер, входящий в состав линии производственной медицинских трубок дыхательных, небольшого размера, оснащен стабильно работающей трансмиссией, обладает низким уровнем шума и высокой эффективностью.

Формовочная машина позволяет использовать 87 пар модулей пресс-форм. Максимальная скорость формования: 28 метров гофрированной трубы в минуту. Удобно настроена смена пресс-форм.

Отрезная машина обеспечивает отрезку различной длины трубок. Состояние отрезного сечения ровное, без заусенцев.

Стеллаж для укладки готовой продукции изготовлен из нержавеющей стали, что обеспечивает прочность и надежность.

Линия производственная медицинских трубок гофрированных выполняют высокотехнологичные последовательные операции и обеспечивают автоматизацию всего технологического процесса.

Медицинские изделия соответствуют высоким требованиям медперсонала и помогают повышать качество лечения пациентов.

https://stokbuy.com/oborudovanie-stanki/liniya-ekstruzii-gofrirovannyh-trub-medicinskih-iz-pe/

[li-tenderness]

да, мне нормально в наушниках из Фикспрайса за 70р. Какое ещё качество звука? Мой маленький глупенький мозг просто узнаëт контуры знакомых песен и выделяет маленький глупенький дофамин

[lisystrata]

Abramov's booklet on Conrad Veidt

I have already done this material in the Veidt Facebook community, and I will probably do the same here. This is a small russian-language booklet from a hundred years ago, dedicated to Conrad. Spreading the screenshots, I will supply each of them with a translation into english. I hope this is at least clear. You can notice a very funny imprint of the Soviet era in this text. The author of this critical review, as they say, praised the Conrad so that it looks like a curse.

Из всех фигур немецкого экрана — одна особенно резко возникает перед глазами. Из всех явлений актерской талантливости она требует особенно тщательного диагноза.

Конрад Фейдт.

Тонкая и высокая фигура. Величаво-спокойная изысканность позы. Подчеркнуто-музыкальная гибкость движений. Пластичность со всеми оттенками замаскированного кокетства. Мягкая, но хищная, почти кошачья грация. В этой фигуре больше всего поражают лицо и руки. Огромный, высокий лоб мудреца страдальчески сжимается впалыми висками мученика. Виски набухают темными венами. И вы неуловимо ощущаете, как тяжело и страшно работает вспыхивающая в холодных, безжалостных глазах такая же, не знающая жалости, мысль.

------------------

Of all the figures on the German screen, one appears most sharply before one's eyes. Of all the manifestations of acting talent, it requires a particularly careful diagnosis.

Conrad Veidt.

Slim and tall figure. Majestically calm sophistication of the pose. Emphasized musical flexibility of movements. Plasticity with all shades of disguised coquetry. Soft, but predatory, almost feline grace.

In this figure, the face and hands are most striking. The huge, high forehead of the sage is painfully compressed by the sunken temples of the martyr. Whiskey swells with dark veins. And you imperceptibly feel how hard and terribly the same thought flashing in cold, ruthless eyes, which does not know pity, works.

Эти глаза как будто бы всё видели и всё узнали. В них нет ни радости, ни смелости, ни дерзаний. Они холодны и мертвы. Так смотрели, вероятно, глаза вымирающих цивилизаций. Так смотрят и осколки современного человечества, не верящие ни в прошлое, ни в будущее и ничего не знающие, кроме пресыщения.

У Конрада Фейдта играют больше всего губы. Эти губы работают с тончайшим техническим мастерством. Они дают все переливы настроения, все оттенки страдания и жестокости. Кривая, тонкая, почти змеиная улыбка Фейдта живет на этом лице своей самостоятельной жизнью, создавая порой почти незабываемую трагическую маску. И эта улыбка дает тон, резкий, чеканный тон всему лицу. Она оживляет рисунок, кладет отпечаток на все образы Фейдта. Она окрашивает все контуры его ролей.

Улыбка и руки. В этом — весь облик Фейдта. Руки, запоминающиеся больше всего, больше сюжета, больше названия картины. Тонкие, изящные, почти изысканные руки пианиста. В этих руках какой-то неуловимый излом хищности, жестокости, злорадства. Породистые руки аристократа могут внезапно стать руками душителя. В них тоже своя своеобразная и самостоятельная жизнь. И эти руки дают порой такие тончайшие оттенки переживаний, что всё остальное кажется лишней и ненужной деталью.

Кто же не знает этой фигуры? Кому не знакомо имя, популярность которого блестяще конкурирует с плеядой имен от Фербенкса до Валентино? Кому неизвестен образ раджи Эшнапура, мистически-жуткий абрис Сомнамбулы или болезненно-хищная, жестокая маска Борджиа?

От блестящих экранов на Фридрихштрассе до убогих полотнищ чухломских «иллюзионов» так часто возникало лицо, в котором, казалось, застыли все черты декаданса, в котором скрестились все пути человеческой дегенерации.

Фейдт пришел в кино из театра. Он из той плеяды театральных актеров, которые почувствовали кино не параллельной, а основной стихией. Театр стал параллелью.

Судя по отзывам немецкой прессы, Фейдт в кино во много раз сильнее, ярче, убедительнее Фейдта в театре.

Но и в театре Фейдт оказался в рядах пожинателей успеха и славы. Он еще у Рейнгарта был сразу замечен, когда выступал на вторых, почти случайных, эпизодических ролях. О нем часто говорили больше, чем о первых актерах.

Но Фейдт в театре — это только дополнение к Фейдту в кино. В кино он вырастает в проблему. В проблему искусства декаданса, искусства умирающей цивилизации. Он — самое острое ее проявление. Ее наиболее могучая и яркая манифестация.

Мы знаем Фейдта довольно хорошо. Мы просмотрели уже значительное количество его картин. Среди них много сравнительно слабых, но ряд и поистине блестящих, чеканно и талантливо сделанных ролей. Таковы: Сомнамбула («Кабинет доктора Калигари»), раджа Эшнапура («Индийская гробница»), Лорд Нельсон («Леди Гамильтон»), Чезаре Борджиа («Лукреция Борджиа»), О’Коннор («Ужас»), и более слабые, менее удачные роли: Христиан фон Шафф («Жемчуг, кровь и слезы»), Паганини, в картине под тем же названием, Арпадо Чарлзло («Любовь художника»), поэт («Ню»). Из других его картин довольно популярны на Западе «Граф Калиостро», «Елизавета и Дон Карлос», «Руки Орлака» и «Кабинет восковых фигур».

--------------------

Those eyes seemed to see everything and know everything. They have no joy, no courage, no daring. They are cold and dead. So looked, probably, the eyes of dying civilizations. This is how the fragments of modern humanity look, who do not believe in either the past or the future and know nothing but surfeit.

Conrad Veidt's lips play the most. These lips work with the finest technical skill. They give all modulations of mood, all shades of suffering and cruelty. Veidt's wry, thin, almost serpentine smile lives its own independent life on this face, sometimes creating an almost unforgettable tragic mask. And this smile gives a tone, a sharp, chased tone to the whole face. She revives the drawing, leaves an imprint on all the images of Veidt. She paints all the contours of his roles.

Smile and hands. This is the whole existence of Veidt. Hands that are remembered the most, more than the plot, more than the title of the picture. Thin, graceful, almost refined pianist's hands. In these hands there is some elusive kink of rapacity, cruelty, gloating. The thoroughbred hands of an aristocrat can suddenly become the hands of a strangler. They also have their own unique and independent life. And these hands sometimes give such subtle shades of experience that everything else seems like an unnecessary and excess detail.

Who doesn't know this shape? Who doesn't know a name whose popularity rivals a plethora of names from Fairbanks to Valentino? Who does not know the image of the Raja of Eshnapur, the mystical and terrible outline of Somnambula, or the painfully predatory, cruel mask of Borgia?

From the brilliant screens on Friedrichstrasse to the wretched panels of Chukhloma "illusions", so often a face appeared in which, it seemed, all the features of decadence were frozen, in which all the paths of human degeneration crossed.

Veidt came to cinema from the theatre. He is from that galaxy of theatrical actors who felt the cinema not as a parallel, but as the main element. The theater has become a parallel.

Judging by the reviews of the German press, Veidt in the cinema is many times stronger, brighter, more convincing than Veidt in the theater.

But even in the theater, Veidt found himself among the reapers of success and fame. He was immediately noticed by Reingart when he acted in second, almost random, episodic roles. He was often talked about more than the first actors.

But Veidt in the theater is only a supplement to Veidt in the cinema. In the movies, he grows into a problem. Into the problem of the art of decadence, the art of a dying civilization. It is its most acute manifestation. Its most powerful and brightest manifestation.

We know Veidt quite well. We have already seen a significant number of his paintings. Among them are many relatively weak, but a number of truly brilliant, minted and talented roles. These are: Somnambula ("The Cabinet of Dr. Caligari"), the Raja of Eshnapur ("The Indian Tomb"), Lord Nelson ("Lady Hamilton"), Cesare Borgia ("Lucretia Borgia"), O'Connor ("Horror"), and weaker, less successful roles: Christian von Schaff ("Pearls, Blood and Tears"), Paganini, in the film of the same name, Arpado Charleslo ("The Artist's Love"), poet ("Nu"). Of his other paintings, “Count Cagliostro”, “Elizabeth and Don Carlos”, “Hands of Orlak” and “Cabinet of Wax Figures” are quite popular in the West.

Лучшие роли Фейдта — это образы, навеянные мистицизмом, болезненными кулонами воображения, сексуальными изломами психики. Таковы роли Сомнамбулы из «Кабинета доктора Калигари» и О’Коннора из «Ужаса» по роману Стивенсона «Тайна доктора Джекилла и мистера Хайда». Фейдт охотно черпает свои образы и в мрачных эпохах Средневековья. Таков его Чезаре Борджиа, весь в тонах кватроченто. Таков и Иван Грозный в «Кабинете восковых фигур» — образ, в котором до болезненности заострена мрачная жестокость эпохи.

Привлекает Фейдта и экзотика. Но экзотика с явным болезненным упадочным уклоном.

Индия колонизаторов и рабов, Индия, задушенная петлей поработителей, Индия Тагора и Махатмы Ганди для него не существует. Она заслоняется мистической фантастикой факиризма и болезненной силой страстей в экзотической оправе.

Экзотика исторических эпох, экзотика «великих побед» и завоеваний приводит его к «Леди Гамильтон». Но историческая окраска событий и здесь растворяется в неврастенической страсти однорукого Нельсона, для которого Фейдт находит все краски «великой любви» и «великих страданий».

Таков отчасти и Христиан фон Шафф, сын миллиардера, владелец несметных богатств, влекущий за собой страшную цепь: «Жемчуг, кровь и слезы». Неврастенические уклоны психики приводят Фейдта здесь к какому-то подобию непротивленчества, толстовства. Но и тут в его палитре оказывается еще достаточно красок.

Отсюда естественный скачок к натурализму. И Фейдт приходит к образам богемного художника Арпадо Чарлзло и салонного поэта из «Ню».

Но и художник, и поэт отдают шаблоном и фальшью. Они слишком приторны. При всей рафинированной техничности Фейдта, при его изощреннейшей цивилизованности, при всем блеске его тончайшего артистизма, у него нет средств для передачи самых простейших оттенков самого элементарного натурализма.

От романтической жути кровавых эпох до фантомистики почти мейрингского толка Фейдт самое совершенное воплощение этой линии развития. Самая изысканная ее арабеска.

Но герой-любовник современных салонов — эта законченная демонстрация духовного убожества, этот апофеоз лакированной пошлости — не в артистических средствах Фейдта.

Его графика сексуальна, но не скабрезна.

Его рисунок уродлив, но не прозаичен.

В нем упадочность, но не пошлость.

Каждый актер лепит свой кусок жизни на экране так, как он ее видит и воспринимает. У Янингса она дышит почти первозданной силой и плотоядностью. Реалистичность Вернера Краусса окрашивается гротеском и гиперболичностью. Фербенкс наполняет жизнь динамикой и движением. Москвин ищет ее в переплетении смешного с трагическим.

Конрад Фейдт дает сексуальный рисунок, дает причудливую графику вырождения. Его типы — это разнообразнейшие симптомы дегенерации. Его образы — лишь различные эффекты упадочности.

Фейдт — питомец определенной социальной среды. Эта среда породила в литературе патологию и мистицизм, а в жизни — гомосексуалистов и «пресыщенных». Именно эта среда выдвинула мысль о «закате Европы». И это в ее тайниках родилась философия Шпенглера.

Конрад Фейдт — плоть от плоти ее. Он одно из самых ярких ее проявлений. Его творчество — это логическое завершение той линии развития, которая привела буржуазную цивилизацию на грань вырождения. Это наиболее яркий штрих культурной дегенерации, сделавшей искусство лишь удобрением для европейского капитала.

Каждая роль Фейдта — это осколок определенно��о миросозерцания. Так мыслит и чувствует человек, у которого уже нет ничего за душой.

Каждый облик Фейдта — это заботливое культивирование симптомов упадочности. Сознательный и убежденный гимн человеческой дегенерации. Образы «великих любовников», линии «великих страстей», в которых звучат все оттенки — от престиссимо до фуриозо — в сущности последний взмет культурного декаданса.

Бессильный крик человека, у которого уже нет никаких путей.

Игра Фейдта спокойна, подчеркнуто спокойна. Движения экономны, медлительны. Он играет линиями своей тонкой фигуры. Играет поворотами, замедленными сгибами конечностей. Его сцены сознательно удлиняются.

В «Индийской гробнице» и «Лукреции Борджиа» есть моменты, когда он из глубины экрана медленно движется на первый план. Кажется, нет конца этому движению. И это сознательно рассчитано, продумано. Образ, двигающийся на зрителя с какой-то медлительной величавостью, внедряется в сознание, застывает, не забывается.

Фейдт живописен. Он любит сочетания черного с белым. Он играет этими сочетаниями как ни один актер в мире. Его фигура во фраке и белой чалме в «Индийской гробнице» исключительна по композиции. Сомнамбулу в черном трико с бледно-белым лицом-маской мы тоже никогда не забудем.

А складки черного камзола Чезаре Борджиа? Фейдт комбинирует эти складки, растворяется в них, «одухотворяет» ими каждый изгиб, каждый поворот корпуса. Фейдт почти всегда играет крупным планом. Он заполняет всё пространство экрана часто только одними руками. Эти руки дают куда большие переливы настроений, чем плачущее лицо Мери Пикфорд. Руки Чезаре Борджиа — это симфония, это целая поэма страдания, страсти, переданной только одними кистями тонких болезненных рук.

-------------------------

Veidt's best roles are images inspired by mysticism, painful pendants of the imagination, sexual fractures of the psyche. Such are the roles of Sleepwalker from The Cabinet of Dr. Caligari and O'Connor from Horror, based on Stevenson's novel The Secret of Dr. Jekyll and Mr. Hyde. Veidt willingly draws his images from the dark epochs of the Middle Ages. Such is his Cesare Borgia, all in the tones of the Quattrocento. Such is Ivan the Terrible in The Cabinet of Wax Figures, an image in which the gloomy cruelty of the era is painfully pointed.

Veidt is also attracted by the exotic. But exotic with a clear morbid decadent bias.

The India of colonizers and slaves, India strangled by the noose of enslavers, the India of Tagore and Mahatma Gandhi does not exist for him. It is obscured by the mystical fantasy of fakirism and the painful power of passions in an exotic setting.

The exoticism of historical epochs, the exoticism of "great victories" and conquests leads him to "Lady Hamilton". But the historical coloring of events here, too, dissolves into the neurasthenic passion of the one-armed Nelson, for whom Veidt finds all the colors of "great love" and "great suffering."

This is partly Christian von Schaff, the son of a billionaire, the owner of untold wealth, entailing a terrible chain: "Pearls, blood and tears." Neurasthenic inclinations of the psyche lead Veidt here to some semblance of non-resistance, Tolstoyism. But even here there are still enough colors in his palette.

Hence the natural leap towards naturalism. And Veidt comes to the images of the bohemian artist Arpado Charleslo and the salon poet from "Nu".

But both the artist and the poet give off a template and falseness. They are too cloying. With all the refined technicality of Veidt, with all his most sophisticated civility, with all the brilliance of his most subtle artistry, he does not have the means to convey the simplest shades of the most elementary naturalism.

From the romantic horror of the bloody eras to the almost Meiringian phantomism, Veidt is the most perfect embodiment of this line of development. Her most exquisite arabesque.

But the hero-lover of modern salons — this complete demonstration of spiritual squalor, this apotheosis of lacquered vulgarity — is not in Veidt's artistic means.

Its graphics are sexy but not smutty.

His drawing is ugly, but not prosaic.

It is decadent, but not vulgar.

Each actor sculpts his piece of life on the screen the way he sees and perceives it. In Janings (Emil Jannings), she breathes an almost primordial strength and carnivorousness. The realism of Werner Krauss is colored with grotesque and hyperbolicity. Fairbanks fills life with dynamics and movement. Moskvin is looking for it in the interweaving of the funny with the tragic.

Conrad Veidt gives a sexy drawing, gives a bizarre degeneration graphics. Its types are the most diverse symptoms of degeneration. His images are only various effects of decadence.

Veidt is a pet of a certain social environment. This milieu gave rise to pathology and mysticism in literature, and in life to homosexuals and the “blasé”. It was this environment that put forward the idea of the “decline of Europe”. And it was in her recesses that Spengler's philosophy was born.

Conrad Veidt is flesh of her flesh. He is one of the brightest manifestations of it. His work is the logical conclusion of the line of development that brought bourgeois civilization to the brink of degeneration. This is the most striking stroke of the cultural degeneration that has made art a mere fertilizer for European capital.

Each role of Veidt is a fragment of a certain worldview. This is how a person thinks and feels, who no longer has anything in his soul.

Each character of Veidt is a careful cultivation of the symptoms of decadence. A conscious and convinced hymn to human degeneration. Images of "great lovers", lines of "great passions", in which all shades sound - from prestisimo to furioso - in essence, the last wave of cultural decadence.

The powerless cry of a man who no longer has any way.

Veidt's acting is calm, emphatically calm. Movements are economical, slow. He plays with the lines of his thin figure. Plays with turns, slow bends of the limbs. His scenes are deliberately lengthened.

There are moments in The Indian Tomb and Lucrezia Borgia when he slowly moves from the depths of the screen to the fore. There seems to be no end to this movement. And this is deliberately calculated, thought out. The image, moving towards the viewer with some kind of slow majesty, takes root in the consciousness, freezes, is not forgotten.

Veidt is picturesque. He loves black and white combinations. He plays these combinations like no other actor in the world. His figure in a tailcoat and white turban in the "Indian Tomb" is exceptional in composition. A somnambulist in a black tights with a pale white face-mask, we will never forget either.

And the folds of Cesare Borgia's black camisole? Veidt combines these folds, dissolves in them, “spiritualizes” with them every bend, every turn of the body. Veidt almost always plays in close-up. He fills the entire screen space often with only one hand. These hands give much more play of mood than the weeping face of Mary Pickford. The hands of Cesare Borgia are a symphony, a whole poem of suffering, passion, conveyed only by thin, painful hands.

В фильме «Руки Орлака» он передает тончайшие оттенки душевных переживаний только скрюченными пальцами или пассивно опущенной кистью руки.

У него играет даже ладонь, даже локти, даже предплечья. В «Леди Гамильтон» он играет Нельсона даже отсутствием руки. Целой серией тончайших приемов он подчеркивает это отсутствие, заостряет его, растворяет весь образ именно в этой однорукости.

Его средства воздействия на зрителя необычайно просты, но в то же время тонки. И именно этой простотой и тонкостью ему удается добиваться порой колоссальных эффектов. Он умеет передать всю силу страсти только одной страдальчески поникшей фигурой. Кто не помнит этой фигуры, бессильно распростершейся на ступеньках мавзолея в «Индийской гробнице»?

Несомненно, Фейдт талантлив, исключительно талантлив. Но эта талантливость еще более заостряет проблему его творчества. Даже манера игры его, даже самый стиль его артистических созданий носит характер всё той же упадочности.

Он сексуален. И эта сексуальность органически в его манере. Она сквозит в каждом жесте Чезаре Борджиа, в каждой улыбке раджи Эшнапура, в каждом движении О’Коннора. И разве не чувствуется она даже в одном только сгибе наклоненной (над постелью девушки) фигуры Сомнамбулы?

Фейдт — крупный, исключительно крупный, исключительно талантливый актер. Но этот талант не дар, а проклятие. Это ярчайшая символика распада буржуазной культуры. «Закат Европы». Талант, который мчит вперед лишь сила инерции. И мчит по путям, которые уже никуда не ведут.

--------------------------

In the film "Hands of Orlak" he conveys the subtlest shades of emotional experiences only with twisted fingers or a passively lowered hand.

He plays even the palm, even the elbows, even the forearms. In "Lady Hamilton" he plays Nelson even without his arm. With a whole series of the most subtle techniques, he emphasizes this absence, sharpens it, dissolves the whole image precisely in this one-handedness.

His means of influencing the viewer are unusually simple, but at the same time subtle. And it is precisely this simplicity and subtlety that he manages to sometimes achieve colossal effects. He knows how to convey the full power of passion with only one sufferingly drooping figure. Who does not remember this figure, prostrated helplessly on the steps of the mausoleum in the "Indian Tomb"?

Undoubtedly, Veidt is talented, exceptionally talented. But this talent sharpens the problem of his creativity even more. Even his manner of playing, even the very style of his artistic creations, bears the character of the same decadence.

He is sexy. And this sexuality is organic in his manner. It shines through in every gesture of Cesare Borgia, in every smile of the Raja of Eshnapur, in every movement of O'Connor. And isn’t it felt even in the curve of the figure of the Somnambula tilted (above the girl’s bed)?

Veidt is a large, exceptionally large, exceptionally talented actor. But this talent is not a gift, but a curse. This is the brightest symbolism of the collapse of bourgeois culture. "The Decline of Europe". Talent that rushes forward only the force of inertia. And rushes along paths that no longer lead anywhere.

[headache-medicine]

Нахожу свои отражения в дневниках и записках безумцев. Неизменное сходство – оторванность от людей, верность себе (а иначе не можешь, даже не выйдет попробовать), восприятие «какое-то не такое» да странный, «познавший» взгляд.

Мыслю чисто и одновременно искаженно. Чисто вижу свои искажения, но не могу посмотреть на них со стороны, из условной «нормальности», чтобы вмешаться и что-либо перестроить. Меня просто в этой «нормальности» не бывает. Только редкие краткие вспышки ее подобия, быстро утопающие в омуте дезориентации, дереализации, дестабилизации.

Где правдивое восприятие? Какова моя позиция? Как выглядит мой портрет? По сознанию передвигаюсь трипами; подсознание силится донести плоды понимания, но говорит на другом языке. Плоды скатываются в жерла и пасти моих расщеплений, и те вкушают их едва контролируемым образом.

Пытаюсь адаптироваться. Выстраиваю схемы, договоренности со своим устройством, но оно переменчиво и зачастую быстро стирает подпись. Точнее, подпись перестает ему соответствовать, и документ уже не имеет силы – не действует, не работает, нужен новый подход и новая адаптация.

Трудно найти свое место, будучи отклонением. Не четкой фигурой, а ее размытой и искаженной формой. Существом без опор, что старается быть опорой. Тем, кто теряет в памяти контуры уходящих дней. Кто не помнит свое лицо и вынужден большую часть времени пребывать в поисках. А поиск себя – это не про контакт с «общей» реальностью, это вообще не про контакт, а про замыкание.

У меня есть способности, которые сложно употребить; на которых, как на тоненьких комариных ножках, не удержать независимость. Качествам все время мешают другие качества, словно идет грызня ночного-дневного дозора. В мыслях так много вопросов «я?», оставленных без ответа, и так мало акцентов на мире, более безопасном, чем он есть в моих поврежденных фильтрах.

Хочется лучше. А лучше – это… «как-то немного не так».

◈ https://t.me/Morova_poGreshnost

[mrr-rrrrr-meo]

все, проверили зрение с линзами, я теперь все вижу!!

такой кайф видеть людей, а не цветные пятна, а еще все листики и контуры домов

я довольнаяяяяя

[goshminherz]

«Японцы до сих пор вспоминают Надю Рушеву , издают ее рисунки на открытках, – пишет Д. Шеваров. – Приезжая к нам, они удивляются, что в России нет рушевского музейного центра, что работы Нади лежат в запасниках, а наша молодежь в большинстве своем о Рушевой ничего не слышала. «Это же ваш Моцарт в изобразительном искусстве!» – говорят японцы и недоуменно пожимают плечами: мол, как же богаты талантами эти русские, что могут позволить себе забывать даже о своих гениях».

«То, что это создала девочка гениальная, становится ясным с первого рисунка», — писал Ираклий Луарсабович Андроников, рассуждая о цикле «Пушкиниана»

«Я не знаю другого подобного примера в истории изобразительных искусств. Среди поэтов, музыкантов редко, но были необычайно ранние творческие взрывы, у художников же — никогда. Вся юность у них уходит на студию и освоение мастерства», — восхищался Надей доктор искусствоведения А. Сидоров.

"... Надя Рушева никогда не училась рисовать. Она просто брала лист бумаги и на нём появлялись какие-то контуры. Она не делала эскизов и не пользовалась резинкой. «Я вижу свои рисунки заранее. Они проступают на бумаге, и мне нужно только обвести их», - говорила юная художница.

До школы родители не учили дочку ни писать, ни читать, не рисовать – не хотели перегружать и торопить ребёнка. По вечерам папа-художник просто читал дочери сказки, а Надя слушала и делала какие-то наброски. Как-то за то время, пока девочка слушала «Сказку о царе Салтане», успела нарисовать 36 иллюстраций к сказке.

Когда дочке исполнилось 12, Николай Рушев показал рисунки дочери коллегам, и те были единогласны – у девочки талант. В этот же год (в 1964) состоялась первая персональная выставка юной художницы, хотя тогда многие её просто не восприняли всерьёз – и образования художественного нет, да и какой жизненный опыт у пятиклассницы. А Надя продолжала вести жизнь простой советской школьницы, много рисовать и мечтала стать мультипликатором.

За пять лет после первой выставки у Нади состоялось ещё 15 персональных выставок: в Польше, Чехословакии, Индии, Румынии. В — в 13 она создаёт серию рисунков к «Евгению Онегину», иллюстрирует мифы Древней Греции. Специалисты отмечали, что в её, казалось бы, простых иллюстрациях много динамики и жизни.

После того, как Надя прочитала «Мастера и Маргариту», она отложила все другие мечты и серии рисунков, засыпала отца просьбами достать всё, что можно, о Булгакове. Спустя годы вдова Михаила Булгакова, увидев Надины рисунки, назовёт их лучшими. Но к тому времени девушки уже не будет в живых.

«Хорошо, что Надя и свечу нарисовала… Михаил Афанасьевич любил работать при свечах…» — говорила Елена Булгакова, листая рисунки. А когда дошла до портрета Мастера и Маргариты в профиль, надолго замолчала. «Вспухший рот… Характерно для Михаила Афанасьевича… Будто вздохнул… Это провидение Нади».

Рушева стала первым иллюстратором «Мастера и Маргариты». Ей в то время было 15.

Никто не мог даже предположить, что в 17 лет Нади Рушевой не станет. Собираясь утром в школу, она просто потеряла сознание. Оказалось, что у неё врождённая аневризма. Пять часов врачи боролись за жизнь девочки, но так и не смогли вернуть её к жизни.

На тувинском (а Надя наполовину тувинка) её имя звучит «Найдан» - «вечно живущая». И память о художнице, которой так и не довелось стать мультипликатором живёт и сегодня. По всему миру прошло более 160 её выставок. А с могильного памятника Нади Рушевой смотрит на этот мир кентаврёнок - — необычный малыш с очень серьёзным взглядом... "

Николай Борисов

[black-owl]

Я кое-что поняла.

Не люблю спешить в рисовании.

Не думаю, что завтра за три часа много нарисую. Но, наверное, буду делать медленнее, но лучше.

Сейчас сижу, прорисовываю пропорции, слегка построения, намечаю контуры для будущей живописи и понимаю: если делать это вот так неспешно, под фантастическую аудиокнигу Саймака — это почти что приятная медитация

[irespectedman]

… для того, чтоб понять по-настоящему, что есть та или иная страна или то или иное место, туда надо ехать зимой, конечно. Потому что зимой жизнь более реальна, больше диктуется необходимостью. Зимой контуры чужой жизни более отчетливы. Для путешественника это — бонус.  Соломон Волков. «Диалоги с Иосифом Бродским»

… in order to truly understand what this or that country or this or that place exists, you need to go there in winter, of course. Because in winter life is more real, more dictated by necessity. In winter, the contours of someone else's life are more distinct. For a traveler this is a bonus. Solomon Volkov. "Dialogues with Joseph Brodsky"

[advoorgh]

Артефакты, доказывающие космическое происхождение человечества: сколько нам лет на самом деле?

Официальная наука говорит, что разумный человек появился на нашей планете примерно 200 000 лет назад, и что до этого момента не существовало никакой цивилизации. О развитых технологиях даже и речи нет. Однако время от времени исследователи находят предметы, а то и целые комплексы сооружений, объяснить происхождение которых не может ни один маститый ученый.

Скептики объясняют это природными явлениями или филигранным ручным трудом древнего человека. Но существуют столь убедительные доказательства высокоразвитых цивилизаций прошлого, что так нелепо отрицать их просто глупо.

В статье речь пойдет лишь о некоторых таких свидетельствах величия сгинувших цивилизаций.

Ядерный реактор возрастом более 1,5 миллиарда лет

В семидесятых годах прошлого века французское правительство заключила контракт с одно африканской республикой на поставку урана. В ходе работ выяснилось, что из сырой урановой руды уже был извлечен почти весь активный уран.

Этим заинтересовались физики, и после исследований выяснили, что рудник, из которого была поставлена руда, в незапамятные времена уже функционировал как ядерный реактор. Судя по анализам породы, он работал более полутора миллиардов лет назад и эксплуатировался почти 500 000 лет.

Нобелевский лауреат, доктор Глен Сиборг, высказал мнение, что это именно отходы высокотехнологичного производства, а не естественное образование. Свою позицию он пояснял так:

Что бы «сжечь» уран нужны особые условия, которые в природе просто не существуют. Самое главное - необходим изотоп U 235, которого в чистом виде и достаточном количестве на руднике попросту не было. Также нужна особо чистая вода, которая в таком виде в природе не встречается. Следовательно, здесь явно п��ослеживается разумная (причем явно высокотехнологичная) деятельность.

На вопрос - КАК такое было возможно 1,5 миллиарда лет назад? официальная наука утверждает, что это природное явление.

Комплекс Сахасралинга

В индийском штате Карнатака есть археологический комплекс Сахасралинга. Обычно он скрыт водами реки, но когда наступает засуха, тысячам туристов открываются удивительный вид.

Из под воды выступают многочисленные каменные фигуры. Искусно выделанный камень и сотни тончайших изображений на камнях. Можно ли утверждать, что такое мог сделать древний человек, судите сами.

Карта с изображением Антарктиды, не покрытой льдом

В начале XVI турецкому адмиралу Пири Рейсу в руки попала древняя карта с изображением неизведанной земли. На её основа он создал свою лоцию, которая дошла до наших дней.

На карте Рейса (1513 год) изображена не покрытая льдом земля, которая соединена с южным побережьем Южной Америки. Профессор истории Хепгуду, в середине XXвека предположил, что это доисторическое изображение Антарктиды.

Лоренцо У. Берроуз, капитан ВВС США, отмечал, что контуры изображенной на карте земли удивительным образом совпадают с очертаниями реальной Антарктиды. За исключением одного отличия – они не покрыты льдом.

Хэпгуд, предположил, что суша смещалась, поэтому Антарктида показана на карте соединённой с Южной Америкой.

Современные исследования подтверждают эту теорию, но они показывают, что это могло произойти миллионы лет назад. Открытым остается вопрос, кто изобразил Антарктиду миллионолетней давности?

Механизм Антикитера

Пожалуй, один из самых известных доисторических механизмов. Часто его называют древним компьютером. Это механическое устройство предназначалось для расчета позиций Солнца, Луны. По нему древние греки рассчитывали дату Олимпийских игр.

Устройство создано в Греции более двух тысяч лет назад, и оно невероятно. Математик Тони Фрит писал:

«Если бы он не был обнаружен, никто бы не мог подумать, что это может существовать, так как это слишком сложно».

Матиас Баттет, директор по исследованиям и развитию компании по производству часов Hublot, заявлял:

«Механизм Антикитера включает в себя гениальные черты, которых нет в современном часовом деле».

Что это как ни отголоски забытых знаний древнейших цивилизаций?

[lloreleya]

За этот месяц я исписала лайнер, мой любимый Микрон 😳 Не думала, что его вообще можно исписать, но, с учётом того, что раньше лайнером я только подчёркивала контуры на некоторых рисунках, тут всё на нём практически одном держалось. И сегодня я рисовала чем попало из отдела канцтоваров в супермаркете. И я вижу кляксы, размазанные точки - они меня бесят. Но рисунок уже существует, так что вот.

Inktober. Day 30: Rush

[dtliz]

Судьба даёт нам жизнь,

Как детскую «раскраску».

Обычный фон и контуры судьбы.

А уж какие будут краски,

Решаешь это только ты.

Цветная жизнь твоя иль в серых красках,

Ругай художника - себя.

Судьба даёт тебе «раскраску»,

А дальше - воля лишь твоя...

[serenasims]

Первый рабочий день в полицейском участке. Скачала его кажется на ТSR и он мне очень нравится. Компактный и удобный для игры. 

Серега - Слишком мало информации...

На месте пр��ступления нашлась только одна улика - сгоревший холодильник. Потыкала вокруг - в одном месте появилось действие “Искать улики”. На полу возник клок пыли. И все. Я давно играла за детектива, но тогда улик вокруг было множество. Обведенные мелом контуры, рисунки гномов...

Старшая по званию велела Сереге опросить свидетелей и уселась за стол поболтать с другими полицейскими, тоже приехавшими на место преступления.

Так и не собрав нужное количество улик, Сережа вернулся в участок и исследовал хотя бы то, что нашел. Его синяя полицейская форма упорно меняется на вот этот вот пиджачок с эмблемой оборотня. Как заменилась, когда он в полицейской форме обратился, так и осталась. Серега - Ну и что. Мне нравится рокерская одежда. 

Потом Сереге поручить провести обыск XD 

А задание “Поговорить с начальством” не зачлось. Было только "обсудить теории раскрытия преступлений”, но это не то. 

[awesomeredhds02]

adelindel

Раз уж у меня появились фоточки, где видно тотухи, расскажу про них Обе сделала недавно, в апреле Вообще я очень люблю тату Мечтала лет с 12-13 о них😄 Но всегда останавливала себя. В 18, в 20, даже в 25 Потому что мне постоянно нравились разные стили, разные картинки Не могла определиться И хорошо, кстати, что не била ничего лет в 18-21, т.к. сейчас мне те идеи кажутся дичью полной) В итоге только за последние несколько лет я поняла, что мне нравятся и чб и цветные, но просто контуры всякие, ньюскул И я наконец родила🤣 В один день думаю такая: бля мне уже почти 27, где мои тотухи?!?!! И просто пошла в Сочи у себя и набила лист на бицуху. Рисовали мы его сами, часа пол. Это не конкретный лист, это что-то между банановым листом и листом монстеры) Это творчество, так что пофиг) Потом сразу же записалась на вторую. Вторую я поехала делать в Краснодар. Это типа лаванда) Но тоже не копия, тоже творчество местами)) Мы примерно рисовали с картинок в Гугл её, рисовали 2,5 часа Про боль: мне не больно было, я бы сказала, как будто на тебе рисуют гелевой ручкой) Вторая мастер сказала, что я идеальный клиент, лежу мертвяком) Даже когда били по внутренней поверхности руки. Мне прям вообще насрать было😄 Што сказал муж? Он у меня тату вообще не любит) Но я его и не спрашивала)) Для меня подобные вопросы это странненько как минимум. Типа муж мне не хозяин, я ему тоже не хозяйка)) Мы всё обсуждаем, делимся идеями) Но каждый принимает за себя решение сам, мы ж взрослые отдельные люди)) Но он сказал, что мне очень идёт и что тату очень красивые🖤 Часто делает теперь и им тоже комплименты😄 Ну и последнее: тотухами довольна) Буду делать на руки что-то ещё, тоже чёрное и тоже растительное🌿Это прям моё💚 Про меня) Про мою любовь к этому миру и природе) У вас есть интересные истории про тату? Может кто тоже больше 10 лет рожал как я? Или ещё что

[delta-del]

Я ночую под шатром. Звёздное небо разливается темной синевой и затекает под кудрявые контуры крон. Бесконечное.

На улице прохладно. Дышится легко и свободно.

Поднимаю руку к верху и стараюсь поймать что-то: луну, звёзды, комара.

Рядом светлячки. Они всё ещё кажутся мне выдуманными магическими животными.

Скоро лето. Змея гнездится около моих волос. Я переживаю свою первую дикую линьку. Такую большую, чулком. По-крайней мере стараюсь.

Совсем взрослый стал.

Люблю змей.

– Дельта.

[ktomil]

До сих пор радуюсь своей нерешительности в некоторых моментах.

Например есть история ,тупая но мне было смешно.

У меня нет татуировок ,хотя шансов и возможностей было достаточно . Не делаю я их потому что ,относительно изобразительного искусства,я очень сильно всматриваюсь . Изображение должно быть идеально : качественно выполнен рисунок ,глубокий смысл ,в конце концов оно должно цеплять . Когда я смотрю на татуировки , разочарование приходит достаточно быстро . Мол ,уже и контуры какие-то жирные или не четкие ,да и рисовка не очень ,а идея так себе .

А, дак вот ... Лет в 14-ть я начала часто ездить летом в деревню ( а в той деревне были панельные дома и куча людей) . Ездила я туда из-за подруги детства (Вика) она там жила . И эта Вика крутилась в стандартной деревенской компании парней ,которые дышали бензином из мотоцикла( это называлось нырять в бак) ,жрали грибы ,пивас и спиртягу ( водка только на день вдв и новый год) . В один прекрасный день ,одна мадам из этой гоп компании решила начать своё дело . Что бы вы думали ? Конечно же набивать партаки струной . Из чего у неё были краски мне даже страшно подумать . И так как мы в одной компании ,всего за 50₽ ,она нам что-нибудь набьёт . Мялась я мялась, меня подначивали ,а в итоге общим собранием решили что я сыкло и пошла я с грустными глазами домой .

Следующий день.

Сидит у подъезда моя подруга и паренёк нашего возраста с той же компании . Подхожу ближе и едва ли сдерживаю смех. У Вики, на костяшках пальцев красуется огромными буквами партак ВИКА , жирным синюшным шрифтом ,а у паренька крест ,на груди с левой стороны ( рисунок такого же качества) .И что же они делают? Обычными булавками выковыривают чернила из новых тату ,попутно Вика рассказывает как утром получила люлей от бабки ( у парня аналогичная проблема) . Бабуля её сказала:" хоть вырезай ,но что бы к вечеру этой херни не было" .

Минут через двадцать выбегает , та же бабушка с мокрой половой тряпкой ,видит что эти товарищи с собой делают . И начинает орать и нещадно лупить обоих этой тряпкой . Это просто нужно было видеть...

Представьте сколько нужно одновременно страха и смелости ,чтобы решиться на такой идиотский вариант первой тату . А на следующий день ей в голову пришло ,что можно выдавить чернила просто делая проколы булавкой . (Понятное дело ,эти чернила ещё больше расползлись дак ещё и шрамы остались)

В тот момент ,я понимаю, что моя подруга тупая как тапочек , и в дальнейшем я в этом убедилась ещё сильнее ...

Позднее ,у меня появились друзья ,хорошие тату мастера ,но при всём соблазне ,во всех эскизах я находила недостатки .

[aharknesss]

"Он возвращается", - крутилось в голове Рагнара, пока его лучший друг шел чуть впереди по коридору дворца и что-то лепетал о своей жизни здесь.

Он возвращается. Его Ательстан едет в Каттегат. Хвала Богам!

Внезапно он остановился и Лодброк выпорхнул из своих радостных мыслей. Дверь слева отворилась и, войдя первым, Ательстан пригласил друга войти.

Принявшись внимательно рассматривать убранство покоев, Рагнар понял, что рано приготовился восхищаться. Скромно обставленная комната с серыми каменными стенами не давала находившимся внутри никакой подсказки, что расположена она в королевском дворце. Слабо освещённая, она казалась ещё меньше своих размеров и какой-то унылой. Из всего, что было в комнате, взгляд выхватывал только широкое ложе, явно предназначенное не для одного человека.

"Интересно, что у него на уме, - думал Ательстан. Может он злится, или даже считает, что я передал его".

Другого объяснения странной молчаливости викинга и быть не могло. Раньше они говорили друг другу всё, что угодно, но сейчас расстояние между ними было практически осязаемым. Они оба изменились за время пребывания порознь и Ательстан, вновь ставший служителем Господа, больше не мог понять, как ему вести себя.

Осознав, что ехать в рясе священника в языческое поселение - не вариант, он выудил из дальнего угла свою старую верхнюю рубаху, заношенную и потрёпанную. Только сейчас ему пришло на ум, что и оставил-то ее он лишь для такого вот момента, когда он сможет наконец вернуться домой.

- А у тебя тут, - Рагнар запнулся, обернувшись и вдруг заметив, что друг переодевается. Сглотнув, он продолжил: - довольно уютно.

- С домом в Каттегате не сравнится, - поспешил ответить Ательстан, стоя спиной к другу.

- Рад, что ты так считаешь, - одобрительно промолвил Лодброк, не собираясь отводить взгляд.

Черное одеяние уже лежало на жёстком кресле, а под тонкой нижней рубахой без пояса даже в полутьме прекрасно видны были контуры тела. Только сейчас он посчитал странным, что за все годы жизни бок о бок он никогда не видел лучшего друга без нее. С другой стороны, что в этом такого..

Почувствовав на себе взгляд, Ательстан обернулся. Рагнар мог хотя бы сделать вид, что не пялится, но не стал. Вместо этого, он с вызовом пробежался глазами по его телу, что Ательстан просто не мог не заметить. Ему внезапно стало жарко.

Глянув в сторону, Лодброк вдруг увидел какую-то книгу и с глуповатой привычной полуулыбкой принялся внимательно разглядывать ее, как будто ему это интересно.

Ательстан мысленно поблагодарил Господа и отвернулся.

- Что там нового в Каттегате? - смущённо прочистив горло, спросил монах.

- Даже не знаю, что тебе рассказать, друг мой, - быстро отложив книгу, Рагнар снова уставился на спину этого самого друга. - Многое изменилось, но это не столь важно. Единственное, что имеет значение, это что..

Тот как раз стягивал с себя белую рубаху, обнажая торс и оставаясь в одних лишь серых штанах. Рагнар счёл это зрелище слишком соблазнительным, даже греховным, как сказал бы сам Ательстан. Материя медленно заскользила по коже и, к тому времени, как Ательстан опустил руки перед собой и бросил нижнюю рубаху к другим предметам одежды, Рагнар уже стоял на расстоянии вытянутой руки, сам не понимая как, и главное - зачем, оказался там.

- ..мне тебя не хватало, - закончил он теплым тоном.

Не успел Ательстан сообразить, что викинг находится за его спиной, как холодные пальцы легли ему на плечи.

- Правда, - добавил Рагнар и нежно провел ладонями по его спине.

От этих прикосновений Ательстану показалось, что это не пальцы друга холодные, а что у самого него жар. Всякие мысли начали лезть в голову. Однако "отстраниться" среди них не было.

- Я правда очень скучал, - викинг мягко сжал его обнаженный торс по бокам и шагнул ближе, практически прижавшись, - по тебе.

Последние слова он произнес над самым ухом Ательстана, нижней губой зацепив его кожу, и тот, прикрыв глаза, шумно выдохнул. Он почувст��овал влагу и понял, что Рагнар, должно быть, только что облизнул губы. Ладони Лодброка оставались там же и вздымались в такт дыханию монаха, которое бесконтрольно становилось всё чаще. Секунды шли и Ательстан лишь надеялся (или нет!), что ему не придется оборачиваться, ведь тогда он не сможет скрыть свои истинные чувства от пытливых голубых глаз.

- Я, - хрипло проговорил Ательстан, наконец собрав мысли воедино, - "тоже скучал", - хотел добавить он, когда в дверь постучали.

Не дождавшись ответа, в комнату ввалился юноша с рыжими кудряшками. Рагнар к тому времени уже стоял в двух шагах от раскрасневшегося Ательстана. Благо при скудном освещении это было не столь заметно.

- Король Эгберт желает знать, готовы ли вы к отъезду, - проговорил посыльный, не извинившись и ничуть не чувствуя, что помешал чему-либо, и отчеканил, обращаясь к монаху: - и еще Его Величество просил вас зайти к нему.

- Эмм, хорошо, - не своим голосом ответил Ательстан, остро ощущая необходимость прикрыть наготу. - Передайте ему, что я скоро буду. Благодарю.

Как только дверь за непрошеным гостем захлопнулась, Ательстан заглянул в голубые глаза викинга.

- Собирайся, - кивнул Лодброк, в привычной манере очаровательно улыбаясь. - Не буду тебе мешать.

Ательстан ответил лишь смущённой улыбкой и проводил взглядом выходившего из покоев викинга.

Они поняли друг друга.