#тихий омут | Explore Tumblr posts and blogs

bas-kol-bas · 1 year ago

Text

Муза - моя вера

Балтийское море, красные розы Ливни и грозы, поздняя осень ��сли меня спросят, ��то такое в мире красота Я покажу им тебя Три Дня Дождя

Есть такой тип людей, которых Антон многозначительно объединил в одну социальную прослойку и романтично прозвал — Музы.

Когда ему было лет десять, он как сейчас помнил, к ним в школу перевелась девочка Ярослава.

Она была строптивой и очень мужественной, что отталкивало, как мальчишек, так и юных сверстниц. Яра никому не приметилась, кроме маленького Тоши. Он вечно таскался за ней, донимал вопросами, старался веселить.

Тогда еще молодой неокрепший ум не мог понять, от чего такую бойкую, кривенькую девчушку постоянно хочется рисовать — также кривенько и неумело.

Это была его первая любовь, по совместительству госпожа Муза.

Время шло, блокноты исписывались новыми карандашными уродцами, очень отдаленно напоминая девчачий силуэт.

Но Тоше дела до того было мало, ведь он испытывал настоящий восторг, рисуя одноклассницу, погружая ту в различные странные сюжеты, наряжая с помпезные, а иногда слишком открытые, наряды.

А потом Яра перевелась куда-то в спортивный пансионат или кадетку, точно не запомнилось.

Как ни боялся Антон, но его сердце не дрогнуло, ведь у него сохранился четкий образ, еще не мало раз воспроизведенный на шершавой бумаге.

Затем появилась Даша, Глеб и многие другие. Запомнился один товарищ с атлетики — Вовка Стругой.

Красивый такой, тоже довольно злобный, маскулинный и, самое главное, обаятельный, сука.

Времени было убито на этого Стругого, лишь бы приблизиться в портретном мастерстве до уровня передачи характера человека через рисунок...

И у Антона получилось.

Не сразу, где-то через год. Им тогда перевалило за четырнадцать, и мальчишка все малевал, малевал, пока наконец не сумел увидеть в своей мазне напоминание о том самом тепле, что он испытывал рядом с другом.

Было приятно.

Воссоздав Вовку в полной мере, он переключился на какую-то девчонку с параллели, понял, что не то пальто, и н��чался его, грубо говоря, “шлюший период”.

Люди нравились ему моментами, секундными воспоминаниями, вон, как Волк. Антошка-то наивно считал, что пред ним в лесной чащобе предстало настоящее произведение будущего искусства, а оказалось… да, впрочем, оно и не важно.

У него сейчас картин написано, минимум, на один “уголок” в выставочной. Можно хоть прямо сегодня брать манатки и поезжать к родителям в город, но Антона кое-что останавливало.

До сих пор в каждой его презентации была связность сюжета всех работ, и он не хотел нарушать эту маленькую условность.

Во всем должен быть смысл.

В кишках его находилось мало. Это было, скорее, как высказывание, что-то для какого-то андеграундного события с узким спросом. Куда-то туда эту чернуху и планировалось затащить, а вот для большой столичной парадной надо создать что-то мощное, массовое. А такое может родиться только — ТОЛЬКО — при наличии качественной Музы.

И тут проблема — ее нет. И нет стабильно уже с лишним года два.

Большие надежды возлагались на красавцев из спортивного клуба, куда Тоха, не смотря ни на что, регулярно ходил и даже познакомился с парочкой ребят, договорился набросать их, пока те тренят. Исчерканные листы лежали сейчас в задвижном ящике писменного стола.

Тела-то правда симпатичные, но эмоция не та, не за что зацепиться.

Потом вдруг подгоны от Алисы — наркотическая сладость, вот тебе, пожалуйста, чем не главный вдохновитель на целое лето.

А вот нет, опять беда — в этом приторном трипе ничего, кроме какой-то расчлененки и психодела в голову не лезло. А воспроизводить цвета вот так, по памяти это, уж извините, извращение и очень непрактичное вдобавок.

Хотя досуг любопытный.

Но досуг не даст ему денег на академию и не уважит родителей. Антон вообще боялся зарекаться о новых приятелях, живущий тут недалеко, по соседству, считай. Знал, что будет истерика, мама соберет вещи, припрется сюда, все расставит по своим местам и сбагрит бедного сына к бате.

Шутки кончились, пора бы переходить к действиям.

Самым первым в списке потенциальных жертв стоял, удивительно, Рома.

Раздражал до страшного, но какой-же, зараза, красивый.

Все при нем: складное тело, резкость лица, а самое главное — характер. Такой невозможно описать одним портретом, это нужно целую серию, да побольше, пожирней. Казалось, что хулигаье это можно воять вечность и то не хватит, чтобы до конца точно передать каждую острую особенность, перчинку.

Но он, к сожалению, совсем мудак.

Полинка, надеялся Антон, что-то могла рассказать Пятифану про его тайное желание, сестра все-таки. Не то, чтобы он рассчитывал на ее понимание, но поделиться таким сокровением он решил лишь после того, как узнал об их родстве.

Дружбы не видать, а вот наладить чисто деловые отношения реально. Платить нечем, но один-два неудачных портрета отвалить не жалко, ради успешных продаж остальных на аукционе.

И как уже говорилось ранее, Петров — любимец фортуны.

Полутемки комнаты окутали Антона, обрамили всю мебель светлой кромкой, спрятали кровавые пейзажи где-то в темной углу, с легкой тягучей заботой убаюкивали парня мерным шебуршанием листвы.

Но он ни в одном глазу.

Цеплялся на любой инородный звук на улице, стремился вскочить, предъявить какую-то обиду дикому лесу, метался.

Сон не шел от слова совсем и, верно расценив свои шансы, парень направился в комнату сестры.

— Оль, я схожу погуляю, — предупредил Антон из темноты.

Как он и думал, девочка не спала — из ее спальни был слышен гомон телевизионных передач.

— В город? — недоверчиво покосился ребенок, оценивая брата.

— Да, мась, в город, — улыбнулся он в ответ.

Оля сильно обеспокоена агрегатным состоянием брата, куда он шел наверняка она не знала, но именно от этой простодушной улыбки захотелось верить, что тот не врет.

— Хорошо, брат, только ненадолго.

— Если что — звони, — Антон кивнул и поспешил собраться.

Сестренка сейчас напоминала ему маму, но у того был резон.

Наталкивает на интересные умозаключения о родителе, возможно, матерь вечно недовольная ходит, потому что никому не верит?

Это не стало бы для сына новостью.

Накинув дымчатую ветровку и серенькие трикотажные спортивки, он наскоро собрал сумку. Блокноты, чернила, карандаши разной мягкости — классический набор, давно выученный. Сегодня Антон хотел изобразить красоту унылого двухцветного спального района на Спящей.

Именно этой улице шло быть по-цветастому неинтересной.

Легкой прогулочной рысцой парень преодолевал знакому тропь, ударяясь ногами о поросшие дикие колосья. Вечерний воздух щедро одарял своей свободой и свежестью. Нулевое сопротивление неспешному бегу, сповадило Антона ускориться — хотелось лучше ощутить крылатую скорость.

Въезд на Старую встретил его жестоко.

За углом первой пятиэтажки белокур заметил несколько фигур, прищурился: трое парней, кажется, избивали одного. О, так среди нападающих стоял и Ромка.

Злой, всклокоченный, как сорвавшейся с цепи пес, отгрызающий куски от нежданного проникновителя в свой дом.

На месте сопящего кровью в ногах обидчиков мог быть и сам Тоха.

Пускай, поводов предостаточно не было, но он уже понял, что это далеко не гарант сохранности лица и тела. Легкая паника окатила затылок, ноги обмякли.

Надо сваливать отседова.

Тактично сделав вид, что ничего из увиденного не существует, Антон поддал и понесся дальше от сборища.

На улице уже смерклость, часов одиннадцать стояло или около того. Хорошо, что он сегодня в линзах, можно не бояться в скором побеге потерять живительные ленноны.

Завернув в ближайший тупичок, бегун дал себе форы отдышаться.

Да уж, Роман не так легок, как хотелось бы. Наладить с ним контакт задача непосильная для своенравного Петрова.

С каждой встречей эта удручающая мысль только крепла, набиралась аргументацией, как вонючая склизкая губка, впитывалась любой падальной деталью и сочилась стухшим зловонием, стоило взять ту в руки.

Послышались далекие голоса — потасовка окончена, вердикт вынесен. Гильотина субъективного правосудия бездушно спущена на голову нерадивого мальца. Антон громко сглотнул, прочищая осипшее горло.

Пора выдвигаться к Спящему.

Сделать это правильней поверху, а то еще столкнется с ОПГ, потом синяков не сосчитать будет.

Запрыгнул на мусорный бак, зацепился за бортик, подтянулся. Антон уже хорошо знал, как лучше вздыматься на крышу, проделыва�� это достаточно раз. Пару ловких перебросок и вот оно — покоительное умиротворение.

Теперь можно было не переживать, следовать своей дорогой, не озираясь на то, что там внизу.

И вновь он сорвался на бег.

Ряд домов и пристроек позволял доскакать до сутулого фонарного свода минут за пятнадцать при старании, не спускаясь. Жаль, что конфеты дома оставил, так бы пролетел и за десять, и за пять.

Но оборачиваться домой страшно — там Пятифан.

Парень гнал по крышам, гулко отбивающим каждый его уверенный шаг.

Захват острого водостока, переброска и прыжок на нижний ярус соседней панельки, затем преодоление угловатых препятствий надстроек, снова подъем.

Нравилось торопиться, куда-то опаздывать и при этом задерживаться в стойке на руках, сцепивши какое-то хлипкое ограждение. Вот-вот сорвется, а, нет, уже лязгнул вбок, а потом вскарабкался вверх по наростам кривых балконов.

Одна двухскатная из алюминия, вторая с резиновым темным монолитом и коробами воздуховодов, еще одна такая же, а четвертая — брусчатая черепица.

Такие разные, как девушки прям, к каждой кровле свой подход, настроение.

Нельзя соскочить на частный дом так же, как на плотную многоэтажку, тут техника нужна.

— Тоха, а, ну, стоять, — из философской неги больно вытянул оклик Пятифана.

Тот, кажется, был весел.

Твою мать!

— Да не ссы ты, стой, — поняв, что его не слушают, а только ускоряются, Рома взъелся. — Блять, да остановись ты! Бегун хуев.

Нет уж, дудки, Антон не дурак, чтобы самому лезть в пасть разъяренного тигра, легче скрыться где-то неподалеку. Ему повезло, что он уже разогрелся и готов был горы свернуть на поднебесном поприще.

Где-то точно еще дружки караулят, нужно глядеть в оба.

Рома с раннего детства любил спорт, сначала каратэшкой баловался, потом ушел с в бокс и иногда единоборства, большим плюсом также сыграли регулярные побои.

Он никогда не задумывался о том, что ему в жизни пригодятся не только крепкие кулаки, но и быстрые ноги.

И как же он корил себя за то, что любезно прогуливал все кроссы и забеги, считая их и нахуй ненужными. Так, иногда, по утрам расхаживал по городку и все.

Зачем ему, дураку, быстро передвигаться, если он любую проблему готов встретить лицом к лицу?

Что ж, Пятифан, ты тупой, потому что вот она, ситуация — он ебаный спортсмен, надежда всего города, не может угнаться за какой-то белобрысой шмакодявкой по имени Антон.

Но одно здоровенное преимущество у него таки есть — он знает это место, куда лучше обелевшего Усэйна Болта.

Если сейчас он стремится с Спящему, то единственное место, где тому будет идеально укрыться от преследования, это закуток меж дальних двухэтажек, туда практически не попадет свет и полно каких-то коробок, даже днем хер че найдешь, если проебал.

— Сука, Петров, догоню — пизды дам! — ага, как же, не догонишь.

Явное преимущество в главном на данным момент параметре — скорости — лихо подкинуло самодурство Антона. Он даже улыбался, теряя очертания громких выкриков Ромы.

Тот оставался все дальше и дальше, пока парень отдалялся, уносясь вперед, к звездной улице. Осталось только заскочить с заваленный тупик, до которого оставалось добрых метров сто, и он будет спасен.

Еще один раз.

Вон оно, сильный рывок — долгий полет меж домов — и продуманный обвал вниз, контролируемый переменными хватками за бортики и перекладины вешалок.

Все, пропал Антоша и никто его не найдет, пока он сам не появится.

Как, наверное, эффектно это выглядело со стороны: взял и исчез, просто грохнулся и помер. Но нет же, сидит живехонький, довольно хохоча в кулак. А потом срывается еще раз и прячется за углом, теряясь в темноте.

Кислородное голодание пьянило, адреналин опрокидывал бешеное сердце.

Он победил.

Опустившись на одну из мятых коробок, Антон опять улыбнулся — по-дурацки довольно. И затесался еще чуть глубже, в самую угольно-сизую тень, позволяя себе наконец отдышаться.

— Сказал же, придушу гада.

А?! Откуда здесь взялся Рома, как узнал?

Неважно, надо было бежать, но...

...некуда, он в тупике.

— Что мечешься, заяц? Загнали в угол? — он явно доволен собой, все продумал и попал прямо в яблочко.

Как же Антон так сплоховал! Надо ж было подумать, что хулиган наверняка знает об укрытии, он же тут всю жизнь живет.

Ну, и дурак же ты, Петров.

— ��ихо, не рыпайся, — шатен приподнял ладони, успокаивая.

Скрывшийся по-звериному зыркнул на освещен��ую фигуру, что заходила все глубже в его сторону. Может, тот и не заметил на самом деле, просто блефует.

Нет, чужие глаза уперлись точно на него.

И Антон сам вышел навстречу, сжимая кулаки и вставая в выученную стойку. Драться, так драться.

Но Пятифан в ответ только засмеялся, а затем рывком выхватил ближнюю руку и толчком развернул Петрова, прижав к стене. Бедное предплечье завопило болью от давления, прижатый зашипел.

Пробежка забрала все силы, он не сумел вовремя среагировать и теперь зажат.

Вырваться не получалось, новый весомый параметр — сила — абсолютная прерогатива Ромы.

— Че ж ты такой шустрый, — Пятифан явно веселился, наблюдая за тщетными попытками удрать. — Не рыпайся, говорю, — сильнее сжал заломленную конечность. — Я и сломать могу, так-то.

Петров успокоился, прекратив бесполезное препирание.

— Ну, вот, можешь же и покладистым быть.

— Что тебе надо от меня?

Рома задумчиво смерил взглядом мокрую шею, светлый затылок. Нижние пряди слиплись от пота и путались, покачиваясь от прерывистого дыхания.

Как в таком хрупком на вид тельце хранилось столько духа, столько прыти? А ведь он еще на руках крутится умеет.

— Да я вообще по-дружески подкатить хотел, — ухмыльнулись в ответ. — Но ты опять не оставил мне выбора, Тоха.

В ответ молчали, поэтому Рома продолжил:

— Че убегаешь постоянно?

— Че догоняешь? — в тон ему.

— Повторяешься, молодой, придумай что-то новенькое, а то мне наскучит.

— Я тебя, мудака, развлекать и не собираюсь, — рыкнул Петров, но тут же заскулил от болезненной вспышки.

Рома сильнее прижал его, покрепче перехватывая одной ладонью плечо, другой — руку.

— Ты, давай ка не борзей, заяц, — моментально посерел удерживающий. — Могу и разозлиться.

— Нахуй иди.

Слезы собирались в глазах, а смахнуть было нечем.

— Тебя заело, да? — в этот раз он решил пропустить мимо ушей оскорбление, хотя в другом случае мальчишка остался бы без предплечья.

Сам не замечая, Рома явно мягчил с новым знакомым.

Они промолчали где-то с минуту.

Пятифан продолжал сканировать открывшийся ему видок, пока нижний тяжело дышал и обдумывал повисшую тишину.

Первому надоело Роме:

— Давай так: я тебя отпущу, а ты не будешь носиться, как трусишка зайка серенький, и расскажешь мне, че там наплел моей сестрице, — и, подумав, добавил, — про меня.

Антон опешил на мгновенье, а затем да него дошло, про что говорит парень. Так Полинка все таки раскололась.

Но удача ли это?

— Окей, — только и нашелся, что сказать.

И его действительно отпустили, медленно, наблюдая за реакцией, чтобы вдруг схватить заново.

Почувствовав долгожданное освобождение, белокур размял затекшие плечи, тряхнул головой и обернулся. На него смотрели для горящий омута.

Довольных чужим послушанием.

— Я хочу взять тебя в качестве модели, — отчеканил довольно легко. Не впервой просит кого-то о таком.

Вот только под гнетом медовых светил Антон почему-то оробел. Как тогда, на опушке, рядом с Волком. Но в этот раз хулигану даже говорить ничего не пришлось, просто стоит и смотрит, как дурак какой-то.

— Ну, вот, — он неловко завел руки за спину. — Если ты не против, то можешь придти завтра и… все. Нарисую.

Рома, будто, очнулся:

— Взять меня хочешь, а? — хохотнул он. — Ну, лады.

Антон вспыхнул, поняв, как странно выразился. До этого никто не подмечал этой размытой формулировки, так что его застали врасплох.

— Эм, тебе, если надо, я могу в качестве оплаты…

— Да не, — перебил его Пятифан, — рассчитаемся за экзамен. Спасибо, кстати.

— Да не за что, — буркнули в ответ. Антон все еще чувствовал себя пристыженным.

Когда они уже расходились, Петрова вдруг окликнули:

— Слыш, ты бегай поменьше, — как-то задумчиво кинул Пятифан на прощанье. — Проблемы бы тогда бырей решались.

Парень даже не обернулся на это, поняв совет по-своему настороженно. Рома еще пару секунд провожал того глазами и, хмыкнув, отправился восвояси.

Странный — единственно правильное слово, которым реально описать новичка. Пятифан только пуще убедился в этом сегодня.

Но попозировать он придет.***

На следующее утро Антон проснулся поразительно рано. Свежесть продранной головы была так непривычна, но приятна.

Стоит почаще отказываться от конфет перед сном.

Сестра возилась на кухне, стряпая завтрак, и удивленно вскинулась, встретив заспанного брата в двер��х.

— Доброе утро, Тош! — она улыбнулась. Дождалась — старший не спит сутки! — Еда еще не готова, так что подожди, пожалуйста.

— Доброе, Оль, — он как-то странно огляделся, пытаясь различить детали помещения, но без толку, очки-то оставил на тумбе. — Я тогда в душ.

Умывался тоже с каким-то нарочитым старанием, терся мочалкой до красных пятен, зубы чистил до скрипа.

В целом держался как-то нервно и поздно вспомнил — точно, сегодня же Ромка придет.

Как ошпаренный он выскочил из ванной и побежал собираться.

Итак, чем правильней будет работать?

Потупив в нерешительности около пары минут, художник твердо решил, что сделает несколько быстрых набросков углем и начнет полноценку маслом. Он не очень дружил с последним, но знал, что пастозные портреты сейчас пользуются большим спросом.

Необходимо потихоньку набивать руку, а тут модель под боком.

Выудив из массивной банки все щетинисто серые кисти, он бросил их на кровать, туда же полетели по-улиточьи свернутые тюбики и разбавитель под номером четыре. Ему его как-то посоветовал один знакомый из творческого союза, еще дома.

Планшет натянет на месте…

А где рисовать? Наверное, в лесу, на близлежащей опушке, раскинутой напротив их жилища. Там рос старый размашистый кедр с овальной колючей дырой в сердцевине. Удивляло, как дедуля до сих пор не свалился замертво, да еще и сохранял благородный, монументальный вид.

Застегнув молнию увесистой болотной почтальонки, Антон спустился на зов сестры.

— Кушать подано, — торжественно объявила девочка, укладывая на стол тарелку ароматных драников.

Клубы дыма донеслись до носа голодного брата, и он театрально втянул сладковатый запах жаренной морковки и картофеля, уселся на стул и похлопал кулаками по деревянной поверхности.

— Уважила, сестренка! — он с завидным аппетитом уминал завтрак, почти не жуя.

— Всегда пожалуйста, но ты, смотри, не подавись, — по-доброму удивилась Оля, разламывая вилкой свою порцию.

Она была счастлива видеть его таким бодрым.

Живым.

Не было больше той неродной смешливости и потерянности в пространстве. Вот он, ее братец, сидит и за обе щеки поглощает утреннюю стряпню.

— ��егодня пойду рисовать одного пацана, прикинь, — допив чай, объявил Антон. — В лесу будем, если что. Здесь неподалеку.

Оля поразилась:

— Вот это да! Друзей себе нашел?

— Ха, а сама-то!

Старший знал, что бабуля уже перезнакомила сестру с половиной сверстниц всего города, пока та ждала брата из зала. Это стало приятной новостью, ведь теперь Оля, помимо возни по дому и рукоделию, часто созванивалась в подругами, даже выходила гулять в солнечную погоду.

— Тош, это хорошо, — девочка искренне радовалась, — как там дела… с выставкой-то? — И, не сдержавшись, добавила, — скажи, ты же не собираешься тот ужас выставлять?

Антон посмотрел на нее, в надежде понять, как она сама это видит. Та была обеспокоена и подавлена. Явно не хотела говорить об этом, но и умолчать не могла.

— Нет, Оль, очень вряд ли, я это в каком-то бреду написал, — честно признался он. — Сам не знаю, что нашло. Может, скину каким-то неформалам-ценителям, но в московскую галерку с таким не сунешься, ты что? — нервный смешок.

— Правильно, — младшая сделала большой глоток сладкого чая.

В целом, они вышли на хороший, крепкий нейтралитет. Доверие вернуть получилось, а это самое главное. Больше всего он боялся отвержения сестры, ведь она всегда на его стороне, всегда поддержит, поймет, даже не смотря возраст.

Она его опора.

Рома подошел ближе к обеду.

Одет был донельз�� прилично, прям готовился, — белая рубашка, черные выглаженные брюки, ботинки аж блестели в солнечных лучах.

— Вот это ты, — встретив парня, Антон опешил, — выдал.

— А че, тебе каждый день портреты пишут? — смущенно скривился Пятифан. — Ты ж не сказал, в чем приходить, вот я и вырядился во что было.

Петров на это лишь понимающе улыбнулся. Он и правда опустил важные детали, но так даже лучше, если подумать.

Они проходили лес в обоюдной тишине, пока художник не указал место, где расположится модель.

Белокур выставил складной стул и объяснил, как планирует работать.

— Первые будут быстрые, так что не парься, позы я тебе подскажу по мере письма, ты пока садись. Тут недалеко до моего дома, так что если там попить, поесть, то говори.

Рома неуверенно кивнул. По дороге к очкарику, он допускал мысль, что тот и рисовать-то не будет и это шутки какие, а оказалось все серьезно.

Вон, деловой стоит, объясняет ему что-то.

Спортсмен вообще плохо понимал в этом вашем искусстве и как-то поздно пришло осознание, что понятие вида и поведения на подобных мероприятиях у него нулевое. Вот и намалевался, как посчитал нужным, а теперь чувствует себя глупо.

Зачем согласился вообще?

Растерянный вид хулигана вызывал злорадный прилив, обычно-то Антон перед ним трясется и не знает, куда деться, и вот судьба повернулась иначе.

Маленькая победа, теперь уже окончательная.

Модель уселась на предложенное седалище, поудобней сложила руки. Петров же плюхнулся прямо на траву рядом, вынул из сумки крафтовый альбом и коробочку с углями. Принялся умелыми движениями чиркать линии, намечая основные очертания, растирал пальцами приблизительные тени.

Сознание погрузилось в рабочую патоку. Отступила нервозность, и Антон раскрылся с новой стороны — проффесионально уверенной. Он легко водил угольком по коричневатой поверхности, пачкал бледные пальцы черной пыльцой, где-то тер, опять водил мелком.

Прикусил нижнюю губу, хмурился время от времени, бросая взгляд то на Пятифана, то снова на лист.

— Так, а теперь пересядь, пожалуйста, — белокур задумался, — как-то более развязно.

— Че? — не понял Рома. — Это как?

Антон опять свел брови, прикидывая ответ.

— Вот как ты обычно сидишь? На уроках там, не знаю, с друзьями?

Теперь пришла очередь Ромы глубоко задуматься, но он верно понял объяснения, сменил свое положение в более привычное для самого себя: ссутулился, раскинул ноги, бросив руки между.

— О, вот! Посиди так пару минут, я сейчас, — художник довольно ткнул в него мелком и вернулся к изображению.

Матушка рассказывала, что люди приобретают особое очарование, когда увлеченно чем-то занимаются, и сын сейчас мог с ней согласится.

Такой Петров давил на Пятифана своей отстраненной заинтересованностью, смотрел на него с восхищением, но каким-то холодным.

Видно было, что тому нравилось очертать сидящего, да он и не скрывал, сам позвал, признался. Это льстило, хоть Рома не мог, да и не хотел, хвастаться потом этим перед пацанами, и такая сокровенность момента манила, топила лед между ними.

Тоха ведь тоже не пойдет каждому обмазывать уши об их специфическом времяпрепровождении.

В итоге, это их секрет, который, возможно, никогда не будет раскрыт, но устраивает и не тревожит обоих.

— Закончил, — прошептал Антон, оглядывая готовый разворот. — Все, можешь расслабиться, — кивнул он Роме.

— Да я не особо напрягался. А это все? — парень легко качнулся.

Вложив лист пергамента меж страниц, Петров рвано огляделся и привстал.

— Нет, я щас домой сгоняю, нужно донести кое-что и забрать готовый холст, натягивать неохота. Это работы минут на пятнадцать, ты тут останешься?

— Ага, ты только быро давай, — сидящий не особо понял, кого там не охота натягивать, разумно решив оставить это на совести рисовальщика. — Покурить-то можно?

— Конечно, кури, — хмыкнул, доставая из кармана яркую обертку.

Глаза Пятифана тут-же лукаво заблестели.

— Опа, это че такое. А, ну, делись-ка.

Антон странно посмотрел на него, взгляд ничего не выражали, но напряжение выдавало внутреннюю хмурость данной просьбой.

Он как-то неровно вздохнул.

— Давай-давай! — подначивали из под кедра.

— Да без “б”, — сдался и протянул другую похожую, подойдя. — Чай, может, принести? — Ему мотнули головой: “не, не надо”. — Тогда, жди, сейчас вернусь.

Художник скрылся в зелене тропинки, заливаясь светом. Как ангел какой-то, свалившийся с неба. И ведет себя, как настоящий Лунтик.

Лунтик-бегун.

Ромка, ничего не подозревая, захватил зубами конфету и, рассосав, проглотил.

Вкуснятина какая, не просто так хитрожопый Тоха не хотел делиться. По телу практически сразу разлилась легкая нега.

Парень даже не успел связать это с конфетой, подумал, что его разморило на солнце от нервов.

Он достал из затворов штанов курево и, прикинув, выбрал отличную от прочих самокрутку. Эту ему предложил Бяша, предупредив, что она “с приколом”.

Ну, посмотрим, что индеец выдумал.

Поджог, затянулся. На первом выдохе голову застелило светящимся туманом, очертания древесных ветвей поплыли вместе с Пятифановым, хотелось то смеяться, то вообще уснуть и навсегда остаться в волокущей дреме.

— Вот это прикол, блять, — закашлявшись, просмеялся Рома. — Ну, китаеза обрусевшая, найду тебя потом.

Он продолжал поглощать табачную дымку, все глубже погружаясь в ядреную темень. Округа мылилась, а настроение все поднималось.

Когда ��нтон вернулся, то обнаружил парня в идентичном своему опьянении.

Белокур лениво разбросал все необходимое поодаль от себя и, положив планшет на ноги, скрестил их по-турецки. Взял деревяшку-палитру, ухнул несколько капель разного пигмента, подмешал нужные кистью и принялся за изображение.

Рома тем временем не отводил с сидящего напротив задумчивых глаз.

Тот уже не уточнял, как ему сесть, не подсказывал, сам что-то делал и делал. Острота между ними полностью испарилась, оба были одурманены не пойми чем и чувствовали себя прекрасно.

Мерцающая Тайга по-матерински баяла их, заставляя оставить все мирские хлопоты далеко после себя. Лучше, будто, и быть не может.

Их тайна обросла новой, еще более тонкой интимной подробностью.

Были лишь они и назойливая Ромкина мысль, вертевшаяся в голове последние пару минут.

— Тох, скажи мне, только честно, — на него уставилась пара голубеньких совелых глазенок, — ты пидор?

Тоха хмыкнул и вернулся к измазанной холще.

— Почему спрашиваешь?

Потому что ты выглядишь, как классический педик! Еще эти аккуратные ручки, будто, за ними ухаживали каждое утро.

— Да просто как-то, — Рома накренился вбок, но сохранил равновесие, — не знаю, ты часто мужиков рисуешь?

— В основном их и рисую, — опять оголил зубы в улыбке.

— Ну, во-от!

Повисло долгое молчание.

Пятифану казалось, что он указал на самый весомый факт, подтверждающий нездоровые вкусы белого, уже готовился к продолжению разговора, но собеседник тупо молчал, не давая никакого разгона дальнейшему диалогу.

А прерывать его от занятости было как-то неловко, даже под Бяшкиной упоротой самокруткой. Рома хотел бы разозлиться, но все его внутреннее “я” отрицало любую негативную эмоцию.

Искренне он желал посмеяться над тупостью их разговора.

Антон тем временем активно выводил цветные пятна, позабыв об изначальной цели — попробовать в жирный пастоз.

Он просто писал красивую картину красивого человека, и ничего в мире не казалось ему важнее, чем выполнение поставленной задачи.

У него не было какой-то тактики, которой бы он придерживался, просто заливал все оттенками, что соединялись в приятные черты знакомого лица.

Даже про ответ на намек модели он позабыл, любуясь своим творением и сидящим Пятифаном.

Такой симпотяга!

И тут — бац! — Рома вскочил и, немного мотыляясь, подошел к художнику. Тот тоже ��стал, как бы улавливая чужое настроение.

Пятифан схватил Антона за плечи и начал как можно сильнее трясти из стороны в сторону:

— Тоха, скажи мне, блять, — ты пидор?! — все не унимался.

Лисичка недавно напела новоизбранному Зайцу, что некоторых людей от сладостей может самую малость контузить на какой-то идее. Небольшая гиперфиксация, при плохой совместимости, из-за новых необузданных эмоций. У Антохи, например, это были цвета.

Мог минут десять просто пялить в одну точку и рассматривать, что видит.

А вот у нежного Ромы это, оказывается, получение ответа на заданный вопрос. Очень щекотливый вопрос.

И Петрова так рассмешила эта ситуация, он-то понимал, что беднягу просто переклинило.

И, выдержав долгую, неловкую, паузу, он гоготнул и съязвил:

— А, может, ты пидор?

У Пятифана расширились глаза и он, не думая, криво ударил Петрова по носу кулаком.

Маханул слабовато, но попал в цель — парнишка свалился на траву, а из ноздрей быстро заструились алые ручейки. Он в смятении глянул сначала на улыбающегося Антона, затем на свой кулак.

Нахмурился, еще раз посмотрел вниз и побрел домой, спотыкаясь о кочки.

А вот товарищ с разбитым шнобелем все валялся на мягком травяном застиле.

Не обращая внимания на полученные увечья, он был доволен, ведь наконец понял — Рома нравился ему любым: с конфетами, без, злым, растерянным, самоуверенным.

Любое его состояние сподвигало вдохновение активнее работать.

Не Волк стал ему Музой, а Ромка Пятифанов.

Антон влюбился.

← предыдущая

→ следующая

#тихий омут

0 notes