raresoundsinyourhead

[raresoundsinyourhead]

Леонардо да Винчи. Битва дракона со львом

[raresoundsinyourhead]

"Создавая эту композицию, ван Гог, возможно, держал в уме иллюстрацию к книге Чарльза Диккенса — очень похожая фигура изображена на рисунке Артура Бойда Хоутона, помещенном на фронтиспис издания «Тяжелых времен» 1886 года. Ван Гог был большим поклонником Диккенса, с творчеством которого познакомился, будучи молодым арт-дилером в Лондоне."

[raresoundsinyourhead]

“In the south of Russia. Sheep on the stern. ”I.Pokhitonov (1885)

«На юге России. Овцы на тырле».И. Похитонов (1885)

[raresoundsinyourhead]

Бертольд Брехт

Баллада Об Одобрении Мира (1930)

Пусть я не прав, но я в рассудке здравом.

Они мне нынче свой открыли мир.

Я перст увидел. Был тот перст кровавым.

Я поспешил сказать, что этот мир мне мил.

Дубинка надо мной. Куда от мира деться?

Он день и ночь со мной, и понял я тогда,

Что мясники, как мясники — умельцы.

И на вопрос: Ты рад? — я вяло вякнул: Да.

Трус лучше мертвеца, а храбрым быть опасно.

И стал я это да твердить всему и вся.

Ведь я боялся в руки им попасться

И одобрял все то, что одобрять нельзя.

Когда народу не хватало хлеба,

А юнкер цены был удвоить рад,

Я правдолюбцам объяснял без гнева:

Хороший хлеб, хотя дороговат.

Когда с работы гнали фабриканты

Двоих из трех, я говорил тем двум:

Просите фабрикантов деликатно,

Ведь в экономике я — ни бум-бум!

Планировали войны генералы.

Их в��е боялись — и не от добра

Кричал я генералу с тротуара:

Техническому гению — ура!

Избранника, который подлой басней

На выборах голодных обольщал,

Я защищал: оратор он прекрасный,

Его беда, что много обещал...

Чиновников, которых съела плесень,

Чей сброд возил дерьмо, дерьмом разил,

И нас давил налогами, как прессом,

Я защищал, прибавки им просил.

И не расстраивал я полицейских,

Господ судейских тоже я берег,

Для рук их честных, лишь от крови мерзких,

С охотой я протягивал платок.

Суд собственность хранит, и обожаю

Наш суд кровавый, чту судейский сан,

И судей потому не обижаю,

Что сам не знаю, что скрываю сам.

Судейские, сказал я, непреклонны,

Таких нет денег и таких нет сил,

Чтоб их заставить соблюдать законы.

Не это ль неподкупность? — я спросил.

Вот хулиганы женщин избивают.

Но, погодите: у хулиганья

Резиновых дубинок не бывает,

Тогда — пардон — прошу прощенья я.

Полиция нас бережет от нищих

И не дает покоя беднякам.

За службу, что несет она отлично,

Последнюю рубашку ей отдам.

Теперь, когда я донага разделся,

Надеюсь, что ко мне претензий нет,

Хоть сам принадлежу к таким умельцам,

Что ложь разводят на столбцах газет,

К газетчикам. Для них кровь жертв — лишь колер.

Они твердят: убийцы не убили.

А я протягиваю свежий номер.

Читайте, говорю, учитесь стилю,

Волшебною горой почтил нас автор.

Все славно, что писал он (ради денег),

Зато (бесплатно) утаил он правду.

Я говорю; он слеп, но не мошенник.

Торговец рыбой говорит прохожим:

Вонь не от рыбы, сам он, мол, гниет.

Подлаживаюсь я к нему. Быть может,

И на меня охотников найдет.

Изъеденному люэсом уроду,

Купившему девчонку за гроши,

За то, что женщине дает работу,

С опаской руку жму, но от души.

Когда выбрасывает бедных

Врач, как рыбак — плотву, молчу.

Ведь без врача не обойтись мне,

Уж лучше не перечить мне врачу.

Пустившего конвейер инженера,

А также всех рабочих на износ,—

Хвалю. Кричу: техническая эра!

Победа духа мне мила до слез!

Учителя и розгою и палкой

Весь разум выбивают из детей,

А утешаются зарплатой жалкой,

И незачем ругать учителей.

Подростки, точно дети низкорослы,

Но старики — по речи и уму.

А почему несчастны так подростки

Отвечу я: не знаю почему.

Профессора пускаются в витийство,

Чтоб обелить заказчиков своих,

Твердят о кризисах — не об убийствах.

Такими в общем представлял я их.

Науку, что нам знанья умножает,

Но умножает горе и беду,

Как церковь чту, а церковь уважаю

За то, что умножает темноту.

Но хватит! Что ругать их преподобья?

Через войну и смерть несет их рать

Любовь к загробной жизни. С той любовью,

Конечно, проще будет помирать.

Здесь в славе бог и ростовщик сравнялись.

А где господь? — вопит нужда окрест.

И тычет пастор в небо жирный палец,

Я соглашаюсь: Да, там что-то есть.

Седлоголовые Георга Гросса

Грозятся мир пустить в небытие,

Всем глотки перерезав. Их угроза

Встречает одобрение мое.

Убийцу видел я и видел жертву.

Я трусом стал, но жалость не извел.

И, видя, как убийца жертву ищет

Кричал: Я одобряю произвол!

Как дюжи эти мясники и ражи.

Они идут — им только волю дай!

Хочу им крикнуть: стойте! Но на страже

Мой страх, и вдруг я восклицаю: Хайль!

Не по душе мне низость, но сейчас

В своем искусстве я бескрыл и сир,

И в грязный мир я сам добавил грязь

Те�� самым, что одобрил грязный мир.