#литературные критики

[salem-schatz]

Тем временем я наконец закончила с прочтением Чумы приобретенная в период коронавируса, масок и безлюдных улиц. Эх, наверное я даже малость скучаю по тем временам, но не суть, суть в том, что ‘Чума’ Альберта Камю считалась, по мнению книжных червей, настолько актуальной в то время, что я попросту не сдержалась, как и не сдержалась проигнорировать ознакомление с кратким содержанием хотя бы или адекватными отзывами.

«Чума» Альбера Камю —это роман-притча. В город приходит страшная болезнь – и люди начинают умирать. Отцы города, скрывая правду, делают жителей заложниками эпидемии. И каждый стоит перед выбором: бороться за жизнь, искать выход или смириться с господством чумы, с неизбежной смертью. Многие литературные критики «прочитывают» в романе события во Франции в период фашистской оккупации.

Первоначально мне казалось, что место и время событий перенесет меня чуть ближе к средневековью, потому что само слово Чума или Бубоны больше ассоциируется с средневековьем. Обнаружив на страницах и машины, и поезда, и какие-то судна - я осознала, что средневековьем тут даже не пахнет… обидно.

Что же из себя представляем Чума на самом деле? Как бы смешно это ни звучало, но роман с первой и до последней странице несет в себе описание жизни в зараженном городе. И все. Больше ничего в себе она не несет. Конечно же в романе присутствуют все ужасы заболевания, вскрытие бубонов, мародерства, карантин и множество смертей, но боюсь история зацикливается далеко не на этих ужасных событиях. Скорее в ней более акцентированы ‘страдания узников чумы из-за карантина’, ‘отрезанных от внешнего мира’. Ограничение для жителей и гостей города в виде полного запрета покидать зараженную территорию - вот что в действительности является трагедией романа. При всем при этом, не смотря на мгновенное распространение чумы, людям разрешено кучковаться, гулять по паркам, посещать рестораны, бары и спектакли. Никаких ограничений в самом зараженном городе как таковых нет, вот действительно пир во время чумы. Правда под конец ввели комендантский час, на это событие выделено меньше страницы. Единственной трагедией стала - отсутствие возможности посетить те же рестораны, бары и спектакли но в другом городе, н-р в Париже. Это стало настолько придурковато для меня, что попросту не знала куда себя деть со своими мыслями. Т.е я все еще помню последние карантины, когда для ‘некоторых’ стран было настоящей трагедией запрет на групповое пожирание водки и шашлыков на природе или в парке, то тут народ самоубивается из-за запрета на выезд в соседнее село. Не знаю, может я неправильно живу? Может мое нахождение в одном месте и нежелание покидать его (даже на время) тратить на дальние поездки, разнообразия ради, огромные деньги - это ненормально? Я хз

Касательно персонажей. На самом деле я была настолько разочарована в романе, что со временем стала равнодушно относиться к героям и их судьбам, даже не смогу точно сказать сколько основных персонажей в романе. Более менее интересным показался доктор с его яростными попытками борьбы с чумой, но в итоге ставший этаким проводником в иной мир. Репортер оказавшийся в зараженном городе и его попытки вернуться на родину. Преступник задержание и поиски которого временно прекратились из-за хлопот чумных. Еще кто-то был, но я так и не поняла или мне было все равно на его значимость.

Хоть и пообещала себе больше не тратить драгоценное время на то, что его не заслуживает, но на руках на тот момент других книг не было. Пришлось дочитать до финального финала чтобы наверняка осознать, что книге не место в моей библиотеке. Увы и ах.

[gutherzig-2014]

Дмитрий Захаров - Комитет охраны мостов

Антиутопия мрачного настоящего, в котором уголовные дела создаются из воздуха и неважно, виновен ты или нет. А тем, кто хочет помочь несправедливо обвинённым поступают угрозы сразу весомого характера, а разговоры по душам превращаются в допрос с пристрастием.

Книге, где если вынесенного в название Комитета охраны мостов нет, то «его нужно выдумать».

И наблюдается любопытный процесс: не реальность, которая превращается в выдумку и обрастает сказочными подробностями, а выдумка, которую воплощают в реальность. И это не Идея, вроде коммунизма, а скорее что-то вроде детского бунта: «Ах так! Считаете меня плохим? Тогда я и правда стану плохим.»

Это художественное развитие истории 2020 года, когда подростки расклеили листовки в поддержку политзаключенных и возможно собирались взорвать здание ФСБ в Майнкрафте. Тогда их обвинили в организации террористического общества (главный обвиняемый до сих пор в колонии).

Звучит дико: как можно посадить за игру? Увы, это не вымысел.

Пожалуй, просто рассказать эту историю было бы совсем беспросветно (что близко к истине).

И Дмитрий Захаров добавляет подробностей (например, заинтересовавшим меня противостоянии Красноярска и Новосибирска за право считаться столицей Сибири);

поясняя причины и мотивы произошедшего: как со стороны обвиняемых, так и со стороны обвинителей.

Первые могут быть и пламенно горящими за свою идею, и скромными студентами, просто поддерживающими друзей, и провокаторами из лагеря вторых.

Вторые жаждут повышения, выполнения планов и для этого готовы на всё – тот случай, когда цифры важнее фактов (как в Советском союзе)

Жанр определён как психологический детектив с элементами городского фэнтези.

И вот этот лейтмотив «всё не то, чем кажется» напомнил атмосферу романов Дэна Брауна.

А фантазийная часть сродни книгам Евгении Некрасовой, где это способ справиться в ситуации, когда больше положиться не на кого, и тогда защита от чудовища из бабушкиных страшилок становится соломинкой, за которую цепляются люди уже в реальности.

Непросто писать рецензию на эту книгу: и тема сложная, и непонятно, как описать сюжет. Порой, я задавался мыслью: а нет ли угрозы самому писателю, как его героям-журналистам? Ведь описанное даже с учетом необходимых оговорок (вроде запрещенных в РФ организаций) в книге приводит к жутким последствиям.

В романе много эмоций – как самих героев, так и воз��икающих у читателя: возмущение, бессилие, надежда и глухая, до зубовного скрежета злоба.

При эмоциональной нагруженности повествования и очевидно антигосударственному тону, писатель всё же оставляет пространство для выбора самому читателю.

Конец вроде бы обещает просвет, а нет, всё тот же автозак.

Я думаю, в будущем это будет такой же неотъемлемый предмет эпохи и арт-объект, как Берлинская стена.

В интервью автор сказал, что „Комитет охраны мостов“ — это анти-„Бесы“: «Если Достоевский в своем романе обличает революционеров, то я в своей книге их не воспеваю, но я бы мог сказать, что в моей книге „бесы“ оказываются с другой стороны.»

Книгу рекомендовала Вера Богданова

О ней также говорили литературные критики Полина Бояркина и Галина Юзефович

[technolib]

О появлении в России литературной критики.

Дмитрий Ивинским рассказывает о том, как в России в конце XVIII — начале XIX веков сформировались литературный язык и литературные институты — и в том числе интересующая нас критика. Божественное и человеческое Разумеется, литературная критика не могла возникнуть раньше литературы, а представление о последней, более-менее соответствующее современному, закрепилось в русском литературном сознании…

[koobaudio]

Стивен Кинг - 11/22/63

Этот роман безоговорочно признают лучшей книгой Стивена Кинга и миллионы фанатов писателя, и серьезные литературные критики. …Убийство президента Кеннеди стало самым трагическим событием американской истории ХХ века. Тайна его до сих пор не раскрыта. Но что, если случится чудо? Если появится возможность отправиться в прошлое и предотврати... Читать дальше »

[panelki]

Нижегородских авторов приглашают поучаствовать во всероссийской литературной премии «Гипертекст» Нижегородских авторов приглашают поучаствовать во всероссийской литературной премии им. Чаковского «Гипертекст», сообщает пресс-служба губернатора и регионального правительства. На конкурс принимаются литературные произведения на русском языке (в том числе и в переводах). Произведения должны быть впервые официально изданы в течение двух лет, предшествующих дате объявления конкурса (кроме номинаций «Рукопись» и «Блогер»). Это могут быть большие и малые художественные произведения (сборники), а также сборники публицистических статей. В номинации «Рукопись» участвуют произведения начинающих авторов, не опубликованные ранее. В номинации «Блогер» участвуют авторы блогов, направленных на популяризацию литературы. Не менее 50% авторского блога должно быть посвящено отечественной литературе. «Мы стараемся выбирать именно качественную литературу, то, что имеет будущее, что будет интересно следующим поколениям. Блогеры нам интереснее, чем критики, потому что это люди, которые самоотверженно и совершенно бесплатно продвигают современную литературу. Мы стараемся опираться не только на число подписчиков, мы оцениваем качество блогинга, то, насколько он приближен к классическому формату литературной критики и современному формату продвижения, открытия новых или старых имен», — отметил руководитель премии «Гипертекст» и руководитель отдела специальных проектов «Литературной газеты» Александр Чистяков. Премия учреждена «Литературной газетой», а ее призовой фонд составляет 4,5 млн рублей. Он распределяется по номинациям следующим образом: победитель в номинации «Проза» получает 500 тысяч рублей, победитель в номинации «Поэзия» — 500 тысяч рублей, в номинации «За вклад в литературный процесс» — 500 тысяч рублей. В номинации «Дебют» (за первую книгу) и «Рукопись» (для авторов до 35 лет) премии по 200 тысяч рублей получают пять лауреатов совокупно по итогам обеих номинаций. В номинации «Литературный блогер» премию по 200 тысяч рублей также получают пять лауреатов. В номинации «Русский перевод» (перевод с языков народов РФ и стран СНГ) награда составляет по 500 тысяч рублей двум парам лауреатов (по 250 тысяч рублей каждому автору и переводчику). Конкурсные заявки авторы могут направлять на рассмотрение до 30 апреля в электронном виде на электронный адрес: gipertext@lgz.ru. Подробнее об условиях участия в конкурсе можно узнать на сайте премии Гипертекст.рф. По итогам рассмотрения заявок в мае 2024 году будет составлен большой список (лонг-лист), а в июне — короткий список (шорт-лист) премии. В рамках проекта «Гипертекст» будут проходить писательские конференции и круглые столы в Москве и регионах России, в ходе которых проведут публичные обсуждения работ, выдвинутых на соискание премии. По итогам публикации на портале «Гипертекст.рф» и обсуждения лучшие произведения или рецензии на них опубликуют на страницах «Литературной газеты». Итоги конкурса подведут в июне-июле 2024 года в Москве на основании решения жюри конкурса и опубликуют на портале «Гипертекст.рф» с указанием лауреатов. Все участники финала проекта получат дипломы, а лауреаты в своих номинациях — денежные премии и ценные призы на церемонии вручения награды. https://www.nn.org.ru

[newssocialite]

Названы победители литературной премии имени Миланы Алдаровой «ДЕДАЛ»

Торжественная церемония вручения наград литературной премии имени Миланы Алдаровой «Дедал» прошла 7 декабря в Брюсов Холле. Премия вручалась впервые. В церемонии награждения приняли участие, литературные критики, писатели, представители книжной индустрии, журналисты и ценители литературы. Организатором премии выступил издательский дом Игоря Сазонова, выпустивший репринт сборника Миланы Алдаровой…

[seoded]

Их нравы — 4: Пчёлы против мёда

Борьбу за «вокеизм», «квир-социализм» и «чёрное дело BLM», в основном, ведут люди, так или иначе, живущие на налоги, собранные с белых образованных мужчин. Даже если они сами – белые образованные мужчины. Кафедральные гуманитарии, литературные критики, активисты на дотации бюджета, чиновники на самом бюджете и т. д.

Их окончательная победа над «поганым капитализмом», вероятно, обернётся победой над собственными источниками существованиями. Ибо в бизнес они, за редким исключением, не умеют и не хотят.

Это и будет долгожданная социальная справедливость.

Можно даже пофантазировать дальше.

Есть базовые вещи для существования Цивилизации. Например, неприкосновенность частной собственности и презумпция невиновности. «Вокеисты» всё это сносят как пережитки. Хорошо.

Но если цивилизацию немного снести и начнётся «Дикий Запад», мы, наверное, увидим, что мужчины опять окажутся успешнее женщин (скажется перевес в физической силе и готовности к риску), «белые» — «чёрных» (см. фразу Наполеона, что один мамелюк всегда побьёт одного француза, но 1000 французов побьют 1000 мамелюков), «натуралы» — «квиров» (готовность резво плодиться на руинах) и т. д.

Не дай бог, конечно, таких обратных связей.

Но, конечно, веселит парадокс, что больше всех цивилизация возмущает её главных выгодополучателей.

https://dzen.ru/media/seoded/ih-nravy--4-pchely-protiv-meda-637afebbd7e0783d25480c5a

[570ml]

- Представляешь, сколько на свете было поэтов, посвящавших своим любимым стихи?

- Очень много, миллионы, наверно.

- Да. А сколько из них было талантливых?

- Поменьше, но тоже много, тысячи...

- Примерно. А сколько было любимых, оценивших эти стихи по достоинству?

- Если это намёк, то я не буду отвечать!

- Ни в коем случае! На личности не переходим.

- Ну, тогда... Многие, наверно, гордились этими посвящениями.

- Я спросил, оценили по достоинству?

- Отстань! Что, они - литературные критики?

[coolbiscotti]

чем больше вы читаете, тем больше и насыщеннее становится ваш словарный запас. вы лучше владеете языком, красочнее строите предложения, и часто именно в таком стиле, в каком были написаны последние прочитанные вами книги (это я знаю по себе). и не кажется ли вам парадоксом то, что у всех авторов уникальный стиль слова, которым они пишут? и даже многие литературные критики говорят, что для того, чтобы написать хороший авторский текст, долгое время стоит не читать ничего вообще.

чтобы написать что-то стоящее и уникальное, ты должен быть начитанным, но при этом глаза не замозолены чужими текстами.

[eldamaranquendi]

Майкл Шейбон «Подрывное воображение Урсулы Ле Гуин»

В день моего посвящения и первого посещения августейшего учреждения Американской академии искусств и литературы меня провели в портретную галерею литературного отдела и оставили там — одного среди гигантов. Возможно, это был своего рода ритуал-испытание, вроде того, как бросить кого-то у входа в кукурузный лабиринт. Чивер. Болдуин. Рот. Фолкнер. Джеймс. Велти. Моррисон. Это было ошеломляюще. Я чувствовал, что мне нужен клубок веревки, чтобы не потеряться среди этой славы. Поэтому я начал искать в таблице обрамленных фотографий, начиная с эпохи пенсне и до наших дней, писателей научной фантастики и фэнтези. Я не совсем понимаю, почему мои мысли пошли именно в этом направлении. Возможно, я чувствовал себя немного виноватым из–за принадлежности к клубу, в который не были допущены многие из моих личных литературных героев и влияний – Джон Кольер,Джек Вэнс, Г. П. Лавкрафт, Кордвейнер Смит. Прежде всего я искал Урсулу К. Ле Гуин.

Я нашел Джеймса Бранча Кейбелла: да, возможно, он фантаст. Стивен Винсент Бенет, который написал оригинальный постапокалиптический рассказ, который, несомненно, научная фантастика, “У вод вавилонских". Уильям С. Берроуз? Честно говоря, я не мог бы сказать, считается ли он писателем-фантастом или нет; я никогда не был в состоянии понять этого парня. А еще был старый добрый Курт Воннегут, создатель антиутопий, изобретатель глобальной пандемии льда-девять, хартии планеты Трафальмадор. Но когда я остановилась перед его фотографией, то совсем не был уверен, что он не предпочтет, чтобы я просто продолжал двигаться дальше. Так было со всеми этими чуваками, подумал я. Великие американские писатели, если им случалось писать научную фантастику и фэнтези, редко удостаивались самых высоких почестей.Они их были лишены (этих писателей даже не рассматривали внести в списки) — самых престижных наград. В конце концов их не приняли всерьез. Как однажды выразился Воннегут:

"Я был безмозглым обитателем картотечного ящика с надписью “научная фантастика”, и мне хотелось бы выйти из него, тем более что многие серьезные критики регулярно путают этот ящик с писсуаром".

Более надежный и легкий путь писателя к призам (а кто не любит нпграды?) состоит в том, чтобы полностью держаться подальше от жанровой канавы, и если этого нельзя избежать—если человек “родился там”, так сказать,—отречься от нее или отказаться от нее. Урсула К. Ле Гуин проделала это нелегким путем. На протяжении десятилетий она последовательно создавала шедевры, произведения огромной тематической, стилистической, структурной, концептуальной и ��сихологической сложности и глубины, замысловатые узоры, живо воображаемые, прочувствованные, красиво написанные, которые также были откровенно и бесстыдно произведениями фэнтези и научной фантастики. Она редко выходила за пределы жанровых границ, а вместо этого расширяла их. Она никогда не отвергала жанровую канаву, которая питала ее амбиции и разжигала воображение;вместо этого она подтвердила предположение Оскара Уайльда о том, что нет лучшего места для наблюдения за звездами, чем канава.

Я люблю, любуюсь и восхищаюсь столькими ее произведениями: "Резец небесный“, "Левая рука Тьмы", "Обездоленные", "Слово для леса и мира — одно", чудесные рассказы, особенно незабываемый "Те, кто уходит из Омеласа".- Но мой п��рвый опыт чтения Урсулы Ле Гуин был связан не только с восторгом, восхищением или любовью. Речь шла о трансформации. Человек, которым я собирался стать в 1972 году—особая коалесцентная конфигурация синапсов, апперцепций и нервных путей, — не пережил встречи в возрасте девяти лет с "Волшебником Земноморья". Первый том ее Земноморья был помещен в богато реализованную и детализированную воображаемую топографию островов и океанов, где мастерство языка—верное, точное построение и произнесение слов обученным адептом, который знал их историю и понимал их возможности и, таким образом, мог называть вещи своими истинными именами—обладало силой изменять реальность, переделывать мир.

Но что действительно изменило содержание моего черепа, так это то, что сама книга была фрактальной демонстрацией его собственного первичного тщеславия. Не имея ничего, кроме языка — линий на бумаге, правильно настроенных,— Урсула К. Ле Гуин вызвала целую планету к существованию, детальному и правдоподобному, от ее флоры до погоды, диалектов и церемоний ее обитателей. И хотя этот мир исчез в тот момент, когда я закрыл обложку книги, память о моем визите, о жгучей борьбе молодого Геда с его собственной зловещей тенью осталась. В Земноморье обладатели лингвистической силы были известны как волшебники, и они называли свое ремесло магией, но мне было очевидно, даже в девять лет, что истинным именем магии было письмо, и что такой писатель, как Урсула К. Ле Гуин, была волшебницей.

Как оказалось, это было лишь отчасти верно. Письмо было магическим искусством, но магическая сила, питавшая его, по мнению Урсулы, не была языком. Это была игра воображения.

В начале семидесятых годов Урсула написала ряд эссе в защиту одной из двух великих литературных традиций — фантазии, которая была ее страстью и ее хлебом с маслом (хотя она интуитивно чувствовала, что различие между фантазией и другой традицией, научной фантастикой, было тривиальным.) Эти эссе имеют названия вроде “Почему американцы боятся драконов?” и они твердо придерживаются традиции апологии других современных фантастов, таких как Дж. Р. Р. Толкин и К. С. Льюис, считавших себя обязанным защищать свою работу от догматиков прагматизма, практичности, полезности, всех тех суровых людей, которых Беллоу в романе "Герцог" называл “инструкторами реальности"."Фантазия равнялась эскапизму, придерживалась своей догмы: побуждать людей верить, что бегство от нынешней реальности даже желательно, не говоря уже о возможности отказаться о побега, было в лучшем случае глупо, а в худшем — аморально, если не преступно. Подлинной целью этой догмы, утверждала Ле Гуин, была не фантазия как таковая, а сама человеческая способность воображения.

Ле Гуин контратаковала. Так называемая реальность, представленная врагами воображения как материальный факт, была конструкцией, машиной, предназначенной для подчинения женщин, подавления и вытеснения местных культур, превращения человеческого опыта в товар и автоматизации человеческого поведения. В этом свете эскапизм был подрывной силой, даже потенциально революционным актом, а воображение—нашей способностью предвидеть и строить альтернативы нынешнему плачевному положению дел—мощным инструментом человеческого освобождения. Это, заключила Ле Гуин (и продолжал делать выводы в течение следующих сорока лет), было истинной причиной враждебности к фантастике и научной фантастике: она угрожала существующему положению вещей.

Сорок лет спустя Ле Гин все еще защищала свое воображение. Ее представление о враге несколько сместилось, чтобы охватить кооптацию воображения и это ужасное слово,” креативность", которым пользуются корпоративные стратеги и маркетологи, но чувство тревоги только усилилось. Она считала, что под ударом оказались не только жанры фэнтези и научной фантастики, но и вся литературная деятельность, даже сам фундаментальный проект грамотности, определяемый не просто как способность читать текст, но как средство тренировки воображения—и в конечном счете построения подлинного " Я " —через постоянное соприкосновение с литературным искусством. В эссе ” Что нужно ребенку", — она писала:

"...то, что нам всем нужно, — это найти каких-то других людей, которые представляли себе жизнь по линиям, которые имеют смысл для нас и позволяют некоторую свободу, и слушать их. Не слушайте пассивно, но слушайте. Слушание — это акт общности, который требует пространства, времени и тишины. Чтение — это средство слушать".

Современная культурная ортодоксия, часто формулируемая или недоговоренная как "оставайся на своей полосе", постулирует, что писатель должен оставаться центрированным в своем собственном сообществе, писать из своего собственного и своего общественного опыта: оставаться дома. Но Урсула утверждала, что эти места, эти точки происхождения, дом и община сами являются актами творческого воображения. Она начинает свое эссе 2002 года “Инструкции по эксплуатации“, обсуждая детей в специфическом контексте обучения их воображению с помощью литературы: "ребенок, который не знает, где находится центр, где находится дом, что такое дом,—этот ребенок находится в очень плохом состоянии.” Пока что это звучит так, как будто она готовится спорить за то, чтобы остаться на своей полосе, остаться на месте. Но потом она продолжает::

"Дом-это не мама, папа, сестренка и Бад. Дом — это не то место, куда они должны тебя впустить. Это вообще не место. Дом — это воображаемое место. Дом, воображаемый, приходит в себя самоё. Оно реально, реальнее любого другого места, но вы не можете попасть туда, пока ваши люди не покажут вам, как это представить, кем бы они ни были.{} Они могут и не быть вашими родственниками. Возможно, они никогда не говорили на вашем языке. Возможно, они были мертвы уже тысячу лет. Они могут быть всего лишь словами, напечатанными на бумаге, призраками голосов, тенями умов. Но они могут проводить вас домой. Они — ваше человеческое сообщество".

Понимание Ле Гуин общности было ограничено только временем и забвением. Достижение его требовало от нас смелых, невозможных прыжков, чтобы совершить захватывающие подвиги эскапизма из серых пределов нашего зачаточного "я".

В руках великого художника то, что мы называем фантазией и научной фантастикой, лучше всего понимается не как литературные жанры, а как литература в ее чистейшей форме: призвание к существованию посредством чар языка, подпитываемых маной воображения, миров и сообществ: в какой-то далекой легендарной эпохе, на другой планете, в округе Йокнапатофа или Мерси, штат Мичиган, или в одной из других вымышленных Тони Моррисон версий ее родного города Лорейн, штат Огайо; в колдовстве, с помощью магии, обитателей этих воображаемых домов, вместе с тайнами их сердец и лабиринтами их мозгов. Фэнтези и научная фантастика открыто говорят о том, что так называемая мейнстрим-фантастика обычно пытается скрыть: "смотрите, я все это выдумываю!". И не только это, напомнила нам Ле Гуин: мы тоже выдумываем себя. Придумываем истории о себе и своих общинах не из цельной ткани бытия, а из всех других историй, которые мы слушали и читали с детства. И чем больше мы читаем, чем внимательнее прислушиваемся, тем дальше за пределы нашей собственной личной канавы наши планы побега будут нести нас, тем ближе к звездам.

Урсула к Ле Гуин была принята в Американскую Академию Искусств и литературы в 2017 году

Майкл Шейбон живет в Беркли, штат Калифорния.

перевод — Rinsant

[belskayatanya]

Не склонившая головы (предисловие к "Анжелике в Новом Свете" от издательства "Полымя")Н. А. Скир

Перед вами седьмой роман из десятитомного (тринадцатитомного. - Прим. ред.) цикла Анн и Сержа Голон о превратностях судьбы супруги графа де Пейрака в век Людовика XIV. Цикл рождался в 50-70-е годы нашего столетия - время, называемое эпохой возрождения исторического романа (расцвет этого жанра относится к первой половине XIX века). Обращение писателей Франции тех лет к истории не случайно. Участие в движении Сопротивления в годы Второй мировой войны, борьба против колониальных войн во Вьетнаме и Алжире делали миллионы людей сопричастными судьбе страны и заставляли задуматься о ее будущем. А будущего, как известно, не бывает без прошлого. 

В этот период появляются литературные произведения, в которых осмысливается опыт минувшего, делаются попытки определить общие закономерности исторического движения. Это: "Страстная неделя" Луи Арагона, "Божьи безумцы" Жана-Пьера Шаброля, "Огни гнева" Макса-Оливье Локана, "Великолепная" Андре Шамсона, широко известный советскому читателю цикл Мориса Дрюона "Проклятые короли", ряд романов о Парижской коммуне. Эти произведения, затрагивающие серьезные проблемы движущих сил общественного процесса, роли народа и личности в истории, проблемы власти, увлекали читателя как глубиной философской мысли, так и поэтикой, остротой сюжета.

Возросший интерес к произведениям такого плана порождает в свою очередь целый поток историко-приключенческой беллетристики. Среди них - романы Жака Лорана о Каролине на темы французской революции и империи ("Милая Каролина", "Сын милой Каролины", "Каприз милой Каролины"), роман Жюльет Бензони "Марианна, звезда для Наполеона", цикл романов об Анжелике. Авторы этого цикла не начинали свою деятельность как писатели. Анн родилась в Тулоне, Серж - в Туркестане, где его отец был дипломатом. В молодости Серж интересовался археологией, геологией, химией. Получив высшее образование, он отправился в качестве геолога в Конго, где и встретился с молодой журналисткой Анн. Общий интерес к истории и побудил их написать первый том об Анжелике. Вероятно, удачный сплав научных познаний Сержа и легкости пера Анн, ее знания женской психологии обеспечили роману успех, который превзошел все ожидания ее авторов и повлек за собой многотомное продолжение. Вся серия состоит из десяти романов. Вот они: 1. Анжелика, маркиза ангелов. 2. Дорога в Версаль. 3. Анжелика и король. 4. Неукротимая Анжелика. 5. Анжелика в гневе. 6. Анжелика и ее любовь. 7. Анжелика в Новом Свете. 8. Искушение Анжелики. 9. Анжелика и дьявол. 10. Анжелика и заговор ангелов. (Несколько странной нам представляется трактовка автором статьи названия десятого тома. На русском языке книга выходила под названиями "Анжелика и заговор теней", "Анжелика и заговор теней прошлого", "Анжелика и заговор темных сил", "Заговор теней", но никогда как "Анжелика и заговор ангелов". Кроме того, ни оригинальное название ("Angélique et le Complot des Ombres"), ни содержание книги не дают указания на "заговор ангелов", поэтому, скорее всего, у автора статьи имеет место ошибка. Неточность имеется и в названии девятого тома - оригинальное название "Angélique et la Démone" - женщина-демон, пусть дьяволица, но никак не дьявол. На русском языке книга выходила как "Анжелика и демон", и как "Анжелика и дьяволица". Также в списке недостает еще трех романов: “Анжелика в Квебеке”, “Дорога надежды”, “Победа Анжелики”. - Прим. ред.) Переведенная на все европейские, а также на японский, турецкий, иврит, греческий (возможно, речь идет о древнегреческом языке. - Прим. ред.) и другие языки (всего существует 159 переводов), "Анжелика" приобрела себе читателей во всем мире.

Чем же объясняется столь шумный массовый успех? И можно ли вообще причислить "Анжелику" к историческому роману? В чем, собственно, особенности этого жанра и как отличить хороший исторический роман от плохого? Следует ли прежде всего искать в нем достоверность фактов или точное соблюдение хронологии? Тогда к какому жанру следует отнести романы Дюма-отца и Фенимора Купера, влияние которых живо ощущается в произведениях Анн и Сержа Голон? Вопросы, вопросы, вопросы… Трудно дать точные определения историческому "духу времени", который пытались вос��оздать в своих произведениях писатели-романтики Гюго, Виньи, Мериме и другие, чтобы, исходя из этого определения, судить о принадлежности того или иного романа к историческому. Каждая эпоха и каждый писатель предъявляют свои требования к этому жанру. Романтики создавали философский роман, стремясь воссоздать в нем "местный колорит" и выявить общие законы и направление движения истории. Дюма пытался доказать, что ход событий зависит не только от царственных особ и великих деятелей, стоящих на авансцене истории, но и тех, кто находится за ее кулисами. В романах Голон проскальзывает аналогичная мысль: Анжелика прячет ларец с ядом, предназначенным для короля, и тем самым спасает коронованную особу. Следовательно, не вмешайся она случайно, судьба Франции могла бы быть иной.

Для многих писателей исторические события важны не сами по себе, а как аллюзии на современность, и, создавая произведения, они нарочито подчеркивают в них это сходство. Флобер под одеждами отдаленных эпох и чуждых религий стремится обнаружить сердце с ощущениями современного ему человека. Голон, как мы видим, тоже разделяют идею о неизменности человеческой природы, что и делает их героев близкими читателю и вызывает сочувствие к ним.

Существует множество определений исторического романа и его классификаций. Одно из них - "роман в истории" /1/. Писатели, работающие в этом жанре, не стремятся быть верными Истории правды, строят свои творения как биографию вымышленного героя. "Роман в истории" - повествование о человеке, воссоздание его психолого-нравственного облика, характера деятельности. История в таком романе составляет фон повествования, но фон достаточно хорошо изученный. В него попадают и реальные лица, но, вступая в общение с вымышленными персонажами, они совершают поступки и произносят речи, в действительности ими не совершенные и не произнесенные. Автор старается передать лишь общий рисунок характера, психологического склада и правдоподобие поступков исторического лица, при этом и описание не обходится без субъективного момента, степень которого зависит от авторского восприятия и отношения к изображаемому персонажу. Так, в третьем романе серии - "Анжелика и король" - Голон старались передать атмосферу интриг Версальского двора. И это им удалось. Но романная мадам де Монтеспан не похожа ни характером, ни поведением на реальную могущественную фаворитку Людовика XIV, да и сам король, обаятельный, любезный и неотразимый в общении с женщинами (по свидетельству его современника мемуариста Сен-Симона) мало имеет сходства с несколько хмурым и довольно неловким Людовиком, каким он предстает в творении писателей. (Но Сен-Симон был его младшим современником, и не видел Людовика в молодости. Кроме того, непохоже, чтобы Людовик в романе был хмурый и неловкий. Анжелика сама имела необычный характер, поэтому Людовик мог вести себя с ней не так, как с другими. - Прим. ред.) Правдоподобно его отношение к графу де Пейраку ("Анжелика"), ибо стремящийся к абсолютной власти король не мог терпеть около себя независимого дворянина. Но не соответствует действительности его зависимость от министра финансов Фуке. (Если эта зависимость имела место, то лишь во времена Мазарини, но так и описано в первом томе. Сам Людовик достаточно быстро с Фуке расправился, кроме того эта быстрая и тщательно спланированная расправа в какой-то степени свидетельствует, что король все же опасался Фуке и его влияния. - Прим. ред.) 1. Флоровская О.В. Французский исторический роман XX века (60-70-е годы). Кишинев, 1989. 

Итак, книги об Анжелике де Пейрак могут быть отнесены к типу "романов в истории". Однако полностью характер героини раскрывается не в рамках одних декораций, а при постоянной их смене: настолько богата приключениями ее жизнь. Значит, это еще и авантюрные романы, построенные по законам жанра, столь любимого французами со времен Средневековья. Действие их представляет собой цепь событий, приключений, в которые попадает герой; число этих приключений может увеличиваться по воле автора до тех пор, пока ему герой не наскучит. Привлекательность авантюрного романа - в особой их экзотичности, некоего романтического флера. Читатель испытывает удовольствие от поэтической достоверности произведения, исторический фон будит воображение. Читательский интерес к приключенческому жанру, как и к детективному, вызван и типом главного действующего лица - человека, способного на активное действие, на поступок. Способность на поступок - столь желанное качество, которым хочется обладать каждому, но которое встречается так редко. Некоторые критики видят в таком герое некий тип супермена, опасного своим ницшеанством. Опасность явно мнимая: в герое произведения следует видеть скорее концентрацию определенных качеств: воли, мужества, благородства, составляющих идеал каждого человека, особенно юного. Ведь и богатыри русских народных сказок тоже в какой-то степени супермены. Необходимо учитывать, на что направлена деятельность таких личностей, во имя чего совершаются поступки. И если цель благородна, а действия - во имя добра, то читатель, сопереживая литературному персонажу, мысленно участвуя с ним в его подвигах и побеждая зло, ощущает в себе прилив сил, энергии, способности на высокий поступок. Вызвать эмоциональный отклик в душе человека, побудить его к гуманной деятельности и дать возможность почувствовать себя личностью - не в этом ли состоит основное воспитательное значение художественной литературы!

Герои "Анжелики" - личности, не склоняющие головы перед судьбой, ценящие превыше всего свою независимость. Через всю серию проходят две основные мысли: защита свободы и прославление разума, противопоставление его мещанству и церковной догме. На протяжении всего цикла Анжелика борется за свою любовь, за свою жизнь и жизнь своих детей: то это сражение за кусок хлеба в среде обездоленных нищих, бродяг и убийц во Дворе Чудес, где она оказалась, лишенная всего имущества после мнимой казни ее мужа графа де Пейрака ("Дорога в Версаль"), то противодействие интригам королевского двора и самого короля, покушавшегося на ее честь ("Анжелика и король"), то преодоление страха перед разбушевавшейся стихией ("Анжелика и ее любовь"), то борьба за освобождение из рабства, куда она попала, отправившись на поиски мужа ("Неукротимая Анжелика").

Анжелика ценит не только свою свободу, но и свободу других, и ставит ее выше религиозных предрассудков: католичка, она спасает потерпевших поражение и преследуемых королем гугенотов ("Анжелика в гневе"). Именно свободолюбие, стремление вырваться из-под деспотической власти короля и церкви привело героев книги в Америку - Новый Свет, который, казалось, открывал перед ними неограниченные возможности деятельности, самоутверждения. Человек стоит то, чего он стоит. В Америке, величавой, но суровой стране, личные качества Анжелики и ее супруга постоянно выдерживают испытания на прочность. Жизнь многому научила графиню де Пейрак: шить, готовить, стрелять, разделывать туши животных, лечить больных и ухаживать за ранеными. (Энциклопедические знания авторов книги сказываются в описаниях сбора трав Анжеликой в лечебных целях. Страницы с этими описаниями могут и сейчас служить справочниками по лекарственным растениям.) Художественный образ героини в романе "Анжелика в Новом Свете" насыщается все более правдивыми деталями, становится более реалистичным. Ее повседневные заботы о еде, больных, жилище - это заботы обыкновенной женщины; ее муки и размышления о судьбах и взаимоотношениях детей понятны и близки любой матери и способны вызвать отклик у каждой женщины.

В Анжелике Анн и Серж Голон восп��вают мудрость природы, естественную гармонию человека с окружающим миром. Анжелика наделена интуицией, благодаря которой она ощущает незаметное равнодушному глазу возрождение к жизни в природе и людях; интуитивно чувствует переход к выздоровлению после тяжелой болезни и знает, когда надо экономить энергию и когда необходимо действовать незамедлительно. Она органически связана с природой и, как природа, неувядаема. Граф де Пейрак угадывает в глубоко уставшей после тяжелой голодной зимы Анжелике "истинное недомогание земли, всей природы, которая истощила свои последние силы, чтобы пережить конец зимы, но которая накапливала их, чтобы выдержать бурный натиск приближающейся весны. То была смерть перед возрождением". Индейцы, дети природы, тоже чувствуют в аристократке Анжелике близость к естественным силам земли и называют ее Дамой с Серебряного озера.

Добро и ласка порождают ответные чувства. Зло и равнодушие способны породить только жестокосердие. Душевность Анжелики и рассудительная доброжелательность де Пейрака помогают им приобрести в индейцах союзников и даже победить враждебное французам племя ирокезов, но тупой фанатизм, коварство служителей церкви чуть было не уничтожили их усилия. Чтобы предотвратить трагические последствия жестокого убийства ирокезов-парламентеров, совершенного по указу иезуитов, де Пейраку пришлось принести в жертву плод своих многолетних усилий - форт Катарунк. Мракобесие, клерикализм - основные враги де Пейрака. Они разрушают все, что тот созидает. В схватке вольнолюбивого и свободомыслящего графа с "чудовищем инквизиции" прочитывается борьба прогресса с реакцией, разума с невежеством. Безумная вера мирно уживается с предрассудками; в них человеческая слабость, а не сила. Не случайно массовое религиозное чувство в сочетании с таким же массовым интересом ко всему сверхъестественному, оккультному (вера в дьявола - обратная сторона веры в Бога) проявляется с особой силой в кризисные периоды общества. Человек, утративший веру в способность людей усовершенствовать мир на земле, возлагает свои надежды на потусторонние силы. Этим пользуются власть предержащие и любое проявление разума расценивают не без основания как угрозу своему могуществу. Так и иезуит отец д'Оржеваль видит в ученом де Пейраке опасного врага церкви, преграду утверждения ее влияния в Новом Свете. Чтобы сохранить свою свободу и свободу доверившихся ему людей, чтобы не быть поверженным властью, де Пейрак не имеет иного выбора, кроме как властвовать самому. Однако гуманист старается утвердить свою власть не оружием и интригами, а силой разума, установлением справедливости, примером личного трудолюбия и стойкости. Не попав в силки иезуитов, граф сумел отстоять свое "я", остаться самим собой, в чем ему завидуют люди более слабые - вроде барона д'Арребу, чье сознание еще в юности было затуманено иезуитскими проповедями и чья воля была полностью подавлена. Печальна судьба попавших под влияние отца д'Оржеваля, оказавшихся во власти религиозных предрассудков: роковым образом устремляются они к гибели, как Пон-Бриан, слишком поздно осознавший, что он - "лишь слепое орудие" в руках клерикала. (Проблема религии, церкви и ее служителей занимает немалое место в романе и отражена во всей своей сложности и многогранности. - Прим. ред.) 

Судьбы героев - во власти авторов романа, и они вознаграждают тех, кто взял в свои жизненные проводники разум и стремится к истине, тех, кто добр и мужественен. Анжелика и ее супруг - победители. Они завоевывают Новый Свет. Беспристрастному читателю ясно, что авторы идеализируют своих героев, наделяя их бесчисленными добродетелями. Бросаются в глаза и другие недостатки романов: перегруженность приключениями и подвигами Анжелики, преувеличение достоинств героини. (Но для приключенческого романа это скорее положительная черта. - Прим. ред.) Чувство меры иногда изменяет авторам. Читатель, знакомый со всем циклом, без труда заметит повторение сюжетных линий, особенно в последних томах ("Искушение Анжелики" и "Анжелика и дьявол"), их схематичность, однообразие словаря в портретных описаниях. Тем не менее эти недостатки не заслоняют достоинств: гуманистическую интонацию, живописность, остроту сюжета.

Советский читатель, хорошо знакомый с романами Купера о покорении Америки англичанами, почти ничего не знает о проникновении в Канаду французов. "Анжелика в Новом Свете" в некоторой степени восполняет этот пробел. Благодаря Анн и Сержу Голон мы познакомились с малоизвестными нам страницами истории Франции XVII века, вышли за географические пределы этой страны, в которых удерживали нас произведения Дюма. В романе, конечно, есть фактические погрешности, но любознательный читатель, отложив в сторону книгу, может продолжить знакомство с описываемым периодом, обратившись к научным трудам по истории Франции и Канады. Пробуждение исследовательского интереса и расширение кругозора - тоже одно из достоинств художественной литературы.

По выражению известных французских писателей Гонкуров, "история - это роман, который был; роман - это история, которая могла бы быть". Могла бы быть ситуация, изложенная в предлагаемом произведении "Анжелика в Новом Свете"? Вероятно, нет. Но к формуле "все жанры хороши, кроме скучного", добавим: лишь бы они пробуждали "чувства добрые", а роман Анн и Сержа Голон их пробуждает. Н. А. Скир

© Голон Анн и Серж. Анжелика в Новом Свете: Роман / Пер. с фр. Г. Сафроновой, К. Северовой; вступ. ст. Н. А. Скир. — Мн.: Полымя, 1991. — 496 с.Источник: http://www.angelique-world.ru/article3.html

[studiyathings]

При упоминании имени Александра Городницкого на память привычно приходят песни «Атланты держат небо», «Перекаты», «Жена французского посла». Честно скажу, я именно по популярным песням знала автора. Жизнь преподнесла сюрприз в виде возможности озвучить великолепный сборник его стихов и песен. Оказалось, даже в моем возрасте можно сделать литературное открытие. Вот к кому без ироничного подтекста можно отнести знаменитое «Поэт в России – больше, чем поэт». Талант и гражданская позиция – меня поразили. Смелость, с которой написаны многие стихи, увы, актуальные сегодня, делают честь мэтру и вызывают восхищение.  

Впрочем, литературные критики лучше меня все расскажут, а я лучше прочитаю. Послушайте: https://drive.google.com/open?id=1SbvKxumSGPCa5kpo0szrLLb7BeQwjToQ

Премьера аудиокниги 13 февраля.

#voloxina_ru #аудиокниги #слушать_книги #александр_городницкий #песни_городницкого #стихи_городницкого

[littledecembrist]

Личность лица русской поэзии первой половины девятнадцатого века покрыта ворохом тайн и загадок, на которые историки не всегда находят правильные ответы. Александр Сергеевич не оставил нам и той малой доли от той личной жизни Пушкина, его взглядов и предпочтений. Однако речь пойдёт не только о самом Пушкине, сегодня я хочу привлечь ваше внимание к личности Кондратия Фёдоровича Рылеева, декабриста, поэта и, по совместительству, одного из друзей Александра Сергеевича. Чтобы поговорить об отношении друг к другу двух равных во многом поэтов разделим эту статью на части – каждая часть будет отвечать всего лишь на один вопрос.

1.  Почему Рылеев, который был старше Пушкина на четыре года, называл своего друга и коллегу во многом и своим учителем?

Кондратий Фёдорович, хоть и был всю жизнь в меру самоуверен и иногда сверх, но всё же переживал за поэта внутри себя, побаивался критики мастодонтов, которые, порой ничего и не смыслив в современных течениях, ругали современников. Ругать всегда было модно, а особенно тогда, когда Россия только-только начала подражать Европе, давая своим дворянам чрезмерную свободу. Вот только конструктивную критику высказывали не все, ведь, собственно, зачем? Уж лучше я его при всех поругаю, чем укажу на ошибки и дам дельный совет. Рылеев, как и любой поэт, скорее всего не терпел именно этой бесполезной ругани, он желал критики от того, кто в его деле давно чувствует себя как рыба в воде. Общие друзья – господа Иван Пущин и Александр Бестужев, каждый в своё время и по отдельности предлагали списаться с Пушкиным, которому Рылеева, к слову, всё же представили весной 1820 года. История одна из интереснейших, но о ней позже.

В начале 1825 года Рылеев впервые пишет Пушкину, в письме он хвалит отрывки из «Цыганов», которые уже дошли до Петербурга и всячески пытается начать переписку. Это у него получается. Рылеев льстит поэту, несмотря на разницу в возрасте, он чувствует себя равным: «Я пишу к тебе: ты, потому что холодное вы не ложится под перо; надеюсь, что имею на это право и по душе и по мыслям». На что и получает желанное пушкинское: «Благодарю тебя за ты и за письмо».

В каждом следующем письме Рылеев просит у Пушкина совета, говорит и о его произведениях, защищает свои Думы. Кстати говоря, именно Думы часто становились камнем преткновения в спорах-письмах между двумя поэтами. Пушкин называл их антинародными, но Рылеев старался замять эту тему, да и Пушкину было приятнее хвалить «Войнаровского», чем в сотый раз ругаться из-за Дум. В конце концов, чтобы не губить поэта, боясь навредить ему чрезмерной критикой, Пушкин становится в своих ответах мягче, нежнее, на что Рылеев в следующем письме сам начинает придираться к работам Пушкина и пишет: «Ах, если бы ты ко мне был так же строг; как бы я был благодарен тебе».

Критика Пушкина рождала в Рылееве страсть и стремление к самосовершенствованию, ведь в 1822 многие литературные журналы ставили Кондратия Фёдоровича рядом с тем же Пушкиным, Жуковским, Дельвигом и другими известными современниками. Он хотел соответствовать, так к кому же обращаться за советом, если не к самому Александру Сергеевичу?

[rina-di]

По зову текста

У поэзии сегодня особое место. Ей интересуются, её популяризируют, снова входят в моду литературные вечера и поэтические фестивали. Раскрученные авторы гастролируют с целыми концертами, удостаиваются армий воздыхателей (-ниц) и фан-клубов в соцсетях. Авторы, занимающиеся делом, а не пиаром, популярны не менее, но ценятся в большей степени именно за слово и личность — о харизме здесь речи нет, берут другим.

Такой всплеск неудивителен и объясним. Вряд ли есть другой литературный жанр, настолько тонко  отражающий оттенки человеческой души, как лирическая поэзия. Даже народное творчество — об этом: когда хорошо — поют песни, когда плохо — поют песни. Это стихотворение “про меня”, это — узнаваемо, я говорю ему “да”.

Так читают стихи на эмоциональном уровне. И это совсем не плохо — человек живой, восприимчивый, в нем ещё отзывается слово.

Но есть и другой уровень — уровень текста, который уходит ещё глубже — на ступень духовного (если, конечно, текст — не голый формалистский эксперимент). На уровне текста трудно солгать читателю, оправдать плохие или поверхностные стихи — никакая харизма не спасёт.

Текст безжалостен. Он уличает своего автора в его настоящем отношении к слову, собственной мысли, себе, миру, Богу, читателю (читай — человеку). Все здесь — говорит, все — вещественное доказательство: от звучания и значения слова до строения фразы, строфы, целого. Сфальшивить невозможно — кто-то обязательно да услышит — и не поверит.

Для подлинного поэта самое страшное, наверное, именно это — неверие. Не безвестность, не отсутствие публикаций или суеты вокруг своего имени, не отсутствие лайков и репостов, не критика, не…

Самое страшное — неверие. Значит, где-то инструмент сфальшивил, а корабль дал течь. Значит, текст, не знающий пощады и компромиссов, обвиняет своего создателя во лжи, в сделке с совестью и запросами аудитории.

Текст всегда показывает настоящее лицо своего создателя.

Но кто кого создаёт, вот вопрос? Хорошего автора дисциплинирует именно сам текст — не люди, не слава, не журналы, не критики.

Плохого автора не исправит ничто, пока он не обернётся к своему искалеченному — или недолепленному — тексту.

Хармс не погрешил против истины. Мы — творцы мира, и это главное в нас. Мы — творцы текста, который должен сдвинуть мир с мёртвой точки — и это главное в нас.

Но чтобы это случилось, сам текст должен сотворить нас, сдвинуть нас как поэтов и личностей с мёртвой точки. А этих “мёртвых точек” ещё много, главное — вовремя их заметить и вовремя реанимировать.

Если каждый автор будет обращаться с текстом как с живым существом, то не будет “недолепков”, не будет авторской самонадеянности и искореженных строк.

Если правильно сложить все элементы и крупинки — глядишь, и правда получится разбить окно самым миниатюрным стихотворением.

Скорлупу человеческую. Вдруг там ещё бьётся живое?