#птицы на ветке

[sergeinovikovjewels]

Привет. Вот моя новая сказка, приятного чтения.

"Нора"

Жил-был старый заброшенный особняк. Никто не знал, кто его построил и когда. Но ходили слухи, что в этом доме когда-то жила семья...

Дети этой семьи очень любили свой дом и сад вокруг него. Дом был старый, но выглядел очень хорошо, видно было , что предыдущие хозяева хорошо заботились о нём. Он был сложен из красного кирпича, а кое-где, деревянные балки были выкрашены в тёмно-зелёный цвет. Дети переехали в него с родителями совсем недавно, так как их отец всегда мечтал жить в Англии. Он был художником и мечтал о своей маленькой мастерской в английской глубинке. Рядом с домом, в саду, был необычный топиарий, который они очень любили. Он был похож на дерево причудливой формы, но вместо обычных листьев на нем были листья в форме маленьких фигурок животных.

Однажды Уильям и Эмили заметили, что фигурки стали менять форму и размер. Каждая фигурка, вырастая до определённого размера, желтела и падала, будто наступала осень, а, упав, превращалась в животное, на которое была похожа. С дерева падали и олени, и мыши, и павлины - все животные, каких ребята могли видеть в своих книжках. Животные разбредались по саду, а кто-то из них уходил в рядом растущий лес. Но вот однажды ребята заметили, что на землю с дерева упал листок в форме мышки. Мышь огляделась по сторонам, понюхала прохладный и влажный воздух сада, и... удивительно, но она не побежала в лес или другую часть сада, как другие животные, а схватила зубами первый попавшийся жёлудь и юркнула в нору между корней дерева, так неприметно спрятанную, что ребята раньше и не замечали её. Она была спрятана в ворохе сухих веток, лежащих на земле. И как то раз...

Ребята очень любили животных, мечтали о котëнке и всё ждали, когда же с дерева упадет лист, напоминающий кошку. И вот однажды , играя в саду у разбитого фонтана, Эмили услышала мяуканье. Дети выглянули из-за кустов и увидели чёрную кошку, сидевшую на ветке дерева. Они очень обрадовались, позвали кошку, и та пошла за ребятами в дом. Уильям налил ей молока, и кошка, поев, свернулась клубком на кресле и уснула. После ужина дети почистили зубы и легли в свои кровати.

Ночью ребята услышали, как кто-то скребется по стеклу. Поднявшись с кроватей, они увидели, как кошка ловким движением лапы поддела створку окна, схватила со стола печенье и протиснулась в образовавшуюся щель окна. Она ловко прошла по карнизу, перепрыгнула на ветку росшего рядом дуба и спрыгнула на землю. Оглядевшись, она побежала к топиарию и пропала в тени корней. Ребята не поверили своим глазам. Следом за кошкой в тени корней пропадали животные, выросшие на их чудесном дереве. Из-за каждого куста, из каждой тени парка, выходили эти животные. Подходя к дереву, они будто проваливались под землю.

- Со стороны было похоже, будто они возвращаются домой, - заметил Уильям.

-Ты прав, - согласилась Эмили, она так же обратила внимание, что каждый зверь несёт что-то во рту. К сожалению, в ночи было не разобрать. Дети ловко спрыгнули со своих кроватей и накинули на себя халаты. Второпях, мальчик чуть не подскользнулся на резиновой игрушке скорпиона, ловко отпрыгнул, засунул игрушку в карман халата и выглянул за дверь. Родители уже давно спали, и ребята аккуратно, чтобы не скрипели ступени на лестнице, спустились на первый этаж. На стенах лестничных пролётов, как и полагалось раньше, в старинных рамах, висели портреты бывших владельцев этого дома в перемешку с пейзажами местных окрестностей.

БОМ-М-М!!! Раздался гулкий удар старинных часов, стоявших на первом этаже напротив входной двери. Дети чуть не взвизгнули от испуга. Часы пробили полночь. Эти часы с первого дня приезда немного пугали их. В основном из-за неприятной, деревянной скульптуры птицы, сидящей на верхушке часов. Клюв её был отколот и её морда напоминала сморщенное лицо гаргульи. Уильям взял за руку сестру.

-Не бойся, - сказал он. Они натянули ботинки, тихонько, чтобы не скрипел металл, сдвинули засов на двери и открыли дверь. Был самый конец августа, и на улице уже пахло приближающейся осенью. Дети замерли на каменном крыльце, всматриваясь в темноту, туда, кудадвигались тени. Дети спрыгнули с крыльца, прошли мимо окна, ведущего в гостиную, и направились в сторону скрипучей калитки, через которую можно было попасть в сад. Двери калитки были лёгкие, будто сплетены из паутины, в центре которой сидел металлический паук. Девочка плавно открыла дверцу, и её брат проскользнул в сад, а следом и она сама. Они двигались вдоль живой изгороди, в направлении, куда шли животные. Уильям и Эмили замерли за кустом из белых роз, не решаясь выглянуть из-за него. Посидев немного в нерешительности, они раздвинули ветки кустарника и замерли от того, что они увидели за ним. Их чудесное дерево стояло в тишине ночи. А животные, животные которые рождались на этом дереве и уходили в неизвестном направлении, сейчас бежали к нему и...

Дети не верили своим глазам. Звери, подбегая к стволу дерева, проваливались под землю у самых корней дерева. Кролики, мыши, птицы, лисы и... Ребята потерли свои глаза, не веря происходящему, - из леса выбежал олень, красивый олень с большими рогами. Он выбежал из кустов и , не останавливаясь бежал к дереву, прыгнул и приземлился прямо в нору у корней дерева. Каким-то чудом он проскочил в эту нору, по размеру в несколько раз меньше него. Дети будто бы окаменели от страха или, может быть,от удивления от того, что только что увидели. Через секунду между ними пробежала белка и ребята от неожиданности прыгнули в разные стороны. Они сидели на влажной земле сада таращась друг на друга и не произнося не слова.

- Мне очень страшно, - отозвалась через пару секунд Эмили, - но я очень хочу посмотреть, куда бегут эти звери.

- Хорошо, - поддержал её брат, - пойдем.

- Ты заметила, что все звери несут у себя во рту разную пищу? - спросил Уильям у сестры. И, действительно, у оленя изо рта торчала пара морковин, кот утащил их печенье, а мышь несла жёлудь. Дети поднялись с земли и на коленках поползли к дереву. Добравшись до него, мальчик разворошил ветки и заглянул в чёрную дыру. В нос ему ударил кислый запах прелой листвы и гнилой древесины.

- Что там? - спросила Эмили, которую трясло от страха и любопытства.

- Я ничего не вижу, - ответил брат. Он взял длинную ветку и засунул в нору. Ветка провалилась бесследно. Уильям повернулся к сестре и заметил у неё на плече паука, который тащил за собой кокон висящий на паутине.

- Подожди, - сказал брат, у тебя на плече паук. И не успел он смахнуть его, как его сестра взвизгнула: " Паууук!" Подскочила, размахивая руками, налетела на брата, и они вместе повалились на землю. Но...

Упав на землю, они не остановились, а скользнули по влажной траве и пролетели ниже, в глубину норы, которую они изучали пару минут назад. Падение на дно норы оказалось на удивление мягким, похоже его смягчила влажная земля и гнилые листья.

- Где мы? - Эмили услышала вопрос брата в кромешной темноте. Послышалась возня брата, и откуда-то с его стороны показалось еле заметное зеленоватое свечение. Судя по звукам, Уильям встал, и свечение поднялось вместе с ним. Он поднес руку к свету и вынул его из кармана. Оказалось, это свечение было его резиновым скорпионом, который мог излучать в темноте люминесцентный свет. Слабый, но его вполне хватило, чтобы ребята могли видеть землю под ногами и часть стены. Дети огляделись, но не заметили над головой отверстия через которое они провалились.

- Либо земля засыпала нору, либо мы упали так глубоко,что теперь не видно края норы. - И тут ребята услышали вибрацию, будто бы началось землетрясение, и, едва успели отскочить, как откуда-то сверху, на то место, где они были секунду назад, с шумом упал волк. Он встал, отряхнулся и пошёл куда-то к темноту этой норы. Не успев прийти в себя, дети увидели, как следом за волком упал гусь, и тоже пошел следом за волком. И все они несли в пасти что-то съедобное. Ребята поползли за ними, ведомые страхом и любопытством. Сначала они ползли на коленях, задевая головой корни, свисающие с потолка, но потом заметили, что туннель, по которому они двигались, резко расширился, и они смогли подняться на ноги. Уильям поводил своей еле светившей игрушкой перед собой. Туннеля уже не было. Это было похоже на огромное помещение, на стенах которого мерцали светлячки. В глубине норы, дети увидели огромного слизняка, к которому ,как завороженные, шли звери, упавшие в нору. Они подходили, клали на землю пищу, которую приносили и, не успев отойти от скользкого гиганта, покрывались трещинами, желтели и рассыпались словно сухие осенние листья. Ребята были заворожены происходящим. Подойдя ближе, поняли, что перед ними сидела огромная, склизкая жаба. Слизь её , покрывала всю пещеру от пола до потолка. Она с громким хлюпаньем открывала пасть, вываливала изо рта язык и слизывала подношения зверей. Слизи было так много, что ребята чуть не упали.

- Эта слизь питает дерево, - эта фраза эхом прокатилась по пещере.

- И с её помощью вырастают такие волшебные звери на дереве. Животные, уходящие в лес, ищут корм для меня и ночью возвращаются, чтобы кормить.

Только сейчас ребята поняли, что этот тихий голос принадлежит жабе. Животные расступились, и дети увидели, что её пасть была открыта, и она с трудом двигала своими губами.

- Кто ты? - С опаской спросила девочка, чуть не подскользнувшись на склизском полу.

- Я живу под деревом уже очень давно. Когда-то, работавший в этом доме садовник, нашёл в меня в лесу, у меня была сломана лапа, и я не могла ползти. Он пожалел меня и взял к себе, но хозяева дома, жившие в то время, не разрешили ему держать в доме животное. Он вылечил меня, но лапа так и не смогла двигаться. И тогда садовник решил для меня сделать новый дом. В центре сада, он выбрал самое большое дерево с норой между корней и посадил меня в неё. И на протяжении многих лет заботился, принося мне еду. Но, когда садовника не стало, я начала голодать. Мне было очень грустно от понимания того, что я больше никогда не увижу солнечного света. В попытках выбраться из норы, я рыла землю лапами, но так и не вылезла из неё. Со временем, моя яма превратилась в настоящую пещеру. В таком сыром месте, кожа моя начала покрываться слизью. Я видела вашу доброту, я следила за вами через глаза лиственных животных, - с этими словами, жаба приподняла веки, и ребята увидели её белые глаза.

- Всё это время, жизнь во мне поддерживала любовь, которую дарил мне садовник. Но сейчас я хочу, чтобы вы продолжили заботиться и приглядывать за деревьями и садом, и животными, которые будут в него приходить.

И не успели ребята ничего осознать, как жаба в одну секунду открыла пасть и лизнула их своим огромным холодным языком. Через толстый слой липкой слизи, которая покрыла их с ног до головы, дети ничего не видели. Они только слышали как их ��овут родители.

- Ребята вы в порядке? - Послышался голос мамы.

Уильям и Эмили протëрли глаза и увидели стоящих в дверном проёме родителей. В темноте комнаты лица родителей были плохо различимы, но по их голосу дети поняли, что взрослые были напуганы.

- Всё хорошо, - в ту же секунду ответил мальчик, не успев понять, что произошло. Родители что-то шепнули друг-другу и закрыли дверь. Дети переглянулись. Они лежали на полу, рядом со своими кроватями.

-Ты думаешь , нам это приснилось? - Тихо спросила Эмили.

Ничего ей не ответив, брат сел и понял, что находится в какой-то липкой луже. Они стянули с себя мокрые халаты, протерли ими мокрый пол, скрутили в комок и отнесли в стиральную машину. Закрывая за собой дверь в комнату, девочка заметила чёрную тень, сидящую на ветке за окном, эта тень подмигнула и вильнув хвостом исчезла в кроне дерева.

Родители на кухне варили кофе и позвякивали чашками.

- Будете какао? - Раздался громкий голос папы. Ребята громко крикнули : "Д-А-А-А! "

Они сдернули с бельевой верёвки чистые носки с утятами, вышли из ванной и побежали завтракать. Съев по парочке сырников, они вышли на улицу. Обернувшись и убедившись, что родители заняты мытьем посуды, ребята побежали к топиарию. Всё было так-же, как и вчера днем. Все так же стояло дерево, но листья уже не походили на зверей. Уильям и Эмили подошли к корням, норы не было. Вокруг были лишь сорняки. Ребята переглянулись.

- Думаю нам пора приступать, - улыбнулся Уильям. Они побежали в сарай, достали оттуда лопату, перчатки и пару совков и начали прополку. Сначала под топиарием, а затем и все клумбы были очищены от колючих сорняков. Эмили достала из кармана пакеты с семенами цветов, и они вдвоем посадили их вокруг дерева. Взяли лейки стоящие у сарая, зачерпнули из бочки воды и полили семена. Весной здесь будет клумба, подумал по себя каждый из ребят и улыбнулся.

Спасибо что прочитали🙏буду благодарен за репост.

[genealogyrus]

Российский Ротшильд. 13 сентября 1814 года в Петербурге в семье придворного банкира Людвига фон Штиглица и Анжелики Готтшалк родился будущий строитель российской финансовой империи и первый управляющий Госбанком Александр Штиглиц. Человек, который зарабатывал деньги, строил дороги и дворцы, ценил людей и любил искусство настолько, что создал самый известный художественный вуз России. Птицы высокого полета Александр Штиглиц родился богатым наследником, что, конечно, сильно облегчило путь его восхождения и во многом его предопределило. Его отец — потомственный немец, приехавший в Петербург вслед за двумя старшими братьями. К тому времени оба сколотили в России состояния и получили чины. Людвиг начинал как биржевой маклер, потом на 100 тыс. рублей, взятые в долг у родственника, затеял собственные операции. В 1803 году вместе с банкиром Петером Клейном и его сыном Ароном основал банкирский дом «Штиглиц и К°» (впоследствии Клейны вышли из капитала банкирского дома). В 1819 году Людвиг Штиглиц стал придворным банкиром императора Александра I, в этом качестве он организовывая внешние займы для России. В августе 1826 года в честь коронации императора Николая I Штиглиц был возведен в потомственное дворянское достоинство, получив титул барона. Род баронов Штиглицев был записан в 5-ю часть дворянской родословной книги Петербургской губернии. В 1833 году умер бездетный старший брат Людвига Николай, который завещал ему все свое состояние. За два года до этого семье Штиглицев был выдан диплом с баронским гербом. На гербе — черный орел, горлица на ветке и золотые пчелы. Горлица — символ любви и верности, пчелы — символ трудолюбия. А о чем говорит черный орел, изображенный, кстати, и на гербе династии Ротшильдов? Во времена Карла Великого черный орел на золотом фоне был гербом Священной Римской империи, уступив затем место символу правящей династии Габсбургов — двуглавому орлу. Сам орел в геральдике служит символом мужества, силы и дальновидности. А еще — бессмертия, через преемственность поколений. Наследник по прямой Александр Штиглиц получил классическое домашнее образование, а позже продолжил обучение в Дерптском университете, который считался тогда одним из лучших в Европе. И то, что обучение велось на немецком языке, для Александра совсем не было препятствием. Немецкий язык он знал не хуже русского, а может, и лучше. В годы своего студенчества будущий банкир занимался древними языками, литературой и изучал живопись. После окончания университета Александр отправился путешествовать по Европе. Интересы его в то время были далеки от финансовых дел, которыми занимался Штиглиц-старший. «Люби Россию, и она будет любить тебя»,— говорил ему отец, и эти слова стали фамильным напутствием. Штиглиц-старший скоропостижно умер в 1843 году. Перед этим ему удалось договориться о получении международного займа на сумму 50 млн рублей. Деньги предназначались для строительства Николаевской железной дороги, которая соединила бы Санкт-Петербург и Москву. Наследник банкира императорского двора Александр Штиглиц после смерти отца получил 18 млн рублей серебром вместе с промышленными предприятиями. А еще он получил имя, которое имело вес в финансовых кругах. Наследник не получил главного: желания и намерения продолжать дело отца. По своему складу Александр Штиглиц был скорее ученым, чем финансистом, развивать банкирский дом он не хотел. Собираясь отойти от дел, он уже все для этого подготовил. И тогда Александру передали слова императора о том, что было бы жаль, если бы такое уважаемое и известное в мире учреждение закрылось. Штиглиц должен был продолжить дело своего отца, этого ждал от него сам император. Строительство железной дороги, о займах на которое вел переговоры Людвиг Штиглиц, началось уже после смерти того. С 1843 по 1850 год Александр Штиглиц получил за границей шесть займов под 4% на строительство железной дороги. За это он был награжден орденом Святого Владимира IV степени. А лично от Николая I Штиглиц получил ценный подарок: золотую табакерку с бриллиантами. Из Александра Штиглица получился настоящий наследник своего отца. К нескольким промышленным предприятиям, доставшимся по наследству, он добавил текстильные фабрики, золотые прииски, металлургические заводы. В 1847 году он создал суконную и льнопрядильную фабрики в Нарве. За свои собственные деньги он продолжал развивать российские железные дороги. Деловая хватка сочеталась с умением смотреть вперед и видеть события и процессы в далекой перспективе. В середине XIX века барон Александр Людвигович фон Штиглиц построил в Ивангороде суконную и льноджутовую фабрики. Важным видом продукции текстильных предприятий Штиглица была парусина для парусного тогда российского флота. Отсюда и название района — Парусинка. Вместе с фабричными корпусами сразу строились особняки для инженеров и многоквартирные дома для рабочих. Квартал жилых домов в Парусинке устроен по образцу заводских поселков Англии и Голландии. Интересно сравнить социальное положение рабочих на фабриках Штиглица с теми условиями, в каких находились рабочие Кренгольмской мануфактуры на другом берегу Нарвы, прославившейся на всю Россию своими революционными выступлениями. Фабрики Штиглица не бунтовали. В разбирательствах дела о стачках в Кренгольме они фигурировали как образцовые с точки зрения условий труда. Так, в секретном рапорте исполняющего делами эстляндского губернатора прокурор Желехов в открытую порекомендовал управляющему Кренгольмской мануфактуры брать пример с фабрики барона Штиглица, на которой порядок никогда не нарушался. Сам Штиглиц подолгу жил в Парусинке, здесь была его усадьба Краморская, в которой он построил церковь Троицы Живоначальной. Храм был приходским для фабричных рабочих и одновременно усыпальницей семьи Штиглицев. Церковь была построена над могилой его жены Каролины Логиновны, в свой черед там был похоронен и сам барон Штиглиц. Имя на вес золота Журнал «Вестник промышленности» писал об Александре Людвиговиче: «Имя его пользуется такой же всемирной известностью, как имя Ротшильдов. С векселями его, как с чистыми деньгами, можно объехать всю Европу, побывать в Америке и в Азии. Нет городка в Европе, где бы не приняли его векселя». Впрочем, в жизни Александра Штиглица был период, когда российский двор перестал нуждаться в его услугах. В 1859 году правительство решило общаться с иностранными банкирами без посредников. Казалось, Штиглиц терпит крах, от которого уже будет не способен оправиться, ведь Ротшильд будет вести дела с российским государством напрямую. Однако ничего этого не случилось. Вместо краха Штиглиц получил пост главы Государственного банка, который в 1860 году создал пришедший к власти Александр II. Вместе с другими реформами царь решил провести изменения и в банковском деле. Штиглиц ликвидировал все собственные банковские дела и уволился с позиции председателя Биржевого комитета — во избежание конфликта интересов. Государственному банку были переданы функции финансирования казны и обслуживания внешнего долга. Среди задач стояло добиться промышленного развития России. В 1862 году, когда в России был разработан план введения золотого стандарта, Штиглиц сумел осуществить заем на £15 млн у парижских и французских Ротшильдов. В 1864 году был выпущен первый в российской истории выигрышный заем на 100 млн рублей с доходностью 5% годовых и сроком обращения 60 лет. При непосредственном участии Штиглица были еще осуществлены два очень удачных англо-голландских займа. Интересно, что в том же году, когда Штиглиц вступал в должность главы Государственного банка России, он готовился выдать замуж свою приемную дочь Надежду Июневу. Ходили слухи, что эта девочка — внебрачный ребенок великого князя Михаила, сына Павла I. Она родилась в декабре 1843 года и была, по легенде, подброшена богатой семье Штиглица, а может, и передана на воспитание. Также ходили слухи, что эта девочка — что-то вроде охранной грамоты для самого Штиглица и его бизнеса. И не она ли была тузом в рукаве барона, который вместо падения бизнеса получил должность главного государственного банкира империи? В 1861 году Штиглиц выдал свою приемную дочь — богатейшую невесту России — замуж за 30-летнего Александра Половцова, который добивался ее руки активнее и успешнее многих других. Он был выходцем из древнего дворянского рода. Вместе с такой невестой честолюбивый дворянин получил блестящие перспективы и грандиозное приданое. В 1866 году Александр Штиглиц уходит с должности управляющего Государственным банком, сохранив за собой на некоторое время высокий пост в Министерстве финансов. Император пожаловал его «в воздаяние усердной и деятельной службы» орденом Святого Владимира II степени. До конца жизни он получал свыше 3 млн рублей годового дохода и был одним из самых влиятельных и богатых людей России. Одним из последних деяний барона стало создание по образцу лучших вузов Европы Академии Штиглица. Основанная в 1876 году, академия первое время называлась Центральным училищем технического рисования в Санкт-Петербурге. 62-летний Штиглиц словно воплощал давние мечты, когда ему хотелось заниматься искусством и наукой, а пришлось стать банкиром. Целью открытия учебного заведения была подготовка художников, скульпторов и рисовальщиков «для надобностей художественно-промышленных производств». Также в училище готовили учителей рисования и черчения для гимназий и училищ. По иронии судьбы именно академия, которой он дал свое имя в обмен на щедрое финансирование, прославила его в веках. Анна Кашурина https://www.kommersant.ru ПРОШЛОЕ - РЯДОМ! 🌳📚🔎 🌳📚🔎 🌳📚🔎 🌳📚🔎 🌳📚🔎 🌳📚�� 🌳📚🔎 🌳📚🔎 ✅Услуги составления родословной, генеалогического древа. 💼 ЗАКАЗ РОДОСЛОВНОЙ на нашем сайте: www.genealogyrus.ru/zakazat-issledovanie-rodoslovnoj 💼 ЗАКАЗ РОДОСЛОВНОЙ в нашей группе ВК: https://vk.com/app5619682_-66437473 ✉ Или напишите нам: arhrodoslov@yandex.ru или администратору группы.

[aboyintheattic]

1.  - Слушай, хочешь устроить сопливые романтические посиделки и встретить закат на ветке Клинтовой яблони?  - Конечно хочу, - сказал я, - как ты могла подумать, что я от такого откажусь? Скай улыбнулась. - Ты пока иди, я скоро догоню.  Яблоня росла за домом, и к самой толстой из ее веток была приставлена стремянка. Я взобрался наверх и окинул ветку критическим взглядом. Выглядела она довольно надежно. И вид был ничего - не такой, как с Капелло, конечно, но все же неплохой. Внизу виднелись зеленые холмы, пересеченные желтыми тропинками и россыпь одинаковых оранжевых крыш Калмтауна. Солнце уже опустилось к горизонту, расплескивая вокруг коралловый свет. Я подумал, что приблизительно сутки назад, в такой же теплый вечер, умирал в луже собственной крови.  Вскоре появилась Скай. С бутылкой вина. Забралась и села рядом со мной.  - Оказывается, у Клинта здесь просто огромные винные погреба, - она заговорщически улыбнулась. - Это Клементин Бернарда Магреза пятнадцатилетней выдержки? Клинт нам шеи поперережет, если узнает. - Да. Это точно. - Маленькая загвоздка - а открывашки нет? Поскольку ситуацию вполне можно было отнести к экстренным, мы прибегли к не менее экстренным способам выхода из нее. В ход пошли мои зубы и ногти Скай, но вино мы все же открыли.  И поскольку такой роскоши, как стаканы, у нас тоже не оказалось, всю бутылку мы выпили из горла. И я поймал себя на мысли, что впервые не думаю об антисанитарии.  И это было хорошо. Мы оба смеялись, хотя никто не шутил. Просто до краев наполнялись вином, закатом, самыми первыми тусклыми звездами на конфетно-розовом небе и ощущением, что ничего плохого никогда не случалось и не случиться. -  А потом она наклонилась и поцеловала меня. И это было одновременно чем-то внезапным и будто бы обычным, похожим на те ослепительные моменты, когда выходишь из тени на солнечный свет. И мне тоже пришлось наклониться, и закатное солнце слепило меня даже сквозь опущенные веки, и ветер дул в лицо, и Скай Чандлер, вкус ее губ и запах ее волос впервые оказались так близко ко мне, и от этого со мной случилось что-то странное, и сердце у меня почему-то заколотилось часто-часто, и я подумал, что мы сидим на этой ветке так высоко и Скай может упасть, и я тоже могу, и мне стало страшно, и даже если мы слезем с дерева, то нам все равно постоянно угрожает опасность, и Скай Чандлер может в любой момент погибнуть и я тоже, и она запустила руку в мои волосы, а вторая ее рука лежала на моем плече, и я подумал, что раз Скай сделала так, то ей нравится прикасаться ко мне, и может быть я не такое уж и гиблое дело, и я еще могу полюбить себя, и до меня внезапно дошли Клинтовы слова, и я понял, что впервые начинаю себе нравиться, а потом я одновременно почувствовал, как одна моя ладонь касается нагретой солнцем коры дерева, а вторая лежит у Скай на талии, и как ветер свистит в ушах, и как шелестят крыльями птицы, и как что-то шепчет мокрая трава внизу, и как просыпаются на коралловом небе первые звезды, и как вокруг меня бурлит, поет, шепчет, сверкает весь этот мир, такой огромный и прекрасный, а я сижу здесь, и мы со Скай Чандлер целуемся, а она может умереть, как и я, и на меня нахлынул такой поток чувств, что по всему телу побежали муражки, и я как-то неудачно дернулся и поперхнулся, и начал кашлять, и отстранился от Скай.  Она секунду помедлила, а потом убрала ладонь из моих волос и сказала: - Прости, я не... Я не должна была этого делать.  И она слезла с дерева по лестнице, быстро и осторожно, и убежала, сверкая вспышками своих рыжих, нет, клубничных волос, развевающихся при каждом шаге. А поскольку я кашлял, то даже не смог сказать ей, что ей не за что извиняться, и что все в порядке, хотя на самом деле ничего не в порядке, ведь она меня только что поцеловала, и я почувствовал себя странее, чем когда-либо и теперь я сижу тут и кашляю, и у меня даже слезы на глазах выступили, а я все прекратить не могу.  Даже когда приступ кашля у меня прошел, и стемнело, я все еще сидел на ветке, и так бы и не слез никогда, но через пару часов здорово похолодало и мне пришлось спускаться. 2.  И пока Скай передавала мне стакан с кофе, ее пальцы внезапно коснулись моих.  - Чего у тебя руки такие холодные? - она подняла на меня озабоченный взгляд. - Не знаю. Все спрашивают.  Я поставил кофе в подстаканник. Скай тоже. Мы молчали. За приоткрытым окошком шелестела листва, свистел ветер и шуршали колеса машин, несущихся вдаль по влажному асфальту магистрали.  - Давай сюда.  Скай взяла обе моих ладони в свои и переплела наши пальцы.  У нее руки были сухие и теплые, даже горячие, и касаться их было приятно.  Искренне восхищаюсь людьми с такими ладонями. Мои и правда всегда такой температуры, словно я все свободное время держу их в морозилке.  А еще было здорово, что она не красила ногти никаким лаком. Не знаю почему, но мне подобное всегда казалось каким-то извращением. Я смотрел на Скай, а она - на мигающую аварийную кнопку на панели приборов. Ветер, врывающийся через опущенное стекло, трепал прядку ее волос, и меня прямо аж гипнотизировало то, как она туда-сюда развевается по ветру.  Так прошло минут пять, а потом она расцепила наши ладони.  - Ну что, так лучше? - спросила Скай.  Я улыбнулся ей.  А она мне.  Но потом вдруг снова стала серьезной, завела машину и нажала на газ.  3.  Я опустил глаза на свое предплечье. Там была здоровенная рана. Выглядела она так, как будто я додумался руку на крупной терке потереть. Короче говоря, от запястья до локтя было какое-то сплошное кровавое месиво с небольшим количеством островков кожи. Минуты две у меня было какое-то странное чувство, как будто я смотрю на картинку в учебнике первой помощи, а когда до меня дошло, что передо мной моя собственная рука, сначало стало жутко больно, а потом улица куда-то поплыла и перед глазами потемнело.  Я сполз вниз по шершавой стенке, и кажется, порвал рубашку.  Скай тут же оказалась рядом со мной. Она опустилась вниз и осторожно потрясла меня за плечо. - Черт. Черт-черт-черт-черт-черт. Черт. Эз, слышишь? Оставайся со мной. Все в порядке. Держись, ладно?  Я кивнул, хотя в порядке не было ничего. Абсолютно.  - Телефон сел, - пробормотала Скай.  Я старался не рыдать, но получалось не особенно. Кажется, я издавал какие-то полу-всхлипы полу-стоны, и думаю, со стороны это звучало ужасно. Было больно. Жутко больно. И мокро. Кровь, пот, слезы и дождевая вода - чего было больше, уже неважно.  Хорошо еще, решил я, что в таких ситуациях в кровь выбрасывается адреналин (медицинские термины всегда так успокаивают), а то бы еще быстрее концы отбросил.  Скай тем временем сняла джемпер.  - Черт, - сказала она после неудачных попыток как-то остановить им кровотечение, - на ОБЖ о таких ранах не говорили. Тогда она просто попыталась как-то приладить на место оторвавшиеся куски кожи. Мне даже показалось, что когда она прижала к моей коже свои сухие и теплые ладони, стало не так больно.  Все вокруг все еще кружилось и плыло, но я заставил себя приподняться и положить здоровую руку Скай на плечо.  - Скай, не делай ничего, ладно? Только не отпускай. Она подняла на меня взгляд и закусила губу. - Хорошо, хорошо, - сказала она, а потом вдруг спросила, подумав секунду, - хочешь, я тебе прочитаю что-нибудь? Вдруг будет легче. - Давай.  P Она наклонилась ко мне поближе.  - Тебе ль меня придется хоронить, - прошептала Скай, - Иль мне тебя, - не знаю, друг мой милый. Я бросил взгляд на ладони Скай и свое предплечье. Она все еще не отпустила руки. На землю накапала лужа крови. Бордовые ручейки струились и по запястью Скай. Моя кровь. На ее руках. Вообще, ночь была странно теплой и ясной для сентября. А подворотня, в которой мы сидели - странно светлой для места, которое освещается только луной. И еще, по асфальту, кажется, стал стелиться туман. Это было так красиво - рыжая Скай в изумрудном платье, окруженная призрачно-голубым туманом. И сонет Шекспира номер 81. Круто, что я умираю, когда вокруг так много прекрасного. - Но пусть судьбы твоей прервется нить, Твой образ не исчезнет за могилой. Ты сохранишь и жизнь и красоту, А от меня ничто не сохрани��ся, - продолжала она.  Никогда не думал, что буду слушать сонеты Шекспира, медленно окочуриваясь от потери крови. - На кладбище покой я обрету, А твой приют - открытая гробница, - сказал я.  Продолжили мы в один голос. - Твой памятник - восторженный мой стих. Кто не рожден еще, его услышит. И мир повторит повесть дней твоих, Когда умрут все те, кто ныне дышит. Ты будешь жить, земной покинув прах, Там, где живет дыханье, - на устах. Мы встретились взглядами, и я улыбнулся.  Она тоже. Все снова расплывалось, мне еле удалось сконцентрироваться на ее лице. И Скай выглядела так, словно сейчас заплачет. Но может быть, это были просто мои галлюцинации.  А потом случилось еще что-то. Скай вдруг обернулась, как будто ее кто-то окликнул.  Она медленно встала и отпустила мою руку.  - Я сейчас, потерпи немного, ладно? Будь тут, - сказала она так, будто я вообще мог куда-то уйти.  Мир медленно куда-то ускользал от меня, как я не старался его удержать. Звуки, предметы перед глазами - все тонуло в наплывающей мгле чернильного цвета. Плохо мне было или хорошо - я не знал. Слишком мало уже что чувствовал. Кажется, я даже начал взлетать. Или меня просто кто-то поднял с земли. *** Пахло сигарами, ароматическими свечами и индийскими специями.  Господи. Это ж жуть. Если минут пять повдыхать хоть один из этих запахов, уже окочуриться можно. А тут все три, да еще и в нереальной концентрации.  Где вообще так пахнет?  Точно не в Раю. В Аду? Сомневаюсь. Вероятнее всего, в Аду по большей части пахнет тушеной человечиной.  Вариант, что я жив, и не нахожусь ни в одном из загробных миров, я решил пока оставить.  Хотя, обычно обоняние все же присуще живым существам.  Я решил проверить, не остались ли у меня другие чувства.  Выяснилось, остались - через какое-то время я осознал, что осязание при мне - я явно чувствовал нечто очень напоминающее плед под своими ладонями. Слух меня тоже не покинул, оказывается - где-то рядом раздались шаги и скрип двери.  Осталось последнее. Зрение.  Когда я открыл глаза, разглядел вокруг себя незнакомую комнату и понял наконец, что жив, то вместе с этим пониманием на меня навалилось и осознание того, насколько мне хреново.  Голова болела так, как будто на нее упала наковальня. Все тело - как будто по нему асфальтов��й каток проехался. И еще я был уверен, что если сделаю хоть одно движение, то непременно проблююсь.  Несмотря на все вышеуказанные обстоятельства, я заставил себя сфокусировать взгляд на какой-то фигуре в противоположном конце комнаты.  Это оказался парень, или скорее даже мужчина в черной футболке со стаканом чего-то похожего на виски в руках.  Поскольку я немного не привык просыпаться посреди ночи на диване рядом с незнакомыми выпивающими мужчинами, то посчитал необходимым спросить: - Ты кто, к чертям, такой?  Должен был выйти устрашающий возглас, но получилось что-то вроде невнятного хриплого шепота.  Незнакомец усмехнулся и отхлебнул из стакана.  - Кто я такой? Тебе это, приятель, ровным счетом ничего не скажет. Отсыпайся, парень.  Он вышел, хлопнув дверью.  Я собирался крикнуть ему "Стой!", но я сделал слишком много движений и от этого меня, естественно, замутило.  Я лег обратно на подушку с мыслями о том, что у меня вряд ли найдутся деньги для оплаты штрафа за порчу чужого имущества своей блевотиной.  *** Ладонь Скай обрушилась на мой затылок, залепив довольно нехилую затрещину.  - Не смей больше никогда рисковать своей жизнью из-за меня! - крикнула она, откинув с лица пряди растрепавшихся волос. Вообще, это было довольно неожиданно. Когда я проснулся во второй раз и увидел рядом с собой Скай, я думал, мы будем обниматься.  - Никогда так не делай, тебе ясно? Ты... Ты мог умереть сегодня ночью! У тебя сердце могло остановиться! Ты мог перестать дышать! Думаешь, мне этого хочется? Думаешь, я хочу, что бы тебя не стало?! Нет, дело не в том, что мне хотелось с ней обниматься, просто, я думал, обнимашки - естественная человеческая реакция на своего чудом выжившего друга, которого они видят в первый раз после вышеупомянутого чудесного выживания. - Я всю ночь у дверей этой комнаты торчала! Я всю ночь думала, что ты умрешь, из-за меня умрешь! Я... Ты...  По-моему, у нее кончился словарный запас. И воздух тоже. Скай вскочила с дивана, на котором я валялся всю эту ночь, и убежала, хлопнув дверью.  В комнате остались только я и этот чувак в черной футболке.  Он пожал плечами, подпирая стену. Я вздохнул.  Великолепно. Уезжая вчера из колледжа с целью разузнать что же за фигня происходит со мной, Скай, Тупитом и баром "Падающая звезда", я ну никак не предполагал, что получу от Скай затрещину за то, что едва не умер от потери крови, находясь при этом в совершенно незнакомом мне месте, смахивающим на музей, рядом с совершенно незнакомым мне человеком.  - Я должен был умереть, - сказал я не то воздуху, не то себе самому, не то чуваку-в-черной-футболке.  - Да, еще бы пара минут и ты был бы мертв. Но к счастью я вовремя остановил кровотечение. А еще спас вас от погони, дотащил тебя до этого дивана, зашил рану на твоей руке, переодел тебя в эту футболку. Приятно познакомится. Клинт Риверс. Чего-чего? - Ты... что сделал?  Клинт хмыкнул.  Повисла неловкая пауза. Точнее, неловко было мне, а Клинту, вроде бы, нет - он вставил между зубов сигару и прикрыл глаза. Я, как и полагается, немедленно закашлялся от дыма.  - Хочешь? - спросил он наконец, покручивая сигару в пальцах.  - Э-э...  Я собирался разразиться тирадой на тему антисанитарии и вреда курения, но не успел.  - Да я шучу, - хохотнул Клинт, - но могу предложить тебе кое-что другое. Жди.  Он вернулся с чайником и чашкой и сунул последнюю мне в руки. Сначала я просто тупо пялился на нее, а потом решился спросить. - Что это?  - Чай. Черный. С пятью кусками сахара. - Я не собираюсь это пить.  - Очень даже собираешься. Иначе твое давление не придет в норму и не восполнится кровяной баланс.  - А что, если ты задумал меня отравить? Кто ты вообще такой? Я тебе не доверяю.  - Серьезно? Думаешь, если бы мне улыбалась перспектива твоей смерти, ты бы все еще здесь стоял?  Я почувствовал себя идиотом второй раз за последние пять минут. Логично - зачем так мучатся, спасая жизнь тому, кого хочешь впоследствии отравить. Поэтому я все же выпил несчастный чай, самый горячий, крепкий и сладкий из всех, что я когда-либо пробовал.  - Итак, - сказал Клинт прежде, чем я успел открыть рот, - отвечаю сразу на все твои вопросы. Раз - вы у меня дома. Два - да, я здесь живу. Три - живу один. Четыре - я не педофил и не маньяк-убийца. Будь добр, поверь на слово. Пять - я вам помог и еще помогу. Шесть - почему, объясню, когда успокоишь свою подружку и приведешь ее сюда.  Я рассеянно кивнул, а потом спохватился.  - Скай - вовсе мне не подружка.  - Значит, вовсе не подружку. Налево, три пролета вверх, четвертая дверь по левой стороне.  Кстати сказать, футболка на мне была с логотипом "Металлики". Я вышел за дверь и чуть не грохнулся в обморок во второй раз. Потолок возвышался над моей головой метров на... очень много, а все пространство, которое я смог охватить взглядом было просто гигантским нагромождением лестниц, готических окон, фресок, картин и витражей. Я привык бывать в подобных местах с фотоаппаратом и путеводителем под мышкой, и поэтому, пока я шел до своего пункта назначения, мне очень не хватало привычных контролеров, надписей "РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ" и "СО ВСПЫШКОЙ НЕ ФОТОГРАФИРОВАТЬ" расклеенных на всем, чем можно. Пересекая многочисленные коридоры и одолевая пролеты, я параллельно жалел Клинта, которому, наверняка, нелегко добраться ночью до туалета и найти дорогу назад в комнату.  Я остановился у двери из светлого дерева с резной ручкой, которая вроде бы (вроде бы!) подходила под Клинтово описание. Она оказалась заперта, и тогда я в нее постучал. - Скай, я знаю, что ты там. Открой, пожалуйста.  - Уходи, Эз. Просто уходи.  Я не ушел, естественно. Сел на ковер и прислонился спиной к двери. Со стены напротив на меня смотрели портреты многочисленных угрюмых старикашек в военной форме.  - Слушай, ты себя странно ведешь, - начал я спустя какое-то время, - вот правда. Так волнуешься за мою жизнь, и злишься на меня за то, что я так же волнуюсь за твою. Уверен, ты бы поступила как я, окажись ты на моем месте. Еще минут пять прошло в абсолютной тишине. Я начал медленно вставать.  - Ладно, я пойду. Как надумаешь...  Дверь открылась. Комната за ней окнами выходила на светлую сторону, и я сощурился от яркого света и перешагнул через порог.  И Скай меня обняла. Крепко-крепко, уткнулась мне в плечо и обвила руками мою шею. И я прижал ее к себе покрепче и провел ладонью по ее волосам.  - Прости. Прости, Эззи. Я просто очень за тебя испугалась, - сказала Скай, и мне на ключицу закапали ее слезы.  - Я постараюсь. Постараюсь тебя больше не пугать.  - И не умирай. Пожалуйста, никогда не умирай.  - Не буду, только если ты тоже не умрешь.  - Хорошо. Я тоже не стану.  Мы еще постояли в дверях, и Скай касалась своей мокрой от слез щекой моей шеи, и я, кажется, тоже немного всплакнул, хотя с точностью сказать нельзя, где в тот момент были ее слезы, а где мои.  Скай меня отпустила, улыбнулась и вытерла слезы. Жаль, потому что мне бы хотелось пообнимать ее еще немного - это очень приятное чувство, ведь Скай такая хорошая, теплая и маленькая, и вкусно пахнет. Хотя не уверен, что это правильно - много обниматься с девчонкой, с которой вы не встречаетесь и не собираетесь, и уж тем более если ты асексуал.  Короче говоря, Скай села на кровать (с пологом), стоявшую посреди комнату. Из другой мебели тут были: комод (старинный), зеркало (старинное, в резной раме), туалетный столик (старинный), картина с какой-то бабушкой (с суровым взглядом) и еще витраж, украшавший окно (как вы уже догадались, старинный).  - Классная футболоч 4.  По законам логики, учитывая тот факт, что вчерашняя ночь явно не была одной из тех, в которые я спал сном праведника, и день сегодня выдался довольно-таки насыщенный, а завтра, ко всему прочему, было еще и первое сентября, мне не помешало бы хорошенько отоспаться. Но в два девятнадцать ночи, если верить циферблату электронных часов на прикроватной тумбочке, ото сна меня пробудило какое-то треньканье.  Я оглядел комнату, не поднимая голову с подушки. Звуки доносились откуда-то с пола, и я спустил с кровати руку, выудив что-то, при ближайшем рассмотрении оказавшееся телефоном. Никогда еще его звонок не казался мне таким мерзким. Я решил не считать, что звонить мне в два ночи перед первым сентября - это странно, и взял трубку. Диалог произошел следующий: Я : Привет. Н е к т о : Через десять минут ты должен быть на Балконе Капелло. Я : Какое заманчивое предложение. Н е к т о : Иначе у тебя будут неприятности. Я : Господи, куда же я задевал свой дефебрилятор.  Н е к т о : Это не пустые угрозы. Я могу поссорить тебя с твоими друзьями. Могу накосячить в школе, а вину свалить на тебя. Я могу подтасовать результаты контрольных и обеспечить тебе по всем из них плохие оценки. Я могу превратить твою жизнь в ад.  Я : А по-моему, ты просто можешь набрать еще один случайный номер и сыпать угрозами кому-нибудь еще, в надежде, что он испугается.  Н е к т о : Я все о тебе знаю.  Я : Оплатишь мое лечение в Швейцарии после этого инфаркта? Н е к т о : Ты приехал в колледж четыре дня назад. Твои лучшие друзья - Кайл Уэйнрайт и Робин Пейдж. Ты записался курс физики, углубленного английского и латыни. У тебя комната 339 в корпусе 12В и прямо сейчас у там открыто окно. Левая створка. Я : Ничего подобного. Меня зовут Пьетро Хуан и прямо сейчас я пью замечательный чилийский кофе и любуюсь на море с веранды виллы моей бабушки Марии. Дать ей трубочку? Н е к т о : Эз Уилланс, я знаю, что это ты.  Я : Ах, Уилланс! Я тоже его знаю. Славный парнишка.  Н е к т о : Парень, серьезно, хватит. Приходи на Капелло. Я : А волшебное слово? Н е к т о : Пожалуйста, чтоб тебя.  Я : Другой разговор. Только где гарантия, что после этого визита я останусь жив? Н е к т о : Серьезно? Учитывая, сколько информации о тебе у меня есть, если бы мне нужно было тебя убить, ты бы сейчас со мной разговаривал? Через шесть минут на Капелло.  Я : Было же десять! Н е к т о : Да, и четыре из них ты потратил на бессмысленные разговоры. После того, как загадочный Некто положил трубку, я немного посидел в раздумьях, не приснилось ли мне это, и стоит ли вообще сейчас куда-либо идти, но потом принял решения, что встреча в полтретьего ночи с незнакомым человеком, угрожающим мне очень даже похожа на следующий шаг к цели "жить жизнью настоящего подростка, полной опастностей и приключений". Тогда я скинул с себя одеяло и вылез из кровати. Процедура была очень неприятная (окно в комнате и правда было открыто).  Я открыл шкаф, выудил что-то наиболее похожее на брюки, влез в них, а потом в кроссовки и оставшиеся три минуты потратил на дорогу до самого Балкона Капелло.  На самом деле Балкон Капелло не был балконом, и никаким Капелло не принадлежал. Вообще-то это была крыша колледжской столовки, получившая такое поэтичное название из-за того, что туда можно было спокойно залезть как с девчачьей части территории, так и с мальчишеской.  Предполагалось, что это будет вроде тайного места, единственного во всем "Сент-Лоуренс", где влюбленные могут пересекаться вопреки правилам, но на самом деле на Балкон просто приходила куча парней и девок с целью полизаться, проветриться и отдохнуть от надоедливых учителей на большой перемене. И вообще о нем знал весь колледж, включая, по-моему, профессоров. Но мне кажется, они просто из жалости к бедным подросткам, так яро желающим удовлетворить свою потребность в любви скрывали Капелло от директора.  А назвали его в честь секретного место встреч Ромео с Джульеттой - одного из балконов дома, принадлежащего веронским купцам по фамилии Капелло.  По ночам здорово холодало, и я страшно корил себя за то, что не утрудился взять толстовку. Красно-кирпичное здание столовки стремительно приближалось, и пожарная лестница на нем, мерцающая металлическим блеском в свете луны и фонарей, тоже.  В голове неожиданно промелькнула мысль, что лето закончилось два с половиной часа назад, и вернется очень нескоро. Я взялся за холодный металл стремянки и полез вверх, стараясь перелезать с одной ступеньки на другую как можно быстрее.  Когда высота была уже достаточная, что бы у акрофоба начался приступ паники, я наконец-таки ступил на черепицу.  Внизу, за оградой колледжа спящий город сиял огромным количеством огней разных оттенков желтого цвета. Плюс еще и ��а небе все созвездия горели так, словно в них только что заменили лампочки. Вообще-то, Калмтаун очень спокойный, и днем - совершенно не примечательный. Но, звездной ночью, да еще и с Балкона Капелло, он выглядел так, что дух захватывало.  Мое созерцания прекратилось очень внезапным и неприятным образом. Толчок, шаг, секунда - и я осознал, что обеими руками вцепился в дымоход, стоя на самом краешке крыши, надо мной нависает чья-то фигура в толстовке с опущенным капюшоном, а к моей шее так и вовсе приставлено холодное лезвие ножа. - Привет! - поздоровался я.  - Привет, Пьетро Хуан. Выверни карманы, - шепотом ответил Некто.  - И что ты хочешь в них найти? - Фонарик, фотоаппарат со вспышкой, диктофон. Все, что может мне помешать.  - Ну, я эти джинсы с прошлого года не надевал. Там и не такое заваляться могло.  - Выворачивай. - Знаешь, тут такое дело - я изо всех сил стараюсь не разбиться насмерть, и выворачивание карманов может очень посодействовать обратному.  Некто на секунду задумался, а потом произнес: - Ладно, давай я сама. Сама? Неужели мне только что угрожала девчонка? Не убирая ножик, она наклонилась ко мне, запустив свободную руку сначала в один карман, а потом в другой. Думаю, не будь я таким отъявленным асексуалом, я чувствовал бы себя очень неуверенно из-за того факта, что рука какой-то девушки находятся в такой непосредственной близости с моим пенисом, но в данной ситуации я мог лишь благодарить свою физиологию. Так и не отыскав в карманах ничего из вышеперечисленного, она встала поудобнее и сказала: - Теперь - отвечай.  - О, допрос. Круто.  Лезвие надавило на мою кожу чуть сильнее.  - Ты был на вечеринке у Эйбрамсонов позавчера?  - Был, и? - Ты загадывал заветное желание в комнате у Тупита?  - Я... Что? Ты не можешь этого знать. Я об этом сне никому не рассказывал.  - Это был не сон, тупица. Ты что, в самом деле даже не подумал спросить у своих друзей, не делали ли они часом того же?  - Но этого не может быть. Это <i>моя</i> галлюцинация.  - Не галлюцинация, и не твоя. Так, проехали. Ты давал показания сегодня в доме Эйбрамсонов?  - Я не понимаю. - На понимание у тебя еще будет время! Ты давал показания?  - Да, черт подери, да! Как ты могла видеть тот же сон, что и я?  - Не уходи от темы. Ты находил фотографию в Тупитовой комнате?  - Я сейчас с крыши свалюсь.  - Ты находил или нет?  - Господи, да! Что за хрень происходит? Об этом-то откуда ты знаешь? - У тебя есть какие-то версии, как все это можно объяснить?  - Ничего у меня нет. Я сейчас с крыши свалюсь. И вообще, это мне тут больше всего нужны объяснения.  Прошла пара секунд, за которые она успела раздосадовано вздохнуть и убрать (наконец-то!) нож в карман. Потом незнакомка выпрямилась и отошла на пару шагов. Я не без помощи дымохода перелез на основную часть Капелло и встал напротив этой девочки.  Поначалу я хотел удариться в панику, к чему и располагало все происходящее, но потом подумал, что все это чересчур странно, что бы быть правдой. Так что это или сон, или еще одна галлюцинация (больше не притронусь к алкоголю), либо у меня началась шизофрения. Бессмысленно же паниковать, если ты спишь, галлюцинируешь или шизофреник. Поэтому я просто решил отнестись к сложившейся ситуации со всем возможным спокойствием и рассудительностью.  И начал непринужденную беседу.  - Привет. - Привет.  - Мне все еще нужно опасаться падения с крыши или вспарывания глотки? - Посмотрим. - А кто мне только что гарантировал, что я останусь жив? - Ты жив. - Да, но не будь я таким ловким и координированным... - Ой, заткнись.  - Ножик, кстати, из кухни стащила?  - Заткнись.  - Ты девчонка.  - Да что ты? - Просто если захочу тебя найти, мне будет намного легче со знанием этого факта.  - Сомневаюсь.  Теперь, когда мы стояли напротив (она - спиной к городу, так что ее лицо, скрытое капюшоном, не освещалось ни единым лучиком света), я осознал, что она мало того, что девчонка, так еще и ниже меня чуть ли не на две головы.  И я повелся на ее-то угрозы?  -------- ГЛАВА ВТОРАЯ Перевернутая голова Робина оказалась прямо рядом с моей. Я поднял глаза от страницы. - Что читаем? - протянул он и подбросил вверх еще одну горсть попкорна. Половина просыпалась на ковролин, вторая - на развалившегося рядом Кайла.  Я вздохнул.  - "Сон в летнюю ночь", - пробормотал я и вернулся к Деметрию и Тезею, которые как раз подняли тему о разговорах львов и ослов. - А-а, - Робин злорадно хихикнул и устроился на моей кровати поудобнее, - та самая пьеса, которую граф Де Вер написал в восемь лет?  Мои глаза были ровно напротив Робиновых, перевернутых, и это позволило мне наслаждаться тем, как быстро его самодовольная ухмылка трансформировалась в гримасу боли. А все благодаря свернутому в трубочку "Сну", огревшему его по лбу. Деметрий и Тезей подождут.  - Я ненавижу ароматические свечи и антистратфордианцев. Если ты являешься чем-нибудь из вышеперечисленного - не советую рядом со мной находиться.  - Роб шутит, - сказал Кайл с полным ртом попкорна. Он его что, с пола поднял? Я поежился. Антисанитария.  - Во славу Шекспира, чувак, - Робин потер ушибленное место, - это был чистейший сарказм.  Я застонал и рухнул на засыпанный попкорном пол. Утро последнего летнего дня начиналось в два часа пополудни с похмелья, попкорна и оскорблений (пусть саркастических, но тем не менее оскорблений) Шекспира. - Так, ладно, - Робин бодро вскочил с кровати, вызвав тем самым разлетание попкорна по всей комнате. Видимо, коктейль, основными ингридиентами которого были кофе, аспирин и энергетик, наконец всосался в кровь, - Эззи, - он пнул меня, - я знаю, ты хочешь отбросить творение Уильяма в самый дальний угол комнаты и последовать за мной в реальный мир, чтобы жить жизнью, полной приключений и опасностей.  - Не хочу, - я перевернулся на живот и уткнулся лицом в ковер, - у меня вчера была передозировка жизнью, полной приключений и опасностей. Сегодня я весь день буду просто лежать не сдвигаясь и перечитывать Шекспира.  - Вот и нет, - я не видел Робина, но на сто процентов был уверен, что он сейчас заговорщически улыбается, - ты собираешься поездить на моем Харлее.  - На Харлее, - выдохнул я, облокотившись о какую-то машину на парковке перед колледжем.  Робин погладил гору мусора, слегка напоминающую мотоцикл по форме, с таким видом, будто чешет за ушком котенку.  - Достался от дяди в жутком состоянии, - Робин чуть не пищал от умиления. Как будто сейчас он в другом, - подумал я, - я на него кучу времени убил, зато теперь ездит отлично и подчеркивает мой статус.  - Ломается раз в два часа, - театрально прошептал Кайл. Робин махнул на него рукой и запрыгнул на седло.  - Эз, поедешь?  - Ну... - я с надеждой посмотрел на Кайла, но тот только засмеялся. - Ну уж нет, ребята. Я на эту штуку больше не сяду.  - Он просто завидует, - подмигнул Робин и застегнул затежку шлема на шее, - поехали.  И я поехал. И пожалел об этом в первую секунду. Потому что второго шлема не было. И держаться было не за что. И вся вся спина Робиновой кожанки была сплошь покрыта шипами. И как только я попробовал за нее схватиться, то немедленно об этом пожалел. И я никак не мог понять, куда здесь можно поставить ноги. И то и дело рисковал упасть. И потом мы выехали на автостраду. И все машины решили устроить соревнование. Проезжали как можно ближе к нам с Робином, и видимо, пытались найти предел моих физиологических возможностей. И нервов. И я чуть не умер. Множество раз. И когда мы наконец вновь оказались на парковке, я был близок к тому, чтобы лечь на землю и целовать ее. И Кайл ржал, как никогда. - Не смешно, - я чуть не кувырком скатился с Харлея на землю и пошатываясь, побрел к ближайшему дереву. Мне явно нужно было к чему-то прислониться.  - День еще такой длинный, - Робин снял шлем и воздел руки к небесам, - а заняться совершенно не чем. Мы молоды и полны сил, и перед нами простирается огромный мир со всеми его возможностями, а мы прозябаем в "Сент-Лоуренс", где даже девушку-то найти нельзя.  Я хотел возразить, что мне вполне есть чем заняться, потому что засыпанный попкорном пол сам себя не подметет, Шекспир не перечитается, а учебники на завтра не запрыгнут в рюкзак, но передумал. В конце концов, я же давал себя клятву, что больше не ограничу свою жизнь подобным времяпрепровождением.  Почему я вообще ее себе дал - это уже отдельная история.  Проблема была, наверно, в том, что всю мою жизнь родителям приходилось очень сильно напрягаться, чтобы найти повод меня поругать.  Я вообще не делал абсолютно ничего из того, за что подростков обычно ругают.  Я не убегал из дома, не пропадал по ночам, не разбивал машин, не приходил с вечеринок пьяным в хлам, не таскал к себе девчонок, не подцеплял у шлюх хламидию, не дружил с теми, кто родителям не нравится, не тратил деньги на всякий мусор, не разбивал соседских окон и не пакостил в школе. Не попадал в участок, не накалывал татуировок, не хлопал дверьми, не красил глаза, не резал вены, не приносил с улицы лишаястых котят, не врубал хэви металл на полную громкость посреди ночи, не целовался с парнями и с собаками, не отказывался от еды, не вступал в секты, не ломал себе всяческих конечностей, не курил дурь, сигареты тоже не курил, не садился на гормоны и не покрывался пигментными пятнами, чтобы накачать мышцы, и даже - вау! - ни разу не был никем застигнут во время всяких грязных делишек в туалете и прочих укромных уголках дома.  И все это не в знак протеста обществу, и не потому, что я был таким уж пай-мальчиком. Проблема была в том, что мне просто не хотелось делать ничего из вышеперечисленного. Я учился ровно настолько хорошо, насколько это было нужно, чтобы не напрягаться, но и не вызвать негодования у родственников и учителей, мыл посуду и подстригал газон, всегда возвращался домой в одно и тоже уговоренное время, проводил все выходные с семьей, а все свое свободное время сидел в комнате и читал Шекспира.  Поначалу мама с папой просто радовались, какой я идеальный у них расту, но потом, когда все мои сверстники (в том числе и моя сестра Джоселин) стали орать на родителей, строить отношения, красить волосы в розовый и сбегать из домов, а я в сотый раз читал "Много шума из ничего", не выдвигаясь за пределы дома, они заподозрили неладное. Тогда-то и началась история с медленным выпихаванием меня из зоны комфорта, а заодно и превращением в нормального члена общества, которая и привела к тому, что сейчас я изо всех сил пытаюсь не проблеваться на колледжской парковке.  Я посмотрел на парней. Кайл тыкался в телефон, и я был на количество процентов, стремящееся к ста, уверен, что он мониторит "Сплетни Лоуренса" в ожидании новости "какая-нибудь горячая кошечка порвала со своим бойфрендом и ищет кого-то, кто смог бы ее утешить!" Робин протирал стекло шлема, устремив взгляд в пространство, как вдруг радостно крикнул: - Привет, шиповник!  Я даже не успел подумать о том, насколько ненормален тот факт, что Робин здоровается с растением, прежде чем услышал за своей спиной ответное приветствие.  Я обернулся и выдохнул. Робин, к счастью, не вел диалог с ягодой. И даже не с мутантом. Просто с парнем, на котором действительно было очень много шипов. Мне даже блевать расхотелось.  - Здорово, Роб, - Шиповник поднял ладонь, чем вызвал падение кипы каких-то листовок из своих рук.  Странно, что он тут листовки раздает, подумал я, наклоняясь за упавшим вниз. И еще странно, что у меня выработался непроизвольный рефлекс - наклонятся за всем, что падает на пол вне зависимости от того, чужим или моим является этот предмет. Надо отучаться.  - Держи, - я выпрямился и протянул Шиповнику бумажки. Он поднял глаза, и они встретились с моими. Надо отдать ему должное - я смотрел на него почти прямо, а не сверху вниз, как уже привык на всех окружающих.  - Спасибо, - он взял листовки и поднял брови, - новенький?  - Ага. - Друг Робина? - Ага. - Как зовут?  - Эз Уилланс.  - Ясно. Я Шиповник. Ну, в смысле, это не мое настоящее имя, или там, фамилия, просто меня все так зовут. Ну, ты сам погляди.  Я поглядел. Весь Шиповник представлял из себя пирсинг, пирсинг, пирсинг, пирсинг, а так же... пирсинг. И немного татушек на руках. В которых он кстати держал... стоп, чего-чего? - Э... это что еще такое? -  ------------ ПРОЛОГ Мы знаем, кто мы такие, но не знаем, чем можем стать.  У. Шекспир. "Гамлет" *** Кроссовки немедленно увязли в нетронутом снегу, стоило ему шагнуть в сугроб. Он чертыхнулся и она, каким-то образом легко преодолевшая снежную преграду, гневно сверкнула на него глазами.  Он еще раз подышал на ладони, застегнул молнию на кожанке и двинулся дальше под приглушенное пение Фрэнка Синатры, доносившееся из соседнего окна каких-то полуночников. Он-то думал, они единственные из всего района не спят в такой час.  Он двинулся за ней вдаль по тротуару. Улица казалась оранжевой в свете гирлянд.  Одну половину конечностей он не чувствовал совсем, а вторую будто жгло огнем.  Последняя стадия обморожения, меланхолично подытожил он. Он решил подражать Сократу, так же спокойно рассуждавшему о своей скорой казни путем отравления ядом. Полному покрыванию инеем пока препятствовал красный свитер, теплый и практичный, на котором, к тому же, пятна крови очень удачно нельзя было отличить от любых других.  Со свитера издевательски улыбались две вышитых оленьих рожи. Он вздохнул, глядя на свой пуховик, красовавшийся сейчас на ее плечах. Издалека Синатра вывел последнюю ноту в своем "Let it snow". Он подумал, что больше никогда не сможет полюбить эту песню. С каждым углом, за который они сворачивали, пейзаж вокруг все ухудшался и ухудшался. Ровные ряды аккуратных домишек плавно перешли в какие-то Помпеи после извержения вулкана. Или центральную свалку - за два квартала он насчитал сорок шесть гор мусора и ни одного полноценного строения. Он несколько раз демонстративно горько вздохнул, но она, наученная опытом, не обращала внимания и упорно шла дальше, лишь изредка замирая, чтобы натянуть свою розовую шапку пониже.  Он потребовал короткую передышку, когда какая-то ворона отвратительно закаркала, раскачиваясь на вывеске "С Рождеством и Новым 1952 годом!". Он воспринял это карканье как личное оскорбление и посчитал своим долгом сшибить ее с этой вывески. Камень, которым он в нее кинул, упал футов за двадцать от цели. Она фыркнула, а ворона закаркала еще более злорадно. Он чувствовал себя униженным.  — Слышала? Так вороны каркают только в захолустьях. Мы в захолустье, вот мы где.  — Если ты опять начнешь говорить, что я делаю все не так, я... — Я и не собирался ничего такого говорить. Просто мы в захолустье, и это давит мне на психику.  Он решил заключить сам с собой пари - если через триста шагов они не достигнут своей цели, то - пропади оно все пропадом - он просто упадет в снег и больше никогда не встанет. Вообще, он бы уже давно это сделал, но подумал, что с пари будет как-то честнее. Так он хотя бы будет чувствовать себя честным слабаком. На двести девяносто третьем она остановилась у какого-то дома, поставила рюкзак на колено и стала усердно в нем рыться, рассматривая содержимое в тусклом свете неоновой вывески.  Почти, подумал он. Почти.  Он сделал пару шагов назад и задрал голову, рассматривая название заведения, у которого они остановились.  — Ты что, смеешься? Что это вообще за место? — Место нашей будущей победы. И вообще, оно - не подозрительное.  — Да что ты заладила с этой неподозрительностью! Это теперь твой главный жизненный принцип?  — А что, если и так? Мы - просто школьные лузеры. Кто станет таких подозр��вать?  — Ты-то еще ничего. На лузера здесь похож только я. Ну скажи, чем хуже была та знойная чилийская пара, а?  — Всем. Не мешай. И вообще, тише - школьные лузеры не ведут таких разговоров посреди рождественской ночи.  — И не ошиваются у таких местечек. Ты что, их потеряла?  — Я ничего не потеряла! Они просто куда-то завалились!  Снег, видимо, решил поиграть на его нервах и начал валить раза в два сильнее допустимой нормы. Постояв минут пять под этим снегопадом, он выглядел так, словно на него лавина сошла.  — Мы такие лузеры. Самые настоящие. Мы ведь никогда их не найдем, правда? И проторчим в этом бренном мире до скончания века.  — Мы окажемся в психушке, если этот разговор услышит кто-то из местных, это я точно знаю. И кстати, смотри, что я нашла.  Она вытянула руку вперед, и они приветливо сверкнули на ее ладони. У него на душе сразу потеплело.  Он даже попытался вытряхнуть из своих светлых лохм (которые его ужасно бесили) несколько снежинок, чтобы выглядеть поприличнее. В результате волосы растрепались только сильнее. Она, естественно, злорадно хихикнула и сунула руку в карман.  — Когда ты вот так хихикаешь, то куда больше похожа на школьную стервозную сучку, чем на лузершу. Такой образ и советую избрать. Он получил тычок локтем в бок.  — Обойдусь без твоих советов. Имена наши помнишь?  — Забудешь тут.  Она похлопала его по плечу.  — Не трусь. Вот увидишь, мы еще добьемся своего.  Он в это не верил и решил ничего не отвечать.  Она дернула за прелестный дверной колокольчик, украшенный рождественской ленточкой.  Дверь открылась, и их захлестнула волна света вместе с запахом глинтвейна и еловых веток.  На пороге стоял заспанный бармен в шапочке Санта-Клауса и с фотоаппаратом в руках.  — О, посетители! - обрадовался он.  Она раздраженно цокнула языком и попыталась пройти, но парень развел руки в стороны и преградил ей путь, как будто она была фурой на шоссе. — Минуточку, - сказал бармен и навел на них объектив, - мы недавно открылись и думаем обклеить стены фотографиями посетителей. Так что, будьте добры... Парень взял их обоих за плечи и поставил рядом с друг другом, подмигнул и скрылся за камерой.  Она закатила глаза, но потом наклонилась к нему и улыбнулась самой милой из своих улыбок. Хотя он был уверен, что даже так она похожа на главную школьную стерву. Он успел подумать, что из-под кожанки виден его красный свитер с оленями, а потом щелкнула вспышка. Дверь бара за ними закрылась. Неоновая вывеска с его названием - "Падающая Звезда" еще раз тускло сверкнула и погасла.  ------- Стоило мне захлопнуть ноутбук, на мою голову обрушилась новая проблема. Точнее, обрушилась она на оконное стекло в виде брошенного кем-то камушка. Я поднял голову и вздохнул. За стеклом меня ждали неприятности. Неприятности с густо накрашенными глазами.  - Привет, Кэсси, - я поднял раму и перегнулся через подоконник, бросив унылый взгляд на "Сон в летнюю ночь", оставшийся лежать в стороне.  Что она вообще тут делает? Если судить по словам Кайла, после моей вчерашней "оплошности" она должна в лучшем случае обходить меня за милю-другую, а в худшем - подкладывать кнопки на любую горизонтальную поверхность, куда я хотя бы гипотетически мог опустится.  - Добрый вечер, - она уперла руки в бока и надула пузырь из жвачки.  Она была в черной юбке и не менее черном топе. Видимо, траур, по случаю пропажи брата.  - Мне... мне очень жаль насчет Пита. Его уже ищут?  - Ищут. Я как раз насчет этого. Видел новости на "Сплетнях Лоуренса"? - Я туда не захожу. - И не надо. Там все только и делают, что пишут, что это я его прикончила, а всю эту историю с побегом придумала для отвода глаз. Видите ли, он мешал моей популярности.  - Оу. Это... плохо?  Ну почему, почему эта Кэсси уже второй раз говорит мне то, на что я совершенно не знаю, как ответить? - Это чудовищно! Дойдет до того, что я сама стану изгоем школы! Слушай, ты же им не веришь? Ты же так не думаешь? - Нет, нет, что ты. Ты... не убийца.  Я конечно мог представить Кэсси, держащую в руках бутылку чего-нибудь покрепче или аспирин. Но как ни старался, никак не мог сопоставить ее со злорадной гримасой и окровавленным ножом. - Ладно. Хорошо. Я поэтому к тебе и пошла, что ты здесь единственный еще не наслушался обо мне всяких гадостей и не станешь обвинять меня, в чем ни попадя.  - То есть... тебе просто нужно было убедиться, что ты не убийца?  Вообще, в моей жизни было только три странных события. Первое произошло, когда в первом классе я коллекционировал карточки с супергероями и мне шесть раз подряд попался Человек-Паук.  К а й л : Я вот думаю - он в секте, что ли, какой? Вдруг у них там обряд посвящения - вызови Сатану, а потом сбеги из дома?  Р о б и н : Все может быть. Я кстати, тоже подумал, что это как-то между собой связано.  Я : Что связано?  Р о б и н : Ненавижу людей, которые постоянно погружаются в нирвану и ничего не слушают, а потом встревают в середине разговора.  К а й л : Та же фигня, чувак. Та же фигня.  Я : Слушайте, вы и так уже все границы перешли. Мало того, что вы просиживаете свои задницы в моей комнате, так еще и украшаете своим попкорном мой ковролин, который мне потом и оттирать! Так что уж будьте добры, разъясните мне, нерадивому, суть своей беседы.  К а й л : А с виду ты вчера был трезвенький. Память отшибло, что ли, с непривычки?  Р о б и н : Помнишь, мы вчера в комнату к Тупиту попали, а он потом начертил какие-то пентаграммы и заставил нас желания загадать?  К а й л : Вообще-то, пентаграмма была с самого начала. Уже начерченная.  Р о б и н : Не важно.  К а й л : Важно. Не перевирай факты.  Я : Я никому об этом сне не рассказывал, вообще-то.  Р о б и н : Возвращайся лучше в нирвану, чувак. Или жахни еще аспирина.  Я : Пентаграммы. Это же мне приснилось.  К а й л : Ничего тебе не снилось. Мы вообще-то все там тогда были.  Я мысленно именовал все вышеуказанное "Странным событием из жизни Эза Уилланса номер два" и ощутил острое желание выброситься из окна от осознания того, насколько подозрительно все недавние события между собой перекликаются, и насколько спокойно на это реагируют окружающие меня придурки.  Я с трудом его поборол, вместо чего выпроводил Робина с Кайлом из комнаты и устроил там уборку, во время коей моя маленькая комната почему-то разрослась до размеров пентхауса, а количество барахла в ней утроилось, и я вообще стал недоумевать, почему все еще не перешел на аскетичный образ жизни с одной-единственной зубной щеткой за душой. 

[hudogniknet]

Данная картина написана маслом на досках, продаю готовую и пишу на заказ в любом размере. Картина написана в стиле японской живописи - один из наиболее древних и изысканных японских видов искусств, характеризуется широким разнообразием жанров и стилей. Для японской живописи, как и для литературы, характерно отведение ведущего места природе и изображение её в качестве носительницы божественного начала. Картина смотрится непринужденно, спокойные тона окунают в умиротворение, минимализм в картине делает ее более универсальной для любого интерьера. Отлично подходит под стиль лофт. 50x40, дерево, масло LANG_catalog_text_1 HUDOGNIK.NET

[yulis-lemman]

Снега еще нет, но снегири уже прилетели и клюют рябинку у меня за окном

[my-mare-tenebrarum]

Выражение его лица казалось застывшим. Его покрывали глубокие морщины, и с каждой была связана какая-то боль или тревога. Лицо походило на дерево, на каждой ветке которого гнездились птицы. От постоянных переживаний отец выглядел необыкновенно уставшим.

(с) Артур Голден. “Мемуары гейши”.

[solnechnyeveter]

НОВОГОДНЕЕ ВОЛШЕБСТВО. Зимняя сказка

В канун Нового года в маленьком южном городке, не видевшем настоящей зимы уже три года, наконец-то выпал снег.

Снег падал ночью, бесшумно, как волшебство, спустившееся с небес. Большие пушистые снежинки мягко опускались на дома, деревья, тротуары, покрывая город пышным, белоснежным ковром.

К утру снег толстым ковром укутал город. Радости детишек не было предела. С раннего утра во дворы высыпала счастливая ребятня, и началось зимнее действо: игра в снежки, катание на санках, лепка снеговиков.

В одно�� из дворов компания подрост��ов стала строить снежный лабиринт. Ребята катали шары и складывали из них стены, выстраивая улитку. В результате получился лабиринт- спираль.

В самый центр лабиринта ребята закатили снежный шар и украсили его елочными ветками. Получилась пушистая круглая елочка.

Из окна квартиры, расположенной на пятом этаже, смотрел на все это веселье десятилетний мальчик Дима. Сверху был хорошо виден весь лабиринт с импровизированной елочкой.

Мальчик знал, что никогда не сможет вот так весело кататься, бегать, играть в снежки. Он с трудом передвигался на костылях, по очереди подтягивая слабые, больные ноги, и понимал, что так будет всю жизнь…

Сидя перед окном, Дима часами наблюдал за жизнью двора, за играми ребят.

Вот и сейчас он сидел в кресле, придвинутом к окну, и улыбался, глядя на снежные забавы детей.

Напротив окна Диминой квартиры стояло дерево акации. Это мощное, раскидистое дерево было уже старым и сумело дорасти до окон пятого этажа. Запорошенное снегом, оно выглядело очень красиво и сказочно. И увидел Димка на ветке среди снега двух голубей. Голубь сидел рядом с голубкой, плотно прижимаясь к ней сначала с одной стороны, согревая ее своим теплом, потом перебирался греть свою красавицу с другой стороны. Дима наблюдал за голубями около часа, и все это время голубь согревал голубку, перемещаясь то к одному ее боку, то к другому.

— Мама! Посмотри, как он её любит! — позвал Дима маму.

Подошедшая женщина некоторое время наблюдала за голубями, потом сказала:

— Да, есть чему поучиться нам, людям, у птиц и зверей.

Смотри, как он ее оберегает. Заботливый! Ночь скоро, как бы они не замерзли… И мы не поможем. Не ловить же нам этих голубей…

— Мам, дай зерна, я им насыплю. Они кушать хотят!

Мама принесла горсть пшена, открыла окно, помогла Диме встать, и мальчик насыпал на карниз крупу, надеясь, что птицы прилетят на угощение.

Голубь внимательно посмотрел на Диму, покивал головкой, и вот уже голуби подлетели к окну, стали склевывать крупу.

Мама закрыла окно, и Дима еще долго сидел, наблюдая за играми ребят.

А голуби снова сели на ветку и прижались друг к другу. Быстро стемнело, двор опустел. Голуби так и сидели на акации.

— Почему они не улетают? Не ищут теплый уголок? Мам, ты не знаешь?

— Не знаю, сынок! Наверное, им нравится на дереве… Лишь бы не замерзли.

Давай-ка спать. Будем надеяться на лучшее.

Но Диме не спалось. Как тут уснешь, когда на дереве замерзают две красивые птицы?

Дима закрыл глаза и попросил искренне, всей душой надеясь, что его обязательно услышат:

— Дедушка Мороз! Сделай так, чтоб голуби не замерзли! Я тебя никогда ни о чем не просил, а сейчас прошу: помоги птицам, пожалуйста! Ты все можешь! Ты же волшебник!

Помоги им, прошу тебя!

Бесхитростное детское желание. Чистое желание чистой детской души…

За окном хозяйничала южная, звездная, предновогодняя ночь. Дима не спал, думал о птицах. Он снова попросил Деда Мороза пожалеть голубей и не дать им замерзнуть.

Ему очень хотелось еще раз взглянуть на птиц. Пользоваться костылями он не хотел, боялся стуком разбудить мать. Было боязно вставать без костылей, но наконец, он решился.

Мальчик тихонько скатился с кровати, ползком добрался до окна, через которое наблюдал голубей. Ухватившись за кресло, приподнялся, дотянулся до подоконника, с усилием встал на ноги и прижался лицом к стеклу.

Во дворе царила ночь- волшебница. Таинственные искорки сверкали на лабиринте, на снеговиках, на укатанных за день снежных горках, на деревьях, скамейках.

Сначала Дима не увидел птиц. Он втайне надеялся, что они все же нашли себе теплый ночлег, но тут на ветке кто-то зашевелился, и мальчик увидел голубей, прижавшихся друг к другу. В полумраке было плохо видно птиц, стоять стало трудно — устали руки, ноги предательски подкашивались, и Димка уже хотел уползать назад, в постель, как вдруг во дворе вспыхнул яркий свет: дворовый светильник, который никогда не работал, зажегся! Голуби снова зашевелились, затоптались на ветке и слетели вниз, прямо в центр снежного лабиринта, на елку- шар, теперь ярко освещенную внезапно заработавшим фонарем.

Голуби опустились в центр лабиринта и… стали танцевать. Это был прекрасный танец! Они перелетали с ветки на ветку, потом опускались на снег, кружились друг перед другом, кланялись, раскрывая крылья, их цветное оперение играло радугой в свете фонаря.

Дима, не дыша, смотрел на этот сказочный, ночной танец голубей и вдруг понял, что стоит. Стоит, почти не держась за подоконник, и ноги не подкашиваются, не разъезжаются и не трясутся мелкой дрожью…

Мальчик несмело разжал занемевшие пальцы, отпустил подоконник…

Сделал шаг, второй, третий…

Шаг… еще шаг…

Слезы лились по разрумянившемуся лицу мальчика, он не верил происходящему…

Дима подошел к дивану, осторожно опустился на него, и охрипшим от волнения голосом позвал:

— Мама! Мама!

Сонная мать испуганно выскочила из своей комнаты:

— Димочка! Что случилось? Что с тобой? Дима…

— Мама! Я ходил! Я сам ходил! Я очень просил Деда Мороза помочь голубям, и они не замерзли. Мама! Там внизу, в лабиринте, там… голуби танцуют. Посмотри. Посмотри, мама! Они волшебные, они танцуют…

Дима встал, и потрясенная мать увидела, как ее сын медленно, неуверенно, но сам, без костылей подошел к окну, и позвал ее:

— Мама! Смотри…

Дима осекся. За окном снова царила ночь, фонарь, как и прежде, не горел, танцующих голубей мальчик не увидел, и только звезды таинственно мигали в темном небе.

Рано утром, пока все спали, и двор был пуст, Дима впервые, без костылей, спустился вниз, на улицу. Медленно, отдыхая и запыхавшись с непривычки, поддерживаемый мамой, вошел в снежный лабиринт, дошел до елки, надеясь увидеть хоть какой-то знак, доказывающий, что ночное волшебство происходило, а не привиделось ему, не приснилось…

Снег вокруг елки был испещрен следами птичьих лапок, и Дима увидел два красивых, цветных перышка.

Мальчик поднял их. Перышки были теплые, они согревали Димкину ладошку, и слабо светились…

— Я же говорил, что голуби не простые, - прошептал счастливый Дима, сжимая в кулачке бесценное сокровище- два голубиных перышка…

© Татьяна Лаин

[darudayutheonly]

Вылазки бывают разные

Да, мы с Дарудаю уже даже проводим их шуточную классификацию. Например, бывает так, что мы выходим в лес на весь целый день, обустраивая там импровизированый лагерь. Делаем сидячее, а то и лежачее место, натягиваем тент, разводим костёр и просто отдыхаем, готовя на огне что-нибудь вкусное, играя на вистле, вырезая поделки из дерева или просто наслаждаясь природой. Такие вылазки мы называем «привалами».

В противоположность им, во время «разведок» задача другая — выбирам место, в котором никогда не бывали и идём туда, стараясь узнать что же там интересного, не задерживаясь там надолго. Таким местом может быть неизведаный регион леса, пригородная деревенька, или просто заброшка где — нибудь.

Поскольку в последние полгода мы постоянно заняты и со свободным временемм у нас напряги, то вылазки «разведывательного» типа у нас случаются куда чаще чем «привального». Вот и вчера Дарудаю предложила развеяться и сходить в неисследованый ранее участок леса, благо, погода способствовала. Был выходной, так что мы, недолго думая, отправились, только прихватили с собой мой рюкзак.

Если верить песням Виктора Цоя, то весна начинается с апреля. Впрочем, наши края находятся поюжнее, так что уже в конце марта погода устанавливалась вполне весенняя. Дни становились длиннее, вечера — ласковыми и долгими, ветра дули всё более и более тёплые, а воздух начинал пахнуть пылью и молодой травой. Мы оба любили это время года, и каждый раз, когда оно наступало, постоянно указывали друг другу на каждую мелочь, сулящую скорый приход тёплых деньков. Собственно, за такими разговорами мы и скоротали время,  постепенно выходя за городскую черту. К слову сказать, никакой конкретной «черты» здесь не было — просто в один прекрасный момент многоэтажки пропадали у тебя за спиной, дорога становилась менее качественной, а по обеим сторонам от неё выростали душистые сосны.

Но, вместо того, чтобы сразу нырнуть в манящий полумрак леса, мы свернули на соседнюю дорогу и пошли по ней, осматривая окресности. Эта дорога прилегала к старому кладбищу, так что машины по  ней ездили нечасто и идти было безопасно и легко. За праздными разговорами и шутками, я и не заметил сколько мы прошли, пока впереди не замаячили небольшие домики. Дальше начиналась деревня. Но идти туда мы не хотели, хоть и отметили себе на будущее. Так что, сойдя с обочины, мы углубились в лесной массив.

Время, когда уже сошел снег, а первая поросль ещё не успела прорости — совершенно особенное. Лес чист и пустытен, ничто не ограничивает видимость, не мешает прохождению. Нос ласкает кисловатый запах прелых листьев, а тишина вокруг стоит просто неимоверная. В такой атмосфере мы бродили где-то с час, а затем присели на спиленые кем-то давно колоды, чтобы отдохнуть и насладиться пейзажами. Я достал из рюкзака вистл и принялся играть, Дарудаю бродила по округе, нежась в солнечных лучах и думая о чём-то своём.

Через некоторое время я вспомнил что неплохо бы попрактиковаться во владении своим топориком. Инструмент это довольно специфический — многое позволяет делать, но к нему нужно приноровиться. Я немного порубил, построгал, затесал пару колышков, нарезал стружки на огненное перо. Всё было здорово, но вот результатами рубки я остался недоволен. Нет, сам топор был отличный, но что-то мешало мне использовать его на полную катушку. Удары были какими-то вязкими и неточными. Дарудаю, до этого наблюдавшая за моими потугами, склонила голову набок: - Неправильно рубишь? Вкладываешь слишком много силы. Стараешься «дожать» мышцами. Ты сильный, но сейчас этого не нужно. Просто сжимай топорище и позволь инерции сделать всю работу.

Я прислушался и попробовал ударить максимально расслабленно. Первый же удар меня искренне удивил. Топор пролетел куда быстрее, чем раньше, точно попав по нужной мне ветке поваленной берёзы. Остриё вонзилось в древесину и прорубило ветвь в запястье толщиной. Топор пролетел сквозь ветку так, словно её и не было — практически не снижая скорости. Присвистнув, я попробовал ешё несколько раз, с тем же результатом. Правда теперь мои движения стали немного слишком размашистыми, но и это прошло спустя десяток ударов.

Закончив, я вогнал топор в пень:

-Дарудаю, только не говори мне что ты потомок суровых викингских кошек и смыслишь в махании топором.

- Нет — улыбнулась она — Я просто умею смотреть и видеть. Ты слишком стараешься. Иногда достаточно всего лишь дать точный начальный толчок и позволить вещам идти своим чередом.

- Как всегда, ты имела ввиду не только рубку деревьев?

- Ты хорошо меня знаешь.

Время подошло к пяти часам вечера и солнце уже начало нагибаться над верхушками деревьев. Пора возвращаться назад, но оставалось ещё одно место, которое нам хотелось разведать. Ещё по дороге в лес Кошка заметила странную конструкцию из красного кирпича, находящуюся на дальней границе кладбища. Подгоняемые интересом, мы решили исследовать её по пути назад, благо, крюк предстоял совсем небольшой.

Раньше я просто думал что не смог разглядеть эту постройку издалека, потому и не понимал что это такое. Но когда мы подошли к ней поближе, число вопросов в наших головах только увеличилось. Стилистически эта постройка походила на советские творения эпохи брутализма. Массивная крыша покоилась на нескольких «колоннах» странной формы, из красного кирпича. Из такого же кирпича была построена то ли стена, то ли ограда, отхватившая немаленький кусок территории и пидававшая всей конструкции  некую схожесть со средневековым фортом. Неясно было завершена ли эта конструкция или нет. Непонятно было даже то, когда её построили. С одной стороны, это “здание” поросло даже не кустарниом, а полноценными деревьями, а с другой — некоторые его элементы были в настолько хорошем состоянии, что невольно закрадывалась мысль о том, что их закончили едва ли не вчера.

Но куда большее удивление постигло нас когда мы вошли внутрь этого странного комплекса. На самом заметном месте этой постройки находился высокий — мне по пояс — бетонный постамент. Напоминал он то ли алтарь, то ли  дальнего наследника тех вычурных гробов, в которых хоронили средневековых королей. Эта деталь окончательно всё запутала. Мы всё дольше и дольше ходили по этому непонятному месту, гадая чем оно могло быть. Наверняка это какая-то ритуальная постройка, ведь она стоит, по сути, на кладбище. Но какая именно? Если это церковь, то почему без стен и ни намёка на купол? Если это какой-то странный мемориал, то зачем здесь этот непонятный алтарь? Какое здание вообще начинают строить с крыши? Если это должно было быть вычурной могилой, то кто должен был тут покоиться? И почему Строительство оборвалось? Осмотр не давал никаких ответов.

Тем не менее, это место отнюдь не казалось мрачным. Наоборот, здесь царили покой и умиротворение. Шелестели сухие травы, пели птицы в небесах, мягкий солнечный свет заливал всё вокруг золотистыми красками. Я опёрся спиной о стену, впитывая в себя эту атмосферу. Дарудаю, тем временем, рассматривала странный бетонный постамент. Казалось, она читает на нём какую-то, видимую только ей одной, эпитафию, распевая что-то наподобии белого стиха:

«Не дано тебе знать добр ты или зол,

правилен, неправилен, черен или бел,

или вовсе никакой.

Но дано тебе жить так, чтобы не стыдиться самого себя

и ни о чём не сожалеть, закрывая глаза

в последний раз.

Такого человека встретит вечность

тёплыми обьятиями...»

Напев Кошки растворялся в вечернем воздухе, сливаясь с лучами заката. И как-то не хотелось больше ничего говорить. Вопросов задавать тоже не хотелось. В душе поселилось странное спокойствие, такое непривычное после нескольких лет вечной гонки. Мы молча вышли из этого непонятного здания и вместе пошли домой, вдыхая ароматный воздух. Перед нами медленно выростал город. Кошка тихо улыбалась — то ли своим мыслям, то ли хорошей погоде. Вокруг было тепло и уютно. И верилось в лучшее.

[studiyathings]

Попутчик. Глава 2

Мистическая история самоубийцы. Сегодня в работе. Следить на voloxina.ru

Новая работа Н. Волохиной, автора бестселлеров "Жизнь после смерти. Возвращенцы" и "Сумерки в лабиринте". Следить на канале и сайте автора.

Фома разозлился и замахал руками, отгоняя навязчивое кукование. Самой птицы видно не было.

- Кыш! Кыш, зараза!

- Неласков ты с попутчицей, - просипел Балахон, устраиваясь на берегу лицом к полыхавшему пламени, спиной к Фоме.

- Какая она мне попутчица?! – буркнул самоубийца и осекся.

Он вспомнил, как его крутило в воронке, словно в центрифуге, с бешеной скоростью, колотило об упругие стены, пока вдруг невидимая сила не понесла центростремительно вниз.

Неожиданно падение кончилось в липкой луже. В сумеречном свете Фома разглядел корявое дерево, с подагрического пальца сухой ветки которого свисала веревка. «А веревка после пули уже не требуется. Перебор», - усмехнулся Фома. На другой ветке сидела птица. «Здоровенная. Я воробья от вороны с трудом отличаю, а это и вовсе не пойми кто». Птица улетела, наверное, обиделась. Веревка качнулась, потревоженная дуновением от взмаха крыльев неизвестной птицы. «На такой на небо не взобраться, - усмехнулся Фома. - Если только на дерево, осмотреться. Но ветки сухие обломятся. Убиться не убьюсь по второму разу, да толку мало».  

«Торопиться некуда, но и здесь торчать тошно. Пойду. Только куда? Под ногами грязная жижа хлюпает, а вокруг ни хрена не видно. Болото что ли? Ладно. Страшнее смерти ничего нет… наверное. Пойду».

Неожиданно, очень близко пролетела все та же птица. «Неслышно подобралась. Впрочем, звуков никаких нет. Абсолютно. Безмолвие. Тихо, как в гробу. Нет. В гробу всё время что-то поскрипывало, потрескивало. Жуть. Уж лучше эта тишина. Пойду за птицей. Куда-то же она направляется».

Скоро, а может и не скоро (в безвременье не разберешь), маршрут определился. Из серой мглы проступил контур кривого дерева с веревкой и птицей на сухой ветке. «По кругу прошел?» - хмыкнул Фома. Но через два три повторения, заметил, что абрис у коряг разный. «Значит, двигаюсь вперед. Только куда – вперед, и где они здесь - зад и перед». Птица при его приближении покидала сушняк, и он двигался следом. «Ведет. Стало быть, знает куда. А если нет никакого «куда»? Так и будем идти бесконечно, всегда. Ишь, стихами заговорил. То ли ещё будет».

Возле двенадцатого дерева он уселся прямо в липкую грязь. «Все! Баста! Достало!» Через некоторое время птица, не обнаружив попутчика, вернулась. Устроилась на дереве и посмотрела строго круглым глазом. «Чего уставилась? Не хочу больше. Надоело. Кругом одно и то же». Перн��тая молчала, не отводя строго взгляда. «Да отвали ты! Устал я, жрать хочу!» - заорал Фома. И вдруг захохотал, вспомнив, что ни устать, ни проголодаться он теперь не может. «А лепешечка-то есть. Бабуля какая-то сердобольная на могилку самоубийце положила: «Возьми, сынок, путь у тебя дальний и долгий». Я и прихватил. Может, ты есть хочешь?» - обратился Фома к нахохлившейся спутнице.

Лепешка по радиусу была разделена продольными полосами, которых при подсчете оказалось двенадцать. Отломив одну и разделив пополам, Фома протянул кусок птице. Она осторожно взяла свою долю и проглотила целиком. «И мне что ли попробовать?» Поднес лепешку в район предполагаемого рта, она исчезла. «Глянь, получилось! Не хуже, чем у тебя. Жаль, стопарик не прихватил с могилки. Помянули бы». Но ветка была пуста, даже веревка исчезла. «Э! Ты где? Куда мне теперь?» - обеспокоенно крикнул Фома. Но крик не получился, звук замер, застрял в сером густом тумане. «Тьфу ты! Пропасть!» - рявкнул Фома и неожиданно провалился, хотя после центрифуги думал, что дальше падать некуда.

#voloxina_ru #мистика #сверхествественное #книги_натальи_волохиной #что_почитать #история_самойбийцы #хорроры

[im-fackin-dew]

Вороненок

Ой, а что это тут у нас? Да это же моя писанина! Вообще, это рассказ был написан на конкурс в одном соо, но его никто не оценил... Так что оценивать придеться вам!

Это был один из тех дней, когда тишину не разрывали взрывы снарядов. Наша компания мирно сидела под дубом на базе и обсуждала насущные проблемы. Хотя рассказывала что-то только Ника, мы с Киром в основном слушали ее; так, временами скажем что-то для сохранения диалога, а в основном был слышен девичий звонкий голос.

Я вообще часто удивлялся, как у этой девушки родилась идея пойти на фронт.  Ей то было всего 23 года, вся жизнь впереди. Ей бы с парнем встречаться, с подружками гулять, работать где-нибудь, учится. Я даже спросил у нее об этом как-то раз. Ника лишь посмеялась и ответила:

- Да я выросла в воинской части! Когда твой отец директор военной академии, вряд ли ты будешь учиться в институте благородных девиц. Поэтому, для меня запах пороха и звук выстрелов автомата так же привычны, как шелест листьев под ногами. Как девушка я, возможно, и не подарок, но на поле боя, уж поверьте, мне равных нет!

- Не слишком ли самонадеянно звучит? - я чуть усмехнулся, видя в глазах девушки огонек энтузиазма.

- Конечно нет! Вот спорим, я больше раз вон в ту сосну попаду, чем вы! - девушка бросила камешек в сторону старого, полу засохшего дерева.

- Конечно больше попадешь. Сколько тебе лет, а сколько мне?

- Ксаныч, вам и тридцати пяти не дашь!

- А что ж тогда на «вы»?

- Ну это у меня привычка такая... - Ника виновато опустила глаза и стала ковырять пальцем грудку земли.

- Да ладно тебе, я на это не обижаюсь.

- Правда?

- Конечно. Обижаться на собственный возраст это так глупо...  Ты лучше мне скажи, кто тебя такую бойкую сюда отпустил? Неужели родители не были против?

- А они не знают, - Ника подобрала еще один камешек и стала увлеченно разглядывать.

- Это как так «не знают»? Дочка на фронте, а они не знают?

- Представьте себе... Поймите, было бы хуже, узнай они об этом! Истерики, крики, плач...  А так у меня все под контролем: мама в Америке вообще не знает, чем я занимаюсь, а отец уверен, что в институте учусь.

- Дело твое... - я вздохнул, но после добавил. - А что вообще заставило на фронт пойти?

Девушка подставила ребром ко лбу ладонь и громко воскликнула:

- Гражданский долг!

Птицы, с недовольным щебетом, слетели с дерева, под которым мы сидели.

- Гражданский долг женщины, раз на то пошло, это детей рожать и их же воспитывать. А воевать мужчины должны.

- А вот тут вы, Ксаныч, не правы...

- Это почему?

- Не я выбирала, кем мне родиться. Может, мне было бы лучше родиться мальчиком?

Мне показалось, что этот вопрос был риторическим, поэтому промолчал. Очевидно, так оно и было, потому что Ника переспрашивать не стала.  

Кир тоже был личностью необычной. Вечно растрепанные волосы, на вид слабое тельце, очки на носу в погнутой оправе - такому только дома сиди да диплом пиши. Да и по возрасту, если меня не подводит память, он Никиным ровесником был, ну может на пару лет младше. Что он тут искал - вообще не понятно.  Его пытался расспросить - молчит как партизан. Пришлось в документах его копаться. Все-таки, я, как капитан отряда, имел право знать, что такой картинный студент здесь забыл. И мои догадки подтвердились - молодой человек - контрактник, подписал договор на два года. А там пазл сам собой сложился - жил он с больным дедушкой, на работе платили мало, а деньги нужны были - вот и пришлось с учебой повременить. Я потом к юнцу не лез больше, чего соль на раны сыпать. А на поле боя он тоже не плохо справлялся - стрелял метко, не смотря на то, что в очках, сам под пули не попадал. Медлительный конечно, уставал быстро, но как по мне, это больше с непривычки. А по вечерам, когда обстановка была более-менее тихой, он стихи читал. При чем не те, которые в школьной программе сейчас учат, а какие-то другие, которых даже я не знал. Я, к слову, человек начитанный, хоть и вояка, и мне было очень приятно увидеть молодого человека, увлекающегося литературой в наше время. Даже Ника была в этом не заинтересована - когда мы с Киром на эти темы беседовали, она только фыркала и возвращалась к своим делам.

Я так глубоко задумался, что не заметил, как эти двое куда-то делись. Оглядевшись, я увидел, как они присели возле какого-то сухого куста, что-то пристально разглядывая. Увидев, что я наконец-то вышел из астрала, Ника окликнула меня:

- Ксаныч, идите сюда!

Отряхнув штаны от земли, я не спеша подошел к ребятам и увидел вот какую картину: между веток в чем-то, похожем на старую кассетную пленку запутался птенец. Малыш громко пищал и судорожно дергал крыльями в попытке выпутаться. Кир пытался ему помочь: тонкими пальцами, он бережно отцеплял инородный предмет от крыльев и лапок птенца. Ника же стояла рядом и с взволнованным выражением лица что-то нашептывала себе под нос. Ещё пару минут мы так стояли, пока юноша не высвободил беднягу. Кир тихо, чуть прикасаясь к перьям пальцами провел по голове птенца, стараясь его успокоить. Тот несколько раз жалобно пискнул, но вскоре покорно уселся у парня в ладонях.

- Ну, как он? - голубые глаза Ники готовы были выпрыгнуть из орбит от волнения.

- Ну... Все что я могу сказать - наш пострадавший выпал из гнезда, - Кир кивнул головой в сторону близь стоящего дерева. - а родительница не смогла его найти.

- То есть, он мог погибнуть?

- Да... Но если мы его бросим, он тоже погибнет. У него может быть сломано крыло или лапа, или что-то ещё... Его лучше забрать с собой... Но...

- Ксаныч, можно мы его с собой возьмем?  - Ника перебила Кира и с мольбой взглянула на меня.

Я и сам был не против забрать этого малыша. Когда идет война, хочется спасти каждого, кто нуждается в помощи. И я не был исключением, да и ребята, очевидно, тоже.

- Ярослав Александрович, бросить его тут - как минимум жестоко. Мы его всего недельку подержим, ну может две.

Я опять слишком углубился в свои мысли, что даже Кир начал меня уговаривать.

- Конечно ребята, я не против. Только за ним - глаз да глаз!

- Так точно! - звонко крикнули ребята в один голос.

В результате, птенец задержался у нас на дольше. Первое время он жил с Киром, из его палатки не высовывался. Кир сказал, что у него было немного перебито крыло, и выпускать на свободу его рано.

- Этот вороненок еще слишком слабый. Он у нас совсем чуть-чуть поживет, а потом я сам его в лес отпущу!

Да где там! Через три недели, когда крыло зажило окончательно, от Кира вороненка отклеить было невозможно - вцепившись коготками на лапах в ткань на плече, птенец преследовал юношу буквально весь день. Но это было даже забавно - грозная маленькая птичка норовила с оглушительным визгом клюнуть каждого, кто пытался к ней прикоснуться. Правда, Нику вороненок тоже слушался. Возможно, все потому, что девушка часто приносила ему маленькие сухарики, размоченные в воде. Поэтому, он даже разрешал девушке гладить его макушку и сам иногда сидел на ее плечах.

Со мной у него были очень странные отношения - птенец каждый вечер, практически в одно и тоже время прилетал туда, где я сидел, усаживался на мои берцы и начинал клевать шнурки. Все конечно с этого знатно смеялись - каждый раз, как первый - но мне от этого лу��ше не становилось - клевал этот парнишка больно, а если прогонять начну - щипал за ногу. Один раз так ущипнул - чуть штанину не порвал. Ну а я что? Я терпеть должен. Это же просто птенец, что мне от него будет?

- А давайте назовем его Яшкой? А что, звучит! - как-то раз вечером Ника кормила птенца сухарями, и решила оповестить нас о своей гениальной идее.

- Если мы будем его отпускать, не стоит давать ему имя - привяжемся... - Кир грустно вздохнул и поправил очки. По нему и так видно было, что птенчик ему уже, как родной стал.

- Ксаныч, что делать будем?  - девушка вопросительно глянула на меня; Кир тоже посмотрел на меня сквозь свои стекла; на миг показалось, что даже этот птенец как-то умоляюще на меня глядел. Мое сердце все-таки растаяло, и я ответил:

- Как ты говорила, Ника? Яшка? Ну пускай будет Яшка. Мне кажется, ему подходит.

И так в нашем отряде появился новый житель - вороненок Яшка. Его любили все - даже те, кто на моей памяти в помине животных не жаловал. Ну а за что его было не любить? Черный комок перьев мотался по лагерю целыми днями, а ночью важно восседал на ветке того самого дуба, под которым мы его нашли. И главное сам всегда назад возвращался - понимал, что тут его ждут.

Но все сложилось не очень радостно. Последний бой был самым тяжелым за время этой войны. Силы были неравными, и отнюдь не мы были победителями. Назад мы вернулись с многочисленными потерями - в их числе, смерть двух молодых людей -

Вероники Скворцовой и Кирилла Ковалева. Я представить не мог, что они погибнут. Я не мог представить, что они МОГУТ погибнуть!  Я искренне верил, что они доживут до конца войны, что Ника вернется к родителям и расскажет им правду, что Кир вернется к дедушке с деньгами на операцию и продолжит учится. Я хотел в это верить, но я прекрасно знал, что этого могло не быть, и что мои мечты и надежды пусты...

Я помню, как Яшка тогда метался по лагерю и искал Кира и Нику. Но их к тому времени забрал катафалк. И потом, ворон каждый день и каждую ночь безвылазно сидел на ветке дуба. Временами даже казалось, что его грустное карканье - реквием умершим ребятам.

А потом он просто исчез. Один утром птенца не нашли на его излюбленной ветке. Скорее всего, он улетел, считая, что тут его больше ничего не держит. Я очень хотел, чтобы он вернулся, но это тоже было напрасной надеждой. Но теперь, я всегда буду помнить эту историю про то, как двое замечательных людей пришли сюда, где смерть дышит тебе в спину на каждом шагу, по собственной воле, и смело, бесстрашно боролись. И конечно про вороненка, которого эти замечательные люди приручили.

[withinthewiresrus]

Season 2, Cassette #6 / Сезон 2, кассета #6 | Монреальский Музей Изящных Искусств (1978)

[звук включения магнитофона]

Здравствуйте, это Зои Трамбле, ведущий куратор Монреальского Музея Изящных Искусств. Bienvenue (Добро пожаловать – франц.), приветствуем Вас в нашем музее. Этот аудио тур для выставки «Мелкие детали, общая картина» представляет вам избранные  работы выдающейся художницы Клаудии Атьено.

Незадолго до открытия выставки прогремела новость об обнаружении тела художницы, что подтвердило факт ее смерти спустя пять лет после исчезновения. Весь художественный мир опечален известием о смерти Атьено, но также наконец умиротворен, утвердившись в давно гложущих всех нас подозрениях.

Задолго до этого известия мы пригласили художницу, искусствоведа и подругу Атьено Роимату Мангакахию для работы над этой кассетой. Откажись Мангакахая от записи аудиогида, мы не могли бы осудить ее, скорбящую после обнаружения подробностей смерти коллеги. Однако Мангакахая согласилась сдержать свои обязательства, за что мы ей невероятно благодарны.

Выставка открывается в Павильоне Демаре, второй этаж.

[звон колокольчика]

Клаудия Атьено была одним из самых уважаемых художников нашего Нового Мира. Со времен Великой Расплаты никто не сочетал мастерство, макроскопическое виденье и искусную политическую риторику так как Атьено.

Я бы хотела начать этот аудио тур сказав, что мы будем тосковать по ней. На самом деле, мы тоскуем по ней уже много лет, но боль стала намного сильнее, чем раньше. Теперь она настоящая. Я не верила… [плачет] Я никогда по-настоящему не верила…

Но это не важно… мои чувства неуместны в этом аудио гиде. Мы здесь для того, чтобы просто созерцать работу Клаудии.

Картина первая, “Богомол на Ветке”.

Сначала посмотрите на ветку. Атьено использовала оттенки сиреневого и зеленого на древесине. Длинные, извивающиеся линии светлых оттенков контрастируют с темными серыми цветами самой ветки. Эти линии, как две пастельные реки…

Я надеялась, что её исчезновение шесть лет назад было попыткой оживить ее карьеру новыми идеями, бОльшими амбициями, но я ошибалась. Она просто умерла. Она просто была мертва всё это время. Мы все просто умираем, я полагаю. Зачем ожидать чего-то большего?

В свои последние годы Клаудия стала более художественно плодовитой. Но, по мере того, как количество ее произведений возрастало, качество сюжетов резко падало.

Я часто бывала с ней в, как оказалось, последние годы ее жизни. Хотела бы я знать, что это будут ее последние годы? Изменила бы я то, как говорила с ней? Затрагивала бы другие темы? Полагаю, нет способа знать наверняка. [вздох] Полагаю, бессмысленно переживать это снова и снова.

Я много говорила с ней. В те годы наши дискуссии о художественной эволюции из оживленных превратились в агрессивные. Она стала одержима крошечными предметами и фигурами, находя микроскопические детали увлекательными. Она искала смысл, который, возможно, скрывался в повторяемости и рутинности повседневной жизни.

За исключением вечеринок и происшествий, которых было в избытке, это была жизнь в одиночестве в ее доме в Корнуолл.  Ее любовники, в частности, Павел Зубов и Кассандра Реза, гостили во время празднований и гуляний, они не жили с ней. В остальное время с ней жила я.

Одна я хранила ее от одиночества.

Посмотрите на мордочку богомола на этой картине. Сложно рассмотреть ее полностью, потому что насекомое слегка отвернулось. Я бы хотела сказать Вам, что тут полно смысла, и, если Вы найдете здесь смысл, я рада за Вас. Скорее всего, Атьено просто нарисовала неподвижное насекомое, которое она видела в саду, потому что она пыталась занять себя. И вместо того, чтобы изменить свое положение и перспективу, вместо того, чтобы попытать поискать смысл в другом, она просто нарисовала то, что было перед ней.

Как много богомолов Вы видели ранее? Что делает их интересными?

[звон колокольчика]

Картина вторая, “Хлам №3”.

Это мусорное ведро с бумагой в нем. Из-за техники импасто сложно понять, что именно это за бумага, но выглядит она как отдельные стандартные листы А3. Мы можем предположить, что это старые записи или заметки. Разорванная страница лежит за ведром. Присмотритесь к разорванной странице. Можете ли Вы прочитать, что на ней написано?

Нет. Нет, Вы не можете.

[звон колокольчика]

Картина третья, “Хлам №7”.

Это банановая кожура. Глядя на испанские напольные плитки, я предполагаю, что это было нарисовано на ее кухне. Атьено была, в общем-то, чистоплотным человеком. Так что это, я полагаю, ирония?

Да, это банановая кожура. Хмм. Мне больше неч��го здесь добавить.

[звон колокольчика]

Картина четвертая, “Хлам №15”.

Это последняя известная картина в ее коллекции хлама, связанная стопка брошенных на углу улицы газет. Очевидно, что это “Western European Times. Лондонское издание”, но текст на первой странице неразборчив. Все что вы можете разобрать это слова “200 миллионов” и “население”, которые подразумевают, что это Октябрь 1971-го года.

Атьено часто говорила о днях до Великой Расплаты. Она была младенцем, когда наше население было почти истреблено новым оружием Великой Войны и ядовитым воздухом, который унес почти столько же жизней, сколько богоподобные взрывы 1920-х годов. После основания Общества тем, кто родился до Расплаты, было отказано даже в косвенных контактах с семьей, но если таковые все же случались, репрессивные меры предпринимались редко.

Изредка она получала письма и голосовые записи от своей бабушки Рене. Непонятно откуда Рене знала, где жила ее внучка, и проверялось ли содержимое этих писем. Рене не позволялось выражать родственную любовь или упоминать семью Атьено, живой или мертвой. Поэтому она просто рассказывала внучке о том, какой была жизнь до Расплаты. О еде, которую они ели, такой как дикие птицы или кабаны. Детально описывала популярные в прошлом веке одежды и головные уборы и даже декламировала стихи, которые учила в школе.

Из-за потери столь многих библиотек и информационных центров во время Расплаты, Рене хотела передать если не любовь к своей последней оставшейся внучке, то записи и рассказы о фактах и легендах, которые иначе были бы утеряны.

Посмотрите еще раз на рисунок стопки газет. Атьено признавала обновление человеческой жизни на Земле с ее новыми ролями и правилами. Новую культуру, которую общество привнесло и будет продолжать привносить. Силу информации… и манипуляции ею.

Вы – один из 200 миллионов этого мира. Это делает Вас особенным? Или малозначительным? Возможно ли быть и тем и другим?

Атьено всегда была в восторге от Нового Ренессанса. После Расплаты у молодых творцов не было прошлого, которое направляло бы их в поисках новых техник, новых тем. Искусство было напыщенным, неестественным и обрывистым так долго. Оно было похоже на роскошь, которую мир не мог себе позволить.

Но к началу 1970-х годов Атьено, кажется, устала развиваться. На этом рисунке обнадеживающих новостей мы видим серый шпагат, связывающий серые листы на сером тротуаре.

Взгляните на картину в поисках цветного нюанса. [шепотом] Ох, найдите какой-нибудь цвет, Вам очень нужно найти цвета!

[звон колокольчика]

Картина пятая, “Вышивка”.

Это, очевидно, не картина, но буквально вышивка, единственный известный пример такой работы от Атьено.

Когда я жила с ней, я занималась такими вещами, как вышивка крестиком и вязание, чтобы скоротать время. Я никогда особо не была читателем, а рисование было для меня более выматывающим, чем для Атьено. Она могла рисовать часами почти без остановки, мне же нужно было делать перерыв каждые 45 минут или около этого, чтобы очистить мысли.

Во время прилива во второй половине дня я могла пойти понырять с обрыва, чтобы освежить тело, зарядиться для дальнейших занятий живописью или рисованием в моем блокноте, что требовало много интеллектуальных и минимум физических усилий. Шок от соприкосновения кожи с холодной водой пробуждал меня для мира, где не было места мыслям, лишь инстинктам. Мои мышцы напрягались при каждом прыжке, успокаивались при каждом погружении и мой разум был полон не мыслей и идей, но лёгкости.

Атьено была безразлична к упоению от прыжка в море. Она получала кайф от оспаривания жестких правил Общества через свое творчество. Я подозреваю, что она часто пыталась поддерживать связь со своей сестрой. У меня нет этому доказательств, кроме того, что министр торговли Общества, Вишвати Рамадос, сказала мне об этом. Однажды Рамадос указала на детский рисунок двух девочек в саду, потихоньку переговаривавшихся. Клаудия наблюдала со стороны.

“Это не школа Клаудии, – сказала Рамадос, - она не ходила туда, так что это определенно нарисована ее сестра”.

“Как Вы могли узнать ее сестру?” – спросила я. Рамадос вздернула подбородок и улыбнулась так, будто я сделала комплимент ее волосам.

К тому же, у Атьено была параноидальная идея, что за ней следят. Естественно, политики, такие как Рамадос, но также и другие люди. Она регулярно приглашала в свой дом государственных деятелей и агентов, развлекала их вином, едой, музыкой, танцами и доходившими до абсурда историями о своей юношеской разгульности. Сохранение таких доброжелательных отношений смягчало любые направленные на нее обвинения в подстрекательстве или злословии. Плюс, пока ее мысли были облечены в символы и метафоры, Атьено всегда могла заявить, что на ее картине не более чем свинья на вертеле или вскрытая мышь, а не непосредственный тычок в адрес конкретного начальника охраны или генетика. И она действительно делала подобные заявления. Даже я не могу точно сказать, какими на самом деле были ее политические взгляды.

Вышивание - это увлечение, которому я никогда не учила Атьено. Она никогда не просила. Но иногда она проходила мимо меня в гостиной или в саду, когда я вышивала фразы или цветы в льняном круге. Пока Монреальский Музей не показал мне эту работу, я понятия не имела, что Атьено когда-либо интересовалась вышивкой. И я могу только предполагать, что она обучилась технике сама. У нее не было книг по теме, поэтому, вероятно, она нашла какие-то мои вышивки и наблюдала за моими действиями, чтобы научиться, как делать это самой. Я не знаю, почему она никогда не обратилась ко мне напрямую. Я не знаю, почему она должна была отобрать у меня даже это.

Конечно же, поскольку это Атьено, она оказалась лучше меня - присвоила мое пассивное времяпрепровождение и подняла его на уровень изобразительного искусства. На этой работе, незатейливо разбросанных желтых гвоздиках,  она явно выкрасила участки нитей, чтобы создать глубину цвета.

Внимательно присмотритесь к простым точкам и  пятнам голубого, розового и зеленого на листьях. Совсем как кляксы цвета, используемые импрессионистами.

Подумайте о моментах в своей жизни, когда Вас превзошли.

[звон колокольчика]

[звук выключения магнитофона]

[реклама]

[звук включения магнитофона]

[звон колокольчика]

Картина шестая, “Комнатная муха”.

Летом мухи были обычным делом в доме в Корнуолл. Они собирались на книжных полках и по краям дверей и окон. Атьено строго запрещала выносить еду за пределы кухни и гостиной, где проводились праздники, но мухи собирались не там. Даже при плотно запечатанных окнах и дверях, которые оставались закрытыми, мухи находили способ попасть в дом, но не могли выбраться. Зачастую, когда Атьено возвращалась из поездок в Африку или Южную Америку, Корнуоллский дом оказывался полон мертвых мух, рассыпанных, будто изюм, вдоль оконных рам, сквозь которые они пытались улететь.

Это - изображение живой мухи, сидящей на кожаном переплете копии “Графа Монте-Кристо” Александра Дюма. Атьено, должно быть, очень старалась, чтобы не спугнуть муху. Не существует ни фотографии, ни наброска этой мухи, поэтому она либо рисовала тихо и медленно, пока очень терпеливая муха сидела на одной из немногих оставшихся копий этого французского шедевра, либо нарисовала насекомое столь детально по памяти.

[звон колокольчика]

Картина седьмая, “Затемненная Комната”.

На этом холсте маслом изображена пустая спальня, маленькая неосвещенная комната на самом верху дома. Когда я жила с ней, это была комната, в которой спала я. У меня более глубокая эмоциональная связь с этой картиной, чем у Вас вообще может быть, дорогой Слушатель. Я могу кожей почувствовать эти прохладные хлопковые простыни, могу ощутить пуховые подушки под головой. Атьено плотно заправляла одеяла под матрасы, из-за чего спящий гость чувствовал себя как укутанный младенец. Ночи в Корнуолл были уютными и восстанавливающими силы. Окруженные океаном, мы слушали лишь шум вздымающихся волн да голоса редких птиц и цикад, доносящиеся из-за потрескавшихся летних окон.

Днем все было иначе. Хотя она обожала устраивать вечеринки и заполнять дом своей эклектичной коллекцией друзей, Атьено могла резко устать от гостей почти без видимой на то причины. Поскольку я оставалась с ней на месяцы, я обнаружила, что иногда мне необходимо было ускользать от ее осуждения и упреков. Она могла пожелать работать на кухне, или во дворике, или в гостиной и мое присутствие раздражало ее. Она объявляла об этом лаконично: “Это место нужно мне для работы, найди себе другое”. Поэтому я рисовала в спальне, или делала наброски, или вязала. Иногда я брала лодку и возвра��алась на материк, чтобы погулять в развалинах ближайших районов. Я искала старые фотографии семей, просто чтобы увидеть, как семьи выглядели раньше. Я задумывалась о том, жива ли еще моя семья и как жилось в те времена отцов и матерей, братьев и сестер.

Я знаю, что последнее поколение было полно жестокости и трайбализма. Бессмысленный консерватизм культуры и ценностей привел к войне. Но я все еще упиваюсь осознанием того, насколько эти отвратительные поставщики разрушения были неотличимы на нас.

Те немногие фотографий, что я находила во время своих экскурсий по руинам, обычно изображали двух людей средних лет с мертвыми улыбками, в выходной воскресной одежде, стоящих позади двух или трех одинаково одетых детей, прячущих зубы за сжатыми полумесяцами губ. Иногда рука отца твердо лежала на плече старшего мальчика, удерживая его на месте, будто стараясь не дать воздушному шарику оторваться от притяжения земли. Иногда мать держала руку на шее дочери, будто  бы она держала стакан с водой, а не маленького ребенка. Иногда в развалинах этих домов я находила кусочки керамических светильников или клочки диванных подушек. Иногда я находила побеги или лозу, растущие через витые решетки верхней части плиты или трубы ванной. Не редкостью было обнаружить останки тел. Обгоревшие или высохшие. Которые ни с чем нельзя перепутать.

Мне кажется, что эти находки созданы для хорошего натюрморта, и будь я предусмотрительней, могла бы брать с собой кисти на эти прогулки. Но с учетом объема разрушений, всё еще не расчищенных нашим крохотным восстанавливающимся населением,  я полагаю, что каждому студенту-художнику с пустым блокнотом приходило в голову запечатлеть ужасающие последствия глобального разорения. Но зачастую искусство – это просто документация, что позволяет нам знать, что яблоко выглядело одинаково для Сезанна в 1895-ом и для бакалейщика в 1974-ом году. Или что собака на гобелене 15-го века имела такое же соотношение формы и размера к человеку, что и здесь и сейчас, на улице Сент-Катрин  в Монреале.

Когда я находила фотографии в пустых раковинах бывших жилищ, я собирала их в альбом, который хранила у Атьено под гостевой кроватью, изображенной на этом рисунке. Конечно, гостевая комната на ее картине необитаема, готова для ночующих гостей. Даже если ее первозданная чистота не вполне приветлива.

Пустое пространство рядом с комодом, которое Вы видите на этой картине, это место, где я устанавливала свой мольберт. В основном мои отношения с Клаудией были позитивными, дружескими. Она была разговорчива утром, и во время послеобеденного чая, и поздними вечерами перед сном, но когда она начинала работать, она брезговала моим присутствием. Я критиковала большую часть ее работ с этой выставки и, я надеюсь, что работники Монреальского Музея Изящных Искусств не будут оскорблены этим признанием. Клаудия создавала цвет и зрелище как никто другой. Не только на холсте, но и в социальной сфере. Сама по себе она не была человеком буйным, но ее манера поведения открыла безумные стороны столь многих. Она потихоньку поощряла людей отбросить сдержанность, хотя сама почти не демонстрировала такого поведения. Я всегда хотела большего от ее работ и надеюсь, что Вы хотели бы того же.

Сейчас мы знаем, что она мертва, конечно, поэтому ничего уже не поделать. Думаю, мне стоит оставить все как есть.

Я любила… ее как подругу.

Как любовницу.

Как… учителя.

Как сестру, которую Общество не позволило мне иметь.

Прилив приходит и уходит. Вы либо там, где должны быть, или нет; время глухо к критике. При всей ее предполагаемой борьбе против Нового Общества, Общество все еще существует. Ее самые незначительные работы висят на стене в бывшей стране Канаде; должно быть нечто большее для нее, для любого из нас.

[плачет] Мне жаль. Монреаль прекрасен. Музей Изящных Искусств – настоящая драгоценность. Клаудии... повезло, что ее работы выставлены здесь. Давайте взглянем на последнюю картину на этой выставке.

[звон колокольчика]

Картина восьмая, “Гости”.

Здесь Атьено изобразила вечеринку в гостиной. Посмотрите на третьего гостя справа у верхнего угла. Это, я полагаю, я. Вы также можете увидеть ее бывших любовников, Павла впереди по центру и Крисетт сразу за Павлом. Оба держат кубки с красным вином и танцуют, вино небрежно расплескивается в воздухе, оно навеки застыло в полете и никогда не коснется пола. [смеется]

Здесь не показаны музыканты. Обычно гитаристы и певцы выступали рядом с неработающим камином и пианино. У нее редко играли на пианино, как будто она считала его слишком скучным. А еще ее проигрыватель располагался на книжной полке, но на этой картине его привычное место заставлено книгами. Она отредактировала свою жизнь здесь, я полагаю, ведь в реальности у нее было совсем немного книг.

[насмешливо] Я не уверена подо что танцуют гости на этой вечеринке. Опираясь на присутствие Павла и Крисетт на той же вечеринке что и я, я датирую эту картину мартом 1972-го года. Всего за несколько дней до того, как я видела ее в последний раз. Это был последний раз, когда все эти люди видели Атьено.

Крисетт, Павел. Заместитель министра культуры, Санджай Вишванатх. Женщина, возглавлявшая программу детского отчуждения и развития для Общества. Те двое мужчин, которые представлялись маркетинговыми руководителями Мирового Банка, но почти наверняка были частными детективами.

Я была там, в Корнуолл, в последний день жизни Клаудии Атьено. [борется со слезами] Последний день, когда ее видели живой. Это было 31-го Марта 1972-го года. Я полагаю, нет возможности узнать, когда точно она умерла. Я помню этот вечер отчетливо, я вернулась после ныряния со скалы, чтобы продолжить картину перед вечеринкой. Она была в саду за домом. Гости только прибыли. Я не помню эту вечеринку, я помню тихий ужин.

На следующий день или через день, я не уверена… Я, я отправилась в Париж, чтобы навестить друзей, или это был Амстердам? Рейксмюсеум? Я не знаю, я не могу вспомнить, это было так давно. Ох, я должна бы знать. Это Павел сообщил о ее пропаже в полицию 16-го Апреля; я не знаю, зачем он вернулся для встречи с ней или почему она впустила его. Так странно оплакивать кого-то, кто никогда не присутствовал в твоей жизни постоянно. Моя дружба с Клаудией характеризовалась долгими отсутствиями. Мы были либо всецело вместе, делили еду и кров, работу и отдых, делили все целыми месяцами, либо абсолютно врознь, вообще не поддерживая контакт. Ни одна из нас не любила писать письма.

Я привыкла совсем не видеть ее за эти последние несколько лет, пока еще была надежда. Так почему же сейчас я чувствую себя такой разбитой? Почему такое чувство, будто ее вырвали… так внезапно из моей жизни, если в реальности она никогда и не была в ней? [плачет] Я чувствую себя такой обделенной, будто я была с ней до вчерашнего дня. Будто она исчезла прямо у меня перед глазами.

Ох, подождите, нет, это не правильно, это было осенью, она пропала осенью. Я в этом уверена.

[звук выключения магнитофона]

Ок, наше время подошло к концу. Теперь твоё время. Время заглянуть в музейную лавку. Возьми себе сувенирный альбом с картинами о [НЕЭФФЕКТИВНЫХ ГОСТИННИЧНЫХ КОФЕВАРКАХ]. Прихвати плакат со [ТВОЕЙ ШКОЛЬНОЙ ЛЮБВИ]. И купи памятную вазу, сделанную [ИЗ ЧЕГО БЫ ОНИ НИ ДЕЛАЛИ ВАЗЫ. МОКРЫЙ ПЕСОК? Я ХЗ, ЧУВАК].

[aboyintheattic]

На дисплее электронных часов мигнуло ярко-зеленое "девять двенадцать", и входная дверь распахнулась.  Билл промчался от порога до плиты, притащив за собой порыв утреннего ветра и потрепал меня по волосам, пройдя мимо. — Что на завтрак? — он поднял крышку сковородки и развернулся ко мне в пол-оборота.  Он был такой же, как всегда.  Я уверен, разбуди меня кто-нибудь посреди ночи через много лет, я без запинки бы перечислил наизусть все до единой его манеры и ужимки.  Я знаю, как он двигается — быстро и беспорядочно, и в то же время как-то гармонично и плавно. Знаю - ----------------- 1. - Слушай, хочешь устроить сопливые романтические посиделки и встретить закат на ветке Клинтовой яблони? - Конечно хочу, - сказал я, - как ты могла подумать, что я от такого откажусь? Скай улыбнулась. - Ты пока иди, я скоро догоню. Яблоня росла за домом, и к самой толстой из ее веток была приставлена стремянка. Я взобрался наверх и окинул ветку критическим взглядом. Выглядела она довольно надежно. И вид был ничего - не такой, как с Капелло, конечно, но все же неплохой. Внизу виднелись зеленые холмы, пересеченные желтыми тропинками и россыпь одинаковых оранжевых крыш Калмтауна. Солнце уже опустилось к горизонту, расплескивая вокруг коралловый свет. Я подумал, что приблизительно сутки назад, в такой же теплый вечер, умирал в луже собственной крови. Вскоре появилась Скай. С бутылкой вина. Забралась и села рядом со мной. - Оказывается, у Клинта здесь просто огромные винные погреба, - она заговорщически улыбнулась. - Это Клементин Бернарда Магреза пятнадцатилетней выдержки? Клинт нам шеи поперережет, если узнает. - Да. Это точно. - Маленькая загвоздка - а открывашки нет? Поскольку ситуацию вполне можно было отнести к экстренным, мы прибегли к не менее экстренным способам выхода из нее. В ход пошли мои зубы и ногти Скай, но вино мы все же открыли. И поскольку такой роскоши, как стаканы, у нас тоже не оказалось, всю бутылку мы выпили из горла. И я поймал себя на мысли, что впервые не думаю об антисанитарии. И это было хорошо. Мы оба смеялись, хотя никто не шутил. Просто до краев наполнялись вином, закатом, самыми первыми тусклыми звездами на конфетно-розовом небе и ощущением, что ничего плохого никогда не случалось и не случиться. - А потом она наклонилась и поцеловала меня. И это было одновременно чем-то внезапным и будто бы обычным, похожим на те ослепительные моменты, когда выходишь из тени на солнечный свет. И мне тоже пришлось наклониться, и закатное солнце слепило меня даже сквозь опущенные веки, и ветер дул в лицо, и Скай Чандлер, вкус ее губ и запах ее волос впервые оказались так близко ко мне, и от этого со мной случилось что-то странное, и сердце у меня почему-то заколотилось часто-часто, и я подумал, что мы сидим на этой ветке так высоко и Скай может упасть, и я тоже могу, и мне стало страшно, и даже если мы слезем с дерева, то нам все равно постоянно угрожает опасность, и Скай Чандлер может в любой момент погибнуть и я тоже, и она запустила руку в мои волосы, а вторая ее рука лежала на моем плече, и я подумал, что раз Скай сделала так, то ей нравится прикасаться ко мне, и может быть я не такое уж и гиблое дело, и я еще могу полюбить себя, и до меня внезапно дошли Клинтовы слова, и я понял, что впервые начинаю себе нравиться, а потом я одновременно почувствовал, как одна моя ладонь касается нагретой солнцем коры дерева, а вторая лежит у Скай на талии, и как ветер свистит в ушах, и как шелестят крыльями птицы, и как что-то шепчет мокрая трава внизу, и как просыпаются на коралловом небе первые звезды, и как вокруг меня бурлит, поет, шепчет, сверкает весь этот мир, такой огромный и прекрасный, а я сижу здесь, и мы со Скай Чандлер целуемся, а она может умереть, как и я, и на меня нахлынул такой поток чувств, что по всему телу побежали муражки, и я как-то неудачно дернулся и поперхнулся, и начал кашлять, и отстранился от Скай. Она секунду помедлила, а потом убрала ладонь из моих волос и сказала: - Прости, я не... Я не должна была этого делать. И она слезла с дерева по лестнице, быстро и осторожно, и убежала, сверкая вспышками своих рыжих, нет, клубничных волос, развевающихся при каждом шаге. А поскольку я кашлял, то даже не смог сказать ей, что ей не за что извиняться, и что все в порядке, хотя на самом деле ничего не в порядке, ведь она меня только что поцеловала, и я почувствовал себя странее, чем когда-либо и теперь я сижу тут и кашляю, и у меня даже слезы на глазах выступили, а я все прекратить не могу. Даже когда приступ кашля у меня прошел, и стемнело, я все еще сидел на ветке, и так бы и не слез никогда, но через пару часов здорово похолодало и мне пришлось спускаться. 2. И пока Скай передавала мне стакан с кофе, ее пальцы внезапно коснулись моих. - Чего у тебя руки такие холодные? - она подняла на меня озабоченный взгляд. - Не знаю. Все спрашивают. Я поставил кофе в подстаканник. Скай тоже. Мы молчали. За приоткрытым окошком шелестела листва, свистел ветер и шуршали колеса машин, несущихся вдаль по влажному асфальту магистрали. - Давай сюда. Скай взяла обе моих ладони в свои и переплела наши пальцы. У нее руки были сухие и теплые, даже горячие, и касаться их было приятно. Искренне восхищаюсь людьми с такими ладонями. Мои и правда всегда такой температуры, словно я все свободное время держу их в морозилке. А еще было здорово, что она не красила ногти никаким лаком. Не знаю почему, но мне подобное всегда казалось каким-то извращением. Я смотрел на Скай, а она - на мигающую аварийную кнопку на панели приборов. Ветер, врывающийся через опущенное стекло, трепал прядку ее волос, и меня прямо аж гипнотизировало то, как она туда-сюда развевается по ветру. Так прошло минут пять, а потом она расцепила наши ладони. - Ну что, так лучше? - спросила Скай. Я улыбнулся ей. А она мне. Но потом вдруг снова стала серьезной, завела машину и нажала на газ. 3. Я опустил глаза на свое предплечье. Там была здоровенная рана. Выглядела она так, как будто я додумался руку на крупной терке потереть. Короче говоря, от запястья до локтя было какое-то сплошное кровавое месиво с небольшим количеством островков кожи. Минуты две у меня было какое-то странное чувство, как будто я смотрю на картинку в учебнике первой помощи, а когда до меня дошло, что передо мной моя собственная рука, сначало стало жутко больно, а потом улица куда-то поплыла и перед глазами потемнело. Я сполз вниз по шершавой стенке, и кажется, порвал рубашку. Скай тут же оказалась рядом со мной. Она опустилась вниз и осторожно потрясла меня за плечо. - Черт. Черт-черт-черт-черт-черт. Черт. Эз, слышишь? Оставайся со мной. Все в порядке. Держись, ладно? Я кивнул, хотя в порядке не было ничего. Абсолютно. - Телефон сел, - пробормотала Скай. Я старался не рыдать, но получалось не особенно. Кажется, я издавал какие-то полу-всхлипы полу-стоны, и думаю, со стороны это звучало ужасно. Было больно. Жутко больно. И мокро. Кровь, пот, слезы и дождевая вода - чего было больше, уже неважно. Хорошо еще, решил я, что в таких ситуациях в кровь выбрасывается адреналин (медицинские термины всегда так успокаивают), а то бы еще быстрее концы отбросил. Скай тем временем сняла джемпер. - Черт, - сказала она после неудачных попыток как-то остановить им кровотечение, - на ОБЖ о таких ранах не говорили. Тогда она просто попыталась как-то приладить на место оторвавшиеся куски кожи. Мне даже показалось, что когда она прижала к моей коже свои сухие и теплые ладони, стало не так больно. Все вокруг все еще кружилось и плыло, но я заставил себя приподняться и положить здоровую руку Скай на плечо. - Скай, не делай ничего, ладно? Только не отпускай. Она подняла на меня взгляд и закусила губу. - Хорошо, хорошо, - сказала она, а потом вдруг спросила, подумав секунду, - хочешь, я тебе прочитаю что-нибудь? Вдруг будет легче. - Давай. P Она наклонилась ко мне поближе. - Тебе ль меня придется хоронить, - прошептала Скай, - Иль мне тебя, - н�� знаю, друг мой милый. Я бросил взгляд на ладони Скай и свое предплечье. Она все еще не отпустила руки. На землю накапала лужа крови. Бордовые ручейки струились и по запястью Скай. Моя кровь. На ее руках. Вообще, ночь была странно теплой и ясной для сентября. А подворотня, в которой мы сидели - странно светлой для места, которое освещается только луной. И еще, по асфальту, кажется, стал стелиться туман. Это было так красиво - рыжая Скай в изумрудном платье, окруженная призрачно-голубым туманом. И сонет Шекспира номер 81. Круто, что я умираю, когда вокруг так много прекрасного. - Но пусть судьбы твоей прервется нить, Твой образ не исчезнет за могилой. Ты сохранишь и жизнь и красоту, А от меня ничто не сохранится, - продолжала она. Никогда не думал, что буду слушать сонеты Шекспира, медленно окочуриваясь от потери крови. - На кладбище покой я обрету, А твой приют - открытая гробница, - сказал я. Продолжили мы в один голос. - Твой памятник - восторженный мой стих. Кто не рожден еще, его услышит. И мир повторит повесть дней твоих, Когда умрут все те, кто ныне дышит. Ты будешь жить, земной покинув прах, Там, где живет дыханье, - на устах. Мы встретились взглядами, и я улыбнулся. Она тоже. Все снова расплывалось, мне еле удалось сконцентрироваться на ее лице. И Скай выглядела так, словно сейчас заплачет. Но может быть, это были просто мои галлюцинации. А потом случилось еще что-то. Скай вдруг обернулась, как будто ее кто-то окликнул. Она медленно встала и отпустила мою руку. - Я сейчас, потерпи немного, ладно? Будь тут, - сказала она так, будто я вообще мог куда-то уйти. Мир медленно куда-то ускользал от меня, как я не старался его удержать. Звуки, предметы перед глазами - все тонуло в наплывающей мгле чернильного цвета. Плохо мне было или хорошо - я не знал. Слишком мало уже что чувствовал. Кажется, я даже начал взлетать. Или меня просто кто-то поднял с земли. *** Пахло сигарами, ароматическими свечами и индийскими специями. Господи. Это ж жуть. Если минут пять повдыхать хоть один из этих запахов, уже окочуриться можно. А тут все три, да еще и в нереальной концентрации. Где вообще так пахнет? Точно не в Раю. В Аду? Сомневаюсь. Вероятнее всего, в Аду по большей части пахнет тушеной человечиной. Вариант, что я жив, и не нахожусь ни в одном из загробных миров, я решил пока оставить. Хотя, обычно обоняние все же присуще живым существам. Я решил проверить, не остались ли у меня другие чувства. Выяснилось, остались - через какое-то время я осознал, что осязание при мне - я явно чувствовал нечто очень напоминающее плед под своими ладонями. Слух меня тоже не покинул, оказывается - где-то рядом раздались шаги и скрип двери. Осталось последнее. Зрение. Когда я открыл глаза, разглядел вокруг себя незнакомую комнату и понял наконец, что жив, то вместе с этим пониманием на меня навалилось и осознание того, насколько мне хреново. Голова болела так, как будто на нее упала наковальня. Все тело - как будто по нему асфальтовый каток проехался. И еще я был уверен, что если сделаю хоть одно движение, то непременно проблююсь. Несмотря на все вышеуказанные обстоятельства, я заставил себя сфокусировать взгляд на какой-то фигуре в противоположном конце комнаты. Это оказался парень, или скорее даже мужчина в черной футболке со стаканом чего-то похожего на виски в руках. Поскольку я немного не привык просыпаться посреди ночи на диване рядом с незнакомыми выпивающими мужчинами, то посчитал необходимым спросить: - Ты кто, к чертям, такой? Должен был выйти устрашающий возглас, но получилось что-то вроде невнятного хриплого шепота. Незнакомец усмехнулся и отхлебнул из стакана. - Кто я такой? Тебе это, приятель, ровным счетом ничего не скажет. Отсыпайся, парень. Он вышел, хлопнув дверью. Я собирался крикнуть ему "Стой!", но я сделал слишком много движений и от этого меня, естественно, замутило. Я лег обратно на подушку с мыслями о том, что у меня вряд ли найдутся деньги для оплаты штрафа за порчу чужого имущества своей блевотиной. *** Ладонь Скай обрушилась на мой затылок, залепив довольно нехилую затрещину. - Не смей больше никогда рисковать своей жизнью из-за меня! - крикнула она, откинув с лица пряди растрепавшихся волос. Вообще, это было довольно неожиданно. Когда я проснулся во второй раз и увидел рядом с собой Скай, я думал, мы будем обниматься. - Никогда так не делай, тебе ясно? Ты... Ты мог умереть сегодня ночью! У тебя сердце могло остановиться! Ты мог перестать дышать! Думаешь, мне этого хочется? Думаешь, я хочу, что бы тебя не стало?! Нет, дело не в том, что мне хотелось с ней обниматься, просто, я думал, обнимашки - естественная человеческая реакция на своего чудом выжившего друга, которого они видят в первый раз после вышеупомянутого чудесного выживания. - Я всю ночь у дверей этой комнаты торчала! Я всю ночь думала, что ты умрешь, из-за меня умрешь! Я... Ты... По-моему, у нее кончился словарный запас. И воздух тоже. Скай вскочила с дивана, на котором я валялся всю эту ночь, и убежала, хлопнув дверью. В комнате остались только я и этот чувак в черной футболке. Он пожал плечами, подпирая стену. Я вздохнул. Великолепно. Уезжая вчера из колледжа с целью разузнать что же за фигня происходит со мной, Скай, Тупитом и баром "Падающая звезда", я ну никак не предполагал, что получу от Скай затрещину за то, что едва не умер от потери крови, находясь при этом в совершенно незнакомом мне месте, смахивающим на музей, рядом с совершенно незнакомым мне человеком. - Я должен был умереть, - сказал я не то воздуху, не то себе самому, не то чуваку-в-черной-футболке. - Да, еще бы пара минут и ты был бы мертв. Но к счастью я вовремя остановил кровотечение. А еще спас вас от погони, дотащил тебя до этого дивана, зашил рану на твоей руке, переодел тебя в эту футболку. Приятно познакомится. Клинт Риверс. Чего-чего? - Ты... что сделал? Клинт хмыкнул. Повисла неловкая пауза. Точнее, неловко было мне, а Клинту, вроде бы, нет - он вставил между зубов сигару и прикрыл глаза. Я, как и полагается, немедленно закашлялся от дыма. - Хочешь? - спросил он наконец, покручивая сигару в пальцах. - Э-э... Я собирался разразиться тирадой на тему антисанитарии и вреда курения, но не успел. - Да я шучу, - хохотнул Клинт, - но могу предложить тебе кое-что другое. Жди. Он вернулся с чайником и чашкой и сунул последнюю мне в руки. Сначала я просто тупо пялился на нее, а потом решился спросить. - Что это? - Чай. Черный. С пятью кусками сахара. - Я не собираюсь это пить. - Очень даже собираешься. Иначе твое давление не придет в норму и не восполнится кровяной баланс. - А что, если ты задумал меня отравить? Кто ты вообще такой? Я тебе не доверяю. - Серьезно? Думаешь, если бы мне улыбалась перспектива твоей смерти, ты бы все еще здесь стоял? Я почувствовал себя идиотом второй раз за последние пять минут. Логично - зачем так мучатся, спасая жизнь тому, кого хочешь впоследствии отравить. Поэтому я все же выпил несчастный чай, самый горячий, крепкий и сладкий из всех, что я когда-либо пробовал. - Итак, - сказал Клинт прежде, чем я успел открыть рот, - отвечаю сразу на все твои вопросы. Раз - вы у меня дома. Два - да, я здесь живу. Три - живу один. Четыре - я не педофил и не маньяк-убийца. Будь добр, поверь на слово. Пять - я вам помог и еще помогу. Шесть - почему, объясню, когда успокоишь свою подружку и приведешь ее сюда. Я рассеянно кивнул, а потом спохватился. - Скай - вовсе мне не подружка. - Значит, вовсе не подружку. Налево, три пролета вверх, четвертая дверь по левой стороне. Кстати сказать, футболка на мне была с логотипом "Металлики". Я вышел за дверь и чуть не грохнулся в обморок во второй раз. Потолок возвышался над моей головой метров на... очень много, а все пространство, которое я смог охватить взглядом было просто гигантским нагромождением лестниц, готических окон, фресок, картин и витражей. Я привык бывать в подобных местах с фотоаппаратом и путеводителем под мышкой, и поэтому, пока я шел до своего пункта назначения, мне очень не хватало привычных контролеров, надписей "РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ" и "СО ВСПЫШКОЙ НЕ ФОТОГРАФИРОВАТЬ" расклеенных на всем, чем можно. Пересекая многочисленные коридоры и одолевая пролеты, я параллельно жалел Клинта, которому, наверняка, нелегко добраться ночью до туалета и найти дорогу назад в комнату. Я остановился у двери из светлого дерева с резной ручкой, которая вроде бы (вроде бы!) подходила под Клинтово описание. Она оказалась заперта, и тогда я в нее постучал. - Скай, я знаю, что ты там. Открой, пожалуйста. - Уходи, Эз. Просто уходи. Я не ушел, естественно. Сел на ковер и прислонился спиной к двери. Со стены напротив на меня смотрели портреты многочисленных угрюмых старикашек в военной форме. - Слушай, ты себя странно ведешь, - начал я спустя какое-то время, - вот правда. Так волнуешься за мою жизнь, и злишься на меня за то, что я так же волнуюсь за твою. Уверен, ты бы поступила как я, окажись ты на моем месте. Еще минут пять прошло в абсолютной тишине. Я начал медленно вставать. - Ладно, я пойду. Как надумаешь... Дверь открылась. Комната за ней окнами выходила на светлую сторону, и я сощурился от яркого света и перешагнул через порог. И Скай меня обняла. Крепко-крепко, уткнулась мн�� в плечо и обвила руками мою шею. И я прижал ее к себе покрепче и провел ладонью по ее волосам. - Прости. Прости, Эззи. Я просто очень за тебя испугалась, - сказала Скай, и мне на ключицу закапали ее слезы. - Я постараюсь. Постараюсь тебя больше не пугать. - И не умирай. Пожалуйста, никогда не умирай. - Не буду, только если ты тоже не умрешь. - Хорошо. Я тоже не стану. Мы еще постояли в дверях, и Скай касалась своей мокрой от слез щекой моей шеи, и я, кажется, тоже немного всплакнул, хотя с точностью сказать нельзя, где в тот момент были ее слезы, а где мои. Скай меня отпустила, улыбнулась и вытерла слезы. Жаль, потому что мне бы хотелось пообнимать ее еще немного - это очень приятное чувство, ведь Скай такая хорошая, теплая и маленькая, и вкусно пахнет. Хотя не уверен, что это правильно - много обниматься с девчонкой, с которой вы не встречаетесь и не собираетесь, и уж тем более если ты асексуал. Короче говоря, Скай села на кровать (с пологом), стоявшую посреди комнату. Из другой мебели тут были: комод (старинный), зеркало (старинное, в резной раме), туалетный столик (старинный), картина с какой-то бабушкой (с суровым взглядом) и еще витраж, украшавший окно (как вы уже догадались, старинный). - Классная футболоч 4. По законам логики, учитывая тот факт, что вчерашняя ночь явно не была одной из тех, в которые я спал сном праведника, и день сегодня выдался довольно-таки насыщенный, а завтра, ко всему прочему, было еще и первое сентября, мне не помешало бы хорошенько отоспаться. Но в два девятнадцать ночи, если верить циферблату электронных часов на прикроватной тумбочке, ото сна меня пробудило какое-то треньканье. Я оглядел комнату, не поднимая голову с подушки. Звуки доносились откуда-то с пола, и я спустил с кровати руку, выудив что-то, при ближайшем рассмотрении оказавшееся телефоном. Никогда еще его звонок не казался мне таким мерзким. Я решил не считать, что звонить мне в два ночи перед первым сентября - это странно, и взял трубку. Диалог произошел следующий: Я : Привет. Н е к т о : Через десять минут ты должен быть на Балконе Капелло. Я : Какое заманчивое предложение. Н е к т о : Иначе у тебя будут неприятности. Я : Господи, куда же я задевал свой дефебрилятор. Н е к т о : Это не пустые угрозы. Я могу поссорить тебя с твоими друзьями. Могу накосячить в школе, а вину свалить на тебя. Я могу подтасовать результаты контрольных и обеспечить тебе по всем из них плохие оценки. Я могу превратить твою жизнь в ад. Я : А по-моему, ты просто можешь набрать еще один случайный номер и сыпать угрозами кому-нибудь еще, в надежде, что он испугается. Н е к т о : Я все о тебе знаю. Я : Оплатишь мое лечение в Швейцарии после этого инфаркта? Н е к т о : Ты приехал в колледж четыре дня назад. Твои лучшие друзья - Кайл Уэйнрайт и Робин Пейдж. Ты записался курс физики, углубленного английского и латыни. У тебя комната 339 в корпусе 12В и прямо сейчас у там открыто окно. Левая створка. Я : Ничего подобного. Меня зовут Пьетро Хуан и прямо сейчас я пью замечательный чилийский кофе и любуюсь на море с веранды виллы моей бабушки Марии. Дать ей трубочку? Н е к т о : Эз Уилланс, я знаю, что это ты. Я : Ах, Уилланс! Я тоже его знаю. Славный парнишка. Н е к т о : Парень, серьезно, хватит. Приходи на Капелло. Я : А волшебное слово? Н е к т о : Пожалуйста, чтоб тебя. Я : Другой разговор. Только где гарантия, что после этого визита я останусь жив? Н е к т о : Серьезно? Учитывая, сколько информации о тебе у меня есть, если бы мне нужно было тебя убить, ты бы сейчас со мной разговаривал? Через шесть минут на Капелло. Я : Было же десять! Н е к т о : Да, и четыре из них ты потратил на бессмысленные разговоры. После того, как загадочный Некто положил трубку, я немного посидел в раздумьях, не приснилось ли мне это, и стоит ли вообще сейчас куда-либо идти, но потом принял решения, что встреча в полтретьего ночи с незнакомым человеком, угрожающим мне очень даже похожа на следующий шаг к цели "жить жизнью настоящего подростка, полной опастностей и приключений". Тогда я скинул с себя одеяло и вылез из кровати. Процедура была очень неприятная (окно в комнате и правда было открыто). Я открыл шкаф, выудил что-то наиболее похожее на брюки, влез в них, а потом в кроссовки и оставшиеся три минуты потратил на дорогу до самого Балкона Капелло. На самом деле Балкон Капелло не был балконом, и никаким Капелло не принадлежал. Вообще-то это была крыша колледжской столовки, получившая такое поэтичное название из-за того, что туда можно было спокойно залезть как с девчачьей части территории, так и с мальчишеской. Предполагалось, что это будет вроде тайного места, единственного во всем "Сент-Лоуренс", где влюбленные могут пересекаться вопреки правилам, но на самом деле на Балкон просто приходила куча парней и девок с целью полизаться, проветриться и отдохнуть от надоедливых учителей на большой перемене. И вообще о нем знал весь колледж, включая, по-моему, профессоров. Но мне кажется, они просто из жалости к бедным подросткам, так яро желающим удовлетворить свою потребность в любви скрывали Капелло от директора. А назвали его в честь секретного место встреч Ромео с Джульеттой - одного из балконов дома, принадлежащего веронским купцам по фамилии Капелло. По ночам здорово холодало, и я страшно корил себя за то, что не утрудился взять толстовку. Красно-кирпичное здание столовки стремительно приближалось, и пожарная лестница на нем, мерцающая металлическим блеском в свете луны и фонарей, тоже. В голове неожиданно промелькнула мысль, что лето закончилось два с половиной часа назад, и вернется очень нескоро. Я взялся за холодный металл стремянки и полез вверх, стараясь перелезать с одной ступеньки на другую как можно быстрее. Когда высота была уже достаточная, что бы у акрофоба начался приступ паники, я наконец-таки ступил на черепицу. Внизу, за оградой колледжа спящий город сиял огромным количеством огней разных оттенков желтого цвета. Плюс еще и на небе все созвездия горели так, словно в них только что заменили лампочки. Вообще-то, Калмтаун очень спокойный, и днем - совершенно не примечательный. Но, звездной ночью, да еще и с Балкона Капелло, он выглядел так, что дух захватывало. Мое созерцания прекратилось очень внезапным и неприятным образом. Толчок, шаг, секунда - и я осознал, что обеими руками вцепился в дымоход, стоя на самом краешке крыши, надо мной нависает чья-то фигура в толстовке с опущенным капюшоном, а к моей шее так и вовсе приставлено холодное лезвие ножа. - Привет! - поздоровался я. - Привет, Пьетро Хуан. Выверни карманы, - шепотом ответил Некто. - И что ты хочешь в них найти? - Фонарик, фотоаппарат со вспышкой, диктофон. Все, что может мне помешать. - Ну, я эти джинсы с прошлого года не надевал. Там и не такое заваляться могло. - Выворачивай. - Знаешь, тут такое дело - я изо всех сил стараюсь не разбиться насмерть, и выворачивание карманов может очень посодействовать обратному. Некто на секунду задумался, а потом произнес: - Ладно, давай я сама. Сама? Неужели мне только что угрожала девчонка? Не убирая ножик, она наклонилась ко мне, запустив свободную руку сначала в один карман, а потом в другой. Думаю, не будь я таким отъявленным асексуалом, я чувствовал бы себя очень неуверенно из-за того факта, что рука какой-то девушки находятся в такой непосредственной близости с моим пенисом, но в данной ситуации я мог лишь благодарить свою физиологию. Так и не отыскав в карманах ничего из вышеперечисленного, она встала поудобнее и сказала: - Теперь - отвечай. - О, допрос. Круто. Лезвие надавило на мою кожу чуть сильнее. - Ты был на вечеринке у Эйбрамсонов позавчера? - Был, и? - Ты загадывал заветное желание в комнате у Тупита? - Я... Что? Ты не можешь этого знать. Я об этом сне никому не рассказывал. - Это был не сон, тупица. Ты что, в самом деле даже не подумал спросить у своих друзей, не делали ли они часом того же? - Но этого не может быть. Это <i>моя</i> галлюцинация. - Не галлюцинация, и не твоя. Так, проехали. Ты давал показания сегодня в доме Эйбрамсонов? - Я не понимаю. - На понимание у тебя еще будет время! Ты давал показания? - Да, черт подери, да! Как ты могла видеть тот же сон, что и я? - Не уходи от темы. Ты находил фотографию в Тупитовой комнате? - Я сейчас с крыши свалюсь. - Ты находил или нет? - Господи, да! Что за хрень происходит? Об этом-то откуда ты знаешь? - У тебя есть какие-то версии, как все это можно объяснить? - Ничего у меня нет. Я сейчас с крыши свалюсь. И вообще, это мне тут больше всего нужны объяснения. Прошла пара секунд, за которые она успела раздосадовано вздохнуть и убрать (наконец-то!) нож в карман. Потом незнакомка выпрямилась и отошла на пару шагов. Я не без помощи дымохода перелез на основную часть Капелло и встал напротив этой девочки. Поначалу я хотел удариться в панику, к чему и располагало все происходящее, но потом подумал, что все это чересчур странно, что бы быть правдой. Так что это или сон, или еще одна галлюцинация (больше не притронусь к алкоголю), либо у меня началась шизофрения. Бессмысленно же паниковать, если ты спишь, галлюцинируешь или шизофреник. Поэтому я просто решил отнестись к сложившейся ситуации со всем возможным спокойствием и рассудительность��. И начал непринужденную беседу. - Привет. - Привет. - Мне все еще нужно опасаться падения с крыши или вспарывания глотки? - Посмотрим. - А кто мне только что гарантировал, что я останусь жив? - Ты жив. - Да, но не будь я таким ловким и координированным... - Ой, заткнись. - Ножик, кстати, из кухни стащила? - Заткнись. - Ты девчонка. - Да что ты? - Просто если захочу тебя найти, мне будет намного легче со знанием этого факта. - Сомневаюсь. Теперь, когда мы стояли напротив (она - спиной к городу, так что ее лицо, скрытое капюшоном, не освещалось ни единым лучиком света), я осознал, что она мало того, что девчонка, так еще и ниже меня чуть ли не на две головы. И я повелся на ее-то угрозы?

[hudogniknet]

Картина «Сладкая парочка», холст на подрамнике 30х40см, масло, 2019 год. Яркая картина с романтичным сюжетом, подойдет в любую комнату. Выполнена крупными мазками, что создает фактурность изображению. 40x30, холст, масло LANG_catalog_text_1 HUDOGNIK.NET

[whiteturtle1344]

Очевидное-невероятное

Пчёлы. Цветущие абрикосы. Какие грозы таятся в этом воздухе безмятежном! *** Час волка. Ведьмино время. Собачий полдень. А где же человеческое и человек? *** К двум часам ночи где-то запел петух, вострубил по соседству гусь – словно ангел библейский. И снова настала тишь. Ничего не случилось. Созерцание Сидеть в траве, смотреть на дерево и закат. О фотоаппарате забыть. Потом, очнувшись, на него посмотреть, и спросить себя: зачем он здесь? Очевидное - невероятное Так просто, проще простого, так ясно, яснее ясного, и всё же невероятно - яблоко на столе. *** Мне снились невероятные птицы, большие невероятные птицы, в их близких очах клубилась ночь. Но вот проснулся, и радуюсь воробью на ветке.

               Сергей Пагын

[alphabellagamma]

- Вот представь: сидит птичка на веточке. Ветка сильно раскачивается на ветру. А вместе с ней ходит ходуном все, что попадает в поле зрения птички. Правильно? 

Я кивнул. 

- И что, по твоему, делает птичка, чтобы стабилизировать визуальную информацию, которую она получает? 

Я покачал головой: 

- Не знаю. 

- Ей приходится головой водить - вверх вниз, вверх вниз. Приноравливаясь к колебаниям ветки. Понаблюдай как нибудь за птицами, когда ветер сильный будет. Я часто из окна на них смотрю. Страшно утомительное дело, тебе не кажется? Жить так - все время тряся головой в такт качающейся ветке, на которой сидишь. 

- Кажется. 

- Но птицы привыкают. Для них это совершенно естественно. Они делают это бессознательно, поэтому и устают не так, как мы себе представляем. Но мы то люди и, бывает, устаем. 

- Значит, вы на веточке сидите, Саэки сан? 

- В каком то смысле, - сказала она. - И ветер временами дует очень сильно.

Х. Мураками “Кафка на пляже”

[conservative-mouse]

Златышка:начало (предыстория)

Жизнь Златышки началась на ветке у школы. Там она зародилась. Ее окружали деревья сада, ели и ее братья и сестры. Златышка быстро росла и умнела. В ее жизни было много опасностей: дети, сбивавшие ее сестер и братьев, птицы и вредители.

Когда Златышке исполнилось 5 дней 7часов(по людским меркам – 17) она встретила одного молодого красавца на одной ветке. Его звали Вальтэр, ему было целых 5 дней 9 часов(19 лет). Он водил ее в шишечные рестораны, ухаживал. Они сутками могли говорить на самые разные темы, а вечерами смотрели на прекрасные звезды. Маме Златышки не нравился Ввльтэр Она часто говорила, что он бросит ее и обманет.

Валььэр и Златышка часто ходили на одну прекрасную ветку. Вид выходил на огромный стадион, было видно небо и вечерами было приятно наблюдать за суматохой игроков в футбол и небом, которое с каждой минутой становилось все темнее, а звезды, на котором становились все ярче.

Так они провели 3 дня. Долгое время для шишек. Златышка узнала, что беременна. Она была счастлива. И думала, что Вальтэр будет рад, но ,как оказалось ,он не хотел детей с ней. У него была другая. Он просто воспользовался наивностью Златышки. Но так как она была беременна, его и ее родители заставили Златышку рожать, а Вальтэра жениться на нашей героине.

Прошел день и Златышка родила. Вальтэр был зол, поэтому избивал ее весь период беременности. Это был кромешный ад. После рождения двух славных малышей, девочку и мальчика, по имени Джейсон и Джессика, Вальтэр стал все больше издеваться над ней и не ��ыпускал никуда из дома. И вот однажды Златышка отправилась в магазин по просьбе В.. и не вернулась. Вальтэра был в ярости, он искал ее некоторое время. В то время Златышка бежала со всех ног подальше от этой гниды. Он быстро выследил ее, она была в лесу, который находился недалеко от школы. После того как он настиг Златышку, он ударил ее по голове так сильно, что она потеряла сознание. Вальтэр испугался и подумал, что она мертва, поэтому быстро скрылся с места преступления.

Златышка очнулась в лесу, она ничего не помнила. Единственное, что у нее было - это повязка на руке с ее именем, которую надела на нее мать, когда Златышка была совсем маленькой.

Вдруг, она услышала голоса. Люди!

Конец