ukhta

[ukhta]

— Если бы я был средневековым королем, — сказал вдруг Тим, и Дэмиен, который был уверен, что его возлюбленный, вообще-то, спит, вздрогнул, — то какое прозвище мне бы дали?

Юноша обернулся к растянувшемуся на кровати мужчине. Тот лежал на животе, уткнувшись носом в подушку, и сквозь закрывающие его лицо пряди на Дэмиена смотрел хитрый голубой глаз.

— Что? — лаконично переспросил юноша. Хитрый голубой глаз озадаченно моргнул.

— Ну, — завозился Тим, — есть же Пипин Короткий, например. Или Иоанн Безземельный. Или Харальд Прекрасноволосый. Если бы, — Тим прервался, душераздерающе зевнув, и перевернулся на спину, — если бы я был средневековым королем, что бы приставили к моему имени?

— Первый, — буркнул Дэмиен, отворачиваясь к конспектам.

Тим усмехнулся и принялся активно растирать глаза. Послышался еще один его зевок.

— С исторической точки зрения справедливо, но все-таки? Неужели я не заслуживаю характерного прозвища?

— Тогда Тимоти Сонный.

Третий зевок прервался на половине. Тим со звуком сомкнул челюсти, и Дэмиен почувствовал на себе тяжесть его взгляда.

— Ни за что!

— Ты сам просил характерное прилагательное.

— Но не такое же! Я думал это будет что-то вроде Тимоти Въедливый или Тимоти Доставучий! Тимоти Умный хотя бы уж, если ты растерял на сегодня свой запас язвительности.

— Въедливость и ум еще надо как-то доказать целому народу, — усмехнулся Дэмиен, старательно отворачиваясь от недовольного лица возлюбленного. — А твои мешки под глазами видно сразу всем уже издалека.

— Ничего подобного! — снова возмутился Тим и тут же, словно что-то вспомнив, попытался принять максимально соблазнительную позу. — К тому же это от-кутюр.

Дэмиен против воли прыснул. Его возлюбленный попытался дотянуться до него пальцами ноги, но в итоге сдался и плюхнулся обратно в позу звезды.

— Тимоти Бессонный тогда уж. Преданный слуга своего народа, жертвующий сном ради благополучия целой страны.

— Если ты хотя бы восемь часов посоответствуешь своему текущему прозвищу, я придумаю для тебя другое.

— Да? — вскинулся Тим тут же. — Ладно. Уговорил. Только пусть это будет не "Голодающий" и не "Трудоголирующий", хорошо?

— Я подумаю, — нарочито задумчивым голосом пообещал Дэмиен, поднялся и окинул любимого оценивающим взглядом. — У меня есть ощущение…

— Да? — подбодрил его Тим.

— …что если один король будет соответствовать своему прозвищу на регулярной основе, у меня нашлись бы более приятные прилагательные. Более ласкающие слух. Возможно даже… лестные.

Тим взбодрился, тут же протягивая к юноше руки. Дэмиен без раздумий шагнул в объятья, и возлюбленный поощрил его усесться к нему под бок.

— М-м-м, да? Например?

— Например… — юноша сделал вид, что задумался, — пожалуй "Умный" будет слишком предсказуемо, так что… "Находчивый".

— Хм-м-м…

— Или, возможно, "Многомудрый".

— Несколько высокопарно, но я не протестую, — улыбнулся Тим. Его руки крепко обхватили Дэмиена за талию, и юноша наклонился, оперевшись на его грудь. — Что-нибудь еще?

Дэмиен с делано задумчивым видом оглядел любимого и провел по его груди.

— Некоторые будут спорить, но я бы добавил "Широкоплечий".

От него не укрылось, как Тим попытался развести плечи. В лежачем положении должного эффекта это не произвело, но его возлюбленный и без того знал, что Дэмиен считал его отчаянно красивым и обладал странной тягой к его плечам. Юноша удержался от того, чтобы не уткнуться любимому в кожу. Чтобы отвлечься, он скользнул пальцами в копну спутанных волос.

— Не хочу повторяться с "Прекрасноволосым", но, наверное, буду.

— Только наверное?

Дэмиен без слов усмехнулся, и Тим потянул его на себя сильнее; теперь юноша почти лежал на нем. Мужчина и не заметил, как одна рука выскользнула из его волос.

— Есть еще один вариант…

— Внимательнейшим образом внимаю.

— Может, не столь лестный, но… — юноша чуть приподнялся, подушечками пальцев вытянутой руки нащупав мягкий уголок; Тим попытался дотянуться до его шеи, но Дэмиен удержал его на месте, — …лично для меня очень важный.

— Да?

— Да, — подтвердил юноша. Пальцы крепко стиснули уголок подушки. — Кажется, я немного повторяюсь, но, на мой взгляд, — он наклонился, и Тим тут же потянулся ему навстречу, — очень хорошо звучит сочетание "Тимоти" и… — он быстро чмокнул мужчину в приоткрытые губы и мгновенно отстранился, — "Отсыпающийся"!

Тимоти взвизгнул, но звук тут же приглушился впечатавшейся ему в лицо подушкой. От того, как мужчина от неожиданности взбрыкнул, Дэмиен чуть не скатился на пол.

Из-под подушки донесся горестный стон, и руки, мертвой хваткой удерживающие его за бока все это время, исчезли. Тим смахнул подушку на ее место и распластался на кровати. Выражение несчастья на его лице было прямо пропорционально злорадности на лице Дэмиена.

— Обломщик, — беспомощно заметил Тим.

— Учился у лучшего, — парировал юноша, снова наклоняясь и быстро целуя Тима в губы. Тот фыркнул, но руки на талию вернул. — К тому же я предупредил тебя: только спустя некоторое время соответствия. Так что, — Дэмиен еще раз наклонился к нему и, не удержавшись, прикусил за плечо, — дерзай. А у меня будет время придумать что-то более подходящее.

[ukhta]

instagram: smacmccreanor

[ukhta]

Открывая глаза

Hurt/Comfort; Смерть второстепенных персонажей; Элементы ангста; Суицидальные мысли; Соулмейты; Средневековье. Концепция соулмейтов: в рандомный момент ты видишь мир глазами соулмейта, а он видит твоими.

    Он открывает глаза: солнце, мешавшее ему только что, исчезло. Небо задушено смогом, дым выжигает глаза и лёгкие; всё в огне. Горят стога сена, горят дома, трава пышет пламенем, преграждает ему путь. Половина города уже выстлана пеплом. Люди кричат, но он не понимает их слов.

    Он моргает, и солнце заставляет его сощуриться; воздух вновь чист и пахнет свежескошенным сеном. Горожане неторопливо гонят скотину в стойла; небо сияет голубизной, улыбается одним-единственным невесомым облачком. В его руке по-прежнему зажата игрушечная лошадка.

    Его сердце словно пытается вылезти через глотку наружу и сбежать. Он заставляет себя вдохнуть и удержаться на подкашивающихся ногах — Дрейку не положено — пока оглядывается, как сумасшедший. Небо остается чистым и приветливым, мычат коровы и никому совершенно нет никакого дела до его перекошенного лица. Ничто не говорит о пожаре, кроме врезавшихся ему в память отблесков огня.

    Ему пять лет, когда приходит первое видение. Родители еще не приехали — и неизвестно, когда будут; им не рассказать. Старая соседка, временная нянька, до которой он добрался на негнущихся ногах, откладывает шитьё, гладит его ласково и обещает, что это не видение — всего лишь полуденный кошмар. На жаре так бывает.

    Он был по-детски наивен тогда — и глуп; он ждал и желал знака от своей родственной души больше всего остального; возможности увидеть мир её глазами — хоть на секундочку, хоть самый неприглядный уголок; получить тем самым обещание, что кому-то он будет нужен, как только подрастёт.

    Но это? Ужас сдавливает ему грудь; это совсем не похоже на истории, которые он слышал. Это вообще ни на что не похоже. Засыпая, Тим повторяет себе, что это был дурной сон или солнечный удар и надеется, что никогда не увидит подобного больше.

    Через два дня сон повторяется. Он видит стены собственного дома, слышит крики людей снаружи. Над головой скрипит и стонет крыша; треск огня заглушает собственные мысли. Он скатывается с отцовского кресла, судорожно колотится в комнату родителей. Дверь к ним намертво закрыта; он не успевает отойти, как потолок с грохотом обваливается, и огонь поглощает его.

    Его не хотят слушать. Вернувшаяся наконец мать фыркает и бормочет, что он понабрался глупостей у соседки, и что Дрейкам так не положено, а отец только отмахивается от его рассказа, слишком занятый бумагами. Оба уезжают через день, вновь оставляя его в доме одного. Чувствуя себя преданным, он засыпает у потухшего камина в отцовском кресле.

    Сон повторяется. С ужасом открывая глаза Тим понимает — с пробуждением он не прекратился. Невыносимо воняет дымом; за оглушающим треском огня едва различимо кричат люди.

    Вместо того, чтобы стучаться к наверняка не вернувшимся родителям, он выскакивает из дома; за его спиной слышится треск рушащихся балок. Небо затянуто смогом, гарью; половина города — пепел, горящие останки. Люди кричат, а он не понимает их слов.

    К вечеру следующего дня пожар заканчивается. Отовсюду слышатся горестные причитания.

    Ему пять, когда люди почему-то начинают обходить его стороной.

***

    Соседка утешает его несколько дней до приезда родителей, как маленького, укладывает спать. Она клянется и божится всеми, кого знает, что с ним все в порядке и, должно быть, Небеса пожелали сохранить его жизнь таким способом — показав, что произойдет, чтобы он сумел спастись.

    Слушая ее голос Тим не знает как сказать: ему кажется, что он призвал этот огонь, накрыл пожаром половину города. И еще он боится — вдруг именно это увидела его родственная душа. Вдруг он напугал ее этим и — что еще хуже — она никогда не захочет его? Он не знает, какой из страхов убивает его больше. Когда соседка уходит на ночь к своим детям, а он остается в одиночестве, ужас сковывает его с новой силой.

    Долгое время видения не приходят. Никакие.

***

    В семь он видит сон: в коровнике полно мёртвых коров. Оставшиеся доходяги так худы, что на них невозможно смотреть; они покрыты струпьями, у них совсем заплыли глаза. У входа в коровник лежит человек. На его теле такие же струпья, что и на скоте.

    Тим старается предупредить родителей, но те снова отмахиваются от него. Старая соседка, бывшая ему нянькой, прислушивается. Наверное поэтому она и выживает. Мор убивает всех в городе коров и тех, кто заражается от их мяса и молока. Мать с отцом спасаются лишь тем, что в очередной раз задерживаются в своем путешествии.

    Соседка говорит ему, что он дар небес. Родители за глаза называют его проклятьем. Шепотки в городе крепнут.

    Непонятная тревога пускает свои корни всё глубже. Знака от его родственной души всё ещё нет.

***

    Ему десять и он купается в реке, когда, пытаясь убрать текущую с волос воду, он снова видит: пересохшее русло реки и сухая, как пергамент, трава. Солнце с неимоверной силой греет землю, от жара рябит в глазах. Тим не решается оглянуться на город, пока видение не пропадает.

    Он предупреждает соседку, родителей, объявляет о видении на ярмарке. Кое-как народу удается пережить засуху, но люди продолжают обходить его по широкой дуге, перешёптываясь, что он привлекает несчастья. И это бьет его больнее, чем всё чаще задерживающиеся в поездках родители — может, они правы; может, он всему виной. Он не хотел — никогда не этого; это его город, его люди. Когда он станет старше, ему ими управлять. Единственное, каких видений он хочет...

    За все эти годы он так и не видит ничего, что указало бы на его родственную душу. Его сверстники уже видели своих — почти все; те, кому не повезло, по крайней мере не предсказывают смерть. За не такими уж и крепкими стенами дома растёт уверенность в том, что он про́клятый.

    Колдунам возлюбленные не положены. В течении каждого последующего года Тим все лучше убеждается в этом.

***

    Ему четырнадцать, и он снова видит: повальный неурожай, град, перебивший молодую поросль полей, поздние заморозки, бесконечные дожди. В этот раз видение приходит слишком поздно: зима близится к завершению, а в закромах к этому времени почти не остаётся еды.

    Он пишет записку об этом родителям, собирает сумку и уходит, надеясь увести несчастье за собой. Единственная, кто что-то слышит от него — могила в том году похороненной соседки. Только она не шарахалась его на протяжении всех этих лет и не теряла веры, что и ему перепадёт счастья.

    Его он и отправляется искать.

***

    Кочевой образ жизни оказывается для него подходящим. Страх снова быть отверженным заставляет его двигаться, не задерживаясь, не заводя длительных знакомств. В некоторые ночи, когда звёздное полотно простирается над ним бесконечной картой, а тоска по дому подкатывает к горлу, он думает, что постоянные путешествия — отличительная черта Дрейков и, даже отмежевавшись от своего рода, от этого он избавиться не смог.

    Тим научается выживать сам: различать съедобные растения, торговаться как следует, зарабатывать на жизнь. Его пророческие сны не оставляют его и в пути: однажды ему снится, как змея кусает его, и её яд убивает всего за несколько часов. В другой раз он видит, что в ближайшем городе его ждет чума и немилосердная, долгая смерть.

    Попытки найти колдунов и ведуний ни к чему не приводят: те разводят руками, когда выслушивают проблему, отвечая, что лишить его дара они не могут. Среди них не находится того, кому он приходится родственной душой. Некоторые посмеиваются над его одержимостью этим, заклиная наслаждаться свободой; другие сочувственно качают головой.

    Видения приходят всё чаще: обвал на дороге, грабители в лесу, течение реки, уносящее его в водоворот. Тим давно уже понимает, что все они предсказывают самую близкую его смерть.

    Он снова останавливается в городе. В первые за долгое время больше, чем на несколько недель.

***

    Тим умудряется продержаться в городе три года, прежде чем шепотки соседей толкают его обратно на кочевнический путь. Каждые пару лет он меняет города, оставляя после себя память в виде сбывшегося пророческого сна и предрассудков. Довольно скоро колдуны начинают здороваться с ним, как со своим, а слава кочевого предсказателя расходится далеко, и слава богу что люди не открывают на него охоту; впрочем, от тех, кто пытается, его оберегают сны.

    Это смешно — как предсказатель он бесполезен для всех, кроме себя; а составить ему компанию смельчаков не находится. Но люди верят, что несчастья тянуться за ним, как волчья стая за вожаком; учитывая, сколько ему снится возможных собственных смертей, Тим с ними соглашается. И все же, каждый раз обустраиваясь в новом городишке, он надеется: здесь ему удастся найти тех, кто не будет его бояться. Здесь найдутся те, кто избавит его от видений, кто даст взамен них возможность хоть раз связаться с родственной душой — той, кто, возможно, не откажется от него из-за страха или предрассудков.

    И каждый раз его постигает неудача. И каждый раз он снова отправляется в путь.

***

    К двадцати его сны меняются: кроме ближайшей возможной смерти они показывают дальше: опасности, пусть не убивающие, но причиняющие вред. Напуганный юный вор, едва умеющий управляться с ножом, на задворках города; тяжело кашляющий продавец в таверне; невыносимо холодная стоянка, продуваемая всеми ветрами.

    Они не показывают самую основную: отвержение людьми снова и снова, постоянное одиночество и ощущение собственной угрозы — тот самый страх, что он принес из детства. В то время как он больше всего на свете хочет находиться в компании, мир показывает, что для такого как он не нашлось не то что родственной души — даже попутчиков, не бросающих его, едва узнавших о его дурной славе.

    Те товарищи, что приняли его с сочувствием, заняты семьями, своими парами. Тим не в их приоритетах; и он не может их осуждать. Черт, он — единственный наследник Дрейков — даже не в приоритете собственной семьи.

    Тим не знает, чего ищет, заходя в очередной город. В колдунах он разочаровался; местные отвернутся от него, стоит очередной засухе или пожару пригрозить им; родственная душа — если есть — вряд ли его ищет. Да и попробуй найди, пока он кочует, сам не зная, куда идет.

    Эта мысль его отрезвляет; и правда. Если ему всё же повезло... следует осесть. Может, если он не в состоянии видеть, его партнер увидит за него. А если нет...

    Что ж. Ему давно пора прикусить язык. Если его узнают, он может уйти далеко на восток; едва ли горному ветру будет дело до его видений.

***

    Ядовитые змеи; неурожаи; несчастный случай на дороге; взбесившийся молодой бык, вырвавшийся на свободу — он молчит обо всем, что узнаёт, и лишь старается помочь тем, кому может. Город его принимает — не без сопротивления, конечно. Многие понимают, кто он, а он не мешает слухам расползаться. До тех пор, пока его не ведут на плаху, ему не в первой терпеть их шепотки.

    К тому же, его сны — обычные, ночные, не пророческие — поражают своим натиском, все больше занимая его ум: горы снятся ему теперь регулярно. Их засыпанные снегом склоны; пики, попирающие небо. Мир с высоты их остриев, как на ладони — суждено ли ему туда отправиться? Или наоборот — ни в коем случае не ступать туда ни ногой? Он пошутил тогда про восток; возможно, мир понял его иначе.

    Однажды ему видится: меч у его горла. В начищенном до блеска лезвии отражается голубое небо; и его собственный, Тима, голос говорит: "Ты пришёл".

    Через мгновение картинка покидает его самым жестоким образом: грабли больно бьют его по правой стороне шеи, соскользнув со своего законного места в куче хлама у стены. Тим чертыхается, спотыкаясь о них, обрушивая на себя воро�� остальных вещей.

    Это первый раз, когда он слышит собственный голос во время видений. Первый — из сотен последующих.

***

    Постепенно это складывается в картинку: он у подножья горы; ветер сдувает с него жалкую одежду. Несчастная лачуга по его правое плечо — образец человеческого отчаяния. У его горла меч, отражающий голубое небо. Перед ним мужчина, за чьей спиной — молчаливые, неподвижные воины, словно тени; он не может их сосчитать. У человека перед ним зеленые глаза, смуглая кожа и хорошая одежда — он по переносицу закутан в тепло. Тиму холодно.

    Металл касается его шеи.

    И слова эти, обречённые: "Ты пришёл".

***

    Восстанавливая хронологию всего, что он видел последнее время и всего, что он помнил, Тим понимает: нет ни единого видения после этого мужчины у горы. Все заканчивается там, с лезвием у его собственного горла.

    Это, должно быть, конец. Он давно привык видеть далеко наперед — видимо мир счел его достаточно разумным — но последние предупреждения, что он получает — не дальше пары дней; все, что приходили ему раньше, остались в прошлом, в покинутых им местах.

    Он не понимает обречённости в своем голосе, не может её расшифровать. Прошло два года, как он обосновался; ни единого знака от родственной души так и не пришло. Друзей больше не стало; он, безусловно, не отшельник в этом городе, но никто не держит его, и ему не за кого держаться. Он посредственный кузнец, отличный писарь — но ни что из этого не дает столь желанной ему компании.

    Может, этот предречённый конец не так уж и плох. У Тима нет желания его избежать; меч у юноши довольно острый, так что проблем возникнуть не должно.

***

    Он всегда держит это на уме — да и видения, честно говоря, ни за что не дадут ему забыть — но постепенно перестает обращать внимания и на меч, и на горы, и на мужчину; все это отходит на задний план.

    В город приходят новые люди — путешественники, "потрепанные искатели приключений" как они себя называют. Они внезапно находят его интересным, и вот он моргает — и обнаруживает себя частью их небольшой, но крепкой группы. Они называют его другом и ��тмахиваются от предупредительных шепотков со стороны.

    После стольких лет одиночества у него внезапно появляются друзья. Им неважно, что он то и дело твердит о своих видениях, о всех тех людях и городах, что посчитали его странным: он пытается отпугнуть их до последнего, пока Коннер не говорит, хлопая его по плечу, что к ним тоже как к нормальным не относятся. А таким нужно держаться вместе.

    Они пытаются свести его со Стефани — девушкой, которой помогли бежать из соседнего города от жестокого отца. У нее тоже не было ни единого видения глазами своей пары, и Коннор считает эту их схожесть за знак; Тим упирается изо всех сил. Стефани милая; но он не может обрушить огонь еще и на нее. Они все равно с ней сдружаются и делят один дом. Больше ей некуда идти.

    Весь город оборачивается на их шумную компанию и втихую крутит пальцем у виска. В первые в жизни Тиму абсолютно плевать на это; настолько, что он забывает про собственную странность в человеческих глазах. Даже мысли о родственной душе перестают быть такими отчаянными; может, еще есть шанс. А если нет — не страшно; он справится теперь, когда не одинок. Стефани всегда его ждет, а на улице расположилось еще два дома, где его компании рады: Коннор остепенился с Кассандрой, а Бартоломью наслаждается безопасностью и тем, что почти живет у Тима на печи.

    Видения его почти не беспокоят; теперь Тим хочет сделать все, чтобы как можно дольше избегать и неба, и меча, и зеленоглазого мужчины. Тот, тем не менее, не меньше раза в месяц напоминает о себе; со временем Тим начинает считать его за старого соседа.

    Так проходят три года.

***

    Ему приходится уехать; священник готов сорваться сам, но в его возрасте такое путешествие рискованно, а Тим не видел иных снов, кроме мужчины у горы последние года; так что он клянется, что перепишет все книги, что священнику нужны, и убирается прочь из города. Стефани смеется и обещает, что дом простоит до его возвращения. Барт ничего не обещает, но улыбается многозначительно; Коннор нянчит своего крошечного сына. Джон — в честь его младшего, пропавшего без вести брата — сжимает Тиму палец и не хочет отпускать.

    Тим находится на половине третьей книги, когда новости доходят до него: несколько городов подверглись нападению; их разграбили и выжгли, перебив всех без исключения при попытке воспротивиться. Соседнее королевство намерено отобрать у них значительный кусок.

    Тим срывается, молясь, чтобы было не слишком поздно; костерит себя, что не остался; ненавидит мир, что тот никогда не позволяет ему знать, что кто-то кроме него находится на грани смерти. Он забывает про жалкие пожитки, взятые с собой в путь; про усталость, сон и голод.

    Впервые за долгое время сны снова начинают его предупреждать: застава на дороге, ловушки в лесу, рейды на города. Тим разбрасывается предупреждениями всем, кого встречает; люди отвечают ему тем же. Но чужая благодарность — впервые в жизни — за проклятый дар не касается его сердца. Им ничего не владеет, кроме ужаса.

    В городе его встречают только пепел, трупы людей да нижние венцы некогда крепких домов. И тишина. Пересекая улицы он натыкается: стрелы, рогатки, копья; труп солдата, уже давно облепленная мухами и воняющая дохлая лошадь. И: люди, люди, люди. Везде они: старый кожевник, пекарь, кузнец; в дверях церкви он видит привалившегося к стене мертвого священника. Запах гнили отовсюду доносится невыносимый.

    Его дом пропал, словно и не было; вокруг только разбросанный ветром пепел. Он находит их рядышком: Стефани и Кассандра, в их руках ребенок. Тим не хочет знать, как он умер; он вообще ничего не хочет знать.

    Барт рядом, хотя по следам на земле понятно, что его протащили; из живота торчит копье. Коннор дальше — растоптанный, вмятый в землю, почти не отличишь.

    Он даже не может к ним прикоснуться; кажется они развалятся, стоит попытаться. Все то уважение, что он может оказать им: сдерживая рвотные позывы и рыдания засыпать смесью пепла и земли.

    Пока он копает, приходит видение: мужчина у горы и сталь, отражающая небо.

    — Я иду, — говорит он, и голос срывается на середине. Картинка обрывается. — Иду.

***

    Все то время, пока он ждет, перед его глазами стоят пепелище и трупы друзей. Он больше не испытывает ни страха, ни отвержения, ни одиночества; горе заполняет его до краев, пропитывая собой кожу. В его сердце ледник — тяжелый камень, тянущий его к земле, умоляющий о прекращении. У него нет сил костерить небо; у него нет сил даже как следует поесть.

    Хибарка жалкая, хуже чем любая, в какой он когда-либо жил. От здешних ветров все равно ничего не спасает — он и не чувствует нужды что-то с этим делать. Ему холодно с того момента, как он услышал о нападении на город; горные ветра едва ли могут сделать ему хуже.

    Видения появляются теперь постоянно: то и дело предупреждают, что он на грани болезни, голода, жажды, обрыва. Он послушно ест, когда видит, что падает замертво; пьет, не чувствуя жажды, отходит от края каньонов. И все время: мужчина с мечом, голубое небо, армия теней.

    Однажды, когда у него появляется чуть больше сил, чтобы думать, ему вдруг приходит в голову: вдруг это те самые захватчики, так безжалостно расправившиеся с его городом?

    Поделом.

    У него нет сил, чтобы сражаться. Он просто хочет лечь — и закончить на этом.

    ***

    Единственным мерилом времени для него становится погода. Его сердце подает признаки жизни, лишь когда небо сияет голубизной; он ждет. Все остальное время траур не покидает его; он становится им, до костей. И чем дольше он ждет, тем тяжелее становится, словно холод от сердца распространяется по всему его телу, заковывает конечности в лед.

    Он думает, когда очередное видение предупреждает его, что он скоро умрет от голода: он правильно делал, когда не привязывался к другим. Его существование было бессмысленным, конечно; но сейчас? Он забывает, как его зовут, сколько ему лет, города, в которых он побывал. Только перечень имен — его он помнит в совершенстве.

    У него есть силы только чтобы оплакивать каждого из них; каждый день, безостановочно. Он не плакал столько даже когда покинул родной дом.

    Боги, сколько лет прошло? Появился ли у него младший брат или се��тра, чтобы продолжить наследие Дрейков, или его родители давно погибли, оставив после себя только сломанного Тима?

    Небо снова голубеет. Тим ждет.

***

    Он обнаруживает себя замершим, забывшим, что он делал: последнее время с ним такое случается постоянно. Кажется, он собирался плести из трав подстилку; искать хворост? Видение предупредило его, что он скоро умрет от жажды и ему нужна вода?

    Лезвие касается его шеи, вырывая из водоворота мыслей. Его укол почти ласковый; долгожданный. Тим скользит взглядом по металлу — и правда, небо сегодня безоблачное — и поднимает на юношу глаза.

    Только теперь, глядя на него, закутанного, он понимает, как ему невыносимо холодно; ветер выдувает из него остатки ума. И он все еще не может сосчитать, сколько людей стоит у этого воина за спиной. Боги, лишь бы не привиделось.

    Меч снова чуть задевает его кожу, и мурашки бегут от этого чувства по хребту. Наконец-то.

    То, что он раньше принимал за обреченность, вырывается из него облегчением, смирением:

    — Ты пришёл.

    И юноша отводит от его шеи меч.

[ukhta]

"I promised myself," the werewolf whispers; his warm breath touches Damian's forehead with a gentle caress, "that if you agreed to this — wanted this — I would kiss every one of your lashes before the last of the snow melted."

"Too long. Until the end of this day," Damian corrects him, feeling himself pouring paint up to his ears. Still, he lowers his head to the man's shoulder and closes his eyes. The wolf's heart rumbles in delight in the chest pressed against him.

"Then," Timothy mumbles, leaning forward, his voice betraying a smile, "I'd better begin immediately."

↓ RU :

— Я пообещал себе, — шепчет оборотень; теплое его дыхание касается лба Дэмиена нежной лаской, — что, если ты согласишься на это — захочешь этого — я поцелую каждую твою ресницу до того, как сойдет последний снег.

— Слишком долгий срок. До конца этого дня, — поправляет его Дэмиен, чувствуя, как заливается краской до ушей. Тем не менее, он опускает голову на плечо мужчины и закрывает глаза. В прижатой к нему груди в восхищении грохочет волчье сердце.

— Тогда, — бормочет Тимоти и наклоняется; по голосу его слышно, что он улыбается, — мне лучше приступить немедленно.

[ukhta]

Here are the prompts for Timdami / Damitim week 2024!!

Some quick info and rules:

Tag all works you make for this year’s timdami week with the tag timdamiweek and/or timdamiweek2024.

Tag all fanfic works appropriately. This includes tagging any explicit content and top/bottom dynamics. Please be respectful of other users preferences. And if you do not like something, do not read it.

Late submissions are allowed. There is no time limit, and timdami content is always better late than never :)

Prompts are left up to individual interpretation. You can choose one prompt for any given day, or you can try to combine the two prompts for any given day, it is up to you.

All timdami week works will be reblogged/have the links posted on here. Let me know if I miss any works, and have fun everybody!

[ukhta]

Быт: первый поцелуй

Зима запирает их в доме, заметает дорогу до города. Люди все реже заходят так далеко для поиска врача; они оказываются наедине с огнем, книгами и друг другом.

Летом Дэмиен подумал бы — он ни за что на свете не согласится закрыться в доме с оборотнем, пусть и в новую луну. Да даже пусть просто с человеком — быть почти что запертым на долгие месяцы наедине? Он сойдет с ума.

И вот он, каждое утро просыпающийся, пока в печи тлеют угли, а Тимоти спит на своей лавке под шубой. За стенами ветер, снег, бури — дальше поленницы не пойдешь, а он лежит, смотрит в потолок, и думает — ему и не нужно иного. Едва слышный треск огня и сопение полуволка — и покой охватывает его, словно сон еще не прекратился.

Быть запертым с этим оборотнем оказывается не так уж и плохо. Даже на долгую зиму, которую у Дэмиена так и не получилось полюбить.

Он понимает это к январю. Полуволк смотрит на него, и его теплый взгляд, почти все время полуулыбающийся и мягкий, длится все дольше, обращается к Дэмиену все чаще. Юноша чувствует его своей спиной, когда перебирает травы, проверяет, не прогнили ли они; чувствует, когда ложиться спать — неизменно ласковое "Спокойной ночи" сопровождает его каждый вечер. Он заставляет себя признать, что тоже... смотрит. Не всегда может с этим совладать.

Наверное, к этому все и шло, думает Дэмиен, нежно растирая меж пальцев страницу переведенной для него Тимом книги. Он позвал его к себе жить, загоняя на задворки сознания понимание, что это значит в глазах чужих людей. Что это могло означать в глазах Тима.

Что это означает для него самого — подпустить кого-то настолько близко, находя себе оправдания и не веря ни в одно из них до конца.

Тимоти поднимает на него взгляд от своей книги и улыбается, когда замечает, что Дэмиен тоже смотрит на него — и тут же возвращается обратно к рукописным строкам. На щеках румянец, на губах полуулыбка — полуволк абсолютно точно знает, что Дэмиен продолжает на него смотреть.

Юноша заставляет себя вернуться к чтиву. Сердце отбивает в груди ритм, похлеще чем он сам на ярмарке — и ни для одной души в этом доме это не является секретом.

Он позволяет себе уснуть у Тима на плече, когда ночь оказывается совсем уж отчаянно холодной. Они устроились на Тимовой скамье — тюфяк разостлан для сна, шуба полуволка у Дэмиена на плечах. Оборотень смотрит в огонь, думает о своем, а юноша... иногда ему приходилось задремывать так близко к Тиму: тот всегда был теплым, а его волк так тянулся, так сплетался с огрызками магии Дэмиена, что ненароком убаюкивал, поддерживал собой. Юноша проваливался в дрему, но каждый раз просыпался и заставлял себя добраться до кровати, как бы все внутри не ныло от мысли, что он мог бы безнаказанно позволить себе эту маленькую слабость.

В этот раз его сморило крепко. Он даже не почувствовал, как Тим его переложил.

Они лежат на скамье: с трудом умостившись, как две полевки на колоске; шуба Тима крепко обвивает Дэмиена, почти не дает пошевелиться. Оборотень держит его мертвой хваткой, вдавливает в себя, лицом зарывшись в волосы; его колено зажато между колен Дэмиена и в грудной клетке мерно отсчитывает свое время его волчье сердце.

Дэмиен почти не может дышать от подкатившего к горлу комка. Его тело неподъемное, словно он — горы, цепи хребтов, а Тимоти — море, обвивающее его подножье со всех сторон. Он чувствует себя глиняной пустыней, а полуволка — наполняющим его каньоны ветром. Ему хочется быть здесь. Он хотел этого с того самого дня, когда оборотень поселился в его доме. Он тянулся к этому с момента, как сам родился на свет.

Он прижимает лицо к груди Тима еще крепче и обещает себе — с этого дня, если ему позволят, и до конца.

Тим смотрит на него, и его лицо наполняется обожанием.

— Я не просыпался так никогда в своей жизни, — говорит ему Дэмиен, и объятья полуволка стискивают его крепче. — Я отказываюсь когда-либо возвращаться к другим способам начинать утро, если тебя это устраивает.

— Полностью, — клянется Тим, и в его голосе так много любви, что Дэмиен почти сдается. Он наклоняется и прижимается лбом ко лбу оборотня. Его дыхание очерчивает губы Дэмиена — никогда, он никогда в жизни — и юноша шепчет:

— Тогда ты снова повышен. До нормальной кровати.

Тимоти смеется. Он позволяет Дэмиену отстраниться, но взамен ловит за руку и целует костяшки.

Этот день — просто еще один в череде переломных дней, навсегда меняющих его жизнь. Дэмиен видит следующий. Он знает, что грядет. И радуется этим переменам, когда вместе с полуволком навсегда убирает тюфяк.

У него затекла рука, и у Тима, должно быть, тоже. Дэмиен стесняется разговаривать, пока не пережует хотя бы пару листьев мяты, а Тим иногда просыпается в легкой панике, не зная, прижать ему к себе Дэмиена или отстранить. Это все еще самый удовлетворительный способ начать их день.

Будь у него столь близкие друзья, они бы посмеялись — затащил мужчину в постель, ни разу его не поцеловав. Дэмиен и сам над этим посмеивается втихомолку. Кажется, они замуж друг за друга выйдут раньше, чем позволят себе эту маленькую слабость. Что уж до постели...

Может, когда им стукнет пятьдесят.

Тима сдает то, как он остервенело доедает последний лист мяты из свежего, только вчера выложенного пучка. У Дэмиена хватает смелости задушено выдавить: "Не думал, что ты все же травоядный", прежде чем он отворачивается, чтобы пополнить запас.

Тим, судя по звукам, давится. В этот день ничего не происходит. Только укладываясь спать от оборотня невыносимо несет мятой, аж до самого утра.

Дэмиену приходится все взять в свои руки, потому что полуволк очевидно отступил после первого фиаско. Эта ужасная глупость — они разве дети? Даже тем надо меньше времени для настолько простой вещи.

Призванной из глубин смелости — ты бежал на север, ты отказался от своей магии, ты решился исцелить оборотня — хватает только на то, чтобы дойти до Тима и вцепиться ему в рубашку. Потом у него чуть не отказывают колени, и он униженно утыкается полуволку в плечо.

— Это так глупо, — шепчет юноша, чувствуя, как оборотень тут же его обнимает; Дэмиен неловко переставляет ноги, чтобы точно не сделать все еще хуже.

— И это только поцелуй, — бормочет ему Тим. — Все остальное? Спасибо если мы осмелимся к шестидесяти.

— Я ставлю на пятьдесят.

— Ты нас переоцениваешь, — фыркает полуволк, и Дэмиен чувствует, как облегчение захлестывает их с головой. — Пари?

— Пари, — отвечает он, и беспомощно смеется. Тим трется своим лицом ему о волосы и его смех успокаивает Дэмиена еще больше.

Он почти теряется в этом: облегчение, уязвимость, веселье, страх. Чувства смешиваются, как лекарства, наполняют его сердце. Полуволк осторожно поднимает его лицо, и его взгляд — все эти дни, месяцы — полный любви, спрашивает разрешения.

— Держи меня, — предупреждает Дэмиен, крепче перехватываясь за его многострадальную рубашку.

— Сам меня держи, — фыркает Тим в ответ; уши у него красные, как маки.

Он наклоняется — его дыхание снова очерчивает губы Дэмиена, и к трепетанию предвкушения, облегчения, обожания примешивается такая паника, словно он вот-вот умрет; страх неизвестности в нем голосит о смерти больше, чем когда он бежал из дома.

Тим прижимается к нему, и его губы — сухие, теплые — остаются на губах юноши на несколько секунд; просто мягкое давление, теплое, приятное покалывание.

И отстраняется.

— И все? — вырывается у Дэмиена. Он заливается румянцем еще сильнее, и Тим со смехом наклоняется к нему снова, покрывая поцелуями все его лицо.

— Остальное, — бормочет его полуволк между прикосновениями, — лет в сорок. Может, в тридцать пять.

Предыдущая глава

[ukhta]

Быт: готовка супа

Мини-ситуация, происходящая уже после "В волчьей шкуре". В некотором смысле вторая глава.

Дэмиен недоверчиво заглянул в кастрюлю.

— Ты себя переоцениваешь.

Тимоти решительно ткнул в него деревянным половником и им же указал на хромоногую табуретку, пострадавшую, еще когда он во второй раз пережидал полнолуние на руках у колдуна.

— Садись.

Мальчишка стрельнул в него ехидным взглядом и не тронулся с места ни на шаг.

— Это самая неумелая попытка отравления, которую я когда-либо видел.

— Это суп! — запротестовал тут же Тим. — С чего мне тебя травить? Сядь.

Дэмиен фыркнул, но сел. Тут же перед ним оказались ложка и миска… супа. Теперь, вблизи, он походил на сомнительную попытку умерщвления еще больше.

Тим поставил перед собой тот же набор и плюхнулся напротив. Нерешительно, юноша взял ложку и окунул ее в варево. Оборотню и правда было незачем его травить, но кто знает, что там происходило с пищеварением у волков? В ложке оказался целиковый гриб и лист перезревшего щавеля.

— А ты не поскупился.

— Конечно нет! — фыркнул Тимоти и тоже помешал свой суп. — Это благодарность, в конце концов.

Дэмиен поднял на него взгляд. Оборотень категорически на него не смотрел.

— Я… ценю это, — сказал, наконец, Дэмиен, после затянувшегося молчания. Плечи полуволка расслабились, и юноша тут же добавил: — Но если бы меня так благодарили все исцеленные, я давно бы прекратил исполнять свои обязанности.

Тим фыркнул и, послав в его сторону уверенный взгляд, влил в себя полную ложку своего супа. По недрогнувшим на его лице мускулам Дэмиен понял, что все было еще хуже, чем он думал.

— Вполне съедобно, — выдал, наконец, оборотень, героически сглотнув, однако голос его потерял всякую уверенность. — И это точно не отрава.

Что ж, в крайнем случае в запасе есть лекарство для желудка, подумал Дэмиен, все еще не рискуя попробовать то, что было в ложке. Помешивая варево он убедился, что ничего ядовитого или хотя бы мало-мальски токсичного в супе не было, но люди умудрялись схлопотать заворот кишок и от обычной еды, а проверять крепкость собственных…

Тимоти ковырялся в еде, и, даже сквозь темную копну его волос, Дэмиен видел, как у оборотня огнем горели уши. С тяжелым вздохом юноша зачерпнул злосчастный суп и заставил себя его проглотить.

Запах грибов напрочь отбивал любой другой запах, но, стоило распробовать еду, как у Дэмиена от кислоты свело скулы. Щавеля Тимоти и вправду не пожалел. Он едва смог распробовать отчаянно переваренные овощи и пригоревшие опята сквозь кислоту и то невероятное количество соли, которое оборотню удалось уместить в свою стряпню.

До того как Дэмиен успел набрать вторую ложку, Тим молча забрал у него тарелку, вылил суп обратно в кастрюлю и повторил то же самое со своей порцией. Проводив взглядом вылетевшего с едой во двор полуволка Дэмиен лег на стол и беспомощно рассмеялся. На языке осталось ощущение, что он изжевал по меньшей мере охапку щавеля, а в носу свербило от запаха грибов; это было самое несъедобное блюдо за всю его жизнь, и тем не менее…

Тимоти вернулся и принялся собирать посуду, пострадавшую от его кулинарных экспериментов. Не только уши, но и его шея, и щеки были красными настолько, что легко бы сошли за поспевшие яблоки. Прежде чем оборотень успел сбежать обратно во двор, Дэмиен поднялся и отобрал у него грязную посуду; развернув к себе все еще пытавшегося сделаться как можно более незаметным Тимоти, он уткнулся носом ему в грудь.

Полуволк замер. Дэмиен слышал, как у него заколотилось сердце, как изменился ритм его дыхания; он почти почувствовал, как льнет к нему волчья сущность Тимоти, отвечая на неумелые объятья. Человеческая же его половина неуверенно приподняла руки, все не решаясь прикоснуться.

— Вот так.

— Что «вот так»? — почему-то шепотом спросил Тим.

— Вот так ты бы мог сказать мне «спасибо».

Ладони мягко и невесомо опустились юноше на лопатки. Оборотень едва заметно обмяк; его сердце, все еще громыхающее, перестало биться всполошенной птицей. В его быстром, радостном ритме Дэмиен ощутил перемену: словно сок потек в просыпающийся от зимы цветок или дерево. Тим выдохнул и стиснул объятья крепче, носом задевая растрепанные черные волосы.

— Тимоти?

Полуволк едва слышно загудел.

— Пожалуйста, не благодари меня больше с помощью еды.

Почти неуловимо, оборотень напрягся.

— Только с помощью еды?

— И всего, что с ней связано.

Тим прижался лицом к волосам Дэмиена крепче и беззвучно засмеялся.

— Заметано.

Предыдущая глава Следующая глава

[ukhta]

Maybe one day

He was just adjusting the bandages on his ankle when the tavern door swung open, and the fire in the fireplace flared up; Damian hissed through his teeth, turning away and pulling his hood over his head.

Hiding was pointless; he had already been found. However, pride wouldn't let him give up without a fight. The monotonous chatter in the tavern began to fade. With every step the approaching man took, more people fell silent; a barely audible "Dragon, dragon!" swept through the crowd. Approving shouts and greetings echoed.

What did they love about this werewolf? A crowned half-human, a half-reptile — it was incomprehensible; an animal sat on the throne, wild and predatory. Why did all these people...

The young man swallowed back cruel words. A dull pain shot through his ankle, driving him crazy for hours; he was hungry and, moreover, soaked and tired. The dragon was... and of course, but the love for him among his people was not the true reason for his anger.

The half-human stopped, his cloak rustling across the floor. Damian kept his gaze fixed on the inviting fireplace. He knew he had been caught. Knew that it would be this way — it was meant to happen.

Timothy knelt down, and his fiery palm covered Damian's cold, still damp hand.

"This time, you're far away," the dragon murmured almost inaudibly.

A thunderclap sounded outside. In its flash, at the periphery, Damian noticed: a soaked cloak, water dripping from his hair. The dragon had been looking for him in the rain, in the bad weather, knowing full well he wouldn’t be able to escape.

And he kept watching, without taking his eyes away. Unaware of how the tavern's patrons and owners were staring at them.

Damian said nothing — his pride, shame, and anger had glued his mouth shut. He didn't lower his hands, didn't shift his gaze to the dragon.

Timothy continued to look at him, like a loyal dog.

"Do you want to stay here for the night?" he asked softly, gently stroking the skin on Damian's hand that was starting to crack. "Or should I find a more comfortable place?"

Damian pressed his lips together; the recovering tavern owner immediately spoke up:

"We will prepare the best room for you! And a bath! And dinner on the house! For our dragon," he said with a flourish of his winged lizard brooch, "we will not hold back. The best rest at the 'Dragon's Egg' that is possible!"

Laughter rippled through the crowd; it seemed the name was a frequent topic of jokes here. Timothy said nothing in response, and the silence between them dragged on so long that Damian reluctantly parted his lips:

"Here."

The dragon tenderly stroked his hand again. He continued to look, boring a hole into Damian with his attentive gaze, when he spoke louder to the crowd:

"Everything you promised, and breakfast. I will pay."

The owner immediately bustled about, and the familiar tavern buzz returned. People raised toasts to the dragon as if his presence here was their achievement; a song started, and a lyre began to ring. A few drunkards twirled in an awkward dance, kicking up dust from the floor.

The dragon had already created a fair-sized puddle around them when the owner called them upstairs, still bustling about excessively and preening. Damian struggled to shake off his paralysis, and Timothy immediately sprang up to help him rise.

The young man shot an angry glare at him. So many people were watching them and so many conversations were being raised that by morning the whole village would know who had been there and what they had done — every move they made — and least of all did Damian want to present himself as weak in the eyes of others and even less to allow the dragon to play on that.

But he wasn’t doing it for show. In Timothy’s world, there was no one else existing right now. Right now — and in general.

With a clear effort, the dragon allowed him to walk up one flight of stairs on his own two feet, but as soon as they were alone, he effortlessly scooped the young man into his arms.

“Save your leg for another escape,” he whispered, and warm breath brushed against Damian’s cheek. The heat of his body penetrated the young man through and through, warming him to the bone, as if he had finally received permission. “I will take care of you until then.”

Damian rested his head on Timothy’s shoulder and closed his eyes — unintentionally. The warmth of the hands holding his own, the warmth of the dragon’s chest was so enticing to him, frozen and drenched, that he was unaware of it. What was worse: as soon as the door closed behind them and Timothy set him down on a chair, a pitiful, pleading sound escaped from Damian’s throat.

“I know,” the werewolf said tenderly, as if this small foolishness wasn’t humiliating for the prince, “the bath is already ready. I’ll warm it up, and you change. How is your leg?”

“You shouldn’t fly in a storm,” Damian mumbled awkwardly, clinging to his wet cloak. Timothy immediately sat down beside him, gently peeling the cold hands of the young man from the fabric and intertwining their fingers.

“I didn’t fly,” he promised. “I rode in from the nearest town, and walked through the village. The horse threw me off as soon as I saw the lights of the houses. How’s your leg, dear?”

People didn’t like the dragon’s animals. They adored them, even worshiped. Damian... still didn’t know what he felt. The fiery hands held him gently, not giving him a chance to squirm away.

“It aches. I twisted it when I was making my way through the city. And... already in the tavern.”

Timothy’s lips formed a sad, unhappy line. He comfortingly ran his hands down Damian’s forearm, once again giving out his unasked tenderness.

“Change your clothes,” he said softly, “I’ll prepare the water and go downstairs for the medicine. I’ll leave some ointment for you.”

Damian nodded. The lump in his throat didn’t allow him to express how grateful he was to the dragon.

He washed up, dried himself, changed into a nightshirt, and was just about to tend to his ankle when the dragon returned. How he knew every time that Damian was done, the young man didn’t know. Perhaps just as he found out, no matter how deep he tried to escape from his husband.

“Not a single decent doctor in the whole village,” the dragon murmured barely audibly, handing him the medicine. “Drink, dear. It should take away the pain and inflammation. At home, I could take better care of you, but for now, this is all I can do.”

The young man obediently took a sip of the medicine; the pain in his leg ceased its incessant throbbing after the warm water, but an echo of pain lingered in his muscles, promising to remind him of itself during the night when the entire tavern would be asleep. He would have preferred this punishment for his foolishness, his distrust, his...

The dragon was busy changing and drying himself behind the screen, and Damian could see his back; he deliberately wouldn’t look away from the wall. The medicine habitually tasted bitter on his tongue, infused with healing herbs, calming his thoughts; many — but not all.

The young man finished the glass just as Timothy changed.

"Let me," the dragon whispered, taking the ointment; Damian would have refused if the touch of his hands hadn’t felt so magical.

He silently endured Timothy pouring his love onto him, literally massaging it into his skin. When the bandages were finally wrapped around his ankle, and the dragon wiped his hands on a rag, all Damian wanted was to sleep so that treacherous thoughts would stop jumping around in his head like fleas. He pulled the plate that had been resting on the bedside stool closer to him, sensing that his hunger had vanished even before he touched the first piece. With difficulty, the young man finished his dinner, all the while catching the attentive gaze of his dragon; trying to distract himself from it, he belatedly realized that the tavern owner truly hadn’t been stingy with the food.

Just as he was about to lie down, Timothy spoke up again:

"I’ll take a place by the door."

He fervently wanted to clarify: "On the floor?" but Damian allowed the dragon to lie on the side farthest from the window without question. He settled down at the most respectful distance the bed would allow him.

With bitter irony, the young man thought: this is how they slept — husbands. Soon it would be a year of their married life.

He blew out the candles and lay down. In the darkness of countless nights, Damian had already learned that the dragon could see well even without light and didn’t allow himself to turn toward him, to try to find his silhouette in the dark. In the noise of the pouring rain outside, he whispered only:

"I’ll run away again."

"Only after your leg heals," his husband immediately replied. And he added even more gently: "Please."

Damian waited until Timothy fell asleep — forced himself to believe he had fallen asleep — and then he carefully shifted closer to him. Without hesitating for a second, the dragon wrapped an arm around him and pulled him in tightly. The consuming thoughts that Damian was anyone but a suitable husband for the dragon fell silent; others came to replace them. All gradually betrayed him: grandfather, mother, father, brothers. The father alone did the little he could to atone for his sins: he married him off to the dragon; to one who wouldn’t want to and couldn’t betray him.

Damian kept testing him, knowing that one day he would give in and stop running away. That one day he would trust that Timothy wouldn’t abandon him, and perhaps that would become his greatest...

The dragon stirred as if hearing his thoughts and tightened his embrace. He pressed against Damian, wrapping him in a protective cocoon, and the burning heat of him penetrated the young man down to his bones.

...luck.

The leg no longer ached. The rain, if it didn’t stop by morning, would give Timothy reason to come up with a hundred excuses unfit for his royal status to stay in bed for one more day, curled up in a ball of burning embraces.

And if it does stop... Damian could lie about his leg. He could come up with a sufficiently convincing lie and a hundred meaningless and pointless excuses to stay here for at least a few more hours.

↓ RU :

Он как раз поправлял повязки на лодыжке, когда дверь в таверну распахнулась, и пламя в камине возликовало; Дэмиен зашипел сквозь зубы, отворачиваясь и закрываясь капюшоном.

Прятаться было бесполезно; он его уже нашел. Гордость, однако, не позволяла сдаться без сопротивления.

Монотонная болтовня в таверне стала затихать. С каждым шагом приближавшегося к нему человека замолкало все больше людей; едва слышное "Дракон, дракон!" пронеслось по толпе. Послышались одобрительные выкрики, приветствия.

За что они только любили этого оборотня? Коронованного недочеловека, недоящерицу — уму непостижимо; на троне сидело животное, дикое, хищное, почему все эти люди…

Юноша проглотил жестокие слова. Тупая боль простреливала лодыжку, сводила его с ума вот уже который час; он был голоден, и, к тому же, вымок и устал. Дракон был... причём, конечно, но любовь к нему его людей не была истинной причиной его злости.

Получеловек остановился, прошуршал по полу его плащ. Дэмиен все не сводил взгляда с радующегося камина. Он знал, что попался. Знал, что так и будет — так и должно было произойти.

Тимоти опустился на колено, и его огненная ладонь накрыла озябшую, все еще влажную ладонь Дэмиена.

— В этот раз далеко, — едва слышно пробормотал дракон.

За окном грохнула молния. В ее отблеске, на периферии, Дэмиен заметил: вымокшая накидка, капающая с волос вода. Дракон искал его под дождем, в непогоду, зная, что у него ни за что не получится уйти.

И смотрел, глаз не отводя. Не замечая, как на них пялятся постояльцы и хозяева таверны.

Дэмиен не ответил ничего — рот склеили гордость, стыд и злость. Он не скинул руки, не перевел на дракона взгляда.

Тот продолжал смотреть на него, словно преданная собака.

— Хочешь остаться на ночь здесь? — так же едва слышно спросил он, ласково поглаживая пальцем начинающую трескаться кожу. — Или мне найти более комфортабельное место?

Дэмиен поджал губы; опомнившийся хозяин тут же подал голос:

— Мы подготовим для вас лучшую комнату! И ванну! И ужин за счет заведения! Для нашего дракона, — щегольнул он фибулой с крылатой ящерицей, — мы не поскупимся. Лучший отдых в "Драконьем яйце", который только возможен!

По толпе пронеслись смешки; название, видно, здесь было частой темой для шуток. Тимоти ничего не ответил, и молчание между ними так затянулось, что Дэмиен нехотя разжал губы:

— Здесь.

Дракон вновь нежно погладил его руку. Он продолжал смотреть, прожигая в Дэмиене своим внимательным взглядом дырку, когда проговорил уже громче, в толпу:

— Все, что вы пообещали, и завтрак. Я оплачу.

Хозяин тут же засуетился, вернулся привычный таверный гомон. Люди поднимали за дракона тосты, словно это их заслугой было его присутствие здесь; затянули песню, зазвенела лира. В неумелом танце закружились несколько пьяниц, выбивая из пола пыль.

С них с драконом уже натекла порядочная лужа, когда хозяин позвал их наверх, все еще излишне суетясь и красуясь; Дэмиен с трудом скинул оцепенение, и Тимоти тут же подскочил, помогая ему подняться.

Юноша метнул на него сердитый взгляд. Столько людей наблюдали за ними и столько поднимали разговоров, что к завтрашнему утру уже вся деревня будет знать, кто был здесь и что делал — каждое их движение — и меньше всего на свете Дэмиен хотел выставить себя слабым в глазах других и еще меньше — позволить дракону на этом сыграть.

Но он не делал этого напоказ. Просто в мире для Тимоти никого другого сейчас не существовало. Сейчас — и вообще.

С очевидным усилием над собой дракон позволил ему пройти один пролет на своих двоих, но, едва рядом никого не осталось, он легким движением подхватил юношу на руки.

— Побереги ногу для другого побега, — шепнул он, и теплое дыхание обдало Дэмиену щеку. Жар его тела пронзил юношу насквозь, согревая до костей, словно наконец-то дождался разрешения. — Я позабочусь о тебе до тех пор.

Дэмиен опустил голову ему на плечо и прикрыл глаза — сам того не желая. Теплота рук, держащих его ладоней, груди дракона так манила его, замерзшего и промокшего, что он не отдавал себе отчета. Того хуже: стоило двери за ними закрыться, а Тимоти опустить его на стул, у юноши из горла вырвался несчастный, просящий звук.

— Я знаю, — тут же нежно шепнул оборотень, словно эта маленькая глупость не была унизительной для принца, — ванна уже готова. Я подогрею ее, а ты переоденься. Как твоя нога?

— Тебе нельзя летать в грозу, — пробормотал Дэмиен, неловко цепляясь за мокрый плащ. Тимоти тут же присел рядом, ласково отцепляя от ткани озябшие руки юноши и сплетая их пальцы.

— Я и не летал, — пообещал он. — От ближайшего города добрался на коне, а по деревне шел пешком. Лошадь сбросила меня, едва показались огни домов. Как твоя нога, родной?

Животные дракона не любили. Люди — обожали, боготворили даже. Дэмиен... до сих пор не знал, что чувствовал. Огненные руки держали его бережно, не давая шанса увильнуть.

— Ноет. Я подвернул ее, когда пробирался по городу. И... уже в таверне.

Губы Тимоти сложились в несчастную, печальную линию. Он утешающе провел ладонями Дэмиену по предплечью, вновь раздавая свою непрошенную нежность.

— Переодевайся, — мягко сказал он, — я подготовлю воду и спущусь за отваром. Я оставлю тебе мазь.

Дэмиен кивнул. Комок в горле не позволил ему сказать, как он был дракону признателен.

Он вымылся, вытерся, переоделся в ночную рубашку и как раз собирался заняться лодыжкой, когда дракон вернулся. Как он каждый раз догадывался, что Дэмиен закончил, юноша не знал. Вероятно так же, как находил, в какие бы дебри он от своего мужа не сбегал.

— Ни одного приличного врача на всю деревню, — едва слышно пробормотал дракон, протягивая отвар. — Пей, родной. Должно убрать боль и воспаление. Дома я смогу позаботиться о тебе лучше, но пока это все, что в моих силах.

Юноша послушно пригубил лекарство; нога перестала так назойливо ныть после горячей воды, но отголосок боли сохранялся в мышцах и обещал напомнить о себе ночью, когда вся таверна будет спать. Он предпочел бы это наказание своей глупости, своему недоверию, своей...

Дракон возился, переодеваясь и вытираясь за ширмой, и Дэмиен мог видеть его спину; он нарочно не отводил взгляда от стены. Лекарство привычно горчило на языке лечебными травами и успокаивало мысли; многие — но не все.

Юноша опустошил стакан как раз когда Тимоти переоделся.

— Позволь мне, — прошептал дракон, забирая мазь; Дэмиен запретил бы, не прогревай прикосновение его рук так волшебно.

Он молчаливо переждал то, как Тимоти изливал на него свою любовь, буквально втирая ее в кожу. Когда бинты, наконец, обернули его ногу, а дракон вытер руки о ветошь, единственное, чего хотел Дэмиен — уснуть, чтобы предательские мысли прекратили скакать в его голове, как блохи. Он пододвинул к себе стоявшую на прикроватной табуретке тарелку, ощущая, что голод пропал еще до того, как он коснулся первого кусочка. С трудом юноша расправился с ужином, все это время ловя на себе внимательные взгляды своего дракона; стараясь отвлечься от них, он с опозданием понял, что хозяин таверны и правда не поскупился на продукты.

Он только собрался лечь, как Тимоти снова подал голос:

— Я займу место у двери.

Страстно захотелось уточнить: "На полу?", но Дэмиен без вопросов позволил дракону лечь на дальней от окна стороне. Тот расположился на самом почтительном расстоянии, что позволила ему кровать.

С горькой иронией юноша подумал: вот так они и спали — супруги. Скоро будет год их семейной жизни.

Он задул свечи и улегся. В темноте бесчисленных ночей Дэмиен уже выучил, что дракон хорошо видел и без света, и не позволил себе повернуться в его сторону, попытаться во мраке нашарить взглядом его силуэт. В шуме хлещущего за окном дождя он шепнул только:

— Я снова убегу.

— Только после того, как заживёт твоя нога, — тут же откликнулся его муж. И добавил еще мягче: — Пожалуйста.

Дэмиен дождался, когда Тимоти заснёт — заставил себя поверить, что он уснул — и так осторожно как только смог перелёг к нему поближе. Не медля ни секунды, дракон обвил его рукой и притянул к себе вплотную. И съедающие заживо мысли о том, что Дэмиен был кем угодно, но только не подходящим супругом для дракона, умолкли; другие пришли им на с��ену. Все постепенно предавали его: дед, мать, отец, братья. Отец единственный сделал то немногое, что смог, чтобы искупить свою вину: отдал его замуж за дракона; того, кто не захотел бы и не смог его предать.

Дэмиен продолжал его проверять, зная, что однажды сдастся и перестанет убегать. Что однажды он доверится, что Тимоти его не бросит, и, вероятно, это станет самой большой его...

Дракон дернулся, словно услышав его мысли, и стиснул свои объятья крепче. Он прижался к Дэмиену, оборачиваясь вокруг него защитным коконом, и обжигающее его тепло пробрало юношу до костей.

...удачей.

Нога больше не болела. Дождь, если не прекратит к утру, даст повод Тимоти придумать сотни неподобающих его королевскому статусу оправданий остаться в постели ещё на один день, свернувшись в клубок обжигающих объятий.

А если прекратит... Дэмиен мог бы солгать про ногу. Он мог бы придумать достаточно убедительную ложь и сотни бессмысленных и бестолковых оправданий, чтобы задержаться здесь ещё хотя бы на несколько часов.

[ukhta]

> THE JESTER

[ukhta]

[ukhta]

[ukhta]

THAT'S MY GIRL!!!!!1!!1!1!

i made a dress-up game!

hello! i made a little dress-up game where you can make a few outfits for my character ! feel free to relax here and you can send me your results !

[ukhta]

And when Tim saw the yellow-eyed young man in the countless crowd of mingled creatures of all races, his heart sank to a treacherous halt.

He stepped towards them first, not as a negotiator, but on instinct, and was pushed back into the crowd, laughing at the instability of humans towards demons.

He didn't understand a word that was said. All he could think about was the young yellow-eyed demon, armoured to the neck, who didn't even look his way.

***

"The human race is weak to us," Damian whispered as Tim gently intertwined their fingers. The young man's hands burned him like flames, but Tim didn't think to let go.

"You are happy to indulge that weakness," he whispered without reproach, still trying to catch the piercing gaze; the gold of the stranger's eyes followed their clasped palms.

The young demon made no reply. He swung his clasped hands and stepped back, the pads of his fingers slipping ticklishly from Tim's grip.

"With care," Damian murmured, "it works the other way too."

***

They met again and again, bumping into each other in corridors and meetings, crossing paths in the canteen and on the training grounds; Tim found his mind blissfully empty around Damian – and for the first time in his life, he didn't want to run away.

And Tim would approach at the slightest opportunity, fully aware of how foolish he looked; make small talk, just to hear the sound of someone else's voice.

The demon could crush him like a gnat if it wanted to, incinerate him; Tim didn't let that stop him. He reached out to the young man like a moth to a glowing lamp, barely noticing the mocking whispers from outside.

***

Damian finally gave in. He intertwined their fingers, still grumbling that they were on a battlefield; there was no place for love.

Tim looked into his eyes and noticed that there was a faint green rim at the very edge of his narrow pupils. And he fell even more in love with those eyes.

***

Damian stood before him – for the first time in weeks - without his eternal armour pulled up to his ears. All of him, scarred and patterned, a flame, a forest fire, and Tim at its epicentre, its heart.

He touched the hot skin and the only desire that came over him was to get under Damian's skin as deep as he could; to stay in his chest, in the bones of his ribs, forever a part of that fire.

***

His mind was empty with the boy, and in its silence Tim could finally hear his forgotten, neglected heart; Damian was warming it without knowing it.

In the reflection in the gold of the demon's eyes, it seemed to Tim that his own pupils had grown just a little narrower.

Please feel free to correct me if you notice an error in the text ❤

↓ RU :

И когда Тим увидел в бесчисленной толпе смешавшихся между собой созданий самых разных рас желтоглазого юношу, сердце его предательски остановилось. Он шагнул к ним первым, не на правах переговорщика даже, а на простом инстинкте - и его оттеснили обратно в толпу, посмеиваясь над неустойчивостью к демонам людей. Он ни слова тогда из сказанного не понял. Все, что занимало его ум - закованый в броню по самую шею молодой желтоглазый демон, даже не взглянувший в его сторону.

***

– Род человеческий к нам слаб, – прошептал Дэмиен, когда Тим нежно переплел их пальцы. Руки юноши обжигали его, словно пламя, но Тим и не подумал отпустить. – Ты рад потакать этой слабости, – шепнул он без укора, все пытаясь поймать пронзительный взгляд; золото чужих глаз неотрывно следило за их сомкнутыми ладонями. Юноша не ответил ничего. Качнул переплетенными руками и отступил; подушечки его пальцев щекотно выскользнули из хватки Тима. – С осторожностью, – пробормотал Дэмиен, – это работает и в обратную сторону.

***

Они встречались снова и снова и снова, сталкивались в коридорах и на собраниях, пересекались в столовой и на тренировочных полянах; Тим ловил себя на том, что рядом с Дэмиеном его разум блаженно пустовал - и впервые в жизни от этого ему не хотелось сбежать. И Тим подходил по малейшему поводу, полностью отдавая себе отчёт, как глупо он выглядит; заводил разговоры ни о чем, лишь бы услышать звук чужого голоса. Демон мог раздавить его, как мошку, если бы захотел, испепелить; Тима это не останавливало. Он тянулся к юноше, как мотылёк к раскаленной лампе, едва замечая насмешливые шепотки со стороны.

***

Дэмиен, в конце концов, сдался. Сплел их пальцы, продолжая ворчать, что вокруг них - сплошное поле боя; на нем нет места для любви. Тим же, вглядываясь ему в глаза, заметил, что по самому краю узких зрачков шла едва заметная зелёная каемка. И влюблялся в эти глаза ещё сильнее.

***

Дэмиен стоял перед ним - впервые за множество недель - без своей извечной, до ушей натянутой брони. Он весь, испещренный шрамами и узорами - пламя, лесной пожар, и Тим - в его эпицентре, сердце. Он коснулся раскаленной кожи, и единственное желание, посетившее его, было: забраться Дэмиену под шкуру так глубоко, как только возможно; остаться в его груди, в костях рёбер, навсегда частью этого огня.

***

С юношей его разум пустовал, и наконец-то в его тишине Тим слышал свое забытое, заброшенное сердце; Дэмиен собой отогревал его, сам того не зная. В своем отражении в золоте чужих глаз Тиму кажется, что его собственные зрачки стали самую чуточку у‌же.

[ukhta]

The Beast that Bothers

[ukhta]

And Timothy's hands are fiery, and for a second Damian thinks he'll melt under his hands, turn to gold, to mercury; that a black, smouldering rim will run across his skin where Timothy touches him, marking Damian forever.

The next second, it seems to him, they will melt into each other, into a clot of platinum, two absolute opposites that complement each other so well....

Timothy takes his hand off his back.

“Careful, my prince.” he says softly, barely audible, and straightens back up at Damian's shoulder, still not taking his piercing gaze away.

Looking into Timothy's eyes, Damian can feel it: they're already merged.

↓ RU :

И руки у Тимоти — огненные, и Дэмиену кажется на секунду, что он расплавится под его ладонями, обратится в золото, ртуть; что черный, тлеющий ободок пробежит по коже там, где Тимоти его коснулся, отметит Дэмиена навсегда.

В следующую секунду ему кажется — они вплавятся друг в друга намертво, в платиновый сгусток, две абсолютные противоположности, так хорошо друг друга дополняющие…

Тимоти убирает руку с его спины.

— Осторожнее, мой принц, — говорит он тихо, едва слышно, и выправляется обратно у него за плечом, все не отрывая пронзительного взгляда.

Глядя ему в глаза, Дэмиен чувствует: уже сплавились.

[ukhta]

Bothering the beast

[ukhta]

Изумительные

По одной из AU @dc-tired , дракон Тим и принц Дэми